Над пропастью в твири

В этот день всё с самого утра пошло наперекосяк. Маленькая Тая, встретив Ноткина, позвала его играть. А когда он отказался, раскапризничалась и сказала, что он здесь им всем игры портит. «Уходи из Башни! – топнула ножкой она. – Из-за тебя стёклышки неправильно звенят!». Потом ему пришлось силой отгонять от края лестницы двух мальчишек, которые шутки ради свесили за руки вниз девчонку и всё пугали ее, что отпустят. Он надрал им уши, а заплаканной девочке велел идти домой. Нужно было обсудить всё это с Ханом, слишком многие игры здесь стали откровенно жестокими. Словно дети утратили понимание, где заканчивается фантазия и начинается настоящая боль и обида. Но Хан снова отмахнулся и сказал, что это мелочи, просто игры такие. Последней каплей стала его идея с собачьими масками. Ноткин застал в закутке целую швейную мастерскую, и сперва ему показалось, что они делают из тряпок маскарадные костюмы. Но присмотревшись, он понял, что слишком уж костюмы друг на друга похожи. «Хан велел сделать пострашнее. Чтобы в Город выбираться… Чтобы все там знали, что это наша башенная армия!» Рыжий пошёл требовать разъяснений. Хан стоял на «складе», пересчитывал количество бутылей, пригодных для долгого хранения воды. - Каспар, – Ноткин взял друга за плечи и встряхнул. Заставил посмотреть себе в глаза. – Мне не нравится эта игра. Понимаешь? Это – плохая игра. - Я Хан, – поправил тот резко, сквозь зубы. Потом выдохнул, смягчился и добавил чуть устало: – Атаман, ну брось ты опять ворчать. Что на тебя нашло? Ничего тебе в последнее время не нравится. Ну, не подходит тебе сейчас эта игра – поиграй в другую… - Отлично, – Ноткин закивал. – Давай сыграем. Только вдвоем. Прямо сейчас. Пошли вниз. Пошли в Степь погуляем. Или вот на рыбалку, а? Мы сто лет рыбу с тобой не ловили. Удочки, поди, сгнили. Ну ничего, новые вырежем. У тебя же как раз новый ножик есть. Хан смотрит, взгляд прозрачный, словно не понимает. На рыбалку? Он уже и забыл, как это. Зачем рыбачить на мутном Горхоне, когда можно выйти на каравелле в море, полное летучих рыб? - Давай, друг. Хоть на пару часов, а? Никуда твоя Башня не денется. Каспар выдыхает, устало потирает глаза пальцами. Степь, да. Они давно там не гуляли, он привык видеть ее только сверху. Но наверху совсем не слышно, как твирь пахнет, и как бычки мычат под сопилки степнячек. Ноткину кажется, что друг сейчас кивнет, согласится и… - Хан! – в их разговор врывается пяток собачьих голов, уродливо сшитых из мешковины и старых плюшевых игрушек. Выстроились рядком. Шеренга песиголовых солдатиков. Живые глаза блестят из прорезей, глаза-пуговицы мертвецки таращатся чуть выше. Разве что хвостики не виляют. – Что скажешь? - Отлично, – Каспар широко улыбается и хватает друга за рукав, словно ищет в нем согласия. – Ноткин, глянь, а? Глянь. Правда, жуткие? - Не то слово, – рыжий осторожно вынимает свою руку из захвата Хана. – Зачем только? - Теперь все будут видеть, что мы – одна Стая. Это как военная форма. Как в армии, – терпеливо поясняет тот. – В древности воины носили вместо шлемов головы зверей, чтобы устрашать врагов. Ну! Сечешь, Атаман? - Каких врагов? Кого ты собрался устрашать? Хан начинает злиться. Глупый упрямый Ноткин, как он не поймёт? Весь этот их мнимый мир в глуши – это тишина перед бурей. Он точно это знает, чувствует, как умеют только Каины. Война не заканчивается уже который год, и лишь вопрос времени, когда бои дойдут до берега Горхона и катастрофа начнется прямо здесь. Взрослые Города не в состоянии помириться даже друг с другом. Их разрывают дурацкие надуманные ссоры. Среди них нет никого хотя бы похожего на лидера, за которым пойдут. Нет того, кто сможет всё правильно спланировать, всех направить, защитить Город. Но среди детей такой человек есть – и это Хан. Он ныряет в Грани каждый день: там он римский полководец, ведущий в бой когорты; крестоносец, штурмующий Иерусалим, капитан корабля, отражающий абордажную атаку пиратов. Он командует сотнями, он