capiat qui сареrе potest

Где ты потерялась? Она творит шалость (хуету) Усталость, от тебя усталость Они закрыли ебало Суть не в том, что мне мало Вспомни, куда ты стреляла (куда?) Смотри, куда ты попала (куда?)

© PHARAOH — «Вечеринка в холмах»

      Гермиона с сомнением смотрит на воронку, образовавшуюся посреди её рабочего стола, до тех пор пока очертания Драко Малфоя и портключа окончательно не исчезают, оставляя за собой пустую, идеальную чистую, без единой пылинки столешницу. — Джейсон, — окликает она своего секретаря, столь удачно нарисовавшего на пороге её кабинета, — принеси американо пожалуйста. — Есть, мэм, — радостно кивает юноша.       Гермионе он импонирует: молод, услужлив, только что, буквально этим летом, окончил Хогвартс, получив очень приличные баллы ЖАБА, помнит, что она никогда не пьёт кофе с молоком или же с сахаром, а, что самое главное, никогда не задаёт лишних вопросов. Хотя последнее с годами всё больше и больше перестаёт казаться ей таким уж очевидным плюсом. Иногда, думается Гермионе, если бы люди вовремя задавали друг другу нужные вопросы, то смогли бы избежать множества ошибок, совершаемых на своём пути.

