Mass Effect: Меж двух миров

Неприятный аромат пасты заполнил их тесное пространство. Искусственный запах не пробуждал даже намёка на аппетит. Гаррус с трудом заставил себя проглотить безликую субстанцию, понимая необходимость поддержания сил организма. По привычке он положил второй паёк перед человеком, но она даже не взглянула на еду. Что-то было определённо не так. «Может, она больна?» Мандибулы турианца нервно подёргивались, пока он наблюдал за пленницей. Её хрупкое тело сжалось в комок, словно пытаясь занять как можно меньше места. Взгляд, некогда острый и внимательный, теперь был расфокусирован. Искра упрямства угасла, уступив место пустому, затравленному выражению. От этого зрелища сердце Гарруса болезненно сжалось «Она сдаётся». За годы охоты на пиратов Гаррус не раз сталкивался с подобным: пустые, безжизненные глаза, покорное поведение – жертвы словно отгораживались от реальности незримой стеной. Этот защитный механизм был последним прибежищем измученного разума, отчаянной попыткой уберечься от травмы. Но понимание природы такого состояния не приносило облегчения. Утром они снова забрали её и вернули лишь несколько часов спустя, на этот раз в сопровождении Тейи. Когда Гаррусу, как и прежде, было велено затащить человека в клетку, азари одарила турианца лукавой улыбкой, от которой по спине пробежал холодок. – Малышка делает успехи, – произнесла она довольным тоном. – С каждым разом становится всё сговорчивей. Гаррус прекрасно понимал, что она имеет в виду. Ему были известны варварские методы, которыми пользовались азари вроде этой работорговки. Они применяли слияние разумов, чтобы проникнуть глубоко в сознание биотика и извлечь оттуда самые болезненные воспоминания и переживания. Погружая жертву в искусственно обострённые моменты из прошлого, азари могли манипулировать её биотическими силами, направляя их на любую цель по своему усмотрению. Боль и страх были лучшими триггерами – каждый работорговец это знал. Вот, что Тейя делала с его человеком. Заставляла её погружаться в пучины ужаса, терять контроль, сеять смерть и разрушение, даже не осознавая, что происходит и кому она причиняет боль. Гаррус понимал: чем чаще они будут это делать, тем легче она будет впадать в биотический транс, постепенно растворяясь в чужой воле. Чего они хотели добиться этой пыткой? Тренировали, чтобы сделать из неё идеальное оружие, биотическую боеголовку? Или же заставляли сражаться с другими рабами удовольствия ради? Он не мог сказать наверняка. В любом случае, мысль о том, как её используют, а силу извращают, вызывала тошноту. Турианец прекрасно знал, какие разрушения способен причинить обученный биотик – а образ её, высвобождающей эту мощь бесконтрольно и неосознанно, был поистине ужасающим. Они явно применяли психотропные препараты для усиления контроля над разумом. Одного взгляда на самку было достаточно, чтобы понять — её состояние ухудшалось. Кожа приобрела болезненную бледность, а руки слегка подрагивали – признаки недомогания, которых он раньше не замечал. Когда её глаза пытались сфокусироваться, ей с трудом удавалось отслеживать движущиеся объекты. Все симптомы указывали на какое-то наркотическое воздействие, и Гаррус пожалел о своём недостаточном знании человеческой физиологии. Если бы только он мог понять, чем её пичкают, то, возможно, он мог бы... что? Что он мог сделать? Сидя в клетке, турианец осторожно принюхивался к воздуху вокруг человека. Её запах тревожил его. Она свернулась в свою привычную странную позу, прижав колени к груди и обхватив их руками, склонив голову вниз. По телу пробегала едва заметная дрожь. Она не притронулась к еде. Сердце защемило при виде нераспечатанного пайка. Гаррус понимал, как важно им было поддерживать силы, особенно ей. Без надлежащего питания организму человека будет намного труднее бороться с воздействием наркотиков, которыми её накачивали. – Тебе нужно поесть, – мягко произнёс он. Она вздрогнула от звука его голоса, словно забыла, что турианец был рядом, посмотрела на него слегка воспалёнными глазами, затем опустила взор на