Сны о Серебряном

Эта ночь была отвратительной, но в жизни Деймоса случались и более тяжелые моменты. Физическую боль вынести гораздо проще душевной, физическая боль стирает все мысли и единолично остается владеть сознанием, и это в какой-то степени это было лучшим состоянием для того, чтобы не думать. За последние двенадцать лет рабства ему давали десятки имен и прозвищ, но последнее имя продержалось более трех лет. Он привык к нему, почти даже признал своим. Он и сам уже едва помнил, каково быть Гиперионом — имя почти стерлось, забылось, как вся его жизнь до этого. Жизнь в далекой стране, до которой отсюда не менее месяца плыть по морю, где он — брат короля и его верный соратник, доблестные сражения и пиры, жена, сын — все потускнело в памяти, почти исчезло, осталась лишь жизнь ради сражений и сражения ради того, чтобы жить. Его жена, прекрасная Лаурес, давно не навещала его во снах, но этой ночью в перерывах между мучительными пробуждениями ему отчетливо виделось, как она обнимает его трепетно и осторожно, хрупкая и нежная, с зелеными яркими глазами и пшеничной россыпью волос. Оттого возвращение в реальность было особенно неприятным. Деймос открыл глаза, чувствуя отвратительный привкус горечи и тоски по родному дому и давно погибшей любимой. Сухая, зачерствевшая боль по утраченному слабыми отголосками тревожила сердце, минуя все преграды, возводимые им десятилетием, повергая в непривычно-подавленное состояние. Без воспоминаний было гораздо проще, откуда они взялись? Он долго смотрел в темноту пустыми, совершенно отрешенными глазами, пока она не утянула его обратно в шаткое забытье, прерываемое болью в растянутых руках и спине. Его разбудило солнце, лучи которого узкой полосой нисходили от решетки вверху камеры. Руки под его весом онемели настолько, что он их почти не чувствовал. Уперевшись ногами в пол, Деймос попытался повести назад плечами, но свежие раны отдались резкой болью, пресекая попытку. Сжав зубы, он приподнял руки так, чтобы кандалы не впивались в в кожу, поменял положение, чтобы нагрузка шла на другую часть запястья, и опустился снова. Тишина, нарушаемая лишь далекими звуками просыпающегося города, совсем не давила. Деймос слушал, закрыв глаза: детские крики, шум тележек, громкие продавцы с рынка и голоса животных, все столь самобытно, столь. чуждо. Совершенно другие люди. Его не трогали еще несколько часов. Солнечные лучи успели проползти к середине комнаты, когда к нему вошли трое, переговариваясь. Его слух различил двоих мужчин с решительным шагом, и еще одного — шаркающего по полу медленного человека, возможно, раненного в ногу или просто преклонного возраста. Деймос скосил глаза, едва повернув голову в их сторону. Старика он угадал верно, весь в седых и пушистых волосах, с длинной бородой, выглядел он как один из тех колдунов, которые встречались в детских сказках его народа. Ничего не понимать — совершенно обычное и поднадоевшее для него состояние. Он научился внимательнее относиться к интонациям людей, к их мимике, к положению рук и тому, как они держатся, как смотрят на людей. За годы, проведенные в разных странах, он стал читать их и без слов, но этого все же этого было мало. Когда старик ходит вокруг, осматривая его, Деймос чувствует себя как на торгах, но смотрит на в ответ так, будто у него тоже есть право оценивать. Все, кого Деймос уважал, остались в прошлой жизни. Общество, в котором процветает рабство и бои на смерть, а люди приходят смотреть на убийства как на праздник, не заслуживает ни капли уважения. Он не раз нарывался на неприятности только из-за того, что не опускал глаза перед очередным хозяином, не выполнял его требований, или устраивал на арене шоу по своим правилам. Но как это ни парадоксально, лишь в сражении он обретал свободу выбора. Когда старик заходит за его спину и надавливает на кожу у ран, Деймос сжимает зубы, напрягаясь, но не реагируя больше, чем ему хотелось бы. Он поднимет голову, из гордости не показывая и половины того, насколько хреново себя чувствует. Старик