FATUM

      Голень замёрзла. Это было мгновенным ощущением, которое возникло и опередило пробуждение. Я поджала ногу, пряча остывшую конечность под одеяло, натягивая обёрнутую шерсть выше, почти до завитка уха. Совершенно рефлекторное действие для человека, толком не успевшего раскрыть глаза. Как и мысль — зима действительно пришла.       Часовая стрелка уже близилась к девяти. Непривычно. Было везением, когда удавалось проснуться позже птиц, но такие дни выдавались даже реже, чем солнечные. Боевые действия для всех стали эффективным будильником. А этот подъём сегодня… совершенно выбивался из режима. Знаете, того вида режима, к которому приспосабливаются очень быстро. Война не отводила времени, чтобы люди могли выработать привычки.       Постель была полупустой. Может, из-за этого она казалась ещё более холодной. Он ведь не мог действительно остаться. Было самонадеянно и глупо с моей стороны так полагать. Воскресенье больше не являлось выходным днём, не предусматривало совместные завтраки. Наверное, Леви и не помнил, что сегодня воскресенье — в этих разделениях не было никакого смысла. Кто-то погибнет сегодня, а кто-то завтра, и это единственное, что имело значение.       Наш разговор может и подождать.       Я прошла к ванной на цыпочках, стараясь как можно меньше касаться пяткой холодной поверхности пола. Мороз ещё не ударил по окнам узорами, но на улице изо рта обязательно повалит пар. Эти вылетающие облака точно уменьшенная копия тех, что образовывались после автоматной очереди или разрыва снаряда. Будто только зима знала, из чего мы состоим. Какие мы настоящие.       Эта комната была самой тёплой в доме. Зеркало над раковиной запотело. Я провела по нему сухой тряпкой, и когда изображение прояснилось, смогла оценить последствия вчерашней ночи. Леви не давал возможности усомниться в своём приходе, доказывая россыпью следов на теле, что он — не плод воображения.       Казалось, что девушку в отражении кто-то мучал. Изощрённым способом, потому что в итоге ей нравилось, как это выглядит. Нравилась палитра бордового и синего на её теле, которая донельзя подходила к бледной коже. Будто Леви полностью собрал кубик Рубика.       Я вздохнула. Если кому-то придёт в голову назвать эти пятна ненормальными… Кому-то вроде Адама, который продолжал приходить и осматривать меня несколько раз в неделю. Неважно. Под критерии нормального и так мало что вписывалось в моей жизни. Думаю, пережить чьи-то мысли мне под силу.       Зеркало снова начало запотевать, делая контуры тела размытыми. К чёрту. Всё это в самом деле неважно.       Я повернула ручку смесителя почти до упора. Вода всё равно не будет слишком горячей. Дно ванны ещё не прогрелось, и сидеть на нём, опираться лопатками на такую же студёную спинку казалось бодрящим. Шум брызг перекрывал собственные мысли, заглушал внутреннюю речь. Это было похмеляюще. Это было тем, что нужно.       Когда я ступила на кафель, в зеркале уже совсем ничего нельзя было рассмотреть.       Вещи прежних владельцев высохли после стирки. Я выбрала свитер с самой высокой горловиной, радуясь, что почти вся одежда состояла из толстой пряжи. Она не выглядела помятой даже без отпаривателя.       Протяжный скрип половиц от моих шагов превращался в вой, который мешал кухне тонуть в молчании. Этот звук ничего не заполнял, не создавал иллюзию. Пусто. Чайник с отломанной ручкой не закипал на плите, а за столом не сидели солдаты, привычно поднимающие гогот с самого пола, не было и женской хозяйской руки, ловко соображающей завтрак. Совсем простой завтрак, но сытный. Какой можно было себе позволить, будучи в десятках кварталов от пальбы, чтобы не вывернуло.       Уши вместе с глазами хотелось закрыть, но пальцы и ладони никогда не дали бы необходимой герметичности.       