Искушение тьмы

      Первые лучи рассвета только пронзили кроны деревьев за окном, а Гермиона уже устроилась в любимом кресле. Массивные подлокотники, обитые выцветшим бархатом, хранили тепло ее рук и память о долгих часах размышлений. Сон больше не шел, и она взяла потрепанный томик «Доктора Фауста» Гете из коллекции Селвина. История о человеке, продавшем душу дьяволу ради знаний и власти, обретала новый подтекст в свете ее собственных решений.              Однако довольно быстро книга соскользнула на колени, а мысли унеслись к тревожащему вопросу: каким станет мир без пророчества? Возможно, в том, что оно не прозвучало, есть зловещий смысл — теперь некому встать на пути Волдеморта, и власть его расцветет подобно ядовитому цветку. Но это абсурд: даже с крестражами никакая империя не способна существовать вечно.              Действительно ли он пойдет прежним путем, как в ее реальности, — тотального угнетения магглов и запугивания? Новая фабрика, частично построенная на маггловских технологиях, прием на работу полукровок вроде Снейпа на должность главного зельевара и Тео в качестве директора — все это говорило об определенном смягчении его взглядов. Даже встречая магглорожденных рабочих в коридорах, он не спешил выхватывать палочку и швыряться непростительными. Более того, он ценил людей из своего ближнего круга настолько, что поделился с ними каплей своего бессмертия через артефакты, останавливающие время и спасающие от смертельной опасности.              Или Гермиона видела то, что хотела видеть? Кольцо на ее пальце, внешне похожее на простой серебряный ободок, чуть заметно пульсировало. Древние руны времени, искусно вплетенные в металл, то вспыхивали бледным сапфировым светом, то угасали, будто дышали в такт ее сердцебиению. Гермиона рассеянно крутила кольцо, и каждый оборот рождал призрачный звон — словно где-то вдалеке качался маятник огромных часов.              Поток мыслей разбился вдребезги от внезапного удара в окно — такого громкого, что она инстинктивно потянулась за палочкой. На широком мраморном карнизе восседала сова, при виде которой губы невольно изогнулись в улыбке. Птица выглядела так, будто ее собрали из лоскутков разных сов: серое брюшко, коричневые крылья, белые пятна вокруг янтарных глаз. Встрепанные перья торчали во все стороны, придавая ей комичный вид. Определенно не министерская сова. И она Гермионе незнакома.              Окно поддалось с тихим вздохом, впуская струю свежего воздуха и лохматую визитершу. Сова важно прошествовала по отливу окна, оставляя крошечные следы на утренней росе, и протянула лапку с привязанным конвертом. Плотная кремовая бумага, без изысков и опознавательных знаков. Только капля темно-красного сургуча, застывшая как кровь.              «Любопытно», — Гермиона провела палочкой над конвертом. Никаких следящих чар, никаких затаившихся проклятий. Только легкий отпечаток чем-то знакомой магии. Внутри лежал сложенный вчетверо лист, и почерк, которым было написано послание, заставил ее сердце на мгновенье замереть. Эти изящные завитки, эти характерные росчерки пера — она узнала бы их даже в кромешной тьме, даже среди тысячи других.              Дамблдор — это имя отозвалось в сознании как заклинание. Как вызов. Как предзнаменование. Она медленно развернула письмо и пробежалась взглядом по строчкам, впитывая каждое слово:              «Мисс Селвин! Смею предложить встречу в месте, где магия и обыденность сплетаются особенно причудливо — в Чайной комнате Музея Виктории и Альберта, завтра в 15:00. Даю магическое слово, скрепленное моей силой и честью, что ни я, ни кто-либо из моих соратников не предпримет попыток задержать Вас или причинить вред.              

Альбус Дамблдор».