хмуро посмотрит в ледяные глаза гладиатора, а после скажет что-то привычно-непонятное, недовольно отмахиваясь то ли на него, то ли на надсмотрщиков. Деймос не чувствует угрозы, не видит жестокости во взгляде, да и старичок довольно расслаблен и даже слаб для того, кто мог бы причинять боль. Новый гость возьмет с пола сумку из выделанной кожи и начнет доставать из нее деревянные баночки, принюхиваясь к содержимому, и махнет страже, что-то небрежно приказывая. Или лекарь, или прислали кого-то для изощренной пытки ядами, и второй вариант напрягает. Деймос не знает, чего ожидать от этих людей и готов ко всему, но худшее остается только в его мыслях. Стражник приносит кадку с водой, которой старик начинает осторожно смывать засохшую грязь и кровь, неторопливо размачивая раны тряпкой и не задевая лишний раз раны. Но это все равно больно, тело мужчины реагирует на вмешательство извне слабой дрожью от напряжения. Холодная вода остужает горячую спину, руки и предплечья, а после и висок, разбитый ударом щита во время вчерашнего боя. Гладиатор недовольно поведет головой в сторону, пытаясь уйти от чрезмерной и совершенно неуместной заботы, но старик отталкивает его голову обратно и смывает с раны грязь, говоря что-то резкое, но вряд ли обидное. С такой интонацией можно критиковать глупого пса, упрямого коня или осаждать дурного сына. Деймос устало опускает голову когда старик уходит за спину и смачивает пересохшие губы, быстро их облизывая. Жажда мучает, но хоть как-то намекнуть на это выше его достоинства. Лекарь начнет наносить мазь, резко пахнущую незнакомым сбором трав, среди которых была различима только мята, на раны. Она охладит и успокоит, но со временем, пока же спина гладиатора пылала огнем, перекрывающим сознание новыми вспышками боли. Старик прошелся и по ранам, полученным на поле боя: у виска и на предплечьях, а после, как его освободили и сняли кандалы — обработал раны и на запястьях, пока Деймос еще находил в себе силы держаться на ногах без помощи цепей. Продлилось это долго, но к тому моменту, как старик закончил, осталось ощущение, что мазь разъедает все раны еще сильнее. Когда же Деймос попытался стереть ее с виска — старик замахнулся на него тряпкой так, что мужчина опешил, неловко прикрывшись рукой. Стражники посмеялись за его спинами и начали прикрикивать на него и жестикулировать в сторону двери. Кажется, лечение было окончено. Деймос медленно пошел туда, куда его слали, почти уверенный в том, что еще немного — и он просто рухнет посреди коридора, распластавшись. И только тогда, когда перед ним откроется дверь в его камеру, разделенную каменными стенами с другими и лишь со стороны входа — решеткой, он сможет выдохнуть и расслабиться. Куча соломы вместо кровати, большая емкость с деревянной чашей для питья, всегда полная для того, чтобы воины не чувствовали жажды, и какая-то миска с варевом на полу. За короткой каменной стенкой в конце камеры — отхожее место с хитрой канализационной системой и подачей воды. Почти райские условия для того, кто последний год содержался или на улице, или в хлеву. К стражникам и лекарю подошел распорядитель, который после вчерашнего боя долго отчитывал Деймоса, расхаживая перед ним с его же мечом, что он швырнул в сторону императора. Сейчас он был более сдержан, но в глазах читалась раскаленная ярость, может, даже ненависть: Деймос явно не был идеальным рабом в его глазах. Скорее, неудобным. Он начал говорить, жестко, грубо и резко. Даже глухому можно было понять, что тот требует, чтобы подобных выходок больше не повторялось. Деймос слишком устал, чтобы реагировать, и хотел лишь утолить жажду и спать, что и сделал, пока мужчина распинался перед ним. Неторопливо, несмотря на сухость во рту, подошел к кадке и опустился на одно колено перед ней, подбирая чашу так лениво, будто бы не мучился от жажды всю ночь, зачерпывает немного и так же медленно, смакуя, делает первый глоток. Вода кажется сладкой, и он долго не может напиться, а когда опустит чашу на воду и поднимет