The Path Not Tread // Непроторенная тропа

Разбиться вдребезги

В пятницу после прибытия Ремуса в Коукворт они с Лили собрались съездить в Манчестер. Было уже чуть прохладнее, чем в предыдущие дни, хотя и не сильно, однако поиск маленьких развлечений оставался единственным способом противостоять неумолимой жаре, так что решено было ехать. Потребовалось совсем немного уговоров, чтобы мать Лили перестала по этому поводу возмущаться (Моника хотела, чтобы Петуния поехала с ними, видимо, в качестве няньки, но сестра не проявила ни малейшего интереса, что вполне устраивало двух друзей). После того как дочь подметила, что в их обществе меньше чем через полгода они будут считаться взрослыми, Моника смирилась, и вскользь сообщила, что её не будет дома большую часть дня, поэтому пообедать им придется самостоятельно. В девять тридцать утра ребята уже сидели в автобусе. К сожалению, прямых линий из Коукворта не было, поэтому им пришлось ехать на поезде до Сток-он-Трента. Они прибыли на станцию Пиккадилли около одиннадцати и провели всё утро в волшебном районе Манчестера, Берлоге Боггарта, названном так в честь одного из больших парков города. — А я тебе рассказывал, как познакомились мои родители? — с ухмылкой спросил Ремус, когда они прошли сквозь защитные обереги и с облегчением вздохнули, почувствовав приятную прохладу волшебной улицы. Лили взмахнула палочкой, наложив сушащие чары чтобы избавиться от пятен пота, и радостно рассмеялась от того, что наконец смогла воспользоваться магией после более чем месячного перерыва. — Неа, вроде бы нет, — ответила она. Учитывая, что их письма из Хогвартса ещё нескоро должны были прийти, ребята не составляли заранее конкретного списка покупок и просто гуляли, наслаждаясь окружающей их магией без привычного ощущения, будто варятся на солнце. — Ну, ма большая любительница хайкинга, она в то время работала в страховой конторе в Кардиффе, где приходилось постоянно сидеть, разбирать бумаги и всё такое. И вот однажды на выходных она решила отправиться в поход, а, как ты, конечно, знаешь, в густых лесах часто водятся всякие волшебные существа. — И на что она наткнулась? О, смотри, книжный, можем в нём немного побродить. — На Боггарта, — пояснил Ремус, и Лили захихикала, когда они зашли в магазин, догадываясь, что именно натолкнуло друга на эту историю. — Он принял форму большого, опасного человека. Один из друзей детства мамы подвергся нападению на улице, когда они учились в школе, думаю оттуда и пошел ее страх. — Дай угадаю — появился твой отец, чтобы ее героически спасти? — Откуда ты знаешь? — наигранно удивился Ремус, а потом ухмыльнулся. — Он превратил боггарта в гриб, но ма всегда была слишком любопытна, чтобы его объяснения сработали. Папа любит рассказывать, что собирался бросить Obliviate и покончить с этим, но, со слов мамы, начал максимально неуклюже себя вести, пытаясь произвести на нее впечатление, ошеломленный тем, что ее нисколько не смутила сотворенная им магия. — Поэтому вместо того, чтобы стереть ей память, он пригласил ее на свидание, а остальное уже история. — Ага. Я видел фотографии с их свадьбы. Мама заказала фигурку боггарта в качестве украшения к их праздничному торту. Лили весело рассмеялась, представив, как нелепо это должно было выглядеть, учитывая, что никто не знал, какая у боггарта истинная форма — так что либо опасного вида мужик (что вы вряд ли захотите увидеть на своем свадебном торте), либо гриб. — Еще нелепее, чем кажется, — со смехом согласился Ремус. — Вообще-то, эта фигурка до сих пор стоит у мамы на каминной полке. Она любит причудливый декор, как и магию в целом. Обожает волшебную аллею Кардиффа, хоть та и маленькая. — Твоя мама, похоже, очень милая. Я бы хотела с ней как-нибудь встретиться. — Что ж, справедливо, раз уж я познакомился с твоими родными. — Только бы она тоже не подумала, будто мы встречаемся, — добавила Лили, закатив глаза. — Я правда надеялась, что моя будет держать себя в руках, но мне явно не повезло. — Ну… — О, и твоя туда же! Что не так с мамами-домохозяйками и их одержимостью несуществующей личной жизнью своих детей?! — Несуществующей? — А ты здесь где-нибудь видишь парня? Потому что если да, мне необходимо немедленно с ним расстаться. И так забот выше крыши. Ремус фыркнул. — Ой кому ты это рассказываешь, Лилс. Сириус постоянно пытался меня с кем-нибудь свести последние два года. Девушки всегда вежливо отправляли меня восвояси, как только понимали, что я не он, — голос мальчика упал. Ремус вздохнул, слишком уж сосредоточенный на разглядывании книжных обложек, и Лили поморщилась от того, как много всего было спрятано в словах друга, что могло испортить ему настроение. — Ну, ты еще найдешь себе кого-нибудь, — попыталась подбодрить она. — И сам с этим справишься гораздо лучше, чем с Сириусом Блэком в качестве пикап-мастера. Если бы я не знала наверняка, что он перетрахал половину наших одноклассниц и четверть оставшегося факультета в придачу, я бы поклялась, что он, ну ты знаешь, играет за другую команду. — Чего? — друг потрясенно на нее уставился. — Ммм, ну я имею в виду, он же буквально не затыкается о Поттере… Ремус согнулся пополам от смеха, ему даже пришлось схватиться за живот, чтобы отдышаться. — Сириус и Джеймс… Мерлин, я представил! Боже, Лили, если бы это не было так уморительно, я бы проклял тебя за подаренные образы! — Что?! О, да ладно, Ремус, как будто ты не понимаешь, к чему я клоню! — пожаловалась девушка. — Нет. Нет, правда не понимаю. Сириус, и мужчины? Да небо бы рухнуло! — Через мгновение Ремус немного отдышался и покачал головой. — Если серьезно, эти двое скорее как братья, причем очень близкие — нет смысла притворяться, что наша группа была чем-то иным, кроме как их комедийным дуэтом со мной и Питером на подхвате, я не дурак, — но Сириус прикончит любого, кто просто подумает о подобном. Он, эм… он не очень-то любит гомосексуалов. — А кого он вообще любит, кроме Джеймса? — спросила Лили, сморщив нос. — Ну, в октябре он увлекся Фавелиной Эджфорд. — Ой, фу. Ты видел ее волосы? Клянусь, у меня возникает желание проклясть ее лысиной каждый раз, когда она проходит мимо, лишь бы не натыкаться на этот ужас. Секущиеся кончики… — она слегка застонала и покачала головой. — Я никогда не говорил, что его вкусы не сомнительны, — ответил Ремус, пожав плечами. — Ну еще бы, — с содроганием согласилась Лили, закрывая тему. Они вышли из книжного, болтая о том, чем можно заняться после обеда, и через некоторое время оказались в маленьком зоомагазине, расположенном на углу двухэтажного здания. Гораздо меньшем, чем «Магический зверинец» на Косой Аллее, но Лили любила животных, а в таких местах часто можно было обнаружить что-нибудь удивительное — однажды она нашла там плащеносную ящерицу с ярким воротничком вокруг шеи. — У тебя были в детстве домашние животные? — спросила она Ремуса, когда они проходили через отдел с рептилиями, постучав пальцем по стеклянной стенке террариума со змеями. — Неа. Мы часто переезжали, из-за того, что я такое, слишком непрактично. Папа предлагал мне купить сову перед поступлением в Хогвартс, но я не думал, что она мне понадобится. А у тебя? — Кошка, костлявая и противная, я нашла ее в сточной канаве, когда мне было пять или шесть. Она ненавидела маму и не жаловала Северуса, но, как ни странно, обожала Петунию, хотя и была моей. Я назвала ее Мадам Мим. — Как? — Помнишь диснеевский мультфильм, он вышел, когда мы еще были совсем маленькими, «Меч в камне»? Про легенду о короле Артуре? — О. Слышал, но не смотрел. — Что ж, — объяснила Лили, просовывая пальцы сквозь прутья клетки, чтобы погладить щенка Крапа, — я всегда любила магию, и этот мультик был моим любимым в детстве, потому что в нем есть танцующие тарелки, люди превращаются в животных и все такое. Мерлин в нем — ну, представь брюзжащего Дамблдора в синей мантии, который часто теряется, и получишь Мерлина. А его противник — ведьма по имени Мадам Мим, трикстер. Есть очень забавный эпизод, где они устраивают магическую дуэль, и Мерлин побеждает превратившись в вирус или что-то в этом роде, заразив Мадам Мим. Она была довольно смешной — хотя и нарушала постоянно свои же правила, что меня тогда сильно бесило. Кошка частенько мне ее напоминала, когда устраивала пакости в доме при каждом удобном случае. — Что с ней случилось? — Ее сбила машина в тот год, когда мы пошли в Хогвартс. Мама и папа не рассказывали мне, пока я не вернулась домой на зимние каникулы, не хотели сообщать о таком в письме. Я ревела навзрыд. — Никогда не думала завести еще одну? — С кошками в Хогвартсе хлопотно, — пожала плечами Лили, когда они перешли в совиный отдел. — Их так много, что я удивляюсь, как уроки не срываются из-за их сражений за территорию. И замок очень большой, никогда не знаешь, где они могут оказаться. А если я оставлю питомца дома, он будет уже не моим, а маминым или Петунии. Кошки выбирают своего человека, и никуда потом не денешься, так что это было бы несправедливо по отношению к любому из нас. Наверное, книзл еще ничего, но они совсем друг- оооооо, — выдохнула она, когда ее взгляд зацепился за великолепный, маленький, ржавого цвета хохолок из перьев, дремлющий в клетке. — Нашли что-нибудь подходящее, мисс? — спросил молодой продавец, проследив, очевидно их путь по магазину. — Что это за вид? — Восточная сипуха, рыжий окрас. Они родом из Америки, ведут полностью ночной образ жизни. Этот уже взрослый, так что если вы собираетесь отправлять большие посылки на дальние расстояния, он вам не подойдет. Но птица быстрая и свирепая, и, несмотря на название, его вид на самом деле не шумит, к тому же они настолько распространены в населенных пунктах, что магглы ничуть не удивятся, если его увидят. Одежда, без сомнения, вот что их выдало. — Лили, ты правда собираешься купить сову? — озадаченно спросил Ремус. — Но Ремус, ты только глянь, какой он очаровательный, — взволнованно ответила девушка. Она действительно хотела эту маленькую штучку. — Сколько за него? — Три галеона и восемь сиклей. Немного дороговато из-за налога на импорт, но оно того стоит. — Не могли бы вы отправить его ко мне сегодня вечером, когда он проснется? Я просто живу не в Манчестере, и не хотелось бы таскать его по маггловским районам, возвращаясь домой. — Конечно, только позвольте ему немного с вами познакомиться и оставьте мне свой адрес. Я вышлю его, как буду закрываться. Протиснувшись мимо Лили, продавец передал ей кожаную перчатку и открыл клетку, уговаривая птенчика вылезти наружу, пока он не перекочевал на пальцы Лили в перчатке. Хватка была очень сильной для такого крошечного существа — совенок почти ничего не весил, — и это вселило в Лили уверенность, что, несмотря на свои размеры, он будет хорошей совой-доставщиком. Девушка чуть согнулась, чтобы встретиться взглядом с сонными желтыми глазами, и совенок в ответ склонил свою голову набок, наблюдая за ней. — Здравствуй, Архимед, — заворковала Лили, осторожно протягивая к нему пальцы, желая погладить, не напугав. — Привет, малыш. Ты ведь пойдешь со мной, правда? — Ты ведешь себя смешно, — фыркнул Ремус. — Я знаю, но это моя фишка, — прощебетала Лили в ответ. — Полагаю, вам понадобятся миски и клетка? — Да, это моя первая сова. Можете их уменьшить, у меня дома есть возможность увеличить их обратно. — Хорошо тогда. С вас четыре галеона, два сикля и семь кнатов. Он должен охотиться самостоятельно, но я выдам вам брошюру о его виде, чтобы вы знали, нужно ли дополнять его рацион. Лили усмехнулась, окончательно влюбившись в это маленькое существо. Хорошее настроение сохранялось на протяжении всего обеда, который они провели в маггловском Манчестере, и всю прогулку после. Оно сохранялось до тех пор, пока ребята не оказались напротив четырехзвездочного отеля, на автобусной остановке, с намерением отправиться в небольшой милый музей, и взгляд Лили не зацепился за пару людей, выходящих из этого отеля. — Лили, это не… Девушка стояла и смотрела, как мужчина, так похожий на ее отца, что ей трудно было поверить, что это не он, взял руки женщины в свои и поцеловал их, а она в ответ клюнула бородатую щеку, прямо в уголок рта. Мужчина покачал головой и отступил назад, а женщина, казалось, вздохнула, когда перед ними остановилось такси. Мужчина открыл дверь машины, и женщина в нее села, а когда он закрыл дверь и отступил назад, его глаза поднялись и встретились с Лили, и вся краска исчезла с его лица. — Лили… — осторожно произнес Ремус. — Нет, — прошептала она, чувствуя, как желчь поднимается в горле. — Нет, нет, это не- Мужчина — ее отец — выступил на дорогу, и девушка едва не отшатнулась назад, вжавшись в пластиковую стену навеса автобусной остановки. Затем в ней вспыхнула ярость, прогоняя шок, и она, сжав кулаки, решительно шагнула вперед. — Лили, любимая-, — начал ее отец. — Не смей меня так называть! — зарычала она на него. — Нет! Кто это был? — Это не то, что ты подумала. — Да ну? И что же я подумала? — Она одна из моих бывших студенток- — Студенток, — прошипела Лили. — Ты просто ходячее клише. Профессор средних лет и молодая, подтянутая студентка? — Нет, Лили, пожалуйста, позволь мне всё объяснить. — Что объяснить? Как ты только что вышел из отеля, держась за руки с женщиной, которая не моя мать, как, как ты поцеловал ее. — Лили! — воскликнул он, и девушка закрыла рот, стиснув зубы так крепко, как только могла, пытаясь сдержать слезы. — Мы не в отношениях. — Тогда что это было? Ее