The Path Not Tread // Непроторенная тропа

Бороться за ясность

— Ремус, с каких пор твои одноклассники звонят тебе по телефону?! — раздался голос Хоуп Люпин с другого конца коттеджа, и мальчик удивленно моргнул, отложив книгу. — А кто звонит?! — проорал он в ответ, ничуть не смутившись. — Лили Эванс! Соскочив с кровати со скоростью света, Ремус метнулся, чудом ни с чем не столкнувшись по пути через весь дом, на кухню, где в прошлом году на стене висел телефон. Его мать, стройная, с элегантной красотой лица, не позволявшей ей выглядеть на свои сорок лет, даже несмотря на обильно посыпанные серебром песочные волосы, смотрела на него с неприкрытым любопытством и протягивала трубку. Ремус слегка поморщился. Он совершенно забыл сказать маме, что обменялся с Лили телефонами, и теперь ругал себя за это, ведь отчасти он забыл потому, что не думал, что Лили реально позвонит. — Лили, хэй, — сказал он, прижимая трубку к уху, чувствуя, что сердце трепещет в груди не только от простого бега по дому. — Привет, Ремус! Я не вовремя? — Нет, нет, я просто… Я, эм, забыл сказать маме, что ты можешь позвонить. Неважно, — ответил он ей, одновременно покачав головой забавляющейся матери. — О, хорошо. Как ты? Как проходит твое лето? — Нормуль. Я… нормально. Все… нормально. Отвернувшись от матери, он легонько стукнулся лбом о стену возле телефона, удивляясь, куда подевались его мозги и почему его язык вышел из-под контроля. Ну правда, нормально? Неужели это единственное слово, которое он смог придумать, чтобы описать последнюю неделю? К сожалению, учитывая относительную близость его матери на их крошечной кухне, да. На самом деле все было совсем не нормально. Измотанный всем, что произошло за несколько недель до его возвращения домой, Ремус гораздо чаще оказывался в постели, чем выходил из нее, чувствовал вялость и сонливость и не видел смысла вставать, когда можно было с таким же успехом почитать в кровати. Дополнительный сон пошел ему на пользу — он наконец-то стряхнул с себя остаточную боль от последнего превращения, хотя и не начал меньше уставать, и его аппетит все еще был далек от желаемого матерью, обеспокоенной его необычно бурными следами полнолуния. Отец заехал за ним на Кингс-Кросс и без лишних слов аппарировал в Уэльс, и хотя он делал вид, что все в порядке, Ремус заметил, как он едва ли не отшатнулся при виде заживающих ран и новых шрамов сына. Дальнейшая редкость появления в доме Лайалла Люпина была вполне ожидаема, но, тем не менее, задевала Ремуса. В конце концов, он не видел отца с прошлого года, но тот, несомненно, делал все возможное, чтобы избегать мальчика. Отношения Ремуса с отцом были напряжёнными всегда, сколько он себя помнил. Лайалл был хорошим мужем, и родители Ремуса любили друг друга и его безоговорочно, но с самого раннего детства — точнее, с момента его превращения, но он почти не помнил какой была жизнь до, поэтому не суть — между сыном и отцом существовала дистанция, которую Ремус не знал, как преодолеть, по той простой причине, что не мог понять, почему она вообще возникла. Возможно, он бы этого и не замечал, если бы не был так близок с матерью в детстве. Хоуп, несмотря на то, что была магглой, чувствовала себя во всем этом волшебстве как рыба в воде, когда встретила и вышла замуж за Лайалла, и если ее муж после обращения Ремуса замкнулся в себе, Хоуп заполнила пустоту. Он не сомневался, что другие дети нашли бы ее действия раздражающими, посчитали бы ее властной родительницей, но это было не так. В юности, до Хогвартса, они вели почти кочевой образ жизни, ведь им приходилось переезжать каждые несколько месяцев, стоило соседям начать что-то подозревать из-за ежемесячных шумов. Это вынудило Хоуп отказаться от работы и друзей, приводя к тому, что она, как и Ремус, оказалась уединенным затворником. И пока он рос, их отношения росли вместе с ним, и из обычных родителя и ребенка они трансформировались в друзей. И хотя сейчас, когда Ремус большую часть года проводил в школе, Хоуп вышла на работу, и они оба стали намного старше, связь между матерью и сыном оставалась такой же крепкой, как и прежде. Именно поэтому он не хотел, чтобы мать узнала, насколько сильно он расстроен тем, что его отец ведет себя, как бывшие друзья Ремуса после их большой ссоры. Он хотел поделиться всем этим с Лили — она была единственным человеком, с которым, как ему казалось, он мог бы это обсудить, — но вряд ли он сможет, пока рядом в комнате Хоуп. Поэтому он застрял с этим своим «нормально», и Лили долго допрашивала его, пока наконец не сдалась. — От ребят что-нибудь слышно? — А, нет, — ответил он, стараясь быть беспечным, но, с треском провалившись, остановился на чем-то средним между жалким и отчаянным. — Но я этого и не ждал. — Боже, какие же они придурки, — пробормотала Лили, и Ремусу пришла в голову шальная мысль о том, что, видимо, ее ругательства менялись в зависимости от окружения — в Хогвартсе она очень редко говорила «Бог», усвоив «Мерлин» с превосходным для магглорожденного мастерством, но в этом разговоре его не использовала. — Если тебе от этого станет легче, моя неделя тоже была не то чтобы супер. — О? Из-за Снейпа? — Как ни странно, нет. Вообще-то, я не видела его с тех пор, как мы вернулись домой. Нет, это всё моя мама. И Петуния. Ну, и мой отец тоже. Ох, я не знаю, Ремус. У меня такое чувство, будто я провалилась через какой-то портал в мир, где никто в нашем доме больше не может ужиться, и я уже не знаю куда деваться. — Уверен, ты со всем разберёшься, — лояльно предложил Ремус. — Придется, если я хочу, чтобы все вернулось к тому, как было в прошлом году. Если оно вообще было по-другому в прошлом году. — Разве ты не помнишь? — В этом-то и проблема, Ремус; я не знаю, правильно ли я всё помню. То есть, я думала, что все хорошо, но теперь, очевидно, что это не так, а после всего произошедшего за последний месяц в Хогвартсе, я начинаю подозревать, что была слепа вообще ко всему вокруг меня, так же как и в случае с Северусом. — Возможно, но даже если так и было, теперь же ты не слепа, — заметил он, стараясь звучать как можно более прагматичным. Учитывая все эмоциональные потрясения, произошедшие в ее жизни в последнее время, он подумал, что ей наверное нужен план по решению этих проблем. В конце концов, она сама признала, что хочет встретиться с ними лицом к лицу и перестать прятаться. — Хорошее место для начала. — Ты прав. Спасибо, думаю, мне просто нужно было выговориться. — В любой момент. — Значит ли это, что ты готов звонить мне сам, или придется составлять расписание? — спросила она, голосом, мелодичным от веселья. — Я тебе позвоню, — ответил он, внезапно почувствовав нестерпимое желание отключиться от разговора, осознав, что его мать, по сути, их подслушивает. Он не смог добавить «когда смогу нормально говорить», но ему показалось, что Лили все же поняла подтекст его обещания. — Ладно, если не застанешь меня, просто