Mass Effect: Меж двух миров

– К кому душа лежит? Человек будто сошёл с вербовочного постера Альянса – высокий, крепко сложенный, с широкими плечами, распирающими тюремную форму. Его кожа, не слишком смуглая и не слишком светлая, поблёскивала под яркими флуоресцентными лампами. Тёмно-карие глаза, спокойные, но холодные и расчётливые, впились в турианца, оценивая каждую деталь. Глаза убийцы – такие же, как у него самого. И хотя человек держался невозмутимо, в нём чувствовалось что-то опасное, почти вызывающее. Они оба понимали абсурдность ситуации – заключённый, стоящий за толстыми металлическими прутьями в турианском лагере для военнопленных на Менае, одной из двух лун Палавена, вряд ли мог позволить себе подобный тон. Он был настолько далеко от дома, насколько только мог оказаться человек. Судя по измученному виду, он провёл здесь уже немало времени. И всё же, несмотря на обстоятельства, каждый его жест излучал несгибаемую уверенность. Силы духа ему явно было не занимать. – Душа лежит? – переспросил Гаррус, не совсем понимая смысл вопроса. Очередное странное человеческое выражение, не иначе. – Ну-у, знаешь, – задумчиво протянул пленник. – Какой типаж? Ты больше по блондинкам, брюнеткам или рыженьким? Только теперь он понял. Подобные вещи давно перестали быть редкостью в лагерях для военнопленных. Среди турианских солдат распространилась новая, болезненная тенденция – влечение к человеческим самкам. И изоляторы превратились в извращённые притоны для тех, кто жаждал утолить свои непотребные желания. Гаррус помнил тот момент, когда впервые понял происходящее – осознание ударило его под дых, выбило почву из-под ног. Горькая правда, от которой нельзя было отмахнуться. Он хотел бы верить, что то были редкие случаи – горстка сломленных войной солдат, которые сбились с пути, не сумели справиться со стрессом так, как подобает правильному турианцу. Ошибочно приняли испуг и покорность человеческой самки за согласие. А осознав содеянное, тут же во всём сознались начальству, с достоинством принимая позор и понижение в звании. Но реальность оказалась куда мрачнее. Во-первых, их было слишком много – больше, чем Гаррус осмеливался признать даже самому себе. А во-вторых, большинство «нарушителей» были не простыми солдатами, а офицерами – теми, кто должен был олицетворять собой принципы дисциплины и доблести Иерархии. Злая ирония происходящего заставляла пластины зудеть от гнева. Турианцы, известные своим фанатичным следованием порядку и правилам, теперь погрязли в мерзости, противной самой их природе. Немыслимое, отвратительное предательство всего, во что они верили. Майор Вакариан не мог такого допустить. Гаррус понимал – нужно что-то делать. Задача удручала и обескураживала, но бездействие было ещё хуже. Разве мало ужасов принесла эта война? Сколько погибших товарищей? Сколько разрушенных жизней? Тяжесть воспоминаний давила на плечи неподъёмным бременем, и он не мог избавиться от чувства ответственности за страдания по обе стороны фронта. А потому решил взять на себя эту миссию: сохранить те крупицы порядочности и уважения, что ещё остались в этом мире, расколотом на части Первым контактом. Это был его личный протест, ничтожный жест неповиновения перед лицом бессмысленной и жестокой войны. Он делал это, в первую очередь, для своего же собственного народа. Гаррус знал, на что способна война, как она развращает лучших из лучших. Позволить этому непотребству продолжаться значило разрушить сами основы, на которых зиждилось турианское общество. Конечно же, не он один придерживался подобного мнения. На словах все были едины в своём негодовании. Стоило поднять эту тему, и любой турианец разразился бы гневной тирадой о недопустимости насилия над пленными. Но стоило отвернуться... и у них находились дела поважнее, чем забота о достоинстве какой-то человеческой самки, захваченной при убийстве их товарищей. Иерархия смотрела на всё сквозь пальцы, была слишком поглощена войной. А значит, эта работа ложилась на плечи добропорядочных граждан, таких как Гаррус – кто ещё помнил о чести и существовании Акта о Достоинстве межгалактических рас, принятого Цитаделью и распространяющегося в том числе на военнопленных. Как будто турианцам не хватало проблем с галактическим сообществом без этих... инцидентов. Лагерей для военнопленных сейчас было гораздо меньше, чем в начале войны. Но Гаррус продолжал их обходить, методично, один за другим. Чтобы «проверить условия содержания». По крайней мере, так звучала официальная версия. Но в глубине души он знал – была и другая причина его бдительности. Более личная. Его присутствие встречали с едва сдерживаемым недовольством. Надсмотрщики и администраторы шкурой чувствовали его испытывающий взгляд, знали, что каждый их шаг под наблюдением. Мандибулы нервно подрагивали, субвокалы гудели от напряжения, спины вытягивались в струну. Все понимали: он здесь не просто так. Подобные проверки в обязанности майора точно не входили. На их вопросительно вздёрнутые бровные пластины он лишь небрежно замечал: «Думаю, командованию не понравится узнать о нарушениях под вашим началом. Запись в личном деле – это ещё полбеды. А вот новый межгалактический скандал... Иерархии он точно ни к чему». После такого у них не оставалось выбора, кроме как впустить его для проверки условий содержания заключённых