The Path Not Tread // Непроторенная тропа

Наводить мосты

В первое утро каникул Питер проснулся на рассвете совершенно не желая вставать с кровати. Накануне вечером он тащился домой из больницы без особых надежд на лето, и в бледном свете восходящего солнца перспективы выглядели ничуть не радужнее. Хотел бы он просто задернуть жалюзи и забраться обратно в постель под метафорическое одеяло (для буквального, к сожалению, слишком жарко), но такой вариант не годился. Предстояла уборка, а кроме того, гораздо более важная задача — отучить мать от проклятого героина и заставить перейти на более легкие опиаты. Питер уже давно оставил попытки полностью избавить мать от зависимости. Она употребляла примерно с тех пор, как ему исполнилось четыре — сначала снотворные зелья, потом маггловские таблетки, а когда ему стукнуло восемь или девять, Лаурис неудачно упала и попала в маггловскую больницу, где ей дали обезболивающие на основе опиатов для кратковременного снятия боли, и мать набросилась на них, как кошка на сливки. По большей части она была функционирующей наркоманкой, зависела от эмоциональных потоков своего существования — когда жизнь не слишком на нее давила, Лаурис находила в себе силы свести употребление к минимуму, в основном, как подозревал Питер, потому что знала, насколько несчастными ее зависимость делает и его, и Энид. Но когда жизнь становилась тяжелой, когда она чувствовала себя беспомощной, будто бы не способной справиться с тем, что попадалось ей на пути, тогда употребление усугублялось периодами почти полного наркотического оцепенения. Энид и Питер научились возвращать мать к минимальным дозам, но самым сложным всегда было прояснить ее мысли настолько, чтобы заставить работать с ними заодно. В большинстве случаев Лаурис шла навстречу, особенно если Питер ее просил. Она любила его как могла, и за прошедшие годы Питер в основном смирился. Если это означало, что она функционировала достаточно, чтобы обнимать сына и искренне смеяться вместе за просмотром комедийных шоу по телевизору, то он не чувствовал, будто у него был особый выбор. Он вытащил себя из постели и облегчился в грязном туалете — приоритет номер один. И именно это заставляло его так чертовски сильно ненавидеть опиоиды, потому что они разрушали пищеварительный тракт, и во время употребления, и во время ломки. Переодевшись в самые драные футболку и шорты, какие только смог найти, Питер покопался в аптечке в поисках средств, которые мать в данный момент использовала от запора, и отнес их к ее кровати вместе с большой бутылкой воды, где она увидит их первым делом, когда проснется. К тому времени, как мальчик убрал маленькую ванную, она уже начала передвигаться по кухне, и на ее лице отразился глубочайший стыд, когда он вышел навстречу в длинных резиновых перчатках. Всё еще худая, как щепка, но это ее естественное состояние уже много лет. Она выглядела изможденной, под глазами залегли глубокие круги, на лбу выступили капельки пота, хотя Питер не мог сказать, было ли это потому, что пришло время для новой дозы, или потому, что на улице так чертовски жарко — он сам промок насквозь, а ведь на часах только восемь тридцать. Ее ломкие светло-каштановые волосы были стянуты назад, и он сделал себе пометку, чтобы она приняла душ и подстригла их под что-то более презентабельное. Сильнее всего она напоминала его маму, и это каждый раз так сильно сжимало ему сердце, что иногда казалось, что он не сможет набрать в легкие достаточно воздуха, не сможет смотреть, как она так с собой поступает. Хотя едва ли он помнил, как выглядела мать до того, как отец ушел, когда их жизнь — предположительно — была хорошей. — Пити. — Привет, ма, — тихо ответил он. — Мне очень, очень жаль, Пити. Я не хотела, чтобы всё так получилось. — Я знаю, но мы справимся, да? Она кивнула, облизывая губы. — Тебе не обязательно- если ты дашь мне часик после, после дозы, я смогу- — Нет, — твердо прервал он ее. — Никакой магии сразу после, ты же знаешь, что всегда происходит. И тебе нельзя ей пользоваться, пока я здесь, мы не зарегистрированы в Министерстве, а я все еще несовершеннолетний. Я обо всем позабочусь, — я же всегда так делал, ну правда, мам, мне приходится этим заниматься с двенадцати лет, — ты примешь слабительное, выпьешь всю эту воду и сходишь в туалет, а я пока подберу тебе дозу, ты только скажи, на каком сейчас уровне, чтобы я знал, сколько тебе нужно. — Я не забыла о нем, была осторожна, принимала каждый день, честно, — сказала она о слабительном, неуверенно шагнув навстречу. — Всё не так плохо. — Окей, — согласился он со вздохом, хотя лично не был в этом так уверен. Такая же старая битва, как и ее зависимость от опиатов, и в ней было столько же взлетов и падений. — Дай мне адрес своей работы, я отправлю им сову, чтобы они знали, что тебе нужно несколько дней больничного. Мы пока приведем тебя в форму, чтобы ты могла вернуться. — Ох, Мерлин, а что, если они… Питти, мне так жаль — Я старалась изо всех сил — хотела, чтобы ты мной г-гордился- Она разрыдалась, и Питер снова вздохнул, снимая перчатки, чтобы прижать ее к себе. Он невысокого роста — самый низкий из его друзей, — но Лаурис была еще ниже, и когда она тряслась, как лист, и рыдала ему в плечо, он не знал, что чувствует. Десять футов роста, ее опора, когда она нуждалась в этом больше всего. Бесконечно разочарованный и возмущенный тем, какой слабой она была. Абсолютно смирившийся с вечно неизменным статус-кво. Страшно обиженный, что его никогда не было достаточно. Глубоко стыдящийся, ведь он не мог сделать больше. Он отвел ее в комнату, чтобы она занялась самым необходимым, а сам приготовил максимально полезный завтрак из тех продуктов, которые купил вчера вечером по дороге из больницы, и попытался настроить себя на предстоящий процесс. Когда с этим было покончено, мальчик нашел ее атрибутику и сел за кухонный стол, чтобы подготовить наркотики. Он презирал знание процедуры, презирал тот факт, что едва ему исполнилось четырнадцать лет, ему пришлось пойти к наркодилеру, чтобы разобраться, как правильно готовить героин для внутривенного употребления. Этот человек, на несколько лет старше Лаурис, — маггл или, быть может, сквиб по имени Джаред — оставался её единственной настоящей связью с наркосферой, тем, кто научил и её, и Питера самым безопасным способам приёма веществ, кому они доверяли продавать им приемлемого качества наркотики, и кто, несмотря на то что был прожжённым наркодилером, искренне понимал их обстоятельства. Именно Энид свела их с этим