Любовь – это обещание

1166 год, зима. Романия, Афины Клаус сидел на краю кровати, очерчивая взглядом линии застывшего во времени лица. Серые вены испещряли кожу, но даже они не могли испортить красоту девушки, лежавшей на мягком, вышитом покрывале. Пальцы мужчины потянулись вперед, пробежались по краю вышитой голубыми нитями паллы, проследили путь от бедра к груди, не касаясь тела и остановились на рукояти серебряного клинка. Соблазн вытащить его был велик. Клаусу не терпелось увидеть, как жизнь вернется в это тело. Как вены растворятся под кожей, как прильет к щекам румянец, и как распахнутся и взглянут на него прекрасные голубые глаза. Как они вначале станут теплыми озерами, а затем окрасятся в цвет сковывающего душу льда. Мужчине хотелось увидеть, насколько сильную ненависть он способен вызвать в ней. Но не так. Пальцы на рукояти клинка разжались и опустились на покрывало рядом. Вначале ему нужно приготовить сцену. Убедиться, что все фигуры расположены на правильных местах. Он оставит первый ход за ней. Так будет намного интереснее. Клаус потянулся к кошельку на поясе и достал из него старинный языческий медальон. Никто не мог заметить его отсутствия, потому что никто не переодевал Каролину с тех пор, как они прибыли в Романию. Мужчина наклонился и осторожно приподнял тело девушки, надевая веревочку ей на шею через голову и затягивая ровно на ту длину, как носила сама Каролина. Клаус точно помнил, в каком месте на груди всегда находился его утренний дар. Когда дело было сделано, мужчина осторожно опустил тело обратно на покрывало. Не сдержавшись, провел кончиками пальцев по линии бровей, носу, коснулся скул и холодных губ. Терпение не было сильной стороной Клауса, но брак требовал подгонки, не так ли? Мужчина усмехнулся собственным мыслям. Он вполне может подождать. К тому же, за прошедшие годы накопилось немало дел. Еще раз охватив взглядом хрупкое женское тело на кровати в окружении многочисленных вышитых подушек, Клаус поднялся и резким движением задернул полупрозрачный шелковый балдахин. Ему было интересно, кто из них решит разбудить ее. Мужчина ставил на Элайджу. В конце концов, когда всплывет тот факт, что проклятье пало, сердобольный брат потеряет ту причину, которая вынуждала его держать Каролину мертвой. Да, скорее всего, это будет Элайджа. Улыбнувшись собственным мыслям, Клаус покинул комнату, едва сдерживаясь, чтобы не начать довольно насвистывать. 1168 год, июнь. Романия, Афины Она помнила голоса и прикосновения, смутно расплывавшиеся где-то на краю разума. Были ли они реальны? Каролина чувствовала, как сознание выплывает из небытия и снова погружается в него, не в состоянии вернуться к жизни, словноплаваетна границе сна и реальности. Ее пробуждение было медленным. Очень болезненным. Каждую клеточку тела мучительно тянуло от жажды крови. Болели десны, а сухость на языке ощущалась так, словно она лизала песок. Глаза жгло и зрение вернулось не сразу. Полупрозрачный балдахин не являлся препятствием для взора, но даже если бы он плотно закрывал пространство кровати, Каролина отчетливо слышала, что в комнате пусто. Никто не сидел у ее постели, ожидая пробуждения. Горькое чувство сковало сухое горло. Что случилось? Сколько прошло времени? Перебарывая ломоту в теле, девушка потянулась к краю кровати, чтобы одернуть балдахин и встать. Сквозь арочные окна в комнату проникал яркий солнечный свет, а воздухе витали незнакомые Каролине запахи. Было очень тепло. Они куда-то переехали? Блик отразился от кроваво-красной поверхности рубина. Мысли ощущались, как мед– они возникали в голове медленной, тягучей массой и не сразу поддавались осознанию. Вот и сейчас Каролина смотрела на золотое кольцо, расположившееся на указательном пальце правой руки, и у нее никак не получалось вспомнить, почему его не должно быть там. Взгляд медленно опустился ниже, по широкому рукаву белой сорочки из очень тонкого, мягкого и гладкого льна, поверх которой ближе к локтю появился шелк чего-то, похожего то ли на плащ, то ли на плед, с вышитыми голубыми птицами. Наконец, в голове образовалась первая разумная мысль: ее ведь закололи сразу после приезда в Агд. На ней была дорожная мужская одежда, полностью пропитанная кровью. С интересом девушка приподняла подол и осмотрела ноги. Белая кожа была чистой: ни запаха крови, ни грязи, ни конского пота. Платье пахло пылью, словно очень давно лежало на месте, но оставалось чистым. Кто вымыл ее? Кто переодел? Когда? Каролина медленно села и услышала хруст пергамента. Рука тут же нащупала на покрывале сложенный лист и развернула его. На латыни было написано всего несколько строк: «Проклятье спало. Прости, что не могу быть рядом. Приходи в себя и, пожалуйста, дождись нашего возвращения. Прости, что мне не хватило храбрости сделать это раньше». Почерк принадлежал Ребекке. Каролина нахмурилась и, подтянув колени к груди, устало уткнулась в них лбом. Жажда крови была мучительной, но даже она не могла затмить множество эмоций, которые начали волнами накатывать на девушку после пробуждения. Горечь и сожаление. Усталость и одиночество. Опасение и беспокойство. Сколько прошло времени? Почему Ребекка извиняется? Почему никто не сидит у ее постели? Возникло неприятное ощущение, что сестра вынула клинок в тайне от остальных членов семьи. Клинок! Каролина дернулась и начала осматриваться, но оружия поблизости не оказалось. Зато в складках сорочки обнаружился ее собственный клинок, все также привязанный к поясу, но вычищенный от крови. Меча Клауса не было. Нахмурившись, девушка медленно подползла к краю кровати и прислушалась. Смятый пергамент и шелковая накидка остались лежать на покрывале. Она явно находилась в городе – слишком много шума и слишком много голосов. За дверью перемещались люди. То, как бились их сердца, и как шуршала их кровь по венам, Каролина слышала даже лучше, чем разговоры. В комнате было две двери. Одна – двустворчатая, судя по запахам, вела прямо на улицу. Другая – одностворчатая, уходила внутрь дома. В помещении было очень мало знакомых девушке предметов интерьера: ни камина, ни кресел, ни стола. Да и сама комната была непривычно маленькой. Каролина осторожно подошла к двери и когда убедилась, что за ней никого нет, попыталась открыть створку. Та поддалась, но девушка не спешила покидать помещение. Что о ней знают местные слуги? Находятся ли они во владениях одного из бессмертных или же гостят у людей? Вопросы продолжали плодиться. Она отступила обратно в комнату и замерла у двери, терпеливо ожидая, когда одна из служанок будет проходить мимо.Ждать пришлось долго. Разум Каролины начинал работать все быстрее, и ей приходилось сдерживаться, чтобы не броситься на поиски ответов. Особенно девушку беспокоило, что она не слышала в пределах здания ни одного родного голоса. Здесь не было никого из них. Почему? Боль от жажды крови уже почти не беспокоила. Эмоции становились сильнее, отчаяннее. Каролина раз за разом заставляла себя вспоминать строчки письма сестры: «дождись нашего возвращения». Их возвращения. Послышались шаги, и девушка сосредоточилась. Резким и ловким движением она затащила охнувшую от неожиданности служанку в комнату и тут же впилась в ее глаза холодным, жестким взглядом: – Не кричи, не двигайся, не бойся, тебе не будет больно. Стоило взгляду девочки потухнуть, как горло Каролины сковало мощное чувство стыда настолько, что она не смогла протолкнуть в желудок даже слюну. Она смотрела на служанку, совсем юную, доверчиво замершую рядом, с полностью подавленной волей, а видела перед собой другие лица. Обескровленные, отчаянные. Потухшие глаза. Дрожащие, полные ужаса зрачки. Застывшее на разноцветных радужках страдание. Слезы и кровь, стекающие по щекам. Снова, снова и снова. Как же много их было. Прошли, возможно, месяцы, возможно– годы, но для нее все закончилось