The Path Not Tread // Непроторенная тропа

Вспомнить дом

Тобиаса Снейпа в тупике Прядильщика, куда Северус поздним вечером наконец вернулся, еще не было, и шестнадцатилетний волшебник почувствовал облегчение. Говорила ли мать Тобиасу, что он приедет, или нет, подросток не знал, но отсутствие в слегка обветшалом доме отца позволило ему распаковать все свои вещи и разложить их по тайникам до того, как их случайно или намеренно уничтожат. — Думала, вернешься еще несколько часов назад, — первое, что сказала ему Эйлин Снейп после того, как он поставил чемодан и рюкзак на пол у двери на верхний этаж и зашел на кухню. — Ездил в Лондон, — ответил Северус, скрестив руки на груди в ожидании, пока мать должным образом его поприветствует. Эйлин Снейп была внешне совершенно непримечательной женщиной. Среднего роста, среднего телосложения, с чернильно-черными волосами, стянутыми на затылке в строгий пучок, и c такими же темными, как и у самого Северуса, глазами. Бледная кожа под ними и пролегающие на лбу морщины, в сочетании с орлиным носом, придавали ее лицу неизменную суровость, навсегда лишившую ее возможности называться хотя бы симпатичной, а уж тем более красивой. Ее никогда нельзя было увидеть в чем-то кроме юбок до щиколоток и застегнутых на все пуговицы рубашек, закрывающих запястья. Темные наряды напоминали мантии волшебников, но при этом оставались маггловской одеждой. И сейчас она мыла посуду по-маггловски. Это зрелище всегда раздражало Северуса, заставляло его пальцы чесаться от желания наложить очищающие чары, но он в очередной раз сдержался. В конце концов, он понятия не имел, как долго отсутствует Тобиас, а если этот человек наткнется на заклинание в действии… нет. Магия была единственным занятием, которое строго запрещалось в доме, поскольку отец Северуса мог невольно стать ей свидетелем. — Ради этой девчонки Эванс, я полагаю, — прокомментировала мать, закрывая воду, и, взяв тряпку для посуды чтобы вытереть руки, повернулась к нему. Эйлин Снейп никогда не любила Лили, что стало предметом молчаливых разногласий между ними, стоило Северусу повзрослеть, а его чувствам из детского увлечения превратиться в подростковую страсть. Было практически невозможно ответить чем-то кроме защиты на ее нападение, скрытое за вопросом. — И что с того? Ты прекрасно знаешь, как в школе относятся к дружбе между факультетами. Его мать слегка фыркнула. — Прибери свои вещи до возвращения отца, — напомнила она ему, кивнув. — Тебя ждут зелья, которые мне нужно сварить за лето. Северус сжал челюсти и с усилием выдохнул через нос. — Я не останусь на все лето. — И почему же? — У меня уже есть другие обязательства в августе, — ответил он. Эйлин долго и молча его изучала. Затем отпустила тряпку и повернулась обратно к раковине. Кусок ткани, вместо того чтобы упасть на пол, с некоторой скоростью подлетел к Северусу, и он почти машинально его схватил. Подойдя к столешнице, позволил усталости от дома окончательно осесть в его костях и начал вытирать тарелки, аккуратно откладывая в сторону, пока мать передавала их ему одну за другой. — Кому ты обязан? — тихо спросила она, сосредоточившись на своей задаче. Северус сглотнул. — Разве это важно? Он не знал, насколько тесно его мать поддерживала контакт с волшебным миром. Разумеется, в доме никогда не было номеров «Ежедневного пророка», потому что даже то первое и единственное письмо от совы, которое Северус получил пять лет назад — письмо о зачислении в Хогвартс — вызвало невероятный шум в их доме, и с тех пор мать следила, чтобы все, доставляемое магическими средствами, перенаправлялось к ним через маггловскую почту. На его плече до сих пор проглядывался бледный шрам от удара о картину (она стояла в стеклянной раме над обеденным столом) после того как Тобиас выплеснул на сына свой гнев по поводу письма. После подобного, наличие в доме газет с движущимися картинками и такими словами, как «темные волшебники» и «Министерство магии» на обложке, Северус даже представить не мог. Однако, насколько знал Северус, какой-то контакт поддерживался. Тобиас Снейп, возможно, и был хитер до того, как алкоголь проделал дыры в его мозгу, но он не мог сравниться со своей женой, а Эйлин оставалась привязана к своему волшебному наследию. Кроме того, дом нужно было содержать, им требовалась еда на столе, а ни то, ни другое Тобиас обеспечить был не в состоянии, не после того как перешел от случайной рюмки виски по пятничным вечерам к регулярным попойкам в местной забегаловке на всю ночь. Мать варила зелья на заказ с тех пор, как Северус себя помнил, и хотя он знал, что большая часть этих денег уходит на выпивку отца — настолько большая, что к покупке новых, а не подержанных вещей в их доме относились как к забавной шутке, — Эйлин все же удавалось откладывать достаточно, чтобы покупать ингредиенты для зелий и вести хозяйство, особенно сейчас, когда Тобиас не приносил стабильного заработка. Северус не знал, было ли пьянство отца причиной или следствием безработицы, да его это и не заботило. Это ничего бы не поменяло, лишь сделало пребывание в доме менее терпимым. В раннем детстве, когда отец еще работал на большой фабрике в центре города, дела обстояли во многих отношениях лучше, главным образом потому, что тот не был заядлым пьяницей и едва ли даже алкоголиком. Он был груб и с Северусом, и с Эйлин, словесно и физически, даже тогда — вероятно, это началось, когда Северус впервые начал проявлять случайную магию и Эйлин была вынуждена рассказать Тобиасу об их магическом наследии — но по сравнению с сегодняшним днем это были райские гущиmilk and honey — дословно — молоко и мед, и неважно, что Северус в восемь-девять лет этого не замечал, ведь тогда его сердце разрывалось от растущего недовольства отца. Одно можно было сказать наверняка — учитывая нынешнее положение дел в их семье, Северус был более чем уверен, что его отец вряд-ли понимает откуда берутся деньги. Хотя Северус и сам не знал, насколько информирована его мать о положении дел в Волшебной Британии. — Всё станет только хуже, — заметила она с отстранённостью в голосе. — Волдеморт — не Гриндельвальд, а Британия — не Европа. Разумнее держаться подальше. Северус невольно фыркнул, хоть в предложении матери было мало забавного. Держаться подальше стало невозможным с того момента, как он продемонстрировал друзьям из Слизерина свои способности в зельеварении и изобретении заклинаний. Возможно, это стало невозможным в тот момент, когда он увидел Лили на качелях. — Я вижу, — кивнув, холодно сказала Эйлин, и изменение ее тона заставило его резко повернуться. — Видишь что? — резко спросил Северус, поставив тарелку на место сильнее необходимого. — Не разбей мне посуду, сын, — рявкнула она, бросив на него испепеляющий взгляд, прежде чем протянуть ему последнюю тарелку, которую Северус принял в раздраженном молчании. — Что я вижу? Я вижу мальчика, которого ведут за его большой крючковатый нос. Я вижу глупого, слепого мальчишку, которого затянуло настолько глубоко, что он не сможет выбраться. Я вижу, что мое мнение не имеет для тебя никакого значения, так что нет причин продолжать этот разговор. — Водят за нос, да? — бросил он ей в ответ, откладывая тряпку для мытья посуды