человеком, когда стало очевидно, что либо так, либо Лаурис рискует в поисках успокоения и кайфа впасть в отчаяние, совершит несколько крайне неудачных поступков и станет еще одним немагическим существом на окраине волшебного мира. Во многом им повезло, что он ими не воспользовался в своих интересах. Джаред всегда поддерживал Лаурис, когда та пыталась завязать, независимо от его бизнеса. Возможно, они просто приносили ему слишком мало денег, чтобы он беспокоился об одном нерегулярном клиенте, а может, дело было в той косвенной связи через магию, которая их всех объединяла. Не имело значения. Ему нужно найти другой опиат, дешевле и менее эйфоричный, перевести на него, потому что мать не могла оставаться на героине, не тогда, когда Энид с ней не справиться, а Питеру возвращаться в Хогвартс. Но это потом, сейчас у него другая задача — снизить ее зависимость от тяжелых наркотиков, вернуть на приемлемый уровень. Уровень, на котором она могла бы функционировать, не привлекая к себе лишнего внимания, достаточный для снятия синдрома отмены и при этом позволяющий ей мыслить ясно. Мерлин, как же он ненавидел быть дома, в одиночестве и изоляции от мира волшебников, когда для этого не было никаких причин. Невольно мысли Питера переключились на Ремуса, и он задался вопросом, как поживает другой мальчик, собирается ли вернуться в Визжащую хижину для следующего превращения или останется дома. Последняя трансформация оказалась травмирующей для Питера, потому что быть таким маленьким рядом с разъяренным оборотнем, который, казалось, задался целью сожрать тебя, у любого бы вызвало кошмары. Но он не жалел. Его размер был защитой сам по себе, и они сделали множество изменений в хижине, чтобы обеспечить ему удобные способы улизнуть и безопасные места в стенах, к тому же, какая-то его часть его действительно верила, что зверь не собирался причинять ему серьезный вред. Иногда было трудно понять, где заканчивался Ремус и начинался волк, но, в отличие от Джеймса и Сириуса, Питер провёл собственные исследования в этом направлении. Какая разница, чем оборотень внешне отличается от обычного волка, если он мог отличить их по запаху, но знать, был ли это всё еще его друг, смотрящий на него этими желтыми глазами, или же совершенно неизвестная сущность, было крайне важно на многих уровнях. Поэтому он изучил вопрос, заглянул в книги, к которым его друзья не притронулись бы из-за слова «Тьма» на обложке, и понял — может быть, единственный, кто действительно понял, — что, если копнуть поглубже, Ремус и волк были одним и тем же, и, несмотря ни на что, Питер доверял Ремусу, в том смысле, в котором не доверял Сириусу и Джеймсу — доверял, что тот поддержит его, будет лучшим другом. Джеймс и Сириус — возможно, даже Ремус, в большинстве случаев — считали Питера глупым, потому что он получал средние оценки, испытывал трудности с бессмысленной магией и не запоминал вещи так же хорошо, как они. Может, он и был таким тупым тормозом, каким они всегда его видели, но в мире Питера большинство этих вещей все равно никак нельзя было применить на практике, так какой в них тогда смысл? Магия не помогла ему узнать, как подготавливать нужные дозы жидкого героина для матери или как правильно чистить использованные иглы, и уж точно никакая магия не гарантировала бы ему поддержку мальчиков — Ремус самый умный в их группе, прям ботаник, и к чему это его привело? В итоге он оказался изгоем. Джеймс и Сириус его не уважали, это Питер с самого начала понимал, так какой смысл лезть из кожи вон, в погоне за хорошими оценками? Бросить им вызов — так они подобного не хотели, о чем ясно дали понять в прошлом месяце. Хогвартс во многих отношениях не отличался от лондонских подворотен, что бы там ни говорили Дамблдор и другие гриффиндорцы. Слабых выдавливали, торчащие гвозди вбивали обратно, поэтому в школе он легко вернулся к прежней роли, выученной в Лондоне, — подчинялся тем, кто мог его защитить, и не высовывался. Лаурис вышла из ванной, выглядя немного более презентабельно, и Питер приостановил свои внутренние дебаты. Мальчик подал ей завтрак и занялся чисткой ложки и тех иголок, которые собрал прошлой ночью, на этот раз как следует. — Ты уже знаешь об Энид? — мягко спросила его Лорис. — Да, ма, — подтвердил он. — Я ходил к ней вчера вечером. — Может… может нам найти ей целителя получше? — Она не согласится, пока ее не выпишут из больницы. Ей в любом случае ей понадобится наша помощь, ма. Лаурис кивнула, с трудом сглотнув. — Я знаю, Пити, и я хочу — я просто — мне нездоровится, и я — что, если я все испорчу, что, если я- — Не испортишь, ма, — поспешил заверить ее Питер, положив руку ей на плечо, пока она немного не расслабилась. — Я позабочусь о тебе, а вместе мы позаботимся о ней, да? Лаурис навалилась на него, прижавшись щекой к животу, и он нежно провел рукой по ее свежевымытым волосам. — Ты всегда заботишься обо мне. Мой прекрасный мальчик. — И я продолжу заботиться о тебе, но мне нужно, чтобы ты была сильной, хорошо? Только на некоторое время, пока мы не преодолеем это препятствие. — Я постараюсь, Пити. Сделаю все, что в моих силах, и я правда этого хочу — но мне нужно… Мне это необходимо. Пожалуйста. Она съела больше половины из того, что он перед ней положил, и, хотя на его вкус этого все еще было слишком мало, Питер согласился, потому что видел, как дрожат ее руки и искажается от желания лицо. — Давай сделаем это на диване, чтобы ты могла потом прилечь. Она пассивно смотрела, как он затягивает трубку на ее плече и проводит пальцами по внутренней стороне локтя — темная вена слегка выпирала под кожей. Вторая худшая часть во всем этом процессе — погружать иглу и наблюдать, как жидкость в ней окрашивается в красный цвет, пока он убеждается, что все сделал правильно. Ужаснее всего было видеть, как выражение ее лица менялось от хмурого до полного экстаза, стоило наркотику подействовать на нее, как она вздыхает в блаженстве. Но Питер был старым профи в этом деле и уже давно перестал испытывать такую инстинктивную реакцию. Вместо этого он просто уложил ее на диван и вернулся к уборке остальной квартиры, зная, что его стук и лязг ничуть ей не помешают, по крайней мере еще час или два. Чтобы отвлечься, он вернулся к мыслям о своих друзьях, размышляя, что же они на самом деле в нем видят, почему держат его рядом. До Ремуса он думал, это потому, что, как и большинство гриффиндорцев, парни мыслили достаточно просто в терминах «друг» и «враг», и он подпадал под первую категорию. Питер считал, этого