Искушение тьмы

      Августовское солнце просачивалось сквозь тяжелые бархатные портьеры, словно жидкое золото, превращая танцующие пылинки в россыпь крошечных созвездий. Гермиона методично водила палочкой, направляя очищающие чары на старинную отделку стен поместья Лестрейнджей. Витиеватые подсвечники рисовали на обоях призраки древних драконов, что коварно сливались с узором, заставляя всматриваться до рези в глазах.              «Эванеско!» — пыль растаяла как утренний туман, обнажая богатый паттерн. Змеи, вплетенные в цветочный орнамент, казались почти живыми. Одна из них, изумрудно-зеленая, свернулась кольцом вокруг серебристой лилии. Странное сочетание — яд и невинность, тьма и свет. Совсем как ее нынешняя жизнь.              Из соседней комнаты донесся смех Беллатрисы — острый и колкий, как битое стекло.              — И ведь сама настаивала, что поместье нужно привести в порядок, — пробормотала Гермиона, взмахивая палочкой. — Винградиум Левиоса!              Она поморщилась, оценивая иронию ситуации. Тео, словно мотылек, летящий на обжигающее пламя, даже не осознавал своей роли игрушки в руках Беллы, которая вовсю наслаждалась отсутствием мужа.              «Прекрасно, — подумала Гермиона, яростно дергая палочкой в сторону очередного пыльного гобелена. — Просто прекрасно. Я тут разгребаю десятилетия грязи и паутины, а они…»              Она оборвала мысль на полуслове. В конце концов, какое ей дело? Тео волен проводить время с кем угодно. Даже если этот «кто угодно» — Беллатриса Лестрейндж, которая в их времени натворила столько ужасных дел: убивала, пытала, в том числе саму Гермиону. Которая, как ни странно, оказалась на удивление… человечной? Особенно когда увлекалась не войной, а дизайном.              Последние месяцы напоминали картину сюрреалиста, где привычные представления о добре и зле растекались пятнами, теряя четкость очертаний. Пожиратели Смерти оказались не просто жестокими фанатиками — у них были свои привязанности, страхи, маленькие причуды. Родольфус коллекционировал старинные шахматные наборы. Рабастан разводил каких-то редких магических птиц, устроил птичник в глубине сада. А Белла… Белла пыталась вдохнуть жизнь в окаменевшие стены этого дома.              Дома. Гермиона невесело усмехнулась. Когда это мрачное логово, которое прежде ей хотелось сжечь дотла, успело прорасти корнями в ее сердце?              Она встряхнулась и вернулась к работе. Тяжелый гобелен, затканный серебряными нитями, медленно поднялся в воздух. Десятилетия пыли осыпались на пол серым дождем. Под коконом времени обнаружилась на удивление красивая ткань — глубокого изумрудного цвета, с вышитыми созвездиями, подмигивающими серебряными искрами.              — У тебя неплохо получается, — раздался от двери мелодичный голос.              Гермиона обернулась. Регулус стоял, прислонившись к косяку, будто тень прошлого, застывшая на пороге настоящего. Закатное солнце окрашивало комнату в медовые тона, безжалостно высвечивая изможденность его лица. Под глазами залегли фиолетовые тени, а скулы заострились, словно вырезанные умелым, но печальным скульптором.              — Решила, что надо помочь привести это место в порядок, — она пожала плечами. — Не могу больше смотреть на эти залежи пыли.              — Белла наверняка в восторге, — хмыкнул Регулус. — Она давно хотела затеять ремонт, но все руки не доходили. Слишком занята была… другими делами. Да и эльфов в ее распоряжении почти не осталось.              В его голосе прозвучала едва заметная горечь. Гермиона опустила палочку, внимательно глядя на него:       — Регулус… мне очень жаль насчет Кикимера.              Он дернулся, словно задетая струна, но тут же застыл, спрятав эмоции за привычной маской. Медленно пересек комнату, остановился у окна. Провел пальцем по подоконнику, оставляя на пыльном полотне след — как росчерк пера на пустом пергаменте.              — Знаешь, — начал он неожиданно мягко, — когда мы с Сириусом были совсем мелкими, мама часто уезжала с визитами в поместья дальних родственников. Иногда на несколько дней. И Кикимер… он возился с нами. Пытался держать в рамках приличия, но чаще просто спасал от наших же выходок.              Его губы тронула легкая улыбка:              — Однажды Сириус решил, что было бы здорово устроить гонки на метле. По дому. Носился как угорелый, сбивал вазы, пугал портреты предков… Бедный Кикимер так распереживался, что случайно превратил метлу в огромную канарейку. Прямо в воздухе.              — В канарейку? — Гермиона невольно рассмеялась, представив эту картину.              — О да. Желтую и пушистую. Сириус едва не свалился с третьего этажа, но эта нелепая птица поймала его за шиворот и аккуратно опустила на землю.              Регулус тихо рассмеялся, и в его смехе проскользнуло что-то непривычное — теплота, которой Гермиона раньше от него не слышала:       — Сириус до сих пор это помнит. Даже сказал, что старого пройдохи ему будет не хватать. Представляешь? После стольких лет, как он ушел из дома…              За окном пролетела сова, на мгновение затмив солнечный свет, и тень скользнула по лицу Регулуса. Гермиона застыла с поднятой палочкой, словно статуя. Тяжелый бархатный гобелен, паривший в воздухе, качнулся, будто от невидимого ветра.              — Ты виделся с Сириусом? — она пыталась говорить ровно, но тревожные нотки все равно просочились в голос.              — Да, — Регулус провел рукой по волосам — его жест, который она уже научилась распознавать как признак легкого смущения. — Столкнулись случайно в Косом переулке, у Флориша и Блоттса. Он разглядывал новое издание «Квиддич сквозь века», а я… — он замялся. — В общем, я думал, он кинется на меня с кулаками или хотя бы проклянет. Но он просто посмотрел на меня и сказал: «Может, выпьем сливочного пива, братец? Заодно расскажешь, как докатился до жизни такой».              Что-то в его словах царапнуло сознание Гермионы. Сириус, мирно зовущий брата-Пожирателя на пинту эля? Говорящий о ненавистном Кикимере без обычного яда в голосе? В памяти всплыл золотой жучок, притаившийся на ее мантии после встречи с Джеймсом — крошечный соглядатай, несущий каждое ее слово прямо в уши Ордена Феникса.              — Ревелио Инсидиас! — она направила палочку на Регулуса.              В солнечном луче материализовался золотой жучок, цепляющийся за край его мантии. Точная копия того, что подбросил ей Джеймс. Гермиона подняла палочку выше, и жучок заискрился в воздухе, словно издеваясь над ее паранойей. Лицо Регулуса вытянулось.              — Знаешь, это забавно, — она качнула палочкой, заставляя маленького шпиона кувыркнуться в воздухе. — Мне подбросили такого же, чтобы следить через меня за Темным Лордом. Но зачем им следить за тобой? — она издала короткий смешок. — Или я чего-то не знаю о твоих… особых отношениях с нашим Лордом?              Регулус не ответил. Он рассматривал жучка так, словно видел в нем что-то большее — то ли загадку, то ли ответ на незаданный вопрос. На его лице медленно проступало понимание.              — Это не слежка, это…              Оглушительный вой защитных чар поместья ударил по ушам, заставив их обоих вздрогнуть. Портреты на стенах возмущенно загудели. В соседней комнате что-то с грохотом упало. Они застыли, глядя друг на друга. По лицу Регулуса пробежала тень — странная смесь вины и отчаяния.              — Взломщик, — прошептал он, и в этот момент Гермиона поняла.              Они синхронно рванулись к двери. «Регулус, что же ты натворил?» — думала она, перепрыгивая через упавший под ноги гобелен.              Гермиона бежала по коридору, и мысли в ее голове метались как безумные. Жучок от Сириуса. Неожиданная встреча братьев. Внезапное примирение. Взлом защитных чар. Все складывалось в единую картину, от которой внутри все сжималось. Впереди послышались голоса, и от того, что она различила в них, ее окатило ледяной водой ужаса.              Вой защитных чар распространялся по поместью словно волна, заставляя витражи в высоких окнах испуганно дрожать. Они с Регулусом вылетели в просторный холл, где свет хрустальных люстр рассыпался по полированному камню звездной пылью.              Через распахнутые двери вливался поток людей в черных мантиях — члены Ордена Феникса. Джеймс и Лили Поттеры стояли плечом к плечу — молодые, полные жизни и той решимости, что позже перейдет по наследству их сыну. Джеймс небрежно крутил палочку — совсем как Гарри на тренировках Отряда Дамблдора. Рядом переминался Сириус, прекрасный, как чистый холст, еще не тронутый мрачными красками Азкабана. Гермиона застыла у подножия лестницы, и время замерло, как тогда, в битве за Хогвартс.              Дамблдор выступил вперед, и его мантия заструилась живым звездным небом — созвездия мерцали и перешептывались в складках ткани. За ним выстроились братья Пруэтты, чьи волосы пылали осенним костром. Фрэнк и Алиса Лонгботтомы — такие юные и живые рядом с изможденными и безумными образами, которые помнила Гермиона, что у нее сжалось сердце. Все те люди, с кем Гермиона раньше была на одной стороне. Ремус Люпин, чья бледность подчеркивала шрамы на решительном лице, и… Питер Петтигрю, в этой реальности не предатель, но уже с той особой суетливостью во взгляде, будто у крысы, почуявшей запах сыра.              Беллатриса возникла на верхней площадке, как примадонна на подмостках Ковент-Гардена — в черном платье, танцующем тенями, с небрежно заправленной за ухо непокорной прядью волос. Тео замер за ее плечом, нервно сжимая палочку.              — Мадам Лестрейндж, — Дамблдор чуть склонил голову, словно пришел на светский прием. — Прошу простить за столь поздний визит. Боюсь, мы вынуждены настаивать на немедленном освобождении Аластора Грюма.              — Альбус Дамблдор! — она картинно всплеснула руками. — Какая честь! Неужели величайший светлый волшебник современности снизошел до нашей скромной обители? — Белла махнула палочкой, и пламя в канделябрах взвилось змеями, отбросив на стены причудливую геометрию теней. — Боюсь, вы проделали неблизкий путь напрасно. Здесь нет никого с этим именем.              — Прекрати этот фарс, Белла, — голос Лили прозвучал звонко и твердо. — Мы знаем, что вы держите его здесь.              Гермиона видела, как Тео закатывает рукав и касается метки, призывая Волдеморта. По ее руке пробежал холодок — кольцо, способное остановить время, отозвалось на всплеск сродной магии как камертон. Забавно, подумала она, как причудливо тасуется колода судьбы: девочка, некогда сражавшаяся за свет, теперь охраняет логово тьмы. Антонин тем временем соткался из теней у лестницы, ведущей в подвал.              — Последний раз прошу вас покинуть мой дом, — Белла скользила по ступеням подобно черной королеве, спускающейся к взбунтовавшимся подданным. Каждый шаг гулко отзывался в тишине, словно удары метронома отсчитывали последние мгновения затишья. — В противном случае… — она улыбнулась той самой улыбкой, от которой у Гермионы до сих пор ныли шрамы, — придется выметать вас по частям.              Воздух в холле потрескивал от напряжения, густой и тяжелый, как перед грозой. Магия клубилась вокруг противников плотным туманом, готовым в любой момент обернуться смертоносным ливнем заклятий. Фрэнк Лонгботтом стиснул ладонь Алисы. Сириус подался вперед, напряженный как натянутая тетива. Где-то поодаль пытался слиться с колонной Регулус, будто само присутствие здесь причиняло ему боль.              Массивные дубовые двери поместья захлопнулись с грохотом, эхом прокатившимся под сводчатым потолком. Орден выстроился полукругом, и в этой расстановке Гермиона с горечью узнала тактические приемы, которым когда-то учил их Аластор Грюм. Напротив них Пожиратели заняли оборонительные позиции, прикрывая друг друга. Казалось, даже портреты предков Лестрейнджей затаили дыхание, наблюдая за происходящим.              Дамблдор первым нарушил зыбкое равновесие. Его заклинание вспыхнуло не алым, не зеленым — ослепительно белым, и Гермиона едва успела активировать щит. Магическая волна прокатилась по холлу, сметая все на своем пути. Древние портреты с возмущенными воплями посыпались со стен, будто скинутая на пол колода карт.              — Белла, уходи отсюда! — выкрикнул Тео, прикрывая ее собой.              Беллатриса запрокинула голову и расхохоталась — дико, почти истерически:       — О, малыш, ты решил поиграть в героя и защитить меня? Как мило!              Ее веселье превратилось в каскад режущих проклятий, пронзивших воздух кровавыми росчерками. Гидеон Пруэтт рухнул первым, прижимая ладонь к распоротому плечу.              Гермиона оказалась лицом к лицу с Лили, и на мгновение время словно споткнулось. В зеленых глазах — точь-в-точь как у Гарри — читалась такая решимость, что защемило сердце. «Прости меня, — мысленно шепнула Гермиона, уклоняясь от оглушающего заклинания. — Я делаю это ради твоего новорожденного сына».              Орденцев было больше, а присутствие Дамблдора ложилось уверенной тяжестью на их чашу весов. Смерть звенела и плясала в воздухе. Время рвалось на куски. Кольца — ее и Тео, Антонина и Беллатрисы — пульсировали силой, окутывая их коконами застывшей реальности. Гермиона научилась использовать эти мгновения, когда мир вокруг тонул в вязкой тишине, а заклинания замирали в воздухе светящимися стрелами.              Антонин двигался, как шахматный конь по доске — непредсказуемыми скачками. Каждая остановка времени превращалась для него в шанс оказаться там, где его не ждали. Его проклятия не знали промаха. Вот он материализовался за спиной Фабиана Пруэтта, небрежным взмахом палочки обрушил на того массивную хрустальную люстру. Звон разбитого стекла смешался с криком Гидеона, бросившегося на помощь брату.              Беллатриса танцевала в вихре собственных проклятий, ее смех разносился под сводами зала, перемежаясь со вспышками заклинаний. Она упивалась хаосом битвы, ее движения были одновременно грациозны и смертоносны.              А Дамблдор… Он вел свой диалог с вечностью, словно время было его старым знакомым. Когда кольца замораживали реальность, директор всегда оказывался там, где его присутствие казалось невозможным, а позиция — недосягаемой. Фоукс парил под потолком, роняя искры, что прожигали саму ткань мироздания. Там, где пролетал феникс, пространство, казалось, истончалось, подергивалось рябью, как потревоженная гладь озера.              — Это бессмысленно, профессор! — выкрикнула Гермиона, уворачиваясь от очередного заклятия. — Мы не хотим никого убивать!              — Благими намерениями, мисс… как вас там на самом деле зовут? — голубые глаза директора пронзали ее, словно рентгеновские лучи. — Благими намерениями вымощена дорога в ад.              Битва набирала обороты. Заклинания роились как осы, отскакивали от стен, оставляя шрамы на древней штукатурке. Воздух загустел от озона и каменной пыли. Где-то наверху истошно завопила Беллатриса — не то от ярости, не то от восторга. Тео сейчас держался рядом с Гермионой, прикрывая ее спину. Его заклинания были точными и выверенными — ни одного смертельного, только обезоруживающие и оглушающие.              — Дамблдор использует легилименцию! — Тео перекрикивал грохот битвы. Он пригнулся, уходя от изумрудной вспышки, и выпрямился одним текучим движением. — Закрывайся!              Гермиона стиснула зубы, пытаясь удержать ментальную защиту — задача не из легких посреди бушующего хаоса. Воспоминания о занятиях Гарри со Снейпом всплыли в памяти, как пузырьки воздуха в темной воде. Тогда им казалось, что сложнее этих уроков ничего быть не может. Как же она ошибалась.              Джеймс Поттер сражался с Беллатрисой на площадке второго этажа. Он двигался как опытный боец — быстро и безжалостно, не тратя ни секунды на показную браваду. Белла хохотала, уворачиваясь от заклятий, ее длинные волосы разметались, как чернильные брызги на пергаменте.              В дальнем конце холла застыли братья Блэк, словно отражения один другого в кривом зеркале. Их палочки подрагивали, готовые выпустить заклинание, но оба медлили. В их позах читалась одинаковая настороженность — как у двух волков из одной стаи, вынужденных драться.              