The Path Not Tread // Непроторенная тропа

Избежать неизбежного

Лили, вздрогнув, проснулась в кромешной темноте. Ей было жарко и больно, лицо покрылось коркой от слез, а окружающее пространство ощущалось тесным. Сглотнув, девушка замерла, пытаясь сориентироваться, и с вялым оцепенением осознала, что в волосах копошится нечто острое. Слегка поморщившись, рыжая протянула руку вверх и коснулась пальцами чего-то мягкого, уши наполнила странная трель. О, заторможено подумала она, точно, Архимед. Маленький совенок, которого Лили купила этим утром — неужели меньше суток прошло с тех пор, как она вместе с Ремусом смеялась обсуждая любимый мультик детства? — осторожно перебирал ее волосы. Как только он понял, что хозяйка проснулась, то издал тихое, но очень знакомое уханье, похожее на лошадиный фырк, и неуклюже передвинулся в поле зрения девушки, чтобы ей было удобнее нежно гладить пушистые перья. Шевельнув пальцами другой руки, Лили обнаружила, что они крепко переплетены с чьими-то еще. Пришлось несколько раз моргнуть, чтобы разлепить опухшие веки, но в конце концов она разглядела длинные черные волосы, наполовину занавесившие знакомое, дорогое лицо лучшего друга, настолько расслабленное во сне, что дыхание перехватило в горле. Девушка много лет не видела Северуса спящим, забыла, как часто он хмурится или гримасничает в каждый момент своей жизни, как жестко обычно держится. В таком состоянии, расслабленном от сна, в чертах друга присутствовала невинная привлекательность, от чего ей захотелось прикоснутся к его скулам, бровям и кончику носа (глазам и губам тоже, но это слишком интимно, Лили о таком и не думала). Поерзав, она откинулась назад, плотно прижавшись к чему-то очень теплому и слегка бугристому, и это что-то слегка поерзало в ответ, после чего раздался громкий выдох. Ремус. Они лежали спина к спине, мальчик спал. Вытащив свою руку из пальцев Северуса, Лили перевернулась на спину, и Архимед, чьи острые когти заставили чуть вздрогнуть, запрыгнул на нее, видимо вполне довольный, потому что сразу же устроился между ее грудей. Большие желтые глаза блестели в темноте, наблюдая. — Спорим, ты не этого ждал, когда встретил меня сегодня утром, — прошептала Лили своему новому питомцу, вытирая с лица остатки слез. Она чувствовала себя опустошенной, выжатой. Первая взрывная волна прошла, и ей, поспав, удалось немножко дистанцироваться от проблемы: больше не хотелось плакать, плакать и плакать без остановки. Впрочем, это мало что меняло. Семья распадалась, ничего уже не будет как прежде. Девушка не знала, что ей делать и куда податься. Как бы ни было до сих пор, как бы напряженно и скованно они себя ни вели в последние недели, теперь всё разрушено, и Лили знала, обратно это не собрать. Что бы ни сделал отец, что бы ни знала мать, не имело значения, коснется каждого, и сестер тоже, назад пути не будет. Северус справа от нее пошевелился, придвинувшись чуть ближе. — Лили? Спи, — пробормотал друг в полудреме. Его пальцы погладили ее руку и запутались в рукаве. Но он, кажется, даже не заметил. — Который час? — Поздний. Она тихонько фыркнула и почувствовала, как Ремус перевернулся на другой бок. — Не спишь? — спросил он, тихо вздыхая. — Выспалась. Было что-то неземное, почти священное в том месте, где она сейчас лежала, под звездами, с двумя спящими мальчиками, защищающими с двух сторон, и теплым птичьим весом на груди. Лили не хотела засыпать и пропускать всё это, хотя глаза щипало, а тело и душа требовали отдыха. — Мама и папа знают, что мы здесь? — Мгм, — отозвался Ремус с закрытыми глазами. — Я сбегал и сказал им. Снейп присматривал за тобой. — И никаких разрушений? — пробормотала она, заторможенная. — Мы пришли к взаимопониманию, — ответил Северус, слегка потираясь носом о ее плечо, как если бы тот чесался. — Ты как? — Лучше. Прости, что залила тебя слезами. — Ты всегда можешь залить меня слезами, — просто ответил он. Вздохнув, Лили склонила голову, чтобы их лбы соприкасались, а дыхание смешивалось, и закрыла глаза. Вытянув руку в другую сторону, переплетая пальцы с Ремусом, она наконец почувствовала себя в достаточной безопасности, чтобы попытаться забыть обо всём до утра. __________________________________________________ Лили нашла маму на кухне, та стояла над раковиной, заполненной чистой посудой. Открытые дверцы шкафов зияли пустотой, кухонная утварь валялась по всей комнате аккуратными кучками. Архимед тихонько защебетал, прижимаясь всем своим крошечным телом к ее груди, и именно эти звуки вывели Монику из транса. Лили посадила совёнка на ближайший стул, а затем пересекла комнату и крепко обняла мать. Та ответила на объятия с отчаянием, которого Лили никогда от нее не видела, от чего у девушки защемило сердце. — Мне так жаль, мам. — Ничего страшного, Лили. Все будет хорошо. Отстранившись, рыжая покачала головой. — Не притворяйся, пожалуйста. Не будет. — Мы с твоим отцом во всем разберемся. — Мам… — облизнув губы, Лили взяла ее сморщенные от воды руки в свои. — Мам, ты была до этого счастлива? — Достаточно счастлива. — Не то же самое, что просто счастлива, — тихо возразила Лили. — Ты знала? Моника отвернулась обратно к раковине. Схватив губку, начала энергично оттирать сковороду, и так, по всем признакам, чистую. — Где ты была всю ночь? Твой друг к нам заходил, настаивал, чтобы мы оставили тебя в покое. Я считала его достойным молодым человеком, но теперь мн- — Мама, не меняй тему, — оборвала ее Лили. — Ты знала? Моника шлепнула руками по грязной воде. — Что ты хочешь от меня услышать, Лили? Знала ли я о ней? Знала ли я, что он уже несколько месяцев, а может даже и лет, планировал меня бросить? Знала ли я, что вся моя жизнь фикция? — Хоть что-нибудь. Всё про всё, — взмолилась девушка. — О чём ты вообще знала? По словам папы, проблемы у вас начались уже очень давно. Какие проблемы, мам? — Я не знаю. Твой отец… видимо, для него все изменилось. Того, что было у нас, уже не хватало. С мужчинами такое случается, кризис среднего возраста. Отказываются от хороших мест в престижных университетах, настаивают на семейной терапии, никогда не бывают счастливы, хотят новой жизни. Лили открыла было рот, но заколебалась, вспомнив совет мальчиков как следует обсудить ситуацию с отцом. Мама явно не желала сейчас ни о чем говорить, а Лили не чувствовала себя вправе настаивать, потому как не знала, что там происходило с ее родителями последние год или два. Моника упомянула консультации, что само по себе было новостью для дочери. Петуния писала несколько месяцев назад, что их отец отказался преподавать