перезвони попозже, но я, скорее всего, буду прятаться в доме, пока не закончится эта дурацкая жара. Если не ради купания, то зачем вообще выходить на улицу, реально. — Понял. Тогда поговорим позже. — Пока, Ремус! Они отключились, и когда Ремус положил трубку на место и обернулся, мать подозрительно понимающе посмотрела на него. — Ммм, Лили, а? Он нахмурился, пытаясь понять, что она имеет в виду, и когда до него дошло, почувствовал, как его щеки по-дурацки быстро потеплели. — Мам! Нет! Нет, нет, ты все не так поняла. Лили просто новый друг, вот и все. — О? Вздохнув, Ремус опустился в кресло, уперся локтями в столешницу и рассеянно провел пальцами по волосам. — Не видела совиной почты в последнее время, — заметила Хоуп. — Думала, что к этому моменту хотя бы Джеймс напишет, он обычно довольно пунктуален в переписке. — Ма… — вздохнул Ремус, наконец подняв глаза и встретившись с ней взглядом. Он понятия не имел, что она увидела на его лице, но ее дразнящая улыбка почти сразу исчезла, сменившись обеспокоенным хмурым взглядом. Отложив свои дела, Хоуп присела рядом с ним. — Cariad? Что с тобой? — Мы… поссорились, — прошептал он запнувшись, преследуемый воспоминаниями о той ночи, и плотно зажмурил глаза. — Я им больше не друг. — Ремус, — выдохнула мать, и ее теплые пальцы обхватили его запястья. — Как это случилось? История выплеснулась наружу — не вся, не самые худшие из их издевательств, не… Он не мог рассказать ей, не мог даже смириться с тем, что она будет смотреть на него с разочарованием в глазах, поэтому сгладил углы, сказал, что это была обычная шалость, которая вышла из-под контроля, и даже с этой поправкой ему было так стыдно за тот день, за то, что он просто стоял в стороне и позволял своим друзьям вести себя подобным образом, закрывал на это глаза, хотя помнил обвинения Лили и ее осуждающий взгляд. — Они даже в больничное крыло не пришли, чтобы навестить меня, после того как… Он ненавидел слезы, которые снова щипали глаза, как будто он недостаточно плакал из-за этой глупой мелочи, и ему было приятно зарыться в объятия матери, как будто ему снова было десять лет, а не шестнадцать, впитать ее тепло и любовь и просто дышать. Ему так не хватало ее в последний месяц, ее присутствия, поддержки и мужества. Она подтолкнула его встать и усадила на диван в гостиной, где могла нормально поднять ноги, чтобы он к ней прижался и попытался притвориться, будто мир его не достанет, будто все плохое, что существует снаружи, не находится внутри него и не останется там до самой его смерти. — Расскажи мне тогда о Лили, — попросила его мать, и это была удобная тема, успокаивающая тема, потому что телефонный разговор оставил в его груди теплый отклик, ведь Лили помнила о нем, захотела рассказать ему о своих проблемах и выслушать его совет, захотела узнать, что с ним происходит, настолько, что трижды спросила, уверен ли он, что с ним все в порядке. — Она — та девушка, о которой я говорил, лучшая в нашем классе по Чарам. Мы много учимся вместе, и у нее тоже возникли проблемы с лучшим другом в этом семестре, так что мы, эм, мы говорили, эээ… — Он сглотнул и открыл было рот, чтобы описать, как именно они начали общаться, но тут до него дошло, что он не может ей рассказать, ведь они подружились из-за того, что Сириус чуть не использовал Ремуса, чтобы убить, покалечить или заразить Снейпа, и ему вдруг захотелось рвать на себе волосы. Он всегда делился с матерью практически всем: он так и не научился стесняться рассказывать ей о происходящем в его жизни, ведь до Хогвартса у него не было друзей, которые привили бы такое мышление. И до этого года он почти ничего не скрывал, в основном потому, что его нечастые влюблённости в одноклассниц всегда оставались незамеченными, и он прочитал более чем достаточно на тему секса, чтобы не нуждаться ни в каких советах своих родителей. А теперь за каких-то полчаса он уже солгал матери, причем по-крупному, и собирался скрыть от нее еще больший секрет. Ему стало дурно: крошечная мстительная часть его сознания шептала, что в этом виноваты три гриффиндорца, потому что всё, что он скрывал сейчас, было так или иначе связано с их безалаберностью. Эта мстительная часть ненавидела бывших друзей с пугающей его злобой. Она пахла сырым мехом и безумным инстинктом, приносила с собой вспышки безумной ярости и страха, сопровождаемые неистовой потребностью охотиться, причинять боль и пускать кровь маленькой крысе, опоздавшему оленю и сильнее всего предавшей его собаке. Он изо всех сил оттолкнул эти мысли. Волку не позволялось брать верх над его эмоциями и сознанием, никогда. Ремус ничего не мог поделать с подсознанием в полнолуние, но не в середине месяца, когда полностью контролировал себя. И уж точно не тогда, когда он обнимался с матерью. — Ремми, что происходило последние несколько месяцев? — обеспокоенно спросила его мать, усаживаясь поудобнее, и язык ее тела свидетельствовал, что настроена она очень серьезно. — С самого Рождества ты был замкнут больше обычного в своих письмах, а теперь, с тех пор как вернулся домой, почти не встаёшь с постели, не ешь как следует, и твои друзья видимо тебя бросили, а про свою новую подругу, эту девушку, ты мне не рассказал ничего существенного. Это всё как-то связано с Проклятием? Ремус покачал головой, зажмурился и уткнулся лицом маме в живот. — Это сложно, ма, и я просто… Некоторые вещи я не могу тебе рассказать, а остальное без контекста не будет иметь никакого смысла, и… пожалуйста, оставь это? Пожалуйста. Она вздохнула, в этом выдохе слышалось беспокойство, но не стала давить, и его сердце сжалось от того, как сильно он любил ее за это. — А что ты можешь мне рассказать? — Именно Лили заставила меня осознать, что творили мои друзья, — тихо объяснил он ей. — Она не отвернулась от меня, хотя наши действия ее ранили. Она навещает меня в больничном крыле каждый месяц. — Она знает? — Эм… ага. Догадалась, — Он чуть было не ляпнул, что Снейп тоже в курсе, но придержал язык; еще одна вещь, которую он не мог рассказать. — Дамблдор с ней поговорил, она не выдаст. Она мой друг. Я полагаю… — он сглотнул, вытирая щеки рукавом, — она отличается. — Это как? — Она — первый друг, которого я завел по собственной инициативе. Джеймс, Сириус и Питер, вначале я и не думал, что они захотят со мной дружить, не знал, что делать, но они продолжали настаивать и давить, и именно они подружились со мной. Лили — первая, с кем подружился я, и она… она не боится говорить мне, если недовольна, но она также… она не боится, я не знаю, не боится, что если выскажет или услышит недовольство, то поставит дружбу под угрозу. Парни… Мне достаточно было сказать им, что они не правы, и они сразу же перестали со мной дружить. Но Лили не такая. — Тогда она отличный друг, — кивнула мама. — И я, например, рада, что она у тебя есть. Выдохнув, Ремус почувствовал, как что-то глубоко в груди разжалось от ее слов. Не так уж и