The Path Not Tread // Непроторенная тропа

Взвешивание неудачи

Лежа в постели в тот пятничный вечер не в силах уснуть, слушая тихое похрапывание Мэри и заложенный нос Беттины, Лили наконец заставила себя оценить события, произошедшие в последние три с половиной месяца и приведшее к этому моменту, потому что откровение, что Северус выбрал сторону — её сторону — внезапно изменило всё. Лишившись праведной ярости на его действия, избавившись от беспокойств, что с ним случится, если он сделает неправильный выбор, Лили почувствовала себя просто невыносимо измотанной — в кои-то веки в хорошем смысле. Она чувствовала себя уставшей уже долгое время, но эта усталость ощущалась иначе: она была похожа на чистое, неразбавленное облегчение. И вместе с облегчением пришло чувство вины, потому что теперь, когда она была уверена, что они с Дамблдором отвоевали его у Волдеморта, когда исчезла эта всепоглощающая тень, она стала вспоминать каждую их ссору и спор, то, как она на него давила, пока он встречался с Дамблдором и искал путь к Свету, и она увидела свои собственные недостатки, недостатки, о которых он кричал, а она отказывалась слышать, которые, несомненно, сделали для него всё только труднее, а не легче. И всё же он пошел на это ради неё, по словам Дамблдора, и теперь она знала, что ей нужно найти способ почтить этот выбор, быть справедливой по отношению к нему. Поэтому нужно начинать быть честной — с собой и с ним. А это означало тщательную оценку своих чувств к нему и их дружбе. Лили всегда считала себя сострадательным человеком, хорошим другом. Она определенно стремилась им быть и, как ей казалось, весьма успешно. Однако сейчас она сильно в этом сомневалась, по той простой причине, что, хотя она всегда считала Северуса своим лучшим другом, некоторое время назад она перестала ощущать это как факт. До разоблачения того инцидента с Сириусом Блэком, Джеймсом Поттером и Ремусом Люпином эмоции Лили были, пожалуй, несколько сумбурными, но, вспоминая их сейчас, когда в голове все перевернулось, она не могла отрицать, насколько… лишенной энтузиазма казалась в сравнении. Вспоминая, она задавалась вопросом, когда и как она перешла от чуть ли не безразличия, к тому, как одно единственное слово задело ее настолько, что она накричала на него в коридоре, практически у всего Гриффиндора на глазах. Ведь все ее чувства к прошлой зиме остыли до такой степени, что ей пришлось задуматься над словами Северуса об угрозе его жизни, как будто это было какое-то сложное арифмантическое уравнение, а не что-то, что должно было немедленно вызвать у нее страх, ярость и панику. Он был прав, отстранившись от неё тогда, совершенно прав, потому что на самом деле она отстранилась от него гораздо раньше, и, учитывая обычную проницательность Северуса, он тоже должен был это заметить. Однако теперь всё встало на свои места: вербовка Северуса и их странное затишье, состоящее из полузаброшенных споров и ходьбы по яичной скорлупе вокруг друга друга, — должно быть, именно тогда Дамблдор попытался перетянуть его на свою сторону, заставлял Северуса задавать себе вопросы, пытаясь сбить с тёмного пути, ведущего к Волдеморту. И, если подумать, именно это и подтолкнуло Лили к тому, что она снова начала испытывать эмоции по поводу их дружбы после потрясения, вызванного Инцидентом с Гремучей ивой — лишая ее точки опоры, его странное поведение не позволяло ей вернуться к тому равнодушию, которое она испытывала к Северусу в начале года. До сих пор она ни разу не задумывалась, насколько серьезными были их последние ссоры, но, сравнивая их с руганью перед рождественскими каникулами, задним числом становилось очевидно, как она изменилась по отношению к нему, даже не заметив этого. Так почему же она сохраняла их дружбу до Инцидента с Гремучей ивой, если перестала переживать о нем так, как когда они были детьми? В прошлом, до Инцидента, Лили бы заявила, что надеется, что он изменится, отвернётся от толпы, с которой связался, и станет таким, каким был в их детстве. Она пыталась придерживаться этих рассуждений и последние четыре месяца; именно это она ответила Ремусу, когда он спросил ее не так давно. Но это была ложь, как и многое другое в их с Северусом отношениях, и быть честной до конца означало отказаться от утешительной самообманки, даже если она скрывала ужасающую правду. Ужасающая, потому что в глубине души Лили обладала одним особым знанием. Она никогда не произносила об этом ни слова, не осмеливалась признаться в этом даже самой себе и избегала любых подсказок, особенно в те моменты, когда страх отдергивал занавес намеренной слепоты и делал это совершенно очевидным. Это было знание, которое, нравилось ей это или нет, существовало уже некоторое время, и в этот вечер она впервые в жизни заставила себя взглянуть на него прямо, не дрогнув. Северус был влюблен в нее. Если отбросить недавние проблемы с дружбой, Лили не была дурой. Точно так же, как она знала, что Северус прав, настаивая, что Ремус — оборотень, задолго до того, как ей это так устрашающе доказали, она также знала, что в резких высказываниях Петунии и Мэри о практически сталкерском, навязчивом интересе Северуса к ней были зерна истины, даже если сейчас она не видела в этом ничего настолько зловещего. Она не хотела анализировать эти комментарии, и пока он сам не затрагивал эту тему напрямую, она была спокойна в своем решении ее избегать. Вопрос заключался в том, повлиял ли на ее действия по отношению к нему то, что она знала о его далеко не платонических чувствах к ней и, вспоминая об этом сейчас, прокручивая в голове их общение неделю, месяц, год назад, Лили с ужасом в животе приходила к выводу, что да. Быть в центре чьего-то внимания — обольстительное наслаждение; она видела, как девушка за девушкой поддавалась чарам Поттера именно потому, что стоило ему обратить на них свой взор, он вкладывал в это всё свое внимание и харизму. До сих пор Лили в основном игнорировала его интерес к ней, а после того, как по-настоящему заметила его целенаправленные издевательства над Северусом, та небольшая свобода действий, которую она ему предоставляла, иссякла. Но, возможно, причина, почему он никогда не производил на неё особого впечатления, заключалась в том, что он не соответствовал её стандартам — стандартам, выработанным за годы дружбы с Северусом. Время в Хогвартсе было неспокойным, напряженным, всегда наполненным учебой, людьми и новыми вещами, но наступало лето, и снова был дымный Коукворт, и только они вдвоем, Лили и Сев, проводящие часы напролет, валяясь на траве у их дерева и глазея на облака, разговаривая или просто проводя время