в Бристольском университете, и он явно больше заинтересован в должности в Манчестере, так что дело не только в переезде из Коукворта. — От кого письмо? — спросила мама, сменив тему, пока Лили размышляла, что ей делать. — А? — Сова, дорогая. Кто-то из девочек отправил письмо? — Что? О, нет, Архимед мой, я купила его вчера в Манчестере. — Ты не говорила, что хочешь нового питомца. — Я и не хотела. Просто мы заглянули в магазин пока гуляли, я его увидела и решила, что он мне очень нужен. Северус притащит вещи позже, клетку и всё такое. Продавец их уменьшил, поэтому сначала нужно увеличить их обратно. — Лили, что касается твоих друзей — возможно, будет лучше, если Ремус вернется домой пораньше. — О! Я… Сердце Лили сбилось с ритма при мысли, что она может потерять свою опору. С одной стороны, девушка понимала, что так будет лучше, поскольку это дело их семьи, и присутствие постороннего свидетеля несколько неуместно. С другой стороны, она так не хотела, чтобы Ремус уходил. Северусу, несомненно, в этом доме тоже не обрадуются, и Лили даже представить себе не могла, что останется здесь одна, пока родители ругаются. Враждебность Петунии точно вернётся на прежний уровень, ведь именно из-за них они в первую очередь и рассорились. — Я с ним поговорю, — неопределенно пообещала она, пытаясь выиграть время, чтобы обдумать всё еще немного. Оставив мать с ее навязчивой уборкой, девушка направилась в кабинет к отцу. Последний выглядел мрачным и печальным, хотя глаза его загорелись приглушенной надеждой, стоило ему увидеть, что постучалась Лили. Та посадила Архимеда на маленькую птичью жердочку, где каждое утро отдыхали совы из «Ежедневного пророка», и он, едва слышно щебетнув, снова погрузился в сон. — Новый питомец? — спросил отец. — Архимед. Купила его вчера в Берлоге Боггарта. — Очаровательный. — Мхм. Вы с мамой согласились отпустить меня на всю ночь. Стивен пожал плечами. — Моника, конечно, идею не одобрила, но тут я решил настоять. Ремус был прав, ты нуждалась во времени и отдыхе, которые не получила бы, оставшись прошлой ночью дома. Я доверяю и ему, и Северусу в вопросах заботы о тебе, и, в отличие от твоей матери, не зациклен на том, что вы подростки. Вы достаточно взрослые, а если между вами что-то и происходит, то ты, я уверен, трезво оцениваешь ситуацию. К тому же, по меркам вашего общества, уже меньше чем через полгода ты станешь совершеннолетней, и я все равно потеряю право голоса. Тебе стало лучше? — Да, это помогло, — честно ответила Лили. — Спасибо. Теперь я готова поговорить. Отец тут же отвернулся от стола и предложил ей сесть в кресло, что Лили и сделала, поджав под себя ноги и подтянув колени к груди. То отвращение, которое она вчера ощутила, застукав его, исчезло. Но обида и разочарование остались. Девушка никогда не думала, что начнет испытывать подобное к отцу. Внутри всё болело от необходимости облегчить эти чувства, утихомирить их. Лили не знала, получится ли после вчерашней катастрофы, но попробовать хотелось отчаянно. Она чувствовала себя такой маленькой, глупой, неопытной. Но это нормально. Если бурная дружба с Северусом и последние три месяца чему-то ее и научили, так тому, что отношения с очень дорогими людьми стоят любых неловкостей и неудобств. — Ты говорил, у вас с мамой были проблемы. Когда они начались? — Тут наши мнения расходятся, но, как по мне, примерно тогда же, когда мы узнали, что ты волшебница. То есть, около шести лет назад. — Так давно? — выдохнула Лили. — Нет, я немного о другом, — прервал ее отец. — Тогда у нас случился один из самых серьезных споров по поводу твоего поступления в Хогвартс. Ты уже несколько лет твердила, что ведьма, с тех пор как подружилась с Северусом, но я, честно говоря, не верил, пока профессор МакГонагалл нам не продемонстрировала. Я не хотел, чтобы ты уезжала. Моника же настаивала, что для тебя так будет лучше. — Но почему? Я же хотела поехать, и мне в любом случае пришлось бы учиться контролировать собственную магию. — После стольких лет, на самом-то деле, не так уж и важно почему. Мне казалось, ты будешь слишком от нас изолирована, не сможешь потом поступить в университет. Ты же знаешь, я всегда хотел, чтобы в своем образовании ты продвинулась как можно дальше. — В магии есть мастерство, пап, — заметила Лили. — Как я уже сказал, сейчас это не важно. Ты поступила в Хогвартс, и дело с концом. Но для меня именно тогда всё и началось, когда я понял, что моя жизнь меня больше не устраивает. Долгое время это не сильно беспокоило. Поймешь, как только начнешь работать: ежедневная рутина — мощная штука. Погружаешься в нее, привыкаешь к ней, не задумываешься. Какое-то время я думал, что всё пройдет, что это нормально для моих лет. — Мама сказала, у тебя кризис среднего возраста. — Может она и права, — ответил Стивен, пожав плечами. — Я так, конечно, не считаю, но вряд ли могу быть объективным. — Так чем ты был недоволен? — Вскоре после твоего отъезда в Хогвартс я осознал, что мне не с кем по-настоящему поговорить в доме. Не о повседневных мелочах, вроде погоды, наших обязанностей или новостей, разумеется. Речь про интеллектуальные разговоры — о политике, обществе, истории, книгах и остальном. В какой-то момент я понял, что всё чаще предпочитаю оставаться в кампусе, чтобы обсудить свои учебные программы со студентами или на прогулках с другими профессорами. Я скучал по тому, как ты постоянно меня о чем-то спрашивала, скучал по энтузиазму, с которым мы болтали обо всём, что приходило тебе в голову. У нас с Моникой были такие разговоры в начале, но в какой-то момент, примерно с рождением Петунии, постепенно сошли на нет. Боюсь, ее интересы тихонько сменялись, пока не начали расходиться с моими. — Но это всего лишь разговоры, пап. Как они могут заменить любовь? — У тебя еще не было серьезных отношений, Лили. Когда появятся, станет понятнее. Эмоции в основном просты: они либо есть, либо их нет, и тут мы мало что можем сделать, чтобы себя изменить. Отношения — это постоянное укрепление и улучшение связей между тобой и другим человеком. Многие люди не осознают — я вот точно не осознавал, когда мы с Моникой поженились, — но эта работа никогда не прекращается. Брак — не какой-то волшебный талисман, который сохранит ваши чувства и вашу связь. Романтические отношения — такие же отношения, как и любые другие, и они требуют работы. Но люди меняются. Ты так сильно изменилась в сравнении с прошлым годом, мне потребовалось время, чтобы это принять. И каждое изменение, которое с тобой случается, в той или иной степени отражается на любых твоих