The Path Not Tread // Непроторенная тропа

Укрепление в тайнах

Ремус не хотел даже заходить в свое общежитие, не говоря уже о том, чтобы остаться в нем. От одной только мысли становилось не по себе, напряжение там было таким плотным, что можно было резать ножом, а тишина такой оглушительной, что ему хотелось закричать, лишь бы ее нарушить. Никто из мальчиков не приходил в больничное крыло в те два дня, что он там провел; Лили, сидевшая там, как показалось Ремусу, все воскресенье, зашла еще и в понедельник между переменами, чтобы принести ему их задания на лето и просто с ним посидеть. Тихая, замкнутая; ее лицо опухло, а глаза, под которыми залегли тени, слегка налились кровью, и Ремус чуял на ее одежде соленые следы старых слез. Когда он осторожно спросил ее, она лишь покачала головой и сказала, что пока не готова об этом говорить, так что он оставил все как есть. Но Джеймс, Питер и Сириус не появились, пока он бодрствовал, и мадам Помфри лишь покачала головой, когда он спросил, не приходили ли они, пока он спал. Когда его наконец отпустили и разрешили вернуться в гриффиндорскую башню, напряжение, казалось, только возросло за время его отсутствия. Питер теперь посылал ему пугливые, грустные взгляды, но не приближался, Джеймс выглядел так, словно был замешательстве, но пытался это скрыть, поэтому старался держаться от Ремуса насколько мог подальше. А вот Сириус… С каждым днем Сириус становился все более враждебным к нему, бросал обидные реплики и острые, словно кинжалы, взгляды, которые придавали ему почти невменяемый вид. Его личная опрятность ухудшилась и внезапно появились слегка дерганые движениям, которые он пытался скрыть своим все более театральным поведением. Ремусу казалось, что его сердце схватили железным кулаком, и сжимали, сжимали, сжимали, будто хотели, чтоб его внутренности разорвались и он утонул в собственной крови. Но он не плакал; все слезы, которые должны были быть пролиты по этому поводу, он выпустил в тот первый день в больничном крыле, и теперь чувствовал себя совершенно на это неспособным, оцепеневшим. Это был новый статус-кво, к которому привел его собственный предел терпимости, яма, которую он сам себе вырыл, и теперь у него не было выбора, кроме как в нее упасть, потому что он все еще не мог найти в себе сил первым капитулировать в этом противостоянии, не мог найти в себе волю продолжать закрывать глаза. Он это заслужил, он знал; заслужил за то, кем и чем он был, за то, какой выбор сделал. Ему было гораздо лучше и легче, чем многим другим, страдающим тем же недугом, многим другим мальчикам и девочкам, которые не попали в поле зрения Дамблдора и не были приглашены в Хогвартс, из-за их ликантропии. Почему он посмел подумать, что заслуживает большего, он не знал, да и в конечном счете это не имело значения, но какая-то часть его сознания всегда знала, что он живет в долг, принимала как есть, не оставляя ему сил бороться. Во вторник, после практически бессонной ночи, он выбрался из общежития на рассвете и уселся за гриффиндорский стол в Большом зале, дожидаясь завтрака, и безуспешно пытался сосредоточиться на улучшении Карты Мародеров. Она осталась у Джеймса, так что Ремус сомневался, что Карта когда-нибудь снова попадет к нему в руки, и у него не было никакой мотивации делать еще одну, учитывая, сколько труда уже было вложено в первую, но магическая теория, лежащая в ее основе, была все так же интересна, а заклинания мониторинга, которые он успел расставить по Хогвартсу, по-прежнему принадлежали ему, подчинялись и зависели от его решений и отношений с магией Хогвартса. Это была мелочь, но он не хотел, чтобы она им досталась, хотел побыть немного эгоистом и оставить последнюю вещь из тех дней, когда он был Мародером, из тех дней, когда он был принят, за ту цену, которую больше никогда не хотел платить. К нему присоединилась Лили, выглядевшая такой же изможденной, как и в выходные, но чуть более оправившаяся. И хотя ела она мало, по крайней мере аппетит у нее был лучше, чем у самого Ремуса. Они почти не разговаривали, просто вели светскую беседу, сосредоточившись на своих С.О.В. и планах на лето, и Ремус с тоской подумал, что завидует ей, когда она упомянула о приглашении в коттедж Клотильды Бабино. К тому времени, как они оба закончили, начали прибывать остальные гриффиндорцы пятого курса, и ее глаза стали пустыми и холодными, стоило ей увидеть уродливую гримасу на лице Сириуса. — Пойдем отсюда, — резко сказала она и решительно повернулась на скамье. Ремус последовал за ней, гораздо более сдержанный, плечи сгорбились, когда они проходили мимо оставшихся Мародеров. — Осторожно, Эванс, не стоит проводить время с предателями, — выпалил Сириус достаточно громко, чтобы его услышала половина стола и, вероятно, большое количество хаффлпаффцев, перекинув одну ногу и оседлав скамейку. — Полагаю, Блэк, ты не лучше, — ответила она, бросив на него презрительный взгляд. — Так что можешь оставить свои советы при себе, потому что я не слушаю людей, которые не видят ничего плохого в том, чтобы нападать на других ради собственного удовольствия. — Лили—, — начал Джеймс, и она повернулась к нему, сузив глаза. — Лили, перестань, — мягко сказал Ремус, ненадолго коснувшись рукой ее локтя, чтобы отвлечь ее внимание. — Давай просто уйдем. — Нет, Ремус! — решительно ответила она. — Ты не обязан терпеть их выходки только потому, что они решили быть засранцами. — Ты все не так поняла, Эванс, — сказал Сириус со злобной ухмылкой на лице. — Не мы решили, он это начал. — Призывая вас к ответственности за ваши отвратительные действия. — Ты за всеми так следишь, или это мы такие особенные, Эванс? Знаешь, очень непривлекательное качество; даже твой запыхавшийся щеночек Сопливус, похоже, это уловил, не так ли? Я слышал, вы двое поссорились. Интересно, как обстоят дела. — Заткнись, Блэк, ты ничего не знаешь, — зашипела она, все ее тело напряглось, но Ремус мог учуять запах слез, которые она очень хорошо скрывала. — Сразу после тебя, — прорычал он в ответ. Большинство гриффиндорцев наблюдали за противостоянием с растущим интересом, и напряжение нарастало с каждой секундой. Сглотнув, Ремус положил руки на плечи Лили и мягко направил ее в сторону входа; она сопротивлялась какое-то мгновение, но затем неохотно подчинилась, возможно потому, что слегка дрожала под его прикосновениями и не хотела, чтобы они это увидели. Он был так сосредоточен на Лили, что совершенно не заметил, как на его пути оказалась нога. Споткнувшись, он начал падать, и только хрупкая фигурка Лили прямо перед ним удержала его от поцелуя с землей. Она издала тихое «уф» и сильно покачнулась, но сумела сохранить равновесие под его весом, хотя в результате рука Ремуса оказалась в опасной близости от ее груди, когда он попытался обрести вновь опору. Грозовое выражение Лили сказало Ремусу все, что ему нужно было знать, и он не стал оборачиваться. Он знал, что увидит: лицо Сириуса искривилось в злобной, самодовольной ухмылке, а в глазах появился вызывающий блеск. Сегодня он был не в том настроении, чтобы отвечать на выпады своего бывшего друга. Он хотел просто пережить следующие несколько дней и вернуться домой. — Очень по-взрослому, Блэк, правда, — с невозмутимым видом ответила Лили. — Не знала, что тебе пять. — Она закатила глаза: действия Сириуса напомнили ей, что она первая предложила им уйти, и на этот раз именно она схватила Ремуса за локоть и практически потащила его за собой, прочь от Мародеров. — Следи за своей шеей, Эванс! — крикнул им вслед Сириус. — Не подставляй её Ремусу, когда он в плохом настроении! Последний едва успел разобрать шипение Джеймса «Бродяга!», как они обогнули каменную стену, и он почувствовал, что снова может дышать. Как всегда, вмешательство Джеймса оказалось слишком слабым и несвоевременным. Лили, закрыв глаза, несколько