Отражаясь в аметрине

Погожим осенним днем в замке всегда много хлопот. Обычная суета: приготовление провизии, уход за животными, контроль слуг. В замке нет даже гостей — все заботы вхолостую, только для поддержания заведенного быта. В замке нет гостей, нет хозяина… Только молодой управляющий. Только юный узник. Вэй не спускался к нему. Вообще-то они ровесники. Но насколько он помнил, Зиан всегда отличался изяществом телосложения, а насколько успел заметить — после нескольких суток следственных действий преступник и вовсе кажется хрупким подростком. Преступник, предатель, убийца. Не стоило думать о нем, как о бывшем соученике. Фэнь ведь всё объяснил. Да и так, в общем-то, было ясно! Этот человек своими действиями намеревался погубить всё то, что с таким трудом выстроил, выстрадал бывший хозяин замка, нынешний Глава Стражи, раз и навсегда спаситель, господин Фэнь. Этот человек своими руками отнял чужую жизнь. Фэню удалось назначить в орденскую Стражу своих людей. Но что-то пошло не так: один за другим стражников выкашивали болезни, двое-трое и вовсе подали в отставку. А теперь этот Зиан — набросился на блюстителя порядка с ножом прямо при исполнении служебного долга, при патрулировании. В парке. Просто перерезал горло, выскочив из-за кустов. На что он рассчитывал? Что за вызывающая жестокость? Нет, это не могут быть личные счеты: новые стражники появились в Обители не больше года назад. Да и Зиан был не из тех, кто поддерживает близкие связи. Вряд ли он стал бы вступаться за кого-то, даже если бы патрульный вдруг позволил себе лишнего. Впрочем… Вэй встряхнул головой, прогоняя наваждения прошлого. Нет, теперь это невозможно! Люди Фэня не стали бы вести себя так же, как обычная стража! Просто Вэю не повезло столкнуться в свое время с одним из таких… Но ведь именно ради того, чтобы всего этого больше не происходило, Фэнь и прошел через все испытания! Чтобы не было домогательств, ложных доносов, жестокого обращения при задержании. И дознании. Жестокого обращения… Вэй не спускался в подвал. Прощаясь, Фэнь поучал: — Нашему гостю нужно время подумать. Я вернусь через пару дней, поэтому думать придется быстро. Надо помочь ускориться. Никакой еды и воды. Никаких лекарей, Вэй! — усмехнулся, но тут же сжал зубы и отвел глаза, добавил тише: — Не развязывать. Никого не впускать. Наши мастера могут пока отдохнуть. С этим случаем я разберусь сам. — Но что если… он не дотянет? — голос дрогнул, но вопрос прозвучал. Позабавил Фэня: — Дотянет! Ладно, пусть кто-нибудь заходит проверять. Помнится, в застенках Обители нас проверяли по четыре раза за час. Мы будем милосерднее — достаточно четырех в день. И Вэй назначил слугу, расписание. Слушал отчеты — всё ещё дышит, иногда смотрит, почти не пытается говорить. Но часто пытается улыбаться. Совсем без пищи, даже без полноценного сна. Узник прикован к стене, лечь не может. Руки… Как же, должно быть, затекли у него руки! Вэй ведь помнит. Вэй не спускался — боялся вспомнить слишком отчетливо. Но не прошло и полных суток с момента отъезда Фэня, а Вэй больше не мог этого выносить. Знать, что под одной крышей с тобой на последнем издыхании находится живое существо, а ты мог бы, хотя и не имеешь права, умерить его страдания. Знать, как колючей беспомощностью отдается онемение конечностей, как сводит судорогой ноги, как ноет затекшая шея. Знать, каково это, когда душу готов продать за глоток воды… Вэй не имел права помочь. Но больше не мог оставаться в стороне. Обязан был видеть лично.        В разбитом теле не сохранишь целостное сознание. Хорошо, что целостным оно и не было отродясь. Покрытой липкой пленкой кожей не так ярко воспринимается сырость подвала. Липкость не от крови — всё красное давно превратилось в бурое. Просто грязные пятна. Просто грязь. Как тут уберечь ясность рассудка? Сон путается с явью. Маменька, папенька. Родные серые стены. Там, в принципе, было похоже… До того как сырость камер выжгло пламя пожара. Очистило и согрело. Такое зрелище достаточно увидеть лишь однажды. От такого зрелища — не жалко ослепнуть на один глаз. Теперь желтенький. Цитриновый. Потом узнал название. Один любитель полудрагоценных камней и брошенных