Сны о Серебряном

Стук барабанов, громкие торжественные трубы, шумная толпа и слепящее солнце на безоблачном небе. Этот день был праздником для всего города: очередные Зрелища, очередные бои и представления на большой арене в центре Эринеи, сердце Эренейской империи. Битвы людей с людьми, с дикими зверьми, с оружием и без, всякий раз кровавые и оттого завораживающие дух. Событие, которого ждут с нетерпением и к которому женщины подбирают наряды покрасивее да украшения поярче, а влиятельные мужи делают ставки и готовятся решать дела после боев на большом празднике в чертогах императора. Светлые свободные одежды горожан, перекинутые через плечо тонкие ткани, изящные туники, подхваченные лентами или ремешками. Лишь состоятельные люди могли позволить себе редкие яркие заморские шелка: деньги на них могли быть лишь у тех, кто их не считает. Знать, члены совета, Император и его семья, высшие жрецы храма Эреи, и некоторые из купцов. Подобной жемчужиной их ложи была одна из