паёк. – Ешь, если хочешь, – тихо ответила самка. Гаррус не сдавался: – Без еды ты обессилишь. Давай хотя бы немного. В его глазах читалось искреннее беспокойство. Он просил её попытаться. Она снова посмотрела на паёк и почувствовала, как живот болезненно скрутило при виде еды. – Не могу. У меня от него желудок болит. Человеческий голос прозвучал так слабо, с такой мольбой, что Гаррус решил не настаивать. Он подобрал её порцию с пола и спрятал рядом с меди-гелем в дальнем углу клетки. То, что она не ела, вызывало серьёзные опасения. Он знал, что это плохой знак для любого вида. Она снова опустила голову, спрятав от него лицо, и Гаррус просто сидел рядом, прислушиваясь к её сердцебиению и дыханию. Так прошло несколько минут, когда вдруг он услышал судорожный вздох, потом второй. Это встревожило его ещё сильнее. «Ей больно?» Вздохи переросли во всхлипывания. Они звучали приглушённо, так как самка пыталась подавить их, чтобы он не услышал. Но чуткий слух Гарруса улавливал каждый звук. Сам того не осознавая, он придвинулся ближе, ведомый инстинктом. Неужели она была ранена? Он тщательно осмотрел человеческое тело, когда её принесли в камеру, обнюхал каждый сантиметр. Крови нигде не было – в этом он был уверен. Что, в прочем, ничего не значило. Это могла быть любая травма, например, внутренняя. Люди такие хрупкие, они легко ломаются и ещё проще покрываются синяками. «Глупый турианец!» Ну конечно, ей было больно. Что бы они ни делали с её телом, это явно причиняло ей страдания. Гаррус видел — она старалась не подавать виду, храбрилась. Держалась спокойно, как он, ради него. Он осторожно потянулся к её руке, помня о своих острых когтях и её нежной коже, и мгновенно ощутил исходящий от неё жар. Она была заметно теплее обычного. «Это нормально?» Самка медленно подняла голову, и их взгляды вновь встретились. Крошечные капли воды струились по её щекам и падали на грудь. Гаррус уже видел их прежде – влага сочилась из её глаз, когда ей было больно. Человеческие слёзы, видимо, были признаком физических страданий? Может, чего-то ещё. Пресвятые духи, как же она посмотрела на него в этот момент... Что с ней? Он не понимал её выражения. Пожалуй, это была самая непостижимая черта людей – их лица с бесчисленными оттенками эмоций, сменяющимися за доли секунды. Чрезмерно подвижные, обладающие множеством мышц и даже способные менять цвет, они казались турианцу абсолютной загадкой. Лицевые пластины турианцев, напротив, были жёсткими, как и всё остальное тело. Конечно, там тоже имелись подвижные части, но их гибкость не шла ни в какое сравнение с человеческой мимикой. Именно поэтому в ходе эволюции их вид стал всё сильнее полагаться на субвокальные звуки – вибрации, щелчки, трели, зарождающиеся в глубине рёберного свода и выражающиеся десятками ритмов и мелодий. Для других рас эти звуки сливались в едва уловимое, неразборчивое гудение. Основное средство общения турианцев оказалось совершенно бесполезным, когда они присоединились к межгалактическому сообществу, и вынудило их освоить широкий спектр жестов и больше полагаться на разговорную речь. До сих пор такой способ коммуникации казался им чем-то противоестественным. С самкой, сидящей напротив, было ещё сложнее. Гаррус напряжённо вслушивался в тишину, пытаясь уловить звук субвокалов, которых у неё попросту не было. Отсутствие этого глубинного резонанса, ставило его в тупик. Наверное, именно так чувствуют себя другие виды, передвигаясь на ощупь в полной темноте. Каждое её движение превращалось в загадку, каждый жест требовал расшифровки. Он ощутил уже знакомый порыв, зарождающийся внутри, первобытный и инстинктивный, – защитить. До встречи с ней он никогда не испытывал ничего подобного, уж точно не по отношению к человеку. Но сейчас, наблюдая за падением её слёз, он почувствовал, как внутри словно щёлкнул переключатель. Турианец потянулся к ней медленно и осторожно, давая возможность отстраниться, если захочет. Она не стала. Только глаза метнулись к его лицу, а сердце забилось чаще, но она не отпрянула, когда он бережно обхватил её за