***

      Август 2000, Лондон              Гермиона мечется по первому этажу собственного дома как раненый гиппогриф, спотыкаясь о ковры и новый велюровый пуфик, стоящий у входной двери.       Какого чёрта так долго? О чём столько времени можно говорить?       Она, кажется, опустошила уже все свои запасы успокаивающего, но всё равно продолжает дрожать как лист на ветру. Искажённое бешенством лицо лучшего друга, всё ещё пугающей маской стоит перед её глазами.       Гарри, прошу тебя, только без глупостей!       Хлопок аппарации разражается раскатом грома посреди прихожей. — Гарри, наконец-то! — она с волнением оборачивается, уже готовая кинуться ему на шею, чтобы успокоить и подбодрить, и в ужасе застывает. — Гарри, что ты…       Он выглядит как полуночная самайновская тень, как оборотень, напившийся крови, как её самый запретный ночной кошмар, вмиг обернувшийся явью. Она инстинктивно зажимает рот ладонью, чтобы крик, рвущийся из груди, не разбудил Рона. — Что случилось? Lumos!       Она зажигает свет на первом этаже в надежде, что это видение пропадёт в тот же миг, как дрожащие электромагнитные волны дотронутся до него — не срабатывает. Гермиона с плохо скрываемым омерзением оглядывает его растрёпанные потные волосы, бешеные глаза, состоящие почти из одних зрачков, перекрывших привычные зелёные радужки, съехавшие с переносицы очки, ещё не запёкшуюся, свежую, кровь на его его кулаках, на лице, на джинсах, задерживая взгляд на плохо застёгнутой ширинке. Здесь кровь немного другая, почти багровая, пропитала полотно насквозь, смешавшись с белыми разводами, сочится, потому что джинсовая ткань попросту не способна впитать её количество. Она сглатывает, сдерживая рвотный позыв. — Что ты с ним сделал? — одними губами, почти без звука. — А ты что думаешь? — она не узнаёт его голос, Гарри почти рычит, оголяя зубы, на которых она тоже замечает кровавые разводы. — Он хотя бы жив? — осознание произошедшего накатывает слабой запоздалой волной. — Не знаю, — сухо бросает Поттер, делая шаг в сторону лесницы. — Не уверен. Я оставил его на Гриммо, сказал, что у него есть время до утра, чтобы собрать свои манатки и убраться навсегда. — Гарри, тыыы… — она не знает, что и сказать.       Ей кажется, что любые слова сейчас обесценят то, что произошло, как будто снимут ответственность, что ли. — А что ты хотела?! — его голос всё больше похож на рык. — Что ты хотела, сука драная, когда заявилась со своей правдой к человеку с приступами неконтролируемой агрессии, чего ты ожидала, мать твою! — Что вы поговорите. — Поговорим о чём?! О чём поговорим, Гермиона?! С единственным человеком, которому я открыл своё сердце, все свои мысли, самые тёмные из них, самые лучшие, свой дом, свою спальню в конце концов! А он каждый день предавал меня вместе со своим ебучим отцом! Каждый день, понимаешь?!       Гермиона жалобно охает, инстинктивно отступая от него ещё на несколько шагов, но не в силах оторвать взгляда. Его красивое лицо с правильными чертами, искажённое гримасой злобы, впечатывается в её сознание, будто кто-то с силой вдавливает его туда. — О чём я мог поговорить с ним? — голос внезапно меняется, теперь больше напоминая рыдания.       Аффект постепенно отступает, но желваки всё ещё продолжают бегать по его щекам, уродуя хорошо знакомые, обычно дружелюбные и милые её сердцу черты. — Гарри, ты слишком… — опять обесценивание.       Она не сможет подобрать правильных слов этой ночью.       Он слишком что? Слишком перенервничал? Слишком драматизирует? Слишком остро реагирует? — Всё не то. Да, боже правый, судя по его внешнему виду, он буквально сделал из Малфоя какое-то подобие мясного фарша. Что тут вообще можно сказать? — Ненавижу, — он переходит на крик и с усилием бьёт кулаком по новым идеально бежевым обоям, оставляя кровавый след на стене её коридора. — Гарри, прошу! — её голос звучит ещё тише, ещё растеряннее. — Рональд уже спит, у него было очень выматывающее задание. — Знаю, — сухо цедит он, — я был там с ним. — Что ты сейчас чувствуешь? Просто озвучь это, — она пытается использовать какие-то психологические приёмы, почерпнутые в магловских книжках много лет назад. — Ты должен это проговорить. — Не знаю. Ненависть, боль, или же нихуя, — он поднимает руку и дотрагивается ладонью до лица, стирая, стекающую со лба каплю пота и размазывая по нему кровь Малфоя, — или вину. Тоже начинаю чувствовать. — Escuro!       Гермиона лёгким мановением руки стирает всё: кровь Малфоя, сперму и пот Гарри, разводы на стене, собственные слёзы, уже успевшие намочить воротник ночной рубашки. Не потому что излишне трясётся над чистотой своего нового заботливо обставленного жилища, а потому что она больше не в состоянии всё это видеть. Она не вывозит. Сбегает от ответственности, как Гарри сбежал с Гриммо. — Скажи ещё Obliviate, пожалуйста, — жалобно стонет он, - а ещё лучше Avada Kedavra, и иди спать. — Нет, Гарри, послушай… — Зачем ты вообще показала мне эти письма?! Зачем? Нахуя?! Не смогла держать свою правду при себе?! — Я не... — она задыхается под его обезумевшим взглядом. — Только не ври мне, сука. Только не ври! Ответь! Зачем?       