и самого лагеря. Без лишних вопросов... Человек продолжал сверлить его холодным, оценивающим взглядом. Для него Гаррус был очередным турианским стервятником. Животным. – У меня нет типажа, – спокойно ответил он, не отводя глаз. Пленник усмехнулся, прищурившись: – У тебя уж точно есть. – И почему же? – он слегка склонил голову на бок, глядя на заключённого с неподдельным любопытством. – Видел тебя здесь раньше, пташка, – ухмылка человека сочилась презрением, а оскорбление явно должно было вывести турианца из себя. – Ты точно не нашёл того, что искал. Видимо, это что-то совсем специфическое. Какой-нибудь извращённый турианский фетиш? Самец подался вперёд, упёршись локтями в решётку, пальцы сжимали толстые металлические прутья с такой силой, что костяшки побелели. Под внешне спокойной позой турианец видел едва скрываемую ярость. – Хочешь поразвлечься? – продолжил пленник, его голос звучал почти угрожающе. – Я могу составить тебе компанию. «Смело,– подумал Гаррус, глядя в карие глаза, так и сочащиеся вызовом, – хоть и безрассудно». Однако в словах человека была определённая истина. Майор Вакариан так и не нашёл того, что искал. Как долго это уже продолжается? Сколько ещё он будет бродить по бесконечным коридорам меж камер, в каждой из которых томится живое существо со своей историей и личной трагедией? Он всматривался в их лица, ища то единственное, что не покидало его мысли. Видел изнеможение, гнев, страх, ненависть, вызов, боль и мольбу — все те эмоции, что научился распознавать после встречи с ней. Заглядывал в их глаза – точнее, в глаза тех, кто осмеливался смотреть в ответ. Видел радужки всех возможных цветов. Но только не лиловые. Он делал глубокий вдох, втягивая носом воздух, пропитанный потом, страхом, кровью и отчаянием. Но не чувствовал тот аромат, который искал, — сладкий, землистый, ни на что не похожий. Его не было среди них. Её не было среди них. Он жаждал увидеть её в толпе пленных так же сильно, как и страшился этого. Но альтернатива так никогда её не найти была поистине невыносимой. Гаррус разрывался между этими противоречивыми эмоциями, всматриваясь в бесчисленные лица, проплывающие мимо, размывающиеся в водовороте неправильных и незнакомых черт и цветов. Монотонность этих поисков изматывала душу. Бесконечные проверки, постоянные разочарования, неутихающая боль в груди. «Как долго это уже продолжается?» – думал он, упрямо двигаясь вперёд, надеясь вопреки всему, что сегодня именно тот день, когда он наконец найдёт её. Он изучил все доступные источники: турианские отчёты, разведданные, собранные за годы войны, открытые базы Альянса Систем, официальные реестры Цитадели – всё, что могло содержать хоть малейшую зацепку. Часами просиживал в военных архивах экстранета, но так ничего и не нашёл. Что, впрочем, было не удивительно – она не была военной, а значит, в системе её быть не могло. К его большому разочарованию, данных о человеческих гражданских в публичном доступе не было. Ни одного упоминания о колонии Добровальски, никаких записей о Кэти, соответствующих её описанию. Иногда он и вовсе сомневался, было ли это её именем. В такие минуты отчаяния он думал, что, если именно она тогда нужна была Иерархии, то она бы ни за что не назвала ему своё настоящее имя. Но были и другие минуты, полные надежды. Когда он верил, что она действительно Кэти, когда цеплялся за мечту снова увидеть её – прекрасную самку, завладевшую его сердцем и не отпускавшую его ни на миг. – Если бы у меня и был типаж, поверь, ты от него очень далёк, – ответил Гаррус. Человек ухмыльнулся: – Очень жаль, потому что, знаешь ли, у меня нет аллергии. В других обстоятельствах шутка могла бы быть смешной. Но сейчас она лишь усилила гложущее Гарруса беспокойство. Аллергия... Турианец слишком хорошо знал, что скрывается за этим словом. Опасности для самок в изоляторах выходили далеко за рамки очевидных. Человеческий организм остро реагировал на декстро-аминокислоты, делая даже простой контакт с турианскими… жидкостями потенциально смертельным. Страшная правда открылась, когда среди заключённых начались массовые случаи аллергических реакций, нередко заканчивающиеся смертью от анафилактического шока. Люди обладали разной степенью чувствительности к декстро-веществам, и турианские нарушители становились всё изобретательней – выискивали тех, в чьих медицинских картах значилась повышенная степень декстро-толерантности, чтобы избежать смертей. Но несчастные случаи всё равно продолжались. Подонки просто не могли держать себя в руках. Именно так Гаррус и знал, где искать, куда идти в первую очередь. Лагеря с самым высоким уровнем смертности были именно теми локациями, которые требовали немедленной проверки. Это место полностью соответствовало профилю. По меньшей мере десяток человеческих военнопленных, скончавшихся здесь за последние пару месяцев, все при подозрительных обстоятельствах. – ...я бы устроил горячую ночку тебе и твоим дружкам. Гаррус мгновенно насторожился: – Дружкам? Человек всё же мог оказаться ему полезен. Болтливый тонкокожий пробыл здесь достаточно долго, знал местный персонал. Он мог бы указать на потенциальных нарушителей. – Тот капитан с белыми отметками и два его прихвостня лейтенанта. Они часто сюда захаживают. Ты знаешь, о ком я. – О, да, – произнёс Гаррус ледяным тоном. – Я точно знаю, о ком ты...

