FATUM

      Один квартал под ногами превращался в другой, а ноги в воздухе будто прыгали по выступам на крышах, что покрывали с любовью выращенные марлийцами сооружения. Рука Микасы давила на рёбра, распространяя болевую пульсацию по организму, но та пульсация, которая сейчас созревала в голове из клубка противоположных взглядов на одну-единственную ситуацию, с лёгкостью всё затмевала.       Треск ломающихся костей Магата засел в ушах. Крутился на окончаниях, как невовремя заевшая виниловая пластинка на старом проигрывателе. Ведь можно было избежать, решить вопрос как-то иначе. Убийство всегда стояло последним в очереди, уступая место всем зверствам, которые можно было применить к человеку. Оно допускалось от безвыходности положения.       Но у Леви не было этой безвыходности. Был только выбор.       — Куда… — ослабевшее тело резонировало в голосовые связки. Я смотрела на Микасу, сосредоточенность в глазах которой давала понять — она просто выполняла отданный приказ. — Куда ты меня несёшь?       — Тише, — ответила девушка, внимательно смотря вдаль. — Скоро тебе помогут.       Губы сжались плотнее, когда я услышала хорошо замаскированные, как наверняка считала Микаса, обвиняющие оттенки в её словах, а мне всегда удавалось различать такие вещи, даже будь они самыми неприметными, а кто-нибудь и вовсе сказал бы, что глупости да выдумки.       — В нас не стреляют, — я заметила, что два летящих человека с сопровождением характерного звука от работы УПМ ничьё внимание не привлекли, и вопросительно посмотрела на девушку.       — Этот маршрут безопасен, — не переставая оценивать обстановку, сказала Микаса. Она чуть сместила руку на моём животе и опустила её ниже, видя застывшую страдальческую гримасу на лице. Дышать стало проще, но слабость из тела так просто не выгонишь. — Условно… безопасен, — добавила девушка, после чего я перестала задавать вопросы.       Через какую-то тройку улиц, никогда между собой не пересекающихся, мы остановились, спустившись уже вниз, и Микаса быстро переместила нас в небольшой проём, который вёл в закрытый двор. С высоты так не бросалось в глаза происходящее здесь: у большинства построек были в лучшем случае дыры, но некоторая часть домов вообще не имела своей половины и сквозила разрухой, разбомбленный тротуар местами напоминал просёлочную дорогу, грязную и с трещинами. Я зашла вглубь арки, сокращая себе обзор, потому что увиденное, вдобавок погружённое в тишину, напоминало сценарий с самыми страшными декорациями, и трудно было признавать, что это не он, а эти земли — настоящие, не нарисованные фантазией, будто даже силы небес их оставили, посчитав нужным уйти.       — Где он? — Микаса смотрела по сторонам, а в её голосе слышалась торопливость.       — Кто?       Словно по щелчку, после моего вопроса на другом конце прохода появилась тень. Флок быстро направлялся к нам, делая широкие шаги.       — Приказ генерала тот же, — сказала девушка, подавляя желание высказаться по поводу задержки Форстера, а когда тот кивнул, она быстро исчезла, выпуская тросы и не давая мне задать ни одного вопроса.       — Что здесь…?       — Он так о тебе печётся, — Флок оборвал мой вопрос, и я уставилась на парня. — Если бы вы с Эреном не сглупили, от меня бы сейчас было больше пользы на передовой, а так приходится работать доставщиком, — весь тон голоса, напряжение и то как он сжимал меня, пока мы снова куда-то летели, давали понять насколько ему не по душе такой расклад.       — С Эреном всё в порядке? — тут же спрашиваю Форстера.       — С ним всегда всё в порядке, — ответил парень на выдохе, а затем быстро осмотрел меня, задерживаясь на открытых участках тела. — Ты не ранена?       — Нет, — заверила его, несмотря на сразу отозвавшуюся боль в боку после того падения, когда меня оттолкнул Магат. — Есть только слабость, — глядя на неверие в зрачках Флока, пришлось сказать без утаивания. — Куда отправилась Микаса?       — Обратно, — по мимике парня было очевидно, что ему не нравились вопросы, но и проигнорировать их он тоже не мог. — Битва-то не окончена.       — С чего ты решил…?       — Что идёт битва? — Флок снова перебил меня, и эта его дебильная привычка вызывала раздражение, контролировать которое удавалось только потому, что парень сейчас меня нёс. — Генерал ещё ни разу не ошибся. Как только доставлю тебя в безопасное место, тоже отправлюсь туда, — парень говорил решительно, с толикой гордости в голосе.       — Где-то здесь безопасно? — я хмыкнула, глядя на руины. Где-то было развалин больше, где-то меньше, но трудно было указать пальцем на место и сказать, что вот тут — тут всё в порядке.       — Мы на войне, — серьёзно сказал парень. — Безопасность в любом случае относительна, но от этого переставать называть вещи своими именами мы пока не начали.       Флок ловко перемахнул в очередной внутренний двор и прекратил движение, спрятав тросы. Его рука продолжала меня поддерживать когда мы входили, на первый взгляд, в такое же здание, как и множество других — ничем не примечательное, не выделяющееся.       — Эта часть города полностью под нашим контролем, — пояснил парень, когда мы шли вглубь коридора, где ближе к концу уже горел свет, означающий, что кто-то ещё присутствовал в этом месте. — Марлийцы могли бы атаковать вслепую, но мы занимали в основном нижние этажи, оставляя гражданских на верхних. Они не станут убивать своё же население, наобум сбрасывая бомбы или ещё что.       — Но вдруг в какой-то момент это перестанет быть помехой?       — Я и так рассказал больше, чем следовало, — сердито ответил Флок, после чего я поняла, что исчерпала его лимит с вопросами на сегодня.       В комнате сидели трое солдат со скучающим видом и молодой мужчина в медицинском халате, который, едва мы появились, бегло окинул взглядом как меня, так и Флока.       — Как закончите, отведите её в зал. Там уже всё подготовлено, — сказал Форстер.       И подобно Микасе, получив свидетельство того, что солдаты верно расслышали, он быстро развернулся и пошёл в ту сторону, откуда мы только что пришли. А за ним, не мешкая, последовали и солдаты, наглухо закрывая за собой ветхую дверь.       — Можешь звать меня Адам, — быстро проговорил мужчина. — Ложись и снимай платье.       — У меня есть небольшие ссадины, — поймав частоту, с которой говорил врач, я отвечала с той же скоростью. — Я могу просто закатать рукава.       — Я должен проверить всё, — тоном, не терпящим возражений, произнёс Адам.       Горловина платья была достаточно растянутой, и после того как я поджала плечи, сведя их ближе к груди, ткань бесшумно осела на пол.       — Они тебя пытали? — спросил мужчина, когда я легла на кровать. Он тут же взял мокрую тряпку из полного воды таза, который я умудрилась не заметить, и стал вытирать спёкшуюся кровь, а тело инстинктивно подрагивало от прикосновения холодного к коже.       — Нет, — порывисто ответила ему, а потом мысленно запнулась, когда красными крестами на бумаге всплыли два месяца почти беспамятства. — Я не уверена.       — Подробнее, — тут же нахмурился врач, ни на секунду не отрываясь от дела и только изредка поглядывая на лицо.       Не жалея, он полил рёбра каким-то раствором, похожим на перекись водорода, потому что на месте раны тут же стали образовываться мелкие пузыри. Кожу пекло, из-за чего мышцы живота сократились, а я сама не смогла подавить короткий вскрик ругательства.       — Потерпи, — сказал Адам, смотря на результат своей работы, и, судя по выражению лица, он был им доволен. — Ногти и волосы на месте, отёков и гематом у тебя я тоже не вижу, — он размышлял, не стесняясь. — Что они с тобой делали? — уже осторожно спросил мужчина.       — А где доктор Гройс? — помня старика, который лечил меня после битвы в Шиганшине и был более тактичен, я прямо спросила Адама.       — О, — с неподдельным удивлением протянул врач. — Вы знакомы с моим учителем, — мужчина с теплотой в голосе упомянул о наставнике. Почему-то переход на «вы» после сомнения в компетентности вызвал смешок. Если бы я могла сейчас смеяться. — Он на Парадизе, там ведь люди продолжают болеть, — я не расслышала иронии, которой могли бы быть наполнены его слова, и была этому рада. — Я могу вас смущать как личность, но можете не сомневаться в моих навыках как специалиста.       Я чуть отодвинула левую руку, над которой склонялся Адам чтобы обрабатывать оставшиеся повреждённые участки, и приподняла её, показывая мужчине следы от инъекций на локтевом сгибе.       — Они ставили капельницы, — упрощая задачу врачу, я начала рассказ. — Мне не говорили, какие именно лекарства или не лекарства они вливали. Я… почти ничего не помню… всё какими-то обрывками, похожими на галлюцинации или видения, — озвучивать вслух, рассказывать было сложнее, чем когда я представляла этот разговор в голове. — Они хотели знать, что происходит на острове, и я не уверена, — моя рука механически вцепилась в рукав халата Адама, — вдруг я могла рассказать им что-то, будучи в том состоянии, и навредить Парадизу.       — Тебе не стоит об этом думать, — успокаивающе сказал Адам. — И мне нужно осмотреть тебя.       — Да, — я согласилась быстрее, чем обдумала им произнесённое. — Я могу вас попросить? — врач внимательно посмотрел на меня в ожидании, вместе с тем приготавливая все необходимые инструменты вроде древнего, наверняка одного из первых, тонометра. Там был молоточек и какие-то другие приборы, думаю, что старые аналоги имеющихся в моём времени. — То, что я вам рассказала… это ведь останется между нами? Как и все данные о моём здоровье.       — Об этом тебе тоже не стоит беспокоиться, — покачал головой Адам, пододвигая стул ближе ко мне. — Врачебная тайна не пустой звук.       — Хорошо, — я посмотрела на него, стараясь выразить взглядом благодарность, ведь обычно главнокомандующие всегда были в курсе состояния здоровья своих солдат. И хоть я была не против, чтобы Леви знал, как я чувствую себя физически, мне совершенно не хотелось, чтобы он был в курсе остальной части поведанного Адаму.       Когда мужчина сделал всё необходимое для правильного вердикта моему состоянию, он отложил записи дальше, так, что я не могла их видеть и прочесть. Адам сказал встать, и мне пришлось постараться это сделать — ноги успели затечь от длительного лежания, как и в предыдущие месяцы. Он ещё раз осматривал все промытые и очищенные раны.       — Я не буду наносить мазь или перевязывать бинтами, — сказал мужчина, продолжая смотреть и объяснять принятые решения. — Будет лучше, если ты просто наденешь что-то чистое и не прилегающее к телу — так заживление должно пройти быстрее. А пока тебе будет лучше поспать.       — Нет! — я сама ужаснулась тому, как быстро выпалила, стоило только услышать слово-катализатор. — Нет, — в этот раз получилось уже спокойнее. — Можно сказать, что я спала два месяца там, под этими капельницами. Я просто… не могу больше.       — У солдат за дверью есть приказ, — сообщил Адам, собирая свои принадлежности и записи. — Они должны будут следить за тобой до прихода кого-то из начальства, и моя рекомендация, чтобы время скорее пролетело — лечь спать.