отец покачал головой. — Тут не место. Пойдем, сядем в мою машину, и я все объясню по дороге домой. — Нет. Нет, я не поеду с тобой домой! Ты должен был работать сегодня в университете! Так какого черта ты делаешь в Манчестере, встречаясь с бывшей студенткой, не любовницей? — Лили, пожалуйста. — Отвечай! — Мне предложили должность в Университете Виктории, здесь, в Манчестере, это как раз та работа, которая у меня была запланирована на сегодня. — А она тут каким боком? — Всё… Лили, пожалуйста? Здесь не место для этого разговора. — Кто она? — Она… — дрожащим голосом выдохнул он и провел рукой по волосам, затем по бороде. — Она, она женщина, которую я люблю. Почувствовав слабость, Лили отшатнулась назад, колени ее дрожали, и руки Ремуса обхватили девушку за талию, чтобы удержать на месте. — Ты же сказал… сказал, что вы не- — Мы не, — твердо повторил Стивен. — Это правда, но… — Но вы были? Раньше? — Я… да, но всё- Лили, это была ужасная ошибка, случайн- Она почувствовала вкус слез на своих губах. — Ты собираешься бросить маму? Ради нее? — Лили, всё не так просто- — Всё очень просто! Ты изменил маме! Ты- — Лили, мы с твоей мамой уже очень давно расстались во всех смыслах этого слова. Она покачала головой. — Нет, неправда. Мама любит тебя! — И я ее люблю, но все не так просто, — повторил он. — Для меня — просто, — сказала Лили, вытирая мокрый нос ребром ладони. — Я не собираюсь продолжать этот разговор. — Позволь мне отвезти нас всех домой, мы сядем и поговорим. Давно уже пора. — Не притворяйся, — огрызнулась она, — не притворяйся, будто не сказал бы никому и ничего, если бы я вас не застукала! Я уже несколько недель чувствовала, что что-то не так, но ты ничего не сказал. А мама в курсе? А Петуния? — Лили Виктория Эванс, — резко бросил Стивен, и девушка вздрогнула. — Мы едем домой, где сядем и обо всём поговорим. Ты позволишь мне объяснить всю ситуацию. — Думаешь, я соглашусь, — воинственно заявила она, схватив Ремуса за руку, и с силой потащила его прочь. — Я больше не могу здесь находиться. Она не обернулась, чтобы посмотреть на отца. Не могла. Вместо этого девушка поспешила по улице в переулок, где, как она была уверена, никто не сможет ее увидеть, и остановилась. Зажав рот рукой, Лили завыла, желая выпустить хоть что-то, чувствуя, как задыхается. — Лили, пойдем, нам пора возвращаться, — мягко сказал Ремус, притягивая ее к себе, позволяя девушке рыдать в его рубашку. Ей требовалось время, чтобы вернуть себе способность нормально дышать, поэтому она прижалась к нему, слишком погруженная в собственную боль, чтобы оценить его поддержку. Когда ей удалось взять дыхание под контроль, она отстранилась и начала рыться в сумке в поисках бумажных салфеток, чтобы высморкаться и вытереть глаза, стараясь держать себя в руках и не растворяться в слезах. — Хочешь вернуться с ним или поспешим на поезд? — Поезд, — вызывающе ответила девушка. — Пусть катится к черту. Я не хочу и минуты рядом с ним находиться, не говоря уже о часе. — Ладно, тогда пошли, пока он не развернул машину. Тяжело дыша, Лили кивнула, позволяя Ремусу вести ее туда, куда нужно, доверяя ему заботиться о ней, когда она не могла справиться с этим самостоятельно. __________________________________________________ Когда они наконец приехали, ее отец ждал их на автобусной станции в Коукворте, и Лили молча села в машину, решительно глядя всю дорогу в окно. Когда они вошли в дом, девушка проследовала за Стивеном в его кабинет, но осталась стоять, держа дверь открытой, чтобы Ремус был в пределах слышимости. — Вы с мамой собираетесь разводиться? — Не знаю, — ответил ее отец. — А она знает? — Она… предпочитает притворяться, что не знает. — Ты про ту женщину или развод? — И о том, и о другом. Если бы это зависело от нее, мы бы притворялись, что все в порядке, до самой могилы. — И почему ты против? Зачем разрушать нашу семью? — Мы и не собираемся. Пока не собираемся. Я не хотел ничего предпринимать, не поговорив сначала с тобой и твоей сестрой. — Петуния в курсе? Стивен вздохнул. — Не уверен. Возможно. — И как давно? — Как давно что? — Как давно ты гуляешь за спиной у мамы? Как давно хочешь от нас уйти? Как давно всё это продолжается? Отец сглотнул и облизнул губы, и слезы Лили снова полились по щекам. — Я не хочу от вас уходить, Лили. И я не оставлю тебя. Если мы с Моникой расстанемся, это никак не повлияет на наши с тобой отношения, совершенно. — Ты разрушаешь нашу семью! Как ты можешь думать, что это никак не повлияет на наши отношения, папа? И всё ради той женщины, с которой, как ты утверждаешь, ты даже не состоишь в отношениях?! — Ради себя и ради твоей матери, — возразил он. — Джокаста — наименее важная фигура в этом деле, Лили, и мои чувства к ней не входят в уравнение. Вот почему я сказал, что это была ошибка, и почему мы с ней не более чем хорошие друзья. — Тогда что вы делали в том отеле? — Встретились пообедать. Я ездил обсудить полученное предложение по работе, а после мы встретились за обедом, только за обедом. В ресторане, не в самом отеле. Она настаивала, что я должен признаться, весь последний месяц, с тех пор как ты вернулась домой, но я колебался, потому что ты явно была чем-то удручена, и я не хотел добавля- — Не перекладывай это на меня! Ты сделал то, что захотел, пап! Не смей использовать меня в качестве оправдания! И маму в качестве оправдания тоже не используй! Если уж ты и сделал это ради кого-то, то ради себя! — Нет, Лили. Я долгое время был несчастлив, это правда, но и твоя мама не была счастлива со мной. — Потому что ты ей изменял! — Нет, Лили. Джокаста… она симптом того, что с нами не так, не причина. Наши с Моникой проблемы гораздо старше, моих чувств к Джокасте. Я пытался разобраться с твоей матерью, но я не могу быть таким, каким она хочет меня видеть, и она не может быть такой, какой нужна мне. Мы можем сосуществовать, можем функционировать в одном пространстве, но то, что есть сейчас, — не то, чего каждый из нас заслуживает, и этого не заслуживаете вы, девочки. Пары нашего возраста могут считать святость института семьи важнее их собственного счастья, но я пробовал так жить и абсолютно не согласен. — А мама как считает? — Она хочет притворяться, — прямо ответил он. — И до сих пор я шел у нее на поводу, но, честно говоря, мне это надоело, и ей, я думаю, тоже. — Вы произнесли клятвы. Вы поженились в церкви. Это навсегда, пап. Это должно быть навсегда, — выдавила Лили, смаргивая новую волну слез. Слова звучали молодо, наивно и отчаянно даже для ее собственных ушей. — Иногда все складывается иначе, Лили. Она позволила ему себя обнять, прежде чем поняла, что он делает, и отпрянула, яростно тряся головой. — Нет, не надо- Я не могу тебя видеть, пап, не