взаимоотношениях. Да, сейчас девушка видела в этом гораздо больше смысла, чем могла бы раньше. — И как изменился ты? — Я начал чувствовать одиночество в этом доме, с Моникой. Жаждал связи, которая выходила бы за рамки базовых эмоций, за рамки той любви, что мы разделяли, а когда я пытался до нее это донести, она, похоже, меня не понимала. Монику всё вполне устраивало, и каждый раз, когда я пытался добиться от нее большего и не преуспевал, приближал меня к тому, что это бессмысленно. Я стал больше общаться с людьми на работе, чаще ходить на университетские мероприятия, организовывать семинары, брать на себя новые исследования, а дома довольствовался тем, что просто делил пространство и… не участвовал. И этим испортил не только наш с Моникой брак, но и отношения с вами, девочки. — О чем ты? — нахмурившись, спросила Лили, у которой голова шла кругом от слов отца. Она инстинктивно уклонилась от предположения, что каким-то образом причастна к разладу между родителями. — Я едва мог дождаться твоего возвращения домой на каникулы из-за наших совместных посиделок. Скучал по ним так же сильно, как и по тебе, постоянно. И ты, конечно же, всегда возвращалась с новыми идеями и новыми историями о мире, частью которого теперь была, мира, который стал частью тебя. И я так жаждал услышать больше, не столько потому, что хотел знать, в какую жизнь мы тебя отпустили, но и потому, что всё это, интересное и новое, взывало ко мне как к академику. Петуния как-то это уловила, хотя я сам долгое время не замечал. Она очень проницательная, только жаль, что ей, похоже, неинтересно бросать вызов самой себе. — Этим она в маму, — пробормотала Лили, вспомнив, как ее бабушка не раз так говорила. — Я пошла в тебя, а она — в маму. — Видимо, дело не только во внешности. Петуния это уловила, и посчитала еще одним доказательством, что мы отдаем предпочтение тебе, и на тебе же и вымещала злость. Я должен был заметить ее неуверенность еще много лет назад. Должен был понять, как мои действия влияют на нее и, соответственно, на ваши с ней взаимодействия. И по отношению к тебе, Лили, несправедливо было ожидать, что ты каким-то образом займешь место Моники в роли, которая так для меня важна, или поощрять то количество внимания, которые мы уделяли твоему обучению и магии в целом, будто это не сказывалось губительно на каждом из нас. — А та женщина откуда взялась? Это когда началось? Стивен вздохнул. — Ты должна понять, Лили, Джокаста — прежде всего мой близкий друг. Наша очень короткая романтическая связь — результат обстоятельств, заставивших меня искать утешения и поддержки в очень трудный период брака. Мы оба сожалеем о случившемся. Она раскаивается в том, что ее поступок ранил мою семью, сначала Монику, а после, поочередно, и вас, девочек. И мне стыдно за причинённую боль, за то, что я разрушил доверие вашей матери, ее веру в меня. Стыдно за то, как всё вскрылось, за то, каким человеком я выгляжу в твоих глазах и в своих собственных. — Но ты сказал, что любишь ее. — Люблю, — подтвердил он с глубокой печалью на лице. — Как я уже сказал, нельзя повлиять на свои чувства, только на поступки. Знаю, ты хочешь, чтобы я сожалел о том, что испытываю к ней, и прости, что не смогу, даже ради нашего блага. Практически всем бы пожертвовал, лишь бы вы с Петунией меня не ненавидели, чтобы наша любовь, наши с вами отношения не стояли под угрозой. Я предлагал Монике посетить семейного психотерапевта, когда впервые заметил, отсутствие коммуникации, по крайней мере на том уровне, который был мне необходим, но ее оскорбила сама мысль, будто я с ней несчастен, и мы оставили эту тему на потом. Именно Джокаста настаивала, чтобы я снова поднял этот вопрос, если хочу сохранить брак. Она первой указала мне — и была права, — как часто я уступаю твоей матери, во всём. Слишком уж всё это… утомительно. На борьбу за свои желания уходило неоправданно много сил, ведь я так редко получал то, чего хотел, и чем чащи наши споры разрешались на ее условиях, тем реже я противоречил. Поэтому после того, как мы с Джокастой согласились, что больше не можем продолжать наши, на тот момент двухнедельные, отношения — а это действительно было немногим больше двух недель, два года назад, клянусь, я не вру, Лили, — горячо заявил Стивен, будто хотел вложить свои слова в самое сердце дочери, — я наконец себе признался, что все идет не так, как должно, и попытался это исправить. — И вы попробовали ходить к психотерапевту? — Несколько месяцев около года назад. Не помогло. Для Моники наши отношения — только наше дело, и она не верит, что посторонний человек, даже лицензированный терапевт, сможет дать какие-то реальные рекомендации или советы, как нам друг с другом жить. Та поездка на Пасхальных каникулах в прошлом году — моя попытка помочь нам восстановить отношения вдали от повседневной рутины. И я действительно пытался, почти целый год после моего… увлечения… Джокастой, но с тех пор, как мы прекратили консультации… Не думаю, что в нашем браком осталось хоть что-то, над чем можно было бы поработать, Лили, а начинать все сначала… Даже если бы я решился, хотя не думаю, что смог бы, я не верю, что Моника понимает необходимость такого шага, или же, возможно, она просто отказывается его признавать. Мне кажется, я больше не понимаю, что происходит в ее голове, и это, если честно, ранит сильнее всего. Чувствую, что мы стали чужими друг другу, и не знаю, как это можно преодолеть. — И ты сдаешься? — грустно спросила Лили, прикусив губу. — Вот так просто? Выдохнув, Стивен откинулся в кресле и провел рукой по лицу. — Буду с тобой честен, любимая, те отношения, что были у нас с твоей матерью в юности, ушли, и не похоже, что они вернутся. Но речь идет не только о нашем браке, но и о нашей семье, включая тебя и Петунию. Я в курсе какое клеймо накладывает развод на детей в немагическом мире, но не уверен, как это может повлиять на тебя в волшебном. Но именно от этого я и буду отталкиваться, возможно, в первую очередь. — О чем ты, папа? — О том, что… ну, о том, что если вы с Петунией не согласитесь с разводом, то мы с твоей мамой найдем другое решение, которое устроит нас всех. У Лили отвисла челюсть, и она в шоке откинулась на спинку стула. Первой ее мыслью было, что все страдания, начиная с того момента, когда она увидела отца, держащегося за руки с той женщиной, и до сегодняшнего дня, были излишними, ведь они не будут разводиться, если только дети их попросят. Желание попросить его отказаться было так велико, Лили чувствовала, как слова готовы сорваться с языка, сердце ее бешено