только вчера. Воспоминания беспощадной чередой мелькали перед глазами девушки. То, как отчаянно она прижималась к Элайдже в седле. То, как криво улыбался Коул, передавая кубок. То, как обеспокоено смотрел на нее Сигберт. Знал ли он, что задумали девери? Был ли он частью их плана, тем, что должно было отвлечь ее? Она так и не увидела Клауса. Не обняла Ребекку. Казалось, боль от кинжала все еще зудела в сердце, и девушка, не задумываясь, потерла грудь. Каролина не оправдывала то, что сделала, но и не могла позволить сожалениям поглотить ее. Однако, пожалуй, впервые за последние годы, девушка задумалась о том, в каком свете предстала перед родными. Она так привыкла к пониманию со стороны Клауса, к абсолютной уверенности, что он примет ее любой, что не задумывалась о том, насколько иначе могли считать девери. Неужели в их глазах она была настолько чудовищем, что не заслуживала даже разговора? Тупая боль в груди становилась все сильнее. К сухим глазам подкатили слезы, и Каролина сделала глубокий вдох, в попытке успокоиться. Взглянув в глаза служанки, девушка вынудила ее ответить на несколько вопросов. Когда допрос был закончен, не желая быть ответственной за жизнь незнакомки в ближайшие сутки, Каролина взяла в руку клинок и сделала осторожный надрез на ее предплечье. Кровь шла плохо и ее было немного, зато проще было остановить кровотечение естественным путем. Сделав несколько глотков, она схватила передник девушки и крепко перевязала рану. – Ты порезалась во время работы, забудь, что случилось, – внушила Каролина служанке, и та, опустив взгляд на руку, вдруг взвизгнула в испуге, схватилась за кровоточащее предплечье и выбежала из комнаты, даже не заметив присутствия в ней другого человека. Девушка закрыла глаза и откинула голову к стене. Живительная кровь на ее губах ощущалась приятной теплотой, разлившейся по телу. Ее, конечно же, было мало, чтобы насытиться, но достаточно, чтобы прийти в себя. Голова ощущалась ясной и легкой. В эйфории удовольствия утонули все беды и вопросы, оставив лишь благодатную пустоту. Каролина наслаждалась счастливым мгновением до тех пор, пока первые искры реальности не начали поджигать фитили ее эмоций. Сорок два с половиной года. Эта цифра казалась абсолютно безумной. Почти полвека. Сознание девушки еще не готово было полностью осознать произошедшее, поэтому она гнала от себя представления о том, как лежала, подобно трупу, в этой комнате, а может и во многих других, пока мир продолжал жить и развиваться. Нет, куда больше ее беспокоило другое. Каролина не успела поделиться этим с деверями. Черт, вообще ни с кем – они же усыпили ее почти сразу же, однако за время кровавой расправы девушка узнала нечто важное. Год, когда проклятье мужа спадет само собой. Это должно было случиться полтора года назад. Где-то в конце шестьдесят шестого. Тогда почему ее разбудили только сейчас? И почему не Клаус? Каролина нервно прошлась по комнате и в итоге остановилась у окна. С этого угла ей было видно широкий балкон, на который вели двустворчатые двери рядом с кроватью. Похоже, что спальня располагалась на втором этаже. Могла ли ведьма ошибиться? Ясновидение вглубь десятилетий было все менее точным, по мере удаления от настоящего. Ошибка в полтора года на фоне почти полувекового предсказания вполне возможна. Нет. Девушка покачала головой и обхватила себя руками. Это не отменяет того факта, что ее разбудила Ребекка. Рукава сорочки были приятно мягкими, и Каролина бездумно поглаживала нежную ткань кончиками пальцев. Взгляд упал на слугу, пробежавшего через внутренний сад на этаже ниже, ненадолго переведя мрачные мысли в другое русло. Афины. Маленький провинциальный городок на побережье. Вот и все, что девушка знала об этом месте. Те звуки, что она приняла за шум города, были лишь жизнью внутри домуса, а слабый шум, который она слышала издалека, скорее всего шел снаружи. Члены семьи часто говорили о поездке в Романию, но каждый раз меняли планы, оставаясь в западной части Европы. Разве Каролина могла подумать, что попадет сюда подобным образом? Разговорный греческий и тот, к которому она привыкла за время изучения старинной литературы, отличались как небо и земля, поэтому девушке оказалось очень сложно многое узнать у служанки. Немного помогло то, что незнакомка бегло понимала латынь, что в настоящее время было редкостью. Каролина узнала, что в домусе также жили Элайджа и Ребекка, но ни о Клаусе, ни о Коуле служанка ни разу не слышала, от чего девушку буквально трясло. Где был ее муж? Сорок два года назад она сказала ему, что нашла решение. Что спасет его. А потом пропала. Каролина зажмурилась и прислонилась лбом к торцу стены у окна. Насколько сильно он ненавидел ее? Голос Клауса, размытым воспоминанием, раздался в ее голове. «Я никогда не смогу ненавидеть тебя больше, чем любить». Теперь ей оставалось лишь молиться, чтобы это оставалось истиной. День кренился к закату, когда на нижнем этаже послышались голоса Элайджи и Ребекки. Словно не прошло полвека. Их голоса, говорящие на римском языке звучали знакомо. Как оттиск на камне – даже спустя десятилетия его можно узнать. Очень осторожно девушка выскользнула из спальни, предварительно накинув на сорочку паллу. Верхний этаж выглядел пустым, и она добралась до лестницы, не встретив ни одного слуги. Каролине было важно проверить свою теорию, поэтому она бесшумно спустилась по ступенькам в открытый внутренний двор и стала внимательно наблюдать за коридором, откуда вот-вот должны были появиться брат и сестра. Ребекка заметила ее первой. Радость и тень беспокойства в глазах сестры сверкнули такой искренностью, что сердце Каролины дрогнуло. И в момент, когда подруга бросилась к ней, выдохнув: «Каролина!», девушка всмотрелась в глаза Элайджи. Удивление, умело скрытое, искрой мелькнуло в глубине карих омутов. Он не ожидал увидеть ее здесь. Ребекка врезалась в нее, крепко сжимая в объятиях, и Каролина закрыла глаза, скрывая мысли, а затем опустила голову в плечо сестры и сжала ее не менее отчаянно. Она глубоко вдыхала родной запах, улавливая нотки лимона, свойственные Элайдже, вперемешку с лавандой, впиваясь пальцами все глубже в кожу девушки, испытывая мучительное желание никогда больше не отпускать ее. Эти объятия были необходимостью, не менее важной, чем кровь несколькими часами ранее. Каролина чувствовала, как груз на ее душе становится легче с каждой секундой, что она прижималась к сестре. – Бекка, – с любовью и нуждой прошептала девушка, поворачивая голову влево, зарываясь носом в шею Ребекки и ощущая, как руки последней скользят по ее спине в успокаивающем жесте. – Бекка. Боже, как ей не хватало этого! За год, что она провела в одиночестве и, куда больше – за те короткие часы после пробуждения, когда не знала даже, скоро ли увидит родных, и почему они оставили ее. Пальцы Каролины впивались в широкую тунику, сминая ее на талии сестры, а пальцы Ребекки нежно скользили по лопаткам девушки. Освещенные слабым светом уходящего дня, они были скульптурой любви и отчаяния. Раздались тихие шаги. Каролина почувствовала, как напряглась спина сестры и медленно подняла голову, не разжимая объятий. – Каролина. – Элайджа. Его голос был ровным, спокойным. Ее – более холодным, чем девушка хотела показать. Ребекка полу развернулась, став естественным препятствием между ними. Рука Каролины все еще лежала на талии сестры. – Давайте уйдем отсюда, – бросив беглый взгляд через плечо на замедлившихся и прислушивающихся слуг, осторожно предложил Элайджа. Несмотря на то, что они говорили на латинском, была слабая вероятность того, что кто-то может понять и подслушать. – В мою комнату, – тут же вставила Ребекка и, схватив Каролину за руку, уверенно потянула ее обратно к лестнице. Девушка испытала неприятное ощущение недоверия, оказавшись спиной к деверю. Разумом она понимала, что он не нападет на нее сейчас. Он не был готов к ее пробуждению и вряд ли носил с собой клинок, опущенный в пепел, ежедневно. Но болезненное чувство предательства еще сидело занозой в сердце, не позволяя расслабляться. Под любопытствующие взгляды слуг они скрылись в комнате Ребекки. Помещение было похоже на то, в котором проснулась Каролина: небольшое, вмещающее в себя лишь кровать и сундук. Маленькое окно выходило во внутренний двор. Каролина прошла вглубь, остановившись у прорези в стене. Внизу тихо журчал фонтан и слышались незнакомые голоса, приземляя ее, напоминая о том, как изменились их обстоятельства. Элайджа замер у двери. Ребекка изваянием застыла ровно между ними. Наблюдая за нервным состоянием сестры, девушка невольно усмехнулась: – <Похоже, Бекка хочет взять на себя роль арбитра между нами>. Она заговорила на родном языке, потому что он был комфортнее латыни, а местным греческим девушка не владела в должной мере. – <Считаешь, он необходим?