Стены особняка содрогнулись от удара магии Дамблдора. Древние защитные чары трещали, как лед по весне. Гермиона ощущала, как магия дома окутывает своих обитателей невидимым коконом — защита, похожая на объятия старой няньки, пыталась уберечь их от бури. Но даже вековые чары меркли перед мощью Альбуса Дамблдора.              — Где Аластор Грюм? — голос директора гремел в наполненном пылью воздухе.              — В надежном месте, — Волдеморт появился в дверях так внезапно, будто сама тьма обрела форму, вырисовываясь на фоне заката. Его присутствие давило на реальность, линзой искажая ее. — И останется там, пока мы не допишем последнюю страницу вашего поражения.              Гермиона никогда не видела его таким… настоящим. В будущем он был больше похож на призрак самого себя, но здесь, сейчас — живой, полный сил и какой-то дикой, первобытной грации. Его магия пульсировала в воздухе, заставляя тот вибрировать.              Дамблдор взмахнул палочкой так, словно дирижировал невидимым оркестром. Пол между противниками превратился в зеркальное озеро, в котором потревоженными рыбками плясали отражения заклинаний. В ответ Волдеморт призвал столп черного пламени — оно взвилось к потолку живой сущностью, принимая форму гигантской кобры, готовой к броску.              Их чары сталкивались и переплетались — свет и тьма, порядок и хаос. Холл превратился в поле битвы первородных сил: камни трескались от напряжения, воздух звенел от избытка энергии. Тео метнулся к Белле, когда потолок над ней пошел трещинами, осыпаясь градом острых осколков. Она же, защищенная магическим кольцом, призраком скользнула сквозь пространство, моментально для остальных наблюдателей сместилась на пару метров вбок. Антонин методично теснил членов Ордена к выходу, его заклинания были размеренными и точными, как удары.              Время внезапно замерло и для Гермионы. Она увидела летящее в нее и каким-то непонятным образом возникшего рядом Волдеморта проклятие Алисы Лонгботтом — алый сгусток энергии замер в воздухе, словно рубин в невидимой оправе. Гермиона шагнула вбок, уходя с линии проклятия.              — Нужно его остановить, — процедил Волдеморт. В замершем времени его голос звучал глуше, словно сквозь толщу воды. — Иначе от поместья останутся только воспоминания.              — Дамблдор не отступит без Грюма, — Гермиона задрала голову, наблюдая за застывшим фениксом — живым пламенем, превратившемся в статую.              Волдеморт улыбнулся, и эта улыбка заставила что-то сжаться внутри Гермионы:       — Значит, придется дать ему то, что он хочет. Правда, возможно, не совсем в той форме, на которую он рассчитывает. По частям.              Когда время возобновило свой бег, Гермиона заметила в алых глазах Темного Лорда новый блеск — холодный расчет и предвкушение, словно он уже видел финальные ходы в этой смертельной игре. И увиденное приносило ему извращенное удовольствие.              Пал высокий канделябр — медное древо со змеиными ветвями-подсвечниками. Следом посыпалась лепнина — старинные гербы Лестрейнджей крошились, точно старый мел. Гермиона успела поймать слабую торжествующую улыбку на лице Дамблдора, прежде чем массивная дубовая балка потолка, черная от веков, обрушилась на Волдеморта.              Время словно замедлилось, когда древесина со скрипом отделилась от потолка. Балка, толщиной в обхват взрослого человека, начала свое неумолимое падение. Волдеморт вскинул палочку, его губы искривились в беззвучном заклинании — голубоватое сияние трансфигурации коснулось дерева, но тут же погасло, столкнувшись с более мощными чарами Дамблдора.              Удар был сильным. Балка обрушилась по диагонали, сбив Волдеморта на пол и придавив от правого бедра до левого плеча. Гермиона услышала глухой, сдавленный стон, который Темный Лорд не смог скрыть. Вековой дуб, пропитанный магией поколений Лестрейнджей, теперь удерживал его, как в тисках.       Пыль и каменная крошка все еще висели в воздухе, когда Дамблдор сделал следующий ход. Осколки витража, рассыпанные по залу как драгоценные камни, вдруг взмыли единым роем и устремились к ним, превратившись в смертоносные кинжалы.              Кольцо обожгло палец. Время остановилось.              Гермиона моргнула — это чувство все еще казалось чужеродным. Пылинки парили в воздухе, словно крошечные светлячки. Разноцветные осколки стекла замерли в нескольких метрах от них, играя со светом и расписывая стены призрачными узорами. Волдеморт лежал распластанным на полу, его грудная клетка с трудом поднималась под тяжестью балки. Темная мантия была разорвана и припорошена древесной трухой. Его бледные пальцы царапали паркет, тщетно пытаясь найти опору, чтобы высвободиться, а палочка сделала бесполезный взмах. Магия застыла в безвременье, кольца позволяли лишь ускользнуть от костлявых пальцев смерти, но не колдовать.              — Помоги мне выбраться, — процедил он сквозь зубы, глядя на Гермиону снизу вверх. В его голосе звучала ярость. Однако Гермиона уловила и нотки, которых никогда раньше не слышала от него — неуверенность и что-то похожее на просьбу. Алые глаза встретились с ее взглядом, и в них читалось нечто, что она никогда не ожидала увидеть у Темного Лорда — уязвимость.              