котиков говорил, что так даже красивее. Теплые воспоминания прогоняет назойливый лязг ключей. Вскинуть голову, не просыпаясь до конца. Усмехнуться — всегда стоит попробовать, остались ли на это силы. Даже если усилие окажется последним. Следование рефлексам вместо стойкости убеждений. Основной рефлекс — поступать наперекор. И смотреть в глаза. Взгляд видимый, раздражающий, может быть, устрашающий. Взгляд безумца? Все вы, кажется, считаете так. Взгляд невидящий — со сна всё плывет перед глазами. Да и ты подходишь с левой стороны, там только свет и тени — цитрин. Ну же, покажись аметисту! — Господин… Разговоры? Какая честь! Стоит постараться и немного повернуть голову. Рассмотреть стройную фигурку в форменных строгих одеждах. Ленту на лбу. Гладкие черные волосы в аккуратном каре. Прическа-подражатель. Как не узнать! — Господин Вэй! Рад видеть, — улыбка почти без усилий, а невнятица звуков бойко складывается в иронию — тоже рефлекс: — А может, не стоит так уж официально? Положение не располагает к излишней вежливости, не находишь? А вот способность к речи оказалась переоценена. Бывает. Во рту пересохло. Горло болит. Трещины на губах щиплют. Но ты всё расслышал. Подходишь ближе. Взгляд серых глаз сочувственно-встревоженный. — Зиан… Я… — Тонкие пальцы машинально поправляют короткие пряди у лица. — Вот. Тонкие пальцы переместились к поясу и отстегнули флягу. Вода? Вот так просто? Мальчик, а с тобой можно легко поладить! Подносишь горлышко к пересохшим губам. Руки скованы — обслуживаешь собственноручно. Пока прохладное вожделение смачивает пылающую пустыню, говоришь с нарочитым спокойствием: — Тебя не велено было навещать. Господин Фэнь считает, что это заставит тебя образумиться и не молчать на допросах. Он скоро приедет, и я… — Подбираешь оправдания, будто нашкодивший ученик: — Пришел сказать, что молчание совершенно бессмысленно. Ведь все знают, все видели, что ты совершил. Просто признайся. Так всем будет проще… Ещё пару глотков. А ты пока говори, говори. Не бойся, ты не услышишь возражений. Кому всем? А что не бессмысленно? А что совершаете вы?.. Губы отрываются от опустевшей фляги. Кажется, от облегчения кружится голова. И дышать будто стало легче. Губы улыбаются и тихо облекают ощущения в слова: — Спасибо, Вэй.        Он всегда улыбается — то безумно, то болезненно, то издевательски. А сейчас — искренность улыбки на изможденном лице пробирает до костей. Так почему?.. — Зиан, зачем? Ты действительно сговорился с врагами Обители? И как у тебя рука поднялась… убить человека? — Вэй не скрывает растерянности. После увиденного — отсыревшие стены с плесенью по углам, избитый узник со светящимся взглядом покрасневших глаз — так и не смог собраться. И запах нечистот бьет в нос… Неловко. Жалко. А Зиан только шире ухмыляется, так что из трещинок на губах снова сочится кровь: — Зачем тебе думать о плохом, Вэй? Неурядицы в Обители не должны нарушать твой покой. Давно всё нарушено… И Вэй тоже уже нарушил всё, что мог! Теперь от души пытается вразумить: — Всё, что происходит в Обители, касается и меня. Хотя бы потому, что я служу Главе Стражи. Неужели ты ещё не понял, что не нужно раздражать господина Фэня? Он ведь не оставит этого просто так. И чем быстрее, тем… — Чем быстрей, тем проще! — подхватывает Зиан. — Конечно. Все так хотят простоты и покоя! Смех переходит в сухой кашель. Хрупкое тело сотрясается, звякают кандалы. Руки заведены за голову — Зиан не мог бы прикрыться. Только что улыбающееся лицо искажает неожиданное неудобство, режущая боль. Как помочь? Почему Вэй хочет помочь? Почему постоянно забывает, что перед ним убийца? Он заслужил… — Зиан… Может, я мог бы… Вэй прерывается, не может договорить. Да и что сказать — не знает. Ведь он не имеет права… — Глава Стражи ничего не узнает, Вэй, — чуть отдышавшись, Зиан снова смотрит в упор. Два цвета глаз сбивают с толку, словно душу отделяют от тела. Смех благоразумно сдержан, но заговорщицкая улыбка, как медовый укус: — Если хочешь что-то сделать, это останется нашей маленькой тайной. Этот узник умеет хранить секреты. Фиолетовый глаз подмигивает. Вэй давно заметил, что правый глаз более… живой. Хотя и такой же «ненастоящий». Не как у людей. Конечно, верить преступнику было бы глупо. Но сама мысль, что его пытаются провести так нелепо и будто бы защитить от собственного начальника, смешит и возмущает! Позволяет разрешить сомнения. — Меня не нужно защищать от Фэня! — усмехается Вэй, нашаривая подвешенные на поясе ключи. — Это Обитель должно защитить от таких, как ты. Просто… неохота смотреть, как ты тут… Вэй так и не научился говорить грубости. Хотел намекнуть на запах, но тут же устыдился. Вспомнил, что причина, по которой узник не отличается чистоплотностью, вовсе не в нем самом. Чтобы открыть замок, нужно прикасаться к запястьям. Холодные. Тонкие. Должно быть, сейчас они совершенно бесчувственны, но скоро их пронзят тысячи игл. Прощальный привет онемения… Вэй старается действовать аккуратно. — Защита — это благородно, — Зиан отвлекается на разговоры. Зиан говорит что ни попадя: — Защиту легко перепутать с нападением. Никогда не понятно, кто начал первым. — Ты убил человека. Тебя поймали. Ты не раскрываешь ни мотивов, ни имени нанимателя. Что тут непонятного? — ворчит Вэй в ответ, а сам смотрит, как Зиан медленно опускает руки и принимается растирать кисти, освобожденные от оков. По нему и не скажешь, что сейчас их охватывает пожар. Но Вэй помнит. Вэй слышит наглый вопрос: — Кто убит? — Стражник, — он немного опешил, округлил глаза и отвечает подробно: — Патрульный при исполнении. — А чем занимается стража, Вэй? Помнится, и у тебя был сосед стражник. Ты должен знать. Вэй вспыхивает. Помнит. И понятно, что Зиан тоже знает. Знает, в чем его обвиняли. Знает, что должны были навечно сослать. Видел и публичное наказание… Понимает же, что после всего случившегося спас Вэя именно Фэнь! И как он должен быть благодарен. — Это другое. Совсем другие стражники. Теперь они служат новому порядку. Теперь там не может быть места… — Ну откуда ты знаешь, Вэй? — Зиан улыбается. Уже может аккуратно пошевелить пальцами. Может снова ранить в уязвимую брешь: — С чего ты взял, что люди, облеченные властью, вдруг внезапно станут лапочками, как только перейдут на сторону добра? — Пожимает плечами, разминая затекшую шею: — Хотя возможно, неуставных отношений в Обители действительно стало меньше. Но на своем рабочем месте они не изменяют привычкам, поверь! — Это другие стражники. Это люди Фэня, — Вэй стоит на своем. Он уверен в том, о чем говорит. Он почти забыл ту ночь, когда люди Фэня спасли его. И как они поступили с сопровождающей его стражей сами… — Это люди с оружием. Их писанный долг — устрашать и наказывать. Чем они и занимаются со всем служебным рвением, — снова улыбка. Сочувственная какая-то… ласковая. Вкрадчивый взгляд снизу вверх: — Ты вот по сути своей не надзиратель, тебе не понять. — Не понять, — покачивание головой подтверждает, отрицая. — Поэтому и не могу оставить тебя так… Зато понятно, что ты просто перекладываешь вину. Обвиняешь убитого в непротребствах. Это отвратительно, Зиан! — Согласен. Не слишком приятно, — пожатие плеч, и упавшие седые пряди ненадолго скрывают лицо, а после Зиан смущенно просит: — А ты не мог бы организовать побольше воды? Хотя бы немного обмыться. Вэй чувствует, как краснеет. Злится на себя. Как же легко сбить его с толку! Но он ведь и так собирался… Всё равно нарушение приказа уже не скрыть. — Хорошо, — кивает сосредоточенно. — Тебе принесут таз для умывания и новую одежду. И наверное, нужна ещё какая-нибудь мазь от воспалений… — На этой шкуре всё заживает, как на собаке, — смеется двухцветный взгляд. — А когда-то называли котиком, представляешь? Выходит, зря. Котик смог бы поймать мышку, чтобы перекусить. Намек понят — так и быть, придется выдать Зиану еды. И Вэю совершенно не интересно, кто звал его котиком! Вэй опять не ожидал услышать вдруг изменившийся, посерьезневший тон: — Спасибо за человечность, Вэй. Словами благодарности раньше его не баловали. Благодарность привычно испытывать, но совершенно непонятно, как принимать! Вэй пожимает плечами и уходит прочь. От странного мертвенно-оживленного взгляда, от жалкого и раздражающего узника, от сложных вопросов и тяжелых тем. Но на душе будто стало чуточку легче. А значит, пока всё правильно.