голову — увидит указательный палец и жест большим у шеи, толкуя это как «еще раз — и тебе не жить». Деймос пожмет плечами, кивнет, и развернется, направившись к своему месту. То, что у его камеры собрались стражники во главе с самым недовольным из хозяев, которых когда-либо видел, Деймоса не особо волновало. Он хотел спать и не думать, не чувствовать ничего. Ударив чем-то по решетке, распорядитель ушел, но Деймос этого не видел — он уже опустился на солому, укладываясь на грудь и закрывая глаза. На то, чтобы уснуть, у него ушло не более минуты. Дни потянулись один за другим. Последнюю неделю его кормили отвратительной жижей, хоть и сытной и изрядно подсоленной для вкуса, не выпускали из камеры и игнорировали его существование, избавив от тренировок с другими рабами. Скорее всего, сделано это было для скорейшего восстановления, но Деймос был не против отдохнуть от людей и побыть десяток-другой дней наедине с собой. Пользуясь этим, он много спал, отдыхал и в принципе, был доволен тем, что про него забыли. Спине становилось лучше, поэтому в следующий раз, когда пришел знакомый старик, он даже кивнул ему в знак приветствия. Вряд ли лекарь сам проявил жест доброй воли — скорее всего, хозяин здешних мест приказал выходить способного бойца — лучшего, как нескромно мог предположить сам Деймос, — но презрения, которым он щедро делился со стражниками и прочими вельможами, стоявшими выше по иерархии, дед не заслужил. Он позволил ему себя осмотреть, снова омыть раны водой из чаши с травами и нанести мазь. Это был последний раз, когда к нему приходил старик, но то, что его выхаживали, лишь добавляло гладиатору уверенности, что на нем потом собираются хорошо отыграться на арене во славу богов, алчных людей, императора. Кого угодно. И он будет биться, несомненно. Но сколько лет еще пройдет прежде, чем цепляться за подобие жизни надоест? Он часто задавал себе этот вопрос в последнее время. Нередко мимо проходили богатеи, оценивая и присматриваясь. Взгляд человека, который собирается купить нового раба, был хорошо знаком Деймосу. Для того, кто сменил десяток хозяев и побывал на десятках арен, это не было чем-то новым, наоборот. И Деймос мог бы хорошо себя подать, он умел производить нужное впечатление, да только сейчас, видя перед собой зажравшиеся рожи надменной знати, он не видел в этом смысла и всего лишь разворачивался к ним спиной, игнорируя и делая вид, что спит. Случалось так, что за хороший бой гладиатора награждали вином или иной брагой, которое, конечно, ни в какое сравнение не шла с тем пивом, которое варили в его родных землях. Случалось и так, что после боя к нему приходила шлюха и ублажала, но последний подобный раз был лет пять назад на далеких островах, на севере. Иногда, когда их с другими гладиаторами содержали в общих казармах, случалось и так, что мужчины, в странах которых было принято спать друг с другом, желали его внимания, и, впрочем, ничего против этого Деймос тоже не имел. Но чем старше он становился — тем чаще проявлял наглость на арене, плевал на то, что от него требовали хозяева и нередко самовольничал в решениях о смерти побежденного, не слушая ни крики толпы (и не понимая их зачастую) и не оглядываясь на того, кто имел на право на решение и сидел в ложе в окружении слуг и рабов. И все чаще следовали наказания, чем поощрения, и все чаще он молился своему богу о том, чтобы он берег его жену на том свете, пока она его ждет. Ему кажется, что осталось совсем недолго. Не потому ли она вчера являлась ему во снах? Он понял, что у него новый хозяин после того, как молодой темноволосый мужчина с шрамом на щеке сначала указал на Деймоса, расспрашивая, а потом согласился с тем, что ему ответили. И еще долго пожимал руку довольному распорядителю, передавал ему мешок позвякивающих драгоценных камней, а после смотрел на Деймоса как на породистого жеребца с алчным предвкушением в глазах. Он все чаще слышал слово «Серый» — то самое, которое кричала толпа. Так и тогда, когда перед его камерой развернулось это