достаточно, несмотря на то, как он сам трактовал эти понятия. Но он явно ошибался, раз уж они, считая Ремуса своим другом, так легко, так жестоко потом отвергли его и выбросили. Питер понимал, почему Ремуса настолько ранили поступки Сириуса. Неважно, как сам Питер оценивал ситуацию со Снейпом в феврале — с точки зрения хладнокровного анализа затрат/выгоды — Сириус явно не думал ни о чем, кроме своего желания причинить боль кому-то, кого ненавидел, даже если бы это означало потерю одного из друзей в процессе. Заставляло задуматься, кто из них двоих был бесчувственнее в той ситуации — ведь Питер знал, о, он прекрасно знал, каковы последствия их поступка, когда Сириус все это затеял и позволил Снейпу подслушать их, а затем пошел и в открытую рассказал, как пройти через Гремучую Иву, с издевкой, которую, как он знал, сальноволосый мальчик не смог бы проигнорировать. Питер его не подбадривал, но и не останавливал, потому не видел никакой нужды делать ни то, ни другое, никакой для него выгоды, в то время как цена оставалась слишком высока. Но если они смогли так поступить с Ремусом, которого любили и считали одним из своих, не принижали и не опускали, то какие шансы у Питера, который был простым прихвостнем? От этой мысли у него скрутило живот что-то вроде разочарования, что-то с привкусом желчи, как при виде матери под кайфом. Он думал, что может положиться на их преданность друзьям — у Сириуса она была одной из самых яростных из всех, что Питер видел в своей жизни, — но теперь он ясно понимал, что их особая преданность, Сириуса и Джеймса, была припасена только друг для друга. Он больше не мог им доверять, иначе рисковал обжечься, как Ремус, а он не мог позволить себе подобного, не при нынешних раскладах. Ну, если он не мог на них положиться, — ехидно подумала его мятежная, гордая часть, — то зачем ему следовать их примеру во всем? Ремус тоже был его другом, и он не соглашался выгонять его из группы. Честно говоря, даже если он и думал, что другой мальчик слишком остро реагирует, Питер понимал боль Ремуса гораздо лучше, чем кто-либо из остальных — быть ответственным за разрушение чужой жизни — тяжелое бремя, даже если оно происходило в процессе оказания помощи, без твоего контроля и злого умысла. И помощь Ремусу с его трансформациями — вот что заставило Питера впервые почувствовать себя хорошо, почувствовать, что на этот раз он помогает, только помогает. Выбросив мусор, он начал мысленно составлять примирительное письмо Ремусу и прикидывать, сможет ли он встретиться с ним летом во время трансформации — маловероятно, учитывая их финансовое положение и то, как сейчас обстоят дела дома, но, тем не менее, это неплохая идея, которую стоило обдумать. Ремус заслуживал этого больше, чем Джеймс и Сириус. Ремус, по крайней мере, заботился искренне. _____________________________________________________ После обеда в последний день июня Лили наконец-то дошла до старого места, которое они с Северусом застолбили за собой много лет назад. Был уже поздний вечер, почти шесть, а жара, казалось, ничуть не ослабла. Сегодня она уже дважды принимала короткий холодный душ (судя по новостям, засуха начинала потихоньку беспокоить, так что кто знает, как долго у нее еще будет такая возможность), но в полуквартале от дома снова начала нестерпимо потеть, хотя и была одета в воздушную бледно-зеленую рубашку на тонких бретельках и короткие белые шорты с высоким вырезом, которые купила в прошлом году, несмотря на ворчание Петунии. Лили завязала волосы назад, ненавидя их чертов объем, и нахлобучила широкополую шляпу, чтобы хоть немного защитить лицо. Она даже не забыла нанести лосьон для загара на открытые руки и ноги, но было у нее неприятное подозрение, что все равно в итоге сгорит. Возможно, Северус будет готов поделиться с ней той мазью от солнечных ожогов, которую вывел специально под себя. Надо будет его попросить. Она еще издалека увидела его сидящим в тени их дерева, и от одного его вида ей становилось дурно — единственной уступкой неумолимой жаре оказались закатанные рукава белой рубашки, и на нем даже были носки, выглядывающие из-под брюк. В ее голове промелькнула шальная мысль, что первое, что она сделает, когда он начнет зарабатывать деньги, — отведет его на шоппинг. Ей показалось, его глаза скользили по ее фигуре, пока она подходила, и когда Лили встретила его взгляд, заметила, как они слегка остекленели. Девушка порадовалась, что ее лицо и так пылало от физических нагрузок и жары, скрывая появившийся румянец, когда до нее дошло — Северус, скорее всего, немного на нее засмотрелся. Лили же, в свою очередь, почувствовала пузырьки игристого восторга от того, что, хотя она и не смогла прийти раньше, он все равно ее ждал. Присутствовал небольшой оттенок вины — какая-то часть ее сознания понимала, это, вероятно, означало, что он приходил сюда каждый день, но она не позволила себе загнаться. Они не договаривались ни о чем конкретном, практически намеренно, но Северус знал: если он хочет увидеть девушку, ему достаточно просто постучать в ее дверь. Это была одна из резолюций, которую она приняла, решив, что ей необходимо пересмотреть свои поступки по отношению к другим, и эта резолюция была адресована самой себе: она не станет судить без разбора поступки других людей, хорошие они или плохие, не будет использовать эти суждения для искажения своего восприятия или, что ещё хуже, для манипулирования ими в своих целях. Поступки Северуса были его собственными, независимо от мотивов, и, по крайней мере в его случае, Лили была полна решимости очень и очень стараться принимать их такими, какие они есть, без немедленных предположений о том, что эти поступки значат в том или ином контексте. За последние полгода она сделала слишком много неверных предположений о его действиях, да и в отношении самого Северуса на протяжении долгих лет частенько придерживалась ложных убеждений, чтобы рисковать их зарождающейся связью, повторяя свои собственные ошибки. В конце концов, именно это она пыталась сделать и с Петунией. Немного запыхавшись от знойной жары, Лили опустилась на траву рядом с ним и простонала, на мгновение закрыв глаза. — Мерлин, сегодня, должно быть, градусов тридцать пять, — она вытерла потный лоб тыльной стороной ладони, немного сдвинув шляпу, и удовлетворенно ему улыбнулась, чувствуя, как напряжение покидает ее тело от его близости. — Привет, Сев. — Привет, Лили, — тихо ответил он с таким количеством эмоций на лице, с которым она не знала, что делать. Поэтому девушка