Искушение тьмы

      — Сильно ударилась?              На какое-то мгновение Гермионе показалось, что она ослышалась, настолько внезапный переход случился в беседе. Она даже успела пару раз хлопнуть ресницами, пока пыталась понять произнесенную им фразу — подобная скорость восприятия информации была для нее в новинку, словно кто-то переключил ее мышление с привычных «восьми книг в час» на «где я и что происходит». Наконец, переспросила:              — Что, прости? — выдавила наконец.              — Я видел, как ты поскользнулась в моей прихожей и ударилась головой о дверной косяк, — Тео говорил медленно, будто объяснял прописные истины пятилетнему ребенку. — Так спешила зайти, что даже не заметила лужицы от зонта. Вот и интересуюсь, насколько серьезной была эта травма. Учитывая твои… идеи, вопрос не праздный.              Гермиона отставила в сторону чашку, которую нервно теребила в руках, так и не сделав ни глотка. Отодвинула аккуратно, словно та могла взорваться, как один из экспериментальных котлов Симуса. Хотя в горле пересохло после длинной и сбивчивой речи, но размениваться сейчас на примитивные реакции организма она не собиралась — слишком важными казались мысли, которые скакали в голове. А если она ими не поделится, то наверняка просто взорвется изнутри, разлетится на тысячу крошечных Гермион, каждая из которых будет нести свою часть этого безумного плана.              — Знаешь, — она постаралась, чтобы голос звучал ровно, — твой сарказм сейчас совершенно не к месту.              — О, так ты заметила сарказм? — Тео подался вперед. — Прогресс налицо, значит, сотрясения нет.              Впрочем, какой еще реакции она ожидала от этого законченного реалиста? Хотя Гермиона всегда считала себя человеком логики, человеком, каждое действие которого мотивировано и просчитано, но рядом с Теодором она была просто воплощением хаоса, особенно сейчас. Вот уж кто тщательно вымерял каждый шаг, вычисляя оптимальный путь от кровати до туалета даже спросонья. Возможно, еще и пользовался транспортиром для достижения нужного угла, оказавшись перед сантехникой.              — Выглядишь так, будто тебя Клювокрыл по лесу протащил, — заметил Тео, наблюдая, как она пытается укротить свою гриву.              Наверно, сейчас она действительно выглядела крайне растрепанной, с безумным блеском в красных от недосыпа глазах, так что Тео был отчасти справедлив — признала Гермиона глубоко в душе, в том самом уголке, где обитала ее способность к самокритике. Машинально пригладила волосы, что, впрочем, не помогло им обрести хоть сколько-нибудь приличный вид. Они продолжали жить своей жизнью, как всегда в минуты особого волнения.              — Со мной все в порядке, — она расправила плечи. — И я прекрасно понимаю, что мой план пока… немного не проработан. Но это не значит, что он неосуществим.              Тео, который наблюдал за ее манипуляциями, вздернув бровь, шумно выдохнул, словно выпуская пар из готового взорваться котла. Видимо, наконец осознал, что для шутки ее мысли зашли слишком далеко. Откинулся на спинку стула и возмущенно всплеснул руками.              — Немного не проработан? — Его янтарные глаза сердито сверкнули из-под косой челки, падающей на лицо, как занавес. — Давай я кратко резюмирую все то, что ты сказала. Ты хочешь, чтобы мы создали мощный маховик времени, дабы с его помощью вернуться в прошлое и предотвратить войну. При этом ты не знаешь, как далеко сможешь переместиться. Повезет, если выиграешь хотя бы пару дней и спасешь Гарри, от кого ты явно и подхватила этот синдром «Избранного». И это ты называешь «немного не проработанным»?              То было правдой — маховик, которым она пользовалась на третьем курсе, мог отмотать время лишь на три часа назад. Конечно, она больше и не пробовала — профессор МакГонагалл заставила ее вызубрить правила наизусть, и Гермиона следовала им неукоснительно. Однако, когда они перемещались вместе с Гарри, чтобы спасти Сириуса и Клювокрыла, Гермиона чувствовала, что, в отличие от ее обычных скачков на час назад ради посещения дополнительного урока, в тот раз маховик работал на износ: гудел низко, а колба с песком вибрировала в пальцах, еще немного — и разлетится.              