Реальность раскололась надвое, как треснувшее зеркало, показывая два возможных отражения будущего. В одном она протягивает руку помощи тому, кто из врага превратился в странного союзника, чьи идеи проросли в ее сознании подобно редким семенам. В другом — отступает прочь, позволяя времени течь по своему естественному руслу.              «Один шаг, — пульсировало в висках в такт сердцебиению. — Всего один шаг между светом и тьмой. Между миром, где хотя бы какое-то время не будет войны и смертей». Каждый удар сердца отдавался болью, словно оно раскалывалось на части, как и ее решимость.              Она взглянула на Волдеморта — человека, чью душу ей довелось разглядеть ближе всех живущих. Память услужливо подбросила картины: вот он склоняется над древними фолиантами, и его глаза горят, как у ребенка, впервые увидевшего магию; вот он говорит о будущем волшебного мира, и в его голосе звенит страсть. Те моменты, когда маска Темного Лорда спадала, обнажая человека, одержимого не властью, а знанием. Человека, чьи амбиции могли изменить мир — возможно, даже к лучшему, если направить их в верное русло.              Но затем перед глазами встал другой образ — Гарри, ее лучший друг, падающий под проклятием Пожирателей. Его очки разбиты, глаза, так похожие на глаза Лили, которые она видела перед собой только что, остекленели. Джинни, кричащая над его телом на похоронах. Рон, пытающийся оттащить сестру. Образы множились как в разбитом калейдоскопе: Невилл, потерявший родителей, Сириус, проведший двенадцать лет в Азкабане, десятки сирот, чьи родители погибли в первой войне. И она сама — девочка, которая узнала о магии из письма Хогвартса, которую этот человек и его последователи считали недостойной прикасаться к волшебной палочке.              В горле встал ком. Воздух, казалось, превратился в горький сироп, каждый вдох давался с трудом. Пальцы дрожали, когда она сжимала их в кулаки, пытаясь удержать рвущиеся наружу эмоции.              Гермиона сделала шаг назад, выходя из зоны поражения осколками. Пыль, застывшая в воздухе, создавала причудливую завесу между ней и Волдемортом, придавленным балкой. Его фигура казалась размытой, нечеткой, словно она видела его сквозь мутное стекло времени — или сквозь пелену непролитых слез.              Волдеморт смотрел на нее, и его взгляд менялся стремительно, как погода над Северным морем — от штиля недоверия до шторма понимания и наконец урагана ярости. Красные глаза потемнели почти до бордового, напоминая запекшуюся кровь на старых клинках. В этих глазах она видела свое отражение — и оно горело в огне его ненависти.              — Как давно ты предала меня?! — его шипение рассекло застывший воздух. Он дернулся под балкой, но та держала крепко, обрушившись всей массой на его бедра, как древние оковы. От движения пыль вокруг него закружилась водоворотом. — Сколько времени лишь играла роль верной последовательницы? Или ты с самого начала была шпионкой Дамблдора?              В его голосе звенела такая злость, что, казалось, сам воздух мог воспламениться. Но под ней Гермиона уловила нечто иное — боль предательства, горечь обманутого доверия. Он действительно верил ей, позволил приблизиться настолько, насколько не подпускал никого за десятилетия. И теперь эта вера обратилась в пепел.              В его взгляде плескалось недоверие, замешательство, словно он не мог осознать, как так вышло, что единственный человек, которому он начал доверять, оказался предателем. Гермиона почувствовала, как по щеке скатилась одинокая слеза. Она покачала головой. Горечь правды оседала на языке подобно полыни, собранной в час перед рассветом.              — Я не объединялась с Дамблдором, — она говорила тихо, но в застывшем времени каждое слово звенело хрустальной чистотой. — Я была на своей стороне с самого начала. Всегда. У меня своя война, и ты… ты просто оказался ее частью.              Волдеморт рассмеялся — горько, почти по-человечески. В этом смехе слышалось что-то надломленное, и от этого звука у Гермионы заныло под ребрами.              — Я ведь знал, — прошептал он, едва размыкая губы. — Знал, что ты не та, за кого себя выдаешь. Твои знания, твоя магия… слишком необычны для светской дамы. Почему я не убил тебя в тот же момент? — он откинул голову назад, возвел глаза к потолку, словно удивляясь собственной глупости. — Зачем позволил этой игре продолжаться?              — Потому что игра была сладкой отравой, — Гермиона грустно улыбнулась, вспоминая их долгие разговоры в библиотеке, споры о магических теориях, случайные прикосновения, от которых время замирало между ударами сердца. — И для меня, и для тебя. Признай, тебе нравилось иметь рядом кого-то, кто мог бросить тебе вызов. Кто видел в тебе не только Темного Лорда.              — Я позволил себе поверить… — он осекся, и в его глазах промелькнуло что-то неуловимое — эмоция, которую Гермиона не успела распознать.              Она смотрела на человека, с которым сильно сблизилась за эти месяцы. Долгие вечера интеллектуальных бесед о будущем магического мира сплели между ними тонкую, но прочную нить понимания, а его страстные прикосновения стирали границы долга и желания. Жестокость в нем постепенно таяла, уступая место прагматизму строителя, а кровавые лозунги блекли, сменяясь планами изменить мир.              