и тарелку, потому что иначе он бы ее разбил. — А тебя, матушка, хоть немного волнует, какая именно сторона водит меня за мой большой крючковатый нос? — Для меня это не имеет значения, — ответила Эйлин, поза ее стала напряженной, хотя она и не вынимала руки из грязной воды в раковине. — Между ними нет никакой разницы; любая сторона уничтожит тебя ради своих целей. Кровь запульсировала в висках Северуса, он стиснул руками столешницу. — Это был мой выбор! — выплюнул он. — Я потратил месяцы, чтобы принять решение. Никто меня никуда не водит, за нос или как-то иначе. — Ты слеп, сын, — резко сказала его мать. — Ты настолько слеп, что не видишь иного выхода, кроме как участвовать в войне. — А что еще я по-твоему должен делать?! Прятаться в мире маглов, как ты пряталась все пятнадцать лет? Прививать гордость магией своему ребенку, не осмеливаясь при этом достать палочку в собственном доме? Провести остаток жизни, пряча наследие в подвале и притворяясь, будто я от этого счастлив? Пощёчина матери застала его врасплох, заставила отступить. Мыльная вода мгновенно залила левое плечо и воротник рубашки, стекая по подбородку. Глаза Эйлин, жесткие и яростные, вперились в Северуса. — Ты не будешь оспаривать мои решения, — произнесла она ледяным голосом, — пока живешь под этой крышей, не внося ни единого кната. И то, как ты решишь разрушить свою жизнь, Северус, меня не касается. А теперь иди в свою комнату и убери школьные принадлежности, пока Тобиас не вернулся. Кипя от ярости, унижения, (боли), Северус развернулся на пятках и вылетел из кухни. Он с силой дернул сундук в прихожей, и с резким рывком все вещи высыпались. Всё еще слишком легкие из-за чар Весом-с-Перышко, они не вызвали много шума, но чары не помешали чернильницам открыться, а весам — разлететься на куски. — Да пошло оно! — прорычал Северус, окончательно доведенный всем происходящим, вытащил из кармана куртки палочку и, не обращая внимания на то, что отец в любой момент может открыть входную дверь, практически неконтролируемым движением руки резко отправил все вещи обратно в сундук. — Не смей устраивать беспорядок в моей прихожей, мальчик! — крикнула его мать, и слова «нахуй твою прихожую» вертелись у него на языке. Они обжигали, но Северус их проглотил: дерзить родителям не стоило, независимо от того, до каких пределов безумия они его доводили. Вместо этого он выбрал более мягкий способ протеста и магией отправил все вещи в свою комнату, а затем протопал на кухню и закончил уборку несколькими сверхмощными бытовыми заклинаниями. Пока посуда, кухонная утварь и другие столовые приборы летели в предназначенные для них шкафы и полки, Эйлин молча смотрела на Северуса, неодобрительно нахмурив лоб. Она также ничего не сказала ни об очищающих заклинаниях, ни о мешке с отходами, который полетел через заднюю дверь в их маленькую мусорную корзину во дворе, и никоим образом не попыталась помешать творящемуся волшебству. — Доказал свою детскую точку зрения? — холодно спросила она, когда Северус закончил. — Разве не в этом мое предназначение в этом доме, матушка, — усмехнулся он в ответ, — быть объектом твоего презрения и пьяных разглагольствований отца на тему его несчастливой жизни? Убираться и варить для тебя зелья, которые ни в малейшей степени не считаются моим вкладом в этот дом? Готов поспорить, я причинил тебе ужасные неудобства, лишив этим летом бесплатной рабочей силы на три недели из девяти, потому что только этим, мне кажется, я тебе и ценен. — Когда поймешь разницу между ненужным риском и утверждением собственной индивидуальности, мальчик, тогда и будешь мне ценен не только тем, что зарабатываешь на жизнь в этом доме, — ответила Эйлин, и ее слова ощущались такой же мощной пощечиной, как если бы она снова его ударила. Ошеломленный, Северус молча смотрел на мать с почти абсолютным неверием, после чего снова вышел и на этот раз сумел добраться до своей комнаты без дальнейших происшествий. Там он бросился на кровать и, зажав большими пальцами уголки глаз, чтобы перекрыть слезные каналы, отчаянно потянулся к Окклюменции, которую успел освоить за последние несколько недель, в попытке загнать гнев подальше и отрегулировать дыхание. Меньше часа — вот сколько времени потребовалось матери, чтобы должным образом напомнить ему, почему он ненавидит лето. Меньше часа, чтобы он понял, что забыл, насколько здесь плохо. Меньше часа, и его грудь болит так, как не болела вот уже много лет, или же он наполовину убедил себя, что ощущения не могли быть такими острыми, как он помнил. Будь проклят Дамблдор и его управление гневом! Будь он проклят за то, что заставил Северуса вспомнить те немногие драгоценные хорошие воспоминания о матери и отце, будь он проклят на веки вечные за то, что заставил Северуса путать прошлое, с тем, как дела обстояли сейчас, потому что раньше он хотя бы мог терпеть эти ссоры с матерью и жестокость и ненависть отца с оцепеневшим сердцем и сердитым разумом. А Альбус, мать его, Дамблдор отнял у него эту способность, да так, что Северус впервые за долгие годы оказался на грани слез от мысли, насколько ужасна его домашняя жизнь. Она даже не сказала, что рада его возвращению домой. _____________________________________________________ Было время, которое Питер почти уже и не помнил, время, когда они жили втроем. У них был свой дом, маленький, но любимый, и отец был рядом. Иногда, когда он изо всех сил пытался воскресить в памяти Эдварда Петтигрю, это казалось почти сном. В глубинах разума возникало затуманенное лицо, и фигура, высокая и крупная, которая трехлетнему мальчику казалась неподвижной, как гора. Иногда Питер думал, что лучше бы он ничего не помнил. Иногда ему казалось, что обида и злость заставят его совершить нечто непростительное, если он когда-нибудь узнает этого человека в незнакомце, проходящем мимо на улице. Эдвард Петтигрю трусливо бросил свою семью, и Питер хотел бы сказать, что без него им было лучше. Правда же заключалась в том, что с тех пор, как ему исполнилось четыре года, домашняя жизнь перестала быть радостью и превратилась в рутину. В тот день, когда отец их бросил, Питер перестал быть ребенком и начал учиться выживать, потому что в тот день его мать перестала быть матерью и превратилась в наркоманку. Старые знакомые слезы разочарования и отчаяния начали щипать глаза Питера, и он стиснул зубы, чтобы не расплакаться. Он давно усвоил, что слезы никогда ничему не помогают, и, как бы ему ни хотелось при виде матери, распростертой на диване под кайфом, свернуться в клубок от боли и спрятаться от всего мира, Питер этого не сделал. Вместо этого он принялся за привычный ритуал уборки маминых наркоманских штуковин. Он поднял с пола шприц и аккуратно положил его на журнальный столик, снял резиновую трубку и проверил обычные места уколов на предмет возможных коллапсов вен — локтевые сгибы относительно целые, значит она только недавно снова начала делать себе инъекции, — а затем побродил по квартире в поисках других игл и шприцов, чтобы бросить их все в этанол для стерилизации. Придется еще прибраться в квартире, но он слишком устал после поездки, чтобы заниматься этим сегодня. Вместо этого он легонько шлепал ее по щеке, пока она не пришла в себя