забилось при мысли, что она еще может спасти их семью, одно слово, и всё это останется позади, просто кошмар, от которого они все проснулись, просто… Но тут она встретила папин взгляд, и слова вдруг осели во рту пеплом, потому что Лили поняла, что именно этого отец от нее и ждет, увидела, как он пытается подготовить себя к поражению и разочарованию, пытается смириться с существованием, которое, должно быть, считал невыносимым, раз был готов развестись. И Лили помнила о своем решении не влиять на чужие поступки, не диктовать людям, как им поступать, не использовать их в своих интересах — да и кто, собственно, будет счастлив, реши они остаться вместе? Может быть, мама, если она действительно так отчаянно хочет сохранить прежний порядок вещей. Но уже скоро Лили и Петуния съедут — сестре восемнадцать, ей самой через полгода исполнится семнадцать — обе взрослые, обе хотят найти свое место в мире, и когда дочери разъедутся, останутся только Стивен и Моника, одни, а отец Лили уже выглядел так, будто едва выдерживал. А что насчет мамы? Ее чувства были сейчас гораздо важнее для Лили, чем чувства отца, ведь именно он изменил, именно он всё это заварил, и, что не менее важно, именно он был главой семьи, тем, кто приносит деньги в дом. Мама останется сама по себе, домохозяйка с двадцатилетним стажем, считающая, что ее работа — быть женой, матерью и хранительницей очага. — А как же мама? — спросила она отца, облизывая губы. — Что будет с ней после развода? — Мы об этом еще не говорили, но, насколько я понимаю, сможет забрать дом и, конечно же, будет получать алименты. — А ты? — Работа в Манчестере оплачивается лучше, к тому же мне нужна только небольшая квартира с дополнительной комнатой для тебя и Петунии. — А что насчет нее? Если вы разведетесь, ты снова с ней сойдешься? Ее отец закрыл глаза и устало вздохнул. — Честно говоря, я об этом не думал, Лили. Я еще с разводом-то не смирился, ведь брак — такая огромная часть моей жизни, моего существования… Не могу думать так далеко. Он задумчиво потер пальцами губы, спрятанные в бороде, затем поднял глаза, и Лили впервые осознала, как сильно ее отец убит горем, искренне, по-настоящему убит горем из-за всего. — Я люблю твою мать с двадцати шести лет и буду любить до самой смерти. То, как я ее люблю, возможно и изменилось, но само чувство осталось и останется навсегда. Это… разрывает меня изнутри. Я разрушаю нашу семью, всё, что вы, девочки, знали, всё, что мы с Моникой с таким трудом строили последние два с половиной десятилетия. Но я искренне верю, так будет лучше для всех. Пожалуйста, постарайся понять, дорогая. Лили сглотнула комок в горле и кивнула. Она попытается, хотя и не обещает результат, поскольку девушка не понимала, что чувствует теперь, услышав всю историю целиком. Неужели до ее матери так трудно достучаться, неужели она так твердо стоит на своем, что ее отец готов был сдаться после более чем двадцати пяти лет усилий? У Лили скрутило живот, она знала, каково это — пережила нечто подобное полгода назад, не так ли, хотя в ее случае это был лучший друг, а не супруг, и их объединяло лишь семь лет, а не двадцать с лишним. Но чувство неудачи, ощущение безнадежности и усталости — всё это ей хорошо знакомо. И как совместить это с тем, что ее отец изменял? Это же папочка, ее герой, тот, кто в три года выиграл на ярмарке мягкую игрушку пантеры больше ее самой, кто в пять лет помог ей спасти котенка от потопа, кто научил ее читать и стал свидетелем ее первого осознанного заклинания, кто обнимал ее, когда она плакала, и поддерживал, когда была в отчаянии, кто всегда находил для нее время и был бесконечно заинтересован во всем, чем она хотела поделиться. Он изменял, и до сих пор изменяет, если не физически, то эмоционально, и эта мысль ужасала каждый раз, когда приходила ей в голову. — А с Петунией ты это обсуждал? — Частично, — ответил Стивен. — За последние несколько лет она была свидетельницей некоторых крупных событий, так что, думаю, ожидала подобного. Но сейчас твоя сестра не желает меня слушать, особенно после того, как я рассказал ей о Джокасте. Надеюсь, через несколько дней она подуспокоится, и я смогу попытаться объяснить всё и ей тоже. — И если бы я попросила тебя не делать этого, если бы… если бы попросила тебя остаться, ты бы согласился? Соскочив с кресла, отец опустился на колени рядом с ней и взял ее руки в свои. — Цветочек мой, я люблю тебя. Люблю так, как никогда и ничего не любил в своей жизни. Ты моя малышка, моя доченька, вы с сестрой часть меня. Я не бросаю тебя. В сентябре Петуния переедет на курсы в Лондон, а еще через год ты тоже начнешь искать свой собственный путь в жизни. Но это ведь не значит, что ты бросишь меня или маму — так и я тебя не оставлю. Мы с твоей мамой больше не будем жить вместе, и да, тебе придется навещать нас по очереди, но у тебя всегда будет место в моем сердце, в моем доме и в моей жизни, всегда. Отношения, которые мы разделяем как семья, отличаются от тех, что между нами. Пусть мы больше не будем семьей в обычном смысле, но мы всегда будем отцом и дочерью. Я не брошу тебя, обещаю. — Но ты бросаешь маму, — прошептала Лили дрожащими губами, по нежным векам текли слезы. Отец сглотнул, вытер собственные глаза, притянул ее к себе и крепко обнял, и на этот раз Лили не смогла найти в себе силы отстраниться, позволила слезам беззвучно капать на его рубашку. — Хотел бы я сказать, что это не так, — прошептал он ей в волосы, — хотел бы я вместе с ней предстать перед тобой и сказать, что это наше совместное решение уйти друг от друга. Правда хотел бы. Но кто-то должен сделать первый шаг, а она никогда не решится, поэтому придется мне. Отец слегка покачал ее, как когда она была совсем маленькой, и Лили притворилась, что всё это неправда, что она проснулась от кошмара, а он говорит ей, что все будет хорошо. Но она не могла обманывать себя дольше пары мгновений, ведь ничего уже не будет хорошо. — Да, — сказал ее отец. — Ответ на твой вопрос. Если ты попросишь меня, я откажусь и попробую еще раз. Ради тебя. Из груди Лили вырвался придушенный всхлип, неконтролируемый как икота, приглушенный его плечом. Было больно, она покачала головой. — Не знаю, пап. Я не знаю, что мне делать. — Подумай, — посоветовал он ей. — Дай себе время, чтобы всё обдумать. Я подожду столько, сколько нужно, любимая, не торопи себя. Поговори с мамой, с Петунией. Прямо сейчас ничего решать не нужно. Лили кивнула, потираясь щекой о хлопок его рубашки успокаивающими, повторяющимися движениями. Затем, чуть успокоившись, она отстранилась и взяла у