раз с усилием сделала вдох и выдох, после чего слегка кивнула сама себе и посмотрела на Ремуса сухими глазами. Он бросил на нее усталый взгляд, и, не говоря больше ни слова, они поплелись по винтовой лестнице в глубь замка, подальше от дневного зноя и презрительных, предательских взглядов Мародеров. — Почему ты позволяешь ему говорить такие вещи? — тихо спросила она. Ремус пожал плечами, не зная, как ответить на этот вопрос. Он не мог изменить ситуацию, как бы ни хотелось. Сириус просто был Сириусом; он ни слова не сказал против подобных действий, когда они были направлены против других, так что будет справедливо, если он пострадает, как и остальные мишени черноволосого мальчика. — Он Сириус; это то, что он делает. — И ты позволяешь ему! Они не могут продолжать так с тобой обращаться, ведь это же они не правы! — Это не имеет значения. — Как? Как это может не иметь значения? Вы дружите уже пять лет! Или ваша дружба была для них просто удобным предлогом? Ремус опустил глаза на свои ботинки, прокручивая в голове последние десять дней: напряженное молчание, враждебные взгляды, тот факт, что за одну ночь все, что он считал правдой, исчезло, стерлось с лица земли, а его друзья — бывшие друзья — не выглядели ни капли расстроенными из-за этого. Слова Лили были именно тем, во что Ремус не хотел верить, но теперь был вынужден признать: если они так легко отмахнулись от него, превратили из друга во врага, был ли он вообще важен им? Он плотно зажмурил глаза и закусил губу, пытаясь сохранить самообладание, но не смог остановить боль, которая в него проникла и теперь превращала внутренности в пепел. Ситуация не улучшится, это было совершенно ясно — Сириус доказывал ему при каждом удобном случае — и Ремус не знал, что с этим делать, потому что чувствовал себя так, будто земля обрушивалась под его ногами, будто он тонул и не знал, как всплыть. Казалось, что тот огромный пузырь, в котором он жил так долго, лопнул, и он увидел, чем всё было на самом деле — просто еще одной иллюзией, сотканной из его собственного отчаяния и подростковых капризов. Он услышал, как Лили шумно выдохнула, а мгновение спустя к его шее нерешительно прикоснулись. — Прости, Ремус, — печально произнесла она с явным упреком в свой адрес. — Мерлин, я все время все порчу. Прости, я не хотела… Он покачал головой, внезапно обретя способность дышать. Он был не один. Он был не один, не совсем. Лили все еще рядом, подруга, которую он завел по собственной инициативе, подруга, которая укоряла и стыдила за ужасные поступки и все же простила его насколько могла. Этого даже близко не было достаточно, да и никогда не будет … но, по крайней мере, это хоть что-то. Лучшее, что у него есть, и ему придется извлечь из этого максимум. — Ты права, — произнес он сдавленно, коротко пожав плечами. Когда он наконец открыл глаза и поднял взгляд, то увидел ее слезы, от которых ему стало не по себе. — Возможно, я был удобным оправданием, а может, они просто проявляли милосердие к маленькому бедному монстру, чтобы почувствовать себя важными. — Не надо, ладно? Не говори так о себе. Ты не монстр. — Я — Темное существо, Лили. Каждый месяц я превращаюсь в дикое животное, жаждущее человеческой крови. Как еще это можно назвать? — Это проклятие, Ремус, а не ты. Если хочешь называть себя монстром, то делай это в соответствии со своими действиями, а не с проклятием. И ты не сделал ничего, чтобы заслужить этот эпитет, уверяю тебя. — Ты как никто знаешь, что это не так. — Нахмурившись, Ремус сделал глубокий вдох, чтобы собраться с силами, и продолжил. — Именно ты заставила меня увидеть. Может, ничего настолько ужасного, как Пожиратели смерти, но достаточно плохо. — Верно, — согласилась она с неохотой, — но ты пытаешься измениться, и это имеет значение, особенно в сравнении с ними. Просто… не позволяй своему состоянию управлять твоими мыслями, вот и все, что я хочу сказать. Ты гораздо больше, чем твое проклятие или твои прошлые поступки. Ремус, хотя и был с этим не согласен, знал, что нужно оставить все как есть: возможно, Лили просто пыталась разобраться с тем, что причиняло боль ей, а может, она проявляла свое обычное сострадание — не важно. Она никогда не сможет понять его, и хорошо, что не сможет, однако из-за этого, он знал, продолжение разговора будет разочаровывающим и бесполезным, потому что он не сможет, а она не захочет принять чужие слова. По крайней мере, она пыталась что-то сделать. Намного больше, чем Джеймс, Сириус и Питер, и поэтому еще ценнее. На самом деле, прямо сейчас, ощущалось, словно это было всем. — Давай прогуляем первый урок, — предложила Лили, и Ремус удивленно уставился на нее. — Что?! Прогуливать — весело! Я умею веселиться! — настаивала она с такой явно напускной радостью, что Ремус сам себя удивил, коротко рассмеявшись. — Ну что ж, раз в жизни можно. К черту, почему бы и нет. Так они и поступили, оказавшись в южной части замка, на шестом этаже рядом с аудиторией на чердаке. Ни Лили, ни Ремус не стали брать Прорицания: Лили считала их чушью, а Ремус относился к ним скорее как к искусству, чем к науке, и поэтому считал, что изучать их, если нет таланта, не стоит. Они заглядывали в альковы и за бюсты, в доспехи и за гобелены, и это действительно помогало Ремусу; Лили попросила его объяснить заклинания Карты, и, несмотря на ассоциации, которые артефакт всегда вызывал, Ремусу очень понравилось рассказывать о своих открытиях в области древних чувств замка, тем более что Лили, в отличие от Джеймса и Сириуса, казалось, была заинтригована лежащей в основе механикой так же, как и сам Ремус, в очень академичном смысле, что перевело их обсуждение в новую для него область — почти профессионального анализа. С помощью зеленой пыли, маленькой девочки и староанглийского Беовульфа они нашли потайную комнату за старой картиной, а в ней — огромное витиеватое зеркало на когтистых лапах с надписью, вырезанной сверху на раме. «Еиналеж ацдре согеш авон оциле шавеню авыза копя». Некоторое время они молча изучали надпись, прежде чем Лили снова заговорила. — Задом наперед? Я… показываю не… ва… ше… ваше… лицон… нет, лицо! Я показываю не ваше лицо, но ваше… го седр… сердца желание. Ха! — триумфально воскликнула она с ухмылкой. — Я показываю не ваше лицо, но вашего сердца желание. В зеркале не было ничего необычного, хотя оно оказалось слишком узким, чтобы отражать их обоих. — Может быть, если перед ним вставать по одному? — предложил Ремус, и Лили отошла в сторону, а мальчик приблизился к своему отражению. В этот момент картина в зеркале изменилась, и он увидел не себя, каким выглядел всего несколько минут назад — осунувшимся, исхудавшим, с темными кругами под глазами и все еще заживающими ранами на лице, а пышущим здоровьем, каким никогда не помнил, со светлой загорелой кожей, расправленными плечами и легкостью в зеленых глазах. Справа от него стояли родители: мать улыбалась так впервые на его памяти, с радостью, озарявшей отражение, а отец, казалось, был свободен от вечного груза вины и самобичевания, который не покидал его с тех пор, как Ремус был обращен. Слева от него стояли Джеймс, Сириус и Питер, обнимали его, хлопали по спине и тепло улыбались. Бледный свет исходил от большого круглого шара в самом верхнем углу зеркала, и Ремус чуть не вздрогнул, заметив его — полную луну. Тоска скрутила, когда он, наконец, полностью осознал то, что видел, настолько сильная, что он сделал неосознанный шаг вперед и протянул руку, чтобы прикоснуться к собственному отражению. — Что ты видишь? — раздался голос Лили, и он несколько раз напряженно моргнул, пытаясь дышать сквозь боль в груди. — Я… я больше не оборотень, — прошептал он. — А мама и папа… они такие молодые. Конечно, всё в этой сцене причиняло боль. Но больше всего ранило не то, что его друзья были рядом, не то, что отец не