Такой побег в моей жизни уже стал чем-то естественным. По-дурному естественным, потому что он всегда отдавался головной болью, облегчить которую ничем не получалось. Все разы, как сейчас, когда я чувствовала бессилие, когда не могла ничего решить, ни на что повлиять, моя жизнь становилась праздной. Из совершенно безобидных вечеринки превращались в те, что наутро было невозможно вспомнить. Концентрация алкоголя рисковала стать отравляющей. Пока не заменилась на концентрацию других веществ. Этот побег был самым удачным. На такие праздники никому не захотелось бы быть приглашёнными.       Сейчас спасаться уже нечем. И это была правда. Спиртное не подействует расслабляюще, оно вообще никак не подействует. Даже если повысить дозу, организм окажется невосприимчивым. Страдай я алкоголизмом, на днях жизни установился бы обратный отсчет, но моя болезнь была другой. Она разрушала иначе, оставляя следы на внутренних тканях, названия которых были мне неизвестны.       Я вышла на улицу, ускорившись непонятно по какой причине. Никто не гнался за мной, кроме воспоминаний и реальности. Это было то настоящее, в котором ответы отдалялись от меня, как если бы они стали растительностью, а снег под ногами — пустыней. Зыбкость замедляла, препятствовала, по этому же подобию вёл себя снег, хруст которого слышался чересчур близко. Словно кто-то перетирал его рядом с моей головой. Казалось, так же хрустели бы кости только-только умершего человека.       Но мне не казалось. Память, как подхвативший бешенство зверь, не удерживалась в цепях. Ящик со смертью Магата оказался тяжелее установленной в сознании полки.       Куда идти? Двойники-дома перед глазами. Пасмурное небо наверху, а снизу ему вторит снег, не чисто белый, а нахмурившийся будто.       Природа обставляла схожестью, воображение эту схожесть увеличивало в размерах.       Взгляд скользил по одному и тому же, не способный за что-то ухватиться. Тело следовало за ним, поворачивалось слишком резко, чтобы это выглядело естественным со стороны.       Разгар войны. Самый расцвет, хоть приносящий не плоды, а гниль.       Он не пропустит меня внутрь.       Слишком опасно.       Я не могу рисковать тобой.       Слишком, слишком, слишком.       Так бы звучал родной, чуть севший, с хрипотцой.       Где слишком для него — невыносимо оставаться мне.       И потому идти. К баракам ближе подходить. Бараки ли?       Бараки. Снег посерел, протоптанный. Жизнь ещё ходит между.       И люди?       Нет, солдаты.       Те, кто сразил?       Кого сразили.       — Эй.       Рука. Плечо чуть сжали.       Мне нужно дальше. Не сюда.       — Да что с тобой!       Нет, две руки.       Меня встряхнуло.       Голова мотнулась. Лицо передо мной.       Точка, прежде размытая, оформлялась в силуэт. С каждой секундой он обретал краски и живость. Солдат смотрел встревоженно. Это был один из тех троих, что жили со мной это время в доме. Ему потребовалось всего мгновение, чтобы удостовериться, что физически я в порядке. Профессионально, как того и требовали трудные времена.       — Зачем ты пошла сюда? — солдат продолжал держать за плечи, будто я бы тут же сдвинулась, ослабь он хватку.       — Я не знала куда иду.       Действие вроде этого, продиктованное желанием с одной стороны, а невозможностью оставаться на месте — с другой, едва ли контролировалось. Не теми отделами мозга, отвечающими за волю, точно. Что-то импульсивное и граничащее с патологией, — этим оно было. Ещё одной вовремя сработавшей защитой.       — Давно ты ушла? — еле заметно прищурившись, спросил солдат. Он не сводил с меня взгляда, в котором сомнения оставались слишком очевидными.       — Неверно, — я вздрогнула, услышав раздавшийся за спиной голос. — Почему она ушла, а ты об этом ни сном ни духом?       