Гермиона закончила за него:       — Что возможно обрести кого-то близкого? — ее голос был мягким, почти нежным. — Да. И ты обрел — меня, Тео, стал позволять больше Антонину. Ты изменился, Том.              — Не смей! — прорычал он, бессильно дергаясь под балкой. Осколки стекла задрожали в воздухе, как замерзшие слезы. — Не смей использовать это имя! Не смей говорить, что знаешь меня!              — Но я знаю, — твердо ответила Гермиона. — Ты дал нам кольца — частичку бессмертия. Защиту. Доверие. Когда ты в последний раз убивал просто ради устрашения? Все недавние стычки были спровоцированы Орденом. Ты променял разрушение на созидание, как алхимик превращает свинец в золото. Люди начали произносить твое имя без страха. Ты строишь фабрики вместо того, чтобы разрушать дома. Это ли не доказательство, что ты способен на большее, чем террор и смерть?              Гермиона видела, как ее слова попадают в цель. Лицо Волдеморта менялось — от грозовых туч ярости к предрассветной задумчивости, от темных облаков отрицания к первым лучам понимания. Она смотрела на застывшие осколки стекла, в которых отражался тусклый закатный свет, просачивающийся через выбитое окно. Каждый как маленькое зеркало, показывающее фрагмент реальности, застывшей между «было» и «будет». В груди щемило от понимания, что она стоит на пороге решения, которое изменит не только ее жизнь, но и судьбы сотен других людей.              Она шагнула вперед — резко, почти импульсивно, будто прыгая с обрыва в неизвестность. Холодный мрамор встретил ее колени, когда она опустилась рядом с Волдемортом. Пыль, зависшая в воздухе, окутала ее призрачным коконом. В этой застывшей реальности каждая пылинка мерцала, словно крошечная звезда в бескрайнем космосе.              — Мы можем заключить сделку, — произнесла Гермиона. Собственный голос звучал отстраненно, будто принадлежал кому-то другому — той версии себя, которая умела принимать невозможные решения. — Ты заканчиваешь войну и выбираешь путь переговоров — я спасаю тебе жизнь. Откажешься — и умрешь сейчас. А я уничтожу все твои пять крестражей.              Его зрачки расширились, поглощая алую радужку, словно капля чернил растеклась по пергаменту. Рука с палочкой дернулась, и Гермиона заметила, как побелели костяшки пальцев от его желания произнести «Авада Кедавра».              — Откуда… — начал он, но она покачала головой:              — Я знаю больше, чем ты можешь представить. И если бы хотела их уничтожить — давно бы сделала это. Предлагаю обмен. Твои амбиции на жизни людей. На будущее без войны.              Она протянула к нему ладонь. Волдеморт лишь смотрел на нее снизу вверх, вцепившись левой рукой в пыльное дерево балки.              — Как непреложный обет подействует без магии? — В его голосе звенела насмешка, но глаза оставались серьезными. — Или ты настолько наивна, что веришь в силу простых обещаний?              — Думаю, клятва жизнью сработает в любых условиях, — она держала руку протянутой, хотя плечо начинало ныть. — Магия крови и души существует вне времени. Разве не поэтому ты выбрал именно этот путь к бессмертию?              Его пальцы сомкнулись на ее запястье — прохладные и сухие, как змеиная кожа. Прикосновение отозвалось волной воспоминаний: эти же пальцы, скользящие по ее коже, сжимающие палочку, чертящие руны в воздухе. Сколько жизней они забрали? Сколько судеб изменили? И вот теперь от этого прикосновения зависела судьба магической Британии.              Осколки стекла задрожали, как невидимые струны — реальность готовилась сбросить оцепенение. Гермиона всматривалась в его лицо, где человеческое и нечеловеческое сплелись в причудливый узор: ярость переплеталась с растерянностью, надменность — с детской обидой. А глубже, словно на дне темного колодца, таился страх — близнец ее собственного. Страх перед переменами, перед неизвестностью, перед пропастью потерь. Однако перемены уже произошли, Гермиона слишком долго их не осознавала. Поскольку и с его стороны изменения случались помалу, крошечными шажками. И Гермиона так же, незаметно для себя, поддавалась его искушению и углублялась в его тьму.              Внезапная мысль пронзила ее острием истины: может, в этом они всегда были отражениями друг друга — в страхе перемен и потерь? Он боялся потерять свое бессмертие, она — шанс все исправить. Два путника, забредших так далеко, что мосты за спиной давно обратились в пепел.              — Я могу убить тебя вместе с собой, — прошипел он, притягивая ее ближе к себе и впиваясь пальцами в запястье, словно когтями.              Гермиона опустила взгляд на его руку, сжимающую ее собственную. Изящная кисть аристократа — и кольцо на ее пальце, чья пульсация становилась все слабее. Подаренное им самим. Судьба любит такие шутки.              — Знаешь, — она подняла взгляд, встречаясь с его красными глазами, — я всегда считала, что самые страшные чудовища — это люди. Настоящие люди, которые совершают чудовищные поступки, оставаясь при этом… людьми. — Она сделала паузу. — А ты оказался человеком, который пытается стать чудовищем. Я не хочу этого пути для тебя.              