талию и притянул к себе, прижав к своей груди. Она дрожала в его руках, и он нутром чувствовал, что ей плохо. От тела исходил жар, слишком сильный даже для человека. Её глаза вновь встретились с его, всё ещё сверкая от слёз. В их глубине таилось нечто непостижимое. Внезапная близость, которую он сам же и инициировал, застала Гарруса врасплох. Он остро ощущал каждую точку соприкосновения между ними – мягкость её кожи на пластинах, тепло её дыхания на груди, дрожь, пробегающую по её телу. Он сел поудобнее, стараясь обеспечить ей максимальный комфорт и не причинить боли своими острыми краями. Она сделала глубокий вдох. Ощущение было приятным, хотя она и понимала, что так не должно быть. Глаза турианца смотрели с неподдельной добротой. И прямо сейчас, в этом жутком месте, не было ничего важнее его сочувствия. Она знала, что он, скорее всего, не придавал этому жесту такого глубокого значения, да это было и не важно. Она всё равно была благодарна и с готовностью приняла утешение и близость, предложив то же самое взамен. Гаррус не до конца понимал, что происходит и почему он это делает. Он лишь знал, что она согрела его, когда ему это было необходимо, и теперь он хотел сделать то же самое для неё. Ещё больше его озадачивало то, что она не отпрянула. «Должно быть, слишком устала и ослабла, – решил он. – Дело только в этом». Человеческое тело слегка напряглось от его первого прикосновения, но затем постепенно расслабилось в объятиях. Она стала ещё мягче, чем прежде. Он и не подозревал, что такое было возможно. Турианец продолжал действовать инстинктивно. Тело завибрировало, субвокалы издавали ровное, успокаивающее урчание – звук столь же естественный для него, как биение сердца. Реакция была непроизвольной, глубоко укоренившейся в биологии турианцев – древний способ утешить и успокоить. Хотя она не могла ни услышать, ни понять его мелодику, Гаррус знал: человек наверняка почувствует мягкие вибрации, резонирующие в его груди, через точки их соприкосновения. Её глаза слегка расширились от удивления, а на лице промелькнуло выражение живого любопытства. Ощущение было таким чуждым, не похожим ни на что, к чему она привыкла. Она не знала, какие эмоции и намерения были вплетены в эти странные частоты, и Гаррус не стал объяснять. Облечь это в слова не представлялось возможным, а потому, он и не пытался. «Как мурлыканье кота,» – подумала она. Только более глубокое и рокочущее. Повинуясь любопытству, она положила руку ему на грудь, чувствуя проходящие сквозь неё вибрации. Затем, закрыв глаза, прикоснулась щекой к пластинам рядом с ладонью, прижимаясь к источнику звука. Спустя некоторое время она привыкла к странному рокоту и смогла полностью расслабиться. Ритмичное урчание окутало её, успокаивая и убаюкивая. Звук был приятным и обнадёживающим. «Похоже, ей нравится», – решил Гаррус. Он осторожно опёр подбородок о её макушку и обнял самку, зарывшись когтистыми пальцами в шелковистую гриву. Турианец почувствовал, как часть его собственного напряжения начала отступать. Этот простой жест утешения, возможность помочь ей, пусть даже таким незначительным способом, словно снял тяжкий груз с его плеч. Впервые с момента их пленения Гаррус ощутил, как его охватывает странное чувство умиротворения. Пока самка дремала, он воспользовался моментом покоя, чтобы тщательно обдумать их положение. Мысленно он перебрал каждую крупицу информации, известную ему о похитителях, их распорядке, возможной планировке этого подземелья – всё, что сумел уловить за время их заточения. И несмотря на скудность данных, начало было положено. Если представится шанс для побега, он будет готов. Гаррус посмотрел на самку, съёжившуюся у него на руках, чувствуя её дрожь, и понимая, что от неё будет мало пользы. Уж точно не в нынешнем состоянии. Ей становилось всё хуже, и он допускал мысль, что она вообще не сможет ничего сделать, когда придёт время действовать. Проклятье. Он рассчитывал на её биотику, и теперь нужно было пересмотреть план. Когда Гаррус наконец заснул, ему приснились глаза невероятного лилового оттенка.