вместе. Там не было никаких отвлекающих факторов: ни волшебного мира, ни других друзей, ни споров о Темной магии, злых волшебниках или банде Поттера. Туни ошибалась, когда писала, что Лили любит Коукворт, это было не так. Она любила, что в Коукворте все внимание Северуса было приковано только к ней. Следовательно, если посмотреть на это с другой стороны, причина, по которой она по-настоящему держалась за их дружбу, заключалась не в альтруизме с ее стороны, и не в чувстве долга перед ним, а в уверенности, что в мире есть человек, помимо ее кровных родственников, который любит ее несмотря ни на что, для которого она так важна. И что же это о ней говорило? Северус заслуживал большего, чем это, лучшего, чем подруга, использующая его как безопасное одеяло. Ему нужно было что-то получше для принятия, возможно, самого важного решения в его жизни, чем подруга, для которой он был просто кем-то, кого она держала при себе в силу привычки, не прилагая никаких реальных усилий. При всех своих недостатках — а их у Северуса было немало, Лили так или иначе знала об этом уже много лет — он был одним из самых преданных людей, которых она когда-либо встречала, и он считал ее достойной своей преданности. Ей нужно было оправдать столь трогательное доверие, но прямо сейчас она чувствовала себя такой далекой от этого, как никогда в жизни. Если она хочет сохранить их дружбу, то должна прекратить все это: позволять себе использовать его чувства к ней и перетягивать одеяло на себя, как в последние пару лет; относиться к нему как к должному или пережитку детства, а не как к лучшему другу, которым он и является; не попрекать его за каждый поступок, который ей не нравится. И первое, что ей предстояло решить, — действительно ли она хочет продолжать с ним дружить или нет. Это было очень непростое решение, и не в последнюю очередь потому, что после слов Дамблдор о верности Северуса и причине его выбора, она почувствовала себя в какой-то степени обязанной остаться с ним друзьями. Она не могла представить, как он сможет продолжать шпионить за своими друзьями — независимо от того, были они ими или нет, Северус их таковыми считал, и только это, как она знала, будет в итоге иметь значение — если человек, ради которого он на это пошел, его отвергнет. Лили не совсем понимала, что вообще значит шпионить за людьми, но не думала, что он сможет выйти из этой ситуации невредимым, если его так называемые друзья узнают об его двуличии. Но в то же время она чувствовала, что притвориться и дать ему надежду — верх бесчестия, если она не готова по-настоящему сделать шаг навстречу и приложить усилия для восстановления их дружбы. Она попыталась решить, будет ли Северус возражать, если она станет дружить с ним по неправильным причинам, и тут, хотя бы, можно было не зацикливаться. Ответ очевиден — он поймет, потому что именно так рассуждали слизеринцы, а Северус, из того, что Лили знала о нем, действительно был квинтэссенцией Слизерина. Но он будет глубоко ранен, тем более из-за того, что она в курсе его истинных к ней чувств. Нет, она не может так с ним поступить; если уж она причинит ему боль в любом случае, то хотя бы сделает это без всякого обмана. Но первая же попытка представить, как он перестанет быть ее другом, перечеркнула все сомнения — лишь мысль, что их нынешнее противостояние затянется на неопределенный срок, была настолько болезненной, что заставила ее задыхаться в подушку, заставила раздвинуть полог кровати, в попытке облегчить внезапную духоту. Тут же комнату заполнили звуки двух соседок по общежитию — тяжелое, сбивчивое дыхание Беттины и почти икающий храп Мэри, и Лили, закрыв глаза, долго прислушивалась к ним, чтобы отвлечься от душевной боли. Наконец, вновь почувствовав контроль над собой, она сунула ноги в тапочки и тихо вышла из общежития, спустилась по лестнице и направилась к выходу из Общей гостиной. Полная Дама едва шелохнулась, когда она осторожно отодвинула портрет и вышла из комнаты: ей нужно было продолжать двигаться, чтобы осмыслить только что произошедшее. Бездумно, она дошла до Астрономической башни, где, к счастью, не было никаких занятий, и сев на парапет, прислонившись спиной к каменным блокам, устремила свой взгляд вверх, к почти полной луне. Так что, возможно, нечто большее, чем привычка, заставляло её держаться за дружбу с Северусом. А может, его поступок, равносильный для нее грандиозному жесту, пробудил в ней эмоции, которые она считала давно угасшими, учитывая последние четыре месяца. Скорее всего, она запуталась в трясине смятения и разочарования, ошибочных ожиданий, досады, гнева и посторонних факторов, но теперь, когда она свела все к одному-единственному, самому важному вопросу — хочет ли она навсегда вычеркнуть его из своей жизни, — ответ обрел четкость. Она не хотела. Она чувствовала себя несчастной, просто представляя. И, возможно, она смогла бы проигнорировать это горе, пропустить через себя или спрятаться от него, если бы Северус не набросился на нее четыре дня назад, умоляя пойти поговорить с Дамблдором, и теперь это не имело значения, потому что он уже это сделал, и она хотела дать ему еще один шанс. Ей так хотелось дать им обоим еще один шанс, все ее тело жаждало этого. Судя по всему, она не перестала быть его другом. Выдохнув, Лили вытерла щеки краем пижамы, чувствуя себя ужасно выжатой. Последние четыре дня — точнее, последние три недели, с тех пор как она стала свидетельницей криков Холланда в больничном крыле — были такими эмоциональными американскими горками, что на мгновение она задумалась, не отложить ли все это на неделю, чтобы разобраться уже в Коукворте. Но потом она отбросила эту мысль с отвращением к себе: это было прямо противоположно тому, как поступил бы лучший друг. Без сомнения, Северус так же страдал от их разрыва, как и Лили, возможно, даже больше, и затягивать с этим без необходимости было бы просто жестоко. Неужели она всегда так делала, ставила себя выше него в их дружбе? Если так, то она была худшим из друзей, прав— Она резко отмахнулась от этой мысли, не имея сил углубляться в нее сегодня. Хороший, сострадательный друг — так она определяла себя годами, и ей нужна была эта иллюзия, хотя бы на день или два, пока она не убедится, что они с Северусом справятся с трудной ситуацией. Эту мысль она отложит до Коукворта. Сейчас ей с ней не справиться. Вместо этого Лили сосредоточилась на поиске конкретных способов восстановления дружбы, практически рухнувшей под их ногами, во многом еще сильнее после его рассказа о своем около смертельном опыте, и она считала, что причина кроется в фундаментальном отсутствии