настолько, чтобы взглянуть на него сквозь ресницы. — Пити, т… дома. — Да, ма, — ответил Питер, сдерживая вздох. — Пойдем, уложим тебя в постель. — Прсти. Не… забрла… тьа. Что он хотел сказать, так это: «Неужели ты не можешь побыть трезвой хотя бы один чертов день, ма? Один день, чтобы вернувшись домой мне не пришлось за тобой убирать?». Но он лишь произнес: «Забудь, ма. Это неважно». — Я ммм… заглжу… свою вину. — Ага. По крайней мере, она всегда старалась, и Питер научился принимать то, что дают, потому что иначе груз предательства и разочарования давно бы его раздавил. Он просто надеялся, что сможет, напирая на чувство вины, заставить ее сбавить обороты хотя бы на время лета. Перекинув ее руку через плечо и удерживая большую часть ее веса, Питер, спотыкаясь, вышел из гостиной и направился к единственной спальне в их нынешней квартире. Лаурис не была крупной женщиной — это от нее он получил свой низкий рост, — но ощущалась почти мертвым грузом, отчего Питер вспотел и почувствовал себя еще более отвратительно, чем всего несколько минут назад. Когда они добрались до спальни, Лаурис заметила свою палочку, небрежно брошенную на комод у двери. С приливом энергии, которого Питер не ожидал, она бросилась к ней, едва не сбив их обоих с ног. — Ма, нет. — Надо убраться, Пити. Над было это сделать… Дай я просто- — Нет, ма, ты же знаешь, рядом со мной нельзя пользоваться магией! — воскликнул он слишком уж на свой взгляд резко, и его сердце ёкнуло в груди, когда мать вздрогнула и отпрянула. — Мерлин, вечно я всё порчу, Пити. А теперь она была готова расплакаться. Кожа Питера зудела, магия пыталась отреагировать на стресс, превратив его в маленького зверька. Он отодвинул в сторону отчаянную боль желания оказаться подальше отсюда и сосредоточился на том, что от него всегда требовалось. — Давай, мы почти дошли до кровати. Наконец, немного повозившись, он уложил мать, и та снова впала в беспамятство. Оставив ее, Питер закрыл дверь в спальню. Колени отказали окончательно, и он сполз по двери вниз, на грязный ковер. Слезы стекали по его щекам, сливались с потом, пропитавшим его рубашку. Он надеялся, черт возьми; он позволил себе надеяться, хотя и знал, что не стоит. Он был таким идиотом, таким колоссальным идиотом, таким же, каким его всегда считал Сириус. Он должен был понимать, что это случится, он не должен был придавать столько значения письму Энид… Мысль о тете заставила его вскочить на ноги и поспешно вытереть щеки, ведь если у его матери произошел такой серьезный рецидив, он должен был это узнать от Энид. Разрываясь между гневом и беспокойством, Питер рыскал по квартире, пока не нашел мамину сумочку и, соответственно, ее кошелек. Как он и ожидал, в нем не было ни одной крупной купюры — обычная история для ее загулов, — но он нашел немного монет, которых хватало, чтобы воспользоваться таксофоном на соседней улице. Однако ответа не последовало, что заставило его забеспокоиться еще сильнее. Его тетя работала частным учителем, и, насколько он помнил, у нее редко бывали занятия после восьми вечера. Он бы не волновался, если бы ее отсутствие не было столь заметным, учитывая, что она знала, когда Хогвартс выпускает учеников. Вбежав обратно в квартиру, Питер снова нырнул в беспорядок в поисках маминого тайника; то, насколько легко он его нашёл, означало, что она, скорее всего, действительно забыла о возвращении сына, ведь обычно пыталась скрыть от него, что употребляет наркотики, когда он был дома, несмотря на всю нелепость такого поступка. Но стыд — отличное топливо для нелепых поступков, Питер знал это не понаслышке и перестал удивляться своей матери много-много лет назад. Похоже, ей хватит еще на пару дней, если, конечно, она не превысит свою обычную дозу, решил Питер, критическим взглядом оценив маленький пакетик с белым порошком. Должно быть, рецидив случился недавно; возможно, он как-то связан с тем, что случилось с Энид. Его мать имела тенденцию возвращаться к более сильным наркотикам, когда не могла справиться с негативными эмоциями, а учитывая, как они жили с тех пор, как Питеру исполнилось четыре года, эти эмоции обычно относились к области самобичевания. Положив пакетик на место, Питер нашел среди своих вещей чистую рубашку и поспешно принял душ, чувствуя себя немного лучше после того, как смыл всю грязь и пот от дневного путешествия и общения с накачанной матерью. Он в последний раз проверил состояние Лаурис, но она, похоже, уже крепко спала, ее дыхание было приемлемым, учитывая эффект, обычно оказываемый на нее героином. Рассовав по карманам все деньги, которые смог найти в квартире и заперев за собой дверь, он поспешил к автобусной остановке, намереваясь разыскать свою тетю. _____________________________________________________ Стук в дверь разбудил Сириуса от неспокойного сна. Он сразу понял, что это Регулус — только брат стучал достаточно громко, чтобы его разбудить, но не настолько, чтобы кто-нибудь внизу услышал. Немного украдкой. — Сири, вставай, нас ждут внизу, — позвал Регулус через дверь. — Да встал я, встал, — прорычал в ответ Сириус, зная, что лучше не валяться в постели, даже если он и чувствовал себя не очень-то отдохнувшим. Мать в какой-то момент за последние девять месяцев всё же наведалась в его комнату, и ему пришлось выкинуть половину обгоревших плакатов и порванных баннеров, починить всё, что можно было, и заменить то, что уже не чинилось. Достаточно привычный ему ритуал, поэтому Сириус заранее позаботился и обзавелся новыми материалами для развешивания — его последней навязчивой идеей стали маггловские мотоциклы, о которых он услышал от гриффиндорских старшекурсников. За прошедшие месяцы он прочитал о них все, что только можно, и решил, что мотоцикл — первое, что он купит, когда получит свое наследство. Старую модель, не слишком напичканную электроникой, чтобы можно было придумать, как зачаровать его на полет. Он знал, к кому обратиться за помощью в этом деле: Ремус был- Сириус с силой швырнул свои спальные штаны в окно, и, рыча под нос, полез в сундук за чистой мантией. В любом случае, были вещи поважнее, чем этот чертов предатель. Сунув палочку в карман мантии, Сириус проскользнул в ванную, которую делил с Регулусом, чтобы умыться и почистить зубы. Затем он как можно громче понесся вниз по лестнице, стараясь наступить на каждую скрипучую ступеньку на каждом лестничном пролете. — Немедленно прекрати этот шум, мальчик! — раздался хриплый окрик из столовой. — Некоторые из нас пытаются провести спокойное утро! — Не понимаю, зачем ты тогда живешь с нами, папаша, — бросил в ответ Сириус старому волшебнику, схватив одну из тарелок на обеденном столе и поспешив к буфету у стены, чтобы положить себе завтрак. — Это мой дом, дерзкое дитя! Ни ты, ни кто-либо другой не заставит меня его покинуть! — Если уж дражайшая матушка не смогла тебя выгнать, то я и подавно не стану пытаться, — усмехнулся Сириус в ответ. — Неудивительно, что я практически оглох из-за тебя и этой мерзавки, вечно закатываете грязные скандалы, — проворчал Арктурус, глядя сквозь очки на раскрытый на столе «Ежедневный пророк», заставив Сириуса фыркнуть. Седовласый, с козлиной бородкой, резкими чертами лица и ястребиными карими глазами, de