The Path Not Tread // Непроторенная тропа

Замысел, в основе Похожего

С наступлением апреля подготовка к С.О.В. уже шла полным ходом, и пропорционально ей росло напряжение среди пятикурсников. Люди стрессовали из-за экзаменов, планов на будущее, а больше всего — из-за недосыпа. Ремус до кучи переживал ещё и из-за предстоящего полнолуния. Джеймс решил (по его мнению весьма уместно) в ответ на происходящее в школе устроить великолепный розыгрыш, о котором узнали бы все. Сириус, разумеется, согласился сразу же, а после некоторых дебатов о том, какой вариант действий наиболее разумный, Ремус и Питер тоже. На самом деле все было довольно просто, сложная часть заключалась в поиске необходимых инструментов, а именно: шприцов из больничного крыла, пропажу которых, как они думали, мадам Помфри не заметит (Джеймс до сих пор не мог понять, зачем ей вообще нужны шприцы, если можно использовать магию), и нескольких бутылочек очень острого соуса чили, которые Ремус любил добавлять в сырое мясо при наступлении полнолуния, а поэтому его мама регулярно присылала их ему; а после все, что им оставалось, это пробраться на кухню под мантией-невидимкой прямо перед пиром, который устраивали во вторник вечером перед неделей пасхальных каникул, прошмыгнуть мимо домовиков, устраивающих банкет, и подлить острый соус во все блюда, которые попадут на стол Слизерина. Чтобы друзья могли войти и выйти, не привлекая внимания, Ремус отвлекал эльфов просьбой приготовить ему что-нибудь очень легкое, так как он плохо себя чувствовал (а учитывая, что завтра ночью было полнолуние, он правда выглядел паршиво), в это время Джеймс и Сириус работали под Мантией, а Хвост сидел у Джеймса на плече, готовый предупредить их о возможной опасности. И зрелище было впечатляющим. Они успели добраться до ужина, прокравшись как можно незаметнее под Мантией (теперь под ней было очень тесно, и Джеймс жалел, что прошли те времена, когда под ней могли поместиться все четверо), как раз в тот момент, когда подавали основное блюдо, и смогли увидеть, как слизеринцы сначала вгрызаются в еду, а потом один за другим начинают плеваться, глотать жидкости из своих кубков, задыхаться и всячески сходить с ума. Некоторые из старших, похоже, не слишком возражали, чего Джеймс, в общем-то, и ожидал, но младшие громко кричали, ревели, отпрыгивали от своего стола, спотыкались о скамейки и даже падали. Это был полный хаос, и Джеймс с радостью присоединился к шумному смеху трех четвертей школы, прислонившись к Сириусу, который громко хохотал, пока Питер хихикал своим тихим, сдавленным смехом с другой стороны. — Хватит, хватит! — воскликнула МакГонагалл, поднявшись со своего места, чтобы выпустить в воздух разноцветные флажки, пытаясь восстановить порядок в зале. — Что происходит? — Горячо, горячо, горячо, — пыхтела маленькая светловолосая девочка, судорожно размахивая рукой перед своим ртом. — Во всех блюдах острый соус! — воскликнула староста-семикурсница. — А по мне, так ничего, — пожал плечами шестикурсник, один из тех, кого это, похоже, не слишком задело. Джеймс заметил, как младший брат Сириуса Регулус пытается вытереть язык салфеткой, и стал искать глазами Сопливуса, наконец найдя его в дальнем конце стола, пыхтящего со скукоженным лицом, которое показалось Джеймсу совершенно уморительным. — Молоко, нужно пить молоко, а не воду или тыквенный сок! — закричала староста Когтеврана, чем снова взбудоражила весь зал, пока слизеринцы просто бросали в нее ядовитые взгляды и крики. — Она права! — Джеймс услышал, как крик Лили перекрывает какофонию смеха с нескольких мест. — Профессор, молоко помогает избавиться от жжения, вызванного капсаицином! МакГонагалл, казалось, услышала ее, потому что она взмахнула палочкой над столом Слизерина, и на нем появились кувшины с молоком. Большинство слизеринцев отказались к ним прикоснуться, но некоторые из младших видимо были в достаточном отчаянии, что послушали гриффиндорку и потянулись отхлебнуть прямо из них. — О, слава Мерлину! Они правы! — закричал мальчик, не старше третьего курса, его голос, еще не сломавшийся, был очень громким и высоким. — Оно помогает! Это, казалось, сломало барьеры, и внезапно две трети стола уже практически боролись за кувшины с молоком, а Джеймс почувствовал, как по его щекам начинают капать слезы, и опустил голову на стол, все его тело сотрясалось от такого мощного смеха, что желудок начинало сводить судорогой. Действительно, все вышло даже лучше, чем он мог себе представить. — Профессор, я думаю, у нее аллергия! — раздался панический голос темноволосой девушки из Слизерина, сидевшей где-то недалеко от Сопливуса и державшей на руках совсем крошечного ребенка. У девочки была сильная гипервентиляция, похоже, она не могла нормально дышать, а ее рот и горло были покрыты неприятным красным налётом. МакГонагалл и Помфри поспешили от стола преподавателей ей на помощь, а Дамблдор заставил исчезнуть всю еду со стола Слизерина и снова призвал кувшины с молоком. — Не знал, что у тебя может быть аллергия на острый соус, — недоверчиво произнес Сириус. — У тебя может быть аллергия почти на все, — тихо сказал Ремус. — И я уверен, что то, какой он острый, не помогает, — заметил Питер. — Знаешь, теперь я хочу попробовать, — пробормотал Джеймс, наконец переведя дыхание и вытирая слезы смеха с глаз. — Не веришь, что некоторые из них так легко это переносят? — ухмыльнулся Сириус. — Вот именно. Готов поспорить, это не настолько плохо. — Настолько и есть, — пообещал Сириус, широко ухмыляясь. — Я даже не знаю, как ты можешь это есть, Ремус, — согласился Питер, слегка скривившись. — Шалость вышла не очень-то и хорошей. — Но оно того стоило, правда, Хвост? — Ну, если это не твоя еда, — пробормотал Ремус, покачав головой. — Вам