отвернулась, вытянув ноги перед собой, и скинула босоножки, чтобы проветрить пальцы. — Прости, что не пришла раньше, — вынуждена была сказать она. — Дома всё… не так, как я ожидала. — Это как же? Она пожала плечами. — У меня такое чувство, будто я что-то пропустила, какое-то важное событие, через которое прошли все остальные и о котором теперь отказываются говорить. Думаю, во многом это связано с тем, что я уже не та, что раньше. Не знаю. Я все пытаюсь вспомнить, как было в прошлые годы, пытаюсь найти хоть какой-то признак, что все изменилось, но у меня ничего не получается. Она покрутила прядь травы между пальцами и вздохнула. — Вчера я поговорила с Петунией, немного более откровенно, чем обычно, и, несмотря на то, что она часто винит меня во многих нелепых вещах, я думаю… Я вроде как начинаю понимать, что некоторые вещи, о которых она говорит, не совсем беспочвенны. — Ты про ее обвинения в том, что ты уродка? Его тон напомнил ей, почему она так редко рассказывала ему о Петунии: эти двое ненавидели друг друга, и Лили рано поняла, что для всех будет лучше, если они перестанут пересекаться. — Я про ее обвинения в том, что наши родители всегда отдавали предпочтение мне. Он слегка отстранился, на мгновение выглядя почти разъяренным. — Ты же не хочешь мне сказать, что правда думаешь- — Но в том и суть, — перебила она его. — Они и правда… просто не намеренно. Честно говоря, не думаю, что кто-то из них осознает, что делает. Мама постоянно возвращает наши разговоры ко мне и Хогвартсу, и теперь, когда я не хочу об этом говорить, я вижу, как часто это происходит. И у нее есть эта черта, при случае выставлять волшебный мир каким-то, не знаю, экзотическим или чем-то вроде, называть всё маггловское обычным, в процессе случайно принижая интересы и достижения Петунии, не делая этого на самом деле. Должно быть, именно это Туни постоянно улавливала. — Ты придаешь ее словам слишком много значения, — насмешливо сказал он. — Туни мелочна и злопамятна, и она годами тебе завидовала потому, что ты волшебница. Она придумает все, что угодно, чтобы выставить тебя злодеем своего маленького мирка. Какая-то часть души протестовала против его слов, та часть, которая по-прежнему твердила, что Петуния отличается, как бы она себя ни вела. — Она моя сестра, Северус! Самое меньшее, что я ей должна, — это попытаться взглянуть на всё с ее точки зрения. — Не понимаю зачем. Она никогда не сделает того же для тебя. Очевидно, что друг смотрит на вещи именно так. Он не просто слизеринец, он в принципе оценивает отношения иначе. Северус ведь сам ей сказал, для него дружба — взаимное использование друг друга. Несомненно, это распространялось как на пагубные, так и на полезные поступки. — Отношения не должны строиться таким образом, Северус, — попыталась объяснить она. — Дело не в том, сделает ли она то же самое для меня, а в том, что я хочу сохранить с ней хоть какие-то отношения, и если я не найду способ сейчас, то рискую испортить все настолько, что нам никогда не удастся их восстановить. Прозвучало так похоже на их дружбу, что у нее по коже побежали мурашки. — Значит, ты просто продолжишь пытаться смягчить ее, игнорируя тот факт, что она не сделает того же? — Нет, не- Она не знала, как именно объяснить, но хотела быть с ним честной. — Я знаю, что это не сработает, если я хочу, чтобы отношения не были поверхностными, и, возможно, если копнуть глубже, наши отношения не могут не быть поверхностными, но я, по крайней мере, могу попытаться сделать их честными в своей поверхностности. И дело даже не в ней, а во мне. Она посмотрела на него, на напряжённую линию плеч и сутулость, которые указывали, что даже здесь, в месте их детства, наедине с ней, он не расслаблен. Сердце болезненно сжалось от напоминания, как сильно она напортачила. — Я была несправедлива к тебе касательно банды Поттера, и не хочу повторять ту же ошибку с ней. Хочу стать лучше, чем была, по отношению ко всем важным для меня людям, к ней в том числе. И иногда, если хочешь сохранить отношения, приходится ради них чем-то жертвовать. — Бессмысленная жертва, — сказал Северус, покачав головой. — Ничто не говорит о том, что она когда-нибудь изменит свое мнение о тебе. — Она моя сестра, — только и смогла сказать Лили, смирившись с нелогичностью собственных эмоций. — Мне этого достаточно. — Я… не могу понять. Конечно, не может. У него нет братьев и сестер, а отношения с родителями ужасные. К своему удивлению, она обнаружила, что совсем его не винит и не осуждает такую точку зрения. Ее это просто печалит. — Знаю, что не можешь. Она вздохнула и, откинувшись на руки, уставилась на солнечный свет, пробивающийся сквозь листву деревьев, щурясь от бликов. — Как дела у тебя дома? — Да всё так же. Она посмотрела на него сбоку, на то, как угрюмо он это произнес, на скованность в плечах. — Северус, тебе не обязательно лгать мне, — тихо сказала она. — Если предпочитаешь не говорить об этом, все в порядке. Я… не хочу, чтобы ты чувствовал себя, как на допросе, каждый раз, когда спрашиваю. Ответ прозвучал в протяжном выдохе, и он еще сильнее сгорбился, бисеринка пота скользнула мимо уха, зацепившись за грубую, неровно разбросанную щетину на лице. Лили стало любопытно, как часто ему приходится бриться в последнее время. Они никогда не обсуждали раньше, каково это быть подростком и проходить через период полового созревания. Ей вдруг захотелось, но сейчас не время. — Всё… труднее. Не лучше и не хуже, они не изменились, но всё равно всё по-другому. — Потому что ты изменился, — закончила она за него, кивнув. — Полагаю… у нас схожие ситуации. Утешительная мысль. — Но в чем смысл? — спросил он, уткнув подбородок в колени и глядя на маленькую речку, протекающую через Кокворт, уровень воды сейчас был ниже, чем Лили могла припомнить. — Мы оба готовы меняться, чтобы наша дружба сохранилась. Но они ведь не поменяются, какой тогда смысл пытаться? — Мне кажется… возможно, если изменимся мы, изменятся и все наши отношения, а не только твоя и моя дружба, — размышляла Лили. — Может, этого хватит. — Если только она не подтолкнет тебя стать кем-то, кто подходит ей, просто потому, что ты достаточно отчаянно хочешь сохранить с ней связь, — предупредил он, голос стал резче от явного недовольства. Лили сглотнула. — Думаешь, я могла бы? — Не знаю, Лили, — ответил Северус, развернувшись, позволяя своему позвоночнику выпрямиться. Другой вид напряжения, другой способ закрытия от мира и от нее. — Знаю только, что Петуния этого не заслуживает. — Уверена, она сказала