бросается в бой первым, и да, иногда он даже умирает там. И всё это ради того, чтобы спасти всех. Когда он будет готов, он вместе со своей армией возьмет власть в свои руки, чтобы спасти этот Город. Детей. Спасти Ноткина, который почему-то сейчас не хочет раскрыть глаза и понять его с полуслова, как всегда раньше понимал. Как раз тогда, когда ему так нужны его поддержка и одобрение. И пока он набирает полную грудь воздуха, чтобы всё это Ноткину высказать, тот уже несётся на всех парах к точке кипения. - Ты что, не видишь, Каспар? – Ноткин специально зовет его по имени, он повышает голос, переходит на крик, тыкая пальцем в пятерку псоглавых «солдат». Те нервно переминаются с ноги на ногу, переглядываются. – Эта Башня сводит тебя с ума. Оглянись, что ты делаешь? Какая армия? У тебя здесь толпа заигравшихся детей, вы же потеряли ощущение реальности все! Ты сам уже, кажется, не понимаешь, в каком ты мире, а? Какой сейчас день недели? Что ты ел на завтрак? Ты вообще когда ел в последний раз? - Перестань. – Каспар в ответ не кричит, наоборот, говорит тихо и угрожающе. Он просто не может поверить, что Ноткин, его лучший друг Ноткин, которого он с раскрытым сердцем пустил в свое королевство и с которым только что готов был разделить правление, называет его сумасшедшим. – Я это всё делаю ради… - Я не перестану! – Рыжий закипает еще сильнее. На шум стягиваются другие дети, лестница наводняется любопытными мордашками. – Я в эти игры больше играть не хочу. И знаешь, что? Я ненавижу эту Башню. Она неправильная. Она уродливая! Она забрала у меня друга и превращает его в одержимого властью психа! Да чтоб она… Ноткин в сердцах выхватывает из рук стоящего рядом малыша стальной игрушечный паровозик и изо всех сил швыряет его в зеркальную стену. Слышится хруст, призрачный женский вздох и тревожный перезвон колокольчиков. Паравозик исчезает за гладкой Гранью, а на поверхности расползается тонкая сетка трещин. На Хана вдруг накатывает волна того самого черного, всепоглощающего гнева. А Ноткин сейчас сам слишком захвачен собственной праведной яростью, чтобы по привычке погасить тьму Каспара, недоброе наследие его дикой матери. Он только видит, как чёрное заливает, вытесняет синеву в глазах его лучшего друга. За секунды. Ноткин ничего не успевает сказать. - Не смей. Её. Трогать! Толпа детей ахает синхронно, стены Башни угрожающе звенят. * * * - Что у него с ногой? Хан слышит слова будто через толщу воды. Он делает вдох и выныривает. И на него наваливается сразу всё – гомон голосов, резкий запах травы, вкус крови во рту, чужие руки, которые оттаскивают его назад и валят на землю. Он отмахивается, и от него тут же отстают, оставляют сидеть на земле. - Фу, выглядит скверно. - Кажется, она сломана. - Он живой вообще? Хан стоит на коленях у входа в Башню. Рядом в траве лежит Ноткин – голова запрокинута, глаза закрыты, лицо в крови, нога неестественно вывернута. Полукругом стоят дети, глядят на них – кто с ужасом, кто с нездоровым интересом. Внутри все рушится. По стеклу компаса наискось идёт трещина. Он убил Ноткина. Да, точно. Они подрались очень жестоко, и где-то на нижнем уровне Башни он спустил рыжего с лестницы. Теперь его лучший друг мертв. Хан подползает ближе, хлюпая расквашенным в драке носом. Рука трясется, просто ходит ходуном, но он протягивает её и щупает пульс на теплой шее. Живой. - Его к дедушке Бураху надо, вот прямо сейчас, – подает голос из толпы девочка, Хан не видит, кто, но другие голоса уже согласно галдят. Он поднимается на ноги и наклоняется, чтобы помочь поднять Ноткина, вот только голова невероятно кружится, небо и земля меняются местами, и он оседает обратно. Затылок пульсирует болью – кажется, рыжий все-таки неслабо его приложил головой об одну из Граней. Руки саднят. Он сжимает и разжимает пальцы, понимая, что костяшки сбиты в кровь. Сбиты о лицо друга. Бывшего друга. Из толпы выходят несколько ребят. Хан узнаёт в них костяк старой компании, той, что строила Замок на пустыре за