***

Этот разговор состоялся почти восемь месяцев назад. Сегодня же Гаррус и человек были вовлечены совсем в другую беседу. За выпивкой на Цитадели. – Ну хватит, принц. Колись уже! В голосе подвыпившего Джеймса слышался неприкрытый вызов. Карие глаза искрились лукавством. Он подался вперёд, и тусклый свет «Флакса» заиграл бликами на его лице. Гаррус, сидевший напротив, откинулся на спинку сиденья, то и дело замечая взгляды, которые притягивала к себе их необычная пара – турианец и человек за одним столом, да ещё и пьют вместе, словно закадычные приятели. Взгляды посетителей ночного клуба варьировались от недоумённых до откровенно враждебных. Турианец испытывал странное внутреннее удовольствие от производимого эффекта. Напряжение так и витало в воздухе, но сама мысль о том, что они рушат чьи-то предубеждения, пусть даже на один вечер, вызывала прилив адреналина. Джеймс, казалось, тоже наслаждался всеобщим вниманием – глаза поблёскивали, пока он опрокидывал очередную стопку текилы. – У всех есть типаж, – поддразнил человек. Гаррус сделал глоток эля, глядя на лейтенанта. Джеймс Вега был настойчив, вцепился в тему, как варрен в кость. Или какая там у людей поговорка? У них на всё найдётся поговорка. – Главное, чтоб не болтали без умолку. Так что ты пролетаешь. Джеймс картинно приподнял бровь, изображая шок: – Ого! Неужто турианец решился пошутить? – спросил он с улыбкой. Друг всегда посмеивался над ним, когда Гаррус говорил что-то хоть отдалённо забавное – турианцы славились полным отсутствием чувства юмора. «Друг» – слово, которое Гаррус никогда бы не подумал использовать по отношению к человеку. Но случайный разговор с заключённым каким-то образом перерос в нечто большее. В их общей боли крылось нечто, что оказалось сильнее вражды двух народов. Сдержанный турианец и вспыльчивый человек нашли друг в друге то, чего даже не искали. Гаррус регулярно навещал пленника во время своих визитов в лагерь, находя странное удовольствие в разговорах с дерзким, но на удивление искренним Джеймсом. Они могли говорить часами – турианца интересовали человеческие обычаи и отношения, тонкости выражения эмоций, нюансы мимики. В то время как Вега, солдат до мозга костей, оживал, стоило разговору коснуться боевой тактики и военных технологий. Казалось бы – что может быть общего? Но темы для бесед никогда не иссякали. А способность человека видеть достоинства даже во врагах, его неподдельное восхищение турианскими кораблями – всё это вызывало у Гарруса глубокое уважение. Так они и проводили время в неожиданно приятных беседах, забывая о неловких обстоятельствах, где один был пленником, а второй – его врагом по другую сторону решётки. Они научились видеть друг в друге равных, невзирая на то, что сражались на разных сторонах одной войны – войны, рождённой из ошибок и чрезмерной гордости. Каждый знал свой долг, осознавал цену верности своему народу, но это лишь укрепляло их взаимопонимание. Гаррус никогда не расспрашивал Вегу о подробностях его пленения, зная только, что человек был схвачен после того, как весь его взвод погиб в битве за Хане-Кедар. Он получил серьёзное ранение в ногу, которое ещё долгое время давало о себе знать, судя по мимолётным выражениям человеческого лица. Именно эта травма и привела его на Цитадель. Совет всё активнее вмешивался в конфликт между турианцами и людьми. И новая поправка к Акту о Достоинстве обязывала воюющие стороны отпускать раненых пленных, не представляющих ценности или не подлежащих обмену, под опеку Цитадели – жест доброй воли, которым Совет стремился показать и Альянсу, и Иерархии свою заботу об их народах и желание поскорее прекратить бесконечную войну. Лейтенант Джеймс Вега стал одним из таких пленных. После бесчисленных часов допросов его наконец отправили в госпиталь Гуэрта для реабилитационного лечения за счёт Совета. И визиты Гарруса к человеку продолжились, теперь уже на Цитадели, равно как их беседы и дружба, которой, честно признаться, турианец искренне дорожил. Около месяца назад Вега был выписан из интенсивной реабилитационной программы, хотя до полного восстановления его ноги было ещё далеко. Ему предложили выбор: вернуться домой, так как худшее уже было позади, или остаться на станции и продолжить лечение под наблюдением местных врачей. Вега выбрал второе. Он решил задержаться на Цитадели до тех пор, пока не сможет вернуться в ряды Альянса и снова встать в строй. На вопрос турианца, почему бы не отправиться в родную колонию, Джеймс отшучивался: «Ты что, с ума сошёл? Уехать и оставить без внимания голубых крошек?» Гаррус не совсем понимал значение слова «крошка», но