             Гермиона откинулась на спинку кресла, погружаясь в размышления. Выбор места был не просто безупречен — он был показателен. Музей Виктории и Альберта — средоточие маггловской культуры и истории, место, где каждый экспонат дышит прошлым. Огромные залы, полные посетителей, где любое проявление магии будет замечено десятками глаз. И все же это место излучало ту особенную красоту, которую Дамблдор всегда ценил, словно редкий драгоценный камень в короне Лондона. Ее бывший директор умел превращать свои действия в спектакль. Даже сейчас, когда ставки так высоки, он не изменял себе.              Она подошла к окну. Сова уже исчезла, оставив после себя одинокое серое перышко. Гермиона подняла его, поднесла к свету. Обычное перо, никаких чар или меток. Просто напоминание о том, что даже в самых обыденных вещах может таиться глубокий смысл.              Встреча с Дамблдором… От одной мысли внутри все сжималось. Раньше она бы не колебалась ни секунды — возможность стать его агентом, спасать невинных людей, передавая информацию Ордену, казалась бы даром небес. Но сейчас первым порывом было отказаться.              Она невесело усмехнулась. Теперь она слишком глубоко погрязла в паутине, что плетет вокруг себя Темный Лорд. Каждый ее шаг отслеживается, каждое слово взвешивается. Она чувствовала его внимание кожей — рожденное его паранойей в опаске за ее жизнь и тем странным притяжением, что возникло между ними. Одно неверное движение, один намек на предательство — и никакие его… чувства? интерес? не остановят его от того, чтобы уничтожить ее. Если они вообще существуют, эти чувства, а не являются очередной игрой на публику.              Она снова взялась за письмо, вчитываясь в каждое слово, каждый изгиб букв. За безупречной вежливостью формулировок, за магической клятвой безопасности скрывалось нечто большее. Дамблдор никогда не был человеком случайных ходов в своей великой шахматной партии. Если он решил пойти на риск встречи с последовательницей Темного Лорда, значит, ему что-то действительно нужно. Наверняка он будет пытаться переубедить ее, склонить на свою сторону и заставить проникнуться идеями света…              Даже если так, это не помешает Гермионе вытянуть всю информацию, какую только получится. А что, если попробовать разыграть свою партию? Дамблдор, конечно, старый лис, мастер интриг и недомолвок. Он не выдаст ничего важного случайно… Но если показать ему колебания, намекнуть на сомнения в выбранном пути? Возможно, в попытке спасти «заблудшую душу» он приоткроет завесу над планами Ордена, которая поможет Гермионе лавировать.              Какой же наивной она была когда-то, с каким обожанием смотрела на мудрого директора! Теперь она видела его другими глазами — да, великий маг и стратег, но такая же сторона в этой войне, как и все остальные. И все же… где-то в глубине души шевельнулось что-то похожее на тоску по тем временам, когда мир делился на черное и белое, а Альбус Дамблдор был воплощением света и добра. Гермиона скучала по старому профессору, по той путеводной звезде, что когда-то освещала ее путь в мире магии. Приятно будет просто увидеть его вблизи, а не на разворотах газет, хотя встреча и омрачится ее положением в этой новой реальности.              Гермиона рассеянно окинула взглядом расстилающийся внизу сад Селвинов, складывая письмо и пряча его во внутренний карман. Она все же посмотрит, какую композицию задумал сыграть Дамблдор на этот раз.              

***

             Гермиона появилась в тупике Экзибишн-роуд, между красных кирпичных стен и мусорных баков, покрытых граффити. Прохожие скользили мимо, не замечая очередную лондонскую странность — девушку, возникшую из ниоткуда. Типичная городская слепота: если что-то не укладывается в привычную картину мира, сознание услужливо стирает это из памяти.              Она поправила воротник костюма цвета слоновой кости, купленного вчера в Селфриджес. Светлая ткань струилась по фигуре, создавая обманчивое впечатление мягкости и податливости. Гермиона провела пальцами по лацкану, чувствуя успокаивающую тяжесть спрятанной в потайном кармане палочки. Ей нравилась ирония этого наряда — как и сама она теперь, костюм только казался простым и понятным.              Музей Виктории и Альберта возвышался впереди, похожий на торт, который могли бы испечь для королевы прошлого века — пышный, украшенный завитушками и колоннами. Июньское солнце играло в прятки в лабиринтах терракотовой кладки, окропляя стены жидким золотом. Гермиона помнила свой первый визит сюда с родителями, когда ей было девять. Тогда величественное здание казалось ей волшебным замком, и она была недалека от истины — в музее действительно хранилось немало магических артефактов, искусно замаскированных под обычные экспонаты.              