***

      Когда от хождения по кругу появилось головокружение, я начала очерчивать носками простые линии, преображая пол комнаты в незримые решётки и другую бесхитростную математику. Казалось, время от такого хождения могло ускориться, как если бы мы со стрелкой часов синхронизировались, и это заблуждение успокаивало. Тревога была сильной. У меня никогда не было привычки кусать губы, покрываться разлитыми по телу пятнами от волнения или грызть ногти — что там ещё самое распространённое — но сейчас я чувствовала, что такие действия были бы мелочью. Как невыполненное задание, за которое отчитали и сделали неприятно. Но мне не было всего лишь неприятно. В позвоночном канале вместо спинного мозга циркулировал ужас от неминуемой встречи с товарищами, и этого сжимающего горло чувства почему-то было больше, чем радости.       Сначала это был Эрен. Я была готова к его появлению, услышав голос за дверью, рьяно требующий, чтобы пропустили немедленно. Было много ситуаций и событий, по которым становилось понятно как парень повзрослел, как действовал он уже не сломя голову, невзвешенно, с опорой лишь на чувства, а будто с трансформацией, подобно той, что превращала его в титана, только эта была уже внутренней. Глубинной и не такой красочной. Не сметающей на своём пути всех и вся. Но в такие моменты, когда его желания были донельзя простыми, я словно вновь смотрела на мальчишку, стоявшего на стене с глазами, полными блеска от стремления и решимости. Не устоять пред таким солдатам, что уж говорить о какой-то деревянной преграде.       Когда он ворвался и резко остановился, стоило определить меня взглядом, я продолжала пускать корни в ту же точку, где находилась прежде и прислушивалась к хороводу нахлынувших эмоций при виде знакомого лица. Совсем ничего не изменилось с того вечера. Будто и времени прошло каких-то несколько деньков — не месяцев. Будто обещание встретиться следующим днём ещё могло исполниться, и было так неприятно ощущать в теле сломленность — чертово напоминание, что часы давно переступили условный рубеж.       — Ты в порядке, — словно наконец отмер, сказал Эрен и стал преодолевать короткий путь ко мне, желая удостовериться в своих словах.       — В порядке… — мои пальцы сомкнулись на обратной стороне его шеи, прижимая к себе ближе.       И ни одна такая сцена из самых нашумевших мелодрам больше не вызывала бы у меня слёз. Потому что не плачется там, где сбылись надежды, но где по-прежнему гремело за плотными шторами. Вдалеке.       — Мы сглупили…       Эрен чуть ослабил руки, давая им свободу на моей пояснице. Я не могла не заметить, что даже его запах стал похожим на войну — соединяясь, порох, пот и кровь создавали новое вещество, образовывали ещё один быстродействующий яд.       — Сглупили, — в выдохах, ложившихся на плечи парня, кипел коктейль из сотен несозревших грейпфрутов, и молодая кожа от этого распускалась трещинами.       — Ты уже видела его? — спросил парень, немного отстраняясь.       Вопрос, как самая эффективная взрывчатка.       Ответ, как никем не излечимая фобия:       — Нет.       И нет минут до этого момента дольше, не было в моей жизни сильнее ожидания раньше, но таймер, казалось, был неисправен, будто это место действовало на предметы не соизволив к ним касаться, просто помня про все вещи и косвенно их уничтожая.       Взгляд Эрена тяжелел. Подобно темнеющим облакам, сгущался. Три удара по двери, оповещавшие про исход времени, сменились тремя недовольными лицами солдат. Казалось, ни одна надежда человечества, ни один титан в людском обличии не даст им пренебречь приказами.       И я знала всего одного человека, кому повиновались столь отчаянно, выходя за рамки подготовки, а цена невыполненного распоряжения грезила быть непосильной.       — Иди, — я посмотрела на Эрена, подталкивая его из-за настроения солдат. — Поговорим позже.       Если книгу нельзя прочитать, не открыв, так и лицо парня было непроницаемым, но обложка — какой-то нервный поворот, чуть сжатые кисти — мне всё же была доступна. Словно «после» для парня могло не наступить, и пусть война прокладывала путь, как перелётные птицы — уверенно и знающе — для меня «после» ещё существовало. И так, наверное, думал каждый, кто был далёк от поля боя. От мест, в которых мечты ложились костями, и выбраться бы из которых, но нить Ариадны в руках никогда не держал.       Всегда пропускал все инструкции. Игнорировал побочные явления.       Эрен обернулся, когда частью туловища был уже в коридоре, задержался взглядом на мне и посмотрел так, будто наделил его смыслом, который мне не удалось прочитать.       — Иди, — одними губами произнесла ему, почему-то съеживаясь от этого нераспознанного посыла.       За щелчком двери, по ту сторону, послышались разговоры, только Эрен вышел. Голоса сливались в отрывистый гул, разбавляемый звуками гибели извне, делая попытки услышать что-то напрасными.       Когда я села, разочарованная тем, что так ничего и не поняла, солдат оповестил меня о переезде. Он подобрал именно это слово, как если бы я снова была десятилетней, ребёнком — хвостом родителей без всякого выбора.       — С чего вдруг? — я спросила бойца, делая шаг от него дальше. — Кто так решил?       — Приказ генерала. Быстро собирай вещи.       Он вышел, а я оглядела комнату и усмехнулась. Какие вещи, солдат?

***

      Сердце бешено колотилось, чем отдалённее становились боевые действия и возможные встречи с товарищами. Вера увидеть их лица, казалось, могла растопить ещё невыпавший снег, но теперь вместе с порывистым ветром она просто испарялась, словно чья-то рука регулярно поджигала передвижной камин. И я знала, кому именно принадлежала эта рука.       Безопасность, которой хотел Леви, грела на другом своём конце неизвестность, с которой мне придётся столкнуться. Он просто отсылал меня, ничего не объясняя, и от этого в груди ныло из-за обиды.       Увидев издали, я необъяснимым образом для себя же поняла, что вот он — тот самый дом. Не было на крыше особых примет или тайного знака, который был бы значим лишь для нас с Леви, или на двери, но как только солдаты прекратили движение, не задавая им вопросов, я просто зашла внутрь. Узкий коридор приглашал в комнаты. Покашливание одного из бойцов заставило меня продвинуться дальше и войти в первую попавшуюся комнату.       