Стоило вспомнить о Гарри, обо всех их совместных приключениях — бесконечных, как лестницы Хогвартса, таких же непредсказуемых — и сердце защемило, словно его сжала ледяная рука. Когда Гермиона ухватилась за свою безумную идею, кинулась с головой в построение планов и алгоритмов, случившееся еще вчера отошло на второй план. Не исчезло полностью, но будто исказилось, как отделенное мутным стеклом — тем самым, через которое она когда-то разглядывала русалок в Черном озере.              А ведь именно они с Гарри и были виновниками того, что маховики стали такой редкостью, и теперь даже самую простую модель не достать, как звезду с неба с помощью метлы. Они тогда спасали Сириуса, или считали так, и оказались в Отделе Тайн, разгромили там все в пылу битвы. Безуспешно, как всегда безуспешно — война забрала слишком многих, подобно катку сровняла с землей молодые, только появившиеся побеги — их надежды на лучшую жизнь, их мечты о безоблачном будущем. Вновь окунула их в вязкую, затхлую тину из взаимной ненависти, доводящей до полной потери человеческой морали.              Что со стороны Пожирателей, что с их стороны — все они были одинаково безжалостны в те дни, когда смерть витала в воздухе стаей дементоров. Перед глазами до сих пор слишком ярко стояли все жертвы — длинная вереница, лица в которой не размывались никакими усилиями, отпечатались в сознании отвратительно четко, словно выжженные Адским пламенем. Даже в той битве в Отделе Тайн один из врагов упал лицом в огромный сосуд с самим Временем, а вынырнул из него с младенческой головой на широких плечах. Разве жалели они его? Нет, они смеялись — молодые, жестокие, опьяненные адреналином.              Гермиона замерла, когда эта сцена вновь встала перед ней как наяву — комната, в которой все тикало так мерзко, словно секундная стрелка билась по коже на виске, царапала ее, и от этого ощущения было не избавиться, не убежать, как от собственной тени. Вокруг стояли огромные сосуды, похожие на хрустальные гробы, а их подростковые фигурки отражались в них изломанными, искаженными, будто в кривых зеркалах старого парка развлечений.              — Но мы ведь можем создать не карманный вариант маховика, — медленно произнесла она. Голос прозвучал неожиданно звонко в густой тишине комнаты. — А что-то больше, гораздо больше. Такое, что позволит пробить ткань пространства-времени и прыгнуть на годы назад.              Хриплый смех пронзил повисшую тишину. Гермиона удивленно воззрилась на Тео, который смотрел на нее так, будто она предложила оседлать дракона и слетать на нем за булочками.              — У тебя где-то спрятаны несколько килограммов магического песка и огромная колба из закаленного особым способом стекла, и ты молчала? — спросил он наконец, и в его голосе прозвучала насмешка. — Или ты думаешь, что подобные вещи появляются из воздуха по мановению волшебной палочки?              — А ты уверен, что без этого никак? — спросила она с вызовом, хотя и понимала, что он прав.              — Абсолютно, — отрезал Тео. — Если бы все было так просто, думаешь, я бы не попробовал?              Видимо, последний вопрос был риторическим, поэтому Гермиона отвечать не стала, лишь неуверенно пожала плечами. Тео же, явно раздраженный ее наивными предложениями, продолжил:              — Я потратил огромное количество сил, денег и времени, признался Сфинксу в вечной любви, чтобы мне доставили ничтожный пакетик магического песка прямиком из Египта. И ровно столько же сделал для того, чтобы получить небольшую стеклянную колбу из Италии.              — Ради колбы ты тоже признался кому-то в любви? — не выдержала она, и уголки ее губ дрогнули в улыбке.              — Мастеру-артефактору. Он нетрадиционной ориентации, но это уже неважно, — фыркнул Тео, отмахнувшись от ее слов. — Я к тому, что это практически нереально осуществить.              — И все же ты меня еще не прогнал, — заметила она, — значит, считаешь, что шанс есть?              — Или просто люблю слушать твои безумные идеи, — парировал он, но в его голосе не было злости. — И это я не говорю о второй части твоего плана — ведь на том, что ты переместишься в прошлое, все веселье не закончится, а только начнется.              