Станцией. Спичка, Лис, Душка, Кепарик, Починка, кто-то еще. Они подхватывают Ноткина, осторожно закидывают его руки себе на плечи, кто-то бережно придерживает сломанную ногу, кто-то разбитую голову. Хан смотрит на все это с земли, пытается вытереть нос, встать и что-то сказать, но только оседает обратно раз за разом, размазывает кровь по лицу. Он не знает, что говорить или делать. Он и так уже наделал дел выше крыши. В темноте возникают собачьи морды. Откуда их столько? Было же только пять. Из прорезей на него участливо смотрят красные звериные глаза. Он позволяет нескольким парам рук поставить себя на ноги, потом его ведут наверх по лестнице, в сверкающий гранями полумрак. Кто-то подает платок, вытирает кровь. Кто-то прижимает к затылку холодное и мокрое. Хан видит: некоторые из детей проходят мимо него, спускаются по лестнице вниз, уходят следом за теми, кто уносит Ноткина. Они смотрят на Хана по-другому, не так, как глядели еще утром. Они боятся. Он больше не тот, за кем они пойдут, неважно, в новую игру за Гранями или в настоящий бой. И это болит намного сильнее, чем разбитая голова. * * * Второй день лицом к стенке. То есть, к Грани. Кто-то в собачьей маске доложил ему, что приходил отец. Дети не пустили его и велели убираться. «Хан не будет с вами говорить, господин Каин, он занят». Конечно, занят. Тем, что прячет от других детей в темноте своего закутка огромные синяки под глазами и разбитый в драке рот. Синяки, кстати, очень удобные, в них легко скрыть тот факт, что он полночи слёзы глотал. Лежал под одеялом, свернувшись калачиком, и оплакивал убитую собственными руками дружбу. Не надо было Ноткину его злить, ох, не надо. Если бы только он не тронул Башню, все было бы хорошо. Но как он там? Помог ли ему дедушка Бурах? Послать кого-то из псов разузнать? Отнести еды? Попросить у отца денег – заплатить за лечение? Перелом же не шутка, это ж сколько в постели лежать и сколько лекарств нужно. Хан по-прежнему не знает, что делать. И потому не делает ничего. Голова раскалывается, его тошнит так, что не подняться. Он отсылает всех прочь, запрещает его отвлекать, задергивает ширму и лежит в полутьме, слушая призрачный перезвон. И каждую секунду сгорает от жгучего стыда. Еще часть детей уходит из Башни, он чувствует это. Их не очень много, но ему все равно больно. Он злится на себя, потом на Ноткина, обзывает ушедших слабаками. Снова дышит глубоко, как учил отец, возвращает себе контроль. Никакой слабости. Никакой жалости. Это просто проверка. Да, это самая настоящая проверка на вшивость. Какой же он полководец, если так просто расклеился? Тряпка, а не командир. Да, так бывает. Союзники предают и бросают. Нападают на то, что ты любишь. Невелика жертва – хорошо, что Ноткин убрался сейчас, а не когда Хан полностью положился бы на него в опасной ситуации. Пусть проваливает прочь со своими слабаками. Здесь останутся только верные. Никаких больше слёз и сожалений. На третий день тошнота проходит, он силком заставляет себя поесть. Потом долго сидит на матрасе, уткнувшись горячим лбом в коленки. Обычно безупречные волосы растрепались, но ему все равно. Белка просит разрешения войти. Трогает Хана за плечо. - Вот. Это тебе. – Глаза задорно блестят из прорезей. Когда Белка успела сшить себе собачью маску? – Твой папа вчера, уходя, сказал, что у тебя день рождения. Он хотел тебя в Горны позвать, но мы сказали, ты не выйдешь. Всё, как ты велел. Смотри, я сама сделала! Помнишь, дедушка Исидор говорил… У Белки в руках круглая, немного кривая, нашивка – вышитый золотыми нитками на ткани компас, роза ветров. - Спасибо. – Хан не улыбается. Но ему приятно. Он не помнит, когда в последний раз кто-то его поздравлял и дарил подарки. Кажется, это было еще до смерти матери. Это всегда мало походило на праздник и больше на официальное мероприятие. «Ты уже совсем взрослый, Каспар, вот тебе энциклопедия». Отец, выходит, помнит… Хотя, о чем это он. Отец помнит всё, что связано с датами, числами и часами. Хан скептически хмыкает