У входа она заметила двоих. Высокая фигура в костюме цвета индиго — Дамблдор выглядел здесь уместно, словно денди, случайно забредший в современность. Его седая борода была аккуратно подстрижена, а привычную экстравагантную мантию сменил безупречно скроенный костюм-тройка. Рядом с ним…              Гермиона споткнулась, а сердце болезненно сжалось. Растрепанные черные волосы, разворот плеч, даже то, как он засунул руки в карманы потертой кожаной куртки — все кричало «Гарри». Память безжалостно швырнула на поверхность последний кадр: восковая маска лица, остекленевшие изумрудные глаза и очки, сбившиеся набок при падении… Гермиона стиснула зубы, загоняя призраков прошлого в темные углы сознания. Это был Джеймс Поттер, и от этого становилось только хуже. Живое напоминание о том, что она потеряла и что пытается спасти.              — Магглы удивительны, — долетел голос Дамблдора, пропитанный искренним восхищением. — Они построили все это без единого заклинания, представляешь? А вон те горгульи… Говорят, скульптор пятнадцать лет работал над ними вручную.              Джеймс повернулся на звук ее шагов, и иллюзия рассыпалась. Черты лица жестче, во взгляде холод декабрьской стали — типичный аврор на задании. Ни следа той измученной мягкости, что была у Гарри. Но все же что-то неуловимо родное проскальзывало в каждом его движении, заставляя сердце сжиматься в тугой комок.              — Мисс Селвин, — Дамблдор чуть склонил голову, его глаза за стеклами очков-половинок блеснули осколками летнего неба. — Благодарю, что согласились встретиться. Прекрасный выбор наряда, если позволите заметить.              — Профессор, — она кивнула в ответ, оценив, как Джеймс едва уловимо напрягся при слове «профессор». — Мистер Поттер.              Во взгляде Джеймса профессиональная настороженность мешалась с неприкрытым любопытством. Его правая рука, как бы невзначай, лежала близко к карману, где наверняка была спрятана палочка.              — Селвин, — протянул он. — Знаете, я представлял вас… иначе.              — Дайте угадаю — в черной мантии и с черепами на запонках? — Гермиона позволила себе легкую улыбку, маскирующую острую боль от этого знакомого голоса. — Или, может быть, с горящими красными глазами и змеей на поводке?              Уголок рта Джеймса дернулся в невольной усмешке, и на секунду она увидела в нем беззаботного мародера со старых фотографий.              — Что-то вроде того. Хотя змея была бы перебором, пожалуй.              — Разочарованы? — она приподняла бровь, копируя излюбленный жест Снейпа.              — Скорее, озадачен, — Джеймс прищурился. — Вы совсем не похожи на типичного Пожирателя Смерти. Слишком… — он замялся, подбирая слово.              — Нормальная? — подсказала Гермиона. — В этом и суть, мистер Поттер. Зло редко выглядит как зло. Оно носит дорогие костюмы, улыбается на благотворительных приемах и пьет утренний кофе в уютных кафе.              Гермиона поймала внимательный взгляд Дамблдора. В его глазах промелькнуло что-то похожее на одобрение, смешанное с грустью. «Он видит во мне еще одну последовательницу Волдеморта, — подумала она с горечью. — Талантливую ведьму, сбившуюся с пути».              — Предлагаю продолжить нашу беседу внутри, — произнес Дамблдор, жестом приглашая их войти. — В отделе исламского искусства сейчас на удивление малолюдно, а изразцы времен Сефевидов создают удивительно умиротворяющую атмосферу. Но сначала можно насладиться чаем.              Гермиона последовала за ними по широкой мраморной лестнице, каждая ступень которой хранила отпечатки тысяч шагов, словно страницы древней книги — свои секреты. Она машинально отмечала детали — привычка, въевшаяся за годы войны. Джеймс держался чуть позади и вполоборота, готовый в любой момент выхватить палочку. Классическая оборонительная позиция. В другой ситуации она бы рассмеялась — он действительно считал, что ему потребуется защищать Альбуса Дамблдора, если она решит напасть? Но смех застрял где-то в горле. Слишком уж этот жест напоминал Гарри, его вечную готовность заслонить собой других.              Вестибюль музея пульсировал жизнью. Японские туристы роем облепили гида — миниатюрную женщину с флажком, которая что-то увлеченно рассказывала о мраморах Элгина. Вспышки фотоаппаратов напоминали блики заклинаний, и Гермиона поймала себя на том, что напряглась. Рядом препирались над картой родители с детьми — мальчик, ровесник Лоиса, канючил, что хочет в зал мумий. Обычный день раскрашивал музей привычными красками. Обычные люди сновали по залам, как муравьи по своим тропам. Обычные экспонаты хранили свои тайны под маской повседневности.              Она мельком взглянула на свое отражение в стеклянной витрине и едва узнала себя — элегантная молодая женщина в дорогом кремовом костюме, каждая складка на месте, каждый светлый волосок уложен. Ничто не выдавало в ней ту измученную девочку, что когда-то наивно верила: для победы достаточно лишь встать под знамена справедливости.              «Прости, Гарри, — с тоской подумала она. — Но твой отец сейчас видит именно то, что должен видеть — еще одну холеную чистокровную леди, случайно оказавшуюся не на той стороне. Еще одну Нарциссу Малфой».              