Искушение тьмы

      — Ну что за чертовщина! Должно было сойтись! — Голос Гермионы эхом отразился от стен маленького кабинета, заставленного книжными шкафами до потолка.              С этими словами она схватила со стола ни в чем не повинный пергамент. Бумага хрустнула под пальцами — каждый дюйм ее поверхности был исписан аккуратным, убористым почерком. Гермиона скомкала лист в плотный шар и швырнула в сторону корзины, притаившейся в углу кабинета между массивным шкафом красного дерева и старинным глобусом на бронзовой подставке.              Комок пергамента, будто в насмешку, ударился о стену с глухим стуком и замер на полу — грустный и одинокий. Гермиона сверлила его взглядом, медленно выдыхая сквозь стиснутые зубы. Раздражение клубилось внутри, как закипающее зелье.              — Прекрасно, просто прекрасно, — пробормотала она, качая головой. — Теперь я веду себя как Рон во время подготовки к СОВам.              Неаккуратность собственного поступка вызвала запоздалое сожаление. В голове отчетливо нарисовался образ профессора МакГонагалл, заставшей свою лучшую ученицу за таким ребячеством.              «Если кто-то не ошибается, значит, он ничего не делает. Невозможно быть всегда и во всем правой, Гермиона», — прозвучал в мыслях знакомый голос с шотландским акцентом, такой же четкий и строгий, как и двенадцать лет назад, в ее первый день в Хогвартсе. Она почти физически ощутила этот фирменный взгляд поверх очков и укоризненное покачивание головой.              Воспоминания о школе накатили теплой волной, смывая раздражение. Даже спустя четыре года после выпуска некоторые уроки, казалось, впечатались в самую суть ее существа — как заклинание, что невозможно развеять.              Хогвартс. Волшебный замок всегда действовал умиротворяюще, несмотря на все испытания, выпавшие на их долю — ее, Гарри и Рона. Сколько часов они провели в библиотеке, готовясь к экзаменам, сколько раз нарушали школьные правила — почти всегда во имя благого дела. Теперь эти воспоминания казались теплым островком посреди бесконечного шторма. После школы была только война — долгая, выматывающая, как дементор, высасывающая все светлые чувства.              — Акцио пергамент, — произнесла Гермиона, взмахнув палочкой. Скомканные расчеты послушно прилетели в руку.              Она аккуратно расправила лист по поверхности стола, разглаживая заломы кончиками пальцев. Цифры и формулы, написанные ее рукой, змеились по пергаменту, как запутанные тропинки на старой карте. Где-то здесь пряталась ошибка, маленькая, но коварная. Она обещала Теодору закончить расчеты сегодня, недооценив их сложность. Впрочем, за простые задачи он никогда и не брался.              Мысли о Тео вызвали невольную улыбку. Его мужество вызывало искреннее восхищение — не каждый способен выпутаться из паутины предрассудков, которыми его оплетали с детства. Порвать с идеалами, вдолбленными годами в Слизерине, и присоединиться к их стороне, работать в Министерстве — для этого требовалась настоящая гриффиндорская храбрость.              Благодаря решению сына и Нотт-старший, один из первых последователей Волдеморта, сумел увидеть свет в конце туннеля. После падения своего хозяина он осознал, что мудрее держаться ближе к победителям. Теперь он был образцовым гражданином магического сообщества — в отличие от многих своих бывших соратников, погрязших в разбое и насилии. Даже смерть Волдеморта четыре года назад не остановила их жажду крови, не заставила сложить палочки. Гражданская война тлела, как подземный пожар, то затихая, то вспыхивая с новой силой.              Гарри и Рон все еще сражались — они не знали другой жизни, как и она сама. Иногда, в редкие минуты тишины, Гермиона задумывалась: может ли все быть иначе? Существует ли где-то параллельная реальность, в которой можно спокойно идти по Косому переулку, не выискивая в толпе черные мантии и серебряные маски? Где можно спать, не просыпаясь от каждого шороха за окном? Где входная дверь не обвешана защитными чарами, как рождественская елка игрушками? Где друзья не оказываются в Мунго каждый месяц после очередной стычки с фанатиками чистой крови?              — Соберись, — прошептала она себе под нос, постукивая кончиком пера по пергаменту. Бесплодные размышления не приближали ее к решению задачи, только отнимали силы. Она снова вгляделась в строчки расчетов, и внезапно ее осенило.              — Постой-ка… А если здесь должен быть минус? — Гермиона схватила чистый лист пергамента, лежавший поверх стопки книг. Новый энтузиазм захлестнул ее, как волна бодрящего зелья. Она принялась переписывать длинное уравнение начиная с той строки, где предательски затаилась ошибка. На этот раз все должно получиться правильно.              Скрип открывающейся двери едва пробился сквозь пелену сосредоточенности, как далекий звук из-под толщи воды. Лишь когда тишина затянулась неестественно долго, Гермиона осознала чье-то присутствие.              — Если вы собираетесь тут… — начала она раздраженно, поднимая голову, и осеклась на полуслове.              Невилл стоял в дверном проеме, будто неуверенный, хочет ли входить дальше. Обычно его появление означало десятиминутный перерыв на кофе, уютную болтовню и коробку с пончиками из той маггловской кондитерской за углом — он единственный из друзей-авроров понимал ее страсть к корице и карамели. Сейчас же его силуэт казался надломленным, как сухая ветка под снегом. Рукав белоснежной рубашки — Невилл всегда щеголял безупречным внешним видом — свисал неопрятными лохмотьями, открывая глубокий порез на плече. Кровь уже запеклась коричневой коркой, похожей на древесную смолу. Его обычно аккуратная челка торчала обугленными прядями, а на лбу чернело пятно сажи, делая кожу болезненно-бледной, почти прозрачной.              — Мерлинова борода! — Гермиона вскочила так резко, что чернильница опрокинулась, расплескав темные капли по разложенным пергаментам.              Она метнулась к другу, схватила его за здоровую руку. Пальцы Невилла были ледяными, будто он долго бродил по холоду. Его взгляд блуждал по кабинету, ни на чем не фокусируясь, и Гермионе пришлось почти силой довести друга до видавшего виды стула для посетителей.              — Только не говори, что опять нарвались на засаду во время патрулирования! Тебе нужно в Мунго, немедленно! А вдруг это проклятие с отложенным действием?              Она выхватила палочку, принялась творить диагностические заклинания, бормоча себе под нос замысловатые формулы. Серебристое свечение окутало Невилла, показывая только поверхностные повреждения — никаких внутренних травм или следов темной магии.              — Не нужно в больницу, — голос Невилла звучал хрипло, будто он наглотался дыма. — Правда, я в норме.              — Ну конечно, — фыркнула Гермиона, направляя палочку на его рукав. — В полном порядке, только немного подпален.              Нити рубашки неохотно потянулись друг к другу, но тут же распались снова. Гермиона поморщилась — бытовая магия всегда давалась ей с трудом, словно насмехаясь над ее академическими успехами.              — Оставь, — Невилл перехватил ее запястье. Его пальцы были все такими же холодными. — Правда, не стоит.              Она замерла, пораженная несвойственной ему серьезностью. Никаких обычных шуточек про «боевые шрамы», никаких красочных историй о том, как они с Роном и Гарри в очередной раз проучили контрабандистов. В его глазах застыло что-то похожее на замерзшее озеро боли — темное, глубокое и неподвижное.              — Невилл, — прошептала она внезапно охрипшим голосом. — Что там произошло?              Страх сдавил ребра ледяными тисками, делая каждый вдох маленькой пыткой. Что могло случиться такого, что превратило ее неунывающего друга в эту бледную тень себя прежнего?              — Мы были на задании, проверяли наводку о торговле темными артефактами в Лютном, — ответил Невилл каким-то отстраненным голосом. Его расфокусированный взгляд блуждал где-то за плечом Гермионы, словно рассматривал призраков недавнего прошлого. Пальцы, до этого стискивающие ее ладонь, разжались с неохотой, будто прикосновение служило для него якорем в реальности. — Ничего необычного, сама понимаешь. Теперь вся торговля там под колпаком у Министерства, но всегда находятся умники, которые думают, что они хитрее системы. — Он провел ладонью по лицу, словно стирая невидимую паутину воспоминаний. — В общем, мы попали в засаду. Все случилось так быстро… Я просто… просто ничего не успел сделать.              — О чем ты говоришь? — Гермиона подалась вперед. — Что сделать, Невилл?              Мысли в голове превратились в вязкое болото, из которого невозможно было выудить ни одной здравой идеи. Она пыталась вспомнить утреннее расписание дежурств — черная доска с белыми буквами должна была стоять перед глазами так ясно. Кто был напарником Невилла сегодня? Но память, обычно острая как бритва, подводила, подсовывая лишь пустое грифельное полотно.              — Теперь я понимаю, что все это была спланированная подстава, — продолжил Невилл тем же бесцветным тоном. Его пальцы нервно теребили рукав рубашки. — Не просто случайная стычка. Они охотились за ним, выжидали. Эти твари… они никак не могли смириться с поражением! И вот наконец… — Его голос надломился. — Наконец им это удалось.              — Что удалось? — Гермиона почувствовала, как язык превратился в неповоротливый кусок мяса. В горле пересохло, словно она наглоталась песка. — С кем ты был, Невилл? Кто еще там был?              — Гарри… — Его взгляд наконец сфокусировался и впился в ее глаза, как два острых осколка. — Я говорю о Гарри. Его больше нет, Гермиона. Они охотились за ним, и вот… — Он сглотнул. — У них все-таки получилось.              — Что? — Нервный смех вырвался из горла, царапая его изнутри. Гермиона привалилась к своему столу, чувствуя, как по спине пробежал холодок. — Ты что-то не так понял, наверняка тебя приложили Конфундусом? Да, точно, нужно проверить…              Ее смех повис в воздухе одиноким призраком. Невилл молчал, только смотрел на нее этим новым, невыносимо тяжелым взглядом. Он потянулся к ее руке, но Гермиона отшатнулась, словно от змеи.              — Нет! — Она замотала головой так, что выбившиеся из прически пряди хлестнули по щекам. — Они ранили его, да? Нужно сейчас же вернуться туда! В Мунго лечат любые травмы, абсолютно любые! — Ее голос взлетел на октаву выше. — Ты же вызвал подкрепление? Медиков?              — Вызвал, Гермиона. — Невилл говорил медленно, будто каждое слово давалось ему с трудом. — Я сделал все по протоколу. Но медики… — Он на секунду прикрыл глаза. — Медики тут не помогут. Я сам видел, как его сразили Авадой в спину. Они только констатировали смерть. — Его кулаки сжались. — Я сражался, пытался их нагнать, но их было больше. Рон и Симус прибыли почти моментально, но… но оказалось уже поздно. Они сейчас на месте, разбираются с памятью свидетелей и осматривают то, что осталось от «Горбин и Беркс» после схватки.              Пол под ногами превратился в зыбучий песок, и Гермиона до боли вцепилась в столешницу позади себя. Дерево было твердым, настоящим, его острые грани впивались в ладони — таким же реальным, как и слова Невилла, которые роем разъяренных ос метались внутри черепа, жаля и звеня. Она зажмурилась до цветных пятен под веками и тряхнула головой, пытаясь избавиться от этого гудящего роя.              — Нет! Нет, я не верю! — Ее голос звучал хрипло, будто чужой. — Это не может быть правдой!              — Это правда, Гермиона. — Его руки легли ей на плечи, теплые и тяжелые. — Это произошло.              Она осторожно разомкнула веки. Невилл стоял перед ней — бледный, осунувшийся, с темными тенями под глазами и свежей царапиной на щеке. Такой настоящий. В его взгляде плескалась та же растерянность, что захлестнула все ее существо, — будто мир вокруг в одночасье потерял всякий смысл.              — Гарри был для нас символом победы, символом нового справедливого мира, — произнес он надтреснутым голосом, и Гермиона заметила, как дрогнул его кадык. — А Пожиратели винили его в смерти своего хозяина. Они считали, что если бы не он, то они до сих пор были бы у власти. — Его пальцы судорожно сжались, но она почти не почувствовала. — Ты же знаешь, как давно он висел у них бельмом на глазу.              — Знаю, — выдохнула Гермиона, и собственный голос показался ей чужим. — Конечно, знаю.              И это была правда, горькая, как полынь. Гермиона помнила, словно это происходило вчера: прошлая неделя, залитая солнцем кухня на площади Гриммо, где они с Гарри и Джинни пили чай. Запах свежеиспеченного лимонного пирога — его любимого — все еще стоял в воздухе, когда они закончили обновлять защитные чары. Гарри тогда улыбался, его очки поблескивали в лучах заходящего солнца.              — Теперь сюда ни один жук не сунет своих навозных лап, — смеялся он, взмахивая палочкой в последний раз. — Настоящая крепость!              Джинни тогда закатила глаза, но улыбнулась, а Гермиона просто любовалась другом. Он всегда воспринимал эту войну со спокойной уверенностью, словно опасность являлась его второй натурой. Был настолько привычен к борьбе, что восхищал Гермиону своим бесстрашием — не показным, а каким-то будничным, естественным, как дыхание.              А сегодня утром она лишь кивнула ему в знак приветствия, не проронив ни слова. В памяти отпечатался его силуэт в дверном проеме: растрепанные волосы, криво застегнутая аврорская мантия, неизменная улыбка. Зачем что-то говорить, если они собирались пообедать вместе? Вот только обеденный перерыв уже прошел, а она и не заметила. Время словно застыло в янтаре этого дня, превратившись в вязкую смолу воспоминаний.              — Гермиона, — голос Невилла непривычно дрожал, — мне так жаль. Я должен был это предотвратить, должен был среагировать быстрее… — Он замолчал, подбирая слова, которых не существовало.              Она осознала, что уже слишком долго смотрит на часы бессмысленным взглядом — стрелки казались размытыми пятнами — только когда Невилл, так и не решившись ее обнять, отпустил ее плечи и сделал движение к двери. Этот звук его шагов, глухой и тяжелый, вырвал из затянувшей вязкости момента.              — Это не твоя вина, — пробормотала едва слышно, будто слова были хрупкими льдинками, готовыми разбиться от громкого звука. Лишь потому, что надо было что-то сказать. Ведь так принято? Наверное. — Если кого-то в этом винить, то только их. И Волдеморта.              Последняя фраза эхом повторялась в голове, крутилась по кругу, как сломанная музыкальная шкатулка, и даже хлопок двери не смог ее остановить.              

***

             Природа, казалось, сошла с ума: солнечную погоду, что стояла с утра, сменила буря, нетипичная даже для Лондона с его постоянными дождями. Зубчатые, изогнутые вспышки молний били где-то вдалеке, на границе размытой линии горизонта, как трещины в темном стекле. Небеса самозабвенно рыдали, будто оплакивая невидимую трагедию, витавшую в воздухе подобно призраку несбывшихся надежд.              Безжалостные капли барабанили по мостовой, как тысячи крошечных игл, а свет фонарей тонул в поглотившем все сером саване. Случайные прохожие, не успевшие разбежаться по укрытиям, со сгорбленными плечами и склоненными головами прятались под зонтами, которые все равно были не в силах защитить от непогоды. Дождь проникал под них, словно незваный гость. Шторм упивался своей мощью, обрушивал свой гнев, склоняя хрупкое равновесие между порядком и хаосом в сторону последнего, как ветер пригибает к земле молодые деревца.              