бы то же самое о тебе, — ответила Лили, сардонически фыркнув. — Вот только я готов пробовать, — огрызнулся мальчик. — Может, и она готова, откуда ты знаешь? — Ты выдаешь желаемое за действительное, Лили, и сама прекрасно это понимаешь. Если начнешь на этот счет обманываться, она просто- Лили резко повернула к нему голову, чувствуя, как напрягся ее позвоночник. — Что? Причинит мне боль? Разобьет сердце? Как будто мне не привыкать. Северус отшатнулся, словно она его ударила, и девушка закрыла глаза, тут же пожалев о своих резких словах. Ей казалось, она преодолела боль, но, возможно, еще не совсем пришла в себя, по крайней мере не до такой степени, чтобы смириться с его лицемерием. — Я не это имел- я просто хотел — Лили, мне жаль, это- — А что ты имел в виду — перебила она, не желая вновь затрагивать старую тему. Они разобрались с этим еще до каникул, и Лили была бы не прочь оставить все как есть. Не говоря уже о том, как ей не нравилось, когда он начинал спотыкаться в собственных словах от волнения. — Я только хотел сказать, что… — он облизнул губы и на мгновение прикусил нижнюю, явно пытаясь выстроить предложение приемлемым образом, — мне просто интересно… где ваши с ней границы. Плечи Лили опустились. При всей своей ненависти друг к другу Северус и Петуния имели довольно схожие приоритеты. — Думаю, я узнаю, когда мы до них дойдем. И если так случится, а назад пути уже не будет, то я, по крайней мере, сделаю все возможное, чтобы не пересечь эту черту. Она знала, что облажалась тут с Северусом. Но Лили не собиралась позволить этому случиться снова, вообще ни с кем, и уж точно не с единственной сестрой. — Я же говорила тебе, неважно, что отношения неравные. Пока я помню, что это так, и поддерживаю свои ожидания на соответствующем уровне, я не вижу причин, почему это не должно работать. Не полноценная связь, но… для меня так лучше, чем ничего, даже если тебе подобное не подходит. — Нечестно, Лили, — ответил он. — Ты сама сказала, что то, что она твоя сестра, все меняет. — Возможно, но скажи, изменилось ли что-нибудь в твоих отношениях с матерью с тех пор, как ты начал встречаться с Дамблдором. Северус отвернулся от нее и сгорбился, заставив Лили понять, что она вляпалась во что-то, о чем не имела никакого представления. Всего лишь второй их разговор с тех пор, как они решили кардинально перестроить свою дружбу, и как бы Лили ни забывала в некоторые моменты — ведь ей было так легко делиться с ним своими потаёнными мыслями, когда они говорили о чем-то, кроме Хогвартса, о чем-то, незапятнанном миром волшебников, — были и другие моменты, такие как этот. Моменты, болезненно напоминающие ей, что она не знает Северуса так, как думала, что знает, что существуют причины, из-за которых они оказались в таком неопределенном положении, напоминающие, почему ей необходимо взвешивать и контролировать каждое свое слово, а не впадать в старые шаблоны, руководствуясь сиюминутными эмоциями. — Ты, наверное, права насчет того, какой должна быть дружба, — сказал он после затянувшегося неловкого молчания, во время которого Лили ковыряла край рубашки и пыталась придумать, что сказать, — но если ты каждый раз рискуешь пострадать, то, по-моему, слизеринский подход лучше. — Безопаснее, — поправила Лили, — не всегда означает лучше. — Майкл и Стейси не считают, что отношения, построенные на обмене услугами, не могут быть искренними, — защищался он. — Но дело не… Взаимная эксплуатация — не то же самое, что обмен услугами. — Разве нет? — спросил он, приподняв бровь, отводя жирную прядь волос с потного лица. — Если отношения основаны на оказании и получении услуг, то разве ты не начнешь ожидать подобного и в будущем? Чем не эксплуатация? Лили облизала губы, затем сжала их, обдумывая его слова, и Северус дал ей необходимое время, — темные глаза горели искренним, пусть и легким, любопытством. Она не сомневалась, что для мальчика это одно и то же, какая бы формулировка ни использовалась — все сводилось к тому, что другой человек может сделать для тебя, и наоборот. — Ну наверное да, если поставить вопрос так, — согласилась она. — Но для меня услуга — это то, что ты делаешь, не ожидая ничего взамен, или, по крайней мере, не ради какой-то конкретной платы. Просто знаешь, оказывая услуги другим, они готовы вернуть их тебе. Эксплуатировать, значит отнимать что-то у другого человека, да и вообще всё это подразумевает обман или манипуляции. Мне кажется, что в эксплуатации нет места искренности, поскольку сам мотив коварен, в то время как услуги предполагают определенную степень истинных эмоций. — Как по-гриффиндорски, — пробормотал Северус, и это замечание никогда не подводило ее ярость, потому что всегда звучало оскорблением, снисходительным пренебрежением. — И что это должно значить? — Ты думаешь, что, если ты руководствуешься в первую очередь своими ожиданиями получить от отношений с человеком какую-то выгоду, тебе этот человек не может нравиться, что ты не сможешь воспользоваться услугами как инструментом или даже оружием, ведь нельзя быть на сто процентов уверенным, что усилия принесут плоды. Очень гриффиндорский образ мышления. Очень поверхностный, никто в Слизерине с таким не согласится. — Хочешь сказать, для тебя слово «эксплуатация» вообще не несет в себе никакого оттенка коварства? — спросила она тоном, близким к боевому. — Хочешь сказать, что если бы дружил с кем-то, только чтобы его использовать, то не стал бы жертвовать вашей связью ради огромной выгоды, не можешь представить, как другой человек поступает так же с тобой? — Нет, я не-, — он нахмурился и покачал головой, как будто не совсем понимая, о чем она говорит. — Ты действительно веришь, что никогда не оборвешь свою дружбу с кем-либо, если потенциальная выгода окажется огромной? — Но дело не в этом, — возразила она. — Дело в том, что в настоящей, близкой дружбе такая мысль даже не придет тебе в голову, потому что ты слишком ценишь другого человека, чтобы рисковать им или вашими с ним отношениями, независимо от потенциальной выгоды. — В близкой дружбе. Но сколько у тебя таких? Из нас двоих ты более общительная, и у тебя, безусловно, было гораздо больше шансов завязать такую дружбу. Лили открыла рот, но тут же его закрыла, почувствовав себя не в своей тарелке, а Северус ухмыльнулся, явно считая это очком в свою пользу. — Видишь? Большинство отношений любого человека на самом деле строится на получении личной выгоды или преимущества, а не на каких-то глубоких эмоциях. Майкл и его друзья тоже так думают. Да эта дружба