iure глава Дома Блэков, Арктур-купил-Орден-Мерлина-Первой-Степени-Блэк III, вот уже семьдесят шесть лет был постоянным обитателем дома Гриммо 12. По правде говоря, он никогда не был de facto Главой. Прадед и тезка Сириуса, Сириус Блэк II, первый сын знаменитого (и последнего) Слизеринского директора Хогвартса, Финеаса Найджелуса Блэка, тот, кто увеличил состояние семьи Блэк втрое благодаря некоторым довольно хитрым инвестициям на континенте, очень прочно удерживал свой пост Главы практически до самой своей смерти в 1952 году. К тому времени двадцатитрехлетний Орион, внук Сириуса II и сын Арктура III, был введен своим дедом в управление семьей, так что Арктур оказался фактически вычеркнут из линии наследования, хотя и имел статус старшего мужчины из основной ветви семьи. На самом деле, Арктур ​​мало что сделал за свои семьдесят пять лет на этой планете, насколько было известно Сириусу. Его величайшие достижения включали в себя козыряние фамилией и, как следовало из уничижительного внутрисемейного титула, получение Ордена Мерлина за «заслуги перед Министерством», которую, как все знали, он купил только для того, чтобы показать, что он не хромая утка . В эти дни он в основном читал газеты, отпуская язвительные замечания о некомпетентности правительства, приказывал домовым эльфам и действовал на нервы невестке. Последнее было единственным, что хоть немного располагало его к Сириусу, хотя, честно говоря, подростку было бы плевать, если бы дед поторопился и наконец умер — обычно Блэки умирали молодыми по меркам волшебников, так что для него бы уже пора. — Этот новый министр магии — полнейший шут, — пробормотал Арктурус про себя — учитывая его слабый слух, «пробормотал про себя» означало скорее «услышали все за столом и, возможно, половина дома», — и Сириус скорчил страдальческую гримасу Регулусу напротив, который, казалось, пытался сдержать улыбку. Сириус принялся за еду, со смаком орудуя пальцами, вместо предоставленных приборов. — А эта чушь, что Лорд Волдеморт представляет угрозу?! Угрозу кому? Этим хлюпикам магглолюбцам, которые предпочитают вылизывать задницы грязнокровок?! Что дальше, нам теперь потворствовать сквибам, оборотням и этим отвратительным маленьким гоблинским тварям? — Эти отвратительные гоблинские твари, как ты, дедушка, выразился, держат все наши деньги, — вклинился Регулус. — Полнейшее фиаско твоего отца! Я давно бы уже вырвал все наши активы из их скользких, загребущих рук! — И именно так дед понял, что не стоит оставлять тебя во главе этого поместья, — сказал Орион Блэк, входя в столовую, и Сириус почувствовал, как его позвоночник машинально выпрямился, а руки чуть не уронили маленький бутерброд, который он себе сделал, обратно на тарелку. Краем глаза он заметил, как Регулус тоже сел как следовало и изо всех сил старается натянуть на свое лицо бесстрастную маску, хотя и без особого успеха. — Ты бы втоптал нас в грязь. — Так ты разговариваешь со своим отцом, несчастный мальчишка?! — взорвался Арктур, в то время как серые глаза Ориона, словно лазеры, сфокусировались на руках Сириуса. Шестнадцатилетний подросток едва сдержал инстинктивное желание спрятать жирные пальцы под стол. — В этом доме ты будешь вести себя так, как подобает молодому человеку твоего положения, Сириус. Полагаю, я ясно дал тебе это понять давным-давно, — заявил отец тихим, властным тоном, полностью игнорируя шум, создаваемый разглагольствованиями Актураса. С трудом сглотнув, Сириус начал кивать головой, но потом остановился и заставил себя произнести: — Да, сэр. Орион не отводил взгляда, пока Сириус тянулся к салфетке у тарелки, вытирал руки, а затем долго смотрел, как тот почти механически ест яйца вилкой и ножом. На вкус они напоминали пепел, но мальчик заставил себя как можно незаметнее их прожевать и проглотить. Только после этого Орион повернулся к собственному отцу, который, казалось, начал выдыхаться. — В этом вопросе, отец, я буду говорить так, как считаю нужным, поскольку, по сути, именно я принимаю решения в этой семье, и ты не будешь оспаривать эти решения нигде, кроме как в уединении моего кабинета. — Будто ты вообще меня слушаешь, — ответил Арктур, совершенно не запуганный в отличие от Сириуса. — Какое уважение ты хоть раз проявил ко мне, мальчик? В моем собственном доме! — Уважение, которое ты заслужил, — спокойно ответил Орион, усаживаясь во главе стола. Уилти, одна из домовых эльфиек, мгновенно появилась рядом с ним, левитруя полную тарелку, а затем поклонилась и скрылась. — Сириус, Регулус, ваши уроки начнутся сегодня днем. Вы должны быть готовы и подкованы. В ближайший месяц Сигнус и Друэлла станут частыми гостями, и, если вы не со мной, то помогаете своей матери по ее усмотрению. — Да, отец, — как заведенные, пробормотали оба подростка, но если Сириус замолчал, то Регулус продолжил говорить нарочито спокойным, слегка обеспокоенным тоном. — С вами все в порядке, отец? — Я совершенно здоров, — ответил Орион. — Твоя мать преувеличивает. Моргнув, Сириус впервые с момента приезда домой посмотрел на отца и подумал, что в данном случае, и, к всеобщему удивлению, это совершенно не похоже на правду. В прошлом году Орион выглядел подтянутым и ничуть не обветренным, его кожа была покрыта здоровым загаром. Однако сегодня сорокасемилетний патриарх Блэков казался бледным и каким-то изможденным. Он определенно похудел, отчего резкие черты его лица стали еще более рельефными, а в черных волосах появилась седина. Так он еще больше походил на Арктура, чье лицо изрезало морщинами многолетнее хмурое и прищуренное выражение, а темно-серые волосы стали жесткими и ломкими. Сириус совершенно не хотел подобного в старости. Регулус никогда не рассказывал подробно о случившемся с их отцом, только то, что у того был сердечный приступ. Сириус не совсем понимал, что это значит, могли ли проблемы с сердцем так сильно состарить, и закрадывались смутные подозрения, что за этим скрывается нечто большее. И он не был уверен, как к этому относится, потому что репутация Блэков, умирающих молодыми, не была чем-то надуманным. Брат Арктура Регулус, в честь которого назвали их Реджи, умер в возрасте пятидесяти трех лет, а дед Вальбурги Сигнус прожил всего на год дольше. Любимый дядя Сириуса Альфард был ровесником Ориона и, видимо, болен настолько, что, скорее всего, не приедет на свадьбу. Даже те, кому удавалось достичь преклонного возраста, редко доживали до восьмидесяти, что для магов, частенько преступающих сотню лет, довольно мало. Однако, чем бы это ни было, ни на характере, ни на поведении Ориона оно никак не отразилось, а это, пожалуй, ключевая информация для вернувшегося домой гриффиндорца. Все друзья Сириуса считали мать худшей из двух его родителей, и, на первый взгляд, Сириус не мог с ними не согласиться, учитывая вспыльчивый характер и страсть к использованию Темных заклинаний в качестве наказания. Однако из них двоих он гораздо больше боялся отца, потому что понимал, как работает мозг Вальбурги Блэк, гораздо лучше, чем когда-либо понимал Ориона. Этот человек был воплощением нечитаемой, бесстрастной, властной фигуры, которая возвышалась над всей семьей, а над Сириусом и Регулусом — особенно. Вальбурга — вспыльчивая ведьма, со