И правда, о дальнейшем Гермиона пока не задумывалась. Пергаменты с расчетами и формулами, раскиданные по всему столу, шелестели под слабым ветерком из приоткрытого окна, словно перешептывались между собой на математическом языке. Ей казалось, что стоит сделать первый шаг в этой масштабной задаче, а потом она уже как-то выкрутится, ведь самое важное — почти невыполнимое — будет готово. Никто не совершал подобных прыжков в прошлое, и сейчас это стояло перед ней непреодолимой стеной, которую она хотела снести простой Бомбардой. Однако до того, чтобы поднять голову и заглянуть поверх, за бетонный монолит, она в своих мыслях еще не дошла.              Оказавшись в прошлом, Гермиона собиралась все исправить. Однако теперь, когда Тео озвучил справедливый вопрос, четкая и ясная картинка перед глазами расплылась в целое озеро неопределенности. И ответить на то, как именно она сможет все изменить, Гермиона была сейчас неспособна — особенно когда еще не догадывалась о деталях подобного опасного предприятия. Где она окажется, кто будет вокруг и какие действия совершать — все это сливалось в один большой красный вопросительный знак, парящий между ними в воздухе. Но одно знала точно: она приложит все усилия, чтобы пустить историю по другому руслу, повернуть эту реку, что несет свои бурные воды к обрыву.              — Ты хоть представляешь, сколько переменных в этом уравнении? — Тео постукивал пальцем по столу, отбивая нервный ритм.              — А сколько переменных в том, чтобы ничего не делать? — парировала Гермиона, машинально поправляя выбившуюся прядь волос.              Пока все, кого она потеряла, будут живы, надежда остается. А здесь… Она словно стояла сейчас посреди погоста и ощущала, как время утекает, впитывается в черную землю. Поэтому она была готова на все что угодно, лишь бы та вновь превратилась в цветущий сад.              — Я просто устала от войны, — она утомленно покачала головой. Часы на стене словно дразнили ее — вот оно, время, рядом, но попробуй поймай его пальцами. — И если есть хоть какой-то шанс предотвратить ее, подарить своим близким другую жизнь, то я не могу им не воспользоваться. Понимаешь?              — Нет. — Тео окинул ее взглядом и поджал губы, его длинные пальцы стиснули чашку с чаем. — От войны ты не сбежишь, даже если вернешься в прошлое — она вновь будет вокруг во всей красе, куда более страшная, чем сейчас. Ты не можешь быть уверена, что у тебя все получится и тебя просто не убьют. А рисковать своей жизнью ради счастливого будущего близких — я считаю непомерной глупостью.              — Глупостью? — ее голос прозвенел, как натянутая струна. — А что, по-твоему, умно — сидеть и ждать, пока всех, кого любишь, уничтожат?              Гермиона сложила руки на груди. Вот теперь она видела слизеринца в своем друге слишком явственно — в первую очередь думает о себе и своей безопасности. Впрочем, так ли многое он потерял на самом деле? Сейчас он сидел в теплом месте, занимался кабинетной работой, их семья сохранила и свои деньги, и имущество. За все эти годы Тео не терял никого из родных, он даже не знает, каково ей сейчас, только сидит и отвлеченно рассуждает. Как он может понять ее попытки изменить прошлое, когда его, скорей всего, оно вполне устраивает?              — А что для тебя не глупость, Тео? — зло поинтересовалась она, барабаня пальцами по предплечью. — Быть эгоистом?              — Так ты тоже эгоистична, Гермиона, — не смутился Нотт. — Открою тайну: твой альтруизм — это одна из граней эгоизма.              От таких инсинуаций она буквально задохнулась, поперхнувшись словами, и вытаращилась на него. Теодор же притянул к себе чашку с уже остывшим чаем и продолжил:              — Когда ты узнала о смерти Гарри, о чем сначала подумала? О том, как мало он прожил и сколько всего не успел увидеть и сделать? О том, как перенесут его смерть Джинни и Джеймс? Может быть, о том, как трудно будет Министерству вести войну без знамени Избранного? — его голос звучал мягко, но каждое слово било хлыстом. — Нет. Ты думала о том, как тяжело без Гарри будет именно тебе. И ты хочешь подарить ему другую жизнь только потому, что так будет спокойнее тебе. Любое твое действие продиктовано личными желаниями. И не стоит называть меня эгоистом только потому, что наши с тобой желания не совпадают.              