Солдат убрал руки с моих плеч, словно наряду с вопросом прозвучал приказ это сделать. Он выглядел сконфуженным, и этот вид не вызывал у меня жалости. Не теперь, когда собственные тяготы перекрывали даже возню с пострадавшими или убитыми — здесь, почти в обозрении, стоит крутануть головой. Было ли дело до того, кто отделается лишь выговором? Каждая жизнь была ценной, в особенности та, что будущее пушечное мясо.       — Молчишь, — Леви подошёл, и я с удивлением заметила, что поняла это только по голосу, который теперь слышался ближе. Шаги были бесшумными. — Правильно. А что с Лерманом и Джорданом? Где их носит?       Безымянный молчал. Он стоял ровно, как положено солдату, может, даже ровнее, сглатывал чаще обычного и никак не шевелил языком.       — Ступай.       Ждавший этих слов солдат убрался. Его желание скорее смыться было абсолютно неприкрытым. И в этом не было вины разведчика, кроме той, что он попал в такую ситуацию. Леви и прежде создавал вокруг себя ни на что не похожую атмосферу. Его энергии с лихвой хватало, чтобы подчинённые чувствовали давление. Это было силой, возможно даже более значительной, чем та, что позволяла ему делать из титанов и людей холодные тропы.       — У тебя тоже во рту чего застряло?       — Леви…       — Леви, Леви, — он качнул головой, перебивая. — Вот же заладила. Слов других нет? — его голос делался сиплым, а кожа на щеках потрескалась на морозе. Я была близко, чтобы увидеть.       Но ощущалось, будто совсем не рядом.       — Я покажу тебе кое-что.       С этими словами Леви накрепко сцепил наши пальцы. Он утягивал за собой, и я с ужасом понимала, куда мы направляемся. Расстояние между нами и бараками стремительно сокращалось, и я онемела от осознания этого. Язык, казалось, тоже онемел, потому что у меня не вышло сказать и слова поперёк.       События последнего времени изрядно вымотали нервную систему. Они прошлись по каждому волокну, делая отметины на них, чтобы помнить, где уже сломано. И когда не осталось ничего уцелевшего, взяли курс на тело. Я непрерывно была слаба и вымотана. Чувствовала себя бельем, которое перекрутили и отжали грубые немолодые руки, с желанием сделать всё побыстрее. Без заморочек. Небрежно. Равно как и Леви, отворивший дверь и подтолкнувший в неё войти.       — Это никуда не годится, — остановившись, вполголоса произнес он. — Хочешь оказаться с ними рядом? — его взгляд метнулся к рядам лежащих. — Какого чёрта, ты не могла просто остаться в доме?       Ком из слов хотел выскочить и отзвенеть в ответ всевозможной бранью, но зрачки неподходящим образом сфокусировались на движениях вокруг. Барак был переполнен. Кровати раненных кучковались, часть лежала на носилках. Бинты на солдатах напитались кровью, покрывала местами сползали, открывая вид. У кого-то не доставало ноги. Кто-то потерял руку. Некто бормотал, укутанный испариной, а взгляд его скользил, подолгу ни на чем не задерживаясь. Сепсис давал едва ли часы жизни, перед тем как забрать.       Я встретила спиной преграду. Между мной и дверью стоял Леви. Запах продолжал палить ноздри и въедаться в одежду. Запах смерти делал это особенно быстро. Человек уходил медленно, а запах всегда старался задержаться. Сейчас я могла распознать в нём даже что-то сладкое. Должно быть, ноты детства всех этих людей. После кончины пахло не только последними мгновениями, а всей прожитой жизнью.       — Я не хочу однажды увидеть среди них твое лицо.       Страх Леви передавался мне воздушно-капельно, разрастаясь внутри таким же, касательно него самого. Я не могла потерять его. Только не этого человека. Со слишком многими уже довелось проститься, чтобы в этом списке в какой-то раз появилось его имя.       — Тогда помоги мне.       Леви выдохнул, и тепло этого выдоха дотронулось кожи. Стало зябко.       — Захвати плащи.