♠♠♠

Опыты с охлаждением прошли успешно. Правильно фиксировалось время. Точно и неумолимо достигались указанные температуры. По крайней мере, так выглядело со стороны. За медбратом всё ещё наблюдают старшие лекари, зато хотя бы перестали делать всё самостоятельно. Ну, им наверное даже интересно, как он справляется, а так обычно за уши не оттащишь от любимых дел. Так же, как эту пушистую бестию сложно оторвать от покушения на безвинно растущий в горшочке комнатный цветок. Кот ничего не желает знать о том, что сосуществовать можно мирно. Азарт и любопытство подталкивают его разъяснить зеленое недоразумение до конца. Хрустит сочно, переполох вызывает мгновенно. Столько внимания — и всё ему. Заслужил. Медбрат сейчас в своей спальне. Долгий день давно перевалил за середину. Вечером опытов обычно не назначают. Только контрольный обход. Оторвав нарушителя от недозволенного занятия, усаживает серо-полосатое тельце себе на колени. Гладит шелковистую шкурку, успокаивая и прощая. Бестолковое существо не может устоять перед искушением. Хозяин комнаты сам виноват — неудержим в стремлении окружать себя жизнью. Растения, животные. И ещё кое-кто лишний живой. Те, правда, не в комнате. В более укромных местах. В темном замке таких мест с избытком. Вздохнуть, потянуться, позволить любимцу спрыгнуть с колен. Кошачьей ораве пора на охоту. Медбрат скоро должен начать обход. Должностные обязанности… Двойной какой-то термин. В его случае — и смысл двойной. Снова проверить ключи. Жест выверен до автоматизма, но каждый раз забываешь — проверил ли? Запахнуть поплотнее халат. Жесткая ткань не греет, а в темном замке сырость вместо воздуха. Цвет одежд давно не белоснежен, но кровавых пятен нет — для грязной работы выдают специальный служебный наряд. Шаркающая походка — продолжать верить, что во всем виноваты удобные тапочки. А вовсе не возраст. И тем более не опыт с другой стороны. Медбрат не всегда был медбратом. Сюда он попал совсем в другом качестве. Не стоит лишний раз вспоминать. А пора уже выпроводить кошек, запереть скрипучую дверь и, вдыхая пыльную ветхость, направиться по длинному коридору. В отсек с палатами. Пациент, правда, как обычно, один. Кажется, не узнал до сих пор медбрата. Оно и к лучшему. Он и сам себя редко теперь узнает. Слишком много прожито жизней, все не упомнишь! Коридор без окон — темноту разбавляет мельтешение факельных ламп. Но медбрат на память знает все повороты и на ощупь откроет нужную дверь. Снова скрип. Как и ветхость и сырость, звуки старости — неотъемлемая часть атмосферы. Её можно было бы назвать незабываемой и неповторимой. Да только медбрат знает, что особо некому её вспоминать. По крайней мере, чтобы рассказать другим. И известно ведь, что, по привычке, это место до сих пор именуется во множественном числе. Отдаленные обители. Те, что уничтожены пожаром, были похожи. В прошлой жизни ему рассказывали. В этой жизни — он осматривает пациента. В этот раз тот не встретил испуганным взглядом внимательных глаз. Спит. В палате нет кровати. Излишне. Ведь полы мягкие, как и стены. На подопечном нет оков — он всё-таки пациент, а не узник. Точнее, конечно, подопытный. Но в темном замке принята максимальная мягкость фраз. Чем жестче действия, тем мягче фразы — так соблюдается необходимый баланс. Так вот, пациент. Он спит, но под веками тревожно дрожат глазные яблоки. Без сознания, но активно борется с чем-то. За что-то? За жизнь. Во снах приходит самое главное. Так говорят. Медбрат, к счастью, совсем не помнит свои сны. Вряд ли они многообразней яви. Но принесет ли он несчастному облегчение, если разбудит? Сюда. Кошмар — ненастоящий. После пробуждения — он всё равно окажется тут. Наяву, во плоти. Ох, ну по крайней мере, сейчас ему ничего не угрожает! Прикосновение к плечу. Равнодушно-утешающий тон, только чтоб разбудить: — Не тревожьтесь вы так! Завтра опытов не будет. Вам надо набраться сил. И спящий