своим взглядом на мир, и все, что не вписывалось в это мировоззрение, она возвращала на место с помощью физической силы. Учитывая, что чаще всего не вписывался ее старший сын, никого, из тех, кто ее знал, не удивляло, что она предпочитала старые способы наказания. Громкая в голосе и жестах, Вальбурга транслировала свои эмоции настолько обширно и загодя, что Сириус успевал подготовиться к тому, что его ждет. И, в конечном счете, это была лишь физическая боль, с которой Сириус научился справляться уже давным-давно — в его понимании у него не было матери, Вальбурга узурпировала этот титул, не иначе как в результате самой, блять, уморительной космической шутки, сыгранной с Сириусом. Матери любят своих детей безоговорочно, защищают и всегда о них заботятся, как это делала Юфимия Поттер. Вальбурга? Сириус не мог вспомнить ни одного случая в своей жизни, когда она проявляла какие-либо положительные эмоции по отношению к нему — ни гордости, ни радости, ни любви, — поэтому он давно приучил себя не обращать внимания на нее и ее поступки. Для сравнения, главным инструментом Ориона были игры разума, и против них у Сириуса редко находились достойные средства защиты. В отличие от матери, эмоции отца тщательно скрывались и использовались только с предельной точностью и умыслом. И если Вальбургу Сириус уже давно перестал считать своей матерью, то с другим родителем поступить так же он не мог, поскольку, как бы жалко это ни звучало, все равно оставались моменты, когда действия Ориона по отношению к нему отдаленно напоминали действия Флимонта Поттера по отношению к Джеймсу, лишая его единственного механизма, с которым он успешно защищался от Вальбурги. Сириус, конечно, не был глуп: Орион не уступал жене в холодности и высокомерии, и поэтому его действия не могли быть ничем иным, как манипуляцией, и осознание, что он бессилен против этой привязки, делало пребывание в доме еще более сложным, особенно когда ему удавалось разозлить отца. Единственное, что Сириус мог, — стараться не попадаться ему на глаза, и по большей части он с этим справлялся так же хорошо, как и провоцировал мать. Орион часто был слишком занят деловыми предприятиями и политическими союзами, чтобы беспокоиться о сыновьях, к тому же отец считал, что воспитанием детей должна заниматься женщина, и начал обучать Сириуса и Регулуса тонкостям владения поместьем, банковского дела и рыночных инвестиций только после того, как им исполнилось четырнадцать — те самые уроки, которые им предстояло посещать. Сириус ненавидел эти занятия — одновременно и умопомрачительно скучные, ведь он был человеком действия, а не цифр, и одни из самых напряженных моментов дня, учитывая, что внимание отца практически безраздельно фокусировалось на нем. Была только одна откровенно хорошая вещь в его кардинально отличающихся взаимодействиях с родителями: чаще всего именно из-за этого отличия они расходились во мнениях относительно его будущего положения в семье, и эти ссоры были не только дополнительным бонусом сами по себе, учитывая, что они вызывали трения между мужем и женой, но и дико развлекательными, когда ему удавалось пробраться в соседнюю комнату и подслушать их. В течение всего утра ему удавалось практически полностью избегать Вальбургу, но поздно вечером она его поймала, когда он перекусывал на кухне после урока с Орионом. Подросток едва не вздрогнул, стоило ей на него наброситься. — Где ты был весь этот день? — потребовала она своим визгливым, пронзительным голосом. — Тебе не уйти от подготовки к свадьбе, негодяй. Ты будешь выполнять свои обязанности в этом доме, а иначе- — Да, да, — пробормотал Сириус, с ненавистью глядя на высокую, черноволосую, с заостренным лицом женщину, которая его родила. — Как будто я мог об этом забыть, ты же постоянно кричишь мне в уши. Ее пощечина была ожидаемой, а значит слабой, потому что Сириус уже знал, как рассчитать время и отстраниться настолько, чтобы это было лишь легким укусом, и при этом не слишком далеко (не избегая боли полностью), потому что иначе это лишь сильнее ее разозлит и она потянется за своей палочкой, а Сириус сейчас был не в настроении иметь дело с Темной магией. — Ты непочтительное отродье! Даже не вздумай ляпнуть подобное перед нашими гостями. — Понял, — сказал Сириус жестким голосом, скрывающим его враждебность. — Только лучшее поведение для публики. Он хотел добавить еще одну колкость или ехидное замечание, потому что это, блять, только первый день, а она уже невыносима, но вместо этого, чуть не прикусив язык, сдержался. Хотя к концу фразы его тон и начал граничить с дерзостью, слова были именно тем, что она хотела услышать. Тот факт, что она восприняла их именно так, означал, что она в хорошем настроении, или, по крайней мере, в хорошем настолько, чтобы не испытывать потребности выплеснуть на него всю свою злость. Слава Мерлину за маленькие милости. Сириус не ожидал, что ему прямо в дверях устроят полнаценную-Гриммо-обработку, хотя всегда есть завтрашний день. — Ты должен отправиться в Косой переулок и в точности собрать все, что указано в этом списке, — приказала Вальбурга, тыча ему в лицо листом пергамента. Сириус неловко принял его из ее рук и бегло просмотрел. — Восемьсот комплектов приглашений?! Мы что, приглашаем всю Волшебную Британию на эту движуху? Жалящее проклятие прилетело неожиданно, ударило в плечо, и Сириус едва сдержал вскрик боли. Свободная рука взметнулась, чтобы потереть место, пока он боролся с дыханием через внезапно участившийся ритм сердца. Подросток мог с ней справиться, когда видел ее приближение, но стоило ей застать его врасплох, он начинал испытывать дикое желание выпрыгнуть из кожи. — Я не потерплю, чтобы в моем доме говорили на этом мерзком маггловском языке! — воскликнула она, и Сириус, пересмотрев свое последнее предложение, поморщился, осознав, что от неожиданности сказал «движуха». Проклятье, ошибка новичка. — Мои извинения, — пробормотал он, внезапно ощутив сильнейшее желание покинуть здание, пусть даже ради дурацкого поручения связанного со свадьбой кузины, которую по необъяснимым причинам решили организовывать в его доме. — Кто же из эльфов меня аппарирует? Мне стоит заняться этим немедленно. — Да, стоит, — согласилась она. — Возьми Кричера. Ну разумеется, кто как не этот урод, она ведь знала, как сильно они оба друг друга ненавидят. Кричер всегда был любимцем его матери, какой бы мерзкой она ни была, и Сириус терпеть не мог слушать его ворчание, оскорбления вполголоса и вообще всю мерзость его слов и ругани. Однако в данный момент даже Кричер предпочтительнее Вальбурги. Ему необходимо уйти от нее подальше, собраться с силами, пока он не выдал, как сильно она напугала его этим жалящим проклятием. — И не вздумай мешкать, — предупредила Вальбурга. — Я узнаю, если ты попробуешь. А как иначе, если Кричер, несомненно, будет следить за Сириусом на безопасном расстоянии. Ему вдруг захотелось обернуться и убежать, как можно дальше. Вместо этого он стиснул зубы и отправился на поиски тупого домового эльфа, чтобы выполнить это тупое поручение для этой тупой женщины, в надежде, что сегодня ночью у него будет достаточно покоя и уединения, чтобы заползти под кровать в образе Бродяги и попытаться