действо, похожее на сделку, мужчины несколько раз повторили «Деймос Серый», с чего он пришел к выводу, что это теперь то ли звание, то ли характеристика, то ли новое имя. Местные порядки и законы все еще были не до конца понятны, но Деймос не был против, когда его рацион вернулся к обычному, сена на полу стало больше, вода — чище, а ему самому кинули большой плед из шерсти темного цвета и выдали новую льняную одежду. То ли наказание собачьей похлебкой прекратилось, то ли его покровитель или новый хозяин распрядился улучшить условия его содержания. Редкие холодные ночи станут теплее, да и лежать не на сене окажется очень даже неплохо. Еще через несколько дней его вернут к тренировкам, и Деймос, изрядно уставший от одиночества и спокойствия, примется за то, что умел делать лучше всего: сражаться и тренировать свое тело нагрузками и изнурительными упражнениями. Некоторые из рабов открыто демонстрируют неприязнь, некоторые подходят и предлагают тренировочный бой. Деревянные мечи оставляют только синяки, и Деймос не может удержаться от подсказок, указывая совсем молодым, не видавшим битв, на их слабые зоны, подсказывая, как нужно держать стойку и куда направлять руки — сначала проводя удар, который они не могут парировать, а потом показывая, как нужно держаться, чтобы избежать ранения. Он замечает уважение в их глазах, и такое же выразительное недовольство у тех, кто видел в нем опасного соперника. Здесь тоже есть своя иерархия, и новичок не особо нравится укоренившимся хозяевам арены. За тренировкой с трибун за всем наблюдали смотрители, делая пометки в свитках: о характеристиках, составляли будущие планы на игры и просто отмечали тех, кто выделялся. — Эй, Серый! — к нему подбегает мужчина, останавливаясь на расстоянии, чтобы не поймать шальной удар, и обезоруживающе улыбается. У него активная мимика, выразительные глаза и длинная копна черных волос. Деймос оборачивается к нему и вопросительно кивает головой. — Про тебя многие говорят, — он присаживается на корточки, оглядываясь воровато, и продолжает, — да что говорит, тебя сам верховный жрец искал! Нашел тогда? — он выжидающе посмотрит, но не услышит ответа, наткнется лишь на тяжелый взгляд. — Не понимаешь ни черта, — он качает головой, поднимается и протягивает тому руку для пожатия, — Я Маэрс. А ты — Серый. — Деймос, — он поправляет, и пытается произнести на чужом языке, хмуростью скрывая неловкость от того, что может сказать не так. — Я. Ты… Маэрс. — Да, — мужчина согласно кивнул, поднимаясь с песка и отряхиваясь. — а ты — Деймос Серый. Бой? — он крутанул в руке меч и Деймос, повторил новое слово утвердительнее и встал в стойку напротив, едва заметно улыбнувшись краем губ: — Бой. Они обменялись несколькими ударами, примериваясь, и начали медленно наращивать темп. Целью уложить противника на лопатки, как это часто бывает, не было ни у одного, ни другого, и потому после серии выпадов они расходились и принимались заново. — А ведь ко мне действительно пришла женщина с вином, он сдержал обещание, — Маэрс быстр, но неаккуратен в движениях, а потому часто получает по ногам, но это не мешает ему говорить во время боя непонятные слова, самодостаточно находя в сопернике молчаливого слушателя. — Красивая, как самая темная ночь, да еще и его сестра. Принесла мне вина и просто говорила со мной несколько часов подряд, представляешь? Такое издевательство! Деймос не очень понимал, что происходит и почему соперник не умолкает, и огрызался в бою, когда мужчина излишне забывался, выпадая из процесса. Но как бы он не соскучился по человеческому общению, понять все и сразу было невозможно. Все, что он усвоил — «да», «нет», «я», «ты» и «бой», но для конструктивного диалога этого, как ни крути, не хватит. А вот для сражения — вполне. Он уже не помнил, когда в последний раз разговаривал с кем-то на своем языке. Кажется, не менее года назад, когда среди гладиаторов предпоследнего хозяина обнаружился человек с его страны, но он быстро исчез — то ли умер на арене, то ли на него нашелся