понимания с обеих сторон. Они оба были слишком упрямыми, и, стоило им упереться в землю, сдвинуть их было практически невозможно. И хотя Лили надеялась, что Северус тоже это увидит, понимала, что именно она должна сделать первый шаг в этом направлении. Она еще не знала, как, но для начала им стоит перебинтовать раны — провести откровенный разговор и выплеснуть весь негатив, который между ними накопился. Ей определенно нужно лучше понять его точку зрения. То, как она обожглась о собственную слепоту к тому, насколько далеко Поттер и его друзья были готовы зайти — без всяких угрызений совести — она не скоро забудет. Он рассказал ей об Инциденте в марте, и она их отругала, но в свете событий понедельника поняла, что не отреагировала так, как следовало бы. Они вели себя — все они, даже Северус — так, будто это было обычным делом, забавным и даже долгожданным зрелищем, учитывая реакцию толпы (и это злило ее, как они все просто стояли и смеялись над болью Северуса). Душить его мыльной водой, словно это не было опасной для жизни пыткой, если бы он только неправильно вдохнул, словно это не было жестоким физическим нападением… И в каком свете это выставляет Инцидент с ивой, если существовало нечто общее между этими событиями, нечто настолько часто повторяемое, о чем она даже не подозревала? Учитывая, что ее первой ассоциацией со случившимся было «Северус чуть не умер», удивляло, как можно ужаснуться еще сильнее, хотя именно так сейчас и происходило, не в последнюю очередь потому, что Северус не проявлял рядом с ними большего, чем до февраля, страха и нервозности и уж точно не настолько, чтобы натолкнуть её на мысли о серьезности случившегося, прежде чем он скажет ей об этом прямо. Травля, издевательства, преследование на каждом шагу, если это продолжалось настолько интенсивно последние два года… неудивительно, что Северус всегда так негативно реагировал на то, как она их защищала! А может, это происходило даже до четвертого курса? Она понятия не имела, как и когда это началось, но, похоже, в ближайшее время не собиралось прекращаться. Она позволила себе погрязнуть в жалости к Северусу, ставшему их жертвой, прежде чем снова почувствовала отвращение к такому ходу мыслей. Да, они нападали на него, и в этом смысле он был жертвой, но назвать его таковым — или, что еще хуже, относиться к нему так — несправедливо. В конце концов, за последние два года было не менее дюжины случаев, когда он отправлял одного из этих четверых в больничное крыло на день или дольше. Как минимум, это показывало уровень его способностей, учитывая ситуацию «четверо на одного», но также означало, что, если и были моменты, когда можно было дать ситуации успокоиться, он в равной степени виноват, что усугублял ее ради мести, вместо того чтобы дать ей улечься. Но с этого момента она собиралась быть умнее. Не даст Северусу повода усомниться в ней в этом вопросе. Теперь она полностью соглашалась с его точкой зрения, и, помимо того, что он был прав — а он был прав, — она знала, что это немного смягчит его. Она надеялась, для него этого будет достаточно, чтобы понять, что ему тоже нужно немного уступить, если они хотят пройти через это. О, она не питала иллюзий по поводу того, как все пройдет — у них обоих взрывной характер, и ни один не желал терпеть ничего похожего на словесные нападки. Но крики до покраснения ни к чему хорошему не привели, равно как и избегание конфронтации. Им нужно научиться разговаривать без вздыбленных загривков, иначе они и дальше будут терпеть неудачи. А для этого, как Лили знала, им придется уступать в некоторых вещах и вопросах (она понимала, что даже в собственной голове звучит немного лицемерно — в конце концов, она уже давно перестала соглашаться с его словами, и пока он не начал переводить стрелки, указывая и на ее недостатки, она этого даже не осознавала — но, по крайней мере, она себе в этом наконец-то призналась). И, прежде всего, ей нужно было заставить себя набраться терпения. Даже Дамблдор в тот день назвал отсутствие терпения ее недостатком. И что еще он сказал? Позиция, которую он выбрал, очень деликатна и потребует от вас понимания, возможно, большего, чем вы готовы были давать до сих пор. Да, ей по меньшей мере стоило было понять его позицию и точку зрения, а она не смогла этого сделать, не так ли? Неужели она не понимала и его самого тоже? Не понимала не только его взглядов на мир, но и что он за личность? Когда-то она сказала Поттеру и Блэку, что он — жертва обстоятельств, и, да, эти обстоятельства были плохими, но разве она когда-нибудь по-настоящему задумывалась, как они его сформировали? Они все постоянно твердили о выборе, спорили, является ли выбор решающим фактором или нет. Но сейчас Лили казалось, что эти дискуссии были совершенно бессмысленными, потому что как они могли спорить о наличии у Северуса выбора или об его отсутствии, если совсем не знали его как человека? Она чувствовала, что не знает его, хотя и была его лучшим другом; а эти четверо даже не воспринимали его как личность, не говоря уже о чем-то другом. Раздраженная всем этим эпизодом, Лили покачала головой и опустила ноги на твердую землю. Она слишком устала, чтобы разбирать все свои промахи сегодня, и сомневалась, что ей удастся в ближайшее время. Но она хотя бы осознала необходимость, что было подходящим местом для начала. Зевнув, все еще чувствуя недовольство и нервозность (и страх, что, несмотря на ее решение, им не удастся остаться друзьями), но, по крайней мере, немного успокоившись после определения плана действий, Лили вернулась в гриффиндорскую башню и забралась в свою кровать, остановившись, только чтобы бросить последний взгляд на луну и напомнить себе проверить Ремуса после завтра и в воскресенье; из-за этого раскола между ним и остальными Мародерами ему понадобится друг. Ведь завтра ночью полнолуние, и она знала, как тяжело ему дается это время. __________________________________________________ В субботу состоялось последнее в этом году посещение Хогсмида, организованное в основном для пяти- и семикурсников, которым нужно было хоть как-то развеяться после двух крайне напряженных недель. Лили знала, что Северус не пойдет: у него и так было немного денег, чтобы тратить их еще и на товары из Зонко или конфеты Сладкого королевства, и он не испытывал особой любви к сливочному пиву. Она сказала подружкам идти без неё, а сама затаилась у лестницы в подземельях и ждала пока он выйдет. — Северус, — тихо окликнула она его, останавливая на пути. В коридоре, к счастью, было пусто, но он выглядел очень встревоженным и замкнутым, и ей захотелось переступить ногами, чтобы