много, но ощущение было таким же, как неделю назад, когда он понял, что не одинок, ведь даже если он потерял всех своих старых друзей, его новый друг остался с ним. Так что, возможно, для того чтобы все было хорошо, ему просто нужно найти эти маленькие гарантии, маленькие частички внутри себя, и построить из них что-то. Построить кого-то, кто не был бы трусом или хулиганом, человека, которым его мать могла бы гордиться. _____________________________________________________ — Джеймс, дорогой, не мог бы ты подойти к нам на минутку? Летняя жизнь в поместье Поттеров была вялой и беззаботной, и Джеймс втянулся уже через день-два после возвращения из Хогвартса. Конечно, без особых усилий: его родители, казалось, совсем не менялись, а размеренная рутина дома была настолько комфортной и знакомой, что шестнадцатилетний подросток мог погрузиться в нее почти по первому требованию. Утро он провел, катаясь и летая на лошадях, — занятие, которое ему очень нравилось, хотя он и редко мог себе его позволить. Родители купили ему Демона, любимого резвого гранианского жеребца, когда ему исполнилось четырнадцать, и с тех пор они походили на хорошо отлаженную скоростную машину, как на земле, так и в воздухе. Джеймс часто проводил так утро — избавлялся от большей части своей обычной беспокойной энергии. А если этого не хватало, всегда оставалась возможность, как он выяснил вчера, просто превратиться в Сохатого и бежать изо всех сил. Возможно, Демон даже согласится поучаствовать в гонках, хотя Джеймс знал, что ему не сравниться с крылатой лошадью, выведенной специально для скорости. Но это же вообще не главное, так что конь наверняка не стал бы возражать. Сбросив в прыжке пыльные сапоги — он был уверен, что кто-нибудь из эльфов подберёт их и почистит, они всегда так делали, — Джеймс рысью направился по коридору в гостиную в поисках матери и обнаружил, что и она, и отец расположились на своих обычных местах, попивая послеобеденный чай и поедая булочки. Флимонт устроился в большом кресле с местными магловскими газетами в руках, а Юфимия полусидела, полулежала на пуфике с книгой на коленях. — Мамочка? — Ах, вот и ты, дорогой, — мать, протянула к нему руку, которую он сразу же взял в свои, усаживаясь рядом с ней. — Мы с твоим отцом хотели поговорить с тобой кое о чем. — Да? В чем дело? — Помнишь Куини Голдштейн из Америки? Так вот, ее подруга осенью выходит замуж за британского волшебника, и они решили сюда приехать, посмотреть место проведения, декорации и платье, и я, конечно же, пригласила их погостить у нас. Это будут Куини, Леонора Адельманн и ее дочь Афинора, она примерно твоего возраста. — И, как я понимаю, ты хочешь, чтобы я показал Афиноре окрестности? — спросил Джеймс, слегка ухмыляясь. — Уверена, она станет тебе восхитительной спутницей этим летом, да и в доме будет так приятно жить, верно, дорогой? — обратилась Юфимия к мужу, который хмыкнул в знак согласия и слегка опустил газету, чтобы бросить на нее ласковый взгляд. — Как бы то ни было, уверена, что это нисколько не отвлечет тебя от тренировок, поскольку, как я полагаю, Афинора захочет принять самое активное участие в организации свадьбы своей матери. — Значит, и ты у нас будешь занята этим летом? — поддразнил он мать, на что та ответила застенчивой улыбкой. Мама любила компании, особенно если они оставались в качестве гостей. — Похоже на то? Конечно, Куини тоже приедет, но невестка ее сестры должна разродиться в конце лета, так что она, скорее всего, будет слишком занята семьей, чтобы нас сопровождать. Но Леонора — прекрасная женщина, и я не могу представить себе, чтобы ее дочь была другой, так что, между нами, я убеждена, мы обязательно со всем справимся. А если мне когда-нибудь понадобится помощь с вещами во время покупок и тому подобное… — Я к вашим услугам, дорогая мамочка, — сказал Джеймс, драматично взмахнув рукой, — хотя можно попросить домовых эльфов. Ты же знаешь, я ужасен в этих твоих шоппингах. — Это точно, дорогой, точно, — согласилась Юфимия, легонько погладив его по щеке своей морщинистой рукой. Почувствовав внезапный прилив детской привязанности, Джеймс взял ее руку и поцеловал пергаментную кожу на тыльной стороне, а после чмокнул в щеку, прежде чем встать. — Бать, дай мне знать, если захочешь вместе просмотреть семейные счета и все такое. — О? Так значит ты решил, чем займёшься после Хогвартса? Джеймс застонал. — Ну не то чтобы. Хотя, пап, не думаю, что хочу стать бизнесменом, как ты. Это… — Канцелярщина? — Скукотища, — признал он. — Я бы хотел чего-то захватывающего. — Политика может быть весьма захватывающей. Твой дед, например, в свое время наделал немало шума в Визенгамоте, когда тот идиот-министр отказался от помощи во время Первой мировой войны. — И исключил нас из Священных Двадцати восьми, — напомнил Джеймс своему отцу. На что Флимонт только отмахнулся небрежным движением руки. — Да кому это важно? Сварливый Нотт выглядел полным шутом со всеми этими нелепыми представлениями о Чистоте Крови. Я бы предпочел, чтобы мы не ассоциировались с такими идеями. — Как скажешь, бать. — Что ж, тебе действительно пора начинать задумываться об этом, сынок. Теперь, когда ты сдал экзамены, важно выбрать подходящие предметы для своего будущего. Джеймс, конечно же, был более чем в курсе. На самом деле он точно знал, какие предметы возьмётся изучать, ведь уже решил, что станет аврором. Но ему не хотелось делиться своими мыслями с родителями, по крайней мере, так скоро, летом. Это могло подождать, и, к тому же, их оценки за С.О.В. еще не пришли. Он был уверен, что справился, но мало ли. — Я знаю, не волнуйся. Успею. — Это все, чего я ждал, сынок. _____________________________________________________ — Держи всё это, это… это волшебство подальше от меня, мальчишка! Я не хочу этого видеть! — Так не смотри! Это моя чертова комната! — Я узнаю, если подобное будет происходить под моей крышей! Ты не имеешь права указывать мне- — Если бы ты бухал каждый раз, когда узнавал что-то новое обо мне, твоя печень бы уже свернулась, ты, расточительный пьянчуга! — Я знаю, что ты такой же никчемный, как и твоя мать, парень, и это все, что мне нужно знать! Зачем тебе вся эта магия, если ты даже не можешь привести себя в приличный вид?! Тебя нельзя нормальным, добропорядочным людям показать! — Будто ты знаешь хоть что-то о приличных людях! Иди и утопи свою никчемную сущность в рюмке, а меня оставь в покое! — Если я увижу еще хоть одну штуковину… — Это моя, блядь, комната! Держись от нее подальше, или я сделаю так, чтобы ты забыл об ее существовании! — Будешь испытывать мое терпение, мальчишка, и я заставлю тебя об этом пожалеть! — Я знаю! Иди, напейся до беспамятства и оставь меня нахуй в покое! Грохот от захлопнувшейся двери прогремел на весь дом, и Северус с силой выдохнул, в отчаянии потянувшись к тем нескольким урокам Окклюменции, которые успел освоить за последний месяц, изо всех сил пытаясь