отца платок, чтобы вытереть им щеки и нос. — Мама хочет, чтобы я отослала Ремуса. — А чего хочешь ты? — Хочу, чтобы он остался. Он и Сев, они… они позаботились обо мне вчера. Не хочу оставаться с этим всем один на один. Я не… Не хочу быть здесь. Девушка поразилась, как много негатива и мерзости непроизвольно вырвалось из ее груди при этих словах. Опираясь руками о подлокотники диванного кресла, будучи, по-видимому, вполне не против стоять на коленях на полу, отец некоторое время молча за ней наблюдал. Затем кивнул. — Как думаешь, твоя подруга разрешит тебе приехать в ее коттедж немного раньше, если ты ее попросишь? — Клотильда? Не знаю. Сомневаюсь, что она сама сможет приехать пораньше. — А что, если ты поедешь туда с Ремусом или Петунией? Она не будет против, если ты побудешь там без нее? Чувствуя себя немного растерянной, Лили нахмурилась. — Что? Я не… Ты же знаешь, что Петуния не захочет, пап. — Ну а мальчики, они за тобой присмотрят? Озадаченная, Лили кивнула. — Но я не понимаю. Что ты предлагаешь? — Предлагаю спросить у своей подруги Клотильды, разрешит ли она тебе занять коттедж на следующей неделе, если кто-нибудь еще — скажем, друг или сестра — поедет с тобой. И если да, то мы скажем маме, что ты перенесла каникулы с подружками, и тогда вы с Ремусом и Северусом сможете поехать и остаться там на следующую неделю. Лили тряхнула головой, сомневаясь, что ее слух работает правильно. — Ты… ты предлагаешь всем солгать, чтобы я могла провести неделю с двумя мальчиками моего возраста на пляже и без присмотра? — А тебе нужен присмотр? — Мне же шестнадцать. Разве родители не должны устанавливать комендантский час и беспокоиться о гормонах, когда ты шестнадцатилетняя девушка? Или о том, что тобой могут воспользоваться озабоченные мальчики? Отец криво улыбнулся. — Цветочек, если кто-то кем-то и пользуется, так это ты бедными мальчиками, а не наоборот. Судя по тому, как ты ими крутишь-вертишь, я больше переживаю, что они из-за тебя подерутся, чем то, что ты от кого-то из них забеременеешь. — Папа, это не смешно. Ничего я ими не кру… — О, любимая, еще как. Конечно, Ремус демонстрирует это не так явно, как Северус, но они оба ведут себя как идиоты. — Нет, пап, ты точно ошибаешься, — поспешно сказала она, покачав головой. — Северус… ну, это одно, но Ремус потерял всех своих друзей в прошлом месяце, когда впервые выступил против них, и он всегда был одиноким и застенчивым, поэтому сейчас так за меня вступается — у него нет других друзей. — Возможно, ты права, — согласился отец, хотя Лили не могла понять, говорил ли он это искренне или ради галочки. — В любом случае, даже если я не доверю им оставаться с тобой наедине, они, похоже, не очень-то друг друга любят, не так ли? — Скорее, ненавидят, — пробормотала дочь в знак согласия. — Ну что ж, тогда я верю, что они будут держать друг друга в узде, если возникнет такая необходимость. И я знаю, какая ты умная, цветочек. Ты точно не начнешь делать глупости. — Но лгать? — спросила Лили, чувствуя, как в ней одновременно поднимаются два противоречивых чувства: сильное желание получить именно то, что предлагал отец, и отвращение к предложению соврать, исходящему от человека, долгие годы так с ними и поступавшего. — Разве нашей семье не достаточно? Именно поэтому ее вопрос звучал не так обвиняюще, как мог бы. — Достаточно, — согласился Стивен, даже не пытаясь притвориться, что не понял, на что намекала дочь. — Но правда в том, что иначе Моника не согласится. Она вообще не очень позитивно отнеслась к приезду Ремуса на две недели, и она… скорее разделяет мнение Петунии о Северусе, чем мое. Иногда ложь, которую мы говорим, чтобы защитить себя или других, очень важна. Она не правильна, и может дорого стоить, но покуда ты об этом помнишь… Мир не черно-белый, милая. Нет ничего только хорошего или только плохого. Не забывай об этом, когда выйдешь в большой мир. Ей очень не нравилась идея врать матери после всего произошедшего (Клотильда точно не будет возражать, если она возьмет с собой Ремуса, поэтому девушка сразу решила рассказать ей правду — ну или большую ее часть). Но чем дольше она об этом думала, тем больше ей нравилась идея — побег, придуманный для нее отцом. Провести три недели вдали от дома вместо двух, отдохнуть со всеми близкими друзьями, а не только с девочками, сбежать от боли, которую причиняло слово «дом», хотя бы на время, было очень соблазнительно. И ей необходимо немного дистанцироваться, чтобы не ляпнуть какую-нибудь глупость, о которой пожалеет в будущем. Предложение отца, было… огромным, это ведь его жизнь и счастье, и она знала, что за этим стоит, знала, поскольку Северус предлагал ей нечто похожее, но она боялась не справится, боялась всё испортить. Но значит, она хотя бы осознавала, как важно выбрать правильно. — Окей. Мне нужно обсудить всё с мамой, хочу знать ее точку зрения. И с Петунией тоже. — Вообще-то сначала Лили хотела поговорить с сестрой. Встав со своего места, девушка потянулась, чувствуя, как наконец-то немного освоилась в этой новой, уродливой реальности. — — Сев чуть позже принесет вещи Архимеда, пусть пока поспит тут, хорошо? Отец кивнул, и, следуя ее примеру, встал. Лили осторожно положила руку ему на предплечье. — Я не знаю, как смириться с тем, что ты делал с той женщиной, пап, но я не хочу… Не хочу, чтобы между нами всё было странно, поэтому я… постараюсь разобраться. И спасибо за то, что позволил ненадолго сбежать. Стивен провел рукой по ее волосам, спустился к затылку и осторожно приблизил к себе, нежно целуя в лоб. — Спасибо тебе, любимая, что не считаешь меня чудовищем. — Ты никогда не будешь для меня чудовищем. Ты мой папа. Одарив его последней грустной улыбкой, она отправилась на поиски сестры, чувствуя одновременно оцепенение и ужас перед тем, что должно было произойти. __________________________________________________ — Ты осталась со Снейпом и Люпином, — такими были первые слова Петунии, когда Лили вошла в ее комнату и закрыла за собой дверь. — Ага. Ты была здесь? — Разумеется. Это мой дом, моя комната, и никакие здешние события меня отсюда не выгонят, — грубо подтвердила сестра. — Так что ты думаешь? О разводе? — Думаю, папа совсем спятил, — прямо сказала Петуния. — Я знала, что они идут в этом направлении — знала, что рано или поздно что-то подобное произойдет, — но измена… Она шмыгнула, и Лили улучила момент, чтобы внимательнее в нее вглядеться. Хотя Петуния и наложила макияж, насколько это было возможно при такой температуре, ей не удалось скрыть опухшие веки и избавиться от покрасневших