Нет. Она соврёт много раз после. Но не сейчас. Не в эту ночь. — Гарри, Джинни, она не могла прийти в себя, — голос дрожит и ломается как тонкий прутик, — ты с Малфоем, это было для неё шоком. Для нас. Я не знала, что делать. Мы не верили, что его чувства к тебе чисты. Мы стали копать, рыть, что-то подтверждающее, какие-то доказательства. Вот я нашла. — Какая ты охуенная молодец, — Поттер снова рычит, глядя на неё с нечитаемым выражением. — Вы с Малфоем, — Гермиона продолжает, старательно подбирая слова, — ну ты же понимаешь, что это было неправильно, противоестественно. Не потому что вы оба парни, нет, не поэтому конечно, а потому что он Пожиратель смерти, ты герой войны, победитель. Вас не понимали, не могли понять. Никто. Ты же читал Пророк. Даже мы не всегда. А Джинни, она же сестра Рона, она хорошая, она верная, она не предавала, ждала тебя. Ну как же так, Гарри?       Какой ебучий бред. Гермионе кажется, что она вышла на сцену читать детский стишок про бычка посреди кульминации трагедии Шекспира. Гарри молчит, глядя куда-то сквозь неё, будто он вообще не здесь, не в её доме. — Плюс ко всему, — она всё же решает добавить убедительности. — Ты же сам всегда говорил, что мечтаешь о семье, о детях. Малфой. Он же не смог бы тебе всего этого дать, а Джинни может. Мы все видели тебя с ней. — Ты драная профессор Трелони, чтобы что-то там видеть?       Она вздыхает, не находясь, что ответить на этот выпад. — Гарри, всё ещё можно исправить, если ты хочешь. Вот увидишь. Сейчас пройдёт несколько месяцев. Ты остынешь, он остынет. Обсудите всё потом, простите друг друга. — Как у тебя всё просто. Ты серьёзно думаешь, что то, что я с ним сделал, можно как-то обсудить? Или простить? Ты бы простила Рону нечто такое? — Не знаю.       Она устало качает головой. Эта бесконечная ночь свела их всех с ума. — Гарри, попытайся поспать, пожалуйста. Спальню для гостей только на днях закончили обставлять. Она твоя. На остаток этой ночи. — Ты же меня проклянёшь, если я разнесу там всё к чёртовой матери. — Прокляну, — согласно кивает она. — Мне нужно место, где я мог бы, — он осекается, подбирая подходящее слово,— перебеситься. Если хочешь, я уйду. Пойду куда-то, куда угодно, сломаю что-то, не знаю. — Нет! В таком состоянии ты никуда больше не пойдёшь. Ты уже где-то был и что-то сломал, — безапелляционно пресекает его Гермиона. — Чердак в твоём распоряжении. Делай, что хочешь, только крышу не пробей. И пол. И стены, несущие. Не несущие можешь пробивать. — Спасибо, — кивает он, ступая на лестницу. — Прости мне это однажды, если сможешь. — Брось, Гермиона, ты не заставляла меня всего этого делать с ним. Я сам.       Она прислоняется к перилам, слушая его удаляющиеся наверх шаги. Где-то выше третьего этажа громко хлопает дверь, за ней кто-то отчаянно рычит, что-то падает, разбивается. И опять. И ещё раз. И снова. — Мерлин, дай нам всем сил!       Рон беспокойно похрапывает, когда она поднимается в спальню и, измученная, садится на кровать. Сна ни в одном глазу, хотя часы показывают уже половину четвёртого. — Accio, — пергамент и чернила прилетают в руки.       Слова отчаяно отказываются складываться в осмысленные преложения, и Гермиона пишет так, будто составляет телеграмму, кратко, чётко, с максимальным значением для каждого слова.       «Гриммо 12. Малфой. Он там. Забери его, пожалуйста. Проследи за ним. Сколько-то дней. Я не знаю, сколько надо. Г.Г.»       Она жестом подзывает сову. Наверху кто-то надрывно кричит, явно доламывая что-то, принадлежащие ей или Рону. — Отдашь это лично в руки Блейзу Забини, — наказывает она птице. — Только ему и больше никому. — О Мерлин, что происходит? — Рон поворачивается на кровати, нащупывая её ладонь. — Он вернулся? — Как видишь.       Она пододвигает к себе одну из подушек, чтобы опереться на неё, в тот самый момент, когда резкий треск пронзает сонную тишину их дома. Гермиона очень надеется, что это была не несущая стена. — У меня такое ощущение, — сонно бормочет Рон, — что я снова в Норе, и что на чердаке опять беснуется упырь. Я думал, мне это приснилось. — Так и считай, — грустно усмехается Гермиона. — Спи, Рональд. — Чем там всё закончилось в итоге? — Утром. Всё утром. — Вообще не понимаю, на кой чёрт ты во всё это влезла, — шепчет Рон в подушку. — Тебе что? Больше всех надо? — Но Джинни, — напоминает ему Гермиона. — Мы должны были им помочь. Тем более к Малфоям действительно много вопросов. — Джинерва дура. Ей не нужны эти отношения, — отмахивается он. — Рон! Как ты можешь так говорить? Она твоя сестра! — Вот именно потому что она моя сестра, я желаю ей только всего самого лучшего. Она заслуживает человека, который действительно будет её любить, а не парня, который с ней от безысходности, потому что его бывший любовник несколько лет кряду его обманывал, — отрезает Рон. — Нахуя ты всё это замутила, а?       Нужный вопрос. Очень нужный. Правильный. Жаль, что слишком поздно задан. — Bombarda!— наверху что-то оглушительно взрывается. — Долбаный упырь, — стонет Рон, накрывая голову подушкой. — Люблю тебя, Гермиона. Очень люблю, но иногда решительно не понимаю.       Сова призывно стучится в окно, привлекая её внимание, и Гермиона поспешно подпрыгивает с кровати, чтобы распахнуть ставни и забрать конверт.       «Объяснишь мне всё в понедельник у себя в кабинете. Он пока ничего не говорит. P.S. Мальчику-который-выжил лучше бы сдохнуть, пока я его не нашёл. Б.З.»