другой покупатель. А после этого была долгая череда черных рынков и караванов, пока его не привезли сюда. Теплый, южный край и столица империи, уже более сотни лет пытающейся захватить его родные края, соединенные королевства Занрии. Оказаться в самом сердце вражеских земель уже не было чем-то странным: попав в рабство к эренейцам и проведя в кандалах двенадцать лет, перестаешь относиться к этому по-особому: Деймос привык, смирился и научился жить в новых условиях. Первые годы он еще пытался изучать чужие языки и даже преуспел в этом, но страны менялись, и приходилось забывать все, чему научился. — Хватит болтать, — Деймос сморщился, вытирая пот с лица и пытаясь интонацией донести, что сопернику пора заткнуться. Говорливый мужчина начал раздражать. Но вопреки его недовольству, сражались друг с другом они еще больше часа, и даже собрали вокруг себя любопытствующий молодняк. Две совершенно разные техники боя, два разных по комплекции воина: быстрый, плавный и танцующий над землей уроженец здешних мест и светлокожий, ловкий и стремительный в движениях, чутко выверенных годами тяжелых сражений. Это было красиво не только со стороны — Деймос наслаждался процессом, а не боем на выигрыш, и это давно забытое чувство приятно освежило скомканные до этого дни и даже годы. Общительный мужчина шел на контакт, и этого было достаточно, чтобы почувствовать себя лучше, как ни странно. Деймос прекратил попытки заставить его заткнуться, и даже отвлекся сам, когда понял по тому, как он вырисовывает образ гитары, в котором угадывался женская фигура, что гладиатор рассказывает о девушке. И даже несколько раз повторил это слово про себя, запоминая. После он не раз еще тренировался с Маэрсом, находя в сражениях с ним отдых и удовольствие, и мог лишь надеяться, что им не придется сражаться на арене друг с другом. Прощаться с хорошим противником не хотелось, и это одна из самых жутких ошибок гладиаторов: заводить друзей. Сказать, что они почти сдружились, было бы неверным, так как их общение ограничивалось лишь тренировками, но было бы жаль, если бы Маэрс однажды не вернулся с арены. Вскоре он снова увидел человека со шрамом. Вечером, что не свойственно для игр, его подготовили для битвы и привели на малую арену, находящуюся еще на более нижних этажах. Все ее трибуны были выполнены в виде больших и комфортных лож, а по всему периметру горели факелы, наполняя помещение светом и согревая его. Но несмотря это, здесь все равно было прохладно. Место было похоже на те арены, что он видел в небольших городах, только здесь оно было мало того, под землей, так еще и лучше и богаче оформлено — для небольшого круга лиц. Знати здесь тоже было предостаточно: все они делали ставки, спорили, представляли друг другу своих гладиаторов и много смеялись и улыбались, как будто пришли смотреть на театральную постановку. Прежде чем снять с запястий кандалы, Деймоса подвели к его «покровителю» со шрамом на лице, который продемонстрировал его двум своим спутницам и компаньону за столом. Как люди хвастаются своими вещами Деймос знал, и в этом не было бы ничего ужасного, если бы он не был сам этой вещью. Неодобрительно щурясь в ответ на непонятные слова, он хмуро рассматривал людей, пришедших устроить петушиные бои со своими рабами. Подняв голову на оклик — «Серый!» — он криво оскалился, пародируя улыбку, и долго смотрел на хозяина, гадая, какое тот занимает место в обществе. Деймос знал, что он хорош. Он знал, что ему почти нет равных и прекрасно понимал, почему какой-то богатый аристократ решил прикупить себе героя последних Зрелищ. Эти ночные игры кончились быстро. Деймос победил троих противников, двоих убив в сражении и третьего не добив на земле потому что он или отрубился, или сделал вид, что мертв. Изрядно порадовав своего то ли хозяина, то ли покровителя, он после боя получил возможность смыть с себя кровь в банях и расслабиться там с одной из женщин хозяина — она пришла к нему в виде награды, видиимо, тоже рабыня. А после — хорошо, почти по-царски