Музейная чайная дышала величием ушедшей эпохи — витражи-калейдоскопы превращали полуденное солнце в танец самоцветов на белоснежных скатертях, бархатные портьеры оттенка спелой сливы обнимали стрельчатые окна, а с потолка низвергались хрустальные водопады люстр, замершие во времени. Официантки в идеально накрахмаленных передниках и чепцах скользили между столиками, как безмолвные призраки ушедшей эпохи. Гермиона помнила это место — когда она была здесь с родителями, отец заказывал сконы со сливками, а мама смеялась над его нарочитым акцентом…              Дамблдор выбрал столик в дальнем углу — достаточно открытый, чтобы любое проявление агрессии не ушло от глаз магглов, но при этом укромный для доверительной беседы. Безупречное место для встречи, балансирующей на грани непредсказуемости. Джеймс тут же занял позицию с хорошим обзором входа и запасного выхода, и Гермиона едва сдержала горькую усмешку — некоторые вещи не меняются, все авроры словно штампованные.              — Знаете, — Дамблдор задумчиво провел длинным пальцем по меню в кожаном переплете, — в 1860-х годах здесь подавали чай только по четвергам. Весьма любопытное правило — считалось, что излишества могут подорвать рабочую этику музейных смотрителей. Будто глоток чая способен совратить человека с пути праведного.              Его тон был легким, почти игривым, но Гермиона уловила намек. Маленькие удовольствия, маленькие компромиссы — так начинается путь во тьму? Она позволила своим губам изогнуться в полуулыбке, задержав взгляд на витрине с пирожными — эти воздушные розы из крема, маленькие сладкие картины, написанные рукой кондитера-художника.              — Как хорошо, что времена изменились, — протянула она. — Иначе нам пришлось бы встречаться в каком-нибудь сомнительном пабе в Лютном переулке. Боюсь, атмосфера там не располагает к цивилизованной беседе.              Джеймс фыркнул, его карие глаза смотрели с плохо скрытым презрением:       — Возможно, там было бы уместнее. Меньше притворства. Меньше… — он обвел рукой зал, — показной респектабельности.              — О, я не притворяюсь, — Гермиона одарила его ледяной улыбкой, отточенной на собраниях Пожирателей. — Я действительно предпочитаю эрл грей дешевому огневиски. И, знаете, мистер Поттер, — она намеренно сделала паузу, наблюдая, как он напрягся от ее тона, — действия не всегда показные. Иногда чашка хорошего чая — это просто чашка хорошего чая.              Она поймала взгляд Дамблдора — внимательный, изучающий, словно он пытался увидеть сквозь ее маску суть. Что ж, пусть смотрит. Прежней девочки больше нет. Она умерла в тот день, когда погиб Гарри, и воскресить ее не сможет даже великий Альбус Дамблдор.              К их столику проплыла официантка, окутанная облаком свежести и лавандового аромата. Ее каштановые волосы были уложены в безупречный пучок — живое воспоминание о собственных битвах Гермионы с непокорными кудрями в юности. Теперь она научилась подчинять их себе маскирующими и гламурными чарами, как и многое другое в своей жизни.              — Добрый день! Готовы сделать заказ? — голос официантки звучал мелодично и беззаботно, словно в этом оазисе викторианской чопорности сама мысль о чем-то зловещем была кощунственной.              — Чай «Английский завтрак», — Дамблдор посмотрел на девушку с привычной легкой улыбкой. — И пожалуй, ассорти пирожных. На всех.              Гермиона заметила, как его взгляд, вернувшийся обратно к ней, на долю секунды задержался на ее кольце. Серебряный ободок с рунами диссонировал с современным костюмом, словно древний фолиант на полке с бульварными книжонками в мягких обложках — чужеродный, опасный своей первозданной силой. Она машинально провела большим пальцем по прохладному металлу, ощущая пульсацию магии внутри. Кольцо было ее якорем, напоминанием о том, чего она добилась.              — Прекрасный выбор, сэр! — защебетала официантка с искренним энтузиазмом. — У нас сегодня свежие эклеры с заварным кремом. Шеф-кондитер привез рецепт прямо из Парижа.              — Превосходно, — Дамблдор сложил руки на столе. Белоснежные манжеты его рубашки выглянули из рукавов безупречно скроенного синего маггловского костюма. — Знаете, в девятнадцатом веке считалось, что сладости способствуют душевной гармонии. Викторианские врачи прописывали пирожные от меланхолии.              — А что прописывают от войны и агрессии? — слова сорвались с губ Гермионы легко. В них прозвучала горечь, накопившаяся за месяцы двойной жизни.              Джеймс мгновенно напрягся. Дамблдор, однако, только мягко улыбнулся, и морщинки вокруг его глаз стали глубже:       — Боюсь, мисс Селвин, от этого недуга лекарства еще не изобрели. Иначе многие наши общие знакомые давно были бы исцелены. Хотя, признаться, я всегда находил, что хорошая чашка чая творит настоящие чудеса.              