согнулся под непостижимой для Ремуса тяжестью, и даже не он сам, бодрый и здоровый под светом полной луны, — нет, сильнее всего ранила улыбка на лице матери. Она, не принадлежавшая к волшебному миру, никогда до конца не понимавшая, что означает для Ремуса Проклятие, но которая всегда, всегда была рядом с ним, всегда делала все возможное, та, кто не давала их семье распасться. В этот момент Ремус почувствовал, что отдал бы все на свете, лишь бы Хоуп Люпин улыбалась так чаще. Резкий рывок за руку вывел его из задумчивости, и он покачнулся в сторону. Вскрикнув от удивления, Ремус посмотрел на девушку, о которой успел позабыть, и на лице которой застыла гримаса страха. — Ремус, эта штука опасна, — сказала она ему, впиваясь ногтями в ладонь. Ремус покачал головой; он должен был заставить ее понять. — Но я видел Джеймса, Сириуса и Питер— — Это твое желание, это не реально. — Но— — Нет, пожалуйста. Давай вернемся. — Просто посмотри, ладно? Тогда ты поймешь. — Я не хочу, — твердо сказала она. — Я не хочу знать свое самое большое желание, и я также не хочу знать, как работает зеркало. — Ну же, Лилс— — Нет, — сказала она, и Ремус понял, что ему не удастся переубедить ее в этом. — Мы возвращаемся. Ремус сопротивлялся, пока она силой вытаскивала его из комнаты на лестничную площадку, и только с запозданием понял, что его щеки и ресницы мокрые. Он плакал, даже не осознавая этого. — Хорошо, — тихо сказал он, прекращая сопротивление и синхронизируя свои шаги с ее, чтобы они шли в более неторопливом темпе. Несомненно, она была права, зеркало было опасным. Но не помешало бы взглянуть в него в последний раз позже, когда она уйдет в общежитие; в конце концов, через несколько дней они все поедут домой, вреда не будет, верно? __________________________________________________ Учиться жить с паранойей, пытаться выяснить что-нибудь полезное для директора, жонглировать отношениями с Фистлтвейтом, Филсом и Эйвери, разбираться с непрямыми намеками Розье, переживать из-за С.О.В., беспокоиться о дружбе с Лили и корить себя за собственные поступки — Северусу этот последний месяц учебного года начал казаться бесконечным, и все, чего он хотел, это выбросить все из головы и просто немного отдохнуть. Однако этому не бывать, пока нет. Эван Розье наконец-то обратился к Северусу напрямую в последний четверг семестра; еще две, казалось бы, незначительные встречи, Северус расценил как знакомство, но они и рядом не стояли с тем, что семикурсник Пожиратель ждал его у входа в Общую Гостиную после конца занятий. Уровень напряжения в слизеринских покоях не снижался с прошлого понедельника, и особенно неловко было в общежитии для пятикурсников, где вдруг начали образовываться три дуэта — без Малсибера Эйвери выделялся для остальных мальчиков сильнее, а его безжалостная манипуляция бывшим лучшим другом действовала всем на нервы даже спустя несколько недель. После нападения на Джонса Филс восстановил свою связь с Эйвери, и теперь они казались неразлучными приятелями. Тем временем Фистлтвейт решил заключить союз с Северусом, не желая прощать маленькому Пожирателю то, что он подверг их опасности, напав на семикурсников. Джонс был таким же дерзким, как и всегда, злорадствовал по поводу ареста Малсибера, и хотя Майкл не соглашался с ним напрямую, было очевидно, что он не поддерживал ни одну из других пар. Конечно, времени на то, чтобы все это разрулить, было не так уж много: до отъезда на летние каникулы оставалось всего несколько дней, и шестой год обещал быть адским, учитывая весьма затруднительное положении Северуса. Приблизиться к Розье было необходимо для эффективной шпионской работы, но в то же время не поможет сглаживанию динамики в общежитии. Эйвери непременно увидит в Северусе соперника, но он достаточно умен, чтобы понять, что вражда не послужит ему на пользу; однако их нейтралитет вполне может оттолкнуть Фистлтвейта, чего Северус не хотел, потому что если и был в их группе человек, поддерживающий Волдеморта, которого он мог легко переваривать, так это староста их курса, а учитывая, что он продемонстрировал готовность подчиняться Северусу, отвергать его лояльность было бы глупостью и даже идиотизмом. И, конечно же, оставался Майкл (которого Северус начал считать своим первым настоящим другом после Лили, и поэтому не хотел его кидать) с очевидным намерением не вмешиваться, что осложняло ситуацию, даже если другой мальчик был осведомлен об истинных мотивах Северуса. К этому добавлялся вопрос о том, как сложится их с Лили судьба в следующем учебном году, поэтому неудивительно, что Северус был более чем немного обеспокоен сентябрем. Во время разговора с Лили в прошлую субботу он не позволил себе анализировать и размышлять, по крайней мере, за пределами академического определения дружбы. Слишком многое нужно было обдумать, слишком о многом подумать, но прямо сейчас всё его внимание должно было быть сосредоточено на Слизерине. Через несколько дней он вернется домой, и когда закроется в своей комнате, прячась от отца, у него будет достаточно времени, чтобы разложить все по полочкам и попытаться найти способ выполнить данное ей обещание. Я знаю, в один день одного простого факта, что я это я, тебе уже будет недостаточно и ты обнаружишь себя целенаправленно использующим его и по отношению ко мне тоже — он не мог себе позволить думать о подобном перед встречей с лидером студенческой фракции Волдеморта. Эван Розье, высокий темноволосый волшебник, чьей самой заметной чертой была уже сформировавшаяся, хорошо подстриженная борода которую, казалось, могли отрастить лишь немногие студенты Хогвартсе, даже среди совершеннолетних. Его светлые глаза всегда показывали настойчивый интерес, и никто в Слизерине не желал быть объектом их внимания, из-за чего префект седьмого курса стал известен как человек, которого лучше просто терпеть и которому стоит подчиняться. Розье прекрасно знал, как этим пользоваться. Когда Северусу удалось пробраться через переполненную гостиную к выбранному Пожирателем смерти столу, он обнаружил, что за ним сидит еще один парень, чему Северус не сильно удивился, учитывая его положение в Слизеринской элите — Кеннард Уилкс, чистокровка с шестого курса, наиболее известный тем, что обошел по социальной лестнице их факультета детей из более уважаемых чистокровных семей и стал одним из самых выдающихся членов группы Розье. Уилкс, коренастый мальчик с квадратным лицом, смуглой кожей, темными глазами и плоским носом, широкие ноздри которого доминировали в облике, имел выдающиеся спортивные способности. Его мастерство было практически легендарным в общежитиях Слизерина; со времен второго курса, когда он начал играть загонщиком, он мог в одиночку устранить половину команды противника, и все знали, что на поле от него стоит держаться подальше. В этом году он стал капитаном, и они еще не проиграли ни одной игры. Приподняв бровь, Северус сел напротив старших парней и, окинув острым взглядом скучную гостиную, достал свою палочку и произнес бессловесное Muffliato. — Что это было за заклинание? — почти сразу же потребовал ответа Уилкс. — Заклинание конфиденциальности, мое собственное творение, — пояснил Северус. — Мы можем говорить свободно, никто не заметит. Можешь проверить, если хочешь, — добавил он немного резко, когда мальчик нахмурился. Розье и Уилкс обменялись взглядами, после чего младший сделал именно то, что предложил Северус: вышел за периметр заклинания и остановился достаточно близко, чтобы слышать их разговор. — Итак, как оно работает? — спросил Розье. — Все, что он услышит, — неясный шум толпы; что гораздо незаметнее в публичном месте, и наложить его проще, чем некоторые из распространенных заклинаний уединения. Подняв палец, Розье позвал Уилкса обратно, и Северус обновил чары, включив в него коренастого мальчика, мысленно