***

      Совет ознаменовал эту битву решающей. Считалось, что она не обязательно положит конец войне, но точно определит сторону побеждающих. Её называли «перелом». В жизни, тихой и спокойной, это слово означало нарушение целостности. Жизнь была слишком далеко от этого места.       — Поворачивай!       Лошадь среагировала быстрее моих рук. Секундами позже на этом месте почил солдат.       — Мы слишком близко.       Шум топота растворялся в этом раздоре. В глазах рябело от вспышек, будто кто-то непрерывно давил на спуск затвора. Вспышки означали гибель, и будь фотограф реальным, снимки определенно бы были посмертными.       По команде лошади свернули на улочку, столь узкую, что приходилось ехать друг за другом. Дома по обе стороны здесь высокие, и чужие глаза, ослеплённые всеми бликами, не должны были успеть адаптироваться и заметить наше движение. Почему-то страха от этого меньше не становилось.       Страх не испарялся и оставляя сердце сражений позади. Опасности становилось меньше с каждой минутой. С той, что ещё существовала, Леви было проще справиться. На этой территории, конечно, были не дилетанты, но всех опытных и всерьёз опасных солдат марлийцы бросили в гущу битвы.       — Ты уверен, что они всё запомнили?       — Уверен.       — Если что-то пойдёт не так..       — То они справятся, — прервал Леви. — Не о том думаешь.       — Может, ты всё-таки вернёшься? Дальше я смогу о себе позаботиться. Ты ведь знаешь это.       — Мы это уже обсуждали, — холодно ответил Леви.       — Ты им нужен сейчас. Неизвестно, какие теперь планы у Зика. Вдруг произойдёт что-то, чего мы не предусмотрели. Вдруг.. вдруг они растеряются!       — Скорее ты растеряешься, Элиза.       Подтекст больно уколол.       — И что же, будешь ступать за мной по пятам? Нет, не так.. посадишь на привязь?       — Сделаю домовым эльфом. Так ведь звалось существо в той сказке?       — Вспомнил вечер на берегу? Я хорошо его помню. Помню, как тебе было хорошо. Мы с большей вероятностью его повторим и дополним, если ты..       — Ты всё ещё не о том думаешь.       Флирт не прокатил.       Встречный ветер трепыхал чёлку Леви, не давая полностью рассмотреть профиль. Даже так была видна его собранность и сосредоточенность. Я крепче сжала фигурку во внутреннем кармане плаща. Если повезёт, сегодня выяснится, почему меня сюда забросило. Мысль с одинаковой силой радовала и пугала. Было что-то ещё, что сейчас и не выделить. Наверное, так всегда бывало перед какими-нибудь переменами.       — Судя по твоим разметкам, дом Тайберов перед холмом, — проговорил Леви.       — Синяя крыша. Вон, смотри!       — Вижу. Тише.       Леви опустил поводья.       — Будет лучше, если ты тоже слезешь, — сказал он. — Жди здесь, — не дожидаясь ответа, Леви выпустил тросы.       Он оставил меня за углом ближайшего дома. С виду домик каких много. Свет в нём не горел. Руки на автомате держали поводья. Нужно перестать нервничать, лошади это почувствуют. Стараясь успокоить то ли себя, то ли их, я стала поочерёдно поглаживать по шее. Их шерсть была жёсткой. Взгляд старался уцепиться за детали вокруг, в голове почему-то всё казалось важным и «вдруг пригодится». Двадцать одно дерево в этой полосе. Окна восьми домов выходят на дом Тайберов. В каждом из них темно. Видимо, людей эвакуировали. Ещё одна трансформация вдалеке, вместе с дорогой сюда — всего три. Трое обратившихся в титанов. В доме Тайберов как будто ничего не происходит.       Выдох. Ладонь чересчур надавливала на шерсть. Лошади переминались сильнее.       — Они в часовне, — Леви появился как из ниоткуда. — Идём.       — Сколько было караульных?       — Двое. Дома никого.       — Быстро заговорили?       — Вполне.       — Ты им нож к горлу приставил?       Слова слетели быстрее, чем извилины зашевелились.       — Не к горлу.       Ноги опустились на землю. Часовня располагалась дальше фамильного гнёздышка. Окон здесь не было. Тихое место, сверху прикрыто ветвями, впереди холм. Я обернулась. Это место давало хороший обзор.       Леви отворил дверь. Полоса света прибилась к коже. Здесь кто-то есть. Я старалась проходить внутрь тихо, без скрипов, в то время как Леви уверенно шагал вперёд. Скорее всего, опасности ждать не стоит. Годами отточенное чутьё солдат редко подводило.       