могу- Ты разрушаешь нашу семью, и я- Я не знаю- Я просто- Оставь меня в покое, пожалуйста, мне нужно- Я не могу с этим справиться. Задыхаясь от рыданий, она побежала в свою комнату, настолько ослеплённая слезами, что врезалась на лестнице в Петунию. — Лили? Что на этот раз? Почему ты плачешь? — Я видела папу- Он сказал-, — ее голос сорвался, и новый всхлип вырвался наружу. — Спроси его сама, я не могу- Добравшись до своей комнаты, она упала на кровать и прижала к груди подушку, плача и пытаясь побороть глубокую, бурлящую яму отчаяния, которая разверзалась в груди, грозя поглотить. Ее семья разваливалась на части, и она даже не понимала почему. __________________________________________________ Ремус тихо закрыл дверь в комнату подруги, позволив ей на время остаться одной. Внизу послышался голос, уже хорошо знакомый ему визг, учитывая, как часто мальчик был свидетелем воплей и криков Петунии. Вздохнув, он провел рукой по волосам и задумался, как ему поступить, что сделать. По факту, его единственным приоритетом была Лили. Что бы там ни происходило с ее родителями, из-за чего они оказались на грани разрыва, это не его дело. С Петунией же они максимум обменялись несколькими приветствиями за ту неделю, пока он здесь был. Но Лили нужно было что-то, что ее успокоит, поможет найти себя в этом хаосе, чтобы девушка смогла всё как следует обсудить с родителями. В том состоянии, в котором она находилась сейчас, она практически ничего не сможет сделать, а ситуация и так достаточно нестабильна, даже без учета ее резкого и горячего нрава. Расправив плечи, Ремус вышел из дома и направился к парку, следуя смутно знакомому маршруту, который успела набросать ему Лили, пока не вышел к захудалому району города, где находилась маленькая улочка под названием Тупик Прядильщика. Найти дом Снейпа оказалось несложно: от него исходил слабый, но безошибочный для его волчьих чувств привкус магии. Он выглядел не намного лучше других домов, если говорить о внешнем виде, но всё же было в нем что-то такое, отличительное, отчего мальчик сразу догадался, что нашел пункт своего назначения, даже не зная правильного номера. Остановившись перед унылым маленьким домиком, Ремус задумался: как так получилось, что всего несколько месяцев назад у него были лучшие друзья, понимание, кто его враги, и нормальная жизнь (настолько нормальная, насколько это вообще возможно для зараженного ликантропией подростка), а сейчас он стоял здесь, собирался постучать в дверь парня, на которого всегда смотрел с жалостливым презрением, и ждал, что тот не отреагирует яростно, как это было принято между ними на протяжении многих лет, и всё потому, что где-то там рушится чья-то семья, и его единственный настоящий друг нуждается в ком-то более важном для нее, чем сам Ремус. Он постучал в дверь и стал ждать, пока она откроется, стараясь не нервничать. С той стороны его встретила сурового вида женщина в очень консервативной маггловской одежде, с черными волосами, завязанными в пучок и настолько сильно зачесанными, что казалось, будто они притягивают бледную кожу к черепу. У нее были черные глаза Снейпа и черты лица, достаточно на него похожие, из чего Ремус сделал вывод, что перед ним мать мальчика. — Ну? Чего тебе? — Снейп — то есть Северус — здесь? Мне срочно нужно с ним поговорить, — выпалил он, споткнувшись на имени и осознав, что не помнит, когда в последний раз произносил его вслух. Снейп всегда был «Снейпом» или, изредка, «Сопливусом». Использовать имя, данное ему при рождении, ощущалось до нелепости странным. Женщина неодобрительно сузила глаза и отступила в дом. Ремус остался стоять на пороге, прекрасно считав намек, что его не приглашали внутрь. — Сын! — услышал он ее слегка приглушенный голос. — Иди сюда! Какой-то проходимец ждет тебя у двери! Немного топота ног и приглушенных разговоров и на пороге показался Снейп, выражение лица которого помрачнело сильнее, как только он узнал пришедшего. Ремус подумал, что Снейпу, во всяком случае, стоило догадываться, кто пришел. — Какого черта ты приперся? — прорычал он, выходя и закрывая за собой дверь. — Дело в Лили, — ответил Ремус, начав с того единственного, что, как он знал, могло заставить Снейпа выслушать его без сопротивления. — Кое-что случилось. Лицо другого мальчика изменилось в одно мгновение, перейдя от недовольства к испугу так быстро, что Ремус почувствовал головокружение. Черноволосый отошел от двери, и Ремус воспринял это как сигнал к тому, чтобы они оба двинулись в сторону дома Лили. — В чём дело? С ней всё в порядке? — Физически да. Дело в ее семье. — Люпин, тебе лучше сказать мне прямо нахрен сейч- — Она застукала своего отца с любовницей, — выпалил Ремус, поморщившись от того, как прозвучали эти слова. — Или бывшей любовницей. Мы были в Манчестере, и она увидела, как они выходят из ресторана отеля. Ситуация, похоже, настолько серьезна, что ее отец заговорил о разводе. Они довольно сильно поругались из-за этого на улице, и немного поговорили, когда мы вернулись домой, но, видимо, ни к чему конкретному не пришли. Лили в полном раздрае. Снейп несколько раз моргнул в явном удивлении, но, к его чести, ничуть не замедлил шаг. Они добрались до дома подруги в рекордные сроки, и Ремус провел их обоих внутрь, минуя усилившиеся крики из кабинета — Петуния выказывала свое недовольство, как и Лили. Снейп, не обращая внимания на шум, без колебаний поднялся по лестнице, но перед закрытой дверью задержался. Несколько мгновений он, казалось, сомневался, затем поднял руку и тихонько постучал, после чего явно передумал и открыл ее сам. Ремус, в нескольких шагах позади него, закрыл дверь как раз в тот момент, когда Снейп пересек комнату и подошел к их подруге. Лили, в свою очередь, вскочила с кровати, как только поняла, кто вошел, и теперь рыдала на плече Снейпа, крепко обхватив его за шею. Глядя на то, как нежно и заботливо Снейп утешает рыжеволосую девушку, Ремусу впервые пришло в голову, что в сальноволосом мальчике действительно есть нечто большее, что в постоянных заверениях Лили, что он хороший человек, есть зерно истины. Он всегда испытывал сильную неприязнь к однокурснику из Слизерина, и годами эта неприязнь верно ему служила, лишая другого мальчика какой-либо личности, отчего Ремусу не составляло труда смотреть в другую сторону, пока Мародеры его преследовали, да и не отворачиваясь легко было думать: «Может, я и оборотень, но, по крайней мере, я не он». Даже в тот день С.О.