отметив, как можно избежать подобного, сохранив при этом целостность заклинания. — Он прав; я не мог разобрать, о чем вы говорите, — подтвердил Уилкс. — Хорошо, — согласился Розье, вытянув руки, чтобы слегка подтянуть длинные рукава, а затем уперся предплечьями в стол и сцепил пальцы. — Впечатляет; как я понимаю, разговоры о твоем увлечении изобретением заклинаний — правда? — Это так. — Неплохое достижение. — У каждого свои сильные стороны, — безразлично ответил Северус. — Магическая теория и зельеварение. Прямо вундеркинд, да? — заметил Уилкс. — И что с того, если я вундеркинд? — парировал Северус, выпрямляясь. — Тебя это беспокоит, Уилкс? — Меня? Ничуть, — ответил Уилкс, слишком широко улыбнувшись понимающей улыбкой. — Как ты сказал, у каждого из нас свои сильные стороны. Решив, что дальнейшее общение с мальчиком будет ненужной тратой времени и, следовательно, неразумно, Северус обратился к Розье. — Зачем же меня… вызвали? — Он постарался произнести слово с легкой усмешкой, чтобы не обидеть, но все же достаточно резко, показывая свое недовольство. Уважение в Слизерине завоевать было непросто, и у Северуса было целых пять лет, чтобы изучить все тонкости его получения, но тот уровень, к которому он всегда стремился, во многом был для него недостижим, пока, по иронии судьбы, не произошло событие, приведшее к тому, что он перестал так его желать. Поэтому, хотя познания были скорее теоретическими, чем практическими, Северус чувствовал себя относительно уверенно, знал, как найти баланс между проявлениями слабости и воинственности — не стоит создавать впечатление раболепия, если он хочет получить доступ в круг Темного Лорда, но в то же время нужно продемонстрировать уважение хотя бы к Розье, учитывая его положение лидера группы, в которую Северус пытался попасть. В его пользу, конечно, сыграло то, что он уже произвел на семикурсника очень сильное впечатление, и, как он и надеялся, Розье нормально воспринял фразу, уголок его губ дернулся. — Твое быстрое мышление во время проёба Малсибера не осталось незамеченным, и я подумал, что стоит сообщить тебе об этом лично. Ты произвел на меня впечатление, а это немногим удается. — Я сделал то, что должен был, чтобы себя защитить, — резко ответил Северус. — И Малсибер ясно дал понять, по чьему приказу он работал. Розье легкомысленно пожал плечами. — Мои приказы тоже были предельно ясны; он получил по заслугам за то, что намеренно их не понял. — И в добрый путь, — добавил Уилкс, закатив глаза. — По крайней мере, у Эйвери между ушами что-то получше дерьма. — Родословная Эйвери говорит сама за себя; далеко пойдет, если будет держаться за дело. Меня больше интересует, Снейп, почему я только сейчас узнал о твоих умениях. Сердце набирало ритм, Северус стиснул зубы и обдумывал, что ответить; в любом случае будет рискованно, но Розье казался человеком, способным видеть сквозь любые недомолвки или умалчивания, способным докопаться до истины. Что он больше оценит — небольшую игру в кошки-мышки или простую правду? — Эйвери в вашей группе, почему бы не спросить его об этом. — Он насмешливо хмыкнул. — Вот именно; зачем ему связываться с таким бедным полукровкой, как я, да еще и хвастаться этим? Забывая, конечно, что треть его наступательных заклинаний — мое изобретение. — Похоже, он тебе не нравится, — заметил Уилкс. — После того как он втянул нас в свой план мести Малсиберу, он мне более чем не нравится. Что до меня, он может гнить в самом глубоком из адов, — выплюнул Северус, с трудом изображая горечь. После минутного молчания Розье поджал губы и кивнул. — Да, понимаю, о чем ты. Хорошо, что Эйвери больше не является посредником между нами, Снейп. — Не является? — Сидели бы мы здесь и разговаривали, если бы нет? — сухо спросил Уилкс. Этот человек явно любит сарказм, подумал про себя Северус. — Какие у тебя планы после Хогвартса? — Розье перевел разговор в другое русло, и Северус с готовностью отмахнулся от предыдущей темы, условно засчитав ее себе в победу. Руки были влажными от пота, но не дрожали: одна лежала на столе, другая — на коленях, палочка спрятана от посторонних глаз, и не было необходимости напоминать себе, что даже без роли двойного агента Дамблдора, он бы все равно вел точно такой же разговор — истинные мотивы ничего не меняли в его методах, и это был один из тех разговоров, которые он тщательно планировал уже несколько лет. Все, что нужно было, — сосредоточиться, и теперь, когда произошедшее в прошлый понедельник больше не висело у него над головой, он мог это сделать. — Мастерство в Зельях, — ответил он на вопрос Розье. — Сложная область, прибыльная и, конечно же, полезная во многих других отношениях, — заключил он с многозначительным взглядом. — Судя по тому, что мне рассказывали, Слизнорт не склонен тебя спонсировать. Северус пожал плечами, беспечнее, чем он на самом деле чувствовал. — Даже если результаты моих тестов не убедят этого раздутого якобы учителя, их будет более чем достаточно для настоящего Мастера. — Уверен в этом, Снейп? — спросил Уилкс. — Настолько, насколько я могу. Конечно, лучше было бы иметь связи, чтобы… сгладить путь… но мои предполагаемые друзья пока не склонны предлагать ничего подобного, не так ли? — риторически спросил он. — Да, тот инцидент у озера на прошлой неделе был довольно интересным, — согласился Уилкс, и Северус почувствовал, как его желудок болезненно скрутило от осознания, что он сам в это ввязался. Ебучий ад. — А на гриффиндорских магглорожденных это утверждение тоже распространяется? — спросил Розье, легкость в его тоне не соответствовала тому, что, как знал Северус, было очень острым интересом. И хотя он не добавил: «Какие вообще отношения вас связывают?», подтекст был совершенно ясен. Похоронив все, что вызывала в нем самая простая мысль о Лили, Северус позволил усмешке завладеть выражением его лица. — Эта грязнокровка? Она уже исчерпала свою полезность. — Но, насколько я слышал, в первые годы пребывания здесь вы двое были не разлей вода, — заметил Уилкс, откинувшись в кресле и скрестив на груди мускулистые руки. — Довольно дружны. Смею сказать… лучшие друзья! О том, чтобы отступить, не могло быть и речи, поэтому Северус попытался выкрутиться, не подавая никаких признаков нарастающей паники: очевидно, эти двое обращались за информацией не только к группе Северуса. Проклятье, этого стоило ожидать, очевидно же. — Будучи детьми; ошибка, которую я больше не совершу. — Какую же? — Думал, что она не такая, как все остальные магглорожденные, — огрызнулся он. Голос его был напряжен, он отбросил нахлынувшие эмоции и отвращение к тому, что он говорит о Лили в таком тоне. — Конечно, мне следовало знать лучше, но она была очень убедительна, можете не сомневаться. — Я так понимаю, ты излечился от детского увлечения гриффиндорской принцессой? — спросил Розье, голос его стал таким же холодным и жестким, как и бледные глаза. На мгновение Северусу пришлось бороться с собой, чтобы сохранить зрительный контакт. И все же ему это удалось: он не отводил взгляд от этих пронизывающих насквозь глаз, когда ответил: «Полностью. На самом деле, настолько, что теперь я удивляюсь, как позволил ей сдерживать меня в моих стремлениях». — В каких же? Вот он, момент невозврата. — Доказать свою ценность Темному Лорду. В наступившей тишине Северус попытался успокоить тяжелое дыхание и бешено колотящееся сердце, сжимая пальцами рукоять своей палочки под столом и наклоняясь вперед, опираясь на левое предплечье, пока двое Пожирателей смерти оценивали и судили его. Если ему не удалось убедить их в искренности (а ведь еще месяц назад это не было полной ложью, но теперь ему пришлось сделать это своей правдой), то его дни в качестве шпиона закончились, даже не успев начаться, потому что даже если Розье откажется от роли лидера группы вербовки Пожирателей смерти — Уилкс ведь был здесь именно поэтому, он займет этот пост в следующем году? — Северус знал, эта дверь останется для него закрытой, по крайней мере, до тех пор, пока он не покинет Хогвартс и не сможет воззвать к своей далекой, хотя и теплой дружбе с Люциусом Малфоем. Мерлин, он надеялся, этого будет достаточно, потому что если ему пришлось сказать все это о Лили только для того, чтобы разочаровать Дамблдора… Наконец, спустя, казалось, целую вечность, Розье расслабленно откинулся в кресле. — Я говорил с Люциусом Малфоем, он сказал несколько положительных слов о тебе, Снейп, особенно учитывая, как коротка была твоя возможность завязать с ним знакомство. — И это значит? — Ты же хотел проявить себя перед Темным Лордом, и вот твоя возможность. Северус едва сдержался, чтобы не выдохнуть с облегчением, хотя плечи его слегка поникли. — Итак, я полагаю, это приглашение? — Именно. Кеннард сменит меня в следующем году, и, как ты, я уверен, уже догадался, именно поэтому его пригласили на этот разговор. Однако я курирую тебя, и если продолжишь в том же духе, что и в последний месяц, то, когда придет время, получишь мою поддержку у Темного Лорда. Я бы посоветовал тебе не разочаровывать меня. Северус резко кивнул, зная, что лучше не обещать такую глупость, как-то, что он их не разочарует. — Сделаю все возможное, чтобы оправдать ваше доверие. — Убедись, что сделаешь. Кеннард свяжется с тобой и предоставит дополнительную информацию до конца недели, а я буду на связи в течение лета, как, полагаю, и Люциус, когда услышит об этом. Смею предположить, он будет очень доволен твоими действиями, Снейп, — закончил Розье, отодвигая стул от стола и вставая. — Мы закончили. — Увидимся, Снейп, — бросил на прощание Уилкс, вслед за семикурсником отходя от стола, что позволило Северусу откинуться на своем месте и наконец-то вздохнуть с облегчением. У него получилось. Он прошел. __________________________________________________ Начало последней недели учебного года выдалось для Лили в основном спокойным, несмотря на стычку с Блэком. Она не чувствовала себя готовой к общению, и все ее ближайшие друзья, похоже, понимали это и создавали некий буфер между ней и остальным миром. Настоящих друзей у Лили было не так уж много — Северус, девочки, а теперь еще и Ремус. Однако она была приветлива с большинством старших гриффиндорцев, приличным количеством младших и многими другими студентами, всегда была готова помочь, когда необходимо, да и просто пообщаться, если нужно. В последние несколько месяцев, когда дружба с Северусом становилось бурной и непредсказуемой, а также с приближением С.О.В., она в основном сократила свою обычную общительность, поскольку ее мысли были слишком сосредоточены на других вещах. Но теперь, когда все экзамены закончились, и даже профессора в основном держали их в классе только чтобы задать домашние задания и чтение на лето, болтовня среди ее более широкого круга друзей снова возобновилась, независимо от того, была Лили готова к этому или нет. И даже с ближайшими друзьями дела шли не так гладко, какими бы устоявшимися они ни были — она не разговаривала с Северусом с субботы, а, поскольку воздух между ними несколько прояснился, она скучала по нему еще сильнее, чем раньше. Но было очевидно, что он занят и уважает просьбу об отсрочке, она, в свою очередь, ответила ему тем же; в Коукворте у них все равно будет достаточно времени. Ремус явно был весь в своих мыслях, как и Лили, а ее понимание себя было так сильно поколеблено, что она общалась с ним нерешительно и осторожно, учитывая новизну их дружбы. После ее эмоциональной вспышки в воскресенье вечером три подружки Лили вели себя с ней почти так же неуклюже, как и она, поскольку явно не знали, как справиться с её внутренним кризисом, и хотели сделать как лучше для неё, не спрашивая ее при этом, как лучше — но Лили и сама этого не знала. За четыре дня, прошедших с момента разговора с Северусом, ее эмоции значительно улеглись, оставив ее преимущественно несчастной, а иногда и плаксивой. Она плохо спала, аппетит был хуже обычного, что, безусловно, лишь способствовало общему негативному настроению, и казалось, только Ремус мог терпеть его настолько, чтобы проводить значительное количество времени рядом с ней. У Беттины, очевидно, не хватало терпения, учитывая, как легко она поддавалась влиянию энергии окружающих, и Лили ничуть не винила пухленькую ведьму за то, что она держалась в стороне. Все они прекрасно знали, как тяжело Беттина переносит давление и стресс, и Лили было проще позволить Беттине приблизиться в ее собственном темпе, чем давить и причинять маленькой ведьме ненужные страдания. Клотильда пошла другим путем, пыталась развеселить Лили и отвлечь ее от дилеммы в эти не самые удачные дни учебного года, проявляла любопытство в своей обычной косвенной манере — она редко, если вообще когда-либо, приходила и прямо спрашивала о том, что хотела узнать. Вместо этого обычный modus operandi Клотильды заключался в том, чтобы поддерживать разговор в легкой форме, посыпая его догадками и намеками на то, что она хотела узнать. Причем тонкость зависела от того, с кем она разговаривала, какую информацию хотела узнать и насколько ей было важно ее получить. В хорошем настроении, Лили находила это либо развлечением, либо интеллектуальным вызовом и уклонялась, вынуждая старшую девочку стараться сильнее. В плохом, выходки Клотильды только расстраивали ее сильнее и заставляли желать прямого вопроса, на который можно было либо ответить конкретно, либо твердо сказать «отвали». В последнее время попытки Клотильды отвлечь приводили Лили в такое же изнеможение, какое, по ее мнению, испытывала с ней Беттина. Она попыталась как можно мягче дать Кло понять, что та немного перегибает, хотя и не была уверена, насколько хорошо до нее это дошло. Мэри — единственная, кто считал, что лучший выход — обсудить проблему с Лили. Возможно, именно это ей и было нужно — взгляд со стороны и мотивация, чтобы решить, как действовать дальше не только в работе над собой, но и в дружбе с Северусом, — однако Лили так многого не могла ей рассказать, что каждый раз, когда Мэри вела разговор в этом направлении, они просто заходили в тупик, где Лили не могла объяснить и половины своих собственных мыслей и эмоций. И со стороны Лили также присутствовала некоторая нерешительность, пережиток ее недавнего разочарования и раздражения — извинилась она или нет, но факт был в том, что теперь между ними действительно существовала некая дистанция, которую было необходимо преодолеть, дабы чувствовать себя достаточно комфортно, чтобы поделиться друг с другом чем-то столь же сложным и личным, какими для нее были отношения с Северусом. Поэтому все три дня после их важного разговора прошли в некоем шатком состоянии, только усилившем тоску Лили по дому. Некоторое расстояние, по ее мнению, пойдет им на пользу, как, впрочем, и Северусу, хотя какая-то часть ее души хотела притвориться, что последних нескольких лет не было, хотела, чтобы все стало как прежде, когда она могла игнорировать неприятные или негативные комментарии своих соседок, и ни один из них еще не был втянут в политические беспорядки, назревающие на горизонте. Когда Лили открывала короткую записку, которую одна из маленьких сов уронила ей на тарелку во время завтрака в последнюю среду семестра, Клотильда восторженно воскликнула: «Я получила письмо от Алисы!» Бегло просмотрев его, она широко улыбнулась. — Пишет, что скорее всего сможет приехать в коттедж в августе. — О, замечательно! — воскликнула Беттина. — Я так по ней скучала. — А больше она ничего не говорит? В этом семестре она не часто выходила на связь. — Вообще-то, оно всем нам, — пояснила Клотильда. — Она говорит: Дорогие девочки, мне очень жаль, что я так мало писала в последние несколько месяцев, жизнь стала