облегчить неловкость момента. — Мы можем поговорить? Он огляделся, черные глаза быстро, но, судя по всему, эффективно просканировали окружающее пространство, после чего он кивнул. Они молча прошли в небольшую лабораторию, которой она пользовалась, и почти фут пространства между ними был полон напряжения, которое Лили не знала, как разрушить. Когда они вошли в небольшую комнату и Лили закрыла за ними дверь, Северус остановился у верстака, снова настороженно на нее уставившись, и Лили поняла, что именно она должна начать этот разговор. Как бы он ни относился к ней и их противостоянию, Лили знала, что гордость Северуса максимально пострадала в тот вечер, когда они разговаривали перед ее общей комнатой. И она не хотела все усложнять для него еще сильнее. Значит, ей будет тяжелее, подумала она, защитным жестком обхватывая живот руками. Она может с этим справиться; в конце концов, это справедливо. — Вчера я говорила с директором. Выражение его лица не сильно изменилось при ее словах, но глаза да — они наполнились такой странной смесью надежды, страха и тоски, что Лили почувствовала, как у нее сжалось горло. Ей не нужно было это дополнительное свидетельство, что он надеется на примирение — отчаянная мольба в понедельник вечером была достаточным доказательством, — но это придало ей храбрости и помогло пройти через эту начальную, неловкую часть разговора. Было головокружительно приятно осознавать, что она не единственная, кто хочет спасти ситуацию. — Северус, я… Я невыносимо горжусь тобой за то, что ты решил поступить правильно. Дыхание почти неслышно вырвалось из его рта, плечи опустились, и он стал похож не столько на сдувающийся воздушный шарик, сколько на марионетку, у которой обрезали ниточки. У Лили вдруг возникло неприятное подозрение, что она недооценила степень его страданий по этому поводу, или что это были бы худшие слова, если бы у нее не было намерений продолжать их дружбу. Как бы то ни было, она просто глубоко вздохнула и сказала то, что, как она знала, ему нужно было от нее услышать. — Я прощаю тебя, за понедельник. — Спасибо, — выдохнул он, тяжело откинувшись на верстак. Лили облизнула губы. — Северус. Я прощаю тебя, да, но ты должен знать, что причинил мне боль. Глубокую. И это не… Я ненавижу твой фанатизм, и давай больше не будем лгать друг другу или обходить этот вопрос стороной, пожалуйста. Ты годами вёлся на эту веру слизеринцев в чистоту крови, и знаю, почему, я все понимаю, знаю, что у тебя проблемы с отцом, но ты назвал меня тем словом, Северус. И может быть, я была идиоткой, раз цепляясь за иллюзию, построенную на обещаниях десятилетнего тебя, но я действительно думала… — Она прервалась, с трудом втянув воздух, так как глаза начало щипать. Твердо сказала себе, что не собирается из-за этого плакать, не сейчас, когда они только начали свой разговор. Но это было чертовски трудно: каждый раз, когда это ужасное слово звучало его голосом в сознании, желудок скручивался в узлы и ей хотелось свернуться калачиком и никогда больше не смотреть в глаза миру. — Я это не всерьез, Лили, — тихо и искренне сказал Северус, отталкиваясь от верстака и вставая перед ней. — Я бы никогда всерьез так не подумал, не про тебя — Лили — Я просто был зол и— — Я знаю, — прервала она его, покачав головой. Слова ускользали от нее, когда она злилась, так же было и у Северуса, чья тесная связь с гневом только усиливалась последние несколько лет. — Я не — Я простила тебя, честно, но я не могу — Мне нужно, чтобы ты понял, что я чувствовала, Северус. Это было просто слово, да, но оно было чем-то большим, разве ты не видишь? Я пыталась цепляться за идею, что оно для тебя ничего не значит, мое наследие, но оно значит, причем настолько, что ты воспользовался им, чтобы причинить мне боль. Когда я вступилась за тебя! — Не специально— — Нет, но ты бы с легкостью использовал его специально, чтобы причинить кому-то другому боль! Ты относишься ко мне не так, как к другим магглорожденным, и я думала, что это ерунда, но это не так! Потому что я знаю, в один прекрасный день одного простого факта, что я это я, тебе уже будет недостаточно и ты обнаружишь себя целенаправленно использующим его и по отношению ко мне тоже! — Лили, я бы никогда—, — Северус прервался, рассеянно проведя рукой по волосам, жирные пряди слиплись и остались прямо торчать возле черепа, выглядел он одновременно страдающим и возмущенным в равной степени, так что Лили поняла, что объясняет все неправильно. — Но ты сделал, и в этом все дело, Северус. Я не хочу быть исключением из твоих правил, потому что твои убеждения причиняют боль, и, помимо того, что они несправедливы и неправильны, ты также ставишь меня выше остальных, отчего мне кажется, что я постоянно должна оставаться начеку, поскольку не могу быть уверена, что ты не повернешься и не воткнешь мне нож в спину, как это случилось в прошлый понедельник. В твоей голове не должно быть такого абсолютного расхождения твоих взглядов с моей принадлежностью к людям, к которым ты относишься с предубеждением, не должно. И я не смогу пройти через это снова, Северус. Боль, которую ты мне причинил, она… — Лили замолчала, не в силах закончить фразу. — Так чего же ты от меня хочешь? — спросил он, опустив плечи, и Лили сглотнула. — Я хочу, чтобы ты действительно попытался преодолеть это убеждение, что наличие немагических родителей делает нас менее достойными. Дело даже не в законах, не в пропаганде и не в Сами-Знаете-Ком, а в нас с тобой. Я должна быть уверена, что этого больше не случится, и я не знаю другого способа, кроме как заставить тебя изменить свои взгляды, — Он открыл было рот, но Лили продолжила, остановив его прежде, чем он успел произнести хоть слово. — Я знаю, что это что-то, глубоко укоренившееся в тебе, знаю, что тебе будет вдвойне трудней из-за того, что ты делаешь для профессора Дамблдора, но… — Она остановилась и сменила направление. — Я хочу, чтобы мы были друзьями, Северус, настоящими друзьями, и на этот раз я действительно буду стараться изо всех сил, но мне нужно, чтобы и ты тоже старался. Ты сможешь это сделать? Он выдохнул и снова провел руками по волосам, на этот раз обеими, после чего опустил их и сжал в кулаки. Когда он посмотрел на нее, в его взгляде была искренняя решимость. — Да. Да, я смогу. — Он глубоко вздохнул, на мгновение замешкался, но затем, похоже, с упрямством продолжил. — Но я не могу— не могу обещать, что у меня получится, — И Лили стало больно, и она знала, что ему это дорогого стоило, но благодарность за его слова захлестнула ее. Он был честен, а это было именно то, что ей нужно. Что им обоим нужно. — Но