и прячет нашивку в нагрудный карман. Нужно будет пришить при случае. За спиной в отражении граней слышится тихий шелест платья. Хан не оглядывается – знает, что не увидит. Но знает, что она там, смотрит в затылок. И какого цвета её платье тоже знает. Ночью во сне его касается Капелла. Ольгимская совсем выросла, надо же. Может дотянуться до него даже в Башне, в обход Алой Хозяйки. Он набирается храбрости и расспрашивает Викторию про Ноткина. Капелла была у него. Она показывает Хану. Вспышки боли и обиды, свежий шрам на щеке, на ноге уродливая неудобная шина. Капелла спрашивает, передать ли рыжему что? Хан говорит – нет, ничего не нужно. И вспоминает яблоко, которое Ноткин приносил, когда он сломал руку. А от этого становится так тошно, что Капелла сама убирает свое прикосновение, оставляя Хана в темноте наедине с его демонами. * * * - Бежи-им! Уррра! Айда бить складских! С топотом и гиканьем Песиглавцы несутся в сторону пустыря. Колотить тех, с кем они вместе еще пару лет тому строили из ящиков замок и слушали сказки про рыцарей. По негласному договору смертоубийство не поощряется, но без серьезных травм тоже не обходится. Тот захватит камень, этот палку покрепче. Добавят они сегодня работы и дедушке Бураху, и лысому Рубину, который вернулся с фронта обозлившимся и теперь всех их ненавидит, зовет шпаной и разбойниками. Хан идёт неторопливо, зная, что на драку не опоздает. Под ногами непривычно ровная поверхность, и его даже немного пошатывает. Он читал, так бывает у моряков после дальнего плаванья. Отвыкают они от земли. Сегодня пёсикам дана команда «вольно». Пусть развлекутся без военной муштры. В другой день стоит ему пальцами щелкнуть, как они построятся, раз-два, ровненько. Даже малышня. Но сегодня «выходной». Две стаи стоят друг напротив друга. Уже никто толком не помнит, из-за чего война-то. Только помнят, что нужно утащить с поля боя трофеев побольше. Чужой ошейничек, чужую маску с собачьими ушами. Повезет – чей-нибудь зуб или брызги чужой крови на рубашке. А если совсем свезет – то можно завладеть и чужим Порошочком. Хотя это совсем уже фантастика – все знают, что настоящих Порошочков больше не осталось. Но главный трофей – это история, ведь историю можно закатать в орешек. Недобрых орешков у них за год накопились полные карманы. За пёстрой оборванной толпой сирот в ошейниках стоит атаман их Ноткин. Хан делает вид, что не глядит в его сторону, и тот отвечает взаимностью. Собаки Двудушников громко лают, рвутся с поводков. Тряпичные псы Песиглавцев молча навострили плюшевые уши, постукивают деревянными дубинками о землю. Хан подмечает, что рыжий на той стороне хромает. Меньше уже, но все еще заметно. Ну и хорошо, когда враг не может бегать – это же замечательно. Кто-то свистит, сунув пальцы в рот, и две толпы с гиканьем сталкиваются, ударяются волнами друг о друга. Поднимается пыль. Пятилетки, которым пока нельзя в драку, поддерживают своих тем, что громко колотят палками по пустым железным ведрам. Хан ныряет в гущу сражения. Отбивает летящий в него кулак Двудушника, бьет коленом в живот, вокруг слышатся крики и стоны. Куча-мала из тел, треск рвущейся одежды, кто-то хнычет, кого-то утаскивают в сторону от сражения, чей-то ботинок вместе с ногой, рыча, треплет собака. Раздается свисток патруля, и пыльная толпа в синяках и кровоподтеках рассыпается в стороны. Словно тараканы, которых застал врасплох зажженный свет. Оставляют за собой капли крови в пыли, обломки палок, оторванные рукава. Ноткинские бегут прятаться под вагоны товарняка, который до завтра стоит на выгрузке. Тащат своего главаря под руки, чтобы успеть. Смех, да и только. Хановские несутся в сторону Жерла, чтобы раствориться в кварталах Почки и переждать, зализать свежие раны, подсчитать ущерб – и трофеи, конечно. Хан не бежит, он отряхивается, приглаживает волосы и уходит с поля сражения медленно, с достоинством проходя мимо патрульных. Вежливо здоровается. Вересков и Ветрова только сплёвывают: одного, да без доказательств, задерживать