В., отвращение, которое он испытывал к поведению своих друзей и к своему собственному, никогда не было связано с тем, что они ранили Снейпа, только с тем ущербом, который они причиняли себе и Лили. Но сейчас? Сейчас Ремус чувствовал неприятную волну стыда и вины при мысли о тех событиях, и не потому, что обидел Лили, не из-за того, во что превратились он и его друзья, — просто мальчик стал свидетелем, как Снейп оказался чем-то большим, чем слизеринцем, с упорством вынюхивающим секрет оборотня, большим, чем олицетворением всего, что Ремус с друзьями когда-либо ненавидели в мире. Внезапно Снейп оказался обычным шестнадцатилетним парнем, который заботился о возможно единственном друге Ремуса, был рядом с ней в трудную минуту так, как это было необходимо, и даже больше, что проливало очень неприятный свет на поступки гриффиндорца в школе. Он тряхнул головой, прогоняя эти мысли, потому что сейчас они были до смешного неуместными, и подошел к ним, нежно поглаживая спину Лили в знак поддержки. Острый слух уловил бормотание подруги — «как он мог так поступить?», «я не понимаю», «ненавижу его» и «почему?» — и его сердце сжалось от боли за нее. Ремус был слишком мал, чтобы помнить, как нападение оборотня чуть не разрушило его собственную семью, но он помнил, как боялся оказаться причиной несчастья своих родителей, и ему казалось, что девушка тоже это чувствует, по крайней мере частично. В конце концов, какой ребенок несчастливых родителей этого не ощущал? Через некоторое время Лили успокоилась настолько, что отстранилась и промокнула глаза подолом рубашки. Снейп поймал ее запястье, прежде чем она успела вытереть им сопли и окончательно испортить ткань. Шмыгнув, она взяла предложенную Ремусом бумажную салфетку, которую он успел стащить с ее туалетного столика, и высморкалась в нее. Девушка выглядела даже хуже, чем раньше: глаза налились кровью и покраснели, щеки покрылись пятнами и опухли, волосы вспотели и прилипли к лицу и шее. — Петуния закончила высказываться? — догадался он по звуку захлопнувшейся входной двери, который до них донесся. — Мне кажется, она знала или, хотя бы, догадывалась. Думаю, она тоже больше не могла притворяться. Наверное, я единственная, кто ничего не замечал, — заключила девушка, и по ее щекам пролилось еще несколько слезинок, которые Снейп вытер уголком мокрой салфетки. Звук тяжелых шагов эхом разнесся по верхнему этажу, и Лили вздрогнула: кто-то поднимался по лестнице. На мгновение они замерли в тишине, ее широко распахнутые зеленые глаза уставились на дверь. Затем она резко встряхнула головой и схватила Ремуса за рукав. — Я сейчас не могу здесь находиться. Пожалуйста, Сев. — Дерево? Лилли кивнула в знак согласия. В итоге Снейп первым полез вниз, похожий на паука-переростка с этими своими длинными руками и ногами, хотя он, похоже, знал, что делает: шагнув немного влево к небольшому выступу, парень дотянулся до единственного дерева на заднем дворе — судя по всему, печально известного старого дуба. Запрыгнув на ветку и спустившись на землю, он сразу же поспешил обратно к дому, чтобы быть наготове, если Лили поскользнется. Однако рыжая оказалась не менее ловкой, чем Снейп, и спустилась вниз несмотря на невысохшие слезы, причем получалось у нее даже лучше. Ремус притормозил только для того, чтобы захватить плед с ее кровати и несколько одеял, а также пакетик волшебных закусок, которые они купили в Манчестере, по ощущениям несколько дней назад, и последовал за ними под аккомпанемент стука в дверь. В отличие от них, Ремус предпочел просто свеситься с карниза и спрыгнуть на землю, приземлившись с тихим стуком. Он был не из тех, кто готов куда-то лезть, по крайнем мере, если оставался такой выбор. Снейп вернул ему вещи, и они втроем отправились к месту, которое Лили ему показывала, — к старому дуплистому дереву, где она с другом часто играла в детстве, и которое называла «их местом». Ребята расстелили на пожухлой желтой траве плед, подоткнув одеяла к стволу и уселись смотреть на сухое, печальное русло, где когда-то была их маленькая речка. Снейп, прислонившись к дереву, потянул девушку на себя и Лили охотно сдвинулась, усевшись практически на колени друга, прижалась к его груди, где вскоре вновь заплакала, тихо и обессиленно, просто позволяя слезам течь. Слизеринец в свою очередь несколько неловко обхватил ее руками, но не оттолкнул. Ремус устроился на пледе чуть в стороне, обхватив колени руками и положив на них подбородок, чтобы смотреть на заходящее солнце. Звуки фабрики были достаточно далеко, чтобы не мешать, но все равно придавали всему этому месту некое ощущение присутствия, не характерное его родному городу. Лили в основном молчала, лишь время от времени шмыгала носом. Ремус понял, что не против тишины: разум был слишком занят событиями дня и мыслями о том, что, ему всё больше и больше кажется, будто в мире нет счастливых людей. Угроза войны, нависшей над ними, самобичевания отца и тихая, но постоянная печаль матери, его друзья, так от него далекие, что он чувствовал себя одиноким, как никогда прежде, Лили и ее родители, да даже Снейп с его, как он понял, довольно печальной домашней жизнью… всё это заставляло Ремуса задуматься, возможно ли вообще иметь больше, чем мимолетные моменты счастья, больше, чем здесь и сейчас, чтобы что-то из этого построить. Одно можно было сказать наверняка — Ремус больше не мог полагаться на своих друзей. Если лето ему что-то и доказало, то этот факт. Мародёры, как бы мальчик их ни любил, явно не были теми, кем он их считал. Окей, может, Питер не в счёт. Маленький анимаг — прихвостень по своей натуре, ему проще всё повторять за Джеймсом и Сириусом. Ремус прекрасно это понимал, и не желал Питеру зла. По правде говоря, завидовать там было нечему. Однако письмо что-то значило, он уверен. Но вот остальные двое… Иногда казалось, что они — сами по себе отдельный мир, Джеймс и Сириус, мальчик и его лучший друг, неудержимый комедийный дуэт, позволявший другим двум друзьям присоединиться только ради приколов и поблажек, как он уже признавался сегодня Лили. Сириус так точно не особо парился о мнении Ремуса. Это ранило, и не потому, что они были близки — как ему теперь всё чаще думалось, они с ребятами никогда и не дружили вчетвером, просто друзья Джеймса, тусившие вместе ради удобства, — а потому, что он даже не подозревал, что кто-то из Мародеров может вести себя так пренебрежительно, каким был Сириус по отношению к Ремусу в последние несколько месяцев. Джеймс хотя бы вспомнил про последнее полнолуние учебного года. Сириус же, похоже, так мало заботился о Ремусе, что не совершенно не думал об его пушистой проблеме, только если не хотел отомстить слишком любопытному мальчишке, с которым они враждовали много лет. Прижавшись щекой к коленям, Ремус изучал Лили и Снейпа: девушка, очевидно, все еще пребывала в своем собственном мире, скорбя о разрушенной семье, а мальчик выглядел полностью поглощенным заботой о ней. Когда хоть кто-нибудь из