совсем плевать? — спросил слегка пронзительный голос Лили, и Джеймс отпрянул, осознав, что она стоит у него за спиной, практически нависая над ним. — Вас не волнует, что из-за вашей выходки девушка попала в больничное крыло? — Откуда нам было знать, что у тебя может быть аллергия на перец чили? — Сириус спросил с недоверчивостью, которую они все чувствовали. — Но ведь это было забавно, правда? По большому счету, — спросил Джеймс, одарив ее своей лучшей улыбкой и неосознанно проведя рукой по волосам. Лили опустила на него свои великолепные зеленые глаза, и, видимо, ей было не так смешно, как он думал, потому что ее губы ничуть не дрогнули. — Это было жестоко, — ответила она. — А вот и она, Святая Староста Эванс, встает на защиту слизеринцев из всех людей, — насмехался Сириус. — Кто-то должен это делать, потому что, судя по всему, ваш староста с удовольствием участвует в подобном фиаско. Краем глаза Джеймс заметил, как Ремус беспокойно заерзал на своем месте. — Ну же, Эванс, — уговаривал он ее, — только не говори мне, что ты не улыбнулась. Хотя бы одна крошечная, малюсенькая улыбка? И конечно же, она улыбнулась, как и все остальные, потому что это было чертовски забавно, по крайней мере, до тех пор, пока девочку не пришлось отвести в больничное крыло. Однако вместо того чтобы признаться, Лили одарила его испепеляющим взглядом, решив, видимо, не обращать внимания на свои покрасневшие щеки, и, отвернувшись от них, вышла из Большого зала. Джеймс смотрел ей вслед, пока она не скрылась из виду, а потом вспомнил, что нужно оглянуться на стол Слизерина, где, конечно же, Сопливуса уже не было. Черт возьми, неужели нельзя было избавиться от этой пиявки? Судя по всему, Дамблдор был согласен, что аллергическая реакция у девочки — это не то, что они планировали, потому что на следующий день их вызвали в кабинет МакГонагалл только для того, чтобы она одарила их неодобрительными взглядами, сняла баллы факультета и назначила отработку (отработка, фыркнул Джеймс; как будто они их раньше не получали). И если Ремус, казалось, захотел проводить больше времени, занимаясь с Лили, а не с Мародерами, Джеймс сказал себе, что это не слишком удивительно; в конце концов, кто может устоять перед Лили Эванс? (Хотя он и следил за тем, чтобы Ремус знал, что она под запретом: некоторые границы должны быть четко очерчены, и это была одна из них). __________________________________________________ Большинство пятикурсников на пасхальные каникул остались в школе; к огромному облегчению Северуса, Малсибер, Эйвери и Фистлтвейт не входили в их число, а значит по крайней мере на неделю ему станет легче дышать — Филс был неприятным персонажем, но он недавно сошелся с одной из пятикурсниц Слизерина и был слишком занят, чтобы беспокоиться о приходах и уходах Северуса. И в кои-то веки Северус обнаружил, что не так уж и зол на то, что Поттер и его дружки сделали с слизеринцами; с одной стороны, было какое-то мстительное удовольствие от того, что не он один стал мишенью для этих людей, а с другой — Лили в кои-то веки проявила искреннюю заботу не только о Северусе, но и о первокурснице, оказавшейся в больничном крыле (позже он узнал, что ее зовут Вивьен, и она была под крылом Стейси Монро, а это означало, что Стоун и его подручные захотят отомстить Мародерам, хотя, как он слышал, это может занять некоторое время, поскольку их представление о мести сильно отличалось от группы Северуса). Тем не менее, Дамблдор не выглядел таким же осуждающим, как Стоун и Монро, что возмущало Северуса, ведь это был еще один симптом распространенной в Хогвартсе проблемы — преференций гриффиндорцам в целом и банде Поттера в частности перед всеми остальными студентами школы (и особенно перед слизеринцами). — Слово профессора МакГонагалл имеет приоритет в таких ситуациях, — спокойно сказал директор. — Она глава их факультета, и я подчиняюсь ее решению. — Вы директор школы! — Да, но если бы я определял наказание каждого проступка в школе, у меня бы не осталось времени на другие, более важные обязанности. — И что же она будет делать? — Я полагаю, мистер Снейп, что это не ваша забота, — немного резко сказал Дамблдор. — Поверьте мне, они будут справедливо наказаны. Северус искренне сомневался в этом, но что еще он мог сказать по этому поводу? И, что важнее, какие основания у Дамблдора были доверять ему в таких вопросах? — Сегодня вечером мне еще предстоит много заниматься, так что, если вы позволите, директор… — Как бы то ни было, нет. Сядьте, пожалуйста, Северус. Разозленный, Северус сделал, как ему было приказано; несмотря на это «пожалуйста», он прекрасно знал, что это был приказ, ослушаться которого нельзя, а он презирал, когда ему приказывали что-либо делать. Этого хватало дома, и он не собирался терпеть подобное и здесь, в школе, сверх того, что ожидалось от ученика. — В течение жизни вы будете оказываться в ситуациях, когда вам придется работать с людьми, которые вам неприятны или не слишком нравятся. Если ваша единственная реакция на такую ситуацию — избегать ее, вы никогда не добьетесь ничего стоящего, — сказал Дамблдор. — А поскольку это прекрасная возможность, мы продолжим запланированное занятие, и у вас будет возможность попрактиковаться. Северус окинул директора безразличным взглядом. — Да, из всего того, что у меня не получается в жизни, это должно стать моей первоочередной задачей, — не удержался он от сарказма. — Вы в курсе, что я слизеринец, сэр? Последний раз когда я проверял, умение работать с людьми, которых мы терпеть не можем, было нашей визитной карточкой. Он едва не вздрогнул, как только закрыл рот: инстинкты подсказывали ему, что следует ожидать какого-то упрека. К его удивлению, Дамблдор действительно усмехнулся, и внезапно гнетущая