смысла нету. Тем более, что он сын судьи, и в Управе долго не засидится. Никто из них не припомнит случая, чтобы Виктор «отмазывал» сына или чтобы Хан упрашивал его отпустить, ссылаясь на папашу. Но как-то так выходит, что задерживать младшего Каина ни один патрульный не стремится. С Великими Семьями лишний раз лучше дел не иметь. - Выдрать бы ремнём, – сквозь зубы говорит Ветрова, сверлит глазами бритый затылок уходящего Хана. Вересков согласно кивает и подкуривает папиросу. На Складах Двоедушники замазывают твириновой настойкой царапины. Забежавший очень кстати в гости Спичка нагревает на огне свечи иголку, штопает всхлипывающему пареньку глубокий порез – ранение, похоже, от стекла. Совсем хановские Песиглавцы осатанели. Ноткин держит раненного за вторую руку, помогая справиться с болью. За стенкой слышна музыка и пьяное пение, складские Грифа что-то празднуют. Атмосфера же в Замке Ноткина вовсе не праздничная, и в воздухе витают совсем крамольные предложения, вроде «выловить Хана и прирезать его втихую». Рыжий Атаман обрывает эти идеи на полуслове. Убийц он в Замке не потерпит. Да и все знают, что Хан по городу только со свитой ходит. «Боится, не иначе!». Накопленная обида прорывается в получасовое соревнование, кто сильнее оскорбит вожака Песиглавцев. Озвучивается даже идея настучать в Уклад, что оборзевшие хановские резать тело не гнушаются. Но потом совместным советом решают, что о своих делах другим жаловаться не годится, и уж тем более степнякам. Победители конкурса злословия делают по глотку твириновой настойки, чтобы унять обиду и боль от ссадин. Ноткин мягко спихивает с ног кота Артиста, запускает волшебный фонарь, заставляя огоньки плясать по стенам. Раны зализаны. Время кормить собак и крысят и укладывать малышей. Хан сегодня ужинает в Горнах. Он ненавидит приходить домой. Но совсем не общаться с роднёй пока не может. Он бы предпочел, чтобы за столом был только дядя Симон, который хотя бы иногда говорит что-то интересное. Но как назло его-то сегодня и нету, зато отец, сестра и дядя Георгий здесь, смотрят на него изучающе. Надо же, целую неделю не виделись. - Папа, у Каспара снова кулаки разбиты. И кровь под носом была, когда он только пришел. – Мария говорит это всё с мерзкой улыбочкой. Хана она жутко бесит, но он не подает вида, сестра же этого и добивается – чтобы он начал огрызаться. Нет уж. Он утыкается в тарелку и с напускным безразличием ест. - Ничего, Мария. Сам разберется. Он уже взрослый. Хану кажется, что всё, абсолютно всё, что они говорят, имеет целью его выбесить. «Каспар». «Взрослый». Отвратительно. - Ты ешь, братик, ешь. В Многограннике, небось, кроме конфет и орешков, ничем не питаешься, да? Кожа и кости. А скоро еще прыщи полезут от такой еды. Тебе четырнадцать, самое время. Он медленно закипает. Марии не следует совать нос в его дела, и уж тем более дела Башни. Ей вообще лучше Башню не упоминать. Хан прекрасно знает, что она упрямо пытается туда влезть, так же, как Капелла иногда забирается в его голову. Только Капелла делает это мягко и просит разрешения, а сестра считает, что она в Башне у себя дома. Шпионит. Подглядывает чужими глазами. Ну уж нет, дорогая сестрица, ты там не дома. Башня принадлежит только Хану, и он это положение вещей менять не намерен. - Такая забота! – Язвительно отвечает он. – Зачем на нее силы тратишь только, ты ведь не Хозяйка. Не кусай больше, чем проглотишь. Он замечает, как Мария на секунду меняется в лице, и внутренне торжествует – удалось ее уколоть, хоть немножко. Пусть знает, как к нему лезть. - Пока не Хозяйка. – Она снова улыбается, еще более мерзко. – Пока, дорогой братец. - И правда. Пока! – Хан встает из-за стола, кидает салфетку и уходит прочь под неодобрительные взгляды отца и дяди Георгия. - Он совершенно неуправляемым стал, – шипит Мария зло. - На его стороне Нина, – Георгий пожимает плечами. – К тому же, переходный возраст. Пройдет. Виктор устало качает головой и делает глоток вина из богемского хрусталя.