раздробить и подавить бессильную ярость, которую отец вечно в нем вызывал. Когда-то он боялся кричать и драться. Раньше, до Хогвартса и во время первых лет обучения в магической школе, когда отец только начинал сильно пить и срываться на нём, Северус трусил, старался ходить на цыпочках и не вызывать ярости, ведь мужчина мог быть злобным как на язык, так и на руку, и пугал порой даже свою суровую магическую жену, не говоря уже о восьмилетнем мальчике. Но с годами выпивка взяла свое, а Северус вырос достаточно высоким и быстрым, чтобы перестать быть легкой мишенью. Он больше не сдерживал свой язык, если только мать не находилась в пределах слышимости. Тобиас обычно был слишком пьян, чтобы бегать вверх и вниз по лестнице, и на худой конец Северус знал, как выбраться из своей комнаты через окно. Пока его не загоняли в угол, он легко уклонялся от ударов, а учитывая, сколько в среднем выпивал отец, было удивительно, как мужчина вообще мог думать, не говоря уже о том, чтобы помнить сказанное в пьяном виде. Обычно Северус еще в начале вечера понимал, если от него нужно держаться подальше. Когда Тобиасу удавалось найти работу, он делал все возможное, чтобы хотя бы на время оставаться трезвым, и в течение дня мучился с похмельем. Эти несколько часов между приходом домой и новой пьянкой были опасной зоной, потому что отец был сильно раздражен и достаточно трезв, чтобы причинить реальный вред. Но сейчас не тот случай: к десяти часам вечера Тобиас частенько был прилично пьян, а учитывая, что сегодня пятница, провокации Северуса наверняка обеспечили им с матерью совершенно спокойную ночь, поскольку мужчина имел обыкновение находить себе собутыльников, когда уходил так поздно, и заваливаться к ним домой. Он гадал, будет ли мать благодарна ему за это или возмущена. Выдвинув средний ящик комода, Северус облокотился на него и потянулся к отверстию в стене, где хранил свои самые ценные вещи, спрятанные от отца. Комод был старым, деревянным, достаточно массивным, чтобы его нелегко было сдвинуть с места, и Северус позаботился и дополнительно приклеил его к земле не слишком заметными чарами, чтобы сделать еще тяжелее. Он достал из тайника свою новую черную палочку и, плотно задернув шторы, устроился на кровати. Вызвав Патронуса, Северу заставил свой разум отвлечься от все еще кипевшей в нем ярости и вспомнить, как держал пальцы Лили в своих во время поездки в поезде на прошлой неделе. Лань была достаточно наполнена счастьем, чтобы позволить ему погладить её, и то, как она ощущалась под пальцами, успокаивало лучше, чем вся выученная Окклюменция. Это был костыль, слизеринец и сам это прекрасно понимал, но не думал, что даже Дамблдор станет его осуждать, не после той недели, что он пережил. Он чувствовал, как вся его тяжелая работа ускользает, убегает как вода сквозь стиснутые пальцы, пока не остались лишь старые гнев и обида, те, что питали его так долго, и которые чуть не стоили ему самого дорогого в жизни. Было так легко забыть слова Дамблдора, забыть часы, которые он провел в кабинете со странными безделушками. Кабинете, где он научился этому заклинанию и где открыл в себе стороны, о которых уже успел позабыть, — где он нашел способ существовать, не завися от своего смоляного гнева. Успокоившись, он обновил заклинание и позволил лани устроиться на кровати рядом с ним, положив голову ему на колени. Серебристая субстанция чар странно покалывала и щекотно ощущалась под его пальцами. Северус не устал: адреналин от стычки привел его в тонус, и он направил его на удержание памяти, придавшей лани ее форму, на магию, которая поддерживала заклинание. Он знал, что заплатит за это утром, но слишком сильно нуждался в утешении сейчас. Он скучал по Лили с голодной болью. Прошла неделя с тех пор, как они расстались у ее входной двери, договорившись взять паузу, чтобы разобраться с домашними делами, прежде чем встретиться снова. Несколько туманное обещание, но у них обоих было негласное понимание того, где и когда им встречаться. И Северус каждый вечер в пять тридцать приходил к их дереву, потому что даже сидеть два часа на знойной жаре и ждать того, кто не придет, лучше, чем оставаться в доме, куда Тобиас приползал в поисках выпивки и драки. Патронус заставил его задуматься о событиях последних месяцев, о поезде, об озере и о лаборатории, о ее рыданиях и о грузе намеренно невысказанной истины. О том доверии, которое когда-то было между ними, стертое гнетом банальностей, белой ложью и разочарованиями. О несбывшихся ожиданиях и почти потерянной дружбе, спасенной не сожалениями и извинениями Северуса, а заверениями Дамблдора о правильности его жизненного выбора. В последние годы они так фундаментально не понимали друг друга, видели то, что хотели видеть, а не то, что происходило на самом деле, и в свете их разговора о доверии Северус наконец-то понял, в чем была проблема — Лили доверяла ему, а не своим знаниям о нем, и поэтому конечно же он продолжал ее разочаровывать. Ведь она считала его тем, кем он на самом деле не был, а он, слепой к ее недостаткам, не видел разницы в этих двух абсолютно разных концепциях. И теперь, когда он понял, что они отличаются, что полагаться на эффективность предсказания мыслей, чувств и поступков человека, не то же самое, что доверять, Северус вспомнил и о другом их разногласии — о дружбе и ее цене. И воспоминание о залитом слезами лице Лили прорвалось сквозь его ментальные щиты, проникло в душу ужасающим холодом. Он сказал ей, что все, что знал о дружбе, узнал от нее, что их дружба была образцом, по которому он строил отношения с остальными. Но дружба, по ее словам, основывается на доверии, а доверие между ним и Лили отличалось от доверия, на котором строилось его взаимодействие с группой Эйвери, и это означало, что и дружеские отношения были в корне разными — получается он ошибался? Были ли реальными те сходства, которые, как он считал, существовали, или он позволил своим предположениям затуманить собственные суждения? Вот, вот, переломный момент, стержень, вокруг которого вращались все их взаимодействия в прошлом. Если он считал их дружбу потребительской, а на самом деле это было не так, то что значили его собственные действия с этой точки зрения? Действительно ли он использовал Лили, или просто накручивает себя сейчас? Ему никогда раньше не приходило в голову сравнивать то, как он вел себя с ней, с тем, как вел себя со слизеринцами. Может быть в этом причина их разлада, почему он не мог ее понять — он просто, исходя из неверных предположений, неправильно к ней относился? Лили согласилась, что в том, как он дружил со слизеринцами и с ней, проглядывалось сходство. Согласилась с ним настолько, что разрыдалась из-за этого, из-за того, как она вела себя по отношению к нему (ну насколько он это уловил). Она полностью рассыпалась, когда призналась, а он сначала не понял, но теперь всё было так очевидно — она не верила, что это