Жить хотелось невыносимо. Память услужливо подкидывала образы — Гарри, вечно взлохмаченный, в очках, съехавших набок, пока он пытается освоить новое заклинание. Рон с набитым сладостями ртом, доказывающий, что «Пушки Педдл» в этом сезоне точно возьмут кубок. Родители… их лица уже начали стираться из памяти, словно старые колдографии. Новые воспоминания наслаивались поверх — Тео, засыпающий над расчетами для очередного артефакта, Регулус, который тайком подкармливает уличного кота, хотя всем говорит, что ненавидит эту «драную тварь». Даже Белла, которая однажды расплакалась над романом Джейн Остин, а потом угрожала проклясть каждого, кто об этом узнает.              И он сам. Его едва заметная улыбка, когда она произносила что-то особенно дерзкое. Его прикосновения — властные на людях и почти нежные наедине, как два лица одной луны. Его взгляды украдкой, когда он думал, что она не замечает, — в них читалось удивление, словно он не мог поверить, будто кто-то способен его понимать.              — Убивай, — она пожала плечами, стараясь, чтобы голос звучал небрежно. — Если я не смогу изменить этот момент, значит, все действительно было зря.              Хотя нет, не зря — она уже спасла Гарри. Гермиона скосила глаза в сторону замерших во времени Джеймса и Лили. Они стояли спина к спине, их палочки были направлены на противников. Такие молодые, такие яркие, как искры от только зажженного костра.              Что-то промелькнуло во взгляде Волдеморта — может быть, узнавание. Он так же рьяно цеплялся за свои убеждения. Только они изменились, превратились в одержимость властью и бессмертием, как чистый источник, отравленный темной магией. А может, она ошибается, и это всегда было единственной его целью?              — Так легко умрешь за свои идеалы? — в его голосе ей померещилось что-то похожее на уважение.              — Не легко. Но необходимо, — она усмехнулась.              Он смотрел на нее долго, словно пытался разглядеть что-то за маской насмешливого спокойствия. А может, прощался — ведь если он согласится на ее условия, им придется расстаться. Она больше не сможет быть рядом, изображать последовательницу. Ложь закончится.              — Клянусь, — его голос прозвучал хрипло, будто слова царапали горло, — что закончу войну и начну переговоры.              Пространство между их руками засветилось тонкой золотой нитью — словно кто-то протянул раскаленную проволоку. Гермиона вцепилась в балку, обхватив ее, и потянула на себя изо всех сил, объединяя усилия с Волдемортом. В тот же миг кольца на их пальцах потускнели, время со звоном разбитого стекла хлынуло вперед. Они едва успели откатиться прочь — каждый в свою сторону.              Осколки брызнули веером, врезавшись в пол там, где они только что находились. Волдеморт одним плавным движением поднялся. Его испорченная мантия зашелестела по усыпанному стеклянной крошкой полу. Он двигался текуче, с той особой грацией, которую приобретают только великие дуэлянты — ни следа от недавней беспомощности.              Он вскинул палочку вертикально вверх, и из нее вырвался пронзительный звук, от которого задрожали оставшиеся целыми стекла. Орденцы и Пожиратели синхронно схватились за уши, некоторые упали на колени. Только Дамблдор остался стоять прямо, хотя его лицо исказилось от боли.              — Стоп, — голос Волдеморта в наступившей тишине прозвучал подобно раскату грома в горах. — Мы отдаем вам Аластора Грюма. Смысла в бое больше нет.              Гермиона невольно отметила, как изменились его интонации за эти месяцы — властные, но утратившие привкус змеиного безумия, который она помнила по своему времени. В воздухе висела пыль от разрушенных стен, оседала на мантии Дамблдора серебристой вуалью. Директор едва заметно кивнул, принимая перемирие.              У окна Сириус помогал подняться брату, и Регулус — надо же! — не оттолкнул протянутую руку. Они оба были покрыты каменной крошкой, но живы. Гермиона поймала себя на мысли, что этот момент может стать той самой трещиной, через которую свет проникнет в их застывшие отношения.              Волдеморт медленно развернулся к ней, и воздух словно сгустился от напряжения. Его палочка, до этого направленная в потолок, опустилась, нацеливаясь ей в грудь. В алых глазах плескалась тьма — но не та безумная стихия, которую она помнила по войне, а холодное, расчетливое понимание.              — Я ничего не сказал в этой клятве насчет тебя, — произнес он тихо.              Эти слова, казалось, впитались в кожу ядом. Странное спокойствие разлилось по венам, будто время снова замедлилось, хотя кольцо на пальце оставалось тусклым, разряженным. Теперь оно ее не спасет. Забавно. Столько раз она представляла себе этот момент, а сейчас даже не чувствовала страха. Гермиона подняла подбородок, встречая его взгляд.              — Мне все равно, если этим я все изменю, — ее голос дрогнул, но не от страха — от осознания завершенности. — Я и так уже дважды ушла от смерти. Три — красивая цифра.              «Как Дары Смерти», — пронеслось в голове. Как три закона Голпалотта. Как три непростительных заклинания. Магические тройки, определяющие судьбы.              Краем глаза она видела Тео — он застыл рядом с Беллатрисой бледнее снега. В его взгляде читался немой укор: «Что ты наделала?» И за ним — страх. Не за себя — за нее.              Гермиона почувствовала, как губы сами собой растягиваются в улыбке. Разве не об этом она мечтала? Переписать страницы будущего, вытащить друзей из лап смерти, остановить войну. И главное — вернуть человечность тому, чья душа рассыпалась осколками темного зеркала.              «Прости, Гарри, — подумала она, — мы с тобой так и не познакомимся. Но теперь у тебя будет другая жизнь. Без шрама. Без пророчества. Без…»              Волдеморт сделал шаг вперед. Его палочка уперлась ей в грудь — там, где сердце отсчитывало последние удары. От него исходили волны магии — темной, пьянящей, опасной, как запретное зелье. Было слышно, как потрескивает напряжение между ними — словно миниатюрные молнии, готовые вот-вот сорваться с кончика палочки.              Тишина в холле стала абсолютной, даже пыль, казалось, застыла в воздухе. Гермиона видела, как Джеймс крепче прижал к себе Лили — живые, невредимые. Как Дамблдор чуть наклонил голову набок, будто пытаясь разгадать загадку. Как дернулся вперед Тео — и замер под тяжелой рукой Беллатрисы на плече.              — Я убью тебя бесчисленное количество раз, — прошептал Волдеморт, и его взгляд, острый как грань рубина, скользнул к кольцу на ее руке. В этих словах звучала странная нежность — почти обещание.              Все произошло за доли секунды. Волдеморт шагнул к ней — стремительно, неотвратимо, как надвигающаяся гроза. Его пальцы зарылись в ее волосы, сжимая до боли у затылка — наказание и мольба в одном жесте. А затем реальность схлопнулась до единственной точки соприкосновения.              Его губы накрыли ее рот — властно и яростно, словно он хотел выпить саму ее душу. В этом поцелуе была вся их история: горечь предательства и сладость победы, злость и восхищение, желание уничтожить и невозможность отпустить. Гермиона отвечала с той же отчаянной жадностью — будто это был последний глоток воздуха перед погружением в бездну.              Его магия танцевала по ее коже электрическими разрядами — темная, опасная, манящая как полночное море, как и сам Волдеморт. Она больше не казалась ей абсолютным злом — скорее первобытной силой, которую возможно направить иначе. Может, в этом и было ее предназначение — не уничтожить тьму, а указать ей новый путь?              Когда он отстранился, его глаза пылали расплавленным рубином. Рука все еще лежала на ее затылке — якорь, не позволяющий ускользнуть из этого момента безумия и откровения.              — Ты же понимаешь, что это не конец? — В его шепоте прозвучала усмешка. — Ты связала нас клятвой, но я найду способ…              — Способ что? — перебила Гермиона. — Получить еще больше власти? Так бери. Только не войной, а делом. Преврати свою фабрику в империю. Создай новую магию. Измени этот мир, но не разрушай его.              Она увидела, как что-то промелькнуло в его взгляде. Интерес? Азарт?              — А ты, значит, будешь моей совестью? — Его голос обвился вокруг нее знакомой насмешливой лаской.              — Нет. Я буду той, кто каждый раз напомнит — есть другой путь.              Орден постепенно покидал холл. Грюм, выведенный Антонином из подвала, прихрамывал, опираясь на плечо Фабиана Пруэтта. Регулус тихо переговаривался с Сириусом — братья, словно два ручья, наконец слившиеся в одну реку. Тео методично убирал обломки заклинаниями, а Белла уже командовала домовым эльфом насчет ремонта с таким видом, будто ничего необычнее чайной церемонии не происходило.              — Тинки, какая прекрасная возможность избавиться от этого унылого интерьера. Всегда говорила, что эти стены и люстра просто умоляют их разрушить… то есть, обновить.              Гермиона усмехнулась. Жизнь не замерла — она просто свернула на новую тропу.              Волдеморт отошел к выбитому окну. Вечернее небо за ним было цвета опала — ни света, ни тьмы, только переходы полутонов. Как символично. Его тьма никуда не делась — но теперь она могла стать фундаментом для чего-то иного. Его жажда власти осталась — но обрела новое русло.              Она посмотрела на свое кольцо — символ и благословения, и проклятия. Маленький артефакт, дарующий подобие бессмертия. Интересно, понимал ли Волдеморт, что, пытаясь привязать ее к себе этим подарком, он дал ей куда больше — время. Время направлять его, менять, вдохновлять. Время превратить одержимость властью в стремление к созиданию.              — Знаешь, — сказала она негромко, — когда-то я думала, что главное — это победить зло. А теперь понимаю — важнее научить его быть чем-то большим.              Он резко обернулся, и на миг ей показалось, что сейчас он ее проклянет. Но Волдеморт только улыбнулся — той особенной улыбкой, которая смывала с его лица маску чудовища:       — Как самонадеянно, моя маленькая предательница.              Гермиона направилась к нему — медленно, как подходят к дикому зверю, давая возможность передумать, отступить, оттолкнуть. Но он позволил ей встать рядом. Они молча смотрели, как лучи солнца прорезают наползающие сумерки, как засыпает мир — изменившийся, но не сломленный.              Она знала — впереди будет много битв. Не с заклинаниями и проклятиями, а с его натурой, его тьмой, его жаждой власти. Но теперь у нее было время. У них обоих было время — научиться чему-то новому. Стать чем-то большим.              Кольцо на ее пальце поймало солнечный луч и на миг вспыхнуло — как маяк в ночи. Не обещание абсолютной победы добра над злом — она давно поняла, что таких побед не бывает. Но обещание перемен. Обещание пути. Обещание света, который может родиться даже в самой глубокой тьме — если дать ему шанс.