атмосфера развеялась, оставив Северуса в легком недоумении: если бы он заговорил так с любым другим знакомым ему взрослым, как с учителем, так и с родителем, он бы получил взбучку. Однако директор, при всем своем авторитете и довольно суровых ожиданиях от Северуса, похоже, был готов терпеть гораздо больше неуважения, чем следовало бы. Слизеринцы думали, что дедушка Дамблдор, предлагающий лимонные сладости, — это притворство, придуманное для того, чтобы обмануть ничего не подозревающих ведьм и волшебников и убаюкать их подозрения, но, возможно, в этом было чуть больше правды. Северус не был уверен, как именно это заставляло себя чувствовать: спокойнее, или же наоборот — более напряженно. — Прошу прощения, я думал, что вам не приходилось часто сталкиваться с этим вопросом здесь, в Хогвартсе. — Нет, но я ходил в начальную школу. — Правда? Я полагал, что вы были на домашнем обучении, как и большинство детей волшебников. — Мой отец — маггл, — напомнил он мужчине без малейшей обиды в голосе. — А Мать ни за что не стала бы поднимать шум из-за того, что я не хожу в начальную школу. — Значит, вам не нравилась маггловская начальная школа? — Я был там единственным ребенком-волшебником, — Дамблдор посмотрел на него так, словно это не все объясняло; почему, однако, Северус не знал. По его опыту, вся Волшебная Британия выделялась на фоне маггловского населения, и Северусу, с его поношенной одеждой не по размеру и длинными волосами приходилось несладко, пока он не встретил Лили. — Магглы не слишком терпимы к тем, кто отличается от их понимания нормальности, — пояснил Северус для старика. — Даже Лили обиделась, когда я заговорил с ней впервые, а ее сестра с тех пор ненавидит один только мой вид. Это была одна из причин, по которой он презирал магглов: они были нетерпимыми, невежественными идиотами, которые требовали, чтобы все подчинялись их представлениям о том, как всё должно работать. — Ваши родители не пытались помочь с этим? — Мама презирает тех, кто пытается соответствовать идиотским нормам, и я не собирался потворствовать их узколобым идеям, — Северус отверг это предположение с отвращением, которого оно заслуживало. Хотя одной из причин было недостаточное количество денег, чтобы тратить их на новую одежду, из которой он просто вырастет через полгода, гораздо больше влияло то, что и он, и его мать гордились своим волшебным наследием, и не собирались позволять кому-либо отнимать его у них. — И все же вы хотите вписаться в ряды своих товарищей слизеринцев. — Это совершенно разные вещи, — ответил он, нахмурившись, потому что сама мысль об этом была абсолютно оскорбительной. — Они мои друзья, это мой мир. Те маггловские дети в начальной школе — они, они-… — А мисс Эванс? Вы подошли к ней только потому, что она ведьма? Так ли это? Нахмурившись, Северус попытался вспомнить; первый осмысленный взгляд на нее запечатлелся в его памяти, но что заставило его посмотреть на нее в первую очередь — это уже другой вопрос. Он должен был сталкиваться с ней и раньше, но не замечал этого; в конце концов, они учились в одной начальной школе, но познакомились, когда им было по девять лет. Но Лили была настолько неизменной фигурой в его жизни: первый ребенок-волшебник, которого он встретил, первый человек, который ему понравился, первый друг, которого он завел, первая девушка, в которую он влюбился, что он просто не мог вспомнить время до нее, за исключением случаев, которые резко контрастировали с ее присутствием, или тех частей его жизни, где она никогда не фигурировала (например, его домашняя жизнь). Он подошел к ней потому, что видел, как она творит магию, или просто потому, что уже тогда она была Лили? — Возможно, вы видите вещи так, как вам хотелось бы их видеть, — предположил Дамблдор, когда стало очевидно, что Северус не может дать ему ответа. — Человеческая природа — это не то, что диктуется магическим ядром или кровью. Она универсальна. — Ваши слова. Но думать так просто наивно. — Хорошо, — покладисто согласился старый волшебник. — Но мы можем вернуться к этой теме через десять лет и посмотреть, по-прежнему ли вы так же считаете. Да, Северус бы хотел этого. Хотя мысль, что в ближайшие десять лет — а это почти две трети всей его жизни до сих пор — события будут развиваться таким образом, что он сможет сидеть с Альбусом Дамблдором, как сейчас, и обсуждать за чаем экзистенциальные проблемы, звучала абсурдно, неправдоподобно, даже невозможно для такого прагматика, как Северус, она все равно была необычайно привлекательной. Она подразумевала, что не будет войны, которую нужно вести, не будет сторон, которые нужно выбирать, не будет проблем, которые нужно решать, и это звучало чертовски приятно прямо сейчас. Но это была несбыточная мечта, и Северус знал, что это так. — Конечно, — согласился он, больше для того, чтобы угодить, а не потому, что так оно и было. — Как скажете. Дамблдор лишь улыбнулся и наколдовал чайный сервиз. — А теперь, может быть, вы хотите обсудить что-то еще, прежде чем мы приступим к заклинанию Патронуса? Северус открыл было рот, чтобы сказать «нет», но в последний момент передумал. В конце концов, этот человек предложил свою помощь безвозмездно, и это не будет слишком отличаться от того, как если бы Северус просто рассказывал ему о своих изобретениях, а старый волшебник комментировал их по собственному усмотрению. — Есть заклинание, которое я почти собрал, вызывающее быстрый рост ногтей, — объяснил он, доставая из сумки книгу «Продвинутое зельеварение», чтобы найти страницу, на которой он нацарапал Отращивающий-Ногти-Сглаз. — Но я не могу сделать так, чтобы он действовал только на определенные ногти. — И как, вы думаете, это заклинание вам пригодится? Потому что оно сможет причинить людям, которые