уж очень суматошной… Записка, которую получила Лили, была от Джаспера, в ней он спрашивал, сможет ли она встретиться с ним, Кларой и Амиром позже вечером, чтобы как следует познакомиться с шестикурсником, который в следующем году станет ее проводником в широкий круг их тайной организации. Не обращая внимания на письмо, которое читала Клотильда, Лили достала перо и нацарапала записку с подтверждением, после чего зачаровала ее, чтобы она взлетела среди стаи птиц и приземлилась на тарелку Джаспера так, будто ее уронила сова. …энк уже получил благодарность от самого Аластора Муди, который сказал, что очень впечатлен его работой над одним делом, о котором мне здесь лучше не писать. Он надеется, что еще через несколько месяцев его повысят с младшего аврора до аврора, и я не могу им не гордиться. Он наконец-то показывает весь свой потенциал отцу, от которого я не видела столько тепла с тех пор, как впервые встретила, что доставляет мне огромную радость, особенно учитывая, как сильно Фрэнк ценит мистера Лонгботтома. На этом я должна закончить, у меня действительно больше нет времени, и я хотела бы написать вам всем индивидуальные письма, но последние несколько недель были чрезвычайно напряженными, и я боюсь в ближайшем будущем это не изменится. Пожалуйста, сообщите мне, как прошли ваши С.О.В., когда придут результаты, если они появятся до нашей встречи в коттедже Клотильды. Шлю вам всю свою любовь и Фрэнк вместе со мной. Алиса. Вот и все, — закончила Клотильда, снова складывая письмо. — Прекрасное письмо, — решила Мэри, протягивая к нему руку. — Хотя мне бы хотелось, чтобы она побольше говорила о себе и поменьше о Фрэнке. — Ты же знаешь, какая она, — заметила Лили. — Всегда ставит себя на последнее место. По крайней мере, она выбрала себе мужчину, который это понимает. — Да, Фрэнк действительно хорошо к ней относится, — согласилась Беттина. — Не то что этот когтевранец, как его… — Себастьян, — ответила Клотильда. — Мелкий хорёк; лучшее, что мы могли сделать для Алисы, — помочь Фрэнку завоевать ее. Как можно хоть что-то видеть в этом… — Ну, он притворялся, что влюблен в нее, — заметила Мэри. — И насколько помню, был очень убедительным. Разве он не пытался обворожить и тебя? Беттина фыркнула, несомненно, вспомнив то маленькое фиаско. — Выражение его лица было бесценным, когда она его отшила. — Он это заслужил, — сказала Клотильда, нарочито драматично подняв голову и наморщив нос, будто что-то воняло. — Хорёк, я же говорю. Даже Лили улыбнулась: четырнадцатилетняя Клотильда впервые по-настоящему покрасившая волосы, методично уничтожающая семикурсника, была лучшим моментом третьего курса Лили, и все они правы, тот парень полностью это заслужил. Клотильда, будучи самой наблюдательной из всех четверых, уловила изменение в выражении лица Лили. — Она улыбается, — прошептала старшая девочка, дружески потрепав Лили по плечу. — Я же говорила, что заставлю тебя улыбнуться, правда? — Стараюсь изо всех сил, — ответила Лили, попытавшись вложить в свои слова как можно больше позитива. — Что тебе нужно, милая, так это чтоб я вывела тебя из душевного равновесия, — решила Клотильда. — Ты потеряла способность шокировать меня еще на третьем курсе, Кло. — О, у меня еще припасено кое-что в рукаве, вот увидишь. — Что ж, если это не сработает, — пообещала Лили, намереваясь сдержать слово, — я уверена, что к нашим каникулам стану компанией поприятней. Вечером она отправилась на встречу с Кларой, Джаспером и Амиром и обнаружила первых двух в дуэльном зале на пятом этаже южного крыла замка, который, насколько Лили знала, сейчас почти ни для чего не использовался. К тому времени она уже с нетерпением ждала этого события, потому что для Лили оно обещало стать столь необходимым отдыхом от собственных проблем. Политика была относительно безопасной темой, в настоящее время скорее относящейся к академической сфере, чем к реальному миру, а это означало, что она могла погрузиться в нее, подискутировать на интересующую ее тему и узнать больше, чем то, чему их учили или что она читала. Политику не интересовали ее проблемы, а поиск способов разобраться в сложностях текущей ситуации был отличным отвлечением, который в полной мере задействовал ее интеллект. Войдя в отведенную комнату, Лили обнаружила Джаспера и Клару, играющих во «Взрывного дурака»: девушка от души смеялась над комично надувшимся парнем. Заметив ее, Джаспер помахал гриффиндорке рукой, и на его лице тут же расцвела дружелюбная улыбка. — Я не рановато? — Немного, — ответила Клара. — Но двое других все равно опоздают, так что можешь устраиваться поудобнее. — Во Взрывного дурака? — спросил Джаспер, его голос был хрипловатой тенью прошлого. — Почему бы и нет. Вскоре к ним присоединился Амир, и они провели вечер, играя в карты и занимаясь именно тем, чем Лили и хотела, — обсуждением политики. У отца Амира имелись хорошие связи в Министерстве, а это означало, что староста обладал огромным багажом знаний и интересом к текущей ситуации. Насколько Лили поняла, его семья занималась торговым бизнесом, в основном импортом и экспортом на Ближний и Дальний Восток, так что политические связи были почти необходимостью, учитывая, насколько капризными и темпераментными могут быть отделы внешних связей в Министерстве. К концу разговора Лили начала думать, что этот неприветливый семикурсник ей нравится: он был терпелив, когда она чего-то не понимала, и, очевидно, очень любил двух своих друзей. А еще она узнала кое-что новое о Кларе — когтевранка больше чем немного интересовалась юриспруденцией, и, судя по тому, что она рассказала Лили, у нее на то были веские причины. По ее словам, судебная система была шокирующе некомпетентна и находилась под влиянием политиков, и сказать, что семикурсница была этим рассержена, было бы преуменьшением. Особенно учитывая, что им самим предстояло участвовать в одном из таких процессов, а именно судом над Малсибером. Они не питали особых надежд, поскольку ожидали, что даже наказание за его доказанное и подтверждённое очевидцами использование Непростительного будет в основном смягчено в сравнении с законным приговором — пожизненным заключением в Азкабане, а уж если говорить о нападении, которому подверглись семикурсники, не существовало никаких реальных доказательств, кроме признаний Малсибера, что сразу же делало обвинения шаткими — если признание каким-либо образом успешно оспорят или исключат из числа доказательств, ничто больше не помешает ему быть освобожденным от этих обвинений. Они сворачивали карточную игру (Джаспер лидировал, выиграв три партии из шести), когда стук в дверь наконец возвестил о появлении того, кого они ждали. У Лили аж рот приоткрылся, когда она обернулась и увидела своего связного. Клотильда не врала, когда говорила, что сможет устроить ей еще одно потрясение до конца года. — Ты! — Mais oui, mon amie, — ответила Кло, ухмыляясь, как Чеширский кот из «Алисы в стране чудес». — Признай. Я еще могу тебя шокировать. — Ты… — Лили вскочила со своего места и подошла к высокой девушке, чтобы стукнуть ее по плечу. — Почему ты не сказала?! — Затем, внезапно охваченная головокружительным волнением, Лили крепко ее обняла. — Не зря же мы тайное общество, Лилс, — со смехом ответила Клотильда, на мгновение прижавшись к ней, а затем похлопала Лили по плечу. — Ну, ну. Хороший шок, правда? — Самый лучший, — честно ответила Лили, не находя в себе сил хоть немного обидеться на другую девушку за то, что она скрыла свое участие от остальных. Клотильда присоединилась к ним еще на несколько раундов «Взрывного дурака», хотя и настаивала на французской разновидности игры, которой ее научила кузина, где нужно было блефовать, а карты взрывались у человека на лице, если его ловили на лжи. К концу игры счет между ней и Джаспером сравнялся, и Лили почувствовала себя легче, чем