правда, ясно дала понять, что никогда не считала их дружбу потребительской, пока две недели назад он не настоял, пока- Пока не убедил ее в своем ошибочном восприятии. Он понимал дружбу неправильно, использовал неверные критерии, и настаивал, что они правильные, пока она не согласилась. Она согласилась, и это сломило ее, но теперь он начинал понимать, что был неправ, что это ложь, и что если… Неужели он заставил ее сомневаться и подозревать себя из-за собственной однозначно ошибочной точки зрения? Та дрожь в ее голосе на прошлой неделе в поезде, когда она спросила, доверяет ли он ей после всего произошедшего, теперь обрела смысл, и от этого ему становилось не по себе. Потому что Лили, независимо от того, соглашалась она с ним или нет, не была человеком, для которого такое поведение инстинктивно, и поэтому ей пришлось столкнуться не только с тем, что какая-то ее часть не соответствовала тому, как она про себя думала, исходя из возможно ошибочных умозаключений Северуса, но и с тем, что она решила, будто оказывала какое-то влияние на него. И подобное она не смогла бы легко простить или преодолеть, поэтому думала, что и друг не сможет, хотя он на самом деле вообще ни о чем таком даже не задумывался. Его лань растворилась под кончиками пальцев. Рука безвольно упала на бедро, весь свет в комнате рассеялся и Северус оказался в полной темноте. Он едва заметил, слишком ошеломленный своим открытием, чтобы думать о чем-то еще. Это была вина, которую он, Северус, туда поместил, вина, которой, вероятно, там вообще не место, и самое ужасное, что даже сейчас он не чувствовал и десятой доли того опустошения и вреда, которые, по мнению Лили, она ему причинила. Впрочем, это не имело значения, потому что он ранил Лили, он снова ранил ее, и на этот раз так, что она не заметила, так, что он не заметил. Неудивительно, что она так осторожна с ним сейчас, ведь он убедил ее в том, что их отношения не были настоящими, заставил потерять доверие к ним и к своим представлениям о них. Конечно, ее поражало, как он мог до сих пор ей доверять, конечно, теперь всё это обретало смысл. Подобный обман был не в характере девушки. Северус каким-то образом полностью проигнорировал этот факт, потому ли, что это было в характере всех остальных, с кем он общался, или потому, что он сформировал неверное впечатление о том, как она его видит, и доверился ему, вместо самой Лили, или же потому, что всё всегда казалось искаженным в момент конфликта, — всё это не меняло того факта, что именно он ответственен за беспокойства и страдания Лили. Чувство вины, пришедшее вместе с этим осознанием, заставило Северуса окаменеть от страха, ведь если их отношения на этот раз не сложатся, это будет его вина, и только его, а не Золотого Мальчика Поттера. Виноваты не соперничество их домов, не его или её друзья, не сама Лили. Это будет его виной, ведь это он посеял семена сомнений в своей собственной слепоте и заблуждениях. И если мысль, что он потерял ее из-за внешних факторов, была, возможно, самой тяжелой из всех, с которыми ему приходилось сталкиваться, то мысль, что он потерял ее из-за своих собственных действий… невыносима, в свете всего, через что он прошел, чтобы этого избежать, после того как она в конце концов передумала и особенно потому, что было еще кое-что, что, как он знал, могло привести к подобному, если бы он не изменился. Я невыносимо горжусь тобой. Никто и никогда не говорил ему этого, никто не произносил эти слова именно таким тоном, будто бы задыхаясь от эмоций, которые требовали, чтобы их озвучили. Северус знал толк в невыносимости, и мысль, что именно так Лили думала о его решении встать на ее сторону, на сторону Дамблдора и Света, оправдывала всё: каждую бессонную ночь, каждую нервную встречу, каждую обиду. В те дни, когда он думал, что потерял её навсегда, движимый отчаянием желанием не потерять цели, Северус осознал свой выбор, переосмыслил его и присвоил себе, отделил от всего, что Лили представляла и значила для него. И хотя это решение осталось с ним и сейчас, оно никак не меняло ни радости, что Лили гордится его поступком, ни опустошения, что он прошёл этот путь без неё. И ничто не меняло факта, что он причинил ей боль еще до их разговора на Хогсмидском уик-энде, причинил боль, руководствуясь теми взглядами и убеждениями, из-за которых они порой едва могли терпеть друг друга, причинил боль по причинам, которые даже и не думал искать, пока она сама не сказала ему — Я знаю, в один день одного простого факта, что я это я, тебе уже будет недостаточно и ты обнаружишь себя целенаправленно использующим его и по отношению ко мне тоже. Это ее утверждение было таким страшным именно из-за возможности, которую в себе таило, ведь то слово, то оскорбление, которое он теперь всем сердцем ненавидел, мало что значило само по себе, но многое говорило о его системе убеждений. Единственное, что, как он теперь заставил себя признать, Лили никогда не сможет простить, потому что, у нее едва получилось в прошлый раз, а Северус не был настолько глуп, чтобы полагать, будто у человека есть больше одного второго шанса. Да, теперь он понимал, что именно эта система убеждений, а не само слово, нанесла реальный ущерб во время С.О.В. — на самом деле ущерб был нанесен задолго до инцидента у озера. Мысль о том, что Северус считает ее недостойной, что он на самом деле не верит в свои столь радикальные двойные стандарты, испугала ее и подорвала доверие, заставила сомневаться в их дружбе, привела к дистанции между ними и к тому, как сильно он ее расстроил две недели назад. И, несмотря на то, что Северус был уверен — или же теперь, когда он об этом задумался, принимал желаемое за действительное — что она не права, он не мог игнорировать то, как в момент полного унижения потянулся к своим убеждениям, и, воспользовавшись ими, причинил боль той единственной, кого он никогда не считал способным ранить. Даже если их дружба переживет кризис идентичности Лили, переживет их ссоры, непонимание и отдаление друг от друга, она все равно будет обречена на провал, если Северус не изменит своих взглядов касательно магглов и магглорожденных. Эти взгляды всегда будут лежать в основе его действий, и если что-то и оттолкнет ее от него окончательно, так это его собственные действия. Он ясно это понял, увидев, как она реально прилагает усилия, чтобы восстановить их отношения со своей стороны. Однако он не знал, как это сделать. Как он должен был начать вдруг воспринимать равными себе тех, кто по своей сути меньше его, когда его будущее было определенным только в компании тех, кто верил в то же, что и он? Как ему балансировать между заданиями Дамблдора и ожиданиями Лили, когда для обоих достаточно одного промаха с его стороны, чтобы все рухнуло? Ведь он прекрасно помнил ярость и возмущения Лили по поводу вклада его товарищей, его вклада, в произошедшее с теми семикурсниками. В конце концов, она разорвала