***

      На утро, спустя три часа беспокойного прерывистого сна, она обнаруживает Гарри всё ещё на чердаке в состоянии, которое даже лучший целитель Мунго нашёл бы проблематичным для диагностики. Он сидит, забившись в самый дальний угол, окружённый щепками, осколками, обломками и прочими доказательствами ночного погрома, рыдая навзрыд, как маленький ребёнок, разломавший все свои игрушки.       Заботливо приготовленные ей для него сэндвич и кофе летят в стену. Она садится рядом, и уперевшись головой ему в плечо, рыдает вместе с ним в унисон. Они говорят. Впервые за два года так долго. Так откровенно. Точнее, говорит больше он, сбивчиво, путано, с надрывом. Он наконец рассказывает ей всё. Всю подноготную их с Малфоем непростых отношений: как осознавали, как отрицали, как медленно сближались, как наконец позволили себе рухнуть в эту бездну, отдаваясь ей полностью. Гермиона старается не прерывать, понимая, насколько ему необходимо сейчас выговориться, лишь изредка уточняет некоторые моменты для полноты картины.       И как так получилось, что она все эти два года, занятая устройством собственной жизни, залечиванием послевоенных травм, идеальными ЖАБА, карьерой, строительством дома, его ремонтом, болтовнёй с Джинни через камин по вечерам, своими дурацкими планами по выведению Малфоев на чистую воду, за всей этой мишурой не заметила очевидного? Гарри был счастлив. Все эти два послевоенных года её лучший друг был охуенно счастливым человеком.       Она пытается припомнить редкие моменты совместного времяпрепровождения с Гарри и Малфоем. Они были достаточно закрытой парой, что вообщем-то, учитывая обстоятельства, было объяснимо: редко звали к себе на Гриммо, редко ходили по гостям, редко появлялись вместе на публике. Гермиона вспоминает прошлогоднее Рождество, когда случайно застукала их на балконе на одной из многочисленных министерских вечеринок. Они о чём-то увлечённо болтали, склонившись над перилами. Малфой тогда улыбался. И Гарри, её милый Гарри, тоже улыбался! И это было так естественно, так здорово! А теперь? Она сглатывает ком, сдавивший гортань, и вновь разражается протяжным воем. Гарри воет вместе с ней, уткнувшись лбом в колени. Гермиона запоздало думает о том, что теперь, мирно завтракающий на кухне Рональд Уизли, наверняка считает, что на чердаке его нового дома завелось аж два упыря.