> Тихий голос Элайджи вместо привычного чувства спокойствия вызвал лишь раздражение. – <Ты мне скажи. Из нас двоих именно я пролежала мертвой сорок два года!> Каролина чувствовала, как запульсировали под глазами черные вены. Клыки ныли, пытаясь удлиниться, пока девушка сдерживала наплыв темных эмоций. – <Кому-то нужно было остановить тебя>. Словно мир накренился. Вся та злость, что подпитывала девушку в последний год ее жизни, вырвалась на волю, подгоняемая болью и отчаянием. – <Не смей вешать на меня ответственность за произошедшее!> – заорала Каролина, яростно взмахнув руками, – <не тебе судить меня и не тебе меня останавливать!> – <Кому тогда?!> – уже ощутимо громче ответил Элайджа и сделал шаг вперед. Ребекка напряглась, но пока молчала, перебегая взглядом с одного собеседника на другого. – <Клаус сходил с ума. Коул был в отъезде. Мы с Ребеккой больше существовали, чем жили, постоянно беспокоясь о вас, присматривая за Никлаусом, ожидая писем Коула и твоего возвращения. Как мы должны были реагировать на новость, что вместо того, чтобы искать способ помочь мужу, ты начала просто вырезать поселения одно за другим?! Не только ведьм, но и обычных людей! Сколько деревень тебе еще нужно было уничтожить, чтобы остановиться самостоятельно? Ты вообще задумывалась о последствиях своих действий? За те годы, что тебя не было, несколько ведьм нападали на Ребекку, пытаясь причинить вред, потому что считали, что она –это ты!> – <По-твоему, я получала удовольствие?! По-твоему, я отдыхала там, на полуострове, пока все остальные страдали?! Ты чертов лицемер, Элайджа! Ты сделал то, за что постоянно ругал меня в прошлом! И какого это? Нести на себе груз такого решения?! Это именно то, от чего я всегда защищала вас. Каждого из вас! Ты не имеешь понятия, что я делала эти сто лет, чтобы у нас было хотя бы подобие нормальной жизни. Ты не представляешь, чем я жертвовала! Так что возьми свое высоконравственное благородство и засунь его себе в задницу, потому что твои руки не то, что не были в грязи, они ее даже не видели! И после всего через что мы прошли, тебе судить меня? Тебе останавливать меня?> – <Откуда нам было знать, что ты делала, если ты никогда не рассказывала об этом?!> – <Вам не нужно было знать!> – не скрывая отчаяния, кричала Каролина. – <Вам нужно было просто верить мне!> Она снова почувствовала ее – дыру, оставшуюся в груди, после предательства родных. Дыру, заполнившуюся неуверенностью, болью и страхом. Потому что они не собирались будить ее. Никогда? Каролине хотелось плакать. Ей хотелось истерично смеяться. Была некоторая ирония в том, что ее постигла участь Финна. Как ни странно, она не чувствовала себя преданной мужем. Клаус, скорее всего, ненавидит ее, и девушка не могла винить его за это, но у Элайджи не было подобного оправдания. Каролина закрыла глаза и глубоко вздохнула, ощущая, как сильная пульсация под глазами спадает, а десны перестают тянуть. В этот момент Элайджа снова заговорил, и его тихий, спокойный голос, в очередной раз дернул поводья гнева в душе девушки. – <Усыпить тебя было совместным решением>. Казалось, эмоциональная буря невестки нисколько его не трогает, но, даже если мужчина и испытывал что-то в тот момент, Каролина была слишком поглощена собственными чувствами, чтобы заметить это. Ребекка едва заметно вздрогнула. – <Это та часть диалога, где я должна удивиться?> – приподняв бровь, высокомерно спросила девушка. Она уже успела обдумать это. Элайджу беспокоили убийства, которые она совершила, Коул, вероятно, руководствовался данным ей когда-то словом, а Ребекка могла решить, что так будет лучше для самой сестры. Их мотивы не были важны. Каролина была готова отбросить тот факт, что Элайджа не стал даже разговаривать с ней перед тем, как усыпить. По-настоящему ранило то, что ее не будили. Ребекка сделала шаг к подруге, и в этот же момент девушка отвернулась к окну, не успев заметить маневр сестры. Боль, которую она испытывала, превращала злость в ожесточение. – <Где Ник?> – <В Константинополе, с Коулом>, – послышался тихий голос Ребекки. – <Я хочу прочитать его письма>, – после небольшой паузы заговорила Каролина, обернувшись через плечо и обращаясь непосредственно к сестре, намеренно игнорируя Элайджу, – <Коула. Все, что он нашпионил для вас за последние полтора года, с момента, как пало проклятье>. Синие глаза Ребекки расширились. Элайджа нахмурился и бросил быстрый взгляд на сестру. – <Я не говорила о времени!> – тут же воскликнула девушка, чувствуя потребность защититься. Мужчина снова перевел взгляд на невестку. Та полностью развернулась и скрестила руки на груди. – <Мой крестовый поход был не только кровавым, но и полезным. Еще тогда я узнала, что проклятье спадет само к концу шестьдесят шестого года. Вы бы тоже знали об этом, если бы удосужились поговорить со мной>. Осуждающий взгляд голубых глаз, как отравленный клинок на мгновение метнулся в сторону Элайджи. – <По-твоему, цель оправдала средства?> – послышался от двери мужской голос. Каролина осклабилась. – <Я сделала хоть что-то.Что сделал ты?> – <Кэр>, – тихо протянула Ребекка, пытаясь то ли урезонить сестру, то ли перевести ее внимание на себя. Но девушка упорно смотрела прямо в карие глаза Элайджи, в которых не могла разобрать ни единой эмоции. – <Катись к черту, Элайджа. Я не нуждаюсь ни в твоем прощении, ни в твоем одобрении>, – скривившись, выплюнула Каролина. Она была зла. Так чертовски зла. И одновременно так отчаянно расстроена. Она хотела кричать, но лишь продолжала кривить жесткую улыбку, притворяясь равнодушной, высокомерной скалой, которой не было дела до раскаяния. Она нуждалась в его понимании. Но не собиралась молить о нем. В конечном итоге, гордость была их с Клаусом общим проклятьем. Мужчина долго и внимательно всматривался в лицо невестки. Искал ли он что-то или принимал какое-то решение? Она не знала. Наконец, словно самому себе, Элайджа коротко кивнул. – <Ты знаешь, где меня найти>. И бесшумно покинул комнату, оставив после себя раздражающий шлейф морального превосходства, повисшего в воздухе. Каролина, не сдержавшись, фыркнула и снова отвернулась к окну. Солнце почти село, на горизонте виднелись лишь красные лучи, разрезавшие небо. Точно так же девушка представляла собственную душу. Истерзанную, иссушенную и скорчившуюся где-то в ее грудной клетке. Истекающую кровью. – <Вышло даже менее драматично, чем я представляла>, – послышался слегка нервный голос Ребекки. Каролина вдруг ощутила, как ее горло перехватило скользкое, удушающее чувство вины. Не с первой попытки ей удалось слабо выдавить: – <Спасибо>, – а затем девушка вздохнула, повернулась и сказала более четко и уверенно, глядя прямо в любимые синие глаза сестры, – <спасибо, что вернула меня>. Ребекка мягко улыбнулась и подняла руки, предлагая подруге снова окунуться в ее теплые объятия. Как Каролина