ему не нравились, сильную боль, если он сумеет заставить его работать на пальцах ног? Но он не мог сказать это Дамблдору, поэтому выбрал другую причину. — Потому что если я прицелюсь в руку с палочкой, это может заставить моего противника выронить ее, — придумал он на ходу (хотя, оглядываясь назад, это было чертовски хорошее применение; возможно, заклинания и для рук, и для ног будут полезными, в конце концов). — Человеческие ногти прорезают кожу, если они достаточно острые. И он мог бы попытаться сделать их еще острее этим же заклинанием, тогда оно сработает еще лучше. — Очень хорошо; позвольте мне посмотреть, что вы разработали на данный момент, и, возможно, у меня будут идеи, которые вы сочтете полезными. В итоге они потратили на это почти весь вечер: Северус подробно объяснял, что он думает о магической теории модификации тела, которая понадобится для заклинания, о вербальной формуле и движениях палочки, а также об основном мыслительном процессе, необходимом для заклинания, а Дамблдор указывал на вещи, которые, по его мнению, можно было бы улучшить, или на некоторые концепции, которые, как он думал, можно было бы подправить, пока оба полностью не забыли о чарах Патронуса — причине, по которой они вообще-то и встретились. Ему потребовалось некоторое время, чтобы осознать, что на самом деле это немного отличалось от их предыдущих набегов на эксперименты Северуса, потому что, если раньше Дамблдор слушал, что Северус объяснял в общих чертах, то сейчас они углубились в одно конкретное заклинание, и директор, казалось, подходил к этому по-другому — не как человек, который интересуется из любопытства, а как исследователь. У Северуса никогда не было никого, с кем он мог бы поделиться процессом придумывания своих изобретений, и он также никогда не испытывал, каково это, когда учитель уделяет ему все свое внимание. Это заряжало энергией, возможность не только учиться у такого влиятельного и осведомленного человека, как Альбус Дамблдор, но и разделить интеллектуальный вызов, поспорить о решениях, помериться умом и не быть осужденным за то, что чего-то не знаешь. К концу вечера, когда у него появилось несколько новых направлений для изучения Сглаза, все обычные разочарования и раздражения его жизни, казалось, не имели для него особого значения. Ни Мародеры, которым сошло с рук, что они отправили девочку в больничное крыло и причинили неудобства более чем сотне других, ни обида на отца и мать за то, что они никогда не заботились о нем настолько, чтобы сидеть с ним вот так, ни даже инстинктивный дискомфорт, который всегда возникал от ощущения, как его недоверие к Дамблдору ускользает сквозь пальцы, ни тем более то, что они так и не добрались до практики чар Патронуса. За два часа он узнал больше, чем за несколько месяцев; Дамблдор даже похвалил его за необычный подход к решению проблемы, связанной с использованием в заклинании лишь нескольких разделов теории Увеличивающих Чар; в эту неделю он сможет чаще видеться с Лили, ведь большинство его и ее друзей уехали из Хогвартса; и хоть раз кто-то другой отомстит Мародерам. Если бы только он мог забыть о том, что стоит за встречами с Дамблдором, вечер был бы идеальным. __________________________________________________ В четверг утром Лили навестила Ремуса в больничном крыле и, как и ожидала, обнаружила трех его друзей, столпившихся вокруг его кровати. Все они выглядели так, будто едва стояли на ногах, что показалось Лили немного странным, но она списала это на их беспокойство за Ремуса, а также на то, что они, вероятно, хотели быть под рукой в любой момент, а поскольку дни становились длиннее по мере того, как приближалась весна, то, вероятно, вечер наступал позже, а утро — раньше, чем несколько месяцев назад. — Как он? — тихо спросила она, шагнув к Джеймсу. Ремус, похоже, спал. — Нормально, учитывая все обстоятельства, — ответил Джеймс, в кои-то веки не проявляя особого интереса к тому, чтобы взъерошить волосы или сделать еще какие-нибудь странные вещи, которые обычно делал Джеймс. На самом деле, он выглядел грустным. — Он такой бледный. — Это ведь твой первый раз, не так ли? — спросил он, слегка повернув голову, чтобы посмотреть на нее, пока она придвигала стул. На другой стороне кровати Сириус, уложив голову на руки, лежал на матрасе и, казалось, почти спал, а Питер, положив локоть на колено Ремуса, смотрел на них сквозь полуприкрытые глаза. — Да, я не знала, когда именно это произойдет в прошлом месяце, и не хотела его спрашивать, — подтвердила она. Кроме того, последнее полнолуние наступило примерно через неделю после того, как Северус рассказал ей об инциденте с четырьмя гриффиндорцами, и это было слишком свежо в ее памяти, чтобы думать о чем-то еще, по крайней мере, до тех пор, пока она не заметила отсутствие Ремуса на уроке и не поняла, что она пропустила. — Сразу после этого он спит почти весь день, — тихо сказал Питер. — И мадам Помфри разрешает вам оставаться здесь все это время? — Нет, обычно мы приходим к нему утром и между уроками, если только это не выходные, — объяснил Джеймс, — но поскольку сейчас у нас каникулы и она знает, что проще позволить нам сделать как мы хотим, она разрешает нам оставаться, если мы ведем себя тихо. — Сначала она думала, что мы его расстроим, еще на втором курсе, но теперь она знает, что Ремус чувствует себя лучше, если мы будем здесь, когда он проснется, — добавил Питер. Лили кивнула и не спеша осмотрела Ремуса с его исполосованным лицом, мешками под глазами и бледностью кожи; он выглядел действительно ужасно, его лицо было сжато от боли, и она почувствовала, как в ней поднимается восхищение при мысли, что он проходит через это каждый месяц без жалоб и протестов, что он терпит месяц за месяцем то, что