их дружбу потому, что он стал слишком похож на других слизеринских мальчишек, на юных Пожирателей смерти. Невозможно было отличить себя от них, несмотря на твёрдую решимость стоять за свой выбор, стоять за Свет и за неё, потому что он находил гораздо больше общего с их убеждениями, чем с её, потому что, осознанно или нет, он действовал и поступал так же, как они, и если она узнает, если она это увидит, прежде чем он придумает способ изменить свои собственные убеждения, это будет конец. Он не мог смириться с подобными мыслями, а значит, у него оставался только один выход — сделать так, чтобы она никогда не узнала правду, пока она еще остается правдой, сделать так, чтобы она не успела этого понять до того, как ему удастся каким-то образом сделать ее недействительной. _____________________________________________________ Энид Петтигрю была в больнице. Питер узнал об этом от одного из ее любопытных соседей, когда слишком громко стучал ей в дверь в вечер возвращения из Хогвартса. По словам старого пронырливого маггла, за три дня до этого ее сбила машина, и хотя мужчина не знал, как она себя чувствует, он, по крайней мере, знал, в какую больницу ее отвезли, поэтому Питер не стал терять времени и отправился туда. Ему потребовалось полчаса, чтобы добраться до больницы, затем еще полчаса он пытался убедить их разрешить ему с ней увидеться, несмотря на то что часы посещения уже закончились, и в тот момент от разочарования у него на глазах навернулись слезы, просто чтобы сделать унижение еще более полным. Унижение или нет, но слезы в итоге сработали, потому что дежурная медсестра наконец вздохнула и согласилась пустить его на десять минут. Питер не выносил, когда его жалели, презирал это чувство всем сердцем, но если жизнь чему-то его и научила, так это пользоваться всем, что есть в твоем распоряжении, независимо от того, насколько это неприятно. Так он и поступил — воспользовался тем, что женщина считала его бедным, расстроенным мальчиком, и проник внутрь, а ненависть, которую он испытывал к ее жалости, превратил в презрение, потому что это было его оружие, его заклинание, чтобы получить желаемое, а она даже не догадывалась. Тетя читала книгу, когда он осторожно открыл дверь в комнату: ее кровать стояла в дальнем конце, у окна. На одной дремала пожилая женщина, другая была пуста. Он едва сделал три шага, прежде чем Энид заметила его, и выражение его лица заставило ее отложить книгу и посмотреть на него печальным, нежным взглядом. — Ох, мой дорогой, — прошептала она, когда он оказался достаточно близко, чтобы ее услышать, не потревожив при этом других обитателей комнаты. Питер согнулся в объятиях и уткнулся лицом ей в шею, вдыхая знакомый мшистый запах ее шампуня. — Мне очень, очень жаль. Питер покачал головой и позволил ей усадить его рядом с собой на кровать. Левая нога тети до самого бедра была в гипсе и на лице с этой стороны также проглядывались уродливые, болезненные синяки. Бледную кожу покрывали несколько порезов и ранок. Похоже, у нее были и другие травмы, но Питер не решался судить, поэтому уклонился от мысли, что это еще одно доказательство крайней хрупкости его тети. — Как она? — первый вопрос Энид, и когда Питер сжал кулаки на коленях, она накрыла тот, что был ближе, морщинистой ладонью с прилипшей к нему капельницей. — Под кайфом. Женщина вздохнула, закрыв глаза, и страдальчески наморщила лоб. — Она так ждала твоего возвращения. Питер разжал кулак, и тетя тут же переплела с ним пальцы. — Я боялась, что она начнет винить себя в моем несчастном случае, — продолжала Энид, приглушенно, с нежностью и любовью глядя на лицо Питера. — Мы ходили по магазинам, и она предложила пообедать в «Дырявом котле» — по ее словам, решила проставиться на свою первую настоящую зарплату, о, Пити, она так этим гордилась, я так надеялась, — но у меня был урок, и мне пришлось уйти пораньше, а она захотела остаться и допить свой бокал сливочного пива, и тот водитель появился из ниоткуда, когда я выходила на улицу, не заметил меня из-за магглоотталкивающих заклинаний, наложенных на паб. Остальную часть этой истории Питер знал досконально. — Она решила, что если бы вышла с тобой, то смогла бы это предотвратить, аппарировала бы вас двоих или что-то в этом роде. — Да, похоже на нее, — ответила Энид. — Она уже много лет не может нормально аппарировать, — только и пронеслось у него в голове. — О, дорогой, ты же знаешь, что это не имеет никакого значения, — напомнила ему Энид. — Смогла бы она использовать заклинание, чтобы убрать меня с дороги, или нет… Это был несчастный случай, Питер. Случайности случаются. Твоя мать… твоя мать давно разуверилась в подобном. Питер сжал руку тети и сглотнул, закрыв глаза так плотно, что за веками появились яркие пятна. — Я ненавижу его. Я ненавижу его. Это было единственное, о чем они трое никогда не говорили, с того дня, как Энид усадила его и объяснила, что отец не вернется. Но он не мог больше сдерживаться, и ему было плевать, если его слова причинят боль женщине, чья рука с длинными пальцами так крепко сжимала его руку. — Я тоже, — бросила она с таким ядом в голосе, что Питер судорожно сглотнул. Он не осмелился взглянуть на нее, на то, что, как он знал, полыхало в ее глазах подчеркивая сказанное, и у мальчика пронеслась мысль, что если бы тетя могла пользоваться магией, она бы выследила своего урода брата и хладнокровно его убила. Питер почувствовал, как его глаза вновь наполняются слезами, и возненавидел себя за это. Я его ненавижу, и свою мать ненавижу, и тебя я тоже ненавижу, — дико думал он, потребность трансформироваться, съёжиться и удрать, как крыса, была почти непреодолимой. — Ненавижу за то, что ты покалечилась, ненавижу ее за слабость, и ненавижу его за то, что он ушел. Ненавижу свою чертову жизнь. Как бы я хотел, чтобы меня не существовало. — Пити, — голос Энид отвлек его от безумных мыслей, и он обнаружил, что напряжен, как струна в любимом тетей пианино. Выдохнув, заставил себя расслабиться и поднял глаза, чтобы встретиться с ней взглядом. — Мы переживем это лето вместе. Я не оставлю тебя, сломано бедро или нет. Он вскочил с кровати, чувствуя, как его охватывает странная маниакальная энергия. — Я схожу в больницу Святого Мунго, найду целителя, который тебя вылечит. Или, или частного врача. Нет никаких причин страдать дольше необходимого от, от- — он перевел дыхание, облизнув губы, — что за, эм, что за травмы у тебя, тетя? Я не спросил, должен был спросить это первым делом, прости, я- Энид шикнула не него и покачала головой. — Сломаны бедро и голень, есть внутреннее кровотечение — эта моя проблемная почка, — но со мной все будет в порядке. И не нужно искать никаких других целителей. Не думаю, что это разумно, раз уж я здесь. Когда меня выпустят — а я очень надеюсь, что это случится скоро, но я живу одна, поэтому они пока не торопятся, — тогда да, но приводить их сюда — значит фальсифицировать