***

Они явились с первыми рассветными лучами. Гулкий стук тяжёлых ботинок эхом разносился по коридорам, нарастая с каждым мгновением. Она проснулась от этого зловещего звука, объятая леденящим ужасом. Сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди. Мысль о том, что они пришли за ней снова, вызвала неконтролируемую дрожь. Она была слишком слаба и измотана, ощущая боль там, где, казалось, и болеть-то нечему. Но физические страдания не шли ни в какое сравнение с душевными терзаниями. Она знала, что вновь окажется в том жутком месте. Где царила боль – её собственная и боль тех, кого её вынуждали терзать. Рука турианца бережно коснулась её, отстраняя в сторону в попытке защитить. Вцепившись в его пластины, она прильнула к нему ещё крепче. Он усилил хватку, низкое рычание волной прокатилось по его телу, хищный взгляд внимательно следил за приближающимися врагами. – Не помешали? – прокаркал Балак с характерным батарианским смешком, злорадно поблёскивая двумя парами глаз. Звук его голоса вызвал новый приступ паники. Она ещё сильнее прижалась к турианцу. Его мандибулы слегка дёрнулись, рычание усилилось. Звук был инстинктивным и первобытным, он предупреждал незваных гостей держаться подальше. За Балаком следовал его неизменный охранник-кроган. Жёлтые рептилойдные глаза внимательно осмотрели клетку, прежде чем остановиться на человеке. Гаррус придвинулся ближе к решётке, заслоняя её от них, как уже делал неоднократно, прекрасно осознавая, что за этим последует. Тело напряглось, готовясь к предстоящему наказанию. Однако, к его большому изумлению, батарианец посмотрел турианцу прямо в глаза и скомандовал: – На выход. Гаррус растерянно моргнул, мандибулы щёлкнули в замешательстве. Они пришли за ним? Он бросил взгляд на самку. Она то же пребывала в недоумении. Что задумали эти негодяи? В голове турианца вихрем пронеслись всевозможные варианты развития событий. – Не вынуждай меня повторять, – предостерёг четырёхглазый, указывая на свой омни-тул. – Отойди от двери. Гаррус повиновался. Он отполз назад, по-прежнему стараясь, насколько это было возможно, прикрыть собой человека. Кроган присел у решётки, его массивная фигура заслонила тот скудный свет, что проникал в их клетку. Дробовик был на изготовке и смотрел прямо на пленника, обещая мгновенное возмездие за малейшую попытку неповиновения. Дверь отворилась. Гаррус с подозрением взирал на пиратов, его измученный разум тщетно пытался разгадать их замысел. Быстро взвесив все «за и против», он с неожиданным для своих габаритов проворством выбрался из загона. Пресвятые духи, какое же это было блаженство – наконец-то размяться! Он и не подозревал, как сильно в этом нуждался. Мышцы вопили одновременно от облегчения и возмущения, когда он вытянулся во весь рост. На мгновение Гаррус позволил себе насладиться этим ощущением. Но не дольше. Два ствола, недвусмысленно смотрели на него, не оставляли места для иллюзий относительно его положения. – Закрой за собой дверь, – прозвучал приказ. Без единого слова он подчинился, сжав когти. Тот, кого звали Балак, с ухмылкой похвалил: – Какой послушный раб. Слова больно кольнули, вновь разжигая пламя ярости в груди. Гаррус издал низкое предупреждающее рычание и оскалил зубы. Роковая ошибка. В тот же миг его ослепила жгучая боль. Тысячи раскалённых игл вонзились в плоть, каждый нерв вспыхнул в мучительной агонии. Турианец рухнул на колени, судорожно хватая ртом воздух. Зрение затуманилось, мир вокруг поплыл, нестерпимые волны тока прокатились по всему телу. Это продлилось лишь пару секунд – но для него они растянулись в вечность. Когда боль утихла, оставив его задыхающимся на холодном полу, сквозь затуманенный разум прорезался голос Балака: – А ну-ка, попробуем ещё раз, – строго произнёс батарианец. – Поднялся. Гаррус неуверенно встал на ноги, которые всё ещё дрожали от пронзивших его судорог. Он заставил себя встретиться взглядом с работорговцем, не желая проявлять слабость даже сейчас. – Так-то лучше, – проворчал пират с ноткой удовлетворения в голосе. – Теперь правила. Не рычать, не скалиться. Делать, что велят. И я позволю тебе расправить пёрышки. Он сделал резкий жест в сторону выхода, приказывая следовать за ним. Указание было предельно ясным – делай, что говорят, или получишь