должно быть пыткой и ужасом, и каким-то образом все еще может оставаться добрым, самоотверженным человеком, каким она начинала его видеть. И подумать только, что Сириус Блэк рискнул таким человеком, как Ремус, ради какой-то глупой обиды, которая вообще не имела смысла ни для кого, кроме него самого и Джеймса. Она хотела возненавидеть их за это, хотела почти отчаянно, но тот факт, что они были здесь, выглядели так, будто не сомкнули глаз всю ночь, и, очевидно, разбили лагерь, чтобы оставаться рядом с ним, пока его не отпустят, не позволял ей этого сделать. Они были для него неважными друзьями, но они были друзьями, лучшими друзьями, и Лили молилась, чтобы они не предали его так снова. Ремус заслуживал лучшего. При всей ненависти и страхе, которые, как она узнала, ассоциировались с ликантропией в мире волшебников, при всей ужасающей, пугающей картине оборотней, которую они рисовали, Лили просто не могла приравнять это к своему другу, лежащему на больничной койке и пытающемуся восстановить силы после такого тяжелого испытания. Это по-настоящему заставило ее задуматься, чем мир волшебников лучше маггловского, если они хотят обращаться с магглорожденными так же, как американцы относились к чернокожим, а с оборотнями — как в Европе с прокаженными. В детстве ее очень волновали вопросы социальной справедливости; посмотрев по телевизору видеозапись речи Мартина Лютера Кинга-младшего в 1968 году после убийства, услышав его слова о свободе для негров, о его мечте о лучшем мире, она подумала, что если бы она была одной из этих больших американцев, то сделала бы все, чтобы помочь. В восемь лет она не могла понять и оценить все это в полной мере, но даже тогда это наполняло ее праведностью и давало цель. Это взывало к чему-то в самой ее глубине, что провозглашало всех людей равными, что никто не был по своей сути лучше других, и с возрастом она оценила все оттенки и сложности, скрывающиеся за этой истиной. Но потом открылся мир волшебников, и ее голова была забита множеством других вещей, так что даже когда она столкнулась с той же проблемой, что и чернокожие американцы, — проблемой, которая ставила ее на другую сторону, сторону тех, кого дискриминировали, — она не часто думала о ней. И все же, сидя здесь, у постели очередной жертвы такого мышления, к ней вернулись те прекрасные, полные смысла слова, услышанные ею так давно, и она прошептала: «У меня есть мечта». — О чем ты? — спросил Сириус, повернув голову в другую сторону, чтобы посмотреть на нее. — Речь, которую я слышала давным-давно, — ответила она. — О которой я забыла. И она не должна была, Мерлин, не должна была. Но теперь она вспомнила, и она знала, что собирается сделать в будущем, ради Ремуса, Северуса, Мэри, себя и всех других магглорожденных, чьи жизни были поставлены под угрозу этим ужасным волшебником, ради всех тех, кто был вынужден жить в ужасе, стыде и ненависти. — Как она звучит? — спросил Джеймс, и в его голосе прозвучала такая заинтересованность, что она не могла не улыбнуться ему, чувствуя, как наполняется новой решимостью из старого, старого источника внутри себя. — У меня есть мечта, — начала она, посмотрев на двух других мальчиков и обнаружив, что они тоже обратили на нее внимание, и слова вернулись как будто из давно забытого места, но они все еще были там, все еще согревали ее изнутри, — У меня есть мечта, что однажды эта нация восстанет и будет жить по словам: «Мы считаем самоочевидным, что все люди созданы равными». У меня есть мечта, что мои дети однажды будут жить в стране, где их будут судить не по цвету кожи, а по содержанию их характера. Она не могла вспомнить больше, хотя знала, что это не все, но эти две фразы остались с ней. Она взглянула на трех мальчиков и почувствовала, как ее щеки разгорелись от их странных взглядов, благоговейных и растерянных одновременно, так как до нее дошло, что они, вероятно, не понимают ее, если выросли в мире волшебников. — Слава всемогущему Богу, мы наконец-то свободны. Доктор Мартин Лютер Кинг-младший, — негромко произнес Ремус, и сердце Лили подпрыгнуло от его слабого, но уверенного голоса. Она даже не заметила, как он проснулся. — Я помню, как мы смотрели это с мамой после его убийства. — Я тоже, — подтвердила она. — Как ты, Ремус? — Принимая все во внимание, — ответил он, пожав плечами, — бывали месяцы и похуже. — Так кто этот парень, о котором ты говорила? — спросил Джеймс. — Он был американским активистом, который боролся за права черных в шестидесятые годы. Там черные были рабами даже дольше, чем здесь, — объяснила она, — их заставляли жить совершенно отдельно от белых, когда он боролся за их права. — Погоди, черные люди? В смысле, с темной кожей? — спросил Сириус, нахмурившись. — Они были рабами? — Ты не знаешь? В Британии существовали рабы до 1830-х годов! — Не в мире волшебников, — возразил Джеймс. — Для волшебников цвет кожи не имеет значения. — Нет, но кровь имеет, — тихо сказал Ремус. — Вот почему ты подумал об этом, не так ли? Потому что он боролся против угнетения чернокожих, а мы боремся с Сами-Знаете-Кем и его идеями угнетения магглорожденных. Лили кивнула. — И не только это, Ремус. Права всех разумных существ. И твои права тоже. Посмотри, на что пришлось пойти профессору Дамблдору, чтобы ты смог учиться в Хогвартсе, а сколько существует детей-волшебников с таким же недугом, не получивших такого шанса? И совершенно абсурдно думать, что раз ты опасен одну ночь из двадцати восьми, то ты всегда будешь кровожадным монстром! — Честно говоря, большинству оборотней нравится производить такое впечатление, — заметил Сириус. — Ты когда-нибудь слышала о Фенрире Грейбеке? — Нет, он оборотень? — Он — личный пес Волдегниля, и, если я правильно понял, он специально кусал людей, чтобы