общий смысл уловил. Лейтенант, конечно же, имел в виду азари. Воистину удивительную расу. Они занимали высшую ступень в галактической иерархии, славясь своей грацией, дипломатическим мастерством и невероятными биотическими способностями. Именно азари, древние первопроходцы космического пространства, в своё время обнаружили и освоили Цитадель. Впрочем, Гаррус был уверен: друг имел в виду совсем другое. Азари были моногендерной расой с ярко выраженной женственной внешностью. И, пожалуй, самой интригующей в них была способность сливаться разумом, передавая мысли, эмоции – и ощущения. «Мозготрах», – шутил Вега. Именно это влекло к азари представителей всех рас – возможность испытать нечто за гранью обычных ощущений. Чувство было воистину потустороннее. Гаррус знал об этом не понаслышке. – Как насчёт вот той симпатичной пташки? – болтовня лейтенанта вернула турианца из размышлений в реальность. – Красные отметки и всё такое... Гаррус моргнул, осознав, что потерял нить разговора – обычное дело с Джеймсом. Его взгляд проследил за направлением, в котором смотрел человек. Ну конечно... Турианка. Она сидела у бара, всем своим видом излучая скуку. Её непримечательный бледноватый окрас оживлялся красными узорами лицевых клановых отметок. На ней была типичная турианская одежда с открытым воротом, который демонстрировал отсутствие метки – явный сигнал самцам о её доступности и о поиске пары. «Слишком просто», – подумал Гаррус. – Вроде достаточно уродливая, – задумчиво протянул Вега. – Уродливая? – Гаррус снова взглянул на самку. – Вовсе нет. – Ещё как да, – Джеймс хитро улыбнулся. – В свойственном вам пугающе-очаровательном турианском стиле. Мандибулы дрогнули в попытке сдержать смешок. Человек был неисправим. Джеймс Вега, вечный дамский угодник, никогда не упускал возможности свести турианца с кем-нибудь во время их вылазок, вызывая у Гарруса улыбку и раздражение одновременно. В стремлении помочь другу «разобраться со своими тараканами», человек проявлял поистине турианское упорство. Гаррус знал, что Вега действует из лучших побуждений, и не мог злиться на его настойчивость. Лейтенант был до конца предан миссии, в чём бы та ни заключалась. Каждый раз, когда они выбирались пропустить по стаканчику, всё повторялось снова и снова. Как и всякий самец, Джеймс жил охотой – будь то мимолётная интрижка или просто приятная компания. Порой Гаррус задавался вопросом: не прячется ли за этой необузданной страстью друга такое же одиночество, какое преследовало и его самого? Это была вторая тема, которую они никогда не обсуждали: обстоятельства их первой встречи в том лагере для военнопленных восемь месяцев назад. Официальное оправдание, которое Гаррус использовал перед своими, казалось Джеймсу весьма неубедительным. Человек не сомневался в том, что майор, будучи благородным турианцем, искренне беспокоился об условиях содержания заключённых, но он всегда подозревал, что за этим кроется нечто иное. Куда более личная причина, причиняющая другу боль. Как-то раз, когда они оба изрядно напились в одном из бесчисленных баров Цитадели, Джеймс наконец задал вопрос, который давно вертелся у него на языке: «Ну так кто же она такая?» Вега никогда не забудет, как дрогнуло лицо турианца. Всего на миг, но в нём отразилось нечто безошибочно узнаваемое – утрата. Гаррус долго молчал, словно взвешивая каждое слово. «Та, кого я не ожидал встретить. И кого больше никогда не увижу». Слова повисли в воздухе. Вега молча грел в ладонях стакан, пытаясь осознать сказанное. Его друг, всегда такой собранный и сдержанный Гаррус Вакариан, на мгновение приоткрыл забрало, показав рану, о существовании которой Джеймс даже не подозревал. В голосе турианца звенела такая тоска, что она стирала все границы между их видами. Гаррус больше ничего не сказал, но лейтенант и так всё понял. Он молча кивнул, зная, что эта тема исчерпана, и никогда больше её не поднимал. – Слишком просто, – произнёс Гаррус, снова глядя на самку с красным узором. – Разве не в этом суть? – рассмеялся Вега. «Действительно, – подумал турианец. – Разве не в этом?» Его взгляд вернулся к декстро-элю на столе. «Слишком просто, – повторил он про себя. – И когда это меня останавливало?» Память услужливо подсунула картины прошлого – как он без колебаний начинал охоту за такой вот самкой, упиваясь азартом погони. Когда-то это было его любимой частью подобных выходов в свет. Но всё это теперь казалось другой жизнью. Жизнью до неё. Приглушённый свет клуба, смех и разговоры посетителей словно издевались над его неспособностью расслабиться. Он сделал ещё один глоток, пытаясь утопить мысли, грозившие