хоть немного поспать без помех. И разве это не жалко, когда единственное место, где он мог чувствовать себя хоть немного в безопасности, — так это в форме Анимага, под собственной кроватью, как долбаный четырехлетка? _____________________________________________________ В очень короткой шелковой пижаме, прислонившись к подлокотнику дивана, подтянув ноги и засунув ступни между подушками, Лили сидела в гостиной своего дома и писала письма на планшете на коленях. Отец расположился на соседнем кресле с книгой в руках, свободная рука рассеянно поглаживала голень и икры Лили, в то время как мать смотрела телевизор, устроившись на диване, а сестра увлеченно листала журнал по декорированию дома. Это был тихий вечер, какие часто случались у них в прошлом, и он должен был наполнять ее спокойствием. Вместо этого Лили смутно ощущала напряжение в комнате и, что еще важнее, в самой семье. До событий прошлого месяца она бы не придала этому значения, да и размышляя над этим сейчас, пока писала несколько бессвязное письмо Мэри, Лили решила, что, скорее всего, себя накручивает. С тех пор как ее приняли в Хогвартс, они с Петунией стали ссориться всё чаще, плюс возвращаться в этот мир, от которого ее почти полностью отрезало той жизнью, где она так хорошо адоптировалась, всегда было несколько шокирующе. Но, возможно, в этом всё и дело, подумала Лили. Она ругала себя за то, что начала медленно отдаляться от своего наследия, а сейчас как раз самое время познакомиться с маггловским миром заново — и, если повезет, она даже сможет как-нибудь этим воспользоваться, чтобы восстановить отношения с Петунией. Из раздумий её вывел голос метеоролога, доносившийся из телевизора, и она повернулась посмотреть, как тот предсказывает очередную неделю высоких температур и отсутствие дождей. Его рассказ натолкнул ее на мысль, заставившую повернуться к Петунии. — Судя по всему, мне понадобятся новые купальники, — проговорила она на всю комнату. — Да и новая повседневная одежда вообще-то тоже, я много из чего выросла. — Хорошая идея, милая, — сказала ее мама, отвернувшись от экрана, чтобы взглянуть на нее с улыбкой. — Может, вам с Пэт съездить в Сток-он-Трент завтра или послезавтра? — У меня свои планы, — скучающим тоном произнесла Петуния, даже не поднимая глаз от журнала. — О, уверена, ты сможешь их перенести. Лили же здесь ненадолго. В конце концов, ты в курсе всех новейших тенденций, Пэт, да и вы почти целый год не виделись. Глаза Петунии на мгновение сердито метнулись к матери, а затем вернулись к журналу, и Лили нахмурилась, озадаченная и немного расстроенная поведением сестры. Она понимала, как неудобно менять планы в последний момент, особенно если они касаются кого-то другого, но Петунии не нужно было срывать злость на матери, когда та просто пыталась помочь. — Все в порядке, мам, мы можем съездить на следующей неделе. Я переживу несколько дней. — Ну, в любом случае, дорогая, я сомневаюсь, что ты найдешь что-то столь же красивое, как все эти твои волшебные мантии. Стоит сначала посетить магический район Манчестера. — Превосходно, тогда я ей не нужна, — язвительно ответила Петуния, очень демонстративно перелистывая страницу и заправляя прядь светлых волос обратно в свой идеальный пучок. — Ну хватит, Петуния, — оторвался от книги отец, включившись в обсуждение, — Лили не было несколько месяцев, и я уверен, вам обоим не терпится провести время вместе. — Да все в порядке, — вклинилась Лили, когда Петуния встретила взгляд отца своим, горячим, тихим и яростным. По ее телу пробежал холодок, тихое напряжение в комнате внезапно усилилось. — У меня полно мантий, и мне нужна именно маггловская одежда. А спешить некуда: когда Петуния сможет, тогда и поедем. Петуния перевела взгляд на Лили, и на мгновение показалось, что она вот-вот сорвется с места. Вместо этого она фыркнула и зашелестела страницами журнала, устраиваясь в кресле. — Может, на следующей неделе, — безразлично ответила она. В наступившей после ее слов тишине Лили некоторое время изучала своих родителей, все еще ощущая остатки напряжения в воздухе между ними. Стивен вернулся к своей книге, а Моника продолжала неодобрительно глядеть на Петунию, которая, по мнению Лили, знала об этом и не обращала внимания. Облизнув губы, Лили нахмурилась, начиная потихоньку пересматривать свое первоначальное заключение, что ей все это привиделось. Петуния враждебна не только к Лили, а ко всем. Характер ее сестры всегда был колючим, даже когда они были детьми. До того, как стать ее мишенью, Лили этого не замечала, а после их крупной ссоры на вокзале Кингс-Кросс перед первым курсом перестала о подобном волноваться. Каждые полгода они проходили через этот цикл: Лили приезжала домой, и постепенно нарастающая вражда переходила в злобные ссоры или усталое принятие существующего положения вещей, а потом Лили уезжала в школу, и редкие письма заставляли ее забыть о том, какой Петуния была на самом деле, ведь пока сестра готова была отвечать на каждое письмо Лили, это походило на полноценный контакт — и Петуния, при всем своем неодобрении Лилиной жизни, все еще отвечала каждый раз, и не только односложными предложениями. Но она никогда не сравнивала поведение Петунии по отношению к ней с поведением Петунии по отношению ко всем остальным. Она не сомневалась, так происходило потому, что в ее собственном сознании она была не такой, как все, отличалась от всех остальных, отличалась непреодолимо. Как бы она ни избегала этой мысли раньше, Лили прекрасно понимала, что ее магия навсегда останется предметом разногласий между ней и Петунией. Просто сестра была не в силах совладать с ситуацией, но тут мало что можно было сделать. Хотя о том, чтобы сделать хоть что-нибудь, Лили еще не задумывалась, но планировала начать как можно скорее. Однако на данный момент более важной проблемой было то, что, не сравнивая действия Петунии по отношению к ней с действиями сестры по отношению к другим магглам, Лили перестала наблюдать за ними в каком-либо значимом смысле. Лишь теперь, пока Петуния зыркала на обоих родителей и отвечала им контролируемой враждебностью, Лили осознала, как мало она понимает свою сестру на уровне, не зависящем от самой Лили. Облизнув губы, она снова взяла ручку и продолжила письмо, хотя мысли ее по-прежнему крутились вокруг сестры. Эмоциональные горки последних месяцев подарили Лили новую надежду, что их с Петунией отношения, возможно, наладятся, и, к своему удивлению, гриффиндорка заново открыла в себе очень старую искру желания, которую, как ей казалось, она потеряла много лет назад. Это был отголосок ее детства, основанный на воспоминаниях о той связи, которую она когда-то делила со старшей сестрой, и она хранила его в своей груди, как пламя свечи — малюсенькое пламя, которое она хотела спрятать в ладонях от шторма ненависти, грозившего его задуть, но, помня как сильно оно обжигает, не решалась слишком близко подносить к нему руки. Ведь на самом деле это желание обжигало ее столько раз за последние пять лет, что Лили отпустила его также, как и свои прежние чувства к Северусу. Впервые Петуния использовала термин «уродка» по отношению к Лили первого сентября 1971 года на платформе 9¾, и слово врезалось в память