создать армию. Он и такие, как он, — причина, по которой жизнь Ремуса так тяжела. И делает он это по приказу Волдеморта, готов поспорить на что угодно. Мои родители считают, что Волдеморт — это лучшее, что когда-либо случалось с Волшебной Британией, — с отвращением сказал он, — что он революционер, который разгребет бардак, который магглолюбы вроде Дамблдора устроили в Волшебной Британии, и что он сделает нас снова великими. Но если бы вы слышали, как кузина Белла говорит о нем, у вас бы по коже побежали мурашки. Это чудовище, а не человек, если она не преувеличивает, а у меня, если честно, при всей ее одержимости им, нет сомнений что это не так. — Я буду бороться с ним, — твердо сказала Лили. — Как только я закончу Хогвартс, я найду способ бороться с ним, даже если для этого мне придется стать аврором. Если он такой — а я думаю, что он такой, — то нельзя позволить ему добиться успеха. Нельзя. — Вы знаете Клару Шенвик, семикурсницу Когтеврана, которая дружит со старостой? — спросил Питер. — Да, я разговаривал с ней несколько раз; она дружила с Алисой, когда они обе еще были здесь. — Я слышал, что она и еще несколько человек из ее курса являются своего рода глазами и ушами Дамблдора для тех в школе, кто захочет сражаться после того, как выберется отсюда, — пояснил он. — Возможно, у нее будет полезная информация для тебя. — Я подумаю над этим. Спасибо, Питер. Пухлый мальчик слегка покраснел и робко улыбнулся, на что Лили ответила гораздо более уверенной улыбкой. — Знаешь, мне почему-то кажется, что твой приятель не будет в восторге от этого решения, — сказал Джеймс с таким уродством в голосе, что Лили нахмурилась. Приятель? И тут до нее дошло. — Я не буду говорить с тобой о Северусе, — ответила она, скрестив руки на груди. — А почему бы и нет? В последний раз, когда я проверял, его группа надеялась попасть прямо под мантию Волдеморта. — Северус не такой. — Не такой? А я-то думал, что меня обманули, — с напускной скукой произнес он, и Лили стиснула зубы. Часть ее сознания понимала, что он по какой-то причине явно ждал драки и собирался затеять ее, как если бы это было последним, что он мог сделать — обычное поведение Блэка, но, видимо, такие вещи имеют тенденцию заражать друзей — однако она не могла не заглотить наживку (и, несомненно, он тоже это понимал). — Это потому, что ты не знаешь его так, как я. — Ты думаешь, что знаешь его, — вмешался Сириус. — Есть щепотка различия. И Джеймс прав; я бы хотел услышать твое оправдание тому, что ты дружишь с кем-то, кто в корне против того, что делает тебя тем, кто ты есть, Эванс. — Северус — жертва. — Я… Прости, я, наверное, ослышался. Сопливус — жертва? Эванс, ты либо совсем слепая, либо твое определение жертвы нуждается в исправлении. Ремус — жертва оборотня, поехавшего настолько, чтобы напасть на четырехлетнего ребенка-… — Не впутывай меня в это, Бродяга, — вмешался Ремус, хотя Сириус не обратил на него внимания. — Сопливус Снейп не жертва! Он такой же кровожадный, как и все его приятели, и я не знаю, что с тобой, если ты считаешь иначе. — Ну, он однозначно ваша жертва, — огрызнулась она, вскакивая на ноги и сжимая кулаки по бокам. — Как и Ремус тоже, хотя, возможно, это не укладывается в твоем маленьком ограниченном мозгу. Хочешь знать, как он может быть жертвой? Он жертва обстоятельств, плохой домашней жизни и еще худшего окружения. — Сириус — жертва всего этого, — холодно ответил Поттер. — Его мать считает Темные проклятия подходящим наказанием за одну только мысль, отличную от ее, его отец достаточно манипулирующий, чтобы превратить его жизнь в ад, а его единственный брат ждет не дождется, когда от него отрекутся, чтобы он мог стать наследником Блэков. Но, в отличие от Сопливуса, Сириус не собирается присоединяться к монстру, стремящемуся подчинить себе треть населения нашей страны. Вы думаете, мы просто продукт нашего окружения ? Я думаю, что мы — продукт нашего выбора, Лили, и выбор Снейпа вполне очевиден. Он не правильный. — Ребята… — воскликнул Ремус, но Лили не обратила на него внимания. — И это говорит тот, кто выбирает нападать на людей ради своей личной мести и развлечения, — резко ответила она. — Прежде чем судить других, Поттер, тебе лучше обратить внимание на собственное поведение, иначе может оказаться, что ты чертов лицемер. — Уж кто бы говорил, — воскликнул Сириус. — Нет, погоди, моя ошибка; если ты сначала заявляешь, что будешь бороться за права магглорожденных, а после разворачиваешься и защищаешь Сопливуса за то, что он попирает эти права, это делает тебя апологистом, не так ли? — А мне нужно равняться на тебя, да? Что ты такого хорошего сделал, Блэк? Ах да, тебя определили в Гриффиндор, как будто это самое большое достижение в мире. Неважно, что ты готов подвергнуть опасности своего лучшего друга, чтобы поквитаться с тем, кто чаще всего вообще ничерта тебе не сделал! — То, что сделал я, было всего лишь шалостью, которая немного вышла из-под контроля; то, что делает он, — это поддерживает убийц и монстров, а ты его оправдываешь! — Я пытаюсь удержать Северуса от присоединения к этим убийцам и монстрам, потому что больше у него никого нет! Ты когда-нибудь задумывался, чтобы сделать это для своего брата? Или все, что ты видишь в Регулусе, это его змеиный герб? Но, конечно, Сириус Блэк — жертва обстоятельств, не так ли, поэтому ему можно думать только о себе! Неважно, что родители забивают голову его младшему брату, единственному брату, злобным фанатизмом и ненавистью! Нет, он — жертва обстоятельств, потому что посмел бросить вызов ожиданиям семьи и попасть в Гриффиндор, а его брат — абсолютно не жертва тех же обстоятельств, потому что его способ справиться с ситуацией эффективнее твоего. — Ты ничего не знаешь о моем брате, Эванс, так