захлестнуть с головой. Но тёмный уголок сознания, который он так долго обходил стороной, теперь манил, словно бездна. Там, за прочными стенами памяти, жила она – нетронутая, вечно прекрасная. Джеймс уловил перемену в его настроении и попытался перевести разговор на другую тему. Но было поздно – разум Гарруса уже заполнили её образы. Он физически ощущал, как тяжесть ночи давит на плечи, превращая этот долгий, выматывающий день в пытку. – Так, ещё по одной? – спросил человек, с некоторым трудом выговаривая слова от алкоголя, которым оба злоупотребили за этот вечер. Гаррус колебался, его лицо помрачнело. – Не думаю, – ответил он. – Пожалуй, хватит с меня выпивки. Как и твоей болтовни. Вега усмехнулся. Его настроение оставалось приподнятым, несмотря на внезапную меланхолию друга. – Как скажешь, принц, – весело бросил он. – Отчаливай, раз решил. «Это на него не похоже», – подумал Гаррус. Джеймс никогда не отпускал его так легко, особенно когда сам был в ударе. Объяснение могло быть только одно. Человек нашёл себе развлечение получше разговоров. Охоту. Гаррус глянул в сторону, куда Вега то и дело поглядывал последние полчаса, и улыбнулся. Две самки у бара — форма Альянса и алкоголь. Явно в увольнительной, явно готовые к весёлой ночи, полной приключений. И Джеймс был в предвкушении, глаза горели азартом. Человек резко встал, покачнулся и одарил турианца хитрой ухмылкой. – Иди домой и хандри там сколько влезет. Моя ночь только начинается, – он хлопнул Гарруса по плечу и растворился в толпе, устремляясь за добычей. Турианец вздохнул и посмотрел на счёт, оставленный на их столике. Мандибулы дрогнули в усмешке — Вега как всегда переложил на него оплату выпивки. Негласный ритуал, с которым Гаррус давно смирился. Расплатившись, он встал из-за стола. С лёгкой завистью подумал о предстоящих приключениях друга и вышел из клуба, погружённый в свои мысли.

***

Он не хотел брать аэротакси и решил пройтись пешком – нужно было проветрить голову. Его квартира находилась в пешей доступности от «Флакса», в нижних Кварталах. Ночной воздух Цитадели приятно холодил пластины. Искусственная луна давала достаточно света, чтобы любоваться причудливым видом. Бесконечные ряды небоскрёбов вырастали из исполинского остова станции, её массивных рукавов, видневшихся вдалеке. Пейзаж, которому в галактике не было равных. Гаррус шагал по людным улицам нижних Кварталов, растворяясь в привычном гуле ночного города. Вдоль дороги тянулись магазины на любой вкус — от продуктовых лавок до оружейных. Бесконечные ряды ресторанов наполняли воздух ароматами кухонь со всех уголков галактики. В этом живом потоке запахов и звуков сливались воедино десятки языков, создавая неповторимую атмосферу Цитадели. И даже люди, поначалу встреченные прочими расами с явной настороженностью, постепенно находили здесь своё место. Совет всё чаще вмешивался в ход войны, участились временные перемирия для переговоров и обмена пленными. Это привело к тому, что на Цитадели появлялось всё больше представителей и официальных лиц Альянса. Затем станцию и вовсе провозгласили нейтральной территорией, где обе стороны Войны первого контакта могли хотя бы ненадолго забыть о вражде. Положение Альянса по-прежнему оставалось зыбким — тонкая грань между мирным сосуществованием и открытым конфликтом могла в любой момент дать трещину. И всё же люди постепенно осваивались здесь, а их правительство прилагало все возможные усилия, чтобы закрепиться в галактическом сообществе. Медленно, но верно эти старания начинали приносить плоды. Однако раны войны были ещё слишком свежи, а горечь прошлых сражений не спешила покидать память. В Кварталах то и дело вспыхивали драки и стычки между людьми и турианцами, напоминая о хрупких границах их соседства. Косые взгляды перерастали в резкие слова, а слова приводили к потасовкам, особенно в барах и прочих заведениях, где офицеры не при исполнении топили свою ненависть в алкоголе. Эти места, пропитанные едва сдерживаемой агрессией, были словно пороховые бочки, готовые взорваться от малейшей искры. Турианцы, вечные педанты в вопросах порядка и дисциплины, редко инициировали конфликты первыми, но всегда были готовы ответить на вызов. Так что всякий раз, когда случалась очередная стычка между двумя видами, можно было с уверенностью предположить – её зачинщиками были люди. Затем чаша политических весов качнулась в другую сторону. Битва за Элетанию – недавно открытую планету, богатую нулевым элементом, расположенную в весьма спорной турианско-человеческой территории — сместила акценты. Хоть и не столь разрушительная, как битва за Шаньси, именно