его друзей так переживал о Ремусе, уделял ему столько внимания? Да, они научились превращаться в животных, чтобы помочь с волком, но что потом? Отвернулись и позволили ему бродить по округе под присмотром собаки и оленя. Если бы Лили научилась этому мастерству, она бы попыталась с его помощью успокоить зверя, сделать его более ручным или, по возможности, держала за запертыми дверьми в безопасности. Ремус знал, что идея подарить волку свободу раз в месяц положительно сказывалась и на нем самом: парень меньше уставал и лучше фокусировался весь оставшийся месяц, почти не нервничал при приближении луны. Но цена этой свободы была слишком дорога, и он не был готов ее платить, не хотел никогда и ни за что, и мальчики это знали с того самого дня, когда вычислили оборотня. Они знали, но Сириус не только с легкостью им воспользовался, чтобы отомстить Снейпу, но и дал понять Ремусу, что тот ведет себя неразумно, как будто не его чувство безопасности нарушили, не его доверие предали. — Ремус, — голос Лили вернул его на берег реки. Он перевел на нее взгляд, не поворачивая головы. Ночь неуклонно подкрадывалась, и в лучах заходящего солнца ее волосы казались почти огненными, резко контрастируя с бледным лицом и усталыми глазами. — Мне так жаль. Ты не должен был этого видеть. Сначала Петуния, а теперь еще и это. — Не извиняйся, Лили, не нужно, — ответил он. — Ты ни в чем не виновата. — Я должна была заметить, должна была… Петуния, она все это время так странно себя вела, и я знала, что что-то изменилось, на нее всё это не похоже, но я думала… думала, что просто упускала из вида, как она… а на лестнице, когда я ей сказала, она выглядела… будто я макнула ее головой в кучу экскрементов, о которой она догадывалась, но изо всех сил старалась притвориться- нет, убедить себя, что ее там нет. — А что с вашей матерью? — спросил Снейп, глядя на ее макушку. — Не знаю, — ответила Лили, покачав головой, щека потерлась о грудь Снейпа. — Ее не было дома, когда мы вернулись. Но папа сказал… Папа сказал, что она знала, но не хотела знать. Может… может, это семейная черта, как думаете? Притворяться, что того, что нас не устраивает, не существует. У них же хорошо получается, да? Может, и у меня тоже. — Разве это важно? — Конечно, важно! Я такой быть не хочу! Не хочу быть человеком, который притворяется, будто у него крепкие и здоровые отношения, хотя на самом деле это не так, не хочу быть человеком, который говорит одно, а думает другое! — Разве твой отец не старается больше так не делать? Лили посмотрела на него с предательской обидой в глазах, и Ремус вздохнул. — Тебе нужно с ними поговорить, Лилс, нужно разобраться, иначе это сожрет тебя изнутри. — Я не смогу. — Сможешь, — настаивал Ремус, полностью поворачиваясь к ней. Зеленые глаза, покрасневшие и скрытые под опухшими веками, полные тоски, встретились с его, и Ремус точно знал, что ей нужно услышать, что ей всегда нужно было услышать в таких ситуациях. Может, он все-таки начал лучше разбираться в дружбе? — Конечно, ты сможешь. Ты самый сильный человек, которого я когда-либо встречал. У тебя получилось с Петунией, получилось со Снейпом, а теперь ты сделаешь это и со своими родителями. — А ты что думаешь? Сев? Снейп состроил слегка кислую гримасу, которую Ремус за последнюю неделю научился определять как скорее привычку, чем настоящую эмоцию, и кивнул. — Я согласен с Люпином. Молчать не вариант. Лили фыркнула и прижалась к горлу Снейпа, выглядя изможденной и измученной. С быстрым наступлением темноты Ремус не думал, что она долго продержится. — Я даже не знаю, что ему сказать. — Не думай об этом сейчас. Завтра, когда ты немного отдохнешь, ты поймешь. Ее рука сдвинулась с колен, пальцы протянулись к другу, и Ремус их схватил, немного потные, но мягкие и нежные. В том, чтобы держать руку девушки, присутствовала сила, которой парень дорожил, потому Лили единственная, кто когда-либо по-настоящему его отстаивал, выступал против него и за него. Ремус не мог не думать о ней как о ком-то центральном, важном в его жизни, и теперь, когда девушка в нем нуждалась, он возвращал ей услугу. — Спасибо, Ремус. — Ты с этим справишься, Лилс, я знаю. — Надеюсь. _________________________________________________ Лили вскоре уснула, свернувшись калачиком на коленях и груди Северуса. Люпин продолжал держать её руку даже после того, как плечи девушки поникли и дыхание выровнялось, и слизеринцу пришлось с трудом подавить горькую ревность. Не из-за того, что она держала другого мальчика за руку, эта часть легко заглушалась немалым весом, от которого нога уже начинала неметь, и теплом, по ощущениям плавившим его изнутри. Нет, ревность проистекала из того факта, что именно Ремус чертов Люпин так хорошо с Лили дружил, что знал нужные слова, когда Северус не знал, понимал дилемму подруги, когда Северус не понимал. А всё, что он сам мог для нее сделать, и сделал, — держал рот на замке, пытаясь придумать, что бы такого сказать и не попасть впросак. Она, вероятно, никогда об этом не узнает, что было хорошо, но в то же время совершенно, абсолютно далеко от хорошего. Мерлин, Северус ненавидел чувствовать такое противоречие, быть в разногласии со всем, что он когда-либо считал для себя приемлемым. И все же вес и тепло девушки, доверчиво спящей в его объятиях, стоили тех неудобств и боли, которые парень испытывал. И Северус цеплялся за них, как за спасательный круг, потому что где-то в промежутке между их нерешительно переплетенными в поезде из Лондона пальцами, и поцелуем в щеку, которым Лили его одарила всего несколько дней назад, он понял, что готов пойти, даже не протестуя, на всё ради неё, стоит ей только попросить. И это включало в себя поиски способов спокойно играть в настолки и сидеть на их месте с мальчиком, которого он одновременно одинаково ненавидел и боялся. — Она заслуживает лучшего, — негромко пробормотал Люпин, видимо, думая, что Северус его не услышит. — Я всё еще не могу в это поверить, — признался он, удивляясь собственному голосу. Лили была в приоритете с тех пор, как Люпин за ним примчался, но теперь, когда она относительно успокоилась, до него наконец дошел весь масштаб ситуации, причем на новом уровне. Эвансы на протяжении многих лет олицетворяли в его глазах идеальный брак, идеальную семью. Северус с раннего детства знал, что его собственная семья совсем не в порядке, что родители относятся к нему и к друг к другу не так, как следовало, но у него не было по-настоящему достойного примера перед глазами, пока Лили, взяв его под крыло, не привела к себе домой. Они всегда казались такими гармоничными, такими влюбленными. Неужели за последние два года так много всего изменилось, что они оказались на грани развода, что