не похожа на твое определение, но она заслуживает право на существование. И я думаю, что мне их вариант понятнее. — И что это значит для нас — почувствовала она вынужденной спросить. — Ты сказал, что мы тоже взаимно эксплуатируем друг друга, не так ли? Ты привел мне примеры. Неужели наша дружб- — Нет, — резко оборвал он, молниеносно разворачиваясь, потянувшись к ее руке. — Нет, Лили, ты моя лучшая подруга. Я бы никогда добровольно не пожертвовал нашими отношениями, ни за что. — Я знаю, Северус, знаю, — заверила девушка, сжимая его влажные пальцы в ответ. Сердце затрепетало от того, как быстро он к ней потянулся, хотя обычно именно она инициировала любой физический контакт между ними. — Может, ты прав, и действительно существуют разные варианты дружбы, но я все равно считаю, что есть разница между услугами и эксплуатацией. Искать людей, которые удовлетворят твои потребности… это не дружба, это бизнес. Я согласна, что у вас могут быть поверхностные отношения, которым по всем определениям подходит термин «дружеские», но для меня это не настоящая дружба, какая может быть между двумя людьми. — Но ты признаешь, что дружба может быть завязана на обмене услугами? — бросил вызов он. Лили открыла рот, слова застряли у нее в горле. Выдохнув, она пожала плечами. — Полагаю, слово «настоящая» для обозначения дружбы нуждается в переосмыслении. Он откинулся на ладони и вытянул ноги в зеркальном отражении начала их разговора, и Лили с запозданием поняла, что их пальцы все еще соприкасаются. Зрелище заставило ее улыбнуться. — Я по-прежнему считаю, что дружба без эксплуатации, одолжений или чего-то еще, предшествующего искренним чувствам, — все еще более достойный вид, и хочу, чтобы у нас были именно такие отношения, даже если они рискованнее. — Безопаснее — не значит лучше, — повторил он ее слова, наклонив голову и несколько застенчиво улыбнувшись, от чего в груди Лили разлилось тепло. — Кажется, я понимаю, о чем ты. _____________________________________________________ Гости Поттеров прибыли примерно через десять дней, и в тот момент, когда Афинора Адельманн вошла в фойе, Джеймс почти не обратил внимания на двух старших женщин, потому что девушка была сногсшибательна. Роскошный клубничный блонд, уложенный в соблазнительную прическу «пикабу», голубые глаза, подчеркнутые элегантно нанесенным макияжем, и полные губы, накрашенные тёмно-бордовой, граничащей с фиолетовым, помадой под цвет мантии. Джеймс готов был поспорить, что она соответствует маггловским стандартам красоты 90-60-90. — Афинора, дорогая, это мой сын Джеймс, — представила их Юфемия, нежно похлопав девушку по руке. — Приятно познакомиться, — сказала блондинка, и Джеймс одарил ее самой лучезарной из своих улыбок, твердо напомнив себе не делать никаких глупостей, например, не спотыкаться о собственные ноги. У нее оказался приятный, глубокий голос, и, хотя акцент явно был американским, он решил, что он ей очень подходит. — А уж мне как приятно, мисс Адельманн. — Можно Афинора, ну или Афина. — Афина, — повторил он, отвесив учтивый поклон, нежно удерживая ее руку в своей. Он знал, что мать останется довольна тем, как он использует все эти уроки этикета по назначению, но постарался преувеличить их настолько, чтобы вызвать у гостьи лукавую улыбку. — Хочешь, покажу тебе поместье? — На самом деле, я слышала из надежных источников, что у вас есть крылатые лошади? — Да, пара аэтонцев и один гранианец. — Тогда я бы предпочла полетать, а не осматривать окрестности. Джеймс усмехнулся: эта девушка была ему по душе. — Позволь мне проводить тебя к вашим комнатам, чтобы ты могла переодеться, и я всё устрою. В воздухе наверняка будет прохладнее, чем здесь, на земле. — Да, жара просто ужасная, — согласилась Афинора, когда они отошли от болтающих ведьм среднего возраста в сторону гостевой части дома. — Я, честно говоря, ожидала более дождливой погоды, учитывая, какими мрачными кажутся все фильмы, выходящие по эту сторону пруда. — Ох, ну это действительно не совсем обычно. В этом году нас настигла необычная волна тепла. Ты же спрашиваешь не из праздного любопытства? — Возможно. Со временем я, конечно, возьму на себя управление компанией отца, но пока еще не решила, где продолжу образование. Думаю, я даже могу оказаться здесь, если мама переедет. — Так ты уже закончила школу? — спросил он, пытаясь определить ее возраст, не спрашивая об этом прямо. В ответ Афинора рассмеялась. — О да. Я выпустилась из Илверморни этой весной, а значит, вольна делать все, что захочу. Вообще-то я подумывала немного попутешествовать, но это зависит от моих потенциальных попутчиков, а они еще не определились. Значит, ей должно быть не меньше восемнадцати, может девятнадцать. Старше, чем обычная компания Джеймса, что обещало что-то новенькое на лето. — Они магглорожденные? По моему опыту, большинство чистокровных не знают о маггловском кино. — Некоторые из них — да, — подтвердила она, растягивая губы в ухмылке. — Но, что касается меня, я всегда была очарована миром немагов, особенно всеми этими революционными вещами, которые сейчас происходят в не-магических штатах. — Правда? Какими например? — Движением за свободную любовь и феминизм, сексуальной революцией, подобными общественными изменениями. Не-маги гораздо динамичнее в своих социальных конструкциях, чем мы в своих, поэтому их мир гораздо более захватывающий для жизни, чем наш. Джеймс никогда не слышал ни о чем подобном, но по тому, как она говорила, было видно, что девушка довольно прогрессивна, и он обнаружил, что заинтересован не только ее физической привлекательностью, но и основательно заинтригован на интеллектуальном уровне, что было для него довольно редким явлением. — Говоря о волшебстве, — спросил он, пытаясь перевести тему на более прочную почву. За ближайшие дни и месяцы они еще успеют вернуться к маггловскому, — какой у тебя любимый вид магии? — У меня особый интерес к охранным барьерам. Я размышляла, стоит ли мне посылать письмо директору Хогвартса с просьбой поисследовать защиту вашей школы в течение семестра или около того. В конце концов, она намного старше нашей, и мой профессор Геомантии предложил мне изучить ее в качестве возможного направления для дальнейшего образования. А что насчет тебя, Джимми? Я же могу называть тебя Джимми? — Да, конечно, — Джеймс улыбнулся. — Неравнодушен к трансфигурационной магии, хотя и не намерен получать мастерство. Конечно, мне еще два года учиться, но меня гораздо больше интересуют более захватывающие профессии. — Например, аврорат? — спросила