я постараюсь. Она почувствовала, как расслабляется. Одно предложение, и он облегчил одну из тех вещей, что тяготила ее годами. — Хорошо. Спасибо. За старания и честность. — Она перевела дыхание, чтобы подготовиться к тому, что нужно было сказать дальше. Честность. — Мне тоже жаль, Северус. За то, что не слушала тебя все те разы, когда ты рассказывал мне о Поттере и его друзьях. За то, что… не придавала должного значения их поступкам. Ты был прав насчет них, все это время, а я просто… не хотела об этом думать. Удерживать зрительный контакт во время извинений оказалось гораздо сложнее, чем она думала, но она справилась, и теперь могла наблюдать, как выражение его лица застывает в ошеломленном неверии. И ей стало ясно, что, несмотря на то, что она его поддержала в инциденте с Гремучей ивой, несмотря на то, что она пошла из-за этого к Дамблдору и накричала на Поттера и Блэка, несмотря на то, что она стала с ними резче в последние четыре месяца, она не была готова принять мнение Северуса о них, как это сделал бы лучший друг. И он это видел, конечно, видел, ведь Северус был одним из самых наблюдательных людей, которых она знала, и ей не очень-то хотелось об этом задумываться, да ведь? — Ты серьезно? — Да, — подтвердила она. — Поттер и Блэк такие же ужасные, как и те слизеринцы, с которыми ты общаешься, и не должно иметь значения, какую магию они используют, потому что в любом случае причиняют людям вред. Но вместо того, чтобы выглядеть счастливым или довольным, Северус нахмурился. — Поттер и Блэк. А Люпин? Она надеялась, что он не поймет это так быстро. Честность. Поэтому она выиграла себе несколько мгновений облизывая пересохшие губы и заставила себя быть честной. — Ремус другой. Как она и ожидала, лицо Северуса исказилось в уродливой гримасе. — Я должен был догадаться. — Слушай, они не— Ремус отчитал их за понедельник, и… в общем, он мне мало что рассказывал, но ты, должно быть, заметил, что они… не в лучших отношениях. — В смысле? — В смысле, он пытался их вразумить, и, видимо… он теперь вне их группы. Или типа того. Я говорила ему, три недели назад, говорила, что не буду с ним связываться, если он будет продолжать просто стоять в сторонке, ничего не делая, чтобы их остановить, потому что и тут ты был прав, это делает его таким же плохим, как и они. Но он пошел против, и теперь расплачивается за это дружбой. — Ох, бедняжка, — усмехнулся Северус. — Да, бедняжка, — почти прорычала Лили. — Поттер и Блэк — законченные хулиганы. Ремус одинок. Он может бездушно относиться к тому, что делают его друзья, и все равно соглашаться, потому что они — единственные друзья, которые у него когда-либо были, но теперь он выступает против них. Никого из моих знакомых не напоминает? — Ты же не можешь намекать— — Именно на это я и намекаю. Я дала нашей дружбе второй шанс, потому что ты мне показал, что готов измениться. Но и он тоже, и я была бы лицемеркой, если бы оборвала нашу с ним дружбу, особенно когда ты все еще якобы дружишь с теми слизеринцами, а у него буквально нет никого, кроме меня. Джеймс даже не смотрит в его сторону, а Сириус ведет себя откровенно враждебно, когда Ремус оказывается рядом с ними. Питер тоже не лучше, всегда делает то же, что и они. Прошлые действия Ремуса не позволяют назвать его хорошим человеком, но он заслуживает шанса стать лучше, и я не могу с чистой совестью бросить его на произвол судьбы. Чем это отличается от тебя? — То есть ты— ты хочешь сказать, что… — Северус потер ладонью ногу, громко сглотнул и взял себя в руки. — Что дала мне — нам — второй шанс… из чувства долга? — Нет! — Пораженная собственной вспышкой, Лили прочистила горло. — Нет, Северус, я не это имела в виду. Никогда так не думай, ладно? — Как ты можешь быть в этом уверена? — бросил он, хотя ее слова его, казалось, успокоили. — Потому что я всё взвесила. Я подумала об этом. И я решила, что если единственная причина, по которой я собираюсь тебя простить, заключается в том, что я чувствую себя… обязанной… тем, что ты для меня сделал… — Я не— — Дамблдор сказал мне— — Сказал тебе что? — Что я… что наша дружба для тебя важна. В этом всем, — добавила она, прикусив язык, но ложь все же выскользнула, потому что она не была готова признаться ему, что знала, не была готова с этим столкнуться. Пока не готова. — И я знала, что ты поймешь, конечно, поймешь, и, может быть, даже примешь это. Но я бы причинила тебе боль, а я не… если бы я стала причинять тебе боль, то без вранья. Но это все совершенно неважно, потому что я хочу, чтобы мы остались друзьями, настоящими друзьями, как и должно быть. Я хочу, чтобы мы были достойны называть друг друга лучшими друзьями. Вот вам и честность. Лили почувствовала отвращение к себе, но не настолько, чтобы признаться, не настолько. Она скажет ему в другой раз, когда они будут в лучшем месте, когда она сможет рискнуть, когда она сама не будет разрываться на части от напряжения. — Хорошо, — согласился он. — Хорошо, я тебе верю. Но это не то же самое, Лили. Мы с Люпином совсем не похожи. — Почему нет? Он открыл рот, потом закрыл его и покачал головой. — Ты не поймешь. — И что это значит? — резко спросила она, выпрямляясь. — Ничего. — Не уклоняйся, Северус! Именно так мы и попали в этот беспорядок, потому что не слушали друг друга и не находили способов правильно донести свои мысли. Если ты на меня обижен, скажи, почему. А если думаешь, что я чего-то не пойму, попробуй объяснить для разнообразия! Не обращайся со мной как с идиоткой, неспособной постичь сложные концепции! — Ну, до сих пор этого не происходило! — ответил он, ее повышенный тон явно его раздражал. — Ты никогда не понимала моего положения в Слизерине, никогда! Ты и не сможешь, потому что ты думаешь не так, как мы, Лили! И точно так же, ты не сможешь понять, что Люпин, может, и одинок в этом мире, но, по крайней мере, ему не приходится бояться за свою жизнь каждую секунду каждого дня! Ему не придется ждать этого черт знает сколько времени! А мне да! Мы оба отвернулись от своих друзей, но только один из нас может погибнуть или что похуже из-за этого, и это не он! — Так если я в принципе не смогу этого понять, почему ты на меня за это обижаешься? — Потому что ты не хочешь даже попытаться, — ответил он, выглядя практически конфликтующим с самим собой из-за того, что говорил ей все это, но продолжил. — Все, что ты делаешь, — придираешься к людям, с которыми я провожу время, ни разу не спросив, почему я хочу быть в их компании, что я от этого получаю и как они вообще могут мне нравиться! — Хорошо, — сказала она, но это не прозвучало как уступка; она не собиралась уступать в этом