На деревянном полу в два ряда лежали небольшие коврики. Со стен глядели иконы. Две свечи наполовину сгорели. И… никого.       — Их здесь нет, Леви.       Он продолжал оглядываться. Бегло, но не оставляя ничего не замеченным. Затем он остановился и выразительно посмотрел.       — Как считаешь, часто в часовнях бывают подвалы?       Я бросилась осматривать стены. Тем временем Леви принялся передвигать коврики.       — Ты ведь видела часовню снаружи. Если и есть проход, то он вниз, — бросил Леви, отталкивая ногой ещё один. — Нашёл.       — Я не подумала.       Леви только хмыкнул, а затем переключился на скрытую дверь перед собой. Он потянул ручку, открывая. Очередная полоса света и такая же тишина.       — Я пойду первым.       Ладони вспотели. Тень Леви ускользала от меня, и почему-то следовать за ним оказалось едва посильным. Лестница была недлинной. Её полукруг выводил на небольшую площадку перед собой, освещаемую свечой. Два человека перед нами сидели на коленях, склонившись. Искажали молчание только наши шаги. Если они молились, то делали это про себя.       — Вы, — я запнулась, не к месту растерявшись, — вы старейшины из рода Тайбер?       Накинутые плащи чуть колыхнулись. Их плечи, должно быть, дрогнули. Они развернулись, сперва бросив взгляд друг на друга. Фантазия представляла старейшинами двух стариков, чьи волосы плотно покрыты сединой, а кожа похожа на финики. Но этим двоим было не больше пятидесяти.       — Ответите на наши вопросы и останитесь живы, — вмешался Леви.       Я сдержала желание пихнуть его локтем. Лица мужчины и женщины оставались непроницаемыми. В другое время, возможно, эта угроза и возымела бы нужный эффект, но не в нынешнее время. Казалось, они совсем не боялись умереть.       Нащупав фигурку, я вытащила её из кармана и протянула перед собой:       — Вы ведь знаете, что это?       Маски сползи. Женщина резко обернулась к мужчине.       — Её не должно здесь быть. Как это возможно?       — Не знаю, Юта.       — Вы можете мне объяснить? — я пыталась вложить в голос твёрдости, но это было примерно как пытаться сделать замороженный сок при сорокаградусной жаре, из ряда вон плохо.       Названная Ютой смотрела на мужчину. Выглядело, будто они разговаривают, и я нарочно возвращалась глазами к их губам, совсем не двигающимся, чтобы убедиться, что собственные уши не врут.       Мужчина выдохнул. Казалось, ему тоже было что-то не понятно. Он потянулся рукой к плащу, и я заметила, как Леви рядом со мной напрягся. Но мужчина запустил руку под рубашку и снял цепочку. На ней крепилась вторая часть фигурки.       — Это, — мужчина указал на фигуру, — крайняя мера, — отчеканил он.       — Что? Крайняя мера чего? Я не понимаю, — слова выскакивали слишком быстро, и я надеялась, что они смогли разобрать сказанное.       — Кто тебе дал эту вещь? — спросил мужчина.       — Его звали.. зовут.. Коул.. Коул Тайбер.       — Всё сходится, — прошептала Юта.       Её слова пролегли холодком по спине.       — Он сказал, если я найду двойник, то смогу вернуться в своё время.       Снаружи громыхнуло, и пол завибрировал. С потолка посыпалось.       — Выкладывайте. И поскорее, — вставил Леви.       — Когда ты переместилась в это время, будущее изменилось, — начал мужчина, задумавшись. — Возможно, ты и переместишься обратно, но твоё время уже будет отличаться от того, каким ты его помнишь. Твоей семьи, друзей может не существовать. Или их может не быть в живых. А если они есть, то они тебя не узнают. Никто не узнает, кроме человека, давшего тебе эту вещь.       Его слова проглатывались приговором. Мне не верилось. Потом верилось, но не собиралось приниматься. Казалось, что если я приму как данность «всё кончено, для тебя только что всё закончилось» — пол провалится. Бездна утащит. Пол был цел, но чернота, казалось, подступала и обхватывала.       — Много веков назад семья Тайбер была выбрана хранителями уробороса, — Юта склонила голову. Она говорила медленно, подбирая слова. — Мы не можем перемещаться во времени, только передавать его из поколения в поколение, по мужской линии. Перемещаться могла лишь одна семья. Потомки клана Каплан.       — Это фамилия моей мамы.. до замужества.       — Разумеется, — кивнула Юта. — Только потомки твоей семьи могут проходить сквозь время.       — Что значит «крайняя мера»? — спросил Леви. Его лицо оставалось напряжённым.       Старейшины переглянулись. Разговор им давался с таким же трудом, с которым нам осознание происходящего.       — В твоём времени миру скорее всего конец, — мужчина глядел неотрывно. — Перемещения позволяют исправить положение, изменив цепь событий. Активация уробороса сложный… и последний выбор.       — Нам непонятно только одно. Почему ты переместилась в это время, — Юта потёрла подбородок.       — Я ничего не понимаю.. почему именно моя семья..       — В какое время она должна была переместиться? — с нажимом спросил Леви.       — К началу, — ответила Юта. — Условному началу, конечно же. В период жизни Имир Фриц. Возможно даже раньше.       Голову раскололо от голоса. Чужого голоса в моей голове, звучавшего так громко, что не удавалось разобрать слова. Я закрыла уши руками, как будто это могло прекратить насильственное вторжение. Голос продолжал звучать.       — Вы тоже это слышите? — я прокричала.       С потолка начало сыпаться сильнее.       — Это слышит каждый элдиец, — сказала Юта. — Зик.       — Времени мало, — негромко произнёс мужчина, глядя на Юту.       — Почему я переместилась в это время? — снова крик.       — Мы не знаем, — Юта сильнее натянула плащ. — Но что бы то ни было, что бы тебя ни притянуло в это время — оно сильнее всех правил и законов, созданных прежде.       — Надо уходить, — Леви дёрнул меня за рукав. — Тут вот-вот всё засыплет.       Мужчина покрутил в руке двойник фигуры, после чего кинул его мне. Старейшины не двигались с места.       — Вы идёте? — голос хрипел. — Вы слышали? Здесь опасно оставаться.       Старейшины только слабо улыбнулись.       — Поторопись с решением, — мягко сказала Юта. — Ты никогда не должна была здесь оказаться.       Леви утягивал за собой. Их лица отдалялись, становились размытыми. Ноги шаркали по полу. Волоклись по лестнице.       — Но..       — Они выбрали остаться, — оборвал Леви. — Ты там не умрёшь.       — Только они знают больше. Мне больше не у кого узнать.       Леви молчал.       Фигурки, наспех брошенные в карманы, нагревались. Не давали о себе забыть. Не давали подумать, всё время подавая сигналы «мы рядом, мы ждем».       Колени встретили траву. Леви тоже сидел близко. Я подняла голову вверх, к источнику света ночью. Света совершенно неправильного. Весь небосвод в салютах. В этом веке не существовало салютов. И небо раньше не было красным.       Земля под руками дрожала.       — Ты ведь знаешь, что тебе не нужно перемещаться куда-то ещё, — Леви глубоко дышал. — Всё можно исправить в этом времени.       Мы оба понимали, это не так.       — Скажи, что ты останешься.       — Леви..       — Если ты на что-то и повлияешь, если у тебя получится, ты не вернёшься сюда, — он смотрел на меня прямо, и каждую попытку отвести взгляд пресекал, поворачивая ладонями лицо к себе. — Я тебя здесь не встречу. Если встречу, то не узнаю. Не знаю, что хуже.       Слова проходились по левой части груди всеми своими острыми краями. Что-то внутри кровоточило.       — Это, — я посмотрела на небо, теперь совсем не походившее на небо, — не похоже на то, что можно исправить, — я стиснула его руку. — Послушай меня. Я хочу, чтобы ты жил. Ты обязательно родишься снова.. уже в безопасном мире. Твоё детство может быть другим, возможно, твоя мама будет жива, и тебя будет ждать совсем другая жизнь.       Всхлип. Он забирал все недосказанные слова. Всё, что крутилось внутри, теперь уже точно там крепко запертое.       — Я бы предпочёл эту, но с тобой.       Его голос надломился. Страшно, когда голос мужчины сломлен. Я внимательно смотрела на черты его лица. Мне нужно было всё запомнить. Каждую морщинку и изгиб. Небольшую родинку ближе к уху. Однажды это меня спасёт. Я чувствовала, что время бессильно перед тем, что мы вырастили между собой.       Салюты пресекались ползущими трещинами. За ними — ничего.       Но время сильнее каждого из нас.