записи, изменять воспоминания и- — Для этого магия и нужна, — тихо сказал он, энергия покинула его так же быстро, как и появилась. Теперь он просто чувствовал себя побежденным и потерянным. — Может быть, но ты же знаешь, что магия — не мой мир, — мягко напомнила она, и это задело его, задело до боли, потому что какая разница, умеет она колдовать или нет, какая разница, если магия может всё сделать намного проще. Он знал, как заставить ее согласиться, знал, на какие кнопки нажимать — достаточно было сказать, что он не справится один, не справится с матерью в одиночку, и она бы точно поддалась, ведь тетя никогда бы не смогла ему в этом отказать, она любила его как сына. Но одного взгляда на ее усталое лицо было достаточно, чтобы вспомнить, чего ей стоило вернуться в волшебный мир после того, как отец Питера их бросил, и он не смог. Если его тётя не хотела пользоваться тем, что ей недоступно, тем, что ей пришлось научиться компенсировать, пока остальные члены семьи, не испытывающие подобных трудностей, над ней смеялись и смотрели с высока, то это её право, и Питер не находил в себе сил, чтобы заставить её от этого отказываться. — Ладно, — сказал он ей. — Но когда вернешься домой, может, подумаешь еще раз? — Подумаю. Обещаю, дорогой, — ответила Энид. — Как-нибудь справишься до тех пор? Он собирался совладать с матерью сам. Он практически достиг совершеннолетия, знал все закоулки Лондона, и магические, и маггловские, как свои пять пальцев, да и в любом случае это ведь его долг. Лаурис его мать, никакого кровного родства с Энид, поэтому Питер был обязан нести это бремя в одиночку. Возможно, он и был слабым, глупым и неуклюжим, как думали Сириус и Джеймс, но лучшего варианта у мамы не было. Поэтому он не станет ее подводить, как она подводила его, казалось, всю жизнь. И уж точно он не собирается разочаровывать Энид, его единственную радость в этой жалкой жизни за пределами Хогвартса. Питер решил. Он сделает все, что потребуется, использует все имеющиеся в его распоряжении навыки и справится с этим сам. — Да. Я буду в порядке. _____________________________________________________ Лили нашла Петунию в ее комнате: та сидела на кровати с очередным журналом в руках, а вентилятор, выкрученный на максимальную мощность, дул ей прямо в лицо. Волосы сестры были собраны в пучок, но выглядели слипшимися и потными, а на летнем платье образовалось влажное пятно, которое начиналось у ключиц и спускалось ниже к груди. Лили мгновенно ей посочувствовала, вытирая собственный пот со лба. В гостиной внизу работал кондиционер, а в комнатах — нет, и жара не спадала с тех пор, как она вернулась домой. Скорее только усиливалась. Впрочем, она сама сбежала из гостиной, потому что мать пригласила на чай с печеньем Гатри Дэллоуэя, отца старых школьных подруг Лили и Петунии — Мартины и Мариссы, с которыми девушка не общалась уже много лет. Хотя в одном из последних писем отец сообщил ей, что Петуния и Мартина однозначно все еще лучшие подружки и собираются осенью вместе переезжать в Лондон, ради университета Мартины и курсов машинисток Петунии. Лили предполагала, что ее мать и мистер Дэллоуэй начнут обсуждать эту тему подробнее, и очень надеясь, что ей удастся не вступать в дискуссию (поскольку могут возникнуть весьма неудобные вопросы как, например, почему она больше не дружит с Мариссой, на которые у Лили не было честных ответов), поэтому она решила слинять, чтобы уменьшить искушение. Кроме того, она немного беспокоилась, что мать проболтается о магии, если дочь останется у нее на виду. А если это просто ее растущая паранойя, от страха, что ее загонят в угол для очередного разговора о магии, то Лили это ни на йоту не волновало. — Чего тебе, — спросила Петуния, даже не поднимая глаз от своего журнала. — Хотела спросить, свободна ли ты на этой неделе, чтобы сходить за покупками? Петуния нахмурилась в снисходительном недоверии и подняла на нее глаза. — Ты же не ожидала всерьез, что я поддержу мамину нелепую идею, не так ли? — Не думаю, что она такая уж и нелепая, — ответила Лили, нахмурившись. — Мне правда нужна одежда, а ты лучше меня знаешь, где искать хорошие магазины. — Да, потому что единственное место, где ты закупаешься, — та Кривая аллея в Лондоне. — Косая аллея, — поправка проскользнула с искрой раздражения, пронзившей Лили. Она всегда так делала, ее сестра — притворялась, будто ничего не знает о мире Лили, будто он настолько незначителен, что можно не утруждать себя запоминанием, хотя все она прекрасно знала, просто проделывала такие штуки из злости. Петуния скорчила ей мерзкую рожицу и демонстративно опустила глаза обратно в свой журнал. — Слушай, Туни… — Что, Лилипут? — огрызнулась Петуния, со сдерживаемой яростью откинув журнал на кровать. — Что тебе нужно от меня? Лили начала обдумывать немедленное отступление. Когда Петуния прибегала к этому отвратительному прозвищу, придуманному в раннем детстве, это означало, что ее не переубедить. Но Лили приехала сюда с определенной целью, и она не собиралась позволять Петунии задавать ход разговора, не в этот раз. — Я просто хотела провести с тобой время, — сказала она прямо и немного резко. — Я не видела тебя полгода, и мы не делали ничего совместно с тех пор, как я вернулась домой. Если ты предпочтешь заняться чем-то другим… — Как по мне, мы слишком много времени проводим вместе. Мне от тебя прямо-таки не спрятаться! — О чем ты? — Каждый раз, когда ты возвращаешься, все только и твердят, что «Лили то», «Лили сё» и «ох, ну разве магическая Лили не намного лучше своей обычной, заурядной сестры Петунии»! Мне надоело выслушивать одно и то же снова и снова! — Мне это нравится не больше, чем тебе! — воскликнула Лили, раздраженная упрямым стремлением Петунии затеять ссору. Еще и пот струился по спине, от проклятой жары никуда не деться. — Меня это тоже задрало, знаешь ли! — О, не притворяйся, будто тебе не нравится их внимание, — ехидно сказала Петуния. — Лили — идеальная дочур- — Я не идеальная, ясно тебе?! Я не идеальна, Петуния, и ты даже не представляешь, как меня бесит, когда она повторяет это раз за разом, не обращая ни малейшего внимания на то, что я ей на самом деле говорю! — Так ты вдруг не хочешь быть в центре внимания? — спросила старшая девочка, впервые за время разговора искренне недоверчиво. — Нет! Я хочу, чтобы они оставили меня в покое и говорили хоть о чем-нибудь помимо Хогвартса! — Почему? — Я-, — Лили замолчала и покачала головой. — А с чего мне тебе рассказывать? Ты просто воспользуешься этим, чтобы задеть меня побольнее, как делаешь всегда. — Наверняка дело в Снейпе, да? — проницательно заметила Петуния, поразив Лили сообразительностью. Она вечно забывала, что Петуния на самом деле обладает острым умом и умеет им пользоваться в своих злобных целях. — Я не стану говорить с тобой о Северусе. Ты начнешь его оскорблять, а потом переключишься на меня за то, что я с ним дружу. — Значит, дело