вопросе. У него не могло быть двух вариантов — когда она не хотела понять, либо не была способна. Они не могли оба быть правдой одновременно. — Почему? Почему они тебе нравятся? Что ты от этого получаешь? И вообще, что это за выражение? Получать что-то от дружбы, как будто вся ее суть в личной выгоде? Он моргнул, давая понять, что она застала его врасплох. Хорошо; впадать в старые привычки — верный способ все испортить, и пока они продолжают сбивать друг друга с пути, есть шанс, что все получится. — Ну и? Ты заявил, что я никогда не хотела понять. Теперь хочу, так что вот твой шанс, Северус. — Ладно, — согласился он, делая шаг к ней и произнося свои слова практически как атаку, чего Лили ожидала; что касается ругани с Северусом, она уже давно усвоила все ее приливы и отливы. После нескольких месяцев полупрерванных споров и ссор полных криков это стало уже привычной ситуацией, что в какой-то степени успокаивало. А ей сейчас как раз требовалось немного спокойствия. — Ты права, они жестоки, им нет дела до других, и они не стесняются использовать Темную магию, чтобы причинять людям боль, но это люди, с которыми мне приходилось жить девять месяцев в году на протяжении пяти лет. Они присматривают за своими — в том числе и за мной — не обзываются и не заботятся о моей внешности, уважают меня, мои знания и способности, спрашивают моего совета, защищают меня— — Как? — перебила она, глядя на него в недоумении. — Как они защищают тебя, Северус? Как они защитили тебя в прошлый понедельник от Поттера и Блэка? Они присматривали за тобой, противостояли этим двоим, вынуждали их остановиться? И о каком уважении мы говорим? Основанном на чем? На твоих знаниях и способностях? На Темной магии, которую ты знаешь, проклятьях, сглазах и зельях, которые придумываешь? Они не уважают тебя за это, они хотят использовать тебя в своих целях, а такие друзья — совсем не друзья! — Ну, а какая еще бывает дружба? — потребовал он, и тут настала ее очередь замолчать от этого вопроса. — Что? — Ты хочешь сказать, что использование друг друга — это не дружба, так? Ну, другого я не встречал! Мерлин, Лили, именно это и есть дружба — взаимная эксплуатация. В этом весь смысл. В ужасе она чуть не отшатнулась назад, ее желудок опустился до земли. — Нет, всё не так, — с яростью ответила она, покачав головой. — Нет, Северус, нет! — Как это нет? — потребовал он, и если в его голосе и прозвучали нотки отчаяния, Лили не была уверена, показались они ей или нет, но, тем не менее, от этих слов на лбу и ладонях выступил холодный пот. — Все в Слизерине так думают— Это единственный вид дружбы в Слизерине— Ты научила меня дружбе, Лили! До тебя у меня не было друзей! Это— О чем ты вообще, Лили? Я не— Ты ошибаешься. Дружба — это взаимная эксп— — Хватит! Прекрати! Просто, просто перестань так говорить! — Тогда чем еще она может быть?! О, Мерлин, что она наделала?! Что она— У нее вырвался всхлип, и она прикрыла рот ладонью, потому что он был прав, это была ее вина, это она неправильно показала ему, она использовала его с самого начала, как те мальчики из Слизерина, которых он считал друзьями, она использовала его, когда они были детьми, чтобы узнать побольше о мире волшебников, использовала, чтобы чувствовать себя особенной и лучше Петунии, использовала, чтобы не остаться без друзей, когда они попадут в Хогвартс, использовала, потому что ей нравилось быть в центре чьего-то внимания, использовала, чтобы выплеснуть свои разочарования и стресс, использовала, чтобы доказать своим друзьям, что независима от них, и, и, и она также использовала его, чтобы получать советы в приготовлении зелий! И в последние два года она только этим и занималась, не так ли? Она ни разу не поинтересовалась его взаимоотношениями с другими друзьями, ни разу не спросила, почему он так зациклен на Поттере и Блэке, ни разу не задумалась о его чувствах по поводу хоть чего-нибудь, когда они были в Хогвартсе, так зачем тогда учитывать эти два месяца? Что с того, что она протащила его в свою комнату, чтобы держать подальше от дома, или что она часами сидела у реки и просто болтала с ним ни о чем и обо всем, или что она без его ведома распихивала деньги по карманам его куртки то тут, то там? Какое это имело значение, если она научила его только тому, что для дружбы с кем-то ему нужно быть готовым быть использованным и использовать в ответ? Она была худшим другом, который только мог быть — эгоистичным, глупым и равнодушным. Она была далека от сострадания и добра! Но если она не была такой, если она не была сострадательным и хорошим другом, то кем же она, черт возьми, была? Что она за человек, если заставила Северуса думать так на протяжении многих лет? Неужели он… неужели он годами думал, что ради их дружбы должен позволить ей себя использовать и над ним издеваться, и что именно этого она от него и ждала? — Ты же не… — сказала она сквозь слезы, глаза были прикованы к этим черным сферам, обладающими такой пленительной бесконечной глубиной, — ты не можешь думать, что… я… когда… я… я-я использовала тебя— но ты… ты никогда не использовал меня, ты— Северус, который выглядел все более встревоженным, потянулся к ней рукой, видимо, бессознательно, и Лили резко отпрянула, не готовая принять какое-любо утешение, которое могло бы успокоить ее заслуженное самобичевание. Она заслуживала такую боль, разрушение всей своей личности, она заслуживала это, и если она позволит ему утешить ее, то тогда она заслужила это даже больше. — Лили — Лили, ты — успокойся, просто успок— — Скажи мне! Пожалуйста, с-скажи мне. Ты никогда— — Хорошо, — сказал он, с усилием удерживая голос ровным, потому что он, разумеется, понятия не имел, как справиться с ее страданиями, он не умел обращаться даже со своими эмоциями, не говоря уже о ее. — Конечно, да. Ты ведь разрешила мне пользоваться этой комнатой, не так ли? И половину всего, что я знаю о Теории Магии, я узнал от тебя. — Нет! Нет, это не— с-серьезные вещи. Как я— какие я делала. Иначе это не— не такая дружба! Он молчал, и неужели он ей не скажет? Хуже это или лучше, что он не совершал ничего настолько серьезного, в отличие от нее? Значило ли это, что он пошел против своего понимания дружбы? Или это делало ее собственные действия еще хуже, потому что они не были обоюдными? — Твое внимание, — тихо сказал он, прервав ее бешеный поток мыслей, адамово яблоко дернулось, когда он сглотнул. — Я хотел твоего внимания, хотел… Я хотел тебя, и я — это — Я использовал тебя, чтобы чувствовать себя лучше, чтобы вырваться из дома, чтобы— чтобы сделать свой выбор, я воспользовался тобой, чтобы— чтобы ты была моим