они были друг другу неверны? Северус не мог не задуматься, существует ли тогда вообще такое понятие, как счастливый брак, счастливые отношения. Если даже самые крепкие терпят неудачу, не обречены ли они все с самого начала? Он не хотел подобного, отчаянно не хотел, ведь в этом году парень уже был близок к потере Лили, и не думал, что сможет пережить это снова. — Ты же знал их раньше, — произнес Люпин, скорее утверждение, чем вопрос. Он не собирался отвечать, не собирался посвящать Люпина ни в одну из своих мыслей — ненависть и ревность ему не позволяли. — Знал. Они был- они выглядели счастливыми. — Мне так не показалось, — покачал головой гриффиндорец. — Судя по тому, чему я был свидетелем в последнюю неделю. Не… не прям плохо, я и не предполагал, но… какие-то они отчужденные. Тихие. Не открыто нежные, как мои родители. У счастливых людей обычно не так всё устроено, но они и не ужасно несчастные, как, мне кажется, бывает в семьях. Северус фыркнул, поморщившись от этой мысли. — А как оно бывает у счастливых людей? — спросил слизеринец риторически, потому что был таким уставшим, таким эмоционально истощенным, к тому же видимо, ебись оно всё, при всей той ненависти, злости и, да, страхе, которые он к Люпину испытывал, никого другого, с кем бы он мог о подобном поговорить не было. Ради Лили он не смел просто выбросить всё это из головы, как поступал со всем остальным, что когда-либо его беспокоило, потому что Дамблдор его образумил за месяцы их встреч, объяснил, что нет такого понятия, как «чокнулся», когда дело касается эмоций. Мальчик все еще чувствовал, что ходит вокруг Лили на цыпочках, что их дружба продолжает висеть на тонкой ниточке, которую ему предстояло во что бы то ни стало сохранить. А неумело ей помогать, хотя, может, уже не так неуклюже и неловко как раньше, или, не дай Мерлин, быть невнимательным или непостоянным, когда она так нуждается в его внимании и собранности — об этом и речи не шло. Он ненавидел, что Ремус ебучий Люпин сидел рядом и держал Лили за руку, но Северус хотя бы был здесь, с девушкой спящей в его объятиях, с надеждой, от которой он, как ни старался, не мог избавиться, потому что только она помогала ему через всё это пройти, серебряная лань, которая никогда, никогда не потеряет свой блеск. — Не знаю, — ответил Люпин. — Не уверен, что вообще бывает. В какой-то степени это было облегчением: если не существует нормы, не существует стандарта, то, возможно, в конце концов все закончится хорошо. — Снейп. Когда Северус посмотрел на Люпина, на лице другого мальчика отразилась пугающая серьезность, с которой он не знал, что делать. Она мгновенно заставила его насторожиться, потому что ничего хорошего из этого взгляда не выйдет, особенно на лице Люпина. — Я искренне сожалею о том, что произошло в феврале. Я даже не представлял, что Сириус может до подобного додуматься, и мне жаль, что он так легко отделался. Я никогда, никогда не хотел- — Но почти сделал, — перебил его Северус, гнев поднимался, как прилив, компенсируя страх, сковавший грудь. Когда дело касалось Лили, он мог закрыть глаза на то, что Люпин оборотень, но не тогда, когда мальчик сам поднимал эту тему, ужасные воспоминания о той ночи пытались вырваться на поверхность, а страх не считал важным, что луна новая и сейчас он в безопасности. — Думаешь, мне не плевать, чего ты там хотел — усмехнулся он. — Чего ты- — Нет, — прервал его Люпин, и рот Северуса захлопнулся со звучным щелчком зубов. — Я понимаю, что это не так важно, но я мало что могу сделать, кроме как извиниться. — Ты мог заставить их остановиться. Ты мог заставить их остановиться в любой момент за последний год, но все, что ты делал, притворялся, будто ничего не происходит. Но ты ведь не за это извиняешься, правда? Нет, конечно, нет. Ты извиняешься только за то, за что, как ты знаешь, не несешь прямой ответственности. — Об этом я тоже сожалею. — Слова прозвучали мягко, но уверенно, обрывая паруса гнева Северуса. — Что бы между нами ни происходило, я должен был иметь… мужество и честность, чтобы их остановить до того, как всё зашло настолько далеко. Хотел бы я отмотать назад и остановить их, хотел бы, и уже дорого за это заплатил, поэтому я… Я не позволю тебе забить. Тебе тоже не следовало обострять ситуацию, ты не должен был идти на поводу у Сириуса с Гремучей Ивой и проходом, так что не притворяйся, что ты невинная и безупречная жертва, а я нет. Я тебе не позволю. — Не позволишь мне? — Нет, — и на этот раз слово было сказано с такой твердостью, какой Северус никогда не видел и не слышал от Люпина. — Нет, не позволю. Ты меня презираешь, а я тебя, это вряд ли изменится, но ради Лили нам с тобой придется найти общий язык, и я готов на это пойти, но, ей-богу, не я один должен сотрудничать. Тебе тоже придется внести свою лепту, если только не хочешь, чтобы она из-за нас расстраивалась и была вынуждена постоянно выбирать. Северус заскрипел зубами, на мгновение представив, как было бы приятно высказать Люпину в лицо всё, что он думает. То, что другой мальчик прав, только больнее посыпало солью раны. Проблема в том, что он прав. И с этим ничего нельзя было поделать, как бы ни хотелось Северусу. — Ладно, — протянул мальчик сквозь стиснутые зубы. Последнее, что он хотел - играть с Люпином честно, но ради Лили парень был готов на все, даже на это. Он обещал ей вежливость. Мог проявить и сговорчивость, если ей это было нужно, особенно сейчас. — Но не смей поднимать эту тему снова. — Уговор, — согласился Люпин. — Но тогда и тебе больше нельзя использовать это против меня. Я виноват не меньше, чем ты, — перебил он возражения Северуса так же аккуратно, как это обычно делала Лили, что только сильнее его расстроило. — Я это отпускаю, и ты отпускаешь. Мы оба. Что ты будешь делать с остальными — твое дело. — Ну конечно, — ответил Северус, вложив в свои слова максимум сарказма. — Если ты не заметил, я сейчас для них персона нон грата, — выдавил Люпин сдавленным голосом, наполненным хрупкостью, которую он попытался скрыть, но не смог. Похоже, что бы там между ними ни произошло, это правда гораздо серьезнее, чем Северус думал. Ему казалось, Лили преувеличивает, но, видимо, нет. — И мне не очень хочется их перед кем-то защищать. Лили что-то пробормотала и слегка сдвинулась на груди Северуса, взгляд упал на ее пальцы, все еще переплетенные с пальцами Люпина. Победа обернулась во рту пеплом. — Так значит, Лили просто замена тем кретинам, которых ты называл друзьями? Они тебя выкинули, и ты начал подлизываться к ней? Я не позволю тебе ее использовать, только потому что у тебя кишка тон- — Почему? Потому что эта роль уже занята тобой? — Заткнись! — Я прав? Другим твоим друзьям на тебя наплевать, да? Где