и правда в нем. Что он натворил на этот раз? — О чем ты? — Ну хватит, Лили, — потребовала Петуния, поднимаясь на ноги. — Что он сделал? — Ничего! Или не- слушай, неважно. Я над этим работаю. — Лили- — О, да ради всего святого, Петуния! Оставь это! — Просто ответь! — Он назвал меня «Грязнокровкой»! В наступившей тишине Лили крепко зажмурилась и, тяжело дыша, на мгновение задумалась, сможет ли она разок пробраться в Министерство магии и украсть Маховик времени. Может, выброситься из окна было бы эффективнее. В конце концов, Маховики времени работают по принципу стабильной временной петли, а она в любом случае не смогла бы удержаться и не проболтаться об этой вкуснятине. — Он сделал что? — Туни… — Почему ты мне не сказала? Открыв глаза, Лили недоверчиво уставилась на сестру. — Потому что у меня такое чувство, что на самом деле ты ничего не хочешь знать о моей жизни? Ты уже не раз мне об этом заявляла, и, кроме того, я в курсе, как сильно ты терпеть не можешь Северуса. — Этот мерзкий маленький уродец. Ты же порвала с ним навсегда, да? Терпение Лили лопнуло. — Вообще-то, Петуния, нет, и я не собираюсь рассказывать тебе о своих причинах, потому что ты не можешь, прикрываясь этим, уходить от первоначальной темы, и уж точно нельзя вести себя враждебно в одну минуту и чрезмерно опекающе в следующую! Выбери что-то одно и этого придерживайся, ладно? Явно оскорбленная, Петуния фыркнула и скрестила руки на груди. — Очень хорошо. Раз уж ты решила быть такой- — Раз уж я решила быть- Где-то в глубине сознания Лили промелькнул первоначальный замысел ее визита в комнату сестры. — Нет. Нет, ты не сделаешь это снова. Я пришла сюда, чтобы предложить тебе провести время вместе, потому что мне нужна новая одежда, а ты знаешь о моде гораздо больше меня. Я не позволю тебе втянуть меня в ссору только для того, чтобы ты почувствовала себя пупом земли, отказав мне. — Пуп земли? Так я по-твоему себя чувствую? — Ну ты однозначно ведешь себя так, да. — Это ты постоянно приковываешь к себе внимание в этом доме! Тебя хвалят и прославляют, в то время как все, чего я когда-либо достигаю, совершенно не имеет значения для мамы и папы! Всё-… — Ты права. — …-что они- прости, что? — Я сказала, ты права. Наконец-то. Это ее заткнуло. — Я права? — Да. — А теперь ты надо мной издеваешься. — Нет, я совершенно серьезна. Ты права, они, похоже, только обо мне и говорят, причем совершенно нереалистично. Мне не нравится, когда меня считают идеальной, Петуния, это заставляет меня думать, что я не смогу оправдать их ожидания, а это не самое приятное чувство, как ты, должно быть, хорошо знаешь, — вздохнув, Лили вытерла пот с шеи. — Петуния, пожалуйста. Я не хочу с тобой ссориться, не хочу вступать с тобой в стычки. Не хочу… Не хочу, чтобы мы провели все это чертовски невыносимо жаркое лето, вцепившись друг другу в глотки. Ты готова к этому или мне лучше игнорировать тебя до сентября? Потому что сейчас я бы предпочла два месяца молчания, чем два месяца ссор. Петуния уставилась на нее так, словно Лили была каким-то инопланетянином, с которым она никогда раньше не сталкивалась, и Лили почувствовала, как ее маленький огонек надежды покорно угасает. Она, конечно, ждала чего-то подобного, но все равно потянулась- — Очень хорошо, что тебе нужно? — Что? — Одежда? Ты же за этим сюда пришли, не так ли? Шоппинг? — Я… рубашки. Мне нужны рубашки по размеру. Похоже, моя грудь успела вырасти за последние полгода, и теперь мои рубашки не застегиваются без этой ужасной, неловкой дырки между пуговицами. Еще купальник или два. Особенно если летом и дальше будет так жарко. — Я свободна в пятницу, если ты, конечно, соблаговолишь хоть раз выслушать мое мнение насчет моды. — Я накладываю вето на вещи, которые мне не нравятся, а если во что-то влюблюсь, то оставлю за собой право купить это — ты не получишь карт-бланш на полицейскую проверку моего стиля, — но в остальном, да, обещаю подчиниться твоему превосходному знанию моды. Петуния смерила ее резким взглядом, несомненно, пытаясь понять по ее лицу, искренна ли Лили, и то, что она нашла, явно не было восхищением в виде пения дифирамбов, но этого было достаточно. — Ладно. Я найду тебе несколько каталогов, и мы пройдемся по ним в четверг, чтобы определить, в какие магазины стоит заглянуть. Я не собираюсь бродить по такой жаре, как безголовая курица, пока ты пытаешься подобрать очередную скучную рубашку. На мгновение Лили почувствовала себя искренне оскорбленной, но заставила себя отпустить это. Маленькие шажочки. Всё уже лучше, чем полчаса назад, а если она сможет приучить себя не обращать внимания на ехидные замечания и подколы сестры, звучащие в каждом втором предложении, то, получается, ей удалось найти что-то, что могло бы послужить совместным занятием, через которое они сблизятся. — Хорошо, спасибо. Я бы тоже не хотела часами таскаться с пакетами. Они оставили все как есть, и это было не совсем то, чего Лили действительно желала, но гораздо лучше, чем она предполагала. Маленькие шажочки. Мантра не хуже прочих.

Примечания переводчика:

Скоро появятся американцы, а значит будут и некоторые герои из «Фантастических тварей». Это только имена — Куини Голдштейн не является персонажем этой истории, и кроме того, что она сестра Порпентины Голдштейн, жены Ньюта Скамандера, я не беру ничего из нового канона как факт или часть моей вселенной. То же самое касается и Илверморни — это одна из североамериканских магических школ (потому что их должно быть больше одной, и уж точно больше, чем только британского происхождения), но вся эта гниль из Pottermore о том, как она была создана и как функционирует, здесь не имеет никакой силы, потому что это производное и невообразимое использование уже существующего материала, даже не вдаваясь в остальной беспорядок, который представляет собой попытка JKR создать американскую магическую историю (если вы не знаете, о чем я говорю, посмотрите критику довольно колониального присвоения JKR наследия коренных американцев). Когда и если мне понадобятся подробности, я решу, буду ли я использовать что-то из нового канона или нет, но в любом случае я постараюсь все объяснить, чтобы не создавать путаницы в своем тексте. Пока что важно лишь то, что эти люди и места существуют на заднем плане, и там они и останутся.

Также будут продолжаться упоминания о том, как жарко летом (на самом деле, погода почти стала дополнительным персонажем), потому что лето 1976 года было самым сухим и жарким за всю историю метеорологических записей в Британии до этого момента, что привело к серьезной засухе по всей стране, вплоть до того, что даже был назначен «министр по засухе» (над которым все смеялись). Учитывая, что дождливая погода — это почти основной элемент изображения Британии в художественной литературе, я думаю, тот факт, что в течение нескольких месяцев у них практически не было осадков, хорошо иллюстрирует серьезность ситуации.