нейрошок. – Пришло время отрабатывать свой корм, пёс. Двигай. Гаррус оглянулся на самку, всё ещё колеблясь. Он знал, как опасно было оставлять её одну в клетке, но выбора не было. – Нужно особое приглашение? Или, может, шоковая терапия? Угроза, прозвучавшая в голосе Балака, вырвала турианца из оцепенения. «Вот оно!» – пронеслось в голове. Это был тот самый момент, которого он так долго ждал. Они выпускают его из клетки, и теперь он сможет понять, что из себя представляет это место. Попробовать собрать больше информации. Найти путь на поверхность. Рискованно. Но других вариантов не было. Кинув ободряющий взгляд на человека, Гаррус развернулся и двинулся к выходу. Кроган, тяжело ступая, замыкал их небольшую процессию. – Хороший пёс, – с нескрываемым удовольствием произнёс батарианец, когда они покинули камеру, оставляя позади пленницу и её будоражащий запах. Глаза Гарруса метались из стороны в сторону, впитывая все детали коридора. Стены были сложены из грубо обтёсанного камня, влажные от конденсата и покрытые плесенью. Мерцающие огни аварийного освещения тоннеля отбрасывали длинные тени, создавая жуткую, гнетущую атмосферу. Балак шёл впереди, даже не глядя на своего пленника. Пират двигался с уверенностью того, кто знал, что он здесь главный. Позади них грузные шаги крогана отдавались мерным, зловещим эхом. По мере продвижения турианец мысленно составлял карту маршрута, отмечая каждый поворот, каждую дверь, мимо которой они проходили. Большинство камер были наглухо заперты и выглядели так, будто ими долгое время не пользовались. Пока что единственной обитаемой зоной содержания была их собственная. По пути им встретилось помещение, похожее на центр связи. Отполированная металлическая панель возле старой ржавой двери красноречиво свидетельствовала о том, что её часто открывали. Судя по всему, находившаяся за ней комната пользовалась немалой популярностью среди обитателей комплекса. Крыло, где содержались Гаррус и человек, пребывало в полузаброшенном состоянии. Едва ли этим крысам требовался центр связи в столь отдалённой части комплекса. «Скорее всего, переоборудовали под склад», – мелькнула догадка в голове турианца. Мандибулы невольно дрогнули при этой мысли. Доступ к припасам мог бы существенно повысить их шансы на выживание. Дальше они подошли к шлюзу, который отделял эту часть комплекса от остальной. Балак повозился с омни-тулом, чтобы разблокировать его. Когда люк с шипением отворился, перед Гаррусом предстало просторное помещение – своеобразный центральный узел пиратского логова. Судя по всему, это было место, где головорезы коротали время между сменами и рейдами. Разномастные стулья в беспорядке окружали потрёпанный, заляпанный чем-то диван и стол, погребённый под горой грязной посуды. В углу ютились безжизненные, покрытые ржавчиной терминалы и консоли. «На помощь отсюда не позовёшь». Он продолжал внимательно изучать окружение, когда батарианец остановился перед тяжёлой металлической дверью. Пока тот набирал код на панели, Гаррус напрягся, не зная, что ждёт внутри. Дверь отъехала в сторону, открывая взору комнату, от вида которой кровь застыла в жилах. – Пришёл твой звёздный час, капитан, – усмехнулся Балак, жестом приказывая рабу войти.

***

Двое громадных кроганов втащили его внутрь, волоча за «воротник». Он был явно не в себе — завывал, словно раненый зверь, сопротивлялся с такой яростью, что охранникам едва удавалось его удерживать. Глаза его почернели, а мандибулы судорожно подрагивали от бешенства. Магнитные наручники сковывали его запястья за спиной. Кроганы кряхтели от напряжения, с трудом сдерживая пленника. Один из них прорычал угрозу в адрес турианца, но тот лишь яростнее забился в их хватке. Его дикие вопли гулким эхом разносились по камере. Она ощутила прилив облегчения, увидев турианца живым. Его отсутствие казалось вечностью, и страх, что он может не вернуться, терзал её измученное сознание. Мысль о том, что она может остаться здесь одна, вызвала новый поток слёз. Она презирала себя за эту слабость, за то, что позволила страху так глубоко проникнуть в душу, но не могла сдержать рыданий. «Вдруг он мёртв. Что тогда делать?» Они остановились посреди камеры. Пока один из охранников удерживал турианца, второй подошёл к контейнеру и распахнул дверь. С