***

      В понедельник невыразимец решает потоптаться гиппогрифом по её и без того надрывавшемуся все выходные чувству вины. — Как ты могла называть себя его подругой, Грейнджер, — орёт он на весь четвёртый этаж, — и не знать этого?! У нас весь бывший Слизерин знал, что Поттер псих отъехавший! Что у него не просто проблемы, а мать его, огромные проблемища с самоконтролем! — Я знала, — пытается оправдаться она сквозь зубы. — Я не думала, что всё настолько. Думала, что он просто нервный. Что это проходит. Что он просто злится иногда. — Просто злится иногда?! — вскипает Блейз. — Грейнджер, насколько часто ты вообще бывала у них на Гриммо за эти два года? Ты вообще знала, что там происходило? Как они жили? — Редко, — сокрушается Гермиона, роняя голову на руки. — Раз пять, может, в совокупности, и то не долго. Слишком много всего свалилось после войны и как-то не до гостей было. — А до чего тебе было?! — Забини сжимает кулаки, утыкаясь ими в столешницу. — До чего, Грейнджер?! До того, чтобы перебрасываться со Скитер своими писульками и вскрывать совиную почту Люциуса в надежде вывести злых-презлых и коварных-прековарных Малфоев на чистую воду?! Ты хоть знаешь, что бывали дни, когда Драко заёбывался там всё восстанавливать после его приступов. Бывали недели, когда ни дня без этого не проходило! Он пытался помочь твоему драгоценному Поттеру! Подкидывал какие-то брошюрки, литературу, отправлял к мозгоправу, вывозил на пикники к озеру! И это работало, Грейнджер! Хуёво и медленно, но работало! Поттеру постепенно становилось лучше, пока не заявились вы со Скитер и не пустили всё сопохвосту под мудя! — Блейз, — Гермиона вскидывает руки в примирительном жесте. — Я пожалела об этом уже десятки раз. — Мало, - цедит невыразимец, разворачиваясь на каблуках к выходу. — Пожалей ещё миллион. Теперь сама голову своему дружку лечи! И себе заодно, пока твой синдром спасателя не довёл нас всех до Мунго, Азкабана или могилы! — Грейнджер, — он окликает её уже на выходе из кабинета. — Передашь Поттеру? — Да. Что? — Чтобы берёг своё геройское ебало в коридорах Министерства, а то вдруг я тоже решу, что у меня проблемы с самоконтролем!