Вот сейчас начнется — уловки, недомолвки, попытки нащупать в ней слабину. Она готовилась к этому разговору: показать легкие сомнения, намекнуть на усталость от жестокости, может быть, даже изобразить тоску по беззаботной жизни. Дать ему надежду, что ее можно «спасти». Убедить, что под маской верной последовательницы Темного Лорда все еще прячется девушка, жаждущая делать правильные вещи…              На фарфоровых чашках, которые принесла официантка, красовался музейный логотип — витиеватые буквы «V&A». Солнечный луч упал на золотой ободок, и тот вспыхнул, словно корона. Гермиона подумала, что они с Дамблдором сейчас — отражения этих чашек: такие же изысканные снаружи и насквозь фальшивые. За глазурью светских улыбок — горечь несказанного, за позолотой вежливости — ржавчина взаимных упреков.              Она осторожно поднесла чашку ко рту. Краем глаза заметила, как Джеймс наблюдает за ней, словно ожидая, что она достанет палочку или плеснет кипятком в лицо Дамблдору. Если бы он только знал, как часто она просыпается по ночам от кошмаров, в которых снова и снова видит мертвого Гарри. В этом мире он вот-вот должен родиться.              Но она не может рассказать. Не может объяснить. И потому просто отпивает чай, позволяя горячей жидкости обжечь горло — боль помогает отвлечься от непрошеных эмоций.              — Знаете, — Дамблдор отломил вилкой кусочек эклера с таким видом, словно препарировал особо интересное магическое существо, — в этом зале когда-то выставлялась коллекция средневековых гобеленов. На одном из них была изображена единорожья охота. Говорят, если долго смотреть на него в полнолуние, можно увидеть, как серебряная нить начинает светиться.              — Удивительно, — она подняла чашку, вдыхая терпкий аромат бергамота. Знакомый запах вызвал острый укол тоски по гостиной Гриффиндора, по тем временам, когда мир был написан простыми красками, без полутонов и теней. — Как много волшебного таится в маггловских музеях. Жаль только, что гобелен исчез.              — О, он не исчез, — Дамблдор промокнул губы салфеткой, и его глаза за очками-половинками вспыхнули озорными светлячками. — Просто некоторые вещи лучше держать подальше от любопытных глаз. Особенно когда влияние определенных… элементов растет день ото дня.              Гермиона почувствовала, как мышцы задеревенели — они приближались к цели разговора. Она поставила чашку на блюдце, стараясь сохранить невозмутимое выражение лица. Краем глаза заметила, как Джеймс, до этого делавший вид, что изучает витрину с пирожными, порывисто развернулся.              — К черту намеки, — его голос прозвучал резче, чем позволяли приличия места. Несколько магглов-посетителей обернулись на них. — Ты же понимаешь, что он использует тебя? Что для него ты — просто еще один инструмент?              — Все мы кого-то используем, Джеймс. — Она отодвинула чашку. Внутри поднималась глухая злость — на ситуацию, на необходимость лгать, на собственное бессилие. — Вопрос в том, для каких целей. Экономическое развитие — разве это не то, к чему стремится любое общество?              — Развитие? — Джеймс подался вперед, и его тень упала на скатерть зловещим предзнаменованием. — Ты называешь это развитием? Фабрики, где работают полукровки за гроши? Где в зелья могут подмешать невесть что? Может, он скоро откроет приюты, где магглорожденных детей будут учить «правильному» отношению к чистокровным, а ты назовешь это благотворительностью?              Горькая ирония судьбы — он и не подозревал, что его собеседница, рожденная в маггловском мире, куда глубже понимала пропасть, разделяющую магическое общество, чем чистокровный Поттер.              — Зачем ты передергиваешь? — начала она и вдруг поймала себя на том, что в голосе звучит уже не наигранная, а настоящая страсть. Где-то на краю сознания мелькнула паническая мысль — она должна была изображать сомнения, должна была дать Дамблдору зацепку… Но речи Волдеморта, его видение будущего магического мира, все те долгие разговоры — они впитались в нее глубже, чем она думала. И сейчас, глядя на наивную ярость Джеймса, она не могла заставить себя притворяться. — Посмотрите вокруг. Магглы построили все это без магии. Они движутся вперед, развиваются. А мы застряли в семнадцатом веке с нашими традициями. Темный Лорд стремится использовать лучшее, но отбрасывать не подходящее нам.              Дамблдор поправил очки — жест, который она помнила еще со школы. Который всегда предшествовал какому-нибудь мудрому изречению.              — Прогресс не должен достигаться ценой свободы, мисс Селвин.              — Свободы? — она усмехнулась, и в этой усмешке было больше горечи, чем хотелось бы показать. — А кто решает, что ее нет? Может, нам не хватает вашего контроля, профессор?              Гермиона видела, как что-то промелькнуло в глазах Дамблдора — то ли разочарование, то ли понимание. Он всегда умел читать людей. Что же он видит сейчас? Отчаявшуюся идеалистку, пытающуюся изменить курс Пожирателей изнутри? Или он действительно верит, что она предана Волдеморту, очарованная его темным магнетизмом?              Музейные часы пробили четыре. Звук заметался под готическими сводами Музея Виктории и Альберта, отражаясь от мраморных колонн и расцвеченных витражей, заставил группу туристов у соседнего столика восторженно встрепенуться. Гермиона скользнула взглядом по их ярким рюкзакам, по блестящим объективам фотоаппаратов. Такие обыденные, такие маггловские детали…              Она сосредоточилась на чашке перед собой. Белоснежный фарфор, тонкая роспись по краю — золотые листья плюща.              — Волдеморт, — Дамблдор произнес это имя так, словно пробовал на вкус зачерствевшее печенье. Его длинные пальцы замерли над своей чашкой, — всегда умел находить таланты. Но он не ценит людей, мисс Селвин. Не любит их. Он их коллекционирует. Как эти древние артефакты вокруг нас — прекрасные, но безжизненные предметы за стеклом.              Внутри Гермионы поднималось глухое раздражение. Как легко он говорит о коллекционировании людей, словно сам не мастер этого искусства! Разве не он отправил Гарри, по сути еще ребенка, на смерть? Не он ли годами растил в Снейпе чувство вины, превращая его в идеального шпиона? А теперь вот пытается разыграть ту же партию с ней — надавить на совесть, напомнить о «правильной» стороне… Лицемерие этой ситуации вызывало тошноту. По крайней мере, Волдеморт никогда не скрывал своих намерений за масками доброго наставника и защитника всех сирых и убогих.              — А вы? — она подняла взгляд на Дамблдора, игнорируя внутреннюю дрожь от его слов. — Разве не коллекционируете преданность и долги? Сколько судеб вы уже направили на «правильный» путь? Сколько фигур расставили на своей доске?              Джеймс дернулся, словно от удара, его лицо исказилось от возмущения:       — Как ты смеешь?..              Но Дамблдор остановил его легким движением руки.              — Я лишь предлагаю выбор, мисс Селвин. Волдеморт… — он помедлил, — забирает его. Методично и необратимо, как время забирает жизни.              — Нет, профессор, — Гермиона подобралась, чувствуя, как внутри разрастается что-то горькое и тяжелое. — Вы предлагаете иллюзию выбора. Красивую сказку о свете и тьме, где все роли уже распределены. И знаете что? — она позволила себе невеселую улыбку. — Я предпочитаю честную сделку с дьяволом вашим благим намерениям, где все решат за меня. По крайней мере, дьявол не притворяется ангелом.              Тусклый свет падал сквозь витражные окна, превращая чашку с остывшим чаем в маленькое озеро расплавленного янтаря. В его глубине, казалось, застыли отражения всех ее страхов и сомнений. Дамблдор отложил салфетку и подался вперед. Его очки-половинки поймали солнечный луч, на мгновение превратившись в два слепящих зеркальца, за которыми исчезли глаза.              — Четверо людей, мисс Селвин, — произнес он тихо, почти шепотом, но каждое слово падало тяжело, как капли ртути. — Четверо волшебников исчезли за последний месяц. Их родственники обратились в Министерство. Стандартная процедура: заявления приняты, расследование начато. А потом… — он развел руками, — все затихло. Словно этих людей никогда не существовало. Словно они были всего лишь именами на бумаге, которую так легко… потерять.              Гермиона размешивала в остывающем чае кусочек сахара. Ложечка с неприятным звуком царапала фарфор, оставляя невидимые шрамы — совсем как время на ее душе. Она намеренно делала каждое движение медленным, тягучим, скрывая, как дрожат пальцы. Перед глазами встали лица тех людей — она знала их имена, видела папки на столе Волдеморта. Знала их судьбы. И не сделала ничего, чтобы их изменить.              — И что же в этом странного, профессор? — она подняла чашку к губам, пряча за ней их горестный изгиб. — Бюрократия непредсказуема. Дела теряются. Мне кажется, это показывает лишь уровень компетентности министерских служащих. Возможно, вам стоит направить свои усилия на реформирование системы делопроизводства?              — Две недели назад пропал Аластор Грюм, — Джеймс подался вперед, не скрывая раздражения в голосе. — Знаешь, что интересно? В тот же день пропало и все его расследование о связях некоторых чистокровных семей с исчезновениями людей.              Его пальцы нервно постукивали по деревянной столешнице, испещренной десятками крошечных царапин — следами сотен разговоров, что происходили здесь до них. Гермиона вспомнила Грюма — не того параноика с искусственным глазом, которого она знала в будущем, а матерого аврора, верящего в справедливость. Его решительное и убежденное лицо, когда он отправлял в нее ломающее кости проклятие. Тогда в его глазах еще горел огонь — тот самый, что она раньше видела в зеркале. Она не хотела спускаться в темницу и проверять, не угас ли он.              Когда-то она тоже верила. Когда-то она бы первой бросилась искать пропавших людей, раскрывать заговоры, спасать всех и каждого. Теперь она просто пила чай в компании человека, который однажды обрек ее лучшего друга на смерть — во имя общего блага. Ирония судьбы оставляла на языке привкус горечи, перебивая изысканный букет эрл грея.              — Гермиона, — Дамблдор впервые назвал ее по имени, и его голос прозвучал мягко, почти отечески. — Я вижу в вас свет, которому нет места рядом с Волдемортом. За все время нашего… противостояния… вы никого не убили. — Он сделал паузу, будто взвешивая каждое слово. — Мне кажется, вы не наслаждаетесь страданиями людей и не презираете магглов. Почему же вы рядом с ним? Неужели верите в искренность его игры на публику и демонстрации чувств?              