неистовой силой они зашвырнули его внутрь, и стены содрогнулись от удара. Она едва успела отпрянуть, когда массивное тело пленника завалилось в клетку. Он рухнул на грудь – руки всё ещё были скованны за спиной – издав стон боли и ярости. Охранники, не проявив и тени милосердия, грубо затолкали его ноги внутрь и с оглушительным грохотом захлопнули дверь. Один из них нажал на омни-тул, и с громким щелчком оковы турианца упали, звякнув о пол. Он тут же опёрся на руки, сел и прижался спиной к стене, продолжая яростно рычать, впившись пылающим взглядом в кроганов. – Человек, – бросил один из охранников. – Наручники сюда. Она повиновалась, подняла металлические оковы и бросила их через прутья наружу. Громилы выдохнули с облегчением, наконец-то, покончив с нелёгкой задачей. Быстро подобрав кандалы, они покинули помещение, не проронив ни слова. Турианец и человек вновь остались наедине в своей тесной клетке. Её мимолётное облегчение растаяло, стоило ей приглядеться к нему внимательнее. Что-то было явно не так. Глаза турианца, прежде лучившиеся синевой, теперь полностью почернели. Мандибулы судорожно подёргивались, обнажая острые, как кинжалы, зубы. Он дышал тяжело и часто, грудь вздымалась, словно каждый вдох давался с непомерным трудом. Тревога сжала сердце, когда она заметила неестественную скованность в его позе — мышцы были напряжены, как сжатая пружина, готовая в любой момент распрямиться. – Что они с тобой сделали? – её голос дрожал, выдавая смесь беспокойства и едва уловимого страха. Гаррус моргнул, и его взгляд резко сфокусировался на самке. Из груди вырвался низкий, утробный звук. Плоский нос судорожно втянул воздух, и тело тут же содрогнулось будто от электрического разряда. Она с ужасом заметила, что он был покрыт кровью, запятнавшей его когти и грудь. Но не своей — чужой. Осознание ударило, словно молния — эти чудовища заставили его драться. И они наверняка дали ему что-то, какой-то наркотик, точно так же, как давали ей. – Не надо... – прохрипел он, когда она попыталась приблизиться. Слова, казалось, вырвались из самых глубин его существа. Речь давалась с трудом, превращаясь в рыки, низкие и неразборчивые. Его субвокальные связки яростно вибрировали, предупреждая самку держаться подальше, не подходить. Самка... Гаррус знал — это был синтетический адреналин. Тело среагировало моментально: прилив энергии, обострённые до предела чувства, бешеный пульс, стучащий в венах, как боевой барабан. Когда его втолкнули в камеру с огромной решётчатой клеткой посередине, он мгновенно понял, что это было. Арена. Мерзавцы знали, что он не согласится ни на что добровольно, поэтому «помогли» ему — вкололи синтетическую смесь, призванную спровоцировать агрессию и заставить драться, хочет он того или нет. Синтад был излюбленным инструментом в арсенале работорговцев, особенно когда дело касалось пленных турианцев. В цивилизованных медицинских учреждениях препарат использовался по методу и для целей, аналогичных человеческим, но с одним очень важным исключением — пациент должен был быть без сознания во время процедуры, иначе последствия могли оказаться катастрофическими. Если турианец находился в сознании при введении препарата, у него возникали неконтролируемые вспышки ярости. Синтетический адреналин фактически срывал все внутренние барьеры, отключая цивилизованную часть мозга и высвобождая первобытные турианские инстинкты хищника. Именно это и произошло. Разум Гарруса погрузился во тьму. Всё, что последовало за этим, слилось в один размытый поток, лишь отдельные фрагменты которого вспыхивали в памяти, как осколки разбитого зеркала. Он пытался напасть на них, но они одолели его, активировали ошейник и швырнули на ринг, словно варрена на боях. Пираты ревели и улюлюкали вокруг арены – десятки глоток слились в единый гул. Его чувства, обострённые до предела, впитывали каждый звук, каждый запах. Он чуял их всех разом – грязный пот батарианцев, тяжёлый дух кроганов, сладковатый аромат азари, резкие феромоны саларианцев. Слышал, как колотятся их сердца, видел каждую деталь их уродливых лиц в безжалостном свете ламп. Мишени. Все до единого. Кровь кипела в жилах, когти зудели от желания рвать плоть. Но пираты приготовили для него иных противников – рабов, таких же обезумевших, как он