счастьем, чтобы— чтобы сохранить тебя для себя. Ох, Боже, он это говорил, он— он не мог, еще нет, она не могла— только не это тоже, она— Колени подкосились, и едва она успела схватиться за ближайшую полку, чтобы их не сломать, как рухнула на пол, захлебываясь рыданиями и слезами, зажмурив глаза, вся дрожа от нахлынувших чувств. — Лили! — Прости, мне— мне жаль, мне так жаль, я— — Лили, успокойся; пожалуйста, успокойся. Длинные пальцы обхватили ее руку, и она судорожно замотала головой. — Я так виновата, так— как я могла— я такая… такая сука. Сев-верус, мне очень жаль. Почему? — его голос, низкий и дымчато-темный, мутировавший где-то по пути, чего она даже не заметила, прошептал ей в ухо, и она вслепую потянулась рукой, не пытаясь сдержать рыдания, потянулась, пока не нашла грубую ткань под кончиками пальцев, чтобы сжать. — Лили, за что тебе вообще извиняться? — Разве ты не видишь?! — застонала она, сворачиваясь калачиком. — Я з-знала. Я— я знаю, но— но я ненавидела этих мальчишек, я— я не хотела, чтобы ты— — Знаешь что? Она не понимала, было ли это сказано с растерянностью или с обвинением, но это не имело значения, она должна была признаться, она должна была— он заслужил— — Т-твои чувства, я знала— ко мне, я— — пальцы на руке свело, но она продолжила, — я хотела — чтоб как дома, я хотела— но ты бы не послушал, и я— я манипулировала тобой — но это не дружба — это не она. — А что это? Лили, — голос был ведущим, имя, которое он называл ласково, напряженно и спокойно, и у нее закружилась голова, словно она не могла перевести дыхание, ей не хватало воздуха в легких, сердце стучало в ушах так громко, что она едва слышала собственный голос, но он тянул ее за собой, — Лили, скажи мне, что такое дружба. — Д-доверять другому ч… другому человеку, чтобы, чтобы делать что-то для него… не ожидая ничего взамен. — Что еще? — Н-не желать… не желать компенсации за помощь или— или добрые дела. — Что еще? — Когда тебе— тебе говорят, что ты не прав, д-даже если ты не— не хочешь этого слышать. — Что ещ— — Выс— Выслушивать их проблемы. Х-хотеть, чтобы они… добились успеха. Быть рядом, даже если это не— не очень удобно. Прикрывать их, их спину, всегда. Зап— заполнять пустоту после того, как они— после того, как они отказались от всего р… ради тебя. Она переводила дыхание, с трудом, она… — Ты мой лучший друг, Лили. Лучший. Она не могла перевести дыхание— — Нет, я— я не, я— Северус, я не могу, я— я не имела права, не— не я, думала, что да, но не— Давление вокруг ее боков и спины, его мантия пахла моющим средством, дымом и травами. Одной рукой она вцепились в волосы на его шее, а другой прижалась к грубому хлопку. Он был прохладным на ее разгоряченной щеке, и она не могла понять, Северус ведь не инициирует таких контактов, не обнимает ее так крепко, не держит так, будто никогда не отпустит, и она растворялась в путанице, всё всхлипывая, всхлипывая и всхлипывая, терялась в дымке страданий и стыда, не зная, что с ней. Но, по крайней мере, он был рядом, даже когда она этого не заслуживала, а она была слишком слаба, слишком слаба, чтобы сопротивляться, и она цеплялась за него, как утопающий за спасательный круг, даже не замечая его жесткой спины или тяжелого дыхания, бесконечно благодарная и не понимающая, почему ей так с ним повезло. Нежная ладонь прижалась к ее лицу, пальцы запутались в волосах и прижали ее голову к плоскости его груди, и она была бы шокирована тем, что он начал ее качать, если бы у нее хватило сил задумываться. И она плакала, плакала и плакала, и не знала, как с этим справиться, с тем, что часть ее оказалась ложной, с тем, что она так долго причиняла ему боль, с тем, что она ответственна за его ошибочные представления о чем-то столь важном, столь самоопределяющемся, как дружба. Ей было всего шестнадцать, и она не знала, как с этим справиться. __________________________________________________ Потребовалось некоторое время, но Лили все же удалось успокоиться, чему способствовало полное изнеможение, постепенно победившее ее истерику, и то, как нежно Северус укачивал ее. Но она еще долго после того, как замолчала и слезы прекратились, изо всех сил прижималась к нему, потому что, хотя ее вспышка и дала выход эмоциям, это ничего не изменило. Внутри нее по-прежнему бушевала буря, отвращение и разочарование были все еще сильны, а зияющая дыра, когда-то бывшая большой частью ее личности, напоминала плачущую душевную рану. Наконец, когда ослабшие пальцы начали соскальзывать, Северус слегка отстранил ее от себя, потянул рукава вниз, прижал их к ладоням и осторожно вытер слезы и сопли с ее пылающего лица. Она сморгнула, чувствуя головокружение и отечность, глаза щипало так сильно, что она едва могла удерживать их открытыми, и прижалась лбом к его щеке. — Ты для меня лучший друг, чем я когда-либо была для тебя, а ты даже не знаешь, что такое дружба. Его рука вернулась к ее шее. — Я тебя прощаю. Она тяжело выдохнула и прижалась к нему. — Я не могу себя простить. — Не отказывайся от нас, Лили. Пожалуйста. Она долго молчала, пока ее нос не прочистился и дыхание не выровнялось, только вытирала влагу с лица. И все это время Северус оставался рядом с ней на холодном каменном полу, скованный и полунеловкий, но полный решимости, пока она наконец не почувствовала, что может обдумать все бушующие в ней эмоции. Лишь одна настоящая ясная мысль сформировалась, одна позитивная мысль в осадок негатива. По своей сути Лили была целеустремленной, и, как бы ни казалась ситуация безнадежной, она инстинктивно искала решения, которые можно было бы воплотить в жизнь. Сейчас ей представился только один, но и этого было достаточно. — Мне кажется, мне нужно исправиться, — сказала она ему, отстраняясь, чтобы встретиться с его черными глазами, его руки соскользнули. — Я никогда не думала о… Я не хочу, чтобы у нас снова все было настолько плохо, но я должна… найти способ измениться или… — О чем ты, Лили? Она схватила его руку и сжала. — Я хочу, чтобы мы были друзьями. Но мне нужно время. Мне нужно… навести порядок в своей голове. Я не хочу быть такой, какая я сейчас, я не могу, но я не знаю, кем еще я бы могла быть, или, или кем я вообще смогу стать. И тебе тоже нужно время, Северус. — Мне не— — Когда ты начал шпионить? Он нахмурился в замешательстве, но потворствовал ее вопросу. — Три недели назад. После того, как те семикурсники… — Когда ты опоздал, и мы поссорились. Ты уже тогда стал… Он на мгновение задумался, а затем слегка наклонил голову. — Да. Прямо перед этим. Он подчеркивал ее точку зрения. — Видишь? Ты это сделал, но мы продолжали ссориться из-за тех же самых вещей. И ты все