могла отказать ей? Они стояли так, казалось, не меньше часа, прислушиваясь к сердцебиению, вдыхая запахи, по которым скучали. Щека Каролины лежала на плече сестры, ее лицо было повернуто к шее Ребекки, которая, склонившись, щекотала светлыми локонами ее ресницы. Смотря на Ребекку, такую красивую и женственную в этих непривычных и незнакомых ей нарядах, Каролина вдруг почувствовала себя гадким утенком. Ее волосы были срезаны чуть ниже плеча, большую часть последних сознательных лет девушка провела в мужской одежде и в седле. Ее привычки изменились, и Каролина вдруг осознала, что почти не помнит, какого это – чувствовать себя женщиной. Элегантным предметом для восхищения, с мягкой, плавной походкой и нежными, теплыми взглядами. Все, что осталось в ней – это злость. Так много злости, что ею можно было бы подпалить весь мир. И чем больше девушка об этом думала, тем лучше понимала, почему Элайджа не хотел возвращать ее к жизни. Покачав головой, Каролина крепче обняла подругу, сильнее уткнулась носом в ее шею. Нет. Она еще немного позлится на деверя. Еще совсем чуть-чуть перед тем, как поставит себя на его место, поймет и пойдет навстречу. Чуть позже, сестры лежали на кровати, повернувшись друг к другу лицом. Кровать была непривычно узкой после европейских замков, хотя девушки могли лежать не прижимаясь друг к другу. Большую часть красиво вышитых подушек они сбросили прямо на пол. Темнота поглотила город, заглушив все звуки. Каролина заворожено водила кончиками пальцев по скулам Ребекки, по ее волосам и никак не могла насмотреться. Она очень скучала по подруге за последний год странствий. Они пока что молчали. Никто не знал, с чего стоит начать. Раздор с Элайджей заставлял Ребекку чувствовать себя неуверенно в компании сестры, в то время как Каролина просто пыталась успокоить эмоции. – <Ник это сделал, да?> – тихо заговорила девушка, заставив Ребекку встрепенуться и непонимающе уставиться на подругу. – <Отбросил человечность?> Девушка медленно кивнула, всматриваясь в голубые глаза напротив. – <Давно?> – <Насколько нам известно, где-то за год до того, как пало проклятье>. – <Год...> Каролина закрыла глаза и выдохнула, выпуская воздух через крепко сжатые зубы. – <Он не знал, как долго еще это будет продолжаться. Он терпел полвека, но когда тебя не стало... его это очень сильно подкосило. Настолько, что Коул даже думал вернуть тебя, но Элайджа отказывался>. От того, насколько сильно девушка зажмурилась, перед глазами поплыли круги в темноте. Клаус сломался не потому, что ее не стало. Он сломался, потому что она обещала ему, что все закончится, и не сдержала слово. Надежда – худшее из чувств. – <Поэтому Элайджа не хотел возвращать меня>, – тихо заговорила Каролина, не открывая глаз. То, какой она была в свой последний год жизни. Злой, жестокой, бескомпромиссной. То, какой она показала себя сейчас. В тандеме с бесчеловечным Клаусом... это могло бы привести к чему угодно. – <Эмоции...> – она споткнулась, замолкла, а затем глубоко вздохнула и все же решилась: – <эмоции можно вернуть? Ник или... Коул говорили что-то об этом?> – <Можно>, – уверенно прошептала Ребекка, и в это мгновение огромная, пугающая тяжесть, о которой она даже не подозревала, схлынула с сердца Каролины. – <Коул писал, он уверен, что можно, но...> – <...но Ник должен сам захотеть этого>. – <Да>. Повисла мрачная тишина. Каролина по привычке потянулась к медальону на шее и обвела пальцем знакомые выпуклости. Этот жест всегда ее успокаивал. – <Элайджа... сомневался>, – неуверенно, тихо пробормотала Ребекка, – <мы ведь даже не сразу узнали, что проклятье спало. Ник захотел уехать, как только отключил эмоции, и Коул смог увязаться за ним. Он почти год скрывал это! Коул догадался и вывел его на чистую воду полгода назад. Мы и видели его за это время всего раз, а сами приглядывали за тобой и Финном. Таскаться по городам и странам с двумя телами – не самая простая задачка>. – <Раз?> – нахмурившись, уточнила Каролина, зацепившись за тот факт, что Клаус возвращался. – <Да. Он приходил к тебе. Видимо, когда пало проклятье, но мы тогда не догадывались об этом. Он стал намного лучше переносить его в два последних десятилетия. Уже невыглядел таким безумным, скорее... уставшим и отчаявшимся. Поэтому никто из нас даже не понял, что все изменилось. Он пошел к тебе, и мы думали... мы ожидали, что он вынет клинок. А потом он просто вышел из комнаты и сказал оставить все как есть. И уехал>. Сердце девушки сжалось, от охватившей ее боли. Клаус ненавидел ее. Теперь действительно, по-настоящему ненавидел ее. Каролина подалась вперед и уткнулась носом в ключицы сестры, закрывая глаза и растворяясь в тепле ее тела. Она не готова была думать об этом. – <Сигберт остался с Сачей?> Ткань платья Ребекки заглушила вопрос, но девушка все равно смогла разобрать его. – <Он жил с ней еще три десятилетия после того как... а затем поехал повидать мир. После этого я его не видела и с Сачей не связывалась>. – <Когда вы виделись в последний раз, он был... в порядке?> Ребекка помнила историю Жана, а потому поняла вопрос сестры. – <Насколько я могу судить о нормальности...> – усмехнулась девушка, – <с нашей-то семьей>. Каролина невольно улыбнулась. Сигберт больше не был ее ответственностью. Она лишь сохранила ему жизнь, ведомая чувством вины перед жителями замка Ланзо. Истинными спасителями этой души стали Сача, Элайджа и Ребекка. Девушка почувствовала горечь на языке. Они решили ночевать вместе. Спустя несколько часов, выслушав поверхностные рассказы Ребекки о жизни в Афинах, которые она намеренно вела на греческом, помогая сестре быстрее освоить язык, Каролина лежала под покрывалом, уставившись в темноту балдахина. Подруга тихо посапывала рядом. Они пропустили ужин, но Ребекка сказала, что Элайджа внушил хозяевам дома уехать на виллу, оставив домус полностью в их распоряжении, поэтому девушки могли не беспокоиться о соблюдении приличий. Ребекка обещала в дальнейшем говорить с сестрой только на греческом, поясняя непонятные ей слова и выражения, чтобы ускорить обучение. Каролина отвечала на греческом пополам с латинским. Девушка не могла уснуть. Не могла заставить себя даже закрыть глаза на достаточно долгое время. Каждый раз у нее возникало ощущение, что откроет она их только через десятилетия. Это пугало. «Надо взять с Ника слово, что он не позволит магическому клинку снова оказаться в моей груди», – вяло размышляла Каролина. Множество мыслей сновало в ее голове. Требовалось особое терпение, чтобы разобрать хотя бы одну из них, не позволяя другим навешиваться и смещать фокус внимания. Каролина решила начать издалека. С того, что беспокоило и злило ее дольше прочего. Того, от чего хотелось буквально выть и кидаться вещами. Эстер. На свете не было слова, способного вместить в себя всю ненависть Каролины к этой женщине и к магии. Она чувствовала себя маленькой глупой девочкой, продавшей кусок золота за обычный камень. Что ж, у нее остался камень. Быть может, она даже найдет способ им воспользоваться. Каролина снова и снова прогоняла в голове то знание, которое обрела, когда зачарованный серебряный клинок впервые пронзил ее сердце, и вспоминала условия сделки с Эстер. «Я клянусь, что сразу после заключения договора произнесу заклинание, которое позволит Каролине, дочери Рангвальда Защитника, зачать дитя». Смешно, как легко она попалась на столь прозрачную уловку. Теперь, обладая большим жизненным опытом, Каролина смогла увидеть ту красивую, едва заметную лазейку, которую оставила для себя Эстер и которую девушка, по молодости, наивности и простой эмоциональности в моменте, совершенно не заметила. Она сказала «зачать дитя». Она не сказала «зачать дитя от Никлауса». Смешно. И глупо. Когда умерла Эстер, Каролина мучилась от невозможности узнать условия ее заклинания, но жестокая правда