она стала последней каплей для Совета, когда один из крейсеров Цитадели попал под турианский огонь — фрегат Иерархии по ошибке принял его за вражеское судно. Уничтожение крейсера вызвало небывалый скандал в галактическом сообществе, от которого Иерархия могла оправиться лишь одним способом: согласиться на требования Совета начать мирные переговоры. Спустя два недельных цикла в пространстве станции эхом разнеслось долгожданное объявление – мирные переговоры между Альянсом Систем и Иерархией пройдут на Цитадели, а прибытие делегаций с обеих сторон ожидалось в самое ближайшее время. Именно так Гаррус и оказался здесь. В числе избранных он вошёл в турианскую делегацию вместе с самим Примархом Палавена и горсткой высокопоставленных лиц, которым командование доверило стать глазами и голосом Иерархии в этой тонкой политической игре. «Лучшие из лучших, – сказал ему Примарх. – Я хочу, чтобы ты был в их числе». Гаррус не горел желанием во всём этом участвовать. Политические интриги Цитадели и закулисные манёвры высокопоставленных турианских офицеров вызывали у него лишь отвращение. С каждым новым повышением в звании они становились всё очевиднее, а его неприязнь к ним — всё сильнее. Для такой тонкой работы требовались особые навыки: умение лавировать, недоговаривать, притворяться. Всё то, чего ему так не хватало. Поначалу он отмахнулся от слухов о мирных переговорах, посчитав их очередной политической уловкой. Теперь же, когда эти слухи обернулись реальностью, он чувствовал себя пешкой в чужой партии. Что мог простой офицер привнести в эти политические игры? Но приказ был приказом, пусть и маскировался под отеческое пожелание. Примарх не преминул воспользоваться случаем и втянуть сына в политические интриги Цитадели, прекрасно понимая, что тот никогда бы не ступил на этот путь по собственной воле. Слова Кастиса всё ещё отдавались эхом в памяти: «Это твой шанс войти в историю. Такая возможность выпадает не часто. Отличный способ отполировать твой послужной список до блеска. Стереть все те... прискорбные пятна». Гаррус тяжело вздохнул, слишком хорошо понимая, о чём шла речь. После кровавой резни на Торфане, что бросила тень на его репутацию и навлекла на него немилость Иерархии, отец не жалел сил, пытаясь вернуть сына на предначертанный путь – путь будущего Примарха Палавена. Для Кастиса карьерный рост майора был не просто предметом отцовской гордости – в этом заключался его план возвысить род Вакарианов, навсегда утвердить свою семью в анналах турианской истории как верных служителей общественного блага. Гаррус же давно смирился с мыслью, что никогда не оправдает этих амбициозных надежд. Его собственные устремления были бесконечно далеки от отцовских планов. Он видел своё призвание не в политических играх, а в частном секторе – там, где мог бы следовать своему обострённому чувству справедливости, защищая тех, кто не способен постоять за себя сам. Он свято верил – это и есть его истинное предназначение. Но никогда не делился своими мыслями с отцом, ведь не пристало офицеру Иерархии раскрывать столь сокровенные чувства Примарху Палавена. Так эти мечты и оставались при нём – глубоко личными, спрятанными от чужих глаз. Кастис никогда не был особо близок с сыном, а после смерти жены семь лет назад отдалился от него ещё больше. Потеря истинной пары сделала его чужим для собственных детей. Генерал Вакариан был военным до мозга костей и решил, что в момент скорби жёсткий порядок нужен им больше, чем утешение. И он дал им именно это – дисциплину вместо тепла. Всё из страха не справиться со своей новой ролью отца, воспитывающего двоих детей без матери, стать слишком мягким и вырастить их неамбициозными, бесполезными членами турианского общества. Лично Гаррусу было всё равно. Он уже покинул семейный дом к тому времени, получил нашивки второго лейтенанта и ушёл с головой в военную службу, которая помогла заглушить боль потери. А два года спустя, когда его отец наконец поднялся на высшую ступень турианской иерархии, Кастис стал для Гарруса единственным, кем мог отныне быть – его Примархом. Его младшей сестре пришлось куда тяжелее. Солана была ещё ребёнком, слишком юной, чтобы понять сложности жизни и смерти. Их мать, Кала Вакариан, угасала от синдрома Корпалиса — редкого неврологического заболевания, разрушающего нервную систему турианцев. И если Гаррус мог укрыться за военной службой, навещая дом лишь в короткие увольнительные, то Сол оставалась рядом, вынужденная день за днём наблюдать мучительное увядание матери. Не было ни лекарства, ни проблеска надежды — только неумолимое приближение конца. После смерти