сам. Турианцев и кроганов. Их выпускали на него по одному, с пеной у рта и яростью в глазах. Он шагнул к центру ринга, принимая их вызов, и замер. Ноздри уловили едва заметный, но такой знакомый аромат. Человеческая кровь. Её кровь. Запах, оставшийся с тех пор, когда она, так же как он сейчас, стояла в этой ужасной клетке, напуганная, крошечная, совсем одна. Эта мысль привела его в бешенство. Самка. Они причинили ей боль прямо на этом месте, пролили её кровь, ранили её мягкое, нежное тело. Жалкие, ничтожные самцы. «Моя», — пронеслось в его сознании, прежде чем разум полностью затуманился, охваченный первобытной яростью. После этого он помнил только кровь, боль и торжествующий рёв толпы. И теперь реальность окатила его подобно ледяной волне – он снова в тесной клетке, а рядом она. Синтад всё ещё бушевал в организме, лишая всякого рассудка. Тысячелетия прогресса и эволюции стёрлись в одно мгновение, оставив лишь два базовых инстинкта, движущие его видом с начала времён — драться и совокупляться. И подраться он уже успел. Гаррус был на грани, нервы натянуты до предела, тело сотрясалось крупной дрожью, требуя разрядки. А самка была слишком близко, её присутствие буквально обволакивало его, не оставляя ни единого шанса прийти в себя, а аромат, казалось, проникал под самые пластины, отравляя кровь сладким ядом желания. «Пресвятые духи, почему она так сладко пахнет?» Она излучала тепло, была такой мягкой. Оголённой от пластин. Для него? Допустит ли она его к себе? Её запах кричал, что да. Сладкий и терпкий. Запах самки, готовой к соитию. «Моя». – Что они тебе дали? – услышал он нежный человеческий голос. Она смотрела прямо на него, в лиловых глазах читался страх, но не за себя. Она не понимала. Откуда ей было знать? Она же не турианка. Он терял над собой контроль. На клыках до всё ещё ощущался металлический привкус крови поверженных соперников, её синие и тёмно-коричневые брызги запятнали когти, которые до сих пор подрагивали от воспоминаний о разорванной плоти. Он растерзал их на части, доказав своё превосходство над слабыми самцами. Они были низшими существами, недостойными её внимания. Трепет человеческого сердца манил его ближе. Аромат самки был повсюду – неотвратимый, всепоглощающий. Он затуманивал разум и воспламенял кровь, наполняя каждый вдох пьянящим обещанием. Ему хотелось раствориться в нём, утонуть в её сущности. В этот момент она казалась ему совершенно неотразимой, каждая клетка её тела взывала к нему, требовала овладеть ею. Не понимая происходящего, она протянула к нему руку. Жест, призванный утешить, лишь усугубил его состояние. Что она делает? Неужели не видит, в какой опасности? Его субвокалы вибрировали на частотах, от которых любая турианка отпрянула бы в ужасе. Отчаяние затопило его разум – она не слышала. И тогда из его груди вырвался звук, который не нуждался в переводе. Гортанный, дикий рык пронзил человека насквозь, напоминая, кем турианец был на самом деле – сверххищником. Гаррус увидел, как осознание отразилось в глазах, как страх коснулся её черт. И хорошо – ей нужно было бояться. Ей нужно было понять, что прямо сейчас он балансирует на грани, за которой не останется ничего, кроме чистых инстинктов. И она, наконец, поняла. Самка отпрянула к противоположной стене и замерла. Его хищные глаза, теперь полностью затопленные чернотой, следили за каждым её движением с пугающей сосредоточенностью. Низкое, угрожающее рычание не прекращалось ни на мгновение, вибрируя в самом воздухе между ними. Она плохо разбиралась в турианской физиологии, но даже её неопытный взгляд различал явное напряжение, сковавшее каждую мышцу его тела. Боль была очевидна – она читалась в судорожно подрагивающих мандибулах, в неестественной позе, в том, как сжимались и разжимались его когтистые пальцы. Она знала — это не его вина. Они что-то сделали с турианцем. И что бы то ни было, он отчаянно сражался за контроль над собой, цепляясь за остатки самообладания. Даже сейчас, в таком состоянии, он пытался защитить её – на этот раз от самого себя. От этого осознания сердце мучительно сжалось. Несмотря на страх, ей отчаянно хотелось помочь, найти способ облегчить его страдания. Но всё, что она могла, это сидеть неподвижно, стараясь не делать резких движений, надеясь, что её спокойствие