она достаточно проницательно, и Джеймс на мгновение поразился. — Ну, в нынешней политической ситуации… — Да, мама и Джеральд уже несколько месяцев обсуждают, где им лучше остаться — здесь или в Бостоне. Не могу сказать, что ситуация в ближайшем будущем выглядит радужной. — И не говори, — согласился он, открывая дверь в гостевую комнату, которую мать выделила для их гостей. — Тогда встретимся в саду через полчаса? Этого времени достаточно? — О, вполне. Мне нужно минут пятнадцать, чтобы откопать свою одежду для верховой езды и переодеться. — Значит пятнадцать минут, — согласился Джеймс и слегка отсалютовал, когда девушка вошла в свои комнаты. Затем, крутанувшись на каблуках, направился к себе. В голове у него на мгновение пронеслись яркие голубые глаза и великолепные губы темного цвета. _____________________________________________________ В четверг утром после завтрака Петуния подошла к Лили со скрещенными руками и приподнятой бровью и раздраженно спросила: — Ну, так ты собираешься смотреть со мной последние каталоги или нет? Ухмыльнувшись, Лили поспешила за сестрой, и, убедившись, что Петуния повернулась к ней спиной, закатила глаза от нелепой неспособности сестры оставаться искренне милой с Лили, даже когда было очевидно, что та хочет этого. По крайней мере, она держала свое слово — в последние несколько дней Петуния, хотя и придерживалась своей нынешней привычки игнорировать всех в доме, всё же сбавила градус язвительных комментариев, направленных на учебу сестры. Лили считала это следствием ее любопытства, если не убежденности, что младшей так же неинтересно говорить о Хогвартсе, как и самой Петунии, из чего напрашивался вывод, что в кои-то веки старшая сестра готова была видеть дальше собственных мелких обид. Ведь она постепенно сводила разговоры в другое русло настолько, что фактически помогала Лили уклоняться от темы. Это, в свою очередь, повлекло за собой ослабление их вражды, хотя и привело к тому, что темы для разговоров с родителями, на удивление, потихоньку иссякали, по крайней мере, когда они были все вместе — Лили и её отец все еще часами могли говорить о всевозможных академических вопросах, что ощущалось привычно и безопасно. В общем, между теплыми отношениями с Петунией и невозможностью о многом поговорить с родителями во время семейных посиделок, Лили с легкостью выбрала сестру и решила особо не переживать по этому поводу. В выходные она застанет отца в его кабинете и проведет с ним несколько часов обсуждая политику и историю, что будет полезным в свете того разговора с семикурсниками, который заставил ее понять, как необразованна она в этих вопросах, и, кроме того, это занятие их сближало. Тем временем она решила в полной мере насладиться завтрашним шоппингом и строго сказала себе, что должна позволить Петунии руководить процессом, как минимум в том, какие магазины им следует посетить, и высказывать, что, из найденного Лили, ей нравится, а что нет. Войдя вслед за Петунией в ее комнату, Лили опустилась на кровать, пока сестра рылась в столе и искала каталоги и журналы. Бросив их ей на колени, Петуния установила вентилятор так, чтобы он дул им обоим в лицо — чертовски приятный ветерок — и уселась рядом с Лили, перелистывая страницы и указывая на предметы одежды, властно объясняя последние тенденции. Лили не считала себя далекой от моды — ей вполне нравились красивые блузки, платья и халаты, — но в этой ситуации она чувствовала себя совершенно не в своей тарелке: крестьянский стиль, марокканский стиль, кроп-топы (которые приводили в ужас Лили и вызывали отвращение у Петунии), кимоно, джинсы с высокой талией, гаучо (которые Лили на самом деле очень понравились), туфли на платформе, футболки (они, видимо, больше не считались нижним бельем, выглядели совершенно по-другому — блестящие, с принтами и абсолютно, по мнению Лили, не практичные, — заставляли ее сожалеть, что она не поняла этого раньше) и чертовы комбинезоны из всех вещей. — Это в тренде уже несколько лет, Лили, — сказала Петуния, закатив глаза, когда та выразила свое удивление, и внезапно девушка почувствовала, как горячий стыд вспыхнул в ней, обжигая щеки. Неужели она была настолько оторвана от мира маглов, что не имела ни малейшего представления обо этом всём? По правде говоря, она вообще редко носила маггловскую одежду — только дома, когда не могла надеть мантию. Ее повседневный и торжественный волшебный гардероб соответствовали современным стилям и тенденциям, и надевала она их куда чаще — пока школьная мантия не была обязательной, то есть по вечерам учебной недели и в выходные, — но маггловской одежды у нее очень мало. Лили решительно не собиралась носить нижнее белье магов, поскольку оно откровенно устарело во всех отношениях, но помимо бюстгальтера, трусиков и чулок ей редко требовалось что-то еще, и уж точно не обтягивающие брюки и топы. Даже обувь — она так привыкла к кожаным сапогам с низким голенищем, так распространенным в мире волшебников, что не покупала новую пару кроссовок с тех пор, как ее нога перестала расти в геометрической прогрессии два года назад или около того. Лили, конечно, покупала какую-то маггловскую одежду. Её тело слишком сильно изменилось за период с тринадцати до шестнадцати лет, чтобы она могла продолжать носить старые вещи. Но в лучшем случае это были небольшие покупки — девушка находила недорогие, но симпатичные классические блузки и брюки, которые носила годами, зная, что покупать одежду подороже — пустая трата денег, ведь она их перерастёт к тому времени, когда у неё появится шанс надеть их в следующий раз. И она брала некоторые из своих любимых вещей в Хогвартс и надевала их, когда ее слишком беспокоила ворсистая ткань — плюс иногда очень хотелось иметь удобную домашнюю одежду и свободу сидеть с раздвинутыми ногами, не беспокоясь о том, что кто-то может увидеть ее нижнее белье, — но она никогда не задумывалась о модных тенденциях маггловского мира, как и о маггловском мире в целом. Так что ответ положительный. Да, она действительно настолько оторвана от маггловского мира. Но, как бы ни было стыдно это осознавать, в этом проглядывался и положительный момент — Петуния, похоже, была в курсе всех модных тенденций. Это предоставляло Лили прекрасную возможность продолжить преодолевать их обиды и восстанавливать отношения, пусть и поверхностные (ведь в свете того, что происходило сейчас в мире волшебников в политическом плане, мода действительно казалась чем-то легкомысленным, даже не смотря на то, что Лили было