Калы Гаррус принял новую реальность с присущей турианцам стойкостью. Он понимал, что прежняя жизнь осталась в прошлом, а пустоту в сердце ничем не заполнить. В глубине души он даже находил оправдание отцу, пытавшемуся совладать с незнакомой прежде болью. Утрата истинной пары была настоящей пыткой, которую сам Гаррус надеялся никогда не испытать, мукой, способной сломить даже самый сильный характер. Он не винил Кастиса за то, каким тот стал — жёстким, отстранённым, суровой тенью себя прежнего. Это была просто ещё одна горькая правда в мире, где милосердия становилось всё меньше. Несмотря на их натянутые отношения, Гаррус глубоко уважал Примарха. Кастис Вакариан был турианцем чести и долга, свято верившим в служение своему обществу и незыблемость традиций. Он неустанно шёл к вершинам власти — не из тщеславия или жажды могущества, а из искренней веры, что род Вакариан сможет принести пользу турианскому народу — и требовал того же от своих детей. Но сейчас, бродя по ночным улицам Цитадели, Гаррус размышлял вовсе не о своём отце. Мысли снова и снова возвращались к ней. Почти три недели он держал оборону, не позволяя воспоминаниям захлестнуть сознание полностью. Не мимолётные образы — тех у него было в избытке — а всепоглощающее ощущение её присутствия, заполняющее каждый уголок разума. Он чувствовал себя наркоманом, подсевшим на красный песок, отчаянно отсчитывающим часы, дни, недели с последней дозы воспоминаний о её нежности. Каждая победа над собой была пустой, каждое «я справлюсь» — очередной ложью. Гаррус хотел верить, что время делает его сильнее, но в глубине души знал, что это самообман. Как часто он представлял себе их встречу... В его воображении это всегда происходило здесь, на шумных улицах Цитадели. Он идёт по оживлённым Кварталам, где небоскрёбы вонзаются в искусственное небо, а разноцветная толпа течёт нескончаемым потоком. И вдруг – её аромат. Сладкий, землистый, единственный в своём роде. Тот самый, что когда-то перевернул его мир. Сердце замирает, а потом срывается в безумный ритм. Глаза лихорадочно скользят по лицам, и... Он видит её. Их взгляды встречаются и мир замирает. Её улыбка, тёплая и нежная, освещает не только её лицо, но будто саму реальность. Время останавливается. Гул Кварталов стихает до шёпота, оставляя только их двоих в этом застывшем мгновении. Годы разлуки растворяются в ничто. Каждый шаг к ней наполняет сердце сладкой болью, а когда они наконец оказываются лицом к лицу, он знает – их чувства сильнее любых законов вселенной... Шагая под неоновыми огнями, он тонул в тоске и неопределённости. Нужно было сосредоточиться на предстоящих переговорах, но сама мысль о мире возвращала её образ, будила надежду — вдруг теперь, когда война закончится, он сможет найти её? Часть его всё ещё грезила будущим, где они могли бы быть вместе, не страшась осуждения. Но другая, рациональная его часть понимала невозможность таких грёз. «Пустые мечты, не более», — с горечью напомнил он себе. Такие же эфемерные, как фильтрованный воздух станции, которым он дышал. Реальность безжалостно вторгалась в его разум. Два года минуло с тех пор, как он покинул Линдор – два бесконечно долгих года неизвестности. Каждый день приносил новые мучительные вопросы, на которые не было ответов. Жива ли она? В безопасности ли сейчас? Сумела ли вернуться к своим? А может, попала в другой лагерь для военнопленных, и, пока он ищет её здесь, она томится где-то в застенках очередного изолятора? Или того хуже... От одной этой мысли под пластинами начинало нестерпимо зудеть, а в груди поднималась волна бессильной ярости. Порой ему казалось, что неизвестность хуже любой определённости. Даже самая страшная правда была бы милосерднее этой пытки – жить в постоянном страхе, что с ней могло случиться что-то непоправимое, пока он блуждает в потёмках, не в силах ни помочь, ни защитить. Но как бы трудно ни было проживать свои дни в этом неведении, не менее мучительным было другое – день за днём исполнять долг военного, сражающегося против её народа. Как Гаррус ни старался, он просто не мог заставить себя верить в правоту этой войны. Каждый приказ вызывал сомнения, каждое решение казалось ошибкой. Он понимал, что больше не был тем, кем должен был быть — правильным турианцем. «Турианец возносит долг над собственными желаниями, ибо личные стремления ничто перед нуждами Иерархии. Он отрекается от чувств и амбиций, понимая — правильная жизнь есть лишь нить в великом полотне турианского общества. Он исполняет приказы безупречно и без сомнений, зная, что каждое действие ложится в основу будущего Палавена и всех, кто живёт под