в том, что у нее никогда не было шанса получить своего маленького сероглазого и светловолосого мальчика. Она никогда не сможет забеременеть от Клауса. Неужели Эстер считала, что Каролина настолько отчаянно желала иметь дитя, что ей было все равно, от кого оно будет зачато? Или же это была просто удачная возможность получить то, что она хотела и ничего не дать взамен? Каролина знала, что никогда не получит ответ на этот вопрос. Тайны Эстер и ее мотивы умерли вместе с ней, оставив девушке только ненависть. О, если бы она могла, то вытащила бы труп этой ведьмы из земли и бросила на поклев воронам! Злость, которая копилась в ней с момента нападения охотников, гноилась внутри и становилась сильнее по мере того, как к ней присоединялись другие причины для гнева. Она стала благодатной почвой для взращивания самых темных эмоций, и теперь уже Каролине было сложно отделить ту ярость, которую она испытала, узнав правду, и которую заглушила из необходимости принимать другие решения, и ту, что последовала потом. На охотников. На ведьм. На ее собственную беспомощность. Условием Эстер для рождения дитя была смерть. Смерть Каролины. Не было способа обмануть природу и заставить мертвое тело создать новую жизнь, но можно было сохранить душу и дать ей живое тело. Заклинание Эстер позволяло Каролине снова родиться в мире, как человеку. Жить, рожать и умереть... с кем-то еще. Девушка задумалась, знала ли ведьма, что они могут создавать бессмертных потомков? Ничто не мешало Каролине, став снова человеком, попросить кого-то из членов семьи обратить ее. Да, она будет слабее, но, по крайней мере, останется с ними. Но если Эстер не знала, то это было равносильно смертному приговору, пока остальные члены семьи, будучи бессмертными, продолжат ходить по земле... Неужели она считала, что Каролина оставит Клауса ради возможности получить дитя? Неужели она считала, что было хоть что-то в мире девушки важнее ее мужа? Впрочем, Эстер могла руководствоваться чем-то еще. Например, собственной мстительностью. Потому что другие условия срабатывания заклинания гласили: никто не должен знать, что подобная магия вложена в Каролину. Никто не должен знать, что она способна вернуться к жизни. Если она вдруг погибнет и вернется, то вынуждена будет сама искать способ найти семью. И при этом выжить в человеческом теле, пока они будут оплакивать ее. Почему Эстер поставила такое условие? Чтобы испытать их с Клаусом отношения? Или потому что она была злой, мстительной сукой? Еще один вопрос, навеки оставшийся без ответа. Каролина пропускала через себя волны старой злости, изрядно притупившейся за двенадцать лет. Какой теперь смысл злиться? Что она могла сделать, чтобы изменить случившееся? Девушка делала глубокий вдох, а затем медленно выдыхала, отпуская боль и ярость. Она продала кусок золота за камень, но камень пока может полежать в ее кармане. Возможно, если правильно его обработать, он окажется драгоценным. Следующей целью к размышлению стало лекарство от бессмертия. То, о чем говорила Ребекка. То, что искали или могли найти охотники. Тот вечер остался для Каролины весьма смутным воспоминанием. Она была настолько ошарашена новым знанием, что проигнорировала многое, что услышала после. В общем и целом, девушке не было дела до существования лекарства до тех пор, пока кто-то не решит использовать его против нее или ее семьи. С самого начала Каролина не рассматривала возможности найти таинственный артефакт и использовать его вместе с Клаусом. Она слишком хорошо знала своего мужа, и он ни за что не откажется от бессмертия и той силы, что обрел, ради простой человеческой жизни. А она не откажется от него. Вместе с пропавшими рисунками на телах охотников, пропала и возможность найти лекарство. Однако Каролина помнила, что сведения – самая ценная в мире валюта. Возможно, когда она склеит осколки своей жизни, то найдет время, чтобы поискать лекарство от бессмертия. В конце концов, Клаус уже раскопал могилу Александра, и у них была половина головоломки. Придя к решению, Каролина отбросила мысли о магическом артефакте. Следующим в ее списке было нечто более неоднозначное и сложное: ведьмы. Весьма конкретные ведьмы. Ковен Мэйт, якобы заключивший договор с Гразиеллой об убийстве семьи Майклсон. Якобы. Каролине потребовалось не очень много времени, чтобы узнать об этом. Конечно, она не могла бытьдо конца уверена, что Гразиелла планировала сдержать слово, – она вполне могла сбросить с себя петлю доверия с помощью экспрессии, однако женщина не проявляла открытой неприязни к бессмертным, и Каролине стоило помнить об этом, когда она поддалась эмоциям. Мэйт не лгала, – она была ловко обманута собственным ковеном. Обмани друга, чтобы обмануть врага. Искренность Мэйт стала тем чувством, на которое положилась Каролина при принятии решения, и это было именно то, на что рассчитывали ведьмы ее ковена. Их целью было не столько не дать девушке спасти Клауса, сколько не дать Гразиелле получить могущество треугольника экспрессии. Каролина сыграла всего лишь роль пешки, удачно оказавшейся рядом с вражеским королем. Ее использовали. Она собственными руками лишила мужа возможности избавиться от проклятья раньше срока. И за это она убила их всех. Их родных, их друзей и соседей. Она истребила несколько деревень, попутно продолжая искать хоть какие-то сведения о проклятье. Только к концу своего собственного крестового похода Каролина узнала, что ковен отправил к ней Мэйт не просто с намерением обмануть. Их настолько пугала экспрессия, что они готовы были пожертвовать своими жизнями, лишь бы остановить Гразиеллу. В итоге, даже месть Каролины ковену была ими спланирована. Единственным, что не вошло в планы ведьм, было истребление всего их окружения. Полагаясь на известные сведения о характере девушки, они предположили, что Каролина обойдется только убийством ведьм ковена. Что ж, это пешка сделала шаг на последнюю линию, чтобы, пусть и под конец, стать королевой и обрести хоть немного контроля. Даже если это было против правил. Каролина не гордилась тем, что совершила. Ею руководила ярость. Мощная, затмевающая рассудок ярость. Оглядываясь назад, девушка испытывала откровенный ужас, но заставляла себя закрыть глаза и отвернуться. Потому что в сожалениях не было смысла. Потому что все решения уже были приняты, и она ничего не могла изменить. Это были не первые отвратительные поступки в ее жизни. Не последние. И вот, наконец, она добралась до настоящего момента. До своего пробуждения. До ее мужа, отбросившего человечность ради спасения и ненавидящего ее настолько, что он решил не возвращать ее из мертвых. До Элайджи, опасающегося, что она не столько поможет Клаусу вернуть человечность, сколько он усилит ее худшие качества. До Ребекки, которая решилась пойти против обоих братьев, чтобы помочь. Каролина испытывала безмерную благодарность к сестре. Она так же понимала мотивы деверя, и злость начала отпускать, сменяясь легким стыдом за несдержанность. Той ночью девушка так и не уснула. Когда Ребекка, ворча и потягиваясь, приоткрыла глаза, Каролина все еще лежала на спине и смотрела на балдахин. Ей хватило ночи, чтобы немного усмирить своих демонов и разобраться в поступках родных. Утром, когда первые солнечные лучи прорезали небо и осветили стены комнаты, девушка думала о муже. – Ты не спала, – послышался тихий голос Ребекки. Каролина резко повернула голову и встретилась с еще немного сонными и обеспокоенными синими глазами. Сестра коснулась ее щеки, и девушка, прикрыв глаза, поддалась этой ласке, повернула лицо и оставила легкий поцелуй в центре ладони. – Мне было, о чем подумать. В проницательных глазах Ребекки проступило понимание. Девушка повернулась на спину и отвела взгляд, а затем, после нескольких минут тишины, заговорила: – Я не спала первое время... После клинка. Каролина