глаз. Тоже шмыгнув, Лили забралась на кровать Петунии и обняла ее. Они не обнимались уже много лет, и это было неловко: старшая девочка ощущалась узкой и костлявой там, где Лили в последний раз помнила детскую мягкость, и сестре потребовалось слишком много времени, чтобы обнять ее в ответ, но в конце концов она обхватила Лили за талию, крепко сжав. Все их споры, вся их непримиримость — всё это вдруг стало неважно. Важно лишь то, что они были рядом друг с другом, вместе, в одних и тех же обстоятельствах. — Папа рассказал мне об их проблемах, — сообщила Лили Петунии, когда они наконец отстранились друг от друга. — Сказал, ты многие замечала? — В тот год, когда ты осталась в школе, на Рождество случилась большая ссора. Они отдыхали с друзьями и начали ругаться, когда вернулись, оба полупьяные. Мне пришлось наорать на них обоих, чтобы прекратили. — Ох, Ту… Петуния, мне так жаль. — Держу пари, именно тогда он это и сделал, — выплюнула сестра, яростно кромсая на коленях бумажную салфетку. — После этого он целыми днями где-то пропадал. У Лили неприятно скрутило живот. Она не хотела об этом думать, не хотела знать подробности. — Что ты увидела? — спросила Петуния, прищурив голубые глаза, встретив Лилины зеленые. — Вчера. — Я увидела… — Лили облизнула губы и слегка прикусила нижнюю. — Увидела, как они вместе вышли. Он… он взял ее руки и поцеловал их, а потом она… она чмокнула его в щеку, но это- это было прямо в уголок его рта, где начинается борода. Потом она села в такси, а он увидел меня. — Я знала. Так и знала, что они не перестали. — Я не… Я не уверена. Не думаю, что ему есть смысл врать нам об этом сейчас. Я имею в виду, было бы по-другому, если бы их не застукали, но- — Конечно, смысл есть, Лили, не будь дурой. Он хочет сочувствия. Хочет привлечь нас на свою сторону. — Но мама, похоже, думает, что их проблемы — это не что иное, как его кризис среднего возраста, — возразила Лили. — Что нелепо и совершенно не соответствует тому, насколько серьезно, с его слов, всё было. — И ты веришь ему, а не маме? — Я не знаю, что думает мама, — повторила Лили, — потому что она говорит только о кризисе среднего возраста. Я попробую поговорить с ней позже, спрошу о конкретике, но как я могу ей верить, если она мне совершенно ничего не рассказывает! — А что ты хочешь услышать?! У него была интрижка! — Два года назад, и только две недели! Но они обсуждают развод сейчас, а не два года назад. — Это если он не врёт. Хотя ты видела, как он целовался с той женщиной. — Папа сказал, это побочный продукт, симптом их проблем, не она причина, почему он так поступает. Сказал, что они с мамой давно живут вместе как чужие люди. — Он никогда ничем не бывает доволен, — пробормотала Петуния. — Его проблема, знаешь ли. Никогда не довольствуется тем, что у него есть. Лили покачала головой, но ничего не ответила. Сама она так не считала, но даже если сестра права, то что плохого в том, чтобы хотеть большего от жизни с человеком, если это навсегда? Ей хотелось большего в отношениях с Северусом, да и с Петунией тоже, и она решила что-то предпринять. Если бы она ничего не сделала, то где была бы сейчас? Навсегда рассталась бы с лучшим другом и, возможно, до сих пор ссорилась бы с сестрой, сама не понимая почему. — Т… Петуния, ты не будешь против, если я уеду на каникулы на неделю раньше? Мама сказала, что Ремусу, наверное, пора домой, а Сев в любом случае отправляется на свои специальные тренировки, и я бы… предпочла не быть сейчас здесь. — А почему я должна быть против? Это твоя собственная жизнь, Лили. — Да, но учитывая все случившееся, плюс если они действительно решат разводиться… папе придется съехать, начнутся разговоры о разделе имущества, адвокаты, вся эта мерзость… Я могу остаться, если ты попросишь. Петуния некоторое время изучала ее, прежде чем, видимо, пришла к какому-то выводу и решительно покачала головой. — Нет, поезжай, если- поезжай. Я в порядке. — Что будешь делать? — виновато спросила Лили. — То, что делала все это время, — наблюдать. __________________________________________________ Архимед доказал свою полезность тем же вечером, когда с энтузиазмом принял письмо и уверенно полетел на запад. Совенок довольно быстро вернулся, хотя и выглядел при этом готовым в любом момент погрузиться в глубокий сон. В ответ на просьбу Клотильда прислала ключ и нарисованную от руки карту, как добраться до коттеджа с главной дороги, а также инструкции по открытию дверей. В своем письме Лили, в основном, ничего не сообщала, только написала, что ее родители говорят о разводе и ей хочется ненадолго сбежать из дома, и не возражает ли Кло против того, чтобы она пригласила Ремуса на неделю, дабы не оставаться одной. Из всех своих подруг Лили меньше всего беспокоилась о том, как рассказать об этом Клотильде: родители девушки никогда не были женаты, поэтому она носила французскую фамилию матери, хотя ее отец англичанин, и если кто и мог понять, каково это — не жить с двумя родителями вместе, так это она. Судя по ограниченным знаниям Лили в этой области, мир волшебников крайне неблагоприятно относится к разводам, и ей не хотелось делиться новостью со своими чистокровными друзьями. Даже в маггловском мире развод не считался чем-то положительным — Лили помнила одну девочку из начальной школы, чьи родители разошлись, из-за чего она стала чуть ли не цирковым аттракционом. По крайней мере, Северус и Ремус вели себя настолько нормально, насколько Лили надеялась, и это было самым главным: девушка сомневалась, что смогла бы выдержать, если бы парни начали смотреть на нее с жалостью. Убедить Ремуса было довольно просто: он и так планировал остаться еще на неделю, а где именно ее провести, другу было плевать. Северус согласился сразу, но ему понадобился день или два, чтобы получить согласие матери, так как в августе он собирался уехать из дома на три недели раньше. Договориться со своей мамой было тяжелее всего, ведь Лили не очень-то хотелось врать, и даже без указания отца на прохладное отношение Моники к друзьям дочери, она сама понимала, что мама ни за что не согласится, чтобы Лили осталась на целую неделю где-нибудь наедине с двумя мальчиками-подростками. Девушка постаралась несколько раз повторить фразу в голове, поскольку знала, что откровенно лгать у нее не очень получается. — Клотильда уже там и она не против, если я приеду пораньше, — уточнила она, объяснив маме свои намерения. — А Мария и Беттина приедут как мы и договаривались через неделю. Моника на мгновение поджала губы. — О, дорогая, неужели тебе прям нужно? — Прости, мам, но