***

      Когда Гарри на четвёртый день всё ещё отказывается покидать чердак и вновь ослабевшей рукой, но с тем же прежнем остервенением отправляет поднос с едой в стену — слава Мерлину, не несующую — Гермиона понимает, что что-то надо делать. Просто так само это не пройдёт. Она задумчиво вертит горшок с летучим порохом, разглядывая изразцы своего идеального камина, решаясь. — Хогвартс, кабинет директора, — горсть пороха летит за решётку.       Северус Снейп появляется на пороге её дома в своей обыденной излюбленной манере, проносясь будто летучая мышь мимо остолбеневшей хозяйки. — Где он, Грейнджер? — На чердаке. — Вы не могли выделить Поттеру спальню? — Снейп недоверчиво косится в её сторону. — Она ему сейчас не нужна, — прерывает их проходящий мимо по коридору Рон, — он считает себя упырём.       Они вместе поднимаются на чердак в гнетущем молчании. Снейп склоняется над обессилившим Поттером с палочкой, шепча диагностирующие медицинские заклинания. — Что с ним? — в беспокойстве шепчет Гермиона, спустя несколько минут его напряжённой работы. — Ничего страшного, — хмурится директор. — Полное эмоциональное истощение. Я дам вам список зелий, которые ему сейчас нужны, и отправлю некоторые из них, которые наиболее проблематично достать. — Знаете Грейнджер, — они уже спускаются вниз по лестнице. — Два дня назад я был в гостях у одного вашего сокурсника, Блейза Забини. Помните такого?       Гермиона лишь сдавленно охает, цепляясь за перила. — Так вот, — как ни в чём не бывало продолжает Снейп. — По несчастливому стечению обстоятельств в его доме тоже оказался пациент, которому требовалась срочная медицинская помощь. — Как он? — Я же сказал, эмоциональное истощение. Попьёт зелья, отлежится — полегчает. — Я про Малфоя, — уточняет Гермиона. — Ну, — директор будто взвешивает слова, которые сейчас озвучит, — скажем так, физические повреждения мне удалось исцелить. На счёт моральных — не уверен, что залечить их возможно в принципе.       Они спускаются в коридор в молчании и лишь, подходя к порогу, Снейп вновь обращается к ней. — Грейнджер, два дня назад, вечером, покидая поместье Забини, я лично мечтал прибить Поттера. Как славно, что вчера вы обратились ко мне через каминную сеть и сообщили, что он уже помирает. — Это я виновата, — забывшись, она хватается за рукав его идеально чёрной мантии.       Снейп явно удивлён её внезапным порывом, не не отстраняется. — Это я попросила Скитер добыть письма Люциуса, и это я показала их Гарри, и это по моему приказу она опубликовала часть из них в Пророке. У меня есть некоторого рода компромат на неё, профессор, без меня она ничего не смогла бы с ними сделать. — Знаете, Грейнджер, — он смотрит на неё так, будто она только что перепутала безоар с Бальтазаром. — Что, профессор? — Спасайте пожалуйста домовых эльфов, Грейнджер, отъебитесь от людей.       Снейп аппарирует с порога её дома, тёмной материей растворяясь в дневном свете. Гермиона ещё несколько минут задумчиво смотрит ему вслед.

***

      Спустя две недели, по возвращении Гарри в аврорат, Гермиона становится свидетельницей нелицеприятной сцены, разыгрывшейся посреди атриума: один из молодых сотрудников Отдела тайн впечатывает Национального героя носом в центральный фонтан, отламывая при этом внушительный кусок мрамора от статуи гоблина.       Дисциплинарная комиссия, срочно созванная по этому делу, разводит руками, когда стажёр аврората Поттер, собственной персоной, во время одного из слушаний появляется в дверях и заявляет, что всё это старые школьные шутки, и что лично он не имеет совершенно никаких претензий к Блейзу Забини.       С того самого памятного дня Гермиона Грейнджер, а вскоре и Уизли, больше никого не спасает, ну кроме разве что домовых эльфов — куда ж без них — и гоблинов, и кентавров, и лепреконов, а также вейл и представителей ещё некоторых менее распространённых магических рас, вплоть до июля 2010-го, когда решает, что Гарри Поттера, всё-таки не помешало бы спасти во второй раз.

***

      Июль 2010, Лондон — Мэм, — голова Джейсона обеспокоено просовывается в дверной проём. —А? Что? — спохватывается Гермиона, устало потирая виски. — Ваш кофе, мэм. Он уже, должно быть, остыл. Я могу принести новый. — Ох, спасибо, — она только замечает чернеющую кружку, стоящую перед ней. — Я и холодный попью. — Мэм, там мисс Луна Лавгуд, в приёмной. У неё какая-то очень важная информация по поводу массовой гибели урожая жаброслей в озёрах северо-западной Шотландии. — Попросите, чтобы подождала ещё минут пять.       Гермиона дотрагивается пальцами до уже прохладной чашки, вперившись взглядом в рабочий стол, в то самое место, на котором менее часа назад стоял настроенный министерский портключ. — Удачи, Малфой, — она осторожно поднимает чашку как бокал с чем-то покрепче и делает глоток прохладного горького напитка.       Будто в действительности пьёт за его удачу.