нахмурилась. – Ты не рассказывала мне об этом. Тень грусти скользнула по лицу сестры. – У тебя тогда были другие заботы. За последние годы жизни Каролина перестала отличать, когда ее сердце сжимается от боли, а когда просто сокращается, чтобы пустить по организму очередной поток крови. – Прости меня, Бекка. Я была тебе плохой сестрой эти два десятилетия. – Для меня они те, – с улыбкой, легко заметила Ребекка и снова взглянула на сестру, – для меня прошло больше времени. Девушка проглотила горький ком, вставший в горле, когда ее мысли коснулись бездыханного Финна. Она совсем не думала о нем все эти годы. Для него минуло уже больше пятидесяти лет и, вероятно, пройдет еще больше... Возможно, тот путь, который они с Клаусом выбрали, оказался ошибочен, но Каролина понимала, что не может просто вернуть Финна теперь. Не после этих десятилетий. Как она объяснит ему все? Как она может рассчитывать на его прощение и понимание? Они все только усугубили. Разлучили их с Сэйдж практически сразу же после свадьбы... И теперь, когда Майкл перестал быть лишь тенью смерти на горизонте, а реальной угрозой, с которой Каролина с Коулом столкнулись практически нос к носу, девушка испытывала куда большую неуверенность. Одновременно с тем, ее безмерно пугало то, что похожие мысли были в голове Элайджи, когда тот отказывался будить ее. – И когда только ты успела стать такой сильной и мудрой женщиной? – проталкивая боль в горло, вымучила из себя улыбку Каролина. Ребекка игриво подмигнула. – Разве я не всегда была такой? – Может, – неожиданно задумчиво прошептала девушка, начав перебирать пальцами пряди, лежавшие на щеке сестры, – приятновидеть, что у тебя снова появился блеск в глазах, как... – Каролина споткнулась, на ее лице начало проступать осознание, а в следующее мгновение девушка подскочила на кровати. – Ребекка Майклсон! – воскликнула Каролина, удивленно смотря на подругу, – ты... Ребекка неожиданно подалась вперед и приложила палец к губам сестры. Она выглядела взволнованной и даже немного напуганной. Каролина нетерпеливо перехватила руку подруги. – Никто не знает? – Нет, я... Это просто случилось и... Он не знает, кто я, – заметивнеодобрительный взгляд сестры, девушка поспешно пояснила: – я имею в виду семью. Он... – она перешла на едва слышный шепот, – я обратила его сорок лет назад. В сообществе бессмертных у нашей семьи определенная репутация, и он не знает, что я Майклсон. Каролина сжала заметно охладевшие пальцы подруги и уже с искренней, пусть и блеклой улыбкой спросила: – Ты же понимаешь, что я хочу услышать историю целиком? – Я расскажу, чуть позже. Каролина тепло улыбнулась. Она понимала, что любовная история Ребеккивлечет ее, как способ побега от собственных проблем, но она также хотела узнать все то, что произошло за время ее отсутствия и попробовать восстановить хотя бы частично те отношения, что были загублены ею во время погони за способом снять проклятье с мужа. – Ты ведь помиришься с Элайджей? – обеспокоено и даже несколько боязливо, спросила Ребекка. Тон девушки удивил ее сестру. Было странно осознавать глубину той пропасти непонимания, которая вдругвозникла между ними. Пятьдесят лет назад подруги могли обменяться лишь взглядами и почти не нуждались в словах. Теперь же Ребекка сомневалась в самых простых истинах, и Каролина чувствовала одновременно боль из-за недоверия и вину за то, что допустила это. – Конечно, дорогая. Мне просто нужно еще немного воздуха, чтобы перестать злиться и немного времени, чтобы набраться храбрости. – Разве ты не самая храбрая из нас? – Ребекка широко улыбнулась. – Мне сложно извинятся, даже если я знаю, что была не права. – Это наш общий порок. Он ведь тоже еще не извинился, – девушка подмигнула и бодро подскочила с кровати, нырнув за полупрозрачный балдахин. Наблюдая за тем, как сестра сбрасывает ночную сорочку и открывает сундук, чтобы одеться, Каролина вспомнила о том, как проснулась прошлым днем. – Это ты переодевала меня? Ребекка застыла с туникой в руках. Ее лица не было видно, поэтому девушке оставалось только догадываться, что происходило в голове сестры. Через несколько секунд та передернула плечами и, продолжив одеваться, развернулась. – Да, – ткань заскользила по голой коже, закрыв тело до самых ступней, – несколько раз, на самом деле. Впервые сразу после... когда они тебя... в общем, запах был ужасный, и я сказала Элайдже, что неправильно оставлять тебя всю в крови и грязи, так что... первое время это была просто сорочка, я сделала на ней небольшой разрез, чтобы ткань не топорщилась в том месте, где клинок пронзил сердце. Потом, во время путешествия я накинула сверху плащ. Когда мы прибыли в Романию, я заменила плащ шелковой паллой. – Вышивку сделала ты? – с улыбкой наблюдая за сестрой, нежно спросила Каролина. Ребекка споткнулась о длинный край туники и повернулась к сундуку, скрывая неловкость. С их рефлексами было странно так плохо контролировать координацию, что показывало, – мысли девушки заняты очень многими вещами. – Как ты поняла? – Я уже видела таких птиц среди твоих работ, – Каролина сползла с кровати и подошла к сестре, обнимая ее со спины, уткнувшись носом в пышную светлую массу волос, струящихся по спине, – спасибо. Я смогу прогуляться в ней сегодня? Ребекка обернулась. – Конечно, только под нее придется надеть вот это, – и протянула подругетакую же тунику, как надела сама. Как только Каролина начала переодеваться, девушка наклонилась к сундуку, чтобы вынуть из него свою паллу. Перед выходом Ребекка показала, как накинуть паллу на голову, чтобы та закрыла волосы, шею и верхнюю часть туловища. – Знаменитый романский шелк, – проводя руками по вышивке тончайшей работы, задумчиво произнесла Каролина. Она уже покупала романские ткани у торговцев в королевстве Италия, однако здесь они выглядели как совершенно другая ступень искусства. – По крайней мере, то, что от него осталось, – хмыкнула Ребекка. – Что ты имеешь в виду? Девушка скосила глаза, вспоминая что-то. – Мм, помнишь мы обсуждали разорение Эдесского графства и тот факт, что Эдессу, вероятно, захватят, потому что станет некому ее оборонять? Элайджа тогда предположил, что это может спровоцировать еще один крестовый поход. Каролина задумчиво кивнула. – Что-то такое помню. – Ну, в общем-то мы были правы. Эдесса пала четверть века назад, за несколько лет было принято решение о втором крестовом походе. Сицилийское королевство приняло в нем участие, но не присоединившись к основному движению, а путем нападения и разграбления островов и приморских земель Романии. Король захватил в плен всех ткачей из Коринфа и Фив, что сильно ударило по местному изготовлению шелка. – Далеко прошли крестоносцы? – Разграбили все вплоть до стен Константинополя, насколько я знаю. Там были заключены какие-то союзы, если честно, я пропустила эту часть сплетен. – А по итогу? Ребекка развела руками. – Ничего. Кто-то отхватил одно, кто-то другое. Эдесское графство воссоздать не смогли, мусульманам проиграли. – Полагаю, Константинополь стал основным камнем преткновения для крестоносцев. – Однажды они додумаются, что идти надо не через него, а на него, – цинично усмехнулась Ребекка, – а до тех пор уже чуть больше двадцати лет здесь тихо и спокойно. Армии обошли Афины, так что город едва ли заметил все эти передвижения. – Давно вы переехали? – Примерно четыре года назад, когда Ник отбросил человечность. Мы были здесь всего несколько недель, а он уже захотел отправится в Константинополь. Переезжать так часто с двумя телами было сложно, к тому же спокойствие Афин притягивало нас с Элайджей. Поэтому мы решились разделиться. Ребекка надела сандалии и подошла к двери, оглядываясь на сестру. Та застегивала последние ремешки. – Покажешь мне дом и город? – с улыбкой, не поднимая головы, тихо спросила девушка. – Конечно. Это они и сделали.