Гермиона поставила чашку. Фарфор тихо звякнул о блюдце, и этот звук показался ей похожим на погребальный колокол по ее прежним идеалам. Она почувствовала, как внутри поднимается волна горького смеха — он был настолько близок к истине, говоря о свете. Но ее свет давно растворился в сумерках, где добро и зло смешались, как краски в палитре уставшего художника.              — Это наше личное дело. Я не в восторге от методов Темного Лорда, — она произнесла это ровно, словно зачитывала прогноз погоды, хотя внутри все сжималось от воспоминаний о криках и вспышках заклинаний. — Но и помогать вам не стану. С Грюмом или с чем-либо еще.              Она вспомнила о Дереке Медоузе, маггле — хозяине музыкального магазина. Его единственной виной был выбор Доркас. Гермиона так стремилась помочь ему сбежать из плена, когда только прибыла в это время. Теперь это казалось столь мелочным и неважным. Лишь мысль о том, как этот измученный человек хоронил Доркас, царапала сердце подобно острым когтям совести.              — Вы окончательно выбрали сторону? — в голосе Дамблдора звучала неподдельная печаль, от которой веяло холодом тысячелетней мудрости и одиночества.              Гермиона подняла взгляд, встречаясь с пронзительной голубизной его глаз. В них плескалось что-то древнее и нечеловеческое — то, что она иногда видела во взгляде Волдеморта, только окрашенное в иные тона.              — Да, профессор. Свою собственную. — Она почувствовала, как уголки губ ползут вниз в улыбке, больше похожей на оскал. — И знаете что? Я вижу, как вы манипулируете людьми во имя высшего блага. Как продолжаете войну и рискуете их жизнями. Чем это лучше?              За окном пролетела стая голубей, на мгновение затмив солнечный свет и превратив кафе в негатив фотографии.              — Иногда, — Дамблдор провел длинным сухим пальцем по краю своей чашки, и Гермиона заметила, как дрогнула его рука, — нам приходится выбирать между тем, что правильно, и тем, что легко.              — А иногда, — Гермиона горько усмехнулась, — нам приходится выбирать между двумя неправильными вещами. И тогда важно только одно — какую цену ты готов заплатить.              Она чувствовала, как внутри разрастается пустота — та самая, что появилась в день смерти Гарри и с тех пор только ширилась, поглощая все больше ее души. Возможно, когда-нибудь она поглотит ее целиком, но до тех пор у нее есть цель: изменить политику Волдеморта и остановить войну. И ради нее она готова платить любую цену — даже если придется разменивать собственную человечность.              Эта встреча только укрепила ее в своих мыслях. Методы Ордена, эти бесконечные попытки бороться в открытую, шпионить, противостоять — все это казалось теперь таким наивным, почти детским. Как будто она смотрела на свои старые школьные конспекты, написанные неуверенным почерком первокурсницы. Нет, только находясь рядом с Волдемортом, став для него по-настоящему ценной, она сможет постепенно менять его решения, направлять его силу в созидательное русло. Не противостоянием и манипуляциями, а… чем-то большим. Тем, что она пока не могла облечь в слова.              В повисшей тишине отчетливо слышалось тиканье старинных часов — будто само время отсчитывало меру ее изменений. Гермиона первой поднялась из-за стола, стараясь не встречаться взглядом с пронзительными глазами Дамблдора. Директор натянуто улыбнулся, но за этой улыбкой она видела настороженность и разочарование. Что ж, каждый остался при своем — она со своим новым пониманием силы и власти, он — со своими устаревшими идеалами о черно-белом мире.              Величественная галерея Института Курто встретила их прохладным дыханием веков и гулким эхом шагов. Мраморные статуи замерли вдоль стен подобно часовым, застывшим между «всегда» и «никогда» в своей нетленной красоте. Античные боги и герои смотрели на них пустыми глазницами — как много общего теперь у нее с этими древними существами, познавшими цену власти и жертвенности.              Джеймс держался чуть позади, его шаги звучали неровно — то ускорялись, то замедлялись, будто он никак не мог решить, насколько близко можно подойти к потенциальному врагу. Гермиона кожей чувствовала его взгляд — изучающий, оценивающий, пытающийся разгадать загадку темной ведьмы, которая не вписывалась в привычные рамки.              У выхода, где солнечный свет рассекал полумрак галереи золотыми клинками, впившимися в мрамор пола, Джеймс вдруг остановился.              — Знаешь, Селвин, — его голос звучал хрипло, будто слова царапали горло изнутри. — Ты не похожа на них. Совсем не похожа.              — На кого? — Гермиона обернулась, щурясь от яркого света. Сердце предательски кольнуло — в этот момент, с растрепанными волосами и решительным выражением лица, он был так похож на Гарри, что перехватывало дыхание. — На злодеев из ваших аврорских отчетов? На монстров, которых вы рисуете в своем воображении?              — На тех, кто выбирает Его, — Джеймс провел рукой по волосам, взъерошивая их еще сильнее. — Обычно это либо фанатики с горящими глазами, либо трусы, прячущие взгляд. А ты… — он запнулся, подбирая слова. — В тебе есть что-то настоящее. Что-то живое.              Гермиона усмехнулась, пряча за этой усмешкой нахлынувшую горечь:       — Разве это не делает меня еще хуже? Осознанный выбор страшнее слепого фанатизма, разве нет?              — Возможно, — он шагнул ближе, и на миг его лицо оказалось в тени. Взгляд карих глаз стал пронзительным, почти болезненным. — Но еще это значит, что у тебя есть выбор. Всегда есть выбор, Селвин.              — Даже если все варианты отвратительны? — в ее голосе прорвалась усталость, которую она тут же попыталась скрыть. — Если любое решение несет за собой боль и смерть?              — Ты мне чем-то нравишься. Но если встретимся в бою, — Джеймс с натянутым смешком хлопнул ее по плечу, и этот наигранно-небрежный жест только подчеркнул напряжение момента, — не жди пощады. Я буду целиться на поражение.              — Иначе и быть не может, — тихо ответила она, чувствуя, как что-то надламывается внутри.              Она отступила, и его рука соскользнула с ее плеча. Статуя Афины следила за ними невидящим взглядом. Богиня мудрости и войны — какая ирония. Гермиона невольно сравнила их всех с этими мраморными скульптурами: застывшие в своих ролях, неспособные изменить предначертанное. Вокруг витал легкий запах полироли для камня и старой пыли.              — Тогда удачи, — Джеймс отсалютовал ей небрежным жестом, но в движении чувствовалась какая-то натянутость. — Надеюсь, ваша сторона стоит той цены, которую придется заплатить.              «Цена уже заплачена, — подумала Гермиона, глядя, как его кожаная куртка и синий костюм Дамблдора мелькают среди белизны статуй, прежде чем скрыться за поворотом. — И платить придется снова и снова, пока не останется ничего, кроме памяти о той девочке, которая когда-то верила в справедливость».              Августовский воздух за стенами музея ударил в лицо смесью ароматов: сладковатый жасмин из ближайшего сквера, выхлопные газы, запах жареной картошки из кафе — типичный коктейль маггловского Лондона. Гермиона шла по Кромвель-роуд, рассеянно наблюдая за тем, как голуби пытаются урвать несколько крошек с открытых столиков кафе. Встреча с Дамблдором оставила привкус недосказанности, словно чай с испорченным молоком — вроде и пить можно, но что-то неуловимо не так.              Что-то царапало сознание. Джеймс. В его жестах таилось противоречие: настороженность аврора и показная небрежность прикосновения на прощание. Слишком театрально для человека его профессии, слишком неестественно для выпускника школы паранойи Аластора Грюма. У витрины «Маркс энд Спенсер» Гермиона остановилась, делая вид, что разглядывает летние платья — одно особенно милое, в цветочек, могло бы ей подойти, если бы ее жизнь все еще допускала подобные легкомысленные покупки. Скользнула рукой во внутренний карман пиджака и дотронулась до палочки.              — Ревелио Инсидиас, — прошептала она, и мир на мгновение подернулся серебристой дымкой, словно тонкая паутина затянула реальность.              На поле пиджака мерцала золотая точка. Гермиона прищурилась — крошечный механический жук, не больше ногтя, поблескивал металлическими надкрыльями в солнечном свете. Изящная работа: тончайшие сочленения, почти невидимые магические руны по краям надкрылий. Наверняка совместная работа с Сириусом — у того всегда был талант к подобным игрушкам.              — А ты неплохо постарался, Джеймс, — пробормотала она, незаметно доставая палочку. — Вингардиум Левиоса.              Жучок поднялся в воздух, невидимый для случайных прохожих. Гермиона аккуратно повела его к мусорной урне, испытывая странное удовлетворение от того, как легко можно уничтожить чужой кропотливый труд. Интересно, вся эта встреча, весь этот фарс попыток перетянуть ее на свою сторону был именно за этим? Подсадить ей жучка, чтобы через нее следить за Волдемортом?              — Инсендио.              От жучка осталась лишь горстка пепла, затерявшаяся среди окурков и фантиков.              Вот и вся гриффиндорская честность. Гермиона покачала головой, чувствуя горечь на языке. «В тебе есть что-то настоящее, Селвин». Конечно. Витрина отразила ее лицо — спокойное, чуть насмешливое. Но в глазах мелькнуло что-то новое: холодный расчет и цинизм. Тот же взгляд она видела у Волдеморта, когда он отдавал приказы своим последователям. Это сходство должно было испугать ее, но вместо страха пришло только усталое принятие.              Маггл в сером деловом костюме задел ее плечом, пробормотал торопливые извинения и заспешил дальше. Машины нетерпеливо гудели на светофоре. Из дверей паба доносились обрывки какой-то популярной песни. Обычный летний день в Лондоне, будто не было ни магии, ни войны, ни сложных моральных выборов. Гермиона поправила воротник пиджака, машинально разгладила несуществующие складки. В конце концов, она и правда выбрала свою сторону. Жаль только, что эта сторона с каждым днем все больше походила на лезвие ножа между светом и тьмой, где не осталось места для честной игры.