Поднять палочку и наколдовать зонт казалось непосильной, да и теперь бессмысленной задачей. Какая разница, промокнешь или нет, когда мир вокруг рушится подобно карточному домику? Струйки дождя стекали по лицу, смешиваясь со слезами, а мокрые пряди липли к щекам как водоросли. Острые капли, которые барабанили по плечам, были ничем по сравнению с теми осколками, что пронзили сердце насквозь, делали каждый его удар болезненным. В шуме дождя чудился голос, такой родной и знакомый, с его особенной хрипотцой и теплыми нотками. Голос, который она не услышит больше никогда.              Голубое небо над головой осталось где-то в прошлой жизни, выцветшей от времени картиной, по которой расползался тлен, окрашивая азурит в угольные тона. Сегодняшнее утро казалось далеким отголоском счастливого мира, и теперь его заменила буря, стремясь уничтожить любое напоминание о солнечном свете.              Гермиона не помнила, как добралась до квартиры, очнулась лишь перед дверью, когда начала делать привычные пассы для снятия защитных заклинаний — движения, въевшиеся в память до автоматизма. Только вот чар не оказалось, словно кто-то стер их ластиком с полотна реальности. С пугающим безразличием она нажала на дверную ручку, холодный металл которой обжег пальцы.              В гостиной ее встретил взор болезненно покрасневших глаз, похожих на два тлеющих угля в полумраке комнаты. Бутылка огневиски стояла перед Роном уже практически пустая, отбрасывая длинную тень на потертую столешницу, словно стрелка, отмеряющая самые горькие минуты их жизни. Гермиона зацепилась взглядом за одинокий пузатый бокал на журнальном столике — такой же опустошенный, как и они сами. Капли дождевой воды стекали с ее волос и падали на паркет в тишине, отбивая рваный ритм.              — Уже знаешь, — его фраза повисла в затхлом воздухе комнаты, пропитанном горечью алкоголя и невысказанной болью.              Молчание длилось, густое как патока. Никак не прокомментировав ее внешний вид — насквозь промокший плащ и спутанные волосы — Рон потянулся за бутылкой. Его движения были неловкими, будто все тело одеревенело от долгого сидения в одной позе. Он растерянно осмотрелся, но не найдя другой емкости, плеснул алкоголь в свой бокал и подвинул его по гладкой столешнице в сторону Гермионы. Стекло тихо скрипнуло по дереву.              Она несколько секунд бессмысленно смотрела на янтарные переливы в тусклом свете горящих на стене бра. Старые светильники отбрасывали причудливые тени, превращая знакомую комнату в место, где реальность казалась зыбкой. Гермиона медленно подошла и села рядом с Роном на диван, чувствуя, как прогибаются старые пружины. Наверно, он был прав — обжигающая жидкость сейчас казалась единственным доступным лекарством. По крайней мере, она на несколько мгновений растопила ком льда внутри, провалившись в желудок.              — Я долго не мог поверить, — произнес Рон, уставившись в противоположную стену поверх телевизора, который шел в комплекте вместе со съемной квартирой. Его голос звучал хрипло, словно он долго кричал. — Знаешь, там было столько авроров, но никто не двигался. Просто стояли, как статуи.              Обычно мерцающий яркими картинками, сейчас маггловский прибор замер черным и мертвым ящиком, как еще один молчаливый свидетель их горя.              — Даже когда смотрел на него, лежащего там, среди разбитых витрин… Все никак не мог поверить. Мне казалось, что это какая-то обманка, знаешь, будто положили куклу в полный рост. — Рон сглотнул. — Но не наш Гарри…              Гермиона провела ладонями по лицу, словно это могло стереть хоть каплю от захватывающей все черноты. Кожа под пальцами казалась чужой, онемевшей. Она вновь взяла бокал с огневиски, чтобы чем-то занять руки. В голове крутились сотни заклинаний, но ни одно не могло исправить случившееся. Она не знала, что сказать. Только смыла часть поднявшейся ко рту горечи еще одним глотком.              — Этого не должно было произойти, — наконец выдала она. К удивлению, голос даже не дрожал, звучал почти безэмоционально. — Он должен был прожить спокойную и счастливую жизнь. Он ее заслужил, после всего через что он прошел. — Она сделала глубокий вдох. — Родить с Джинни еще одного ребенка, давать интервью очередному журналу, хоть он это и не любит, играть с тобой и Джорджем в квиддич на выходных…              — Но теперь не проживет. — Рон дернул плечом, как от удара. — А все из-за этих тварей. — Он со злостью сжал кулаки, костяшки побелели. — У него же сын маленький остался, но их это не волнует. Джеймс даже говорить толком не научился, а уже без отца.              — Мы позаботимся о Джеймсе, — прошептала Гермиона, чувствуя, как каждое слово царапает горло. — И о Джинни, само собой. Это будет правильно.              Но Рон, казалось, ее не слушал. Только уставился на нее расширенными от возбуждения голубыми глазами, в которых плескалось пламя — то ли от выпитого огневиски, то ли от ярости. Заговорил горячо, слова вылетали как проклятия:              — Я знаю, кто это был, это Руквуд все организовал! А ни у кого больше и не хватило бы соображалки устроить такую ловушку. — Он резко встал, пошатнувшись. — Жаль, что не додавили гада тогда, под Шеффилдом. Но ничего, теперь ему точно не жить. Я выслежу его, чего бы мне это ни стоило!              — Рон, пожалуйста! — Гермиона практически застонала. В висках стучала тупая боль. — Только не принимай поспешных решений!              — Поспешных? — он развернулся к ней, его лицо исказилось. — Это то решение, которое стоило принять давно! Руквуд, Долохов да и вся их компашка уже несколько лет терроризируют нас, тянут из нас жилы! — Его голос сорвался на хрип. — Да они нас всех переубивают, по одному, если их не остановить и продолжать мямлить о мирном урегулировании проблем.              — Ничего я не мямлю! — Гермиона отбросила упавшую на лицо прядь и вскинула подбородок. — Я надеялась, что еще есть способы… но теперь понятно — это борьба не на жизнь, а на смерть, и они не гнушаются никакими методами. — Она подалась вперед, впиваясь взглядом в его лицо, пытаясь достучаться. — Я просто прошу тебя не совершать резких движений, особенно сейчас. Хотя бы выслушай меня.              — Ты считаешь меня таким тупым, что я не способен все спланировать, не способен победить их? — Рон дернул воротник рубашки, будто тот его душил.              — Мерлин, нет! — Гермиона взмахнула руками. — Я не хочу, чтобы ты порол горячку на эмоциях и как-то пострадал! — Ее голос дрогнул. — Я не хочу потерять еще и тебя! Неужели ты не понимаешь?              — Да что тут понимать? — Рон начал мерить комнату, половицы поскрипывали под его тяжелыми шагами. — И что же мне, по-твоему, делать? — Он резко развернулся и смерил ее подозрительным взглядом, тяжело дыша. — Продолжать ходить на работу и заполнять отчеты, делая вид, что ничего не случилось? — Его голос сорвался. — Сначала Фред, теперь Гарри!              Гермиона вздрогнула, как от пощечины. Имя друга прозвучало, словно треснуло стекло.              — Нет, я брошу все дела и не успокоюсь, пока не удавлю Руквуда собственными руками, не отомщу ему за все! — Рон потряс кулаками в воздухе, его веснушки выделялись на побледневшем лице, как чернильные брызги. — С Невиллом, с Джорджем и Ли, мы раскатаем всех этих крыс. У нас есть план.              — План? — В ее голосе прозвучала горечь. — Я не знаю, что делать, но точно не это.              Гермиона покачала головой и откинулась на спинку дивана. Она чувствовала себя беспомощной, будто из нее вышел весь воздух, а сил не осталось даже шевелиться. В голове крутились обрывки мыслей — все бесполезно. Нервно вцепилась пальцами в подлокотник, но это не помогало обрести хоть какой-то крючок — казалось, диван под ней шатается и куда-то проваливается вместе со всем чертовым миром. Реальность, что еще вчера была пускай не безоблачной, но вполне себе яркой, теперь оказалась серым туманом, мороком, в котором невозможно выбрать направление и приходится ступать на ощупь.              — Ну подумай своей умной головой, — зло выплюнул Рон, наливая себе огневиски. Янтарная жидкость плеснула через край. — Подумай и подсчитай, что нам остается. — Он залпом опрокинул стакан. — Кого еще должны убить, чтобы до тебя, наконец, дошло?..              В его словах звенела такая ярость, что воздух, казалось, потрескивал от магии. Захотелось очутиться как можно дальше отсюда, от эпицентра разбитых чувств и ее неуверенности. Гермиона остановилась перед дверью в спальню и оглянулась, зябко обхватив себя руками за плечи. Рон не смотрел на нее, только наливал себе следующий бокал, его пальцы подрагивали. Она ушла молча.              Шаги отдавались гулким эхом в пустоте груди. Она надеялась получить поддержку и пережить это горе вместе со своим мужем, а не ругаться, поэтому продолжать бессмысленный разговор, в результате которого все останутся при своем, не хотелось. Казалось, что после случившегося — даже в мыслях она не могла, не хотела назвать вещи конкретней своими именами — ничто уже не может быть хуже… Однако сейчас почва под ногами, ставшая зловонным болотом, утягивала их всех вниз с жадным чавканьем. И не было той волшебной палочки, что могла бы их вытащить.              Дождь стучал по крыше монотонным шелестом, словно пытался усыпить весь мир. На отливе окна нахохлилась серая сова — промокшая насквозь, она напоминала старую тряпичную игрушку, забытую под дождем. Капли скатывались по ее перьям, собираясь на кончиках в тяжелые бусины, прежде чем сорваться вниз.              Когда Гермиона открыла окно, сова встряхнулась, обдав ее веером холодных брызг. Перья встопорщились во все стороны, придав птице сходство с растрепанной метелкой для пыли.              — Ну и погодка, да? — пробормотала Гермиона, протягивая руку к письму.              Пальцы действовали на автомате — развязали узелок, освободили промокший пергамент. Где-то на задворках сознания билась тревожная мысль о том, что письмо следовало проверить всеми известными ей диагностическими чарами, но Гермиона лишь отмахнулась от нее, как от назойливой мухи. Руки дрожали, когда она разворачивала влажный свиток.              «Гермиона, мои глубочайшие соболезнования! Если тебе понадобится какая-либо помощь и поддержка, ты знаешь, где меня найти.       

Искренне твой, Тео»

             Сова, не дождавшись угощения, недовольно ухнула и растворилась в пелене дождя. Гермиона смотрела сквозь мокрое стекло, не видя ничего перед собой. Казалось невероятным, что всего пару часов назад она корпела над расчетами для Нотта, погруженная в цифры и формулы. То время теперь отделяла от настоящего целая вечность, будто между «до» и «после» выросла непреодолимая стена из острых горных пиков.              Она машинально сунула записку в сумку, и пальцы наткнулись на стопку бумаг. Достала их, разглядывая безучастно, словно чужие записи. В спешке она, видимо, просто смела все со стола в бездонную сумочку — еще одно смутное воспоминание из той, прошлой жизни.              Нахмурившись, Гермиона попыталась вчитаться в собственный почерк. Буквы прыгали перед глазами, сплетаясь в причудливый узор, как экзотические насекомые в банке. Амбиции Тео и Отдела Тайн простирались далеко — слишком далеко для их текущих возможностей. Пройдут годы, прежде чем они смогут хотя бы приблизиться к решению. Какая теперь разница, задержатся эти расчеты энергии для временно́го скачка на несколько дней или нет…              Мысль ударила ее, как разряд молнии. Пальцы застыли, вцепившись в мятый пергамент, а легкие, казалось, забыли, как дышать. Время. Вот он — ответ, лежавший прямо перед ней, такой очевидный, что она его не замечала. Зачем пытаться победить в войне, которая уже забрала столько жизней? Почему бы не предотвратить ее?              Будущее расползалось перед глазами, как намокшая бумага — бесформенное, полное боли и утрат. Но что, если переписать книгу их судеб с самого начала? Стереть все эти уродливые кляксы и начать с чистого листа?