Лили, став вторым после «грязнокровка» самым ненавистным в английском словаре. Поворотный, как ей думалось, момент в их отношениях, тот единственный раз, когда обида Петунии на то, что она не волшебница, впервые выплеснулась через край, обжигая сердце Лили. После первых месяцев обучения в Хогвартсе, в которые она почти не думала о доме, полностью захваченная всем волшебным, обида утихла. Она списала ту ссору на общую суматоху и стресс дня, даже оправдывала действия Петунии тем проклятым письмом, которое они с Северусом раскопали в ее комнате. И когда она вернулась домой на рождественские каникулы в тот первый год, она была рада видеть сестру, ей хотелось поделиться с ней всеми своими новыми впечатлениями, как это делала Туни, начав ходить в школу пока Лили оставалась дома. Даже спустя пять лет воспоминания о той первой зиме оставляли во рту Лили неприятный привкус. Именно той зимой она осознала, что ее отношения с Петунией безвозвратно изменились каким-то непостижимым для нее образом, зимой, когда она плакала и бушевала от собственного неведения, от непонимания, что конкретно она сделала не так, помимо того, что просто была собой. Правда, оглядываясь назад Петуния не делала ничего слишком ужасного, чтобы продемонстрировать свою нетерпимость к Лили. В сравнении с их ссорой прошлым летом это были незначительные реплики, вырывавшиеся в порыве гнева, с небольшими изюминками в виде восклицаний «уродка». К тому же Лили была достаточно умна, чтобы уже летом между первым и вторым курсом понять, что если она хочет, чтобы между ними продолжался мир, ей не следует упоминать о магии вообще. Проблема заключалась — и до сих пор остается, конечно, — в том, что ее каникулы постепенно оказались единственным временем, когда она могла спокойно существовать с Северусом без всего этого Хогвартса, висевшего над ними невидимым грузом, а Петуния презирала Северуса до крайности. Северус был жизнью, которой Лили жила несколько месяцев в году. Они были друг для друга невидимой нитью, что связывала все те долгие месяцы, пока магия была им недоступна, — месяцы, которые с годами все сильнее и сильнее ощущались так, будто ее лишают конечности или чувства. Как же разрешить этот неразрешимый конфликт наилучшим образом? Эта мысль была совсем не похожа на те, что посещали ее перед большим срывом на последней неделе обучения в Хогвартсе, потому что, несмотря на все сходства, между Петунией и Северусом оставался одно ключевое различие — Петуния была семьей, а Северус — другом. Оглядываясь назад, Лили ясно видела, как сильно потеряла веру в нее за эти годы, но ее нельзя было не простить, ведь это же Туни, старшая сестра, одного этого факта было достаточно. Казалось несправедливым, что судить сестру за причинение ей эмоциональной боли по тем же стандартам, по которым она судила Северуса не получалось, и все же она не могла понять, в чем именно заключалась эта несправедливость. Теперь, когда она на самом деле постоянно анализировала свои собственные эмоциональные трудности, Лили начинала понимать, как легко проглядеть глубинные, истинные мотивы, как трудно вычленить их из всех тех поверхностных, легко всплывающих в любой ситуации. Но было и еще кое-что, начавшееся небольшой досадой, но быстро переросшее в сильный дискомфорт на следующей неделе. Это кое-что, хотя и не помогло и не объяснило напряженность, возникшую в их семье, на самом деле пролило свет на мерзкое поведение Петунии во время летних и зимних каникул, и Лили с ужасом поняла, что никогда раньше этого не замечала, хотя сейчас оно раздражало невероятно. На следующее утро после их прерванного разговора о том, чтобы пойти сестрами на шоппинг, темой разговора стали их большие экзамены, С.О.В. Лили и A-levels Петунии. Учитывая то, как неохотно Лили делилась информацией с момента прибытия домой, она ожидала расспросов на эту тему, и поэтому приготовилась отвечать несколько расплывчато. Ее родители, конечно же, знали Северуса, но в детстве Лили не задумывалась, одобряют они их дружбу или нет, и с возрастом, когда их отношения стали напряженными, в этом вопросе ничего не изменилось. И Стивен, и Моника всегда были достаточно доброжелательны и терпимы к странному длинноволосому мальчику в мешковатой, несочетаемой одежде, но Лили всегда казалось, что ее отец — единственный, кто способен видеть в Северусе блестящий ум, а не только стеснительную, нерешительную манеру поведения, которую он неизменно демонстрировал, находясь в доме Эвансов. Тем не менее, пытаться объяснить, как эмоциональное потрясение этих двух недель, вполне возможно, запороло по крайней мере один из ее С.О.В., было не тем, чем бы она хотела с ними поделиться. — Все прошло хорошо, — ответила она на вопрос отца, пожав плечами и отправив в рот яйцо. — Результаты придут в августе, чтобы хватило времени решить, какие Ж.А.Б.А. стоит взять. На самом деле это было неправдой — они ожидали результатов в начале июля. Но маленькая белая ложь никому не повредит, и даст ей время переварить разочарование наедине, прежде чем столкнуться с реакцией посторонних. — О, милая, я не сомневаюсь, что ты получишь отличные оценки по всем предметам, — сказала мать, похлопав ее по плечу, проходя мимо стола к раковине. — Ты просто великолепна, в конце концов. Самая яркая ведьма твоего поколения, как постоянно уверяет меня глава твоего факультета. — Мой… Вы с профессором МакГонагалл говорили обо мне? — смущенно спросила Лили. — Разумеется. Она всегда очень любезно отвечает на мои вопросы, мне кажется, мы стали хорошими друзьями. Она рассказывала мне, как усердно ты готовилась к С.О.В., они, судя по всему, гораздо сложнее тех обычных экзаменов, которые сдавала Пет. — Я- — Да, — вклинилась Петуния, с голосом полным отвращения. — Раз уж это магия, то она обязательно должна быть сложнее, чем все, что сдавала я! — О, не стоит язвить, дорогая, — легкомысленно заметила Моника. — Никто не отрицает, что ты усердно трудилась над своим аттестатом. Но в большинстве предметов, которые преподаются в наших школах, врожденный талант почти не нужен, в то время как в Хогвартсе- — Вообще-то, — вклинилась Лили, чувствуя холодное, зудящее покалывание по позвоночнику от понимания, к чему, похоже, все идет, — большая часть магии не требует ничего, кроме запоминания. На самом деле это не сильно впечатляет. Петуния бросила на нее странный взгляд, немного удивленный и в то же время с нотками раздражения, а ее мать просто отмахнулась. — О, нет, Минерва немножко объяснила мне все это, о различных видах магии и тому подобном. Она сказала, у тебя склонность к чарам, хотя, признаться, я немного не понимаю, что же это такое. — Может, попросишь ее что-нибудь тебе показать? — вмешалась Петуния. — Ах да, я забыла, ей ведь нельзя. — Ну правда, мам, уверена, что это не сложнее, чем O-levels. И вообще, я вряд ли получу так уж много Превосходно. — Глупости. Что еще ты можешь получить? — Что-нибудь еще из спектра? — пробормотала Петуния в свой журнал, достаточно тихо, чтобы их мать не заметила, хотя Лили, сидевшая рядом с ней, услышала. — Уверен, что что бы ты ни получила, этого окажется достаточно, чтобы пройти в любой продвинутый класс, по твоему выбору, — подхватил ее отец со своей обычной