за последние несколько недель. Когда они возвращались в гриффиндорскую башню, Клотильда объяснила. — Меня привела Алиса, которая, в свою очередь, была введена в группу через Фрэнка. Обычно младших приводят семикурсники, хотя это не то чтобы правило. Единственное реальное правило — ученики должны быть старше пятнадцати, то есть минимум четверокурсники, и им нужно доверять, особенно сейчас, а это не так-то просто, учитывая восхождение Le Prétendant de la Mort. — А ты… Я имею в виду, ты когда-нибудь думала о том, чтобы кого-нибудь выбрать? Кло, конечно же, сразу уловила смысл, несмотря на сбивчивые слова Лили. — Я думала о тебе и Мэри — Мерлин знает, я люблю Бетси, но она недостаточно вынослива для этого, — но ты никогда не казалась слишком заинтересованной, и… — старшая девушка на мгновение запнулась, на ее лице промелькнула неловкость, — ну, мы все знаем, к чему склоняется Снейп. Лили замедлилась, но не из-за Северуса (хотя теперь, когда она знала, что он на её стороне, а не на стороне Волдеморта, это причиняло боль совершенно по-новому), а из-за того, что самые наблюдательные из её друзей не понимали, что её интерес к войне дошёл до такой степени, что она пытается принять в ней участие. Это просто было еще одним свидетельством того, как между ней и ее друзьями возникла дистанция, которую она сама же и создала. В погоне за своими желаниями Лили действительно никогда не думала (не говоря уже о том, чтобы предложить) привлечь своих подруг. Даже если бы они не захотели иметь с этим ничего общего, как, например, Беттина, ей стоило, по крайней мере, поделиться с ними своими мыслями, потому это ее интересовало. Вместо этого она спорила с Северусом и разговаривала с Ремусом, но ей и в голову не пришло упомянуть остальным. — Лили? Она покачала головой, ее хорошее настроение резко разрушилось. — Ты бы рассмотрела меня, если бы знала, что я заинтересована? — Если бы я знала? Да, конечно. Мне нравятся люди в нашей группе, но я правда не люблю постоянно обманывать тебя, умалчивая, — призналась Клотильда. — Когда Джаспер сказал мне, что тебя приняли в группу, я не знала радоваться мне или шокироваться! — Никогда не думала, что ты хочешь участвовать, — мягко заметила Лили. — Конечно, не на передовой, как Алиса, — согласилась Клотильда. — Но в том, чтобы не болтать, тоже есть своя польза, знаешь ли. Группа нужна не для того, чтобы создать боеспособное сопротивление, а чтобы найти способы сделать Волшебную Британию лучше. По крайней мере, для меня это так, — почти сразу же исправилась она. — Мы с Кларой недавно говорили об этом — никто из нас не хочет сражаться за Орден Феникса Дамблдора, но мы хотим внести свой вклад в военные усилия. — А почему нет? В смысле, я мало что знаю, кроме последних слухов, но я определенно не думаю, что стоит доверять Министерству, если это перерастет в полномасштабную войну! — Потому что в этой организации есть определенная степень слепого доверия, которая нам не нравится. Дамблдор — великий человек, не спорю, но великим людям по определению нельзя слепо доверять, и я не настолько верю ему на личном уровне, чтобы напрямую связываться с его тайной, незаконной организацией. Потому что именно таким является Орден — или станет, как только Министерство узнает о нем, как о реально действующей организации. Он не санкционирован правительством и не преследует те же цели. Они не смогут контролировать Орден также, как не могут Дамблдора, ты же знаешь, каким большим политическим влиянием обладает директор школы, — его более чем достаточно, чтобы заставить любого министра магии насторожиться, если не сказать испугаться. Инстинктивно Лили решила не соглашаться, потому что она действительно сильно доверяла Дамблдору, но потом вспомнила слова Северуса и долгую паузу в рассказе о том, как директор убедил его переметнуться к Свету, и заставила себя запомнить и как следует обдумать мнение Клотильды позже, когда она сможет поговорить об этом с Северусом и прийти к своим собственным выводам. Конечно, она доверяла старому волшебнику, но она также не была настолько глупа, чтобы считать Дамблдора непогрешимым; в конце концов, он всего лишь человек, такой же, как и все остальные, независимо от его магического мастерства, политической власти или огромного опыта. А слепое доверие только вредило людям, поскольку возводило объект этого доверия на некий пьедестал совершенства и тем самым приводило к разочарованию, когда тот неизбежно оказывался несовершенным. — Итак, — сказала она вместо этого, — мы не можем рассказать об этом Мэри или Беттине, да? — Нет, как бы ни было жаль, — со вздохом ответила Клотильда. — Секретность — такой же инструмент Ордена, как и Пожирателей смерти, и это касается и младших ветвей. Мы ведем теневую войну, Лилс, и если все продолжится так, как я думаю, то станет еще хуже. Нападение на Амира, Клару, Джаспера и Холланда — только начало. Хуже всего было то, что Лили начинала с ней соглашаться. Все это выглядело не столько как проблема гражданских прав и борьба дискриминационной группы, сколько как полномасштабное идеологическое столкновение между экстремистами, стремящимися к господству, и всей Магической Британией, столкновение, которое обещало перекроить их общество и оставить разрушения в любом случае. Она не была уверена, что готова к этому. Или что хоть кто-нибудь готов. __________________________________________________ Вечером в пятницу отсутствие Ремуса наконец отразилось в перегруженном разуме Лили, когда он не явился на Прощальный пир. На вторую половину дня у них было назначено занятие по Древним рунам, которое закончилось всего через десять минут, потраченных профессором на то, чтобы назначить летнее чтение тем, кто подумывал о посещении курса уровня Ж.А.Б.А.. В суете неорганизованного занятия и попытках тайно передать Северусу записку о поездке на поезде Лили не заметила отсутствия Ремуса. Но, задумавшись об этом, не могла вспомнить, что видела его лицо в толпе. Как только ужин был официально подан, после объявления Дамблдором победителя Кубка школы— Пуффендуй, впервые за всё время Лили в Хогвартсе, — она извинилась и отправилась искать своего потерявшегося друга. Потратив целый час на его поиски, она решила проверить потайную комнату с зеркалом, которое они нашли во вторник, и обнаружила, что он сидит перед этим проклятым магическим артефактом и смотрит на него такими стеклянными глазами, что по позвоночнику пробежал ужас. — Ремус, отойди от него, пожалуйста, — прошептала она. Он не отреагировал, и она на мгновение задумалась, как лучше всего нарушить его концентрацию, но в конце концов решила просто сесть рядом, чтобы она тоже отразилась; почти сразу же он моргнул и удивленно повернулся к ней. — Как давно ты здесь? — тихо спросила она его. — Который час? — Почти половина седьмого. — Седь—, — Он несколько раз моргнул и рассеянно покачал головой. — Нет, я заглянул на секунду, честно. — Когда? — спросила она. — После обеда. — Он снова посмотрел на зеркало, и его оцепенение сменилось ужасом. — Я здесь уже шесть часов?! — Да. — Но это казалось лишь мгновением, — пробормотал он, и, с болезненно сжимающимся сердцем в груди, Лили потянулась к его руке. — Ремус, послушай меня, хорошо? Я знаю, что мне не понять, как тяжело тебе дается ликантропия, особенно сейчас, когда Джеймс, Сириус и Питер… ну, особенно сейчас. Но сидеть перед этим зеркалом и смотреть, как выглядела бы твоя жизнь, если бы ты не заразился, ни к чему хорошему не приведет, потому что ты лучше всех знаешь свое проклятие, оно никуда не денется. — Ненавижу его, — прошептал он, захлебываясь рыданиями. — Это никогда не прекратится, Лили, никогда, просто месяц за месяцем слабость, чернота и боль, и… это делает мою маму несчастной, а мой отец не может даже смотреть на меня без вины в глазах, и теперь Джеймсу и Сириусу