Должно быть здесь жила семья. Ещё до того, как пришла война. Чашка с изображением какой-то героини в розовом платье на столе, будто брошенная, говорила о своей совсем маленькой владелице, и я сглотнула, задумываясь о том, где теперь она была. Где были её родители.       Как много здесь таких домов.       — Где моя комната? — я обратилась к солдату, чтобы тот скорее обозначил моё место, и я смогла через силу оторвать припаянные стопы.       — Дальше, — стук за спиной подействовал как триггер, и я повернулась, стараясь не совершать резких действий.       Тело так и пошатывало, и если бы не курсирующий по крови адреналин, вряд ли я смогла бы стоять ровно. Делать шаги и передвигаться. Организм хотел для тела постели, а голова работала как обновлённая версия устройства и стремилась пройти испытание на производительность.       Зала, где меня расположили, служила прежним хозяевам спальней. Просторное помещение было напитано любовью не одного года, при этом воздух ощущался будто глотком чего-то свежего и мятного. Будто окно здесь всегда было приоткрыто на проветривание, и дом, несмотря на это, сам поддерживал необходимую температуру, делая её комфортной для проживания.       — Когда я смогу поговорить с генералом? — я спросила стоявшего за спиной солдата, не оборачиваясь. Отчего-то казалось, что если я не буду смотреть прямо на него, ответ понравится мне больше.       Глупости и только. Но разве я могла избавиться от них сейчас, когда от меня лично ничего не зависело, и оставалось полагаться на одни приметы или интуицию.       Да, чушь и глупость. Но я так и продолжала ждать ответ в той же позиции.       — Сегодня вечером, — прилетело в затылок, а отпечаталось на лбу, проступив мелкими каплями пота. — Врач велел тебе спать, — добавил солдат и вышел, оставляя меня одну, показывая, что следить за предписаниями никто не собирается.       Судя по звукам, бойцы обосновались на кухне и негромко переговаривались, разбавляя беседы глухим гоготом. Эти люди не были разведчиками. Конечно, я могла просто не знать каждого в лицо, но что-то уверенно подсказывало, что эти солдаты были из другого подразделения. Тот, кто имел крылья, не стал бы отсиживаться, охраняя другого солдата.       Я отбросила сумку в сторону, решив разобраться с единицами набитого в ней позже, и всем лицом уткнулась в подушку. Хотелось закричать, но в этом словно не было смысла — некоторые отчаяния должны быть кем-то услышаны. Некоторым отчаяниям нужна помощь. Вместо нераздавшихся звуков, компенсируя хоть как-то, в углах глаз становилось влажно. Я перевернулась на спину и подняла взгляд как можно выше, удерживая подступившие слёзы. Если начну, не смогу остановиться. Тихий старт всегда перерастал в громкие истерики, недомолвки — в скандалы, и вечерний приход Леви подсознательно ставился на ту же ступень. И сейчас я совершенно не знала как начать с ним разговор.       Размышления от обречённости становились дремотой. Дремота обрушивалась сном, не сулившим ничего хорошего.       Это был вакуум. Будка, каждая сторона которой, просвечиваясь, предназначалась для крупного животного. Ни ручки, ни двери толкнуть и выбраться, ни отверстия для воздуха, а загнанный зверь в ней имел такие же волосы, как у меня, то же тело и одежду на нём — мои, не обознаться. Конструкция витала, подвешенная, только вот где, неизвестно.       Ноги оступаются о предмет, а руки поднимают его быстрее, чем мозг успевает обдумать правильность решения. Коричневая книга оказывается альбомом с фотографиями, и на первой странице я вижу свою маму беременной. Она держит за руку моего старшего брата, ещё совсем маленького, и это наталкивает на мысль, что на фотографии обозначено время, когда мой первый день рождения ещё не наступил.       Я никогда не видела эти фотографии. Создавалось впечатление, что альбом с такими снимками семьи был частью моего воображения, и мне хотелось, чтобы такие кадры существовали на самом деле. Чтобы они были прожиты. Родившаяся девочка могла расти. Она была мной и ступала в тех же местах, что и я, только вот в моих альбомах, сколько не пыталась, я так и не припоминала таких изображений. Страницы пролистывались одна за другой, рука набирала скорость, желая дойти до точки, в которой я была сейчас.       Пальцы дрогнули, когда взгляд зацепился за что-то априори невозможное. Ничего из увиденного не мог запечатлеть человек. На фотографии я держалась за ветвь, а совсем рядом стоял Леви, глядя в мою сторону. Это была первая встреча, убитый гигант, прерванный день рождения и полученный второй. Вдох становился нестабильным. Неужели сейчас… сейчас я могла узнать, чем закончится эта история? Руки открыли альбом с другого разворота, но там не оказалось вставленных снимков, будто я поторопилась, слишком гналась чтобы узнать, чего ждать.       Будто моя история была не такой уж и длинной.       Я очнулась от грохота хлопнувшей двери, и судя по выдернувшему меня звуку, вошедшего не заботила хлипкость материалов. В складках на теле ощущалась влага, собравшаяся из-за увиденного бессознательно, и такие сны заранее ставили под сомнение последующее желание лечь, вот так вздремнуть. Несоразмерно долго приходилось после этого заново приводить себя в порядок.       Или будто моя история была ещё недописанной.       И времени об этом думать нет, нет секунд обращать внимание на скачок давления, сделанный событиями сна. Это отодвигалось на потом, в лучшем случае на мысли в самый тихий период ночью. А сейчас он пришёл, сейчас дышать необходимо ровно. Сейчас Леви здесь.       Подобравшись, я села на край кровати и опустила ноги, намереваясь встать. Какую же дрянь, предполагавшую помощь, дал выпить Адам, если сейчас всё тело ощущалось как сгусток, который полностью обезболили.       — Элиза, — я подняла голову, переставая разглядывать непослушные ступни, и удивилась, как уши на короткий период прекратили вслушиваться в шарканье, приближающее ко мне человека. Как легко было принять лицо Гарета в проёме вместо лица Леви — и стоило признаться хоть сейчас, что я жаждала увидеть последнего почти так же сильно, как и не была готова к диалогу с глазу на глаз.       И только теперь удивление использовало легальные права, заставляя зрачки расшириться.       — Гарет… — это было очень тихо, как и полагалось пробудившемуся человеку, но было совсем непропорционально той радости, что я испытывала, глядя на парня. — Как ты здесь…? — слова с трудом подбирались и ещё труднее произносились. — Нет… Почему ты здесь?       — На моих радарах появились просьбы о помощи, — он усмехнулся и прошёл по комнате, усаживаясь на кровать рядом со мной. Следом за этим руки парня порывисто обхватили меня, позволяя слабо обнять в ответ, незначительно приподнимая локти.       Он был одет в ту же форму, как и солдаты, которых я видела, но так же бросалось в глаза и отличие с ними: его вид не был тем, на что можно сказать — человек воевал.       — Хорошо, что тебя оттуда вытащили, — произнёс Гарет, оставляя одну руку поддерживать меня за плечо. Он прижал пальцы сильнее, накрывая так завесой поддержки, за что я была ему благодарна. — Я в Марлии четыре дня.       В голове велись бесполезные подсчеты. Я пыталась раскопать любые обрывки, которые что-то сказали бы мне об этом промежутке. Но казалось, что спутанность, лишь неумело наброшенная поначалу, с ускорением сжимала голову в тиски, образуя из воспоминаний твёрдый сплав.       Было больно, как если бы я раз за разом прикладывалась о косяк головой.       — Где же ты был? — пытаясь отвлечься от этого чувства, я спросила Гарета, наконец переведя на него взгляд.       Щёки парня нарумянились, как свежая корка хлеба из печи. Мне показалось, что я смутила его вопросом, но вслед за началом его речи пришло и понимание, что отнюдь смущение было причиной краски.       — Я был в других государствах, — голос Гарета приобретал тональности, не улавливаемые прежде. — Это те государства, которые много лет живут в страхе перед титанами марлийцев. Многие отстают в развитии едва ли меньше, чем Парадиз, но есть и те, кто наращивал военную мощь несмотря на сдерживание и постоянные вмешательства Марлии, — с каждым словом его взгляд серьёзнел, а руки с бесшумной злостью напрягались, готовые оставить это клеймо на моём плече. — Их военачальники и солдаты прибыли сюда вместе со мной.       — Что? — я во все глаза смотрела на парня, не веря, что в сказанном нет ошибки. — Как…?       Гарет почти незаметно улыбнулся. В этом движении было мало от чего-то радостного.       — Я знал, что война неизбежна. Невольно подслушал пару раз разговоры отца с королевой, — стиснув кисть одной руки, произнёс парень. — Я хотел сбежать из этого. Знаешь, ничего так не угнетало наше поместье, как эти молчаливые обмены взглядами, особенно когда победа была недостижима. Я не мог больше веселиться, и оставаться там тоже не мог, — Гарет посмотрел перед собой. Кто-то словно проматывал фрагменты пультом памяти перед ним. — Хотелось сбежать и не думать, я был уверен, что смогу оставить всё позади. Я находил знакомства, они находили меня вдвойне. Случайная встреча с новоиспечённым королём одного государства, целенаправленные уже с другими, — резюмировал парень, смещая внимание на меня. — Многие из них были счастливы узнать о возмездии марлийцам и поддержали это настолько охотно, что немедля отправляли своих представителей со мной к властям соседних стран. Конечно, согласились не все. Но шансов у нас стало куда больше.       — Выходит, у тебя не вышло сбежать, — я покачала головой, помня настроение Гарета, когда мы прощались.       Отправившийся в путь исследования вернулся покорителем.       — Как видишь, — иронично сказал парень. — Но я был там, где нужно, и делал то, чему меня учили с рождения.       — Юных герцогов учат вести переговоры? — я хмыкнула, вспоминая часть своих уроков воспитания.       — Не переговоры, Элиза, — Гарет нахмурился. — Переговоры не обязательно завершатся как хотелось бы. Меня учили контакту, — со вздохом сказал парень, что не оставалось вариантов — он считал, что говорит очевидные вещи. — Познавший это искусство никогда не проиграет.       — И что ты будешь делать дальше?       — Как, что? Бок о бок с остальными буду воевать за свою родину.       Я ожидала, когда Гарет скажет, что это шутка. Что он лишь хотел помочь острову и теперь сможет вернуться к первоначальному плану. Это было бы правильно. Это так просто уложилось бы в моей голове, будучи идеальной деталью лего. Но Гарет продолжал молчать слишком долго для забавы или ребячества.       — Ты верно подметил чему тебя обучали, — я услышала собственный голос, в котором циркулировала строгость. — Ты ведь не воин, Гарет…       — Я не понаслышке знаю о подготовке, — оборвал меня парень. — Да, это была совсем малость на фоне кадетского училища, и я не так силён как тот же Аккерман, — такое сравнение с сильнейшим бойцом заставило бы меня улыбнуться, если бы не серьёзность, с которой было произнесено. Если бы упомянутая фамилия не отбивалась на моей коже татуировкой, наносимой рукой любителя — больно, неаккуратно, впопыхах. — Но я тоже готов пополнить ряды…       — Смертников? Эти ряды?! — не удержавшись, я воскликнула, глядя на Гарета в надежде, что это заставит его одуматься. — Ты просто погибнешь, и в этом не будет ничего героического. Скажи, почему бы тебе просто не вернуться домой? Отец наверняка изменил своё отношение после твоего отсутствия, он тебя ждёт и с ума сходит, я уверена! — срываясь на последних словах, я неотрывно смотрела на парня.       Но он лишь крутанул головой, будто теннисной ракеткой отбивая эти слова подальше, туда, где я бы не смогла их поймать и снова отправить, наконец, попасть.       — Я не вернусь, — улыбка на лице Гарета имела горький привкус, делая таким же весь воздух вокруг нас.       И только сейчас, когда он полностью развернулся, а блеск в глазах перестал казаться чем-то фанатичным, язык стало по-настоящему выжигать. Он говорил не про сейчас. Его «не вернусь» обретало мраморную тусклость сотен памятников, вырисовывая в моей голове две соединённые короткой чертой даты. И годы в них были такие же, недолгие.       Я не знала, что по ту сторону моря, на этих словах сердце одного старика стало биться с несвойственной ему частотой, будто почувствовав неладное. Амос Болтон схватился за сердце, проклиная бег времени, движущий возраст только в одну сторону. Он не знал, что ритм ускорился, чтобы возместить удары другому сердцу, отчаянно желая с ним поделиться. Но не перерезанная пуповина знала. Некоторые связи между отцом и сыном не могли быть измеримы ни годами, ни расстояниями.       Это было прощание.