я просто… не знаю, что с собой делать. — Я тоже не знаю. Никогда не думала, что окажусь в подобной ситуации. Лили осторожно потянула ее за руку к дивану в гостиной, где им было бы удобнее разговаривать. — Мама, ты хочешь остаться замужем за папой? — Как ты вообще можешь спрашивать меня о подобном? — спросила Моника, голос ее дрогнул. — Со слов папы, проблемы у вас начались еще до моего поступления в Хогвартс. — Это абсолютно не так, Лили. Два года назад был тяжелый период, но потом всё наладилось. Всё было в порядке до этого года, просто прекрасно. Не представляю, откуда это взялось. — Папа сказал, вы пробовали семейную терапию. — Эта бессмыслица. Да, мы попробовали, потому что он не отступал, но нам это ничего не дало. Терапевт постоянно твердил о необходимости работы над общением. В нашем общении всё и так хорошо, Лили, ну или по крайней мере было до недавнего времени. — Но это же не произошло внезапно, мам, как говорит Петуния. Не… Я знала, что что-то не так, с того самого вечера, как вернулась домой. — Когда ты замужем уже двадцать два года, детка, даже полгода — достаточно внезапно. Сглотнув, Лили попыталась представить, каково это, и потерпела неудачу. Она с трудом представляла себя в двадцать два года, не говоря уже о том, чтобы провести столько времени с другим человеком. — Папа сказал, вы еще не всё обсудили. — Нет, пока нет, хотя, думаю, через несколько дней начнем. — Моника засопела, и на ее лице на долю секунды отразилась вся ее боль. — По его словам, его вынудили действовать раньше, чем он рассчитывал. Очевидно, он не хотел вовлекать тебя и твою сестру до того, как поговорил бы со мной. Но он это планировал, о, он точно планировал. — Что собираешься делать? Если… если вы все-таки решите разойтись? — неуверенно спросила Лили. — Будешь возражать? Ее мать фыркнула, несколько раз энергично моргнув. — Не думаю, что буду. Я бы предпочла, чтобы всё прошло тихо и быстро, а не затягивалось и… а то было бы совсем уж непристойно, не так ли. Но я не покину наш дом, как и вы, пока не найдете свое место. Пусть сам уходит. — Мы не уйдем, мама, — пообещала Лили, взяв ее руку в свои. — Что бы вы с папой ни решили в итоге, мы с Петунией всегда будем рядом, ты же знаешь. — Знаю, дорогая. Я так тебя люблю, — сказала мать, нежно ее обнимая, на что Лили с радостью ответила. — Я тоже тебя люблю, мам. Она удивлялась, как по-разному родители смотрят на этот беспорядок. Это вызывало тревогу, внутреннее беспокойство, путаницу в том, что правда, а что нет, и сильно ее раздражало, поскольку девушка чувствовала, как разрывается между преданностью к ним обоим. Казалось, от нее ждут выбора, и у Петунии, очевидно, с ним не было никаких проблем, но ее не покидало ощущение, что, выбрав одну сторону, она предаст другую, а Лили не хотела никого предавать. Она не хотела выбирать сторону, это было несправедливо. В эти выходные в доме было тягостно. Моника и Стивен почти не разговаривали, а если и начинали, то только за закрытыми дверьми, где Лили, Петуния или Ремус не могли их подслушать. Сестра избегала отца, предпочитая виться вокруг матери, сидеть в своей комнате, либо исчезать из дома вместе со своей подругой Мартиной Даллоуэй. Лили Стивена тоже сторонилась, но при этом и Монику рядом с собой видеть не могла, расстраиваясь каждый раз, замечая на ее лице фасад вынужденного безразличия. Все дальнейшие попытки выяснить у мамы, что она думает по поводу брака, заканчивались тем же, что и в первые разы: Моника отгораживалась от нее и пыталась сменить тему. Несомненно, некий механизм преодоления, но для Лили, кто всегда была вспыльчивым человеком, с эмоциями, настолько бурно выплескивающимися на поверхность, что девушка даже не знала, как можно попытаться их скрыть или приглушить, оно ощущалось отчужденно, так же, как ею всегда чувствовался гнев Петунии. И это создавало в результате все большую дистанцию между матерью и дочерью, с которой было не понятно что делать. Ясность во взглядах отца на собственный неудачный брак подкупила Лили, но она снова от него отдалилась, когда спустившись в ранние часы воскресенья в гостиную, чтобы попытаться заснуть под фоновые звуки телевизора, обнаружила, как ее отец, свернувшись калачиком в своем кабинете, где он спал последние пару дней — ведь гостевую комнату занял Ремус, — тихо разговаривает по телефону с единственно возможным человеком, причем таким тоном, что Лили в узлы завязывало. Она сомневалась в нем, сомневалась во всем после разговоров с Петунией, которая, казалось, была уверена, что отец им лжет. Пыталась найти способ понять свою мать во всей этой неразберихе, наладить контакт с ней. Анализировала каждый момент летних каникул в поисках всё новых и новых подсказок, как именно всё развалилось, подсказок, ускользавших от нее, потому что не было фиксированной системы координат, чтобы их отследить. Вспоминала последние каникулы, когда после ее приезда домой они вместе отправились на отдых, пыталась понять, что же так оттолкнуло отца от них, от матери, в объятия другой женщины, хотя чувствовала нечто похожее тому, что он описывал, когда мама упорно сопротивлялась и не хотела разделять свою внутреннюю жизнь с Лили. Изнуряла себя мыслями на бесконечном повторе и не могла остановиться, пока к ней в гостиную не присоединился Ремус и не отвлек, позволяя наконец забыться сном. Она плакала, потому что камень на груди не давал ей дышать, комок в горле не позволял сглотнуть, а спазмы в животе мешали спать. Плакала, потому что это было единственным облегчением, — и если она доведёт себя слезами до изнеможения, то хотя бы сможет заснуть, проведя в дымке сна весь день. Она помнила те первые несколько дней после того, как Северус ее сильно ранил, то, какой абсолютно разбитой себя чувствовала. Сейчас же только хуже: тогда ей помогла выстоять злость, и у боли, разочарования и отчаяния сохранялись ориентиры. Вина за случившееся легко легла на Северуса, Поттера и всю его группу. Лили верила, что, несмотря на то, что часть ее жизни разлетелась на куски, остальные остались в целости и сохранности. Но не теперь. Девушка злилась на сложившуюся ситуацию в целом, но у нее похоже не получилось достичь того уровня гнева на отца, что был у Петунии. Печаль, настолько чистая и всеобъемлющая, заглушала все лишнее, чему во многом способствовала абсолютная открытость отца диаметрально противоположная стене молчания матери. К вечеру воскресенья она, задыхаясь, сбежала в свою комнату, стоило Петунии начать продавливать маме тему адвокатов, и там Ремус помог ей погрузиться в магическую теорию