***

Прошло два дня прежде, чем Каролина почувствовала себя достаточно успокоившейся и достаточно храброй, чтобы найти Элайджу. Она знала, что большую часть дня мужчина проводил в перистиле – открытом внутреннем дворе, окруженном колоннами, на который как раз выходило ее окно и небольшой балкон. Домус, в котором они жили, был двухэтажным: вход вел через прихожую в атриум, где над бассейном виднелся световой колодец, мимо крыльев через фауцы атриум переходил в перистиль. В центре писцины стоял фонтан, окруженный маленькими, ухоженными деревьями. Окна были только на втором этаже и выходили во внутренний двор. Всего несколько спален имели балкон. Все в той же белой легкой тунике и накинутой поверх шелковой палле, Каролина спустилась в перистиль. Ее сандалии мягко шлепали по покрытом мрамором полу со вставками мозаик. Домус был богато украшен. Весь прошлый день девушка провела, изучая каждый его угол, рассматривая каждую фреску и мозаику, восхищаясь тонкой работой мастеров. Элайджа полулежал на клине в тени, в дальней части перистиля. Обе его руки держали развернутый, хрупкий свиток папируса, а сам мужчина вглядывался в текст, изредка хмурясь. Услышав шаги, он поднял голову и сразу же сел, медленно сворачивая свиток. Каролина рассматривала деверя. Она не обратила внимания на его одежду в первый день их встречи, а после они почти не пересекались, поэтому в полной мере оценить Элайджу, одетого по романской моде, девушка смогла только сейчас. Свободная светлая туника с коротким рукавом, подпоясанная на талии, свободно свисала чуть ниже колена. По краю рукава и подола вился искусный узор, вышитый коричневыми нитями. На поясе висел только кошель. Ноги были босыми, и Каролина не могла определить, что было более непривычно для нее: отсутствие у деверя хоть какого-то оружия или же его голые колени. Девушка остановилась напротив Элайджи. Он тут же поднялся, соблюдая привычный этикет, а затем наклонился и положил свиток на низкий столик между ними. Наступила короткая, неудобная пауза. Каролина глубоко вдохнула. – Я приношу свои извинения за то, что повысила на тебя голос и сказала, что ты не сделал ничего полезного. Мне было больно, и я хотела причинить боль в ответ. Мужчина молчал не меньше минуты, всматриваясь в спокойные озера голубых глаз напротив. Девушка не извинялась за все остальное, что сказала. – Извинения приняты. Твоя злость была оправдана. Я приношу свои извинения за то, что не выказал тебе поддержку, когда ты в ней нуждалась, и что судил предвзято, считая, что твое возвращение к жизни только ухудшит сложившуюся с Никлаусом ситуацию. Ты не тот человек, который станет жить, руководствуясь злостью. Мне следовало помнить об этом. Элайджа вытянул правую руку вперед и в сторону, раскрывая для девушки объятия, и она, замешкавшись, обошла столик. Большие руки обхватили плечи Каролины. Она обвила талию деверя, кончики пальцев коснулись лопаток, и девушка почувствовала приятное тепло через мягкую ткань туники. Ее окутал запах лимона и старого пергамента. К глазам подкатили слезы. Тепло проникало через тунику и заливало бездонную дыру боли и недоверия в ее груди. Это было то, в чем Каролина так отчаянно нуждалась сорок лет назад. – И почему я не додумалась ходить босиком, – вяло протянула девушка, медленно отстраняясь и опуская взгляд вниз. – Это пагубное влияние Ребекки, – легко отшутился Элайджа, и Каролина вдруг осознала, что улыбается. Молодые люди окончательно разжали объятия и сделали по шагу друг от друга, скорее по давней привычке, чем из необходимости. – Твой греческий стал лучше, – заметил мужчина. – Это тоже влияние Ребекки, – слабо улыбнулась девушка. Наступила тишина. В центре сада журчал фонтан. – Ты хотела прочитать письма Коула. – Да. – Я схожу за ними. Миновав низкий столик с другой стороны, Элайджа направился на второй этаж, а в воздухе так и осталась висеть некоторая неловкость, сопровождавшая их диалог. Им еще предстояло выяснить, как вести себя друг с другом. Каролина вздохнула и села на клине, а затем, подумав, подалась влево и полулежа опустилась боком на подушку. Ееголова опустилась на ладонь согнутой в локте руки. В такой позе ее застала слетевшая со ступенек Ребекка. Девушка заметила сестру издалека, а потому успела оценить, как на лице последней растворялась слабая неуверенность по мере приближения к месту отдыха. – Подслушивала? – с хитрой улыбкой спросила Каролина, не меняя позы. – Нет! – слишком поспешно возразила Ребекка и тут же поняла свою ошибку, вздохнула и покачала головой, – я просто хотела убедиться, что вы не будете снова кричать друг на друга! То есть подслушивала. – В твоих глазах мы выглядим настолько незрелыми? – Нет... Ох, я просто хочу уже услышать, что все в порядке. Что ты в порядке. Каролина медленно выпрямилась и похлопала рукой по сидению рядом. Ребекка резко оббежала столик, чуть не смахнув с него хрупкий свиток и упала на клине. Ее плечи сразу же обхватила рука сестры, и Каролина притянула к себе подругу, оставляя на макушке звучный поцелуй. Раздавшийся следом голос был лишь тенью того бодрого тона, которым девушка говорила секунду назад: – Я не в порядке, Бекка. Сильная рука Каролины удержала Ребекку, когда та попыталась подняться и взглянуть на нее. Сестра не стала противиться, а замерла, прислушиваясь. – Я зла, потеряна и разбита. Я хочу покоя, а впереди только новая борьба. Я так устала сражаться. Слова оставили горькое чувство поражения на языке. Краем сознания Каролина понимала, что позволила себе эту слабость только потому, что Элайджа ушел. Вблизи деверей ее природная гордость поднимала голову не менее высоко, чем гордость ее мужа. Ребекка не посмела возразить. Каждый из них считал, что возвращение Клаусу человечности будет противостоянием, возможно не менее сложным, чем то, что они уже миновали. – Знаешь, – тихо и несколько неуверенно прошептала Ребекка, – мы поймем, если ты захочешь немного... Переждать. Никто тебя не торопит. Ник не знает, что мы разбудили тебя, так что ты можешь просто... пожить, зная, что он в порядке. – Но он не в порядке. Почувствовав, что сестра хочет оспорить ее слова, девушка чуть сильнее надавила рукой на ее плечо, заставляя дослушать. – Я понимаю, о чем ты, но он не в порядке. Мы не знаем, какой откат он получит, вернув чувства. Не знаем, насколько болезненно это будет. И я... Я не могу просто жить без него. Это как жить без... Разума или сердца, или какого-то важного органа, который отвечает за само твое существование. Я могла оправдать разлуку с ним, необходимостью найти спасение от проклятья, но теперь... Я не вижу причины не быть рядом. – Прости. Каролина оставила еще один невесомый поцелуй на макушке сестры. – Однажды все снова будет в порядке, Бекка. Мы сможем это преодолеть. Девушку утешало то, что она смогла разобраться с частью своих эмоций, обдумать то, что мучило ее уже долгое время и принять некоторые решения. Этого было достаточно, чтобы снова обернуть сердце в броню. Знакомые латы болезненно терли в глубине груди, но эта боль была даже привычной. К моменту, когда вернулся Элайджа, Каролина полностью взяла себя в руки и, отпустив сестру, сосредоточилась на предстоящей задаче. На низкий столик, рядом со свитком упала связка пергаментных листов. Некоторые из них были сильно измяты, другие почти не тронуты. Девушке было интересно их содержание,и что вызывало эмоциональные всплески Ребекки или Элайджи, приведшие к повреждению пергамента, но она знала витиеватый стиль Коула, уходящий в чрезмерные описания порой совершенно неважных получателю событий, поэтому решила сначала понять ситуацию в целом. Положив связку на колени, девушка подняла взгляд к внимательным карим глазам деверя. Ребекка сидела рядом, сминая руками подушку. Какое-то время девушка пыталась подложить ее под спину, но лежать на клине вдвоем оказалось невозможным. – Что он делает? – В основном? – Элайджа приподнял брови и скрестил руки на груди, обхватывая ладонями локти, – убивает, напивается, устраивает оргии, обкуривается опиумом. Если я правильно понял, зачастую все одновременно. Каролина выглядела спокойной, даже равнодушной. Ребекка начала елозить на месте, поглядывая на сестру и не зная, чего ожидать. – Он трахает кого-то на этих оргиях? Девушка рядом поперхнулась. – Кэр... Быстрый острый взгляд пресек сочувственную речь сестры. Каролина уставилась на деверя. – Я не интересовался, – несколько высокомерно протянул мужчина. – Поинтересуйся, – вежливо, но твердо, ответила девушка. – Кэр... Тихий зов Ребекки был перебит более громкими словами Элайджи: – Ты же понимаешь, что письмо может попасть в руки Никлауса? Он поймет,чейэто интерес. – Это ни на что не повлияет. – У нас... – мужчина бросил быстрый взгляд на сестру, словно ожидая подтверждения, и почти сразу же продолжил, – ...возникло ощущение, что ты захочешь отдохнуть перед тем как... ввязываться в новое сражение. Каролина прищурилась. Сложно было сказать, подслушивал Элайджа, или же его слова случайно так точно совпали с темой их последнего с Ребеккой диалога. Тон девушки стал более грубым и резким, вызвав напряжение в теле мужчины и сочувственный взгляд со стороны подруги. – Мне не нужно время. Мне нужен мой муж, не эмоционально кастрированный. Она подскочила, крепко сжимая в руках связку писем. Ребекка, как привязанная, тоже поднялась. – И мне понадобиться твоя помощь, чтобы отправить другое письмо. В королевство Франция. Элайджа кивнул, понимая, что речь пойдет про Сачу или Сигберта. Каролина быстрым шагом направилась к лестнице, уже чувствуя, как старая броня трещит и скрепит под мощнейшими эмоциональными волнами, что обрушивались на нее изнутри. – Если бы я хуже тебя знала, то подумала бы, что это ревность, – на ходу заметила Ребекка, неожиданно увязавшаяся следом. Каролина хмыкнула, не сбавляя шага. – Ты и подумала. – И уже поняла, что ошиблась. Что ты задумала? – Разведка. – Что конкретно тебе это даст? В голубых глазах появился странный блеск, но девушка так и не ответила.