***

      В этот вечер на кровати вряд ли бы поместился кто-нибудь ещё. Мне начинало казаться, что скоро даже для меня одной на ней будет слишком мало места. Эта неслучившаяся потеря никак не выходила за границы кожи и превращалась в крупные буллы под самим эпидермисом. Я была близка к тому, чтобы раздуться и разорваться. Тоски и безнадёжности находилось слишком много в этих круглых мешочках, гораздо больше самого вместилища. Ощущалось, что этап отслоения неминуем. И почему-то кожа медлила, будто боялась, что не сможет прикрепиться к телу обратно.       Леви не приходил. Поначалу мне не хотелось, чтобы он застал меня в таком состоянии, было чувство, что это станет ещё одной проблемой для него, помимо той, что уже имеется в моём лице. Я представляла разговор с ним, и каждый раз он начинался и заканчивался молчанием, с парой-тройкой неуместных реплик в середине. Такие никогда бы не были озвучены на самом деле.       Солдаты разводили руками на мои вопросы касаемо Леви. Они могли действительно не знать, где генерал, но им было подлинно известно, что он жив. Эта мысль плавилась на языке. А та, в которой он не хотел встречи и потому не появлялся, оседала сверху металлической стружкой, делая полученную смесь неприемлемой, чтобы её можно было сглотнуть. Этой слюной вполне получилось бы отравиться.       В четыре дня вмещалось сорок лет. Словно вселенная решила увеличить продолжительность суток в десятки раз, потому что чувствовалось это как какая-то петля, в которую меня затянуло без разрешения. Приёмы пищи и приходы Адама стали развлечением, могло ли быть что-то хуже?       Может, то, что мои передвижения были ограничены. Недостаток свежего воздуха ведь на любом оставит отпечаток, верно? Но я склонялась к другому варианту. Хуже было то, что я не могла думать ни о чём, кроме предстоящей встречи. Меня не покидала уверенность, что она состоится, мозг был убеждён, что она лишь отложилась. Единственная сложность заключалась в незнании, когда именно, забирая всякую возможность подготовиться.       С каких-то пор подготовка к встрече с дорогим человеком стала укладываться в нормальность. С каких-то пор даже осознание этого перестало отторгаться.       Днём грохотало. Иногда где-то совсем вдали, что я старалась только обозначить для себя примерную ориентировку, откуда взрывы следовали. Карта чертилась в голове, уничтожая предполагаемые объекты, а после серий бомбёжек стирались целые поселения. Я лишь надеялась, что если бы повально гибли разведчики, солдатам бы сообщили. Не оставлять ведь в неведении своих же. От торчания в неменяющихся стенах теории возникали во мне, во мне же подтверждались или опровергались. Эта депривация грозила стать ничуть не легче той, в которую на несколько месяцев отправили меня марлийцы. Она ощущалась как наспех накинутые сети, но животное под ними уже получило свой патрон.       На пятый день Леви появился на пороге, а через час после этого повалил первый снег. И ни один из нас не заметил этого сразу.       Тот, кто сжал входную ручку, сделал это резче, чем все приходившие за последние дни. Я не придала этому значения, по-прежнему лёжа на ближней к двери половине кровати. Правая рука перелистывала страницы какого-то романа, который я бы точно не поместила в десятку личного рейтинга. Книга была собственностью прежних жильцов, наверное, её могла бы читать жена или старшая дочь главы семейства. Не думаю, что я подружилась бы с кем-то из них.       Сначала мне почувствовалось. Несильное жжение острого взгляда на затылке, лишь потому несильное, что владелец, очевидно, большего сейчас попросту не хотел. Жгло всю поверхность, наплевав на одежду, словно эта преграда, если бы постаралась защитить, просто рассыпалась на лоскуты. Я повернулась, и синхронная с этим движением мысль, чей именно взгляд норовил просверлить во мне пару отверстий, вполне могла бы заставить меня остановиться.       Это напоминало мне экзамен. Отлетающий от зубов материал, знание ответов на все вопросы не уменьшали паники перед взятием билета. Всегда была вероятность попадания к преподавателю, кому будет недостаточно базовой программы, кто требовал муштрования дополнительных источников. Сколько бы я не продумывала этот диалог, выстраивая в голове пласт из приблизительных ответов Леви, этого всё равно было недостаточно.       Мне хотелось подорваться и, вмиг оказавшись рядом с мужчиной, обнять его, но видя как Леви облокотился в проходе на своё плечо, я подавила этот порыв. Его что-то сдерживало, и эта вещь остановила и меня.       Я открыла рот, намереваясь сказать что-то, но ничего не услышала, как ни слова не услышал и Леви. Казалось, что вместо стакана воды недавно, в меня залился цемент, и я поняла это уже отсроченно.       — Ты похудела.       А ты совсем не изменился.       И это совсем не то, что мне хотелось от него услышать. Этот диалог уже шёл по пизде не так, как я планировала.       Взгляд скользнул по собственному телу, пытаясь оценить и сравнить нынешнюю версию себя с прежней, но он не мог за что-то ухватиться, чтобы согласиться с Аккерманом. Эти перемены были для меня совсем незаметными.       — Не так, чтобы сильно, — я покачала головой, показывая, что это абсолютно не важно.       — Как ты себя чувствуешь? — Леви не отводил взгляда, и я почему-то ощущала себя раздетой на морозе.       — Всё... нормально, — я со всей убедительностью ответила ему и поджала под себя ноги, чтобы сместить внимание на что-то ещё. Лёгкие не работали по принципу обратной связи и совершенно не слушали мозг, из-за чего сделать вдох сейчас стоило титанических усилий. — Ты… ты убил того командора…       Леви изогнул бровь. Он и впрямь выглядел удивлённым. На секунду у меня появился домысел, что он не мог понять, о ком именно я говорила. Это дорисовывало к трупу Магата ещё гору таких, и делало ком в горле слишком большим, чтобы в организм мог поступить кислород.       — Я сделал бы это ещё раз и куда более жестоким способом, если бы тогда знал, что они с тобой делали, — произнёс Леви, в то время как из аорты в мой организм начали гнаться страх и ужас с каждым его словом.       Это просто не могло быть взаправду.       — Адам тебе всё растрепал, — я выставила ладонь на кровать, упираясь в неё, и, видит бог, без этого движения я бы не удержала равновесие.       — Ты же не думала, что он проглотит язык или соврёт, когда его будет спрашивать генерал, — эта фраза ощущалась каким-то плевком.       