чар, используемых на летающих метлах, благодаря чему девушке удалось отгородиться от голосов, обсуждающих крах ее семьи и домашней жизни в клинических и юридических терминах. В понедельник утром Петуния подвезла Лили и Ремуса до автобусной станции Сток-он-Трента, откуда они должны были уехать на двух разных автобусах в двух разных направлениях. Девушка с лошадиным лицом не сказала ничего особенного, но удивила Лили, яростно и практически отчаянно обняв сестру, на что рыжая зеркально ответила, и длилось это объятие дольше, чем любые другие за последние годы. — Ты ведь позвонишь мне, если я тебе понадоблюсь, правда, Пет? — настойчиво спросила она старшую сестру. — Звони мне, даже если захочешь просто поговорить. Номер у тебя есть. — А ты, Лилиан? Улыбнувшись прозвищу, которое умерло вместе с их детской близостью, Лили отстранилась, чтобы встретиться с сестрой взглядом, и кивнула. — Я не брошу тебя, обещаю. Буду звонить так часто, что ты от меня устанешь. Петуния подняла бровь и покачала головой. — Не совсем привычно конечно. — Думаешь, справишься? — Я со всем справлюсь, Лили. Печальная правда: комплексы Петунии, которым конца края нет, сделали сестру жесткой, и пытаться ее изменить было все равно что пытаться обрушить Вавилонскую башню кулаками. Суровая, настоящий креме́нь. Вероятно, ничто и никогда не сможет ее сломить, в отличие от, как Лили недавно поняла, нее. И как бы она ни восхищалась характером сестры, больше не чувствовала к нему прежней зависти — с той самой субботы, когда сломалась, осознав, как обходилась со своим самым старым и близким другом. Потому что теперь девушка понимала: иногда, только сломав существующее, можно собрать что-то лучшее, а стойкость Петунии не позволит ей пережить подобное. Но, как показывает практика, она всё равно хрупче, и если раньше, чтобы сохранить связь с Северусом, ей необходимо было разбиться, то в данном случае Лили знала — она не может позволить себе сломаться под давлением, даже если это выглядит как побег на некоторое время. И осознание, что Петуния на нее не сердится, помогало двигаться дальше. Помогало чувствовать себя менее виноватой за этот побег. Сестра вскоре высадила их на вокзале, а Северус меньше чем через десять минут прибыл из Коукворта на автобусе. Они хорошо подгадали время, сводя к минимуму вероятность, что кто-то раскроет их маленькую затею, и было приятно видеть, как эти планы реализуются без каких-либо напряженных заминок. — Выглядишь… — Дерьмово? — закончила за своего лучшего друга Лили, когда он замолчал. — Я хотел сказать «уставшей», — хмуро ответил Северус. — Сколько ты спала? — Дремала почти весь вчерашний день, — пожала плечами девушка, протягивая ему подержать широкополую шляпу, пока она поправляет свои волосы, и постаралась переключиться на скорое обещание моря. — Твоя мама не подняла шум? — Не больше, чем ожидалось. Я ведь смогу воспользоваться твоей совой? — осторожно спросил Северус, потому что Ремус оставался пассивным участником разговора. В присутствии другого мальчика он был готов раскрыть только то, что у него есть другие обязательства после отпуска плюс потребность в транспорте. Лили согласилась, что это самый разумный вариант. Ремуса точно начнет смущать то, как Северус вел себя во время их морского отпуска, когда все они вернутся в Хогвартс и слизеринец возобновит свои связи с младшими Пожирателями смерти. И хотя она доверяла другу, всё же не хотела при этом рисковать безопасностью Северуса. Ремус мог строить догадки, но без каких-либо конкретных намеков на истинную роль, которую слизеринец будет исполнять в ближайшие месяцы и годы, он мог рассуждать лишь в общих чертах. — Конечно. Что думаешь об имени? — спросила она с улыбкой, которую приберегала для внутренних шуток. В ответ Северус фыркнул и, передавая ей обратно шляпу, покачал головой. — Знал, что именно его ты и выберешь. Ни секунды не сомневался. — А что там с именем? — с неподдельным любопытством спросил Ремус. — Если верить Уолту Диснею, у величайшего волшебника всех времен и народов, того самого Мерлина, была забавная и ворчливая сова-напарник, которую звали Архимед. Как и одного из величайших ученых древности, кстати. — А, «Меч в камне». — Так Лили рассказала тебе о том злобном монстре, которого взяла в домашние питомцы? — резко спросил Северус. — Мадам Мим не монстр. Просто у нее был уникальный характер. — Да, она сожрала все твои шерстяные свитера и полюбила Туни из всех людей. Невероятно уникально, как по мне. — Ты так бесишься только потому, что ты ей, как и я, не нравился, — легкомысленно заявила Лили, и Северус прыснул, а Ремус рассмеялся. — Я не бешусь! С хрена ли мне беситься? Она так меня расцарапала, что твой отец едва не отвез меня ставить прививку от столбняка. Нет, наша ненависть была полностью взаимной. — О да. Источник бесконечных развлечений для Петунии, — Лили вздохнула. — Я любила эту сумасшедшую кошку. И хэй, Архимед, по крайней мере, тебя, похоже, не ненавидит. — Каких высот он достиг, раз твоя сова провозгласила его приемлемой компанией, — вклинился Ремус. — Разумеется. Любой, достаточно смышленый, чтобы сбежать от тебя подальше, — тот, чье одобрение я радостно сочту достойным, — пробурчал Северус в ответ. — О, ради Мерлина, вы двое, — с внезапным всплеском раздражения сказала Лили, закатив глаза, хотя в том, что за последние три дня изменилось не всё, присутствовало странное чувство комфорта. — Стоило сказать мне, что вы хотите совместную опеку над моим питомцем. Уверена, найдется какая-нибудь маленькая жаба, которой вы оба понравитесь. Может, назовем ее Бородавкой, как раз то, что нужно, не так ли? Пристыженно (спотыкаясь о слова, так спешно они заверяли подругу, дескать не считают ее «маленькой жабой», что из Лили даже вырвалась искренняя улыбка), и Ремус, и Северус отпустили эту маленькую размолвку, а затем, замолчав, последовали за Лили, когда она потянула за собой чемодан, заметив нужный им автобус. Девушка постаралась оставить всё произошедшее этим летом у дверей автобуса, пока пробиралась на самые дальние сидения. В конце концов, ее ждет отпуск на море, и самое классное? Та самая проклятая погода, из-за которой лето прежде ощущалось невыносимым, обеспечит ей три полных солнечного света недели на пляже. Никакого больше сидения взаперти, а еще можно поддразнивать двух очень стеснительных мальчиков за их бледные, тощие тела, пока они не забудут о своей вражде, и провести потом время с самыми близкими подругами. Если только ей удастся не вспоминать о своей домашней ситуации, это будут великолепные три недели.