Лили-улыбкой. Всегда, когда она начинала жужжать ему в уши своим новым академическим интересом, она посылал дочке эту улыбку. — Неужели ты сомневаешься в ней, Стивен! — Я никогда в ней не сомневался, как ты прекрасно знаешь, — спокойно ответил он. — Я лишь говорю, что не жду, будто она когда-нибудь потерпит неудачу. — О? И это все? — Конечно, все. Больше ей ничего не нужно. Так ведь, Лилия? — Эм… я… окей? Единственное, что она смогла сказать, потому что, по правде говоря, Лили чувствовала себя совершенно не в своей тарелке под взглядами родителей, пока все они не кивнули, пробормотав вариации фразы «да, всё окей» и не вернулись к своим прежним делам, как будто ничего и не было. Закусив губу, она посмотрела на Петунию, которая, похоже, очень старательно делала вид, будто ничего не происходит. Она как можно быстрее вышла из-за стола, гонимая из комнаты ощущением маслянистого дискомфорта, которое оставил в ней этот разговор. Она пыталась отмахнуться от него, но безуспешно, потому что с течением времени ситуация повторялась снова и снова: разговор переходил на учебу Лили или что-то еще, связанное с магией в целом, Петуния реагировала на это более или менее негативно, после чего их мать бросала какое-нибудь небрежное замечание, которое скорее накаляло ситуацию, чем успокаивало. А если рядом оказывался отец, то кто-нибудь из них втягивал его в свою пассивно-агрессивную конфронтацию, и напряжение тут же переходило от Петунии к Стивену, пока не столько разрешалось, сколько просто рассеивалось, оставляя в сознании Лили неприятное послевкусие. Прошла неделя, прежде чем она наконец поняла, что именно так ее расстраивало, а потом она вдруг почувствовала такое отвращение ко всей этой ситуации, что ей показалось, будто ее ударили хлыстом — ее мать не только постоянно находила способы вклинить тему магии в повседневную жизнь их дома (и впервые в жизни это утомляло Лили, потому что прямо сейчас последнее, о чем она хотела думать, так это о Хогвартсе, экзаменах, соперничестве факультетов и чертовых конфликтах), но делала она это так, что в процессе разговора принижала практически все маггловское — а значит, важное для Петунии, — ведь в центре ее разговоров всегда оказывалось что-то подростковое, а значит, общее для Лили и Петуния. Слова мамы о жизни Петунии, ее школе и оценках, ее друзьях, ее интересах, ее одежде, ее природных способностях никогда не были негативными. На самом деле, она говорила о ней много положительного, и само по себе это звучало именно так, как должна была говорить гордая мать о своем старшем ребенке. Она просто говорила все это лишь для того, чтобы подчеркнуть, насколько жизнь Лили лучше, будто жизнь Петунии от этого менее достойна похвалы, и, видимо, даже не осознавала, что это вызывает настолько большое напряжение в их отношениях, что сестры практически не общаются. И самое ужасное, Моника, похоже, действительно не замечала того, что делает, по крайней мере на сознательном уровне. Неужели так было все время, пока Лили в Хогвартсе? Насколько это подпитывало горечь Петунии? И почему их отец большую часть времени вел себя так, будто этого не происходит? И вот теперь, когда она начала все это замечать, всплыли и другие воспоминания: Петуния, которая в пылу ссоры обвиняет Лили в том, что та перетягивает на себя внимание, утверждает, что у их родителей явно есть любимчики, и настаивает на том, что само существование Лили — ее личное оскорбление. Все это было несправедливо: то как фанатично Петуния осуждала Лили за то, с чем Лили ничего не могла поделать; вся эта бытовая неосведомленность родителей о происходящем между сестрами; да даже слепота самой Лили во всей этой ситуации и ее отказ разбираться в корне их с Петунией проблем, порожденный эмоциональной обидой и еще более глубоким страхом быть отвергнутой. Но чувство обиды на несправедливость ничего не решит, так же как это было с Северусом. Только обсуждение всех этих вопросов привело их к каким-то подвижкам на этом фронте. Именно тогда она решила, что хватит — если в этом доме и в её собственном уме и сердце будет мир, то она должна использовать это лето, чтобы окончательно уладить отношения с Петунией, так или иначе. Даже если это означало потерять сестру навсегда.

Примечания автора:

Во-первых, у меня нет опыта взаимодействия с наркотической или алкогольной зависимостью, прямого или косвенного, так что если что-то вопиюще выделяется, дайте мне знать, поскольку я хочу, чтобы все было как можно более реалистично. То же самое касается домашнего насилия и насилия над детьми — я провел исследование, но читать и смотреть не то же самое, что пережить подобное, и я не хочу случайно проявить неуважение ни к одной из этих очень сложных и тяжелых тем.

Я ссылаюсь на вики ГП для основной справочной информации о персонажах, включая их домашнюю жизнь (хотя все, что не является строго каноном, может быть изменено, если меня не устраивает). Имена большинства родителей известны, поэтому я просто использовала их: Джеймс (Флимонт и Юфимия), Сириус и Регулус (Орион и Вальбурга), Ремус (Лайалл и Хоуп) и Северус (Тобиас и Эйлин). Энид Петтигрю — ранний концептуальный персонаж, который упоминается только на HP wikia, так что я использовал это имя в своих целях. Мы ничего не знаем о домашней жизни Лили, что, насколько я могу судить, является обычной фишкой JKR, учитывая, что она — единственная магглорожденная той эпохи (Гермиона также имеет сомнительную честь быть единственным главным персонажем канонной эпохи, чьи родители, очевидно, не заслуживали собственных имен), так что эта часть — моя выдумка. Лили — главная героиня второй части, поэтому ее домашняя жизнь будет исследована больше всего. Остальные получат свою долю внимания либо во второй части, либо в будущем, но если вы хотите узнать о каком-то конкретном событии, напишите мне, и я подумаю о том, чтобы написать отдельный one-shot, если я не решу использовать его в основной истории.

У Сириуса, безусловно, самая большая и сложная родословная из всех персонажей, и я решил придерживаться ее, включая большинство приведенных дат (не все, однако; отец Беллатрикс, согласно Word-of-God, родил ее в возрасте 13 лет, и видимо JKR не знает элементарной математики или же просто не заботится о подобном, так что это я отбросил, потому что, честно говоря, не хочу иметь дело с детскими браками или подростковой беременностью в дополнение ко всем остальным Блэковским приколам). Линия наследования выглядит следующим образом: Финеас Нигеллус (известный ДХ, родился 1847) → Сириус Блэк II (1877) → Арктур Блэк (1901) → Орион Блэк (1929) → Сириус Блэк III (наш Сириус, 1959). Арктур умер в 1991 году в WoG, и, учитывая его положение в основной линии семьи, мне показалось вполне логичным, что он будет жить на Гриммо. Мы ничего не знаем о его жене, кроме ее имени (Мелания Макмиллан), но в моей истории она умерла в юности Ориона и Лукреции (Лукреция — старшая сестра Ориона и тетя Сириуса). Блэки также, похоже, умирают тревожно молодыми, учитывая, что большинство волшебников легко достигают 115 лет без замедления (Дамблдор точно достигал, и никто не считал это странным), и это, очевидно, будет играть большую роль в сюжете по мере развития событий.