Я подняла взгляд на Леви, замечая, что он не отрывал своего ни на мгновение, и от этой твёрдости в нём, почти жестокости, к глазам стали подступать слёзы. Пришлось быстрее посмотреть наверх, надеясь, что мужчина не разглядел причину этого жеста.       Но он разглядел. Потому что тон его голоса сразу смягчился.       — Из-за этого я задержался, — Леви говорил медленнее, чем прежде, и всё сказанное воспринималось именно так, как он произносил. — Я хотел увидеть тебя в тот же день, — мужчина сделал короткий вдох, а выдох чуть растрепал его чёлку. — Но после заключения Адама о твоём состоянии я должен был сам узнать, что происходило.       — И что ты узнал?       Какая-то часть меня хотела понять какие вещества мне вливали, и успела ли я что-то разболтать марлийцам, но более разумная и отрезвляющая, та, что была здравой и осознающей, что я могу не вынести ответа, уже корила за вопрос.       — Это больше не имеет значения, — словно прочитав отражение мыслей на моём лице, сказал Леви. Его взгляд, казалось, понемногу теплел, а сам он расслаблялся. — С тобой всё будет в порядке.       Когда такое говорят, должно появляться облегчение. Я пыталась отыскать на теле точку, в которой оно могло бы почувствоваться, но отклика ниоткуда не последовало. Мне не было легче. От его слов только открывались язвы из сожалений, и вытекающее из них наружу было чем-то чёрным и мутным, совсем не похожим на чистую кровь.       Словно я сама больше не была чистой.       Наверное, некоторые поступки всё же накладывали своё тавро.       — Эй, — Леви присел рядом, так, что его бедро теперь соприкасалось с моим, заставляя кожу в тех местах прокаливаться, а уровень кортизола превышать все допустимые значения. Он заправил передние кудри за ухо, и я посмотрела на него умоляюще. Не нужно, пожалуйста. Ты совсем не обязан принимать.       Но он продолжал быть нежным, поглаживая пальцы на моих руках, и мне почудилось, будто совсем рядом прорвало дамбу. И звук, словно в ясный день внезапно ударил гром, а громоотвод оказался неисправен, и хлынувшая следом вода — невообразимые потоки воды были настолько рядом, что оказались ещё ближе, располагаясь где-то внутри меня.       — Прости, — я крепче сжала его ладонь, и это должно было как-то возместить надломленность голоса. — Я не смогла вернуться, — мне неожиданно вспомнилась оставленная для Леви записка, и я сказала это, хотя думала изначально о другом.       На лице мужчины отразилось понимание. Было видно, что он возвратился к тому моменту, о котором я говорила, и то, как помрачнел его вид ещё больше об этом свидетельствовало.       — У меня почти получилось сбежать, — я провела рукой по его волосам, видя, что тело Леви напряглось на последних словах. — Почти удалось добежать до безопасной территории, — хмыкнув, я вспоминала как надежда жила даже на ногтевых пластинах. — Не знаю как у Зика и остальных вышло узнать и перехватить меня.       — У него была рация, — жёстко произнёс Леви. — Я про того парня, у которого ты отобрала пистолет и велела молчать. Ему не нужно было поднимать шум и звать на помощь, имея под рукой рацию.       Возникло стойкое ощущение, что я сгорела. Словно в этой комнате стояли лампы для солярия, и управляющий устройством вывернул мощности на полную, после чего отправил моё тело в котёл с ледяной водой. Но спокойствие на лице Леви давало понять, что это не могло действительно происходить. Почему же тогда это так явственно чувствовалось? Я осмотрела себя, всерьёз боясь наткнуться на ожоги, но кожа за эти пару секунд ничуть не изменилась.       — Этим ты занимался все пять дней? — я повернулась к нему всем телом, задев волосами правую часть туловища Леви, на что он отреагировал так, будто его садануло. — Страшно подумать, чего стоили эти знания.       — А ты и не думай, — недобрый блеск в глазах Леви, когда он наклонил голову ближе, почти отзеркаливая мои действия, быстро преобразовался во что-то трудно распознаваемое, но совершенно точно вызывавшее желание сглотнуть.       В этом был смысл. Чем больше воображение использовало карандашей, чтобы оживить предположения что происходило за это время, тем северней казался ветер, не мягко, с трепетом касавшийся моего лица, а шквалом налетавший, не страшившийся оставить следы. Я чувствовала физически, как трескаются губы в местах мелких морщин. Ещё немного, и они могли бы закровить и воспалиться.       Леви задержал взгляд на губах, по которым из-за этого холода я провела языком, теша себя иллюзиями превратить агонию во что-то допустимое. Что-то, с чем мне под силу было бы справиться. Но лизоцим в слюне был в первую очередь чем-то антибактериальным, в то время как борьба велась с нещадящим вирусом. Эти попытки были одинаково глупыми и недейственными.       Мужчина продолжал смотреть, и в его взгляде читалась какая-то сложность. Будто ему было тяжело продолжать это делать, но вместе с тем он никак не мог перевести внимание на что-либо другое. В этой комнате словно находился ещё один человек — третий, который был художником. Мастер пытался произвести лучшее своё творение, буквально заставив нас обоих замереть, невзирая на боль своих натурщиков.       Я думала, что Леви отодвинется. Но вместо этого мужчина на каких-то несколько сантиметров приблизился — так просто, казалось бы. Это была та же простота и незатейливость, что и у лютика, сок которого обладал едкостью.        Картина останется незаконченной.       — Разве ты не должен на меня злиться?       Разве я должна задавать такие вопросы. Судя по выражению лица Леви, он думал примерно о том же.       — Считаешь, я не злился? — с недовольством, вороша в памяти воспоминания, посмотрел Леви, и я заметила, как мои зубы плотно сцепились от этого. Он следовал за каждым движением моих глазных яблок, и от этого возникало нездоровое желание часто моргать. — Я был зол на тебя так сильно, что это просто не могло длиться дольше нескольких дней.       Леви провёл рукой по лицу, очерчивая линию от моей скулы к углам нижней челюсти, после чего изменил направление, будто его истинная цель была другой, и проскользнул по подбородку, надавливая на него, вынуждая меня поднять голову выше и посмотреть мужчине прямиком в сердце глаза. Его ладони были горячими, и я только сейчас обратила на это достаточно внимания, чтобы оценить. У меня получилось, наконец, сглотнуть, пусть стружка и оставляла на слизистых всех органов царапины или порезы.       — Потому что скучать я начал сильнее.       