его знаменем». Слова Доктрины Иерархии, некогда бывшие путеводной звездой, теперь звучали пусто. Как и все прочие истины, они утратили смысл в тот миг, когда его мир раскололся на до и после неё. Бремя турианского офицера с каждым днём давило всё сильнее, подтачивая самые основы его веры. Мог ли он говорить о чести и долге, о верности своему народу, отцу и турианским принципам, если сердце больше не откликалось на их зов? В редкие минуты затишья между боями мысли неизменно возвращались к тем запретным «если бы». Если бы судьба не развела их по разные стороны пропасти, что становилась всё шире с каждым годом войны. Если бы только можно было стереть из памяти нежность её прикосновения, звук её смеха, свет в её глазах, когда она рассказывала ему о небесах родной Земли. Но он не мог ни забыть её, ни увидеть снова. Оставалось лишь идти вперёд с разрывающимся на части сердцем – ведь именно так поступил бы правильный турианец. И где-то в глубине души теплилась надежда, что однажды Гаррус снова сможет им стать... Его квартира располагалась в Башнях Тиберия на Сильверсан Стрип. Двухэтажные апартаменты, слишком просторные для одного, с тремя спальнями, барной стойкой, гостиной, кухней и несколькими зонами отдыха. Современный дизайн казался чрезмерно вычурным для его вкуса, но это был подарок Примарха и отказаться было невозможно. «Ты всё-таки майор Шестого флота, – говорил Кастис. – Положение обязывает». В эти дни Гаррусу было безразлично почти всё, включая показную роскошь его обиталища. Единственное, что сейчас имело значение — это бар, притаившийся в углу гостиной. Тяжёлые шаги гулко отдавались в пустом пространстве, пока он шёл к тёмной полимерной стойке, поверхность которой тускло мерцала в приглушённом свете. Опустившись на высокий стул, он медленно провёл взглядом по рядам бутылок, выстроившихся на полках. Выбор пал на самый дешёвый турианский бренди — тот, что неизменно вызывал у отца трель возмущения. Потянувшись за бутылкой, Гаррус почувствовал, как мандибулы разошлись в усмешке — было что-то нелепое в этом бессмысленном акте неповиновения. Он налил себе щедрую порцию, размышляя о том, как далеко завёл его этот путь — и сколько всего было потеряно на поворотах. Поднёс стакан к ротовым пластинам и вдохнул резкий аромат. Сделал один долгий глоток, ощущая, как противная жидкость обжигает горло. Вкус оказался именно таким отвратительным, каким он помнил его ещё со времён учебки — дешёвое пойло для новобранцев, не знающих лучшего. То, что нужно. На краткий миг турианец позволил себе насладиться теплом, разливающимся по телу, смывающим тяжесть прошедшего дня. Но это была лишь иллюзия покоя — он слишком хорошо знал, что боль, вина и тоска никуда не делись. Они затаились где-то в глубине, выжидая момент, чтобы снова поглотить его целиком. Со вздохом Гаррус опустил стакан на полированную поверхность стойки и уставился в янтарные глубины бренди, словно надеясь найти там ответ на вопрос — сколько ещё он сможет так продолжать? Где-то на задворках сознания билась мысль, что он пьёт слишком много, но она была одной из тех вещей, что больше не имели значения. Алкоголь хотя бы притуплял острые края реальности, даруя короткую передышку в бесконечном водовороте мучительных воспоминаний и несбыточных надежд. Турианское общество хоть и смотрело неодобрительно на злоупотребление алкоголем и рекреационными наркотическими веществами, но жёстких запретов не ставило. Пока турианец исправно нёс службу и не мешал другим выполнять свой долг, его личные слабости оставались его личным делом. До сих пор Гаррус справлялся со своими обязанностями офицера Шестого флота, но с каждым днём всё острее ощущал, что долго так продолжаться не может. Что будет, когда он окончательно сорвётся? Впрочем, эти заботы могли подождать. Сейчас его терзало другое. Она. Она вторгалась в его разум. Не потому, что он был пьян, а потому, что был ещё достаточно трезв. Взяв бутылку и стакан, он переместился в гостиную и тяжело опустился на диван. Плеснул ещё бренди и залпом опрокинул обжигающее пойло. Воспоминания о ней нужно было утопить, заглушить, похоронить – раз уж стереть из памяти так и не вышло. Он был полон решимости довести дело до конца, чего бы то ни стоило. Гаррус снова потянулся к бутылке, готовый продолжить свой путь к забвению. Комната кружилась перед глазами, очертания предметов расплывались в полумраке, но ему было всё равно. Сегодня он будет пить до тех пор, пока её образ не потускнеет, пока алкоголь не вытравит из души звуки её голоса, пока не смоет с пластин следы её прикосновений. Пока её призрак наконец не оставит его в покое.