Как мог он рассуждать о Гарри так цинично? Гермиона сжала кулаки, впиваясь ногтями в тонкую кожу, однако боли почти не почувствовала на фоне той, что царапала ребра острыми когтями. Фарфоровая чашка с недопитым чаем дрожала на блюдце, оставляя круги на потертой деревянной столешнице. Из ее нутра словно вырвали кусок с мясом, и сейчас свежая рана кровила, а каждое напоминание, каждая мысль о друге заставляла сжиматься в комочек в надежде уйти от этого жестокого мира. Воздух в маленькой кухне, пропитанный запахом бергамота и пыльных книг, казался удушающе плотным. Наверно, поэтому она с таким энтузиазмом схватилась за свою идею о путешествии в прошлое. Та позволяла, как бы это странно ни звучало, не смотреть назад, не оглядываться и не думать о случившемся. Запереть себя в этой маленькой комнате с большой идеей, что, подобно слону, вытесняла все другие мысли.              Однако слова Тео ударили по ней наотмашь, возвращая в реальность. К той липли руки, в той вязли ноги, и Гермиона чувствовала себя пойманной в паутину из непреодолимых обстоятельств, в которых она оказалась бесполезной бабочкой среди пауков. Слушать дальше его до зубовного скрежета логичные и приземленные рассуждения было невыносимо.              — Я тебя поняла. — Она посмотрела на часы и в то же время сквозь них — циферблат расплывался перед глазами, стрелки путались, как нити судьбы. — Уже поздно, и мне пора домой.              — Постой, — голос Тео звучал глухо, будто сквозь толщу воды. — Ты же понимаешь, что я прав. Нельзя так рисковать…              — Можно подумать, сейчас мы все в полной безопасности, — процедила она сквозь зубы, вставая из-за стола. Старый стул скрипнул, сдвинувшись по выщербленному полу, как несмазанная петля.              Стараясь держать спину максимально прямой, она направилась на выход. Шаги по пятам проигнорировала, хотя каждый отдавался эхом в висках.              — Гермиона.              Она лишь сдернула с вешалки в прихожей свой плащ. Рука никак не могла попасть в рукав, но Гермиона не оставляла попыток, пока Тео не схватил ее за плечи. Его пальцы были теплыми, почти обжигающими сквозь тонкую блузку. Только тогда она замерла, комкая бежевую ткань.              — Извини, я не хотел касаться этой темы. — Его дыхание шевелило выбившиеся пряди у ее виска. — Просто то, что ты предлагаешь, звучит как план извращенного самоубийства. И я не хочу принимать в этом участие. Я не хочу тебя потерять.              — А ты думаешь, я хочу потерять еще кого-то? — прошептала она, глядя в стену перед собой.              Рука, наконец, проскользнула на положенное место, и Нотт машинально помог ей надеть плащ, расправил по плечам. Убрал ладони, когда она медленно обернулась к нему. В тусклом свете прихожей его глаза казались почти черными.              — Если война продолжится в том же темпе, ты все равно потеряешь меня, Тео, — покачала головой, вглядываясь в его лицо. — В отличие от тебя, я не смогу оставаться в стороне и убеждать себя, что меня это не касается. А сейчас мне действительно пора домой.              — Гермиона, — его голос надломился, как сухая ветка. — Я просто хочу…              — Знаю, — оборвала она. — Знаю.              Гермиона не позволила себе заплакать, пока не оставила позади несколько лестничных пролетов старого здания. Только выйдя на промозглую лондонскую улицу, она смахнула предательские слезы тыльной стороной ладони. Глаза горели от обиды и злости — на себя, на Тео, на весь этот безумный мир, в котором приходилось существовать. Фонари вдоль улицы мерцали через один, как расстроенный оркестр, где половина музыкантов забыла свои партии. Их тусклый свет превращал лужи на асфальте в расплывчатые озера ртути.              «Соберись», — приказала она себе, расправляя плечи. Нужно привести мысли и внешность в порядок, прежде чем возвращаться домой. Рядом с Роном она не имела права на слабость — ему нужна была опора, голос разума, а не размазня, готовая расклеиться от первой неудачи. Пальцы нащупали в кармане прохладное дерево палочки, такое знакомое и надежное. Один взмах — и темнота поглотила ее.              Защитные чары на входной двери встретили ее привычным покалыванием магии — все на месте, как и должно быть. Первая волна эмоций схлынула, оставив после себя горьковатый привкус и болезненную ясность мысли. В их мире нельзя позволять себе забывать об осторожности даже на минуту. Паранойя здесь не порок, а залог выживания.              Гостиная встретила ее неестественной тишиной. Ни света, ни мерцания телевизора, который Рон так полюбил включать по вечерам — «для фона», как он говорил. Гермиона скинула туфли, поморщившись от холода деревянного пола. Палочка словно сама скользнула в ладонь. Часы на запястье показывали то же время, что она видела у Тео — рабочий день давно закончился, Рон должен был находиться дома. Она двигалась бесшумно, как кошка, всем телом чувствуя неправильность этой тишины. Половицы, предательницы, норовили скрипнуть под босыми ногами.              Гоменум Ревелио подтвердило то, что она уже поняла — в квартире никого. На полированной поверхности журнального столика белел сложенный пополам лист. Гермиона машинально проверила его на проклятия — годы войны научили не доверять даже безобидным клочкам бумаги. Но это оказался почерк Рона, такой знакомый, что сердце на миг сжалось: угловатые буквы, чуть заваливающиеся вправо, как пьяные матросы.              «Ушли с Невиллом. Вернусь поздно. Не жди, ложись спать».              Записка легла обратно на стол. Конечно же, он не послушал. Руквуд стал его навязчивой идеей, и никакие доводы разума не могли пробиться сквозь эту одержимость. Оставалось только надеяться, что природная осторожность не подведет его сегодня.              Спать? О нет, это последнее, что она собиралась делать. Если Тео отказался помочь — что ж, она справится сама. Она всегда справлялась. Гермиона потянулась к расшитой бисером сумочке, пытаясь нащупать папку с расчетами. Рука ушла внутрь по локоть, пальцы шарили среди книг и свитков. И тут воспоминание ударило ее: бумаги остались на столе Тео, зажатые между двумя изящными чашками из расписного китайского фарфора. В спешке она просто забыла их забрать.              Сквозь стиснутые зубы вырвался раздраженный выдох. Нет, она не вернется сейчас к Нотту. Не выдержит этого снисходительного взгляда, этой маски холодной вежливости. К счастью, черновики расчетов остались в простом маггловском блокноте. Она начнет заново. У нее всегда получалось начинать заново.              

***

             Гермиона стояла на крыльце поместья Селвинов, и прохладный ветер лениво трепал края ее мантии. Стопка бумаг, парившая рядом, покачивалась в такт его порывам, словно дразня назойливыми числами, застывшими на верхнем листе. Цифры плясали перед глазами, как издевательский танец математической загадки, которая упорно не желала поддаваться решению.              Угнетение накатывало волнами. Тупик сложных вычислений обступал со всех сторон, будто стены лабиринта, и каждая новая попытка найти выход лишь истощала силы. Сомнения, терзавшие ее во время написания письма Лоису, теперь раздирали разум на части, как стая голодных книззлов. Признание собственного бессилия перед задачей горчило на языке.              Искушение развернуться и аппарировать домой, чтобы продолжить биться над расчетами в одиночестве, пульсировало в висках настойчивым шепотом. Но образ того, к кому она пришла за помощью, удерживал ее на месте.              Лоис Селвин всегда казался солнечным бликом на темном стекле — полной противоположностью своему другу Нотту. Его улыбка освещала любую комнату, а дружелюбие согревало сердца окружающих, как глоток горячего грога в морозный день. С ним можно было обсуждать что угодно: от последних исследований в области трансфигурации до причудливых маггловских философских теорий. В его компании время летело незаметно, а проблемы теряли свою остроту. Он обладал редким даром — умением напоминать ей, что жизнь не сводится к бесконечной череде препятствий, которые нужно преодолеть.              — Если продолжишь топтаться на пороге, протопчешь дыру до подвала, — насмешливый голос сверху заставил ее вздрогнуть. — А там у меня коллекция редких зелий. Было бы обидно их разбить.              Гермиона посмотрела вверх, запрокинув голову. Лоис, облокотившись о подоконник распахнутого окна на втором этаже, изучал ее с притворной укоризной, но глаза его лучились теплом.              — Я просто любуюсь архитектурой, — парировала она. — Не каждый день выпадает шанс полюбоваться родовым поместьем Селвинов.              — О, поверь, изнутри оно куда интереснее. — Он взмахнул палочкой, и массивная дверь с шипением распахнулась. — Входи. Я сейчас спущусь и проведу экскурсию. Заодно расскажешь, что за загадка довела тебя до такого отчаяния, что ты решила обратиться ко мне.              Отбросив последние сомнения, Гермиона переступила порог. Впервые за долгое знакомство с Лоисом она оказалась в его доме, и любопытство искрило, как статическое электричество. Огромные окна вдоль стены пропускали закатное солнце, чьи лучи играли на едва заметных магических узорах стекол, создавая причудливые тени. По углам коридора застыли мраморные статуи матаготов — их костлявые фигуры и неоново-голубые глаза без зрачков придавали интерьеру зловещий оттенок. При виде них Гермиона невольно фыркнула, вспомнив Долорес Амбридж и ее хвастливые россказни о родстве с Селвинами. Любовь к кошачьим статуэткам теперь казалась жалкой пародией на фамильную традицию.              Но внимание неумолимо притягивал огромный гобелен, занимавший целую стену. Серебристые рамки портретов мерцали на черном полотне, словно звезды на ночном небе. Гермиона отвела взгляд — изображения мертвых напоминали о том, как хрупка жизнь, и как смерть следует за каждым незримой тенью, готовая в любой момент забрать тех, кто дорог. Она попыталась отвлечься, сфокусировавшись на виде цветущего сада за окном, но глаза сами нашли знакомые черты. В углу гобелена, словно отражение в кривом зеркале, висел портрет девушки, удивительно похожей на нее саму. Ноги сами понесли Гермиону вглубь коридора, к загадочному изображению.              — Это Мэриан, моя двоюродная тетя, — голос Лоиса прозвучал неожиданно близко, заставив ее сердце сделать кульбит.              Он как призрак возник за спиной — видимо, спустился по старинной лестнице напротив входной двери. Сколько времени он наблюдал за ней? Гермиона обернулась и не смогла сдержать удивленного вздоха. Вместо привычного образа безупречного аристократа перед ней стоял совершенно другой человек: в свободной серой футболке и спортивных брюках, со слегка растрепанными светлыми волосами. Будто актер, снявший маску после спектакля. Неизменной осталась лишь его улыбка — теплая и искренняя, как солнечный луч в пасмурный день.              — Она просто мне чем-то напомнила… — Гермиона снова повернулась к портрету, чувствуя, как щеки предательски теплеют под его внимательным взглядом. Теперь, рассматривая черты Мэриан, она понимала, что их сходство — не более чем игра воображения. У той было точеное лицо с аристократической горбинкой на носу, а светлые волны волос спадали на плечи подобно шелковому водопаду.              — Тебя? — в голосе Лоиса промелькнули озорные нотки. Гермиона неуверенно кивнула, мысленно отчитывая себя за поспешные выводы. — Да, что-то общее у вас есть. Если бы ты была блондинкой, я бы, возможно, решил, что ты моя родственница, — его смех прокатился по комнате легкой волной, и он направился к дальней двери. Гермиона последовала за ним.              Гостиная встретила их теплом камина и уютом старинной мебели. Но взгляд Гермионы, будто намагниченный, притянулся к стеллажу, где теснились сотни книг в кожаных переплетах. Среди магических фолиантов она с удивлением заметила томики Шекспира, Байрона и других маггловских классиков. Внезапно все встало на свои места — те литературные отсылки в его речи были неслучайны.              — Уединение с книгой определенно лучше общества с глупцами, — произнес Лоис с лукавой улыбкой, и теперь эта цитата Буаста звучала как дружеский подкол. — Но тебе все же придется пообщаться со мной, Гермиона, ведь ты сама желала этой встречи.              