***

«Сигберт, надеюсь, это письмо найдет своего адресата. Я проснулась и в ближайшее время планирую отправиться в Константинополь. Буду рада, если наши пути пересекутся, мне хотелось бы узнать, как ты жил все эти годы. Я также хочу принести извинения за то, что не смогла должным образом позаботиться о тебе после того, как забрала из замка. Я надеюсь, в твоем сердце найдется прощение для меня. С заботой, Каролина Майклсон».

***

Она не спала уже шестые сутки. За счет постоянного питания кровью, это никак не проявлялось физически. Да и в конце концов, создавая сны для Клауса, девушка, бывало, не спала намного дольше. Однако истрепавшаяся за сложные годы психика все же давала о себе знать. Всего недели полного бодрствования оказалось достаточно, чтобы Каролина стала раздражительной и нервной. Подавление эмоций, как и письма Коула, совсем не помогали делу. Девушка была рада, что получила от Элайджи краткую сводку. По крайней мере, она знала, чего ожидать. Писательские таланты Коула, ранее сводившиеся к неинтересной Каролине развлекательной чуши, смогли раскрыться в полной мере в разрезе разгульной жизни Клауса. К окончанию последнего письма девушка была почти полностью уверена, что муж продолжал хранить ей верность вКонстантинополе, однако хотела все же получить письменное подтверждение. Это было необходимо, чтобы правильно расставить фигуры на своей половине доски. Что-то подсказывало Каролине, что свои Клаус уже выставил, и она пока просто не видит картину целиком.

***

Они сидели на парапете фонтана в перистиле. Ребекка водила рукой в воде, а Каролина и вовсе опустила в нее ноги, вынужденная оборачиваться через плечо, чтобы вести диалог. Элайджа ходил из стороны в сторону, держа в руках развернутое письмо, его босые ноги не издавали ни единого звука. Прошло не меньше месяца с тех пор, как мужчина написал в Константинополь. – Ни с кем? – не скрывая удивления, уточнила Ребекка, подавшись к брату и вынула руку из воды. Она дернула кистью, и брызги полетели на юбку Каролины, промокшую и облепившую икры девушки. Элайджа кивнул. Полный надежды взгляд Ребекки обратился к сестре. – Похоже, ты была права! Он избавился не от всех чувств. Уж точно не к тебе. Каролина сидела, откинувшись на руки, и водила ногами вперед-назад, поднимая слабые волны. Ее лоб прочертили несколько морщин, выдававших задумчивость, но в целом, лицо оставалось спокойным. Ни радости, ни надежды. Первичный восторг Ребекки начал понемногу стихать. – Разве не так? – уже менее уверенно спросила девушка. – Это не имеет отношения к эмоциям, – наконец, заговорила Каролина, – это долгосрочный расчет, – она одобрительно кивнула головой, ни на кого не глядя, словно вела диалог с самой собой. – В чем конкретно расчет? – вступил в диалог Элайджа. Какое-то время девушка молчала, покачивая ногами под журчание воды в фонтане. – Он дал мне обещание, еще в первый год побега, что не будет спать с другими женщинами. – Он хочет твоего доверия, – сразу же понял мужчина. Каролина кивнула. – Или хочет, чтобы я верила в это. В любом случае, он ждет меня. – Логично. Если он знает, что мы знаем, что проклятье спало, то следующим нашим решением будет вернуть тебя. – Вашим решением... – задумчиво протянула девушка. – Ребекка рассказывала, что он приходил ко мне и сказал не вынимать клинок, – Каролина внимательно наблюдала за выражением лица деверя. Густая темная бровь скептично приподнялась, устремив взгляд вначале к сестре, а затем вернувшись к невестке. – «Сказал» – это довольно мягкое преуменьшение того, что лично я бы назвал откровенным приказом. Картина в голове девушки медленно начинала вырисовываться. Слова Элайджи не удивили ее. Финн и Коул никогда не стремились к лидерству в семье, поэтому эту роль взяли на себя Элайджа и Клаус. И если Элайджа был лидером поневоле, готовым принять тяжелое решение или взять на себя ответственность, но не больше необходимого, то Клаусу нравилось командовать. Чувство власти не только над своей, а также над чужими жизнями, прежде недоступное мужчине, стало новым источником удовольствия. Они редко конфликтовали. Даже в ситуации с клинком в груди Каролины, пусть даже и руководствуясь разными причинами, мужчины смогли прийти к согласию. Вполне логично, что Клаус хотел вернуть контроль, который потерял за время проклятья. Вероятно, эта потребность была даже более выраженной, чем ранее, а потому проявлялась в столь категоричной форме. Приказал членам семьи что-то не делать. Каролина хмыкнула. Взгляд девушки как бы невзначай перетек мимо Ребекки к фонтану. Ее размышления тут же переключились на то, как правильно поставить фигуры так, чтобы не дать мужу воспользоваться откровенной брешью в виде подруги в ее защитном ряду. Тот факт, что сестра вступила в отношения без благословения членов семьи снова, умноженный на потребность Клауса в контроле...это будет нелегко. – Ты думаешь о встрече с Никлаусом, как о сражении, – словно прочитав ее мысли, заметил Элайджа, – но что ты будешь делать, если он не станет проявлять ненависти? Если он будет вести себя... как обычно? Каролина закрыла глаза и мрачно усмехнулась. – Волк умрет в своей шкуре. Девушка еще больше отклонилась назад и, откинув голову, взглянула на деверя снизу-вверх. – Я знаю своего мужа, Элайджа. Я могу с ним справиться. Мужчина ничего не сказал в ответ. И хотя в голосе Каролины звучала железная уверенность, ее внутренности стягивались тугим узлом. Могла ли она быть уверена, что знает человека, который был не в себе пол века? Которого она видела последний раз сорок два года назад? По ночам девушка снова и снова представляла себе их встречу. Чем больше предположений появлялось в ее голове, тем яснее Каролина осознавала, насколько слабо она теперь понимает, что происходит в голове ее мужа. Это пугало. Беспокоило. Нервировало. Были ли эти эмоции тоже частью его плана? Каролина была уверена, что Клаус мог просчитать такие вещи. Понимал ли он сейчас ее лучше, чем она его? Или же разлука поставила их в равное положение? Проворочавшись несколько часов, девушка резко поднялась и, одернув балдахин, подошла к сундуку, на котором лежала свернутая палла. Босые ноги шлепали по полу, пока Каролина возилась с накидкой, чтобы сделать внешний вид более приличным. Была середина ночи. Горячий воздух плотным облаком осел в домусе, делая сны его жителей более тяжелыми. Добравшись до нужной спальни, девушка замерла в нерешительности. С ее стороны происходящее выглядело преступающей любые нормы морали грубостью, однако Каролина не могла быть уверена, что днем Ребекка не подслушает их диалог. Уходить куда-то вдвоем с Элайджей, и вынуждать девушку снова чувствовать себя пятым колесом в телеге, не хотелось. Слишком много решений уже было принято без нее. Тем не менее, Каролина хотела узнать мнение Элайджи прежде, чем обращаться к сестре. Потоптавшись несколько минут под дверью, девушка все же тихо постучала. – Можно? К ее удивлению и облегчению, спустя некоторое время раздались шорохи, а затем такой же тихий голос: – Проходи. И Каролина открыла дверь, намереваясь выставить последние фигуры на доске перед тем, как сделать свой первый ход.