они были, когда Сириус и Джеймс на тебя взъелись? В тот последний раз, когда они- Он замолчал, испуганно дернувшись, как раз в тот момент, когда Северус достиг точки кипения и приготовился стряхнуть с груди надоедливый груз, чтобы ударить Люпина. Надоедливый груз поерзал и застонал, и его внезапно осенило, как близок он был к тому, чтобы действительно спихнуть с себя Лили. Спящую Лили, которая доверяла настолько, что заснула в его объятиях. Лед застыл в жилах от мысли, как близко он подошел к тому, чтобы снова все испортить, и именно тогда, когда она начала доверять ему и полагаться на него в таком важном деле, как эмоциональная поддержка. Он едва всё не испортил, потому что позволил Люпину выбесить себя двумя фразами. Потому что не контролировал свой гнев. Тяжело дыша, Северус потянулся ко всему, чему Дамблдор успел обучить его в Окклюменции. Ключевым моментом было разделение, и сейчас он в нем нуждался, чтобы отбросить все, что Люпин мог бы использовать против него. Внутреннюю магию после стольких лет практики легко было нащупать, но вот мысленно упаковать воспоминание о том ужасном дне и погасить горькую кислоту гнева было уже сложнее. На самом деле сложнее, чем всё, что он когда-либо пробовал с директором. У Северуса не получалось заземлиться достаточно и отпустить гнев, не получалось найти ничего, что он мог бы использовать, чтобы сосредоточиться и отвлечься. Он все равно попытался. Смог с концентрацией, сможет и без нее. Парень сумел создать телесного Патронуса в шестнадцать, раньше всех своих одноклассников, несмотря на всю ненависть, гнев и обиду, которые испытывал. В сравнении, это было ничто, абсолютное ничто. Медленно, но верно, не позволяя себе слишком задумываться, Северус загнал воспоминание вниз, вниз, вниз, в тёмные уголки своей психики и использовал магию, чтобы удержать его на глубине, создав слизистый пузырь из беспокойства, страданий и прощения Лили в качестве щита, для себя и против себя, — не такой щит, какие он делал раньше, но лучше у него сейчас всё равно не получится. Гнев уменьшился, когда воспоминание оказалось надежно упрятано, и он смог сосредоточиться на очищении разума от остального: от жгучего самоуничижения, ведь его понятие о дружбе было каким-то неправильным и извращенным, от кажущимися искренними извинениями Люпина, напомнившими ему, что одни только слова, какими бы искренними они ни были, никогда не искупят вину, и от сжимающего желудок страха, что оборотень прав, что Лили всего лишь костыль, спасательный круг, отчаянная попытка не быть одиноким в этом мире. Это не так. Серебряная лань — доказательство, что то, что Северус к ней чувствовал, было большим, было лучшим, было чистым. Серебряная лань была той его частью, которая принадлежала Лили, полностью, абсолютно, и это, возможно, единственная хорошая его часть, единственная чистая и невинная его часть, какой бы маленькой она ни была, и он эгоистично отказывался видеть в ней что-то иное — он любил Лили, как, по его мнению, никто и никогда не любил другого человека, и все остальное не имело значения. Он хотел бы, чтоб не существовало этих дурацких ограничений на магию для несовершеннолетних или чтобы он был на полгода старше, потому что ему отчаянно захотелось наколдовать серебряную лань и провести пальцами по её зыбкой мордочке, потянуться к ней, позволить ей помочь ему обрести то внутреннее спокойствие, которого он до обучения чарам Патронуса не знал. Лучшее, что он мог сейчас сделать — вспомнить, что он это умеет. Помогало еще то, что Лили тёплым грузом лежала в его руках, привязывая к хорошему и не давая провалиться в тот колодец негатива, в котором он тонул годами. — Лили — мой друг, — произнес Люпин гораздо тише, чем до этого. Северус подумал, что другой мальчик, скорее всего, тоже забыл, что девушка еще здесь. — Возможно, единственный мой друг, и я ей дорожу. Я не позволю тебе это запятнать. — А я не позволю тебе причинить ей боль. — Думаю, это уже ей решать. Северус зашипел от досады. Злость, которую, по его мнению, он должен был при этих словах почувствовать, не проявлялась в полную силу, что выводило его из равновесия. Окклюменция работала, но парень не учел, что не умеет отвечать на подобные выпады без гнева. — Я мог бы сказать тебе то же самое, Снейп. — Я б никогд- — Ты уже, — перебил его Люпин. — Ты назвал ее «грязнокровкой» на глазах у половины школы, когда она пыталась тебе помочь. Если ты думаешь, что это был- — Нет, — прошептал он, закрывая глаза перед тем, от чего не мог убежать. Но щиты к счастью выдержали, потому что он не сможет пережить тот ужасный день снова, не так скоро. — То, что я сделал, непростительно. — Но она тебя простила, и я решил доверять ее мнению. Так почему ты не можешь доверять ее мнению о нашей с ней дружбе? — Потому что ты Темный, а она… Он практически почувствовал, как Люпин вздрогнул от его слов, сжав руку Лили. — Но это не моя вина, — сказал мальчик, в его словах звучало отчаяние. — Ты тоже Темный. Ты вообще Темную магию изобретал, так почему ты ее достоин, а я нет? — Я и не достоин. — Но не отпустишь ее. — Нет, я… — Снейп, я понимаю, что ты и ненавидишь меня, и боишься, правда. - Последовавший за этим смех был полон самоуничижения и ненависти к себе, полон страдания, и даже закрыв глаза, Северус не мог его не слышать, как сильно бы ни хотелось. Рыбак рыбака. — Но Лили — единственный человек в моей жизни, кто никогда не смотрел на меня и не относился ко мне иначе, чем я есть, и она никогда не хотела использовать мой секрет против меня или в своих корыстных целях. Она — мой лучший друг. Я не отпущу ее, чем бы ты в меня ни кинул. Я никогда и ни за что не боролся в своей жизни, но сейчас буду. Так что либо ты это принимаешь, и мы находим способ сосуществовать как ее друзья, либо на твоей совести будет драка, и я не уверен, что Лили это оценит. Худшим было то, что все эти слова Северус мог чувствовать на своем языке, потому что и для него они правдивы. Лили всегда была ему другом, независимо от состояния его одежды, цвета его синяков, мерзости его языка, неблагополучия его семьи. Возможно, в последние два года она использовала его эмоции, чтобы им манипулировать, но Северус верил, что делала она это не нарочно, не для того, чтобы причинить ему боль, и девушка уже искупила свою вину. Лили его простила, хотя парень знал, что для нее это что-то непростительное. Нехотя, с отвращением на лице, он сказал мальчику-оборотню с песочными волосами: - Ради Лили. Как бы неприятно это ни было (на самом деле он это ненавидел), слова прозвучали окончательно, как подпись под контрактом. Нравится ему это или нет, но он взял на себя обязательство, и своими словами привязал к нему крепче, чем Непреложным обетом.