поесть и выпить не самого мерзкого вина у себя в камере, что было лучшим вечером за последние несколько месяцев вместе взятых. Шло время. Тренировки, еще один приватный бой на малой арене и всякий раз — новая женщина в награду от хозяина (кажется, так здесь было принято), раз в неделю бани. Оказавшись там впервые, он долго не мог выйти из горячего большого бассейна, утопленного в пол, найдя в этом слишком приятное времяпрепровождение. Даже навязчивый Маэрс, который подсел, чтобы рассказать, как на их языке будет зваться вода, не сбивал настроения. Деймос узнал и о том, как зовется «член» в этих краях, и как будет «человек», «чистый» и «грязный», из чего соорудил в мыслях отличное ругательство, которое решил припасти для особого случая. Близились новые игры, он научился считать дни до сражения по количеству пальцев Маэрса, и замечать их приближение по тому, что на тренировках их начали делить на команды и отрабатывать какие-то сценарии. В этот раз ему выпала участь быть среди нападающих, которые должны были изображать то ли рыцарей императора, то ли каких-то дикарей. Судя по тому, что нужно было сжечь имитацию поселения посреди арены и разгромить его жителей, совершенно точно Деймос был уверен лишь в том, что играть они должны конченых ублюдков. Когда настало время игр, и нужно было сосредоточиться на убийстве всех вооруженных «жителей деревни», Деймос ужаснулся тому, что к столбам посреди поселения были прикованы и женщины. Возможно, воительницы, возможно осужденные на казнь — такое нередко превращали в шоу, но для Деймоса это все равно была неоправданная жестокость. Сколько бы лет ни прошло, привыкнуть к диким обычаям он так и не смог. В этот раз он не предпринимал ничего из ряда вон выходящего, больше наслаждался ездой верхом, столь редкой в последние годы, и попутно вырезал деревню четкими росчерками меча, ровно до того момента, когда его коню не подрезали сухожилия и он не завалился на бок с истошным ржанием, придавив ногу Деймоса. Гладиатор не без труда выберется из-под животного и, помедлив всего несколько секунд, прекратит страдания несчастного, вонзая меч у основания шеи и сразу же отбиваясь от мужчины с топором. Этот бой не был длинным, скорее мерзким. Их противников добивали лучники, гарцующие вокруг верхом, а воины были лучше вооружены. Бой был больше похож на бойню, чем на честное сражение. Возможно, эти люди любили кровь больше, чем честь, но Деймос считал, что поединок на равных куда интереснее, чем поединок с заведомо проигрышным положением одной из сторон. Это уже не было состязанием — театрализованной казнью, не более. Три женщины оказались воительницами и смогли дать отпор, пятеро погибли в сражении за свою честь и ради того, чтобы не быть опороченными на публике. Девятой не повезло меньше: до нее добрался один из нападавших, поимев ее прилюдно, а после — убив. После этого боя Деймос отходил еще день: скольких бы людей он не убил за свою жизнь, но отыгрывать столь жестокие сюжеты на арене он не был готов. Тем вечером он еще долго сидел в общей зале за столом с кувшином красного вина, которое ему выдали в награду, и жалел, что не прирезал сукина сына, который добрался до девушки, и еще долго чувствовал отвращение к себе и тому, каким он стал, пока пойло не вытеснило тяжелые мысли из его головы. Со временем и эта история забудется. Деймос выяснил, что игры проводятся два раза месяц, и еще малые игры для знати, на которых он всегда выступал от лица одного и того же человека со шрамом — четыре раза. Жизнь шла однообразно, совершенно ровно и определенно. Деймос приспособился, как приспосабливался всегда, даже находил время для удовольствия — с женщиной после приватных игр или с вином, или в тренировках с Маэрсов. Все, что от него требовалось — делать то, что ему велят и хорошо сражаться. Возможно, так разменялся бы не один месяц, если бы на исходе третьего, в ночь перед следующей битвой он не услышал в ночи голос, который звал его тихо и уверенно. Встреча с этим человеком навсегда изменила его жизнь.