еще называл меня тем словом— — Мне жаль. — А мне жаль, что я назвала тебя той ужасной кличкой, которую придумали эти двое, — извинилась она в ответ. Такая мелочь, но она знала, как много это для него значит. — Мы… мы уже не те дети, что были раньше, Северус. Семь лет — это много. Мы изменились, причем в худшую сторону. Я хочу этого — нас — но я не хочу, чтобы мы строили нашу дружбу на лжи, на устаревших представлениях. Как мы можем понять друг друга, если даже самих себя не понимаем? Я… — она сглотнула желчь. — Я себя ненавижу, — прошептала она про себя, выпуская эту самую страшную мысль, и покачала головой. — Я не могу так жить, Северус. Мне нужно… подумать об этом и… решить, как стать лучше. А тебе нужно осознать, что для тебя значат все эти шпионские дела. — Тебе нужно время, — повторил он, но в его словах прозвучало понимание. — Да, — тихо подтвердила она. — Нам обоим. Он облизнул губы, казалось, собираясь что-то спросить, но в итоге лишь покачал головой и сжал ее пальцы, и она почувствовала жалкую благодарность за то, что он не пошел туда, куда, как она думала, он хотел пойти. Это и так было уже слишком, и говорить о его романтических чувствах к ней она бы не смогла, не сейчас. — Ты заслуживаешь лучшего. — Это было единственное утешение, которое она могла предложить. — Нет, — ответил он. — Это ты заслуживаешь лучшего. Фыркнув в легком веселье, Лили покачала головой и решила оставить этот вопрос; они никогда не придут к согласию, потому что он считал себя никчемным, а она — недостойной. Впрочем, достойна она или нет, но Лили нужно было что-то, что придаст ей сил на ближайшие часы, дни и недели, что-то, что поддержит ее и подсветит будущее, что-то, ради чего, как она знала, она будет работать, и к чему стремиться. — Ты проведешь этот день со мной? — спросила она его. — Только мы вдвоем. В замке почти никого нет, и если мы посидим у озера, под тем большим деревом— — Хочешь притвориться, что мы дома? Она кивнула, прикусив губу, и в этот момент Северус показался ей очень грустным. — Хочу вспомнить. Он покачал головой. — Не вспомнить, Лили. Создать новые воспоминания. Это было так несовместимо с ее представлениями о нем и лишний раз доказывало, что она больше не знает своего лучшего друга. Но это была его оливковая ветвь, как и ее признание вины, и она с благодарностью прижала ее к сердцу. — Создать новые воспоминания, да. Звучит неплохо.

Примечание автора:

Итак, большой срыв Лили наконец произошел, и, надеюсь, вам понятна вся его серьезность, учитывая масштабы того, что он значит для ее представлений о себе, также как тот факт, что Лили видит его через призму огромного поступка Северуса, который, по ее мнению, он совершил ради нее, что только сильнее усиливает то, как она смотрит на негатив в некоторых своих неосторожных взглядах и действиях по отношению к нему, по-видимому начавшихся задолго до Хогвартса (и это имеет мало общего с их центральным конфликтом, в котором Северус хочет встать на сторону группы, настроенной против нее, хотя сейчас в ее голове всё очень запутано). Не забывайте, что во всех моих сценах рассказчики пристрастны, и это всегда делает правду очень субъективной в зависимости от того, кто на нее смотрит и при каких (эмоциональных) обстоятельствах.

В одной из предыдущих глав я упоминал, что у меня была очень веская причина, по которой я решил начать свою историю за несколько месяцев до инцидента с Грязнокровкой, и что это вызвало у меня некоторую головную боль при написании. Для тех, кому интересно, я имею в виду конкретно эту и следующую главы, которые были написаны задолго до практически всего остального, поскольку именно эти сцены послужили источником моего первоначального вдохновения для всей истории. Окончательные версии совершенно не похожи на первоначальные, потому что когда я начинал писать, я работал с эмоциональной точки зрения, внушенной каноном — а именно, что Лили уже давно потеряла эмоциональную вовлеченность в их дружбу и во время инцидента с Грязнокровкой находилась в той точке, когда, скорее всего, не имела достаточных причин терпеть действия Северуса и дальше (как я уже объяснял ранее). Изначально я хотел выяснить, смогут ли они наладить отношения, если у нее появится достаточно веская причина простить его (Северус работает на Дамблдора), и что для этого потребуется, учитывая, что один из них, похоже, заботился об этом гораздо сильнее, чем другой. Однако в процессе создания основы для этих событий эмоциональный ландшафт их дружбы изменился — как вы уже, наверное, заметили, в моем произведении персонажи движут сюжетом, а не наоборот — настолько, что первоначальные версии этой и непосредственно следующей за ней сцены в следующей главе не подходили друг другу, и их пришлось переписывать практически с нуля, поскольку я отказался возвращаться и заставлять персонажей занимать позиции и испытывать чувства, которые не соответствовали тому логическому ходу событий, который я вообразил, только для того, чтобы сохранить первоначальную проблему, которую я бы хотел затронуть в этой истории. Полагаю, именно это имеют в виду известные писатели, когда говорят, что «их персонажи сами их ведут», а не они, как писатели и создатели, направляют повествование.

Что касается первоначальной идеи, то после того, как я прокрутил ее в голове и до меня дошло, что придется кардинально изменить некоторые вещи в сюжете, я остановился на том, что если эмоции Лили к Северусу действительно остыли до той степени, как мне казалось в каноне (и заметьте, я нисколько не осуждаю ее за это, со мной такое случалось в жизни, и такие ситуации не являются ни чьей-то виной, и не заслуживают осуждения; Иногда люди просто становятся все более несовместимыми, поэтому друг от друга отдаляются, и единственное, о чем можно судить, — это о том, как каждая из сторон справляется с тем, что они больше не могут быть друзьями, которыми когда-то были), когда ее основной мотивацией для продолжения дружбы было (как она отмечает) чувство долга или обязанности. А это, на мой взгляд, очень плохой фундамент для чего бы то ни было, настолько, что я не уверен, что она смогла бы развить к нему искренние чувства, лишенные постоянных вопросов о том, как они возникли и сохраняют ли они свою силу. Так что, учитывая эти размышления, я вполне доволен тем, как все обернулось, даже если для меня это означало гораздо больше работы, чем я ожидал вначале. Теперь они находятся в гораздо более равных условиях, и все, что вырастет из усилий, которые они приложили к своим отношениям, будет вызывать больше доверия, потому что они были искренне желанны обеими сторонами.