Я заболел...и мне поставили диагноз:"Любовь к Диоки Шиметеки".

Десять дней спустя.

      Диоки прекрасно знала и понимала, что герой не просто так сказал ей идти в UA. Она знала, что Сотриголова не из тех, кто пускает слова по ветру. Именно из-за этого Диоки сейчас сидела в одной из палат местной больницы отделения онкологии и читала книгу в более тысячи страниц про разные заболевания инфекционного и вирусного типа. Причуда девушки была опасна и своеобразна. Прикосновением пальца она могла заразить кого-либо такой болячкой, о которой никто ничего не мог знать. В её крови находились всевозможные молекулы и атомы всех инфекционных заболеваний мира. Через прикосновение шатенка могла передать любое заболевание, о котором подумает в мельчайших подробностях: от размера и количества атомов до самого лечения. И именно поэтому она сейчас сидела в палате матери и читала тяжеленную энциклопедию. Да, мать Диоки лежала в окружной больнице с онкологией. Увы, но излечить болезни девушка не умела и не могла, о чём жалела каждодневно. Она проклинала причуду, что досталась ей от отца-преступника — Кена Шиметеки.       Кен Шиметеки — знаменитый дурной славой мужчина, террорист и преступник, что уже более десяти лет заключён и депортирован в Тартар. Только квирк мужчины куда опасней причуды его дочери, о существовании которой он даже не подозревал до недавнего времени. Силой мысли он мог заразить человека любой инфекцией или болезнью. Начиная от простуды и заканчивая шизофренией. Да, ему были подвластны любые болезни. Шиметеки-младшей не повезло с родословной, это точно. Она прекрасно знала кто и где её отец. И она боялась его.       Вдруг в помещении раздались шорохи и скрипы старой кровати. Взгляд серо-зелёных глаз направился на источник шума. Мама Диоки проснулась и сейчас с улыбкой смотрела на своё чадо. У обоих в глазах появились слёзы. Девушка, чуть ли не швырнув книгу, кинулась к матери на шею, а та лишь обняла в ответ. Началась часть, которую Диоки не любила… Часть слёз. Это были слёзы горя и счастья, радости и печали, любви и ненависти. Это были лишь их общие слёзы. И их никто не мог остановить: ни лечащий врач, ни медсестра, ни уборщица. Никто не мог утешить и помочь им.       В этой жизни есть только они — эту жестокую правду жизни Диоки знала с детства. С ней не играли из-за фамилии или отсутствия отца. Её боялись из-за причуды. Над ней смеялись из-за всего этого. Это больно. И очень обидно. Друзей у девушки не было с детства. Только если соседская девочка Васаби, что была на два года старше Диоки. И всё. Больше никого. Когда выяснилось, что у мамы онкология, все родственники будто испарились. Никто не помогал. Из-за этого девушка уже как год работала не покладая рук, лишь бы спасти самого дорогого и любимого человека — маму. Женщину, что, несмотря на слова окружающих и даже родных людей, растила и воспитывала Диоки с любовью. Женщину, что отдавала ей последний кусок хлеба, когда нечего было есть. Женщину, что не отказалась от неё. Женщину, что была её мамой. Только ради неё девушка не спала ночами и работала. Даже прогуливала уроки. Ей уже было плевать на учёбу и на своё будущее, потому что без мамы его нет. Потому что это мама.       Через пятнадцать минут слёзы кончились, а силы и желание обниматься только возросли. Сгорбившись, подростку было не очень удобно, и она села на старую и неудобную кровать родительницы. Продлилось это ещё минут двадцать, но всё же пациентка больницы отпрянула первая, понимая, что часы посещения скоро кончатся. Смотря на дочь, она понимала, что та становится похожей на него. Не внутренне, что слава богу, а внешне: посадка бровей, переносица, скулы, подбородок и лоб. Это было страшно. Не выдержав, женщина прижала уже исхудавшую ладонь к губам и начала плакать. Опять.  — Мам, ну ты чего? Я тут. Целая, здоровая, сытая и одетая. Всё же хорошо, — дочь принялась успокаивать женщину, ведь это могло сказаться на и так быстро прогрессирующей болезни.  — В-всё хорошо. Просто т-ты так стала на него п-похожа… — после этих слов в голову ударила молния и стало больно. Но больно не на сердце, а на душе. Стало так тоскливо и одиноко, что хотелось прийти домой, залезть под стол и разреветься, как в детстве во время грозы.  — Эээй, мам. Помнишь, что ты мне в детстве говорила? Я — не он. Я — это в первую очередь Диоки. Твоя дочь, — девушка взяла женщину за подбородок, призывая смотреть на себя. Та смотрела и понимала, что её ребёнок прав. Она — это Диоки. А он — это он. Она же сама ей так говорила. И как она могла забыть…  — П-прости, Д-диоки. Я-я… — не успела сказать старшая, как её мягко перебили.  — Да, мам. Я прощаю. Не проси прощения за то, в чём не виновата, хорошо? — девушка улыбнулась больной улыбкой, а та в ответ лишь улыбаясь, кивнула. Диоки принялась утирать слёзы матери ладонью, гладя пальцами чуть впалые щёки. Женщина же, как слепой котёнок, стала тереться о ладонь дочери и улыбнулась ещё шире. Их идиллию прервала внезапно зашедшая медсестра.  — Извините, но Момо-сан пора на процедуры химиотерапии. Попрошу Вас удалиться, — девушка с каким-то презрением посмотрела на Шиметеки-младшую, на что та не обратила внимания, сглаживая углы назревавшей бури. Она не отличалась должным терпением и выдержкой, но сейчас при маме ругаться не хотела.  — Да, конечно. Сейчас, — две пары зелёных глаз встретились и родственницы обнялись на прощание. Диоки поцеловала мать в щёку и, взяв тяжёлую книгу со стула, поспешила удалиться, чтоб не начать реветь при медсестре и маме. Не успела девушка выйти за порог палаты, как её окликнула мать.  — Пока, солнышко. Я люблю тебя! — последнее предложение Момо почти прокричала, что порадовало девушку.  — И я тебя, мам, — послышался тихий ответ, и шатенка ушла, не забывая оттолкнуть плечом ненавистную работницу этой ненавистной больницы.       Блондинка в свою очередь укоризненно посмотрела в след, по её мнению, хамке и подошла к кровати больной.  — Когда Вы ей сообщите, Момо-сан? Нельзя оставлять её в неведении, — в голубых глазах читались беспокойство и сострадание, что так не любила мама двоих детей, что растила их в одиночку.  — Потом, Джун, потом. Всё потом.  — Но… — хотела было возразить девушка, как жёлто-зелёные глаза посмотрели на неё со всей злостью, на которую только были способны в данный момент.  — Если это всё, то можешь идти, Джун. И капельницу поменяй, — на слова старшей светловолосая лишь кивнула и поспешила ретироваться из помещения, чтоб не раздражать женщину ещё больше.

«Я люблю тебя, Диоки. Помни это... И прости...», — женщина уснула глубоким сном, так и не сообщив дочери о том, что умрёт в ближайшие полтора года…