замирает. Не открывая глаз — на глазах — изменяет свое состояние. Теперь видно, отчетливо ясно, что он отчаянно не желает их открывать. Проснулся. Да, медбрат его помнит. В их возрасте люди не так уж сильно меняются и за десяток лет. Но, конечно, не в том случае, если проведен этот десяток был в обителях. Потому не слишком беспокоится, что узник может узнать. — Когда это кончится, — вопрос не звучит как вопрос, и глаза всё ещё не открыты. А медбрат пожимает плечами. Невидимый жест в ответ на бессмыслицу слов. — Спешить некуда. Можете смело рассчитывать на пару месяцев, а пока не прошло и недели. Но спешу вас заверить, в будущем опыты будут не так часты. Возможности организма нужно исследовать, пока он в максимальном здравии. Дальше вас будут беречь. Так тут заведено. Так заведено. Обычай, порядок. Устав. В Обители, в Главном Архиве которой когда-то служил нынешний пациент, раньше тоже господствовали своеобразные порядки. Со своим уставом в чужую обитель не суйся… Да, Чжоу в свое время также способствовал тому, чтобы провинившиеся из главной Обители постепенно перемещались сюда, в отдаленные. Исправительные. На «вечное поселение». Теперь имеет шанс удостовериться, насколько долго тянется эта «вечность». Но медбрат, конечно же, не держит зла на этого пожилого, осунувшегося, почти сломленного человека. Наоборот. Только демонстрировать этого не намерен. А всё же надеется, что ощутить последствия своих действий на собственной шкуре пойдет на пользу его осознанности. И поспособствует очищению совести. Впрочем, пациент, кажется, совсем не оценил доходчивых разъяснений. Только, проснувшись окончательно, сел, обхватил голову руками и принялся раскачиваться: — За что?.. — и без того едва слышное бормотание заглушается ветхой одеждой и безнадежностью. — Я всегда был верным служителем… Это всё какое-то недоразумение… Нет, — вдруг взгляд вскидывается, блуждает болотным огнем: — Это всё новая власть! Они пришли и обещали истинный гуманизм. И что в итоге? При старом Цензоре я хотя бы знал, что делать, чтобы сюда не попасть… И черноволосая голова снова склоняется к коленям, прикрывается дрожащими пальцами. Пока десять, все целы… Медбрат не завидует. Ему всегда чем-то нравилось число семь. Отвлекается на ерунду. Чтобы не думать, что служитель Архива прекрасно знал, куда и на что отправляются заключенные. Чтобы не сокрушаться, что став узником, он вовсе не стал ближе к осознанию своей вины. Кто он такой, чтоб судить?.. Всю жизнь — прежнюю жизнь — не знал, не думал, не интересовался. Не стоит требовать иного от других. — Ну, такой вот круговорот справедливости, — улыбается безразлично, завершая визит. Пациент, очевидно, в порядке, раз силы на возмущение есть: — Справедливость?! — опять сверлит покрасневшими глазами под заплывшими веками. Усталый, потерянный, пожилой человек…. Нет. Жалость тоже необходимо давить. И вообще при чем тут возраст? Чжоу даже немного младше. А медбрат вовсе не намерен считать себя стариком в свои пятьдесят два! Подавить сочувствие помогают резкие, брызжущие слюной фразы: — Это мне такое воздаяние за то, что я жизнь положил на соблюдение Устава? Сначала Орден свихнулся на праведности, потом нам объяснили, что гуманизм заключался в другом. А теперь я ещё и виноват, что пытался разобраться и выжить в этом всем!.. Нет. Никакой справедливости в том, что здесь происходит, не может быть! Медбрат оборачивается от двери — собирался уйти, не дослушивая, — но непроизвольная печальная улыбка размыкает уста: — А вот это уже ближе к истине, друг мой! В самом деле, что вы всё о себе да о себе. В вашем положении не лишним будет попытаться мыслить шире. Терять нечего. Пациентам-узникам не положены лампы — в обителях с пожарной безопасностью строго. Подающий малые надежды на просветление бывший функционер Ордена остается во мраке — медбрат не рассчитывает на скорый успех. Медбрат знает, что такое истинное терпение.