Его теплая ладонь легла ей на плечо, останавливая неосознанное движение к книжным сокровищам: Гермиона даже не заметила, как начала двигаться к стеллажу, словно зачарованная. Лоис мягко, но настойчиво развернул ее к креслу, стоящему так, что книги оказывались вне поля зрения.              — Если кто и глупец в этой комнате, то точно не ты, — она опустилась в кресло, чувствуя, как кожаная обивка приятно холодит кожу. Решив отвлечься от манящих томов, спросила: — У Мэриан не было семьи? Извини за столь личный вопрос. Я просто несколько удивилась тому, что на уровне ниже увидела лишь твой портрет.              Она знала, что ступает на тонкий лед — Лоис всегда виртуозно уходил от разговоров о семье, превращаясь из искрящегося остроумием собеседника в замкнутую крепость. В такие моменты его глаза тускнели, как потухшие звезды, а голос становился тихим и безжизненным. Но что-то подсказывало Гермионе — сегодня все может быть иначе.              Вечер лился в высокие окна гостиной мягким янтарным светом, путаясь в тяжелых портьерах и оседая на старинной мебели золотистой пылью. Магический чайник, похожий на маленького серебряного дракона, величественно парил над столом, окутанный облачками пара.              — Мэриан была первой женой моего отца, но она, к счастью для меня, не смогла подарить ему детей. Хотя я даже не знаю, к счастью это или к сожалению, — Лоис усмехнулся, и в этой усмешке промелькнуло что-то похожее на застарелую горечь. Он замолчал, наблюдая за тем, как чайник скользнул к фарфоровым чашкам. Тонкая струйка ароматного чая наполнила воздух запахом бергамота и каких-то трав. — Их брак продлился недолго, так как она не выдержала давления со стороны семьи и уехала из Англии. И только спустя двадцать лет отец решился на новые отношения, несмотря на то, что моя мама была младше его почти в два раза.              Гермиона обхватила ладонями теплую чашку, вдыхая пряный аромат. Обычно она старалась держаться в стороне от чужих семейных историй — они казались ей слишком личными, почти интимными. Но в словах Лоиса прозвучала какая-то щемящая нота привязанности, и она невольно поймала себя на том, что ловит каждое слово. Воспоминания о собственной семье кольнули сердце острой иглой тревоги. Где-то там, на другом конце света, в залитой солнцем Австралии, мистер и миссис Уилкинс жили своей новой жизнью, даже не подозревая о существовании дочери. Эта мысль отзывалась в груди тупой болью, но Гермиона заставила себя сосредоточиться на словах друга.              За все время их знакомства Лоис никогда не говорил о родителях — словно эта тема была запретной территорией, огороженной невидимыми барьерами. Теперь же, когда он сам приоткрыл эту дверь, любопытство разгорелось в ней с новой силой. Мистер Селвин, которого она знала только по газетным заметкам и официальным отчетам как одного из последователей Волдеморта, вдруг обрел человеческие черты — черты отца, пусть и не самого лучшего. А вот его жена оставалась полной загадкой, белым пятном на семейном портрете Селвинов.              — А твоя мама?.. — слова сорвались с губ прежде, чем Гермиона успела подумать, стоит ли задавать этот вопрос.              — Мертва, — отрезал Лоис, и его лицо застыло безжизненной маской. — Она умерла при родах.              Гермиона молча отпила чай, позволяя тишине стать данью памяти женщине, которую она никогда не знала. По лицу Лоиса скользнули едва заметные эмоции — он явно ждал потока банальных соболезнований, что, должно быть, преследовали его всю жизнь. Когда же те не прозвучали, в его глазах мелькнуло что-то похожее на благодарность, и напряженная линия плеч чуть расслабилась.              — Знаешь, прошло уже пять лет, как отца нет в живых, но я все еще не могу его простить, — голос Лоиса стал глубже, словно он говорил из какого-то темного колодца памяти. — Он будто считал, что я виноват в смерти матери, сбросил меня гувернантке, а сам примкнул к Пожирателям. Видимо, пытался найти смысл жизни в войне.              Лоис говорил ровно, почти механически, но кривая усмешка, застывшая в уголках губ, выдавала глубину старых ран.              — Но последнее даже неудивительно. Я помню свою первую встречу с Сама-Знаешь-Кем. Мне тогда было пять, отец взял меня с собой на какой-то вечер, и там я увидел его.              Его глаза затуманились, словно окна души запотели от дыхания прошлого. Гермиона почувствовала, как по спине пробежал холодок — во взгляде Лоиса промелькнуло что-то похожее на восхищение, отблеск далекого пламени. Она сильнее вцепилась в подлокотники кресла, чувствуя под пальцами потертую кожу.              — Ты бы видела, с каким благоговением слушали его все, кто там находился, — он подался вперед, забыв об остывающем чае. Фарфоровая чашка с золотым ободком качнулась на блюдце. — Каждое его слово ловили, как последнюю каплю воды в пустыне. Правда, я тогда не понял и половины его речи, слишком мал был. Помню только, что он говорил о величии магии и ничтожности магглов.              — И это произвело впечатление? — Гермиона старалась, чтобы голос звучал ровно.              — На пятилетнего ребенка? — Лоис горько усмехнулся, и этот звук разбил хрустальную тяжесть момента. — Тогда мне ужасно захотелось узнать, из какой же он семьи, раз одни из сильнейших родов, включая наш, готовы следовать за ним. Я спросил об этом у отца и немало удивился, услышав лишь фамилию несчастных вырожденцев — Гонт.              Гермиона покрутила чашку в руках, подбирая слова. Фарфор был теплым, как летний день, но мысли оставались холодными. Как назвать человека, превратившего жизни стольких людей в руины? Какие слова могут описать монстра, не ранив при этом сидящего напротив друга, чей отец пошел за ним? В голове крутились сотни определений, одно ядовитее другого.              — Его лидерские качества и харизма не отменяют того, что он… — она сделала неопределенный жест в воздухе, оставив фразу незаконченной. Кольцо на ее пальце тускло блеснуло в свете камина.              — Превратил магическую Британию в поле боя? — Лоис помог ей закончить мысль. — Да, я понимаю, о чем ты, — он устало провел ладонями по лицу, словно стирая призраки прошлого. — Но он все равно был гениален. Уверен, если бы все свои силы Волдеморт вложил в совершенно другое русло, не пошел по пути разрушения, то мир бы изменился в лучшую сторону.              — Слишком много «если бы», — Гермиона покачала головой. — История не терпит сослагательного наклонения.              Лоис улыбнулся несмело. Ее спокойная реакция на откровения явно его подбодрила. Взглянул на часы над каминной полкой, которые тихими щелчками отмеряли секунды, словно отсчитывая время до чего-то неизбежного.              — Давай вернемся к насущным вопросам. По поводу твоего письма, — он отставил остывший чай. — Я прекрасно понимаю твои чувства и твои желания. Потому готов тебе помочь, но с одним условием…              — И с каким же? — В ее голосе прозвучала настороженность.              Тут огонь в камине вспыхнул с громким шипением, будто разозленная кошка, и комната озарилась ярким светом. Гермиона запрокинула голову на спинку кресла, дабы насладиться угасанием зеленого мерцания, охватившего потолок и стены северным сиянием. У нее не было желания смотреть в сторону гостя, ибо она поняла, о каком именно условии шла речь. Мысленно она уже составляла список самых неприятных проклятий для Лоиса.              — Вечер добрый, — тихо произнес Тео, но Гермиона не удостоила его ни словом, ни взором, ни жестом — все силы уходили на мысленное проклинание Лоиса с его извечным девизом «Давайте жить дружно».              Со спины послышался скрип половиц, похожий на жалобу старого дома, и спустя мгновение она столкнулась с немного сумасшедшим взглядом светло-карих глаз. Тео навис над ней, предоставляя возможность рассмотреть себя во всей красе и определить, сколько именно ночей он не спал. Тени под его глазами могли поспорить глубиной с Черным озером. Гермиона с трудом сдержала непроизвольную улыбку от осознания, как сильно их сейчас роднил потрепанный и немного безумный внешний облик.              — Твои расчеты помогли, Гермиона, — в его голосе звучало то же лихорадочное возбуждение, что горело в глазах. — С теоретической частью покончено, и мы наконец можем приступить к практике.