плевать, и у меня никого не осталось, никого, и я знаю, что они бы не смогли ничего изменить, но они помогали, они так пом— Его голос сорвался, и он начал всхлипывать, зарывшись лицом в руки и борясь за дыхание, с трудом сдерживая дрожащие рыдания, которые, по мнению Лили, он не позволял себе с того фиаско на озере. Поэтому она сделала единственное, что пришло ей в голову, единственное, что помогло ей, когда ей казалось, что она тонет, — она притянула его к себе и крепко обняла, пока его плечи тряслись, а круглый зал вокруг них отзывался болью на его отчаянные рыдания, отчего собственные слезы намочили ей ресницы. И она подумала, так ли чувствовал себя Северус в ту неделю, когда он знал только то, что она с ним покончила. Так ли чувствовал себя, пока она плакала, а он держал ее в своих руках. — У тебя есть я, — поклялась она, шепча ему на ухо. — У тебя есть я, и я всегда буду с тобой, Ремус. Ты не один. Постепенно он успокаивался, всхлипы затихали, превращались в тяжелое дыхание, и наконец он отстранился и приготовился вытирать сопли своим потертым рукавом; прежде чем он успел, Лили потянулась к своей магии и, едва подумав, сотворила из воздуха носовой платок, в который он высморкался. — Спасибо. — Ремус, а ты не пробовал поговорить с ними обо всем этом? Сейчас, когда у них была возможность остыть? — Но они не остыли, — ответил он, качая головой и снова всхлипывая. — Сириус злится на меня всё сильнее, а Джеймс слишком предан ему, чтобы действовать за его спиной, и ты знаешь Питера, он всегда делает то же, что и они. То, как он смотрит на меня, Лили. Как будто я предал его тем, что у меня есть совесть и я не согласен с их действиями. И они, очевидно, совершенно не ценят мое мнение, не так ли? Все эти годы они были моими друзьями и помогали мне каждое полнолуние, я думал, это чего-то стоит, но нет. И я пытаюсь смириться с этим, правда, я стараюсь, но это просто… иногда не могу. — Он сердито вытер щеки. — Да и не знаю, как. Лили хотелось, чтобы она могла сказать что-нибудь, чтобы все стало лучше, чтобы она знала что-то, что поможет всё исправить. Но правда заключалась в том, что она знала только одно — то, к чему пришла в те дни между Северусом, назвавшим ее «Грязнокровкой», и Дамблдором, объяснившим произошедшее, и оно бы ничуть не помогло. Но она все равно это сказала. — Ремус, иногда люди просто не могут больше быть друзьями. Я думала, мы с Северусом дошли до этого, что мы так сильно изменились, что больше не можем оставаться друзьями, но оказалось, никто из нас не хотел меняться, так что я думаю, мы еще не совсем в этой точке. Но иногда происходит именно это, иногда изменения не плохие, а хорошие, и тогда ничего не остается, кроме как просто попрощаться и двигаться дальше. — Но я не хочу двигаться дальше, Лили! Я хочу, чтобы все было как прежде. — Я знаю, клянусь, знаю. Но ты… ты пытаешься стать другим человеком, лучшим человеком, Ремус, и, возможно, этот человек не сможет быть им другом. Поэтому тебе нужно понять, что все будет хорошо, даже если ты не сможешь вернуться к тому, что было раньше. Поверь мне, сначала тебе нужно разобраться самому. — Почему? — Потому что… потому что тогда ты поймешь, что оно действительно того стоит, — объяснила она. — Ты сможешь все исправить на своих условиях, не на их, на условиях, которые будут работать для нового тебя, человека, которым ты пытаешься стать. Я… годами я думала, что знаю, что такое дружба, думала, что я хороший друг. Если уж на то пошло, я считала себя хорошим другом, когда закрывала глаза на то, что Северус становится все ближе и ближе к группе людей, готовых причинить мне вред и глазом не моргнув, когда пыталась снова и снова вразумить его, пока не начала чувствовать, будто бьюсь головой о стену и только причиняю себе боль в процессе. Но я им не была. Я создала у Сева впечатление, что дружба — это то, как ее понимают все эти Слизеринцы, что это взаимное использование и обман, что так и надо. Я, которая гордилась тем, что была так терпелива и великодушна с ним, как и полагается лучшему другу, вместо этого использовала эту гордость, чтобы верить в то, что перестало быть правдой, а может, и не было ею вообще. И Ремус, ты должен мне поверить, я не хотела, я бы никогда, но так случилось, потому что… — Она моргнула, вытирая мокрые глаза, и, подыскивая подходящие слова, нашла причины, с которыми все стало гораздо понятнее. — Потому что из-за этого убеждения и из-за того, что мы были детьми, я отказывалась признать и принять, что он изменился, или, или что, возможно, я ошибалась в нем все это время, но я все равно действовала в соответствии со старым отношением, даже не задумываясь. Мне не удавалось достучаться до него, и это причиняло мне боль, поэтому я отстранялась, но при этом я еще и требовала, всегда требовала от него, не принимая во внимание ничего, кроме собственной обиды, не понимая его самого, его мотивов и выбора, и самое ужасное, что всякий раз, когда он жаловался, я настаивала, что ничего не изменилось, что я этого не делаю, так что для него это все выглядело как… — Она покачала головой. — Я даже не осознавала, не замечала, но теперь, когда увидела, я… мне это не нравится, — призналась она, ненавидя себя за то, что снова плачет, но упрямо продолжая идти вперед; к черту слезы — она все равно пролила больше, чем заслуживала. — Северус, у него столько недостатков, ты даже не поверишь. Но и я не лучше, и я не могу дружить с ним так, как мы дружили раньше, не могу, потому что я хочу измениться, и то, что получалось раньше, сейчас не работает. И это больно, понимаешь, больно, потому что он мой лучший друг, и я скучаю по нему, Мерлин, я даже не представляла, что буду так сильно скучать по нему, но я не стану, потому что наша дружба заслуживает большего, чем быть собранной на шатком фундаменте, когда мы даже не понимаем, кто мы такие. И то же самое касается тебя, Джеймса, Сириуса и Питера. Вот почему тебе нужно сначала исправить себя, потому что тебе нужно быть уверенным в том, что ты подвергаешь свою дружбу опасности по правильным причинам, а для этого нужно твердо знать, что тебя устраиваешь ты сам. — Вытерев щеки, она посмотрела на него. — Ты понимаешь, о чем я говорю? Я больше ничего не знаю, Ремус, только это. Он так долго смотрел на нее своими зелеными глазами с ореховыми крапинками, но Лили ни разу не прервала зрительного контакта, даже когда обнаружила, что делает успокаивающие вдохи и выдохи, потому что именно в этом заключались все ее полуоформленные мысли с прошлой субботы, именно это было источником ее смятения, именно это было причиной ее просьбы о времени, именно это было мотивацией, необходимой ей, чтобы сделать тот последний шаг, перестать переживать и полностью сосредоточиться на решении проблемы. И когда Ремус наконец кивнул, что понял, прикусив губу и глядя на нее, она почувствовала, как по ее лицу расползается слезливая улыбка. — Так, больше никаких зеркал, хорошо? — сказала она, поднимаясь на ноги и протягивая к нему руки. — Ты сильнее этого, потому что тот Ремус в зеркале не знает истинной ценности чего-либо в жизни, а ты да. Ты знаешь, потому что тебе есть с чем сравнивать. — Ты права, — ответил он, вложив свои ладони в ее, позволив ей потянуть его вверх. — Ты права, Лили. Нет смысла думать «что, если». Я жил с этим двенадцать лет, и буду жить с этим до самой смерти, и мне нужно сосредоточиться на всем остальном, что сломалось в моей жизни, а не на этом. — Верно, — подтвердила она энергичным кивком головы, пока выводила его из комнаты; на этот раз он не оборачивался на Зеркало. — Значит, это наше домашнее задание на лето, Ремус. Разобраться в себе, чтобы потом разобраться в дружбе. И когда они шли обратно на Прощальный пир, ее настигла мысль, что Северус был прав — озвучивание вещей действительно имеет решающее значение.