что захлопни свою варежку! — А ты ничего не знаешь о моем лучшем друге, Блэк! Но ты не оказываешь мне такой же любезности, не так ли? — Прекратите! — голос Ремуса эхом отдавался на краю сознания, но она была слишком взбешена, чтобы заметить. — И как ты пытаешься удержать Сопливуса от присоединения к Пожирателям смерти? — с насмешкой спросил Поттер. — Находя ничтожные оправдания его действиям? Притворяясь, что он проснется и передумает, потому что ты этого хочешь? Он хоть раз давал тебе понять, что еще не принял решение? — По крайней мере, я пытаюсь! Вы делаете только хуже! — она почти выкрикнула это, чувствуя, как в уголках глаз собираются слезы разочарования. — А вы не задумывались, что ваши нападки убеждают его, что другая сторона лучше? Будете ли ты вы довольны, если он докажет, что вы не ошиблись? Вы хоть на секунду задумывались, что это отчасти ваша вина, когда вы так ужасно обращаетесь с ним и издеваетесь, так же, как слизеринцы издеваются над нами, магглорожденными? Вы гордитесь тем, что отстаиваете правоту, равные права, Свет, но ведь все это выборочно, не так ли? Равенство, но только для тех, кто вам нравится, а те, кто вам не нравится, например мой лучший друг, могут идти к черту! — И когда это б… — Хватит! Чары тишины легли на них, как тяжелое одеяло, и в наступившей тишине Лили почувствовала, что в ушах у нее звенит, а в груди закладывает. Заклинание наложила мадам Помфри, хотя, судя по тяжести магии вокруг них, она это сделала на секунду позже Питера. — Вы не будете обсуждать свои личные конфликты в моем больничном крыле! — воскликнула она, окинув всех взглядом. — Это место отдыха и восстановления, и вы все заявили, что пришли сюда, чтобы утешить больного друга! Но именно он безрезультатно пытался заставить вас прекратить ссору! Один из вас — староста! Такое поведение недопустимо! Пристыженная и все еще злая, Лили кивнула головой, глянув извиняюще на Ремуса, который с измученным видом смотрел на них всех. Поттер и Блэк выглядели в основном раздосадованными тем, что с ними так обошлась матрона Хогвартса, а Питер, казалось, не знал, что с собой делать. — Если вы хотите продолжить этот спор, — продолжила мадам Помфри, — то сделаете это снаружи. Это понятно? Она сняла оба заглушающих заклинания и скрестила руки на груди, ожидая их ответов. Лили не теряла времени даром. — Думайте, что хотите, вы оба; я знаю, что поступаю правильно. — Ну, раз уж ты знаешь! — ответил Блэк насмешливо, в то время как Поттер, казалось, был больше заинтересован в продолжении спора. — Лили, ты ведешь себя неразум… — Не смей мне этого говорить, — зашипела она на него, ее шея горела от укоризненного взгляда мадам Помфри. — Я больше не буду обсуждать это с тобой. Ремус, поправляйся скорее. И только когда она вышла во двор и свежий шотландский воздух наполнил ее легкие, она поняла, что ее трясет. Потому что она не собиралась даже думать об их словах и обвинениях, не собиралась доставлять им удовольствие грубить ей, не тогда, когда их действия были столь же плохи, а они вообще не хотели это рассматривать, не говоря уже о том, чтобы признать. Поттер, Блэк и их группа могли оставить свои предвзятые мнения при себе, как и Мэри, Клотильда и Беттина, если уж на то пошло. Именно она дружила с Северусом с девяти лет, и именно она знала его, а не они, и как они смеют утверждать, что она не знает, что делает? И, если уж на то пошло, они могли забрать эти мнения и засунуть их себе в задницу. Северус был ее другом, и она собиралась заставить его образумиться, а когда ей это удастся, она будет злорадствовать, наблюдая за тем, как они глотают свои слова и сомнения. __________________________________________________ — Итак, теперь здесь будет порядок? — потребовала мадам Помфри, как только за Лили закрылась дверь больничного крыла. Джеймс кивнул головой и опустился на стул, с которого спрыгнул во время спора, а Сириус последовал его примеру, так что в конце концов медведьма Хогвартса, похоже, была достаточно удовлетворена, что никаких беспорядков больше не будет. Когда она оставила их наедине, Ремус закрыл глаза и потер лоб, чтобы унять головную боль: она нарастала с тех пор, как он пришел в себя утром, и передышка, которую он получил во время сна, была полностью перечеркнута их криками. — Зачем ты ее так провоцируешь? — спросил он Джеймса. — Ты же знаешь, как она реагирует, когда кто-то унижает Снейпа. — Потому что она в нем ошибается и отказывается это видеть, — ответил Джеймс. — Ты знаешь, что я прав; совершенно нелогично, что она рассуждает о социальной справедливости, когда она лучший друг того, кто, видимо, похож на рабовладельца в аналогии с американскими неграми. — Я должен буду как-нибудь усадить вас троих и объяснить вам некоторые маггловские вопросы, — пробормотал Ремус. — Снейп очень далек от рабовладельца; они были богатыми и знатными. Он был бы скорее членом Ку-клукс-кла… — Да какая разница? — Сириус прервал его. — У нас есть свои проблемы, которые мы должны решать здесь, в магическом мире, Лунатик. Если она хочет врать себе и притворяться, что она великая спасительница Сопливуса, то и пусть. — Так нельзя, — не согласился Джеймс. — Он только причинит ей боль, а я не хочу, чтобы это случилось. Она заслуживает лучшего. — И твоя последняя попытка донести до нее эту мысль прошла просто великолепно. — Ну, если бы ты не вмешался… — Все закончилось бы так же, — закончил за него Сириус. — Мы говорим об Эванс. Она слишком упряма, а теперь, когда Сопливус каким-то образом убедил ее, что мы — его мучители или еще какая-нибудь хрень, ты потерял все рычаги воздействия, которые действительно имел. Она не станет тебя слушать, даже если ты ей скажешь, что небо голубое, просто назло! Ремус вздохнул, желая, чтобы они