шестнадцать и ей нравилась модная одежда). — Думаю, я хочу купить и закрытый купальник, и бикини, — сказала Лили сестре, когда они наконец добрались до пляжного раздела. — Бикини? — повторила Петуния, сморщив нос и косо посмотрев на младшую девочку. — Не делай такое лицо, бикини сейчас в тренде, и ты скорее предпочтешь его волшебному купальнику, поверь мне. Петуния моргнула. — Правда? — она попыталась изобразить скуку, но Лили видела ее насквозь — сестра умирала от любопытства. — И на что он похож? — Помнишь фотографию бабушки Офелии, которую мы нашли, когда разбирали ее чердак сразу после смерти? Ту штуку с оборчатыми рукавами? — Нет! — в ужасе воскликнула Петуния. Лили решительно кивнула. — Да, он самый. — Сейчас семидесятые, ради Бога, а не начало века! Неужели волшебники отрицают все современное?! Пишут перьями, пользуются пергаментом, носят нелепую одежду и купальные костюмы прошлого столетия! — Знаешь, мужчинам приходится даже хуже, чем женщинам — они тоже вынуждены носить полноценные костюмы! — Нет! — Прикинь! Клянусь, я обязательно куплю Северусу нормальные плавки, просто ради прикола, потому что я не смею даже думать о том, какие у него сейчас. Петуния совсем не по девчачьи фыркнула и кивнула. — Если у него они вообще есть. Хоть это прозвучало ехидно, Лили решила расценить это как согласие. — Скорее всего, нет. Хотя он носил что-то похожее, когда мы были детьми — помнишь? Петуния фыркнула и кивнула головой. — Такие забудешь. Затем она ахнула, когда все точки сошлись. — О, Боже, так вот почему он носил ту штуку?! — А ты думала? — Что его мать была странно одержима защитой от солнца. Лили пожала плечами. — Ну, я уверена, ты не далека от истины. Для человека с такими темными волосами у него удивительно светлая кожа. Он обгорает почти так же часто, как мы с тобой. Мне действительно нужно почаще вытаскивает его на улицу. Может мы даже сможем поплавать, если к тому времени, как мне удастся его уговорить, здесь еще останутся водоемы. Петуния сузила глаза и обескураженно хмыкнула. — Так ты решила игнорировать то, что он с тобой сделал? Вздохнув, Лили потянула за влажную рубашку, чтобы та отлипла от кожи. Удивительно живо вспомнилось то письмо, отправленное Петунии несколько месяцев назад, о мрачной политической ситуации, о ненависти и нетерпимости, с которыми она столкнулась как магглорожденная в мире волшебников. В письме она так много писала о слове «грязнокровка», что ее ничуть не удивило, как сестра почти интуитивно поняла, насколько сильно это слово ее ранило, прозвучав из уст Северуса на глазах у половины школы, хотя она пыталась его защитить. Но объяснить Петунии остальное… нет, невозможно. — Нет, Петуния. Я не… это сложно. Сама ситуация, события, которые за ней стоят, наши отношения… все это слишком велико, чтобы я могла просто подвести черту и не принимать во внимание ничего, кроме собственной обиды. Я не могу, да и не хочу. Но в этот раз все будет по-другому. Наша дружба уже не та, что раньше, и, возможно, это даже к лучшему. Господь свидетель, мы столько всего зарыли между нами, столько проигнорировали, столько раз врали друг другу. — А что насчет его одержимости тобой? — Это не… Я не глупая двенадцатилетка, Туни, чтобы не понимать, что именно Мэри, Кло и ты имеете в виду, когда постоянно говорите об этом, но все не так, ясно? Какие бы чувства он ко мне ни испытывал, они искренние, и он никогда не доставлял мне неудобств своими действиями, на что ты постоянно намекаешь. Он даже ни разу не говорил ничего, и я не собираюсь осуждать его за то, что он смотрит на меня, ради Мерлина! Если бы я вдруг стала, мне пришлось бы начать с Поттера, Браунинга и еще дюжины парней, которые, честно говоря, сально разглядывают меня гораздо чаще Северуса. По крайней мере, он не похотливый извращенец, и поверь, я знаю разницу. — Ну еще бы, — пробормотала Петуния, прежде чем повысить голос. — А что помешает ему снова причинить тебе боль? — Наверное, ничего, — ответила Лили, пожав плечами. — Но в этом и заключается смысл доверия, Петуния. Это риск, и я решила, что Северус того стоит, — добавила она, не желая говорить «наша с тобой ситуация ничем не отличается», но надеясь, что Петуния все же уловила связь. — Окей, но не приходи ко мне плакаться, когда он снова причинит тебе боль, — ответила сестра, задрав нос, как будто Лили ее оскорбила. — И не собиралась. — Хорошо. Неловкое молчание повисло между ними на несколько долгих мгновений, пока они обе варились в неприятных мыслях, вызванных этим обменом мнениями. — Слушай, а мы можем согласиться не соглашаться? — спросила Лили в конце концов. — Это твоя жизнь, Лили. Живи ее, как хочешь. — Я ценю твою заботу, Туни, и если я с тобой не согласна, еще не значит, что я тебя отвергаю. Но для меня это важнее того, чтобы поступать, как ты хочешь. Он для меня слишком важен, нравится тебе это или нет. Петуния посмотрела на нее критическим, немного отстраненным взглядом, но в конце концов кивнула и вернулась к теме моды. Лили оставила все как есть, искренне довольная тем, как закончилось их обсуждение, потому что тема Северуса не давала им покоя, и для нее многое значило, что Петуния смогла удержаться от выражения неприязни к лучшему другу Лили. По крайней мере, оно не выглядело как осуждение, что она в принципе с ним дружит, особенно после того, как девушка так глупо проболталась об инциденте у озера. Похоже, Петуния тоже хотела улучшить их отношения, хотя бы настолько, чтобы быть друг с другом осторожными. Это означало, что работа Лили сократилась вдвое, потому что, какой бы трудной ни была эта задача, она все равно не сравнится с сизифовым трудом по завоеванию сопротивляющейся Петунии. Но, как начинала понимать Лили, ни одна из хороших вещей в жизни не достается легко, и рыжеволосая ведьма не была слабачкой: она сделает все, что нужно, чтобы их заслужить. _____________________________________________________ Дорогой Ремус, Надеюсь, дела у тебя идут лучше, чем перед каникулами. Прости, что не навестил тебя в больничном крыле и не написал раньше. Дома было очень много дел — тетя попала в аварию, — так что я только сейчас немного освободился, чтобы сходить к совиной почте на Косой аллее. Наверняка, ты все еще обижен нас, но когда мы вернемся в школу, я все равно постараюсь облегчить то самое время месяца. Если бы мог, приехал бы и летом тоже. Пожалуйста, дай мне знать, как себя чувствуешь, как только сможешь снова писать после 11-го. Хотел бы, чтобы мы остались друзьями, когда снова начнутся занятия в школе. Питер