умерит его бешенство. Гаррус крепко зажмурился, сосредоточившись на ритме собственного дыхания и грохоте сердца. Вся проблема заключалась в её запахе. Даже самый слабый вдох наполнял лёгкие её ароматом, вызывая головокружение. Тем не менее, он оставался неподвижным, каждая мышца напряглась в попытке сдержать порывы, терзающие тело. Минуты превращались в часы, по крайней мере, так казалось его затуманенному разуму. Время от времени до него доносились звуки из её угла — тихие всхлипы, трение по металлу, когда она меняла положение. Каждый шорох был подобен зову сирены, искушая его посмотреть, двинуться к ней, почувствовать. Но он боролся с этими импульсами, цепляясь за последние крохи самоконтроля. Наконец, спустя, казалось, целую вечность, интенсивность её присутствия начала ослабевать. Всепоглощающее желание овладеть ею отступило, оставив за собой тупую боль в груди. Только сейчас Гаррус осмелился открыть глаза и тут же увидел её маленькую фигуру, свернувшуюся на полу спиной к нему. Смесь облегчения и беспокойства охватила его сознание, постепенно возвращая к привычному самообладанию. Она лежала на холодном металле контейнера, и дрожь волнами прокатывалась по телу. С наступлением ночи прежнее недомогание вернулось с утроенной силой. Холод больше не беспокоил – кожа пылала огнём. Присутствие турианца какое-то время отвлекало от собственных физических мук, но теперь, оставшись наедине со своими мыслями, она в полной мере ощутила, как её тело бунтует под тяжестью абстиненции, требуя очередную дозу наркотиков, которыми её пичкали столько дней. Жар затуманивал сознание, искажая восприятие времени. Боль была повсюду, грозя разорвать её изнутри. Каждая мышца кричала в агонии, жестоко напоминая о том, что с ней сделали. Она уже чувствовала ранее это мучительное жжение и тяжесть во всём теле, но то, что происходило с ней сейчас, не шло ни в какое сравнение. С тихим стоном она повернулась лицом к стене, несмотря на внутренний голос, предостерегающий не подставлять спину разъярённому турианцу. Но в тот момент ей было всё равно. Периодическая потеря сознания только учащалась, усиливаясь слабостью. Каждый раз, соскальзывая во тьму, она надеялась, что больше не вынырнет. Балансируя на грани забытья, она вдруг уловила новое ощущение, пробивающееся сквозь лихорадочный туман. Движение за спиной. Едва различимый шорох пластин по металлу. Он приближался – медленно, осторожно. Сердце пропустило удар. Страх перед тем, что он может сделать с ней боролся с отчаянной потребностью ощутить его рядом, почувствовать его объятия. Она дрожала, но Гаррус знал – причина не в холоде. Самка просто не могла мёрзнуть, когда её кожа пылала подобно раскалённому металлу. «Это ненормальная температура, даже для человека», – подумал он, осторожно притягивая её в свои объятия. Прохладные пластины его ладони коснулись пылающего лица, и она невольно подалась навстречу прикосновению. Он бережно убрал светлые пряди с её щеки. На мгновение прикрыл глаза, невольно склоняясь к её затылку, вдыхая аромат. Пальцы скользнули по мягким волосам, утопая в шелковистой гриве. Волосах. Человеческое слово эхом прозвучало в сознании, возвращая его к реальности... Она прижалась к нему спиной, запрокинув голову на «воротник». Гаррус с тревогой разглядывал её лицо. Оно было ещё бледнее, чем раньше, а под глазами образовались тёмные круги. Признаки истощения? Недоедания? Болезни? Всего сразу? Ей становилось хуже, и это пугало турианца до глубины души. Он чувствовал, как напрягаются её мышцы под тонкой кожей, как тяжело вздымается грудь, а сердце бьётся очень слабо. Едва слышный стон слетел с её губ. И в тот же миг глубоко внутри зародилось чувство, которому он поначалу не мог подобрать названия. Оно возникло как слабое мерцание, подобно далёкой звезде в бескрайней тьме космоса, но стремительно разрасталось, становясь всё настойчивее. Чувство обретало форму, превращаясь во что-то более осязаемое, конкретное – в идею. Нет, не идею. Нечто более неотвратимое. Обещание. Нерушимый обет, который отозвался в каждой клетке его существа. «Я вытащу тебя отсюда», — беззвучно пообещал он ей. Гаррус не знал, что делать, поэтому просто держал её в руках, нежно урча, бережно прижимая мягкое тело к своему, охваченный яростным порывом защитить.