Наверное, этот металл отлично растворялся в желудочном соке. Я не могла найти другой причины тому, что меня отпустило. Всё тело отпустило. Это походило на другие планеты, где сила гравитации была куда ниже, чем на Земле. В этой комнате происходило то же самое, заставляя чувствовать себя так же, как было бы на Марсе или Сатурне.       Конечно, причина была не в желудочном соке. Слова Леви стали для меня лечебными, а сам он — долгожданным салютом, любимой гирляндой предстоящего праздника и самым лучшим сном, который оказался реальностью. Мне так повезло.       И он поцеловал. Не так, как целуют, когда тебе четырнадцать, где в каждом движении ещё присутствует боязливость. Он поцеловал как человек, который знал чего хотел и не был намерен от этого отказываться или упускать. Он целовал, не спрашивая разрешение, потому что знал — не существовало и тысячных процента услышать отказ.       Он никогда не спрашивал разрешение.       В коридоре послышался шум от разговоров солдат. Они могли в любой момент пройти мимо и увидеть недвусмысленное происходящее в комнате, ведь дверь оставалась открытой. Я хотела одернуть руки, обвитые вокруг шеи Леви, но он меня остановил, успокаивая одним взглядом.       — Клянусь, если хоть кто-нибудь сейчас сюда зайдёт, полетят головы, — хрипло сказал он, вслед за чем, будто услышав перспективу гнева генерала, входные двери закрылись, а разговоры до нас больше не доносились. Солдаты вышли из дома.       Губы Леви опустились ниже, напрягая всё моё существо. Поцелуи на шее превращали меня в безумную, а укусы делали из помещения лимб. Это был костёр, на который вступаешь без приказа и добровольно в нём горишь. Я оттянула волосы мужчины, после чего он, прорычав, только с большей силой впился в кожу над ключицей. Все его желания чувствовались как ожоги, от которых не изобрели антидот.       Тело становилось слишком податливым рядом с ним. Как перцовая жвачка, которую Леви растягивал по своему усмотрению. Он снял с меня платье и подтолкнул лечь на кровать, разводя ноги в стороны и имитируя фрикции тазом. Такое воздействие на клитор ощущалось несколькими бокалами шампанского — я вся становилась одним слитным нервом.       На Леви была чёрная водолазка, что сильно обрадовало, ведь я точно не справилась бы сейчас с пуговицами. Пальцы потянули за нижнюю части вещи, и Леви запрокинул руки, позволяя мне стащить с себя одежду. Даже такое промедление стоило мне более уверенного сжатия груди его кистью и рваных выдохов. Воздуха поступало куда меньше, чем я теперь выдыхала. Могла выдохнуть.       — Я… — проговаривать вслух было трудно, но Леви уже поднял взгляд, отвлекшись, потому я кое-как договорила. — Я тоже скучала по тебе.       Ртуть в радужках потемнела. Сквозь неё больше нельзя было проглядеться. Что-то густое, что-то излишне тёмное, как сажа, заполняло два полукруга, которые не прекращали смотреть на меня. Леви стянул штаны слишком резко. Сложилось впечатление, что эти слова сорвали какую-то перемычку внутри его головы, потому что в следующее мгновение он вдавил мои руки в кровать, и даже через это состояние, словно нетрезвое, я ощутила боль. На косточках останутся синяки.       Его это не заботило. Леви поддел рукой ткань белья, а когда удостоверился, что было уже достаточно влажно, без особой заботы и нежности ввёл два пальца внутрь. Мужчина совершал поступательные движения, не переставая целовать кусать нижнюю часть шеи, будто ему не давала покоя ещё бьющаяся венка, и это чувствовалось как чёртов фейерверк. Каждое прикосновение, насколько бы отчаянным оно не было, чувствовалось как эйфория.       Леви ещё больше отодвинул бельё в сторону, решив, что хватит тянуть, будто он не мог больше ждать, и сильнее развёл бёдра. Он вошёл сразу на всю длину, отчего мои лопатки будто припечатали к постели, а поясницу насильно выгнули. Из-за скорости, с которой Леви это сделал, могло бы быть больно, если бы не было так жизненно необходимо.       Мы оба горели. Каждый его толчок делал из комнаты наш личный крематорий, и там, где мы соприкасались, уже был зажжён фитиль. Это было примерно везде. Потому что в местах, где не лежала его рука, образовывались пятна от поцелуев, сразу бордовые или синюшные, как если бы меня истязали. Я чувствовала, как кожа спины Леви под моими ногтями едва ли была здоровее, чем собственная.       Он перестал на мгновение двигаться и приподнял мои бёдра, после чего снова растянул стенки влагалища, входя до упора под новым углом.       — Ещё… п-пожалуйста, — свежие ощущения бурлили на всех нервах. Нервная система просто не могла столько выдержать.       — Повтори… — пот стекал из-под волос к ключицам Леви. — Повтори это громче.       — Пожалуйста, — я посмотрела на его лицо, стараясь сфокусироваться, что выходило совсем неважно. — Пожалуйста, Леви.       Близость, ранящая двух человек, ранила наши тела куда сильнее. Этот секс был болезненным. Во всех толчках Леви — тоска, которую смешали с аппетитом, и теперь он никак не мог этот аппетит удовлетворить. Ему было мало, и он старался компенсировать это скоростью и силой. Поцелуями, едва ли безопасными.       Я чувствовала, что уже не могу себя контролировать. Темп, который нарастил Леви, не оставлял и призрачного шанса для контроля. Он трахал грубо. Слишком ярко. Слишком безрассудно.       — Я… — попытка что-то сказать снова оказалась провальной. — Я… сейчас…       Я сейчас взорвусь.       И Леви не слышал, член внутри начал двигаться только быстрее.       Ноги затряслись, когда оргазм от пяток распространялся выше по телу. Губы дрожали и старались отхватить немного кислорода, стоило мужчине после глухого стона остановиться. Я с трудом могла различить пульсацию члена и собственную.       Он пытался отдышаться. Леви всё так же сжимал одной рукой мою кисть, а второй проводил пальцем по моей нижней губе, и это невесомое прикосновение почти не чувствовалось. Разве чувствовался бы мелкий дождь после грозы.       — Я люблю тебя, — произнёс Леви, и я осознала, что настоящий взрыв произошёл только сейчас. — Все мои дороги ведут к тебе, и я всегда буду тебя возвращать.       Эти слова скорее всего будут выгравированы на моём подсознании. Как и взгляд, которым он теперь смотрел, сложный для какого-либо описания. Никаких прилагательных всё равно бы не хватило. Потому что их просто не существовало.       Природа знала, когда должен был пойти снег. Она знала, когда два человека могли его выдержать.