FATUM

POV Элиза

      Корабль несколько часов раскачивался морской колыбелью, которая подобно юноше, впервые проявляющем симпатию девушке, неумело обращалась с удачно забредшим судном, гадая, как верно к нему подобраться. Мелкие брызги попадали мне на руки, другую их часть учтиво подбрасывал в лицо бриз, пока я стояла на палубе, стараясь унять подступающую к горлу тошноту.       Скорее бы приплыли.       Руки и ноги ослабели. Эмоциональное напряжение последних дней не могло не оставить на здоровье своей подписи, а упрямые волны, в которых сейчас плескался багрянцем закат, своими играми и ненавистной ритмичностью добивали меня физически.       Спиной облокотившись на фальшборт, я поджала под себя ноги, освобождая волочащийся хвост юбки, и обняла колени руками. Сиделось так твёрдо, что было почти неудобно, но, вроде, дурнота отступала. Она сдавалась под натиском вины, шлемом надетой на голову, вот только обычно тот предназначался для защиты, свой же я растила три долгих дня и три ночи, взвешивая невзвешиваемое и принимая решение, которое в любом случае будет неверным.       Глаза невольно смотрели назад: в предрассветный побег, тоской и сожалением покалывающий грудь, в морскую рябь, где только-только проплыл корабль, усердно увеличивающий расстояние между мной и Леви.       Как он там?       Понял ли меня и принял?       До зубного скрежета хотелось закурить, как будто могла тоненькая сигарета с истончающейся от тяг бумагой забрать это трепетание, нескончаемый сердечный мандраж.       Всё враньё.       Пока не встретишься — телом вблизи, взглядом — от зрачка к зрачку, не убедишься: гляди, в порядке всё, и нет валуна обид, кувалдой вбиваемых под рёбра.       И нечего поделать, один только выход, что концентрироваться на цели, снова закрывая и глаза, и растроганную душу.       Я поднялась, оттряхивая подол и поворачивая голову на звук приближающихся шагов.       — Всё ещё злишься на меня?       Будто маревом насытившиеся турмалиновые глаза требовали ответа. Эрен невзначай косился на удерживаемую своими руками кружку, из которой ломились нестойкие пары, троеточиями расползающиеся в приграничном воздухе. Он не оставлял попыток извиниться и наладить общение, и если сперва я не глядя на него уходила, подстрекаемая злостью и разочарованием от его поступка, то сейчас уже на эти чувства не было сил, да и на любые другие в общем-то тоже. Время притянуло за собой не только тоску по Леви, но и опустошённость, собачонком увязавшуюся за хозяином, и не отвадишь ведь теперь, подкормленную.       — Я не люблю, когда не оставляют выбора, Эрен, — он сильнее сжал кружку, обжигаясь ладонной поверхностью кистей, а тыльной становясь белёсой, почти прозрачной.       — Ты могла остаться в штабе.       — Не могла, и будь ты на моём месте, тоже не смог бы.       — Я и на своём-то не смог.       Эрен продолжал стоять, держа между нами полметра, словно рейсшиной чётко очерченные, но мне вмиг показалось, что он сделал несколько шагов назад — так его слова и то внутри, к чему он не подпускал даже самых близких в лице Армина и Микасы отшатывалось, сталкиваясь с реальностью.       — Это не повод ставить ультиматум мне и Гарету, грозя перебудить весь штаб в случае нашего отказа убраться с острова втроём, а не вдвоём, — чувствую, что подбородок и губы снова затряслись, не от подступившей паники как вчера, а от беспомощности. — Ты хоть подумал, что случилось бы, заметь нас кто? Что, если бы Гарет просто не захватил лишние плащи? Мне не дали бы третьего шанса, да они, впрочем, и не должны! А семья Болтонов… лучше уж казнь.       — Я бы не стал подвергать тебя опасности. Это была пустая угроза, Элиза, — Эрен выдохнул и протянул мне кружку. — Но не буду скрывать, я рад, что она подействовала.       — Ты выглядел убедительно.       — Я должен был так выглядеть, — он не отводил взгляд, стараясь передать так правдивость своих слов. — Возьми уже чай, наконец.       — Один только мой побег добавлял проблем Леви и Ханджи, но и твой… Они потеряли не только солдата, а ещё и титана, силу, Эрен, — мысли в голове скакали, и я взяла кружку. Вцепилась в неё, ощущая предмет действительностью, якорем.       — Самое страшное, что их ждёт — вопросы. Уверен, что капитан, что главнокомандующая справятся. Ты думаешь не о том, — уверенно, почти махрово, сказал Эрен.       — И тут я с ним согласен, — мы одновременно обернулись на говорящего.       Гарет поднялся на палубу и явно какое-то время слушал разговор, в конце-концов решив вмешаться.       — Хоть бы о благоверном своём не беспокоилась, уж Леви-то точно не пропадёт, — он фыркнул, забирая с тем последние мои сомнения об их знакомстве ранее.       Эрен прыснул в кулак, а затем, после отпущенного мной красноречивого взгляда, предупредительно выставил руки, дескать, ничего такого, не так уж я и согласен с ним.       — Планы изменились, — сказал Гарет, обращая на себя наше внимание, и я заметила чуть ли не впервые, что он по-настоящему сейчас нервничал.       Мы с Эреном переглянулись, не забывая прежнего несогласия в разговоре, но сейчас, на малую часть, мы будто снова стали одной командой, одним отрядом.       — На борту есть лодка, вёсла тоже есть. Раз нас теперь трое, — напомнил Гарет и уверенно продолжил, — я могу оставить тебя с Эреном, Элиза, и мне необязательно плыть с вами в Марлию. Доберёмся до берега как можно ближе, туда, где не будет береговой охраны, и вы двое отправитесь дальше на лодке. Возьмёте половину средств, там достаточно, чтобы не отказывать себе ни в чём.       — А ты? — эти два вопросительных коротких слова были всем, что мне приходило сейчас на ум.       — Я хочу узнать, что там дальше, какие земли и какие люди. Какие государства. Меня ничего не держало на острове, и теперь, когда и ты не нуждаешься в моей помощи, — Гарет посмотрел мне в глаза, — я совсем свободен и не намерен упускать это.       — Ты вернёшься? — я механически отпила чай и ждала ответа, с которым парень не торопился.       — Как карта ляжет, — он провёл рукой по волосам, взъерошивая их, и открыто улыбнулся.       Гарет улыбался так свободно, так помолодевши едва ли не до возраста десятилетнего мальчишки, и казалось, парень уже знал, что карта, которую он сам ухватил и которая всегда теперь с ним — высочество, червовый туз.

***

      — Надо грести сильнее, — откидываясь торсом назад и вращая руками, что у меня начинало рябить в глазах от строгой синхронности, запыхтел Эрен.       Я оглянулась — проще видеть за спиной корабль, как и обещалось, ожидающий нашей высадки. Уже стемнело, и он быстро превращался из силуэта в мираж, потому хотелось почувствовать стопами песок скорее, чтобы успеть до того, как позади не увидишь ничего, а в лодке останется из-за этого только страх.       Не выходило из головы прощание, когда Гарет обнял меня одной рукой, склонился и негромко произнёс: «Он заряжен. Надеюсь, не понадобится, но мне так спокойнее», а моей ладони коснулось холодное и холодящее, сейчас оттягивающее внутренний карман. Слова, которые я хотела сказать ему, благополучно вылетели и превратились в сбивчивые пожелания тоже быть осторожным.       — Уже почти на месте, — оповестил или же просто озвучил мысли Эрен.       Я кивнула ему.       Подгоняемые идеей покончить с передвижением по воде, мы активнее задвигали руками — второе дыхание, так это называется? — и когда лодка с шумом поприветствовала берег, остановилась, лишь тогда выдохнули, отмечая, что кисти всё продолжали как заведённые вибрировать.       Эрен спрыгнул первый и протянул мне руку, что вовремя удержала от падения, когда меня пошатнуло на резиновых ногах, стоило спуститься следом и ступнями утонуть в уже успевшем остыть песке.       — А что с лодкой?       — Давай вытащим на берег, если сможем, — ответил парень, сбрасывая сумку вниз и облегчая себе задание.       Потянув за деревянную поверхность лодки, кишащую возможностями вонзить себе занозу, мы наткнулись на один только грохот, с которым лодка нехотя почти кричала: «Оставьте!», но позже она поддалась, сопротивление прекратилось, как раз вовремя — мы были почти на пределе своих сил, я так точно.       Не было чем накрыть её, и пришлось уходить так, полагая, что какому-нибудь местному рыбаку она сослужит хорошую службу.       Даже сейчас хотелось запоминать об этом месте как можно больше, пока мы брели по тускло освещаемым улицам к гостинице или отелю, но мозг настойчиво вычленял для себя большей частью ощущения, связанные с переменой. Ночи в Марлии холодные, совсем не такие как на Парадизе, где вечернюю духоту сменяло тепло, в комплекте идущее с тёмным временем суток, и пахло здесь не душистым разнотравьем, здесь будто не было особенного запаха, лишь смесь каких-то конкретных — готовящегося блюда, табака или сыростью натянувшихся складских. И мне не нравился их общий шлейф.       Найдя с виду захудалый гостевой дом для ночлега, как и советовал Гарет, мы заплатили чуть больше положенного за двухместных номер с раздельными кроватями. Дремавший старик встрепенулся, успела дверь приоткрыться и брякнуть, а плохо скрываемая радость в его выцветших глазах указывала — дела шли отнюдь не в гору.       Второй (и последний) этаж, с одним только источником света в конце коридора, вмещал в себя шесть номеров, и судя по звукам, доносившимся из одного дальнего, мы или вторые заселившиеся, или же все спят. Больше верилось в первый вариант.       — Всё прошло гладко, — разувшись и откинувшись на подушку, произнёс Эрен.       — Нам повезло, что дорога не совпала с патрулем. Может, мы разминулись, — ответила ему, доставая из сумки самое необходимое. — Не теряй бдительности и не лезь на рожон, Микасы здесь нет тебя спасать.       — Та знаю я, — он отмахнулся, пока щёки предательски зарделись, несильно, но прямо показывая — парень смущён.       Одним только упоминанием имени.       Это могло быть даже мило.       — Ты для себя точно решил, что будешь делать? — меняя тему, я вопросительно посмотрела на него. Эрен отвёл взгляд вверх, как делал это всегда, когда начинал кропотливо и быстро думать. — Ладно, определись до утра главное.       Парень кивнул.       — Мы сошлись с Гаретом на том, что больше всего сплетен и слухов рождается на рынках и базарах. Опыта в этом у торгашек не занимать — где один только подумал, там они уже разнесли.       — Собираешься ходить днями и скупать вещи и продукты? — Эрен посмотрел настороженно.       — Нет, конечно, — я улыбнулась. — Поузнаю, вдруг кому нужна помощница или полноценная продавщица.       — И ты будешь у всех на виду, — тут же подхватил Эрен. — Это может быть опасно.       — Я сомневаюсь, что наткнусь на Райнера или Зика, покупающих помидоры, а больше меня никто здесь и не узнает. Но… — даже эта оплошность была непозволительна, — ты прав, я подумаю, в какую лавку они с самой меньшей вероятностью зайдут, — после того как перенервничала, сон никогда не шёл ко мне, а теперь так тем более ночь обещала быть долгой. — Тебе нужна маскировка, Эрен. До меня никому всё же дела нет, а вот обладатель силы титана, владеющий координатой, совсем другой разговор.       — Ты мне с этим поможешь? — я кивнула, пока, правда, совершенно не представляя как именно. — Я думаю пойти в больницу.       — Не уверена, что понимаю тебя, — я была почти уверена, что ослышалась. — Ты собираешься помогать тем, кто стал причиной гибели стольких дорогих тебе людей?       Мир давно не делился мною на чёрное и белое. Не было никакого абсолютного зла, как и безупречного блага, а медаль имела куда больше двух сверкающих сторон.       Но некоторые вещи просто не могли быть безликими и серыми, не могла им даваться беспристрастная оценка и не подключаться личностное, как и теперь обращение людей в гигантов с целью поедания мирного населения — обыкновенный геноцид, и нет этому оправдания.       — Мой отец был врачом, и хоть немного, но в лекарствах я разбираюсь, — он закинул ногу на ногу. — Я собирался попроситься в больницу санитаром. Так я не буду непосредственно лечить, что и не умею делать в принципе. Но больные обычно разговорчивы, мне это на руку.       — Как посчитаешь нужным.       Учить мужчину, отговаривать или давать указывающие советы никогда не было в моём понимании верным.       Даже если он младше.       Даже если он титан.       — Эй, Эрен, — я окликнула его, видя как тот собирается повернуться и лечь спать. — Как найдём где устроиться, нам надо будет снять другие отели по-отдельности. Если одного из нас заметят, со вторым может всё обойтись.       — Да, я тоже об этом подумал.       — И ещё я предлагаю встречаться каждый вечер часов в семь в разных местах. Будем держать связь.       — Это хорошая идея, — вставил парень.       — А если один из нас не придёт? То…       — То второй вернётся на Парадиз, — Эрен прервал меня и уверенно сказал. — Это не обсуждается.       — Хорошо, — я кивнула. — Ладно, пусть будет так.       Я поджала ноги и укрылась одеялом, повернувшись на бок. День оставлял после себя колотящееся тело на согревание и послевкусие из раздумий величиной с Эверест.       — Элиза, — шёпот разрезал комнату, погруженную в кромешный мрак. — Мы ведь теперь дезертиры.       — Я думала об этом с момента, как мы переступили порог штаба. Мы ведь даже не обернулись, Эрен.       — Тебя пугает это?       — А тебя нет?       Он промолчал.       — Надеюсь, они там в порядке.       Парень хмыкнул. Я слышала, как он повернулся на кровати, затронутый упоминанием кого-то близкого, и тяжело задышал.       — Они — Аккерманы, и они… точно будут в порядке.       Слова Эрена полоснули по миокарду, рассекая вернее любого скальпеля, а центр дыхания в продолговатом мозге словно обезумел. В этой тихой комнате ни один из нас не мог дышать ровно.       — И знаешь что, — продолжил парень, произнося слова с небольшими отрывистыми паузами, — не страшно быть дезертирами, не страшно… — он повторял это несколько раз, убеждая себя же. — Страшно остаться там, когда есть шанс, даже самый иллюзорный, узнать больше и помочь. И страшно, что помочь не выйдет.       — Конечно же выйдет, Эрен, — я посмотрела в темноту, туда, где должен был лежать парень, надеясь, что он поймёт и услышит ту интонацию, с которой я говорила. Что она вселит в него решимости. — Конечно же выйдет.       Он не сказал ничего больше, но почему-то мне виделась улыбка, что возникла на его лице, расцвела подснежником сквозь нерастаявшие рядом снежные покрывала.       Я натянула одеяло выше, закрывая и плечи и уши, коконом заворачиваясь в него и представляя на этом месте руки, те, что теплее всех пледов, прочнее иридия и безопасней утробы матери.       Осталось поверить самой.

***

      Дневная Марлия имела удивительное сходство с любым провинциальным городком моего времени, куда попасть у нас — то ещё приключение, ведь как правило, муниципальное управление во всех государствах рьяно придерживалось политики ограничить воздушное сообщение с «оазисными островками», и, казалось, даже автомагистрали огибали их, сбиваясь с намеченной траектории. Прозвище подходило, как влитое, — эти немногочисленные участки были единственными, что виднелись с высоты полёта не громоздким серым пятном, а утехой колбочкам сетчатки — глубоким зелёным цветом, настоящей империей жизни, пусть и небольших размахов.       Так и в этой жемчужине, прикрытой мерцающими горами за сотни километров, технологии и природа нашли компромисс, делая жизнь для меня почти похожей на прежнюю.       Дома здесь были выше, чем на острове, и они смело могли похвастаться электричеством, дороги — автомобилями, а небо — регулярно вдалеке летающими дирижаблями.       Но ещё ночью замеченное мной непонятное ощущение, тогда только в форме общего витающего неприятного запаха, под лучами солнца обрело телесность. Куда бы ты не пошёл — всё напоминало о военной вовлечённости марлийцев: бредущие по улицам гражданские, все до одного, кто мне встречался, имели во взгляде эту опасливость, привычку озираться по сторонам и отсутствие таковой к долгим разговорам на улицах, что могло привлечь ненужное внимание людей, носящих форму, когда-то ассоциируемой с защитой. Органы общественной безопасности внушали один только страх: не с тем заговорить (ненароком здесь уже достаточно), обысков, которые по опыту жителей ознаменовали обязательный резон для ареста. Ищущие всегда находили, правда, не всегда было понятно что, а вопросы со временем перестали задаваться.       Занавески в окнах домов всегда были наполовину открыты.       Это клейкое чувство угрозы, затянувшее на городах сперва петлю, с течением времени завязанную в тугой узел, вызывало сильнейшую тошноту, такой же опасный токсикоз, как у беременных на поздних сроках.       Но худшим, что мне довелось увидеть, стало гетто.       Иногда на улицах взгляд останавливался на людях, что чем-то отличались от других, и как опознавательный знак, неведомого мне значения, на их рукавах были серые повязки со звездой. Проследив однажды за такой парой, я ногами принеслась к дорогам, на которых скопления военных почти забирали даже успевший поступить в лёгкие воздух.       Было страшно подходить ближе — большинство или с повязками, или в форме, а я и без того, и другого только красное на белом.       Спрятавшись в небольшом проулке между домами, я одним глазом (больше и не могла, нельзя) смотрела, как те двое снимали повязки, и лишь тогда их пропустили сквозь решётчатую дверь.       Либерио, так называлось место, куда они пришли. Так звался их родной дом, и таких же согнанных остальных элдийцев. Зона, где им позволялось жить, разве что проволокой не была оцеплена, подкидывая памяти раздирающие ленты прошлого моего мира.       Чуть приподнявшись на носках, расширяя себе обзор правой части, я увидела огромную стену, наглухо разделявшую город и гетто. Она закрывала насмешливые вопросы с проволокой, о которых всерьёз и подумать приравнивалось к возмутительности.       Люди сделали это.       Дикость угнетения нации здесь стала чем-то нормальным и для тех, кто этому способствовал, и для тех, кто обязан был носить клеймо.       Подступившая дурнота нашла выход в ближайших зарослях кустов, до которых я едва добежала. Влажные ладони упирались в колени, а взмокшая коса плитой придавливала спину. Физически невыносимо, морально — осталось только выть. Одних оставили на съедение монстрам, других лишили всякой возможности чувствовать себя человеком.       Все знают и никому нет никакого дела.       Кое-как я дошла до речушки и опустилась вниз, чтобы смыть рот и руки. Вытерев рукавом холодные капли, льющиеся по подбородку, и не почувствовав от этого и грамма облегчения, я набрала побольше воды и плеснула в лицо, буквально заставляя её выветрить из себя это состояние.       Множественные очерки — чёртовы свидетели — не могли не всплывать кривыми строчками перед глазами, плохо смахиваемые учащёнными морганиями. Грань между повязками и газовыми камерами была легко и быстро переступимой, а понимание этого никогда не появлялось вовремя.       Путь недолюдей всегда имел только один конец.       Эти месяцы рядом с Леви мне было так спокойно, так надёжно в этой скорлупе, тепло в его любви и уверенности. На задворках — ни тени сомнений, что хоть что-нибудь не получится у него или у всего Парадиза.       И что в созданных реалиях? Здесь неунимаемая дрожь, что и слова не скажешь: голос исказится, станет тихим. Не услышит никто, хоть кричи и вопи, надрывай связки.       Сердцам, качающим ненависть, будущее не уготовано.       Все стороны войн имели один и тот же билет.       Сквозь слёзы, беззвучно текущие по щекам, будто и не слёзы это вовсе, и не человек плачет, потому что не могут люди обречённо так и безутешно, взгляд улавливал движение стрелок на наручных часах. Заканчивался мой обед, пришла пора возвращаться.       Эстер и так, можно сказать, смилостивилась надо мной, приняв на работу.       Я шла уже другим путём, пусть и более длинным, не желая снова видеть гетто. Хотя бы не сегодня.       Пришлось ускориться.       Лавка, которую держала пожилая пара, находилась почти в начале огромного открытого рынка, что было одной из причин частых входящих в гостеприимные двери. К удобному расположению добавлялся сам манящий предмет торговли и то, что в городе таких магазинов было по пальцам пересчитать. А Эстер и Фрэнк в этом деле прослыли лучшими, хоть второй и редко появлялся, доверяя супруге самой всем заправлять.       По-летнему яркая вывеска предлагала окунуться в такой же красочный мир внутри помещения, что условно разделялось на две части. В первой находились цветы. Направляемая Эстер, я несколько дней упражнялась в сборке букетов, и вскоре наловчилась всё делать почти так же быстро, как она. Есть вероятность, что женщина погнала бы меня в шею с порога (кто согласится взять к себе помощником ничего не смыслящего, малейшего опыта не имеющего человека), но моя настойчивость и убеждённость, что не достаёт лишь технической части, подогревали её любопытство.       Так и вышло, когда я поняла как делать — конечный результат из выбранных мною цветов и дополнений ни разу её не разочаровал.       После этого, признавая наличие у меня вкуса, она допустила и до второй части лавки, в которой я сразу почувствовала себя как в родной гавани. Украшения гордо восседали на витринах, некоторые из них были простенькой, но добротной бижутерией, другие же изделия из драгоценных камней и прекрасных минералов жили под стеклом, для более изящных ручек и шей предназначенные.       Первую неделю я остерегалась вопросов «кто я, что и откуда», потому лишний раз старалась не попадаться на глаза Эстер, но когда пошла вторая и третья неделя, а о моём прошлом так и не удосужились узнать, приходить сюда стало совсем комфортно. Единственное, что для них было важно, это качество моей работы и довольство ею клиентов.       У пожилой четы не было детей, по крайней мере, живых. Взгляд, которым они провожали играющих, смеющихся до визгов девчонок и мальчишек, даже просто мимо пробегающих, наливался тоской, как с подачи щедрого бармена, бутылка в руке которого не имела никакого дна.       Эстер часто уходила, стоило забегать голубым или жёлтым платьицам, просто посмотреть, представить на себе красивые вещицы и дать таким же восторженным подружкам обещания в будущем обязательно всё здесь скупить.       И сейчас, когда сквозь приоткрытую дверь робко заглянула детская макушка, медленно появилась половина тела, а потом и весь мальчик, Эстер шумно выдохнула. Её реакция в этот раз была куда выраженнее предыдущих.       Моя реакция была если не такой же, то близкой к ней. Короткие светлые волосы разной длины спереди, словно он сам состриг себе эту чёлку, округлые глаза, ясные и светлые, что сразу и не скажешь, какого они цвета, сохранившиеся ямочки на щеках, несмотря на общую худощавость, показывающую, что восьмилетний мальчишка начинает вытягиваться — всё было так похоже, как неправильная копия, как ожившие старые фотографии.       — Здравствуйте, — он бегло посмотрел, краснея, и сразу повернулся к цветам.       Даже его голос. Даже эта застенчивость.       Мой погибший брат.       Я будто смотрела, как выглядел бы он, не остановись для него время в шестилетнем возрасте, как сдвигались бы брови от сосредоточенности, как потирался подбородок в детских раздумьях, кажущихся самым важным. Как поворачивалась бы голова, ища помощи, совета, что выбрать лучше. Невыносимо. Удар под дых этот прямой взгляд, которым ребёнок сейчас смотрел на меня, наверняка заметив оглушённость.       И не объяснишь ведь, не скажешь, не притронешься.       Мне было чуть больше семи, когда его не стало. Месяцы перед гибелью и почти год после неё в моей памяти напоминали одни неправильные осколки, складывающиеся воедино лишь когда я брала снимки, там, где его улыбка присоединялась к вечности — только пальцами проводить, только представлять, и никогда больше не поделиться секретом, не придумать затею, не рассказать перед сном страшилку и не успокаивать потом, — я рядом, ничего не бойся.       — Элиза, — я мотнула головой на голос Эстер, но так просто он, само собой, не развеялся. — Помоги мальчику.       Помочь мальчику.       Мне нужно помочь.       — Да, к-конечно, — я подошла к нему, и с каждым шагом распускались нити времени на сердце.       День рождение его матери, он здесь за цветами и красивым кулоном. Он весь год откладывал деньги, накопив на подарок. Он хороший сын.       По его мнению в копилке оказалось даже больше монет, чем нужно. Так я узнала, что у него есть старший брат.       Говори, не говори, а цепляешься за общее, а потом и за мысль, что смерть в одном месте — жизнь в другом.       — Как думаете, ей понравится? — мальчик рассматривал букет из кустовых роз, нежно розовый цвет которых в центре плавно переходил на молочный по окружности лепестков, точно морская ракушка.       — Ей обязательно понравится, — я мягко улыбнулась ему.       — И ожерелье?       — Конечно, можешь быть в этом уверен.       Ребенок ещё раз посмотрел на подарок и улыбнулся, просто и открыто. На выходе он замер, только пальцы должны были потянуться к ручке, и обернулся:       — Меня зовут Фалько, — уголки его губ поднялись. — Спасибо вам, Элиза.       Получив принимающий благодарность кивок в ответ, он вышел из лавки, после своего прихода оставляя в состоянии какой-то потерянности из-за без предупреждения вторгнувшегося прошлого, но вместе с тем и любопытства, что означала повязка на его плече, не серая, а жёлтая, которая последней замаячила перед дверью.

***

      Мы встретились тем же вечером с Эреном, как делали это и последние несколько недель, твёрдо следуя своим же решениям.       — Пока не знаю, — ответил он на мой вопрос о цвете повязки, после терпеливого выслушивания впечатлений от встречи с Фалько. — В больнице не было таких. Но я постараюсь узнать.       — Тебя не удивил сам вопрос.       Эрен поднял брови на мою утверждающую фразу.       — Ты знал про повязки, хоть и не жёлтые. Ты знал и про гетто, не так ли?       — Может и знал, что с того?       — Ты не сказал об этом мне, вот что.       Пока во мне подогревалась обида, усталость в нём придавала лицу какую-то серьёзность и ослабленность.       — Я знал, как ты к этому отнесёшься, — Эрен встал со скамьи и вытянул руки вперёд, разминая.       — В следующий раз давай без этой заботы, к действительности я всегда относилась лучше, — сказала ему, тоже вставая.       Мы шли по дороге, среди многих таких же идущих с работы, уставших, голодных до постели и сновидений.       — Как дела… в больнице? — не поворачиваясь, тихо спросила его.       — В ней лечат в основном марлийцев, как я и говорил, а элдийцев привозят только если болезнь вызвала тяжёлое состояние. На территории гетто у них расположен свой лечебный пункт, но специалисты там куда ниже уровнем, — с досадой в голосе ответил Эрен. — Мне неплохо удаётся помогать, — будто с сожалением добавил он. — Доктор стал объяснять мне то, в чём нет надобности простому санитару, — его губы скривились.       — Знания никогда не помешают.       — И я так себе говорю, — он покачал головой. — Хорошо бы попасть в больницу гетто, что-то мне подсказывает, будет больше информации. И я принесу завтра все свои записи за недели, тебе лучше их прочесть.       — Почему же ты не скажешь?       — Лучше прочесть, — Эрен повторил ещё раз. — Заодно узнаю про цвета повязок. Встречаемся у нижней аптеки?       — Да, завтра там.       Как и прежние короткие встречи, он просто ускорил ходьбу после моих слов, никак не прощаясь. Прощаться — плохая примета, так мы решили с самого начала.       Замедляясь, я дождалась, когда его тень скроется за поворотом и сменила направление на противоположное. Хотелось спуститься к набережной, к мерно прибывающим слабым волнам, под чей шум улетучатся привидения прошлого, появившиеся в сегодняшнем дне.       И дышалось там проще, на открытой местности, хоть и тягостное чувство не уходило, сколько ты не вдыхай.       Вечерами здесь прогуливались семейные пары, да, всё-таки большую часть составляли именно семьи, выделив хоть часок-другой, но на провождение времени с самыми дорогими.       Я старалась не смотреть в их сторону.       А потом и вовсе собралась уйти и сделала бы так, не окликни детский голос, только я развернулась.       — Маме очень понравились цветы и подарок, — подбежал раскрасневшийся Фалько. — Мой брат Кольт сказал, что я обязательно должен ещё раз поблагодарить вас, и я думал зайти в лавку уже в другой день, но увидел вас здесь. Удача сегодня на моей стороне, — он улыбнулся.       Та же фраза про удачу, так часто произносимая братом, которую из других уст я бы и не выделила, но из этих она превратила весь вечер в увядший, весь воздух сделала спёртым, накрепко закупорив.       — Пожалуйста, — я старалась улыбнуться непринуждённо.       — Фалько! — к нам решительно подошёл юноша, примерно того же возраста, что и Эрен. Он недоверчиво смотрел на меня. Взгляд тут же зацепился за красную повязку на его плече. — Время видел?       — Д-да, я уже иду. Элиза, это…       Он не стал договаривать. Не смог. Внимание обратилось на другое, захватывая продолжение сказанного с собой.       Будто кто-то извне резко поставил на паузу — остановились и все шествующие.       Мелкие камушки под ногами начали подскакивать. Звон, с которым они возвращались на землю, это отвратительное стуканье, не понять, что сильнее — напрягало или пугало. Земля под подошвами подрагивала, и Фалько одной рукой схватился за меня, второй — за юношу рядом.       Послышались крики из открытых окон домов, вслед за шумными грохотами. Внутри переворачивались шкафы, не меньше. Доносились и бьющиеся звенящие звуки, наверняка, посуды и прочей утвари.       — Землетрясение, — я сказала вслух, надеясь, что Эрен в более-менее безопасном месте, и что моя гостиница не разрушится.       Что вибрация, ощущаемая стопами прекратится, и всё обойдётся только испугом.       Люди начали выбегать из домов на улицу, некоторые, чьи лестницы, видимо, обвалились, прыгали прямо из окон.       Я хотела закричать, сказать им остановиться, но слова прицепились, застряли где-то в середине горла, ни вернуть их назад, ни выдать наконец.       Упавшее дерево, придавившее чьё-то тело, и грянувший следом вопль, эхом разнёсшийся по округе, посеяли окончательную панику. Только и слышались обрывки призывов помочь, одни задавливали других, в попытке выбраться из-под обломков.       Плечо Фалько дёрнулось.       — Нет! — наш с юношей возглас, почти одновременный, остановил его.       — Не поможешь, — я сказала ему как можно убедительнее. — Только сам поранишься, а то и хуже.       — Порко, — обратился мальчик к своему знакомому. — Может ты…       — Нет, — перебил его тот. — Это навредит тем, кто здесь.       Страх повредил мой мозг — я не могла понять, о чём они говорят.       И с этой мыслью, всё прекратилось.       Ноги ровно стояли на земле. Так же внезапно, как и началось, землетрясение отступило, бросив разгребать Марлию последствия.       — Смотрите! — мы повернулись на вскрик. — Камень в форме звезды!       Девочка сидела на берегу и ковырялась среди ракушек и камней. Она радовалась находке, пока мои глаза ужасались впервые увиденному.       Море ушло.       Отлив.       Землетрясение.       Скоро вода вернётся, мощной волной, грёбаным цунами, и никто этого не переживёт, если не уберётся отсюда немедленно.       — Нам нужно срочно уходить, — сказала я стоящим рядом со мной Фалько и Порко.       — Почему? — мальчик обеспокоенно смотрел на отразившийся на моём лице кошмар.       — Катаклизм! — я закричала что есть сил, глядя, как детвора бежит к той девочке, как ничего не понимают взрослые. — Передайте всем, кого встретите. Забирайте детей и скорее уходите, уезжайте, как можно дальше от берега. Море вернётся высокими волнами, и если те будут огромными, то здесь всё затопит, — я выдохнула. — Здесь всё смоет.       — Что ты такое говоришь? — Порко был в смятении.       — Надо бежать, — повторила я. — Фалько, — я смотрела на мальчика, опять вспоминая, опять страшась. Он не погибнет, как мой брат. Волны не заберут снова, я не отдам, будь оно проклято, это их сходство, что сейчас всё внутри переворачивало. — Фалько! Не стой на месте!       Не все люди отреагировали на мои слова, но теперь сломя голову неслась даже та часть, что сперва продолжила разглядывать природные творения, таившиеся в прибое, а сейчас так же бросалась подальше, оставляя набережную пустынной. Мы как могли старались перепрыгивать разрушенное, перелезать, по пути всех разворачивать — не в той стороне жизнь.       Хотелось верить, что так же делали и все остальные.       Но в один момент, спустя короткие минут пятнадцать непрерывного бега, всё равно недостаточного, послышались многочисленные крики позади. Я стиснула ладонь Фалько и бежала почти на пределе своих возможностей, ведь как бы много мы не оставили сзади, если хотела, природа всегда могла догнать.       Вместе с остальными мы залезали на брошенную постройку, выше, где бы не достала стихия. И если Фалько успел, подталкиваемый нами с Порко, на пару метров подняться, то передо мной вместе с шумом и болью в голове окружающее резко пропиталось мглой.       Что случилось? Что случилось там, посередине, когда сбившая с ног волна отбросила меня, когда моя голова посчитала все трещины и углы?       Мне казалось, я много раз открывала глаза, всё так же натыкаясь на темноту. Но в какой-то раз, последним увиденное детское лицо Фалько, которое память соединила с лицом брата, заставляя чувствовать, как к вискам стекают слёзы, превратилось в другое — старше, не робкое и не застенчивое.       Не стоило открывать. Нельзя было смотреть.       — Мы снова с тобой встретились, Элиза.       Образ заговорил, образ — не образ совсем.       Образ — живой человек, и имя у него — Райнер.