Над пропастью в твири

Зима выдается снежная. Город завален сугробами, быки прорезают в белой Степи черные дорожки, недовольно фыркают, вырывают из-под снега холодную траву. Одонги жгут костры, травяные невесты попрятались в юртах. Поезд привозит теперь в основном только дрова и уголь, и из печных труб тянутся полоски сизого дыма. Хан смотрит на всё это с верхней площадки. Удивительным образом лестницы здесь не замерзают, да и в целом не холодно. Он в легкой куртке с меховым воротником, но этого хватает для тепла. В Башне даже погода по-другому ощущается. Хан глядит на белое безмолвие внизу в военный бинокль – выменял еще осенью у Грифа, немало отдал. Бинокль пахнет кожей и порохом. Наверное, так все вещи пахнут у полковника Пепла. Или он уже, судя по последним вестям, генерал? Отсюда, как на ладони, видно Горны, Собор, возвышающиеся вдалеке Бойни, Станцию, от которой отползает товарняк. Хан подкручивает бинокль, увеличивает дальность обзора. Ха, а вот и старое дерево на пустыре! Кто-то повесил на ветку качели. Вон та бесформенная куча рядом с деревом – это развалины их замка из ящиков. Он невольно улыбается уголком рта, вспоминая, как еще три зимы назад они прямо внутри «замка» жгли огонь в печке и топили воду, чтобы сделать своей крепости надежные ледяные стены. Внутри от огня и пара становилось так тепло, что и ночевать можно было, многие так и делали. Растопленный снег прямо в чайнике кипятили и заваривали, кидали, у кого что было – сушеную мяту, степной чабрец, савьюровые стебли, чтобы кашлем не заболеть. Хм, что это там? На пустыре кто-то есть. Он наводит резкость... Несколько детей катают шары из снега, делают снеговика. Рядом бегают собаки. Тьфу ты, это ж Двудушники из своей норы выползли. Хан презрительно кривится, оглядывается по сторонам. Но рядом с ним никого из Песиглавцев нет, не перед кем держать лицо. Тогда он снова смотрит в бинокль, чувствуя себя почему-то смущенным. Вроде как подглядывает... Всматривается и узнает в крошечных фигурках – Спичку. Ласку. Маленькую Мишку, ту сердитую девчонку-сироту из вагончика. Никак Ноткин ее к себе на зиму перетащил. Оно и правильно, замерзнет ведь иначе. Как только сам Хан не догадался ее забрать? Так, а вот фифа в модном полушубке – это точно Капелла. В гости заскочила, ага, с мешком еды для детворы. Возле нее десяток поклонников вьется, от совсем крох до верзил с нее ростом. Хан чувствует укол ревности. К Двудушникам Капелла, значит, заходит, а Башню его показательно игнорирует. Ладно-ладно. Не очень-то и хотелось. И вообще, Капелла ему вовсе не нравится. Ни ее вздёрнутый носик, ни веснушки, ни глаза-озёра. Нет. О, а вон и Ноткин хромает с котом серым на загривке. Что-то тащит в руках. Корзинка то ли с яблоками, то ли с пирожками. Дети набегают к нему со всех сторон, разбирают угощение. А корзинка тут же становится шляпой для снеговика. Дети едят, потом хватаются за руки и начинают водить хоровод. Хан знает эту степную игру и ждет, когда они доиграют и круг замкнется… Приходится заставлять себя оторваться от бинокля. Нет, нету ему дел до их жалкой двудушной шайки, до глупых снеговиков и дурацких игр. Он ругает себя за слабость. Зачем возвращаться к мыслям о старых временах? Они давно прошли, разорванного не сошьешь. Да, он скучает по Ноткину. Но по тому, старому Ноткину, которого он знал до Башни. С которым на рыбалку ходил и смотрел на звёзды. Новый Атаман враг ему, ненавидит его, злобу затаил и жаждет мести. Ведь если не так – уже попробовал бы помириться. Верно? Может, и назад в Башню бы попросился со своими. А что, Хан бы даже разрешил вернуться. Всем им разрешил бы… Чтобы не замерзали в своей норе. Чтобы бандиты складские их не прирезали. Места бы на всех хватило. Но толку мечтать, они ведь не попросятся. Слишком Ноткин гордый, чтобы признать – он первый начал. Башню трогать нельзя. Башня – это всё, что у Хана есть. И тот, кто захочет ей навредить, крепко пожалеет. Он спускается к звенящим стенам, оставляет бинокль на своем матрасе и с разбега прыгает в Грань, чтобы забыться в любом из миров, раствориться, пропасть там до весны, не думая о чужих играх в снегу и о чужих корзинах, полных яблок.