прекратили. У него слишком сильно болела голова, не говоря уже о том, что, хотя их слова были абсолютно верны в отношении иррационального поведения Снейпа и Лили на этом фронте, они поступали точно так же, полностью игнорируя ее доводы, только потому что они их злили. Ведь, хотя они могли этого и не услышать, но Ремус услышал — в словах Лили, что они не помогают ей с их нападками на сального слизеринского мальчишку, была доля правды. С каждым годом вражда между ними росла, и чем больше она росла, тем больше Лили оказывалась в центре событий, потому что дружила с ними со всеми (ну, ее дружба с Джеймсом и Сириусом была спорной, но Ремус правда верил, что она заботится о нем, по крайней мере немного — он не думал, что она пришла бы к нему в гости, если бы это было не так, и эта мысль в хорошем смысле было почти болезненной — и он знал, что Снейп презирал его так же, как и остальных, хотя Ремус старался держаться подальше от самых прямых конфликтов с тех пор, как стал старостой). Если она действительно пыталась удержать Снейпа от перехода на сторону Тьмы, то Джеймс и Сириус только мешали ее усилиям. Только Ремус был согласен со своими друзьями в том, что Снейпу, скорее всего, уже не помочь, а если и помочь, то он, скорее всего, слишком горд и упрям, чтобы признать это, что в конечном итоге было примерно то же самое. — Ты ведь знаешь, что не сможешь переубедить ее, указывая на то, что она делает неправильно, не так ли, Сохатый? — спросил Ремус своего друга. — Конечно, я не эксперт в женских чувствах, но нравится тебе это или нет, Снейп правда ее друг. Ты бы позволил кому-нибудь словесно нападать на меня? Джеймс скорчил гримасу, опустив голову на матрас у бедра Ремуса. — Нет, не позволил. Но это другое дело, потому что ты правда хороший человек, а он — нет. Но я не знаю, как заставить ее увидеть это. — Ну, ссоры до сих пор не принесли тебе никакой пользы, — заметил Питер. — Может, попробуешь просто поговорить с ней? — Как будто она готова говорить с ним об этом сейчас, после всего этого, — фыркнул Сириус. — Ты только что обосрался, в попытке забраться к ней в трусики, Сохатый. — Огромное спасибо, Бродяга, за эту наглядную иллюстрацию, — сказал Джеймс с выражением глубокого отвращения на лице. Ремус согласился: дерьмо и женские трусики не должны фигурировать в одном предложении. — Слушайте, я думаю, что вы, ребята, валитесь с ног от усталости, и не похоже, что я смогу долго держать глаза открытыми, — сказал он, широко зевнув. Это также помогло им понять, насколько они сами устали, потому что на то, чтобы заразить их зевками, ушло не больше секунды или двух. — Может, отложим это на другой день? — Да, давайте, — согласился Питер. — Я измотан. Двое других были вынуждены согласиться с ним, так как Джеймс, казалось, с трудом поднимал голову с матраса, а Сириус обмяк в своем кресле почти до самой земли. — Увеличим кровать? — предложил пёс-анимаг. — Мы уже много лет не устраивали ночевки. — О чем ты? Мы спим вместе каждую ночь, — пробормотал Джеймс. — Мы живем в одной комнате. — Да, но на разных кроватях. Погнали, будет весело! — Будешь пинаться, я тебя столкну, — предупредил его Ремус, когда Джеймс, наконец, пришел в себя и достал свою палочку, чтобы трансфигурировать спальное место под Ремусом так, чтобы на нем могли уместиться все четверо, не испытывая при этом ни малейшего дискомфорта. Сириус забрался на кровать и улегся так, что оказался на боку лицом к Ремусу почти маниакально ухмыляясь. Из них четверых он был хуже всех, когда не высыпался — Питер обычно дремал днем, Джеймс часто становился раздражительным, а Ремус был вялым (и наиболее сосредоточенным из всех, учитывая, сколько практики у него было); Сириус, напротив, становился гиперактивным до такой степени, что Ремус не думал, что кто-то сможет его терпеть, не говоря уже о них троих. Так случился единственный раз, который Ремус помнил, когда Сириус и Джеймс поссорились. Кроме того, он становмлся склонен к довольно безумным идеям. Ремус даже не пытался представить, что подумает мадам Помфри, увидев их спящими, как сардины, на огромной кровати, но он точно знал, что Сириус, будь он в здравом уме, никогда бы не предложил ничего столь не мужественного. Но с другой стороны, почему бы блин и нет? Это было похоже на кемпинг, а Ремус всегда хотел попробовать; всегда мечтал побывать в палатке волшебников, но это было не по карману его семье. Он мог притвориться, что хоть раз в жизни оказался в лесу не из-за своего пушистого компаньона. Джеймс забрался с другой стороны от Ремуса, по пути скинув ботинки, и Питер в итоге растянулся на спине у их ног, где для него было достаточно места. — Если бы я только мог повернуться, это было бы идеально, — сказал Сириус, распушив подушку одной рукой, пока Джеймс копался в кармане в поисках своего снитча, который он стащил неизвестно откуда; его жужжание на всё общежитие странным образом успокаивало Ремуса, помогая ему легче засыпать, как и сейчас, когда мяч проносился на маленьких золотых крыльях вокруг их голов. — Увы, если бы не эти дурацкие правила Министерства о регистрации. — Я думаю, — сказал их бесстрашный лидер, зевая, когда Сириус перегнулся через Ремуса, чтобы снять с его носа очки, и, вытянувшись, положил их на тумбочку, — что мы и так очень хорошая команда. — Так и есть, — согласился Питер откуда-то с юга, где заканчивалась размытая линия зрения Ремуса. — Это точно. Большинство из них уснули, не дождавшись ответа Сириуса, и когда мадам Помфри начала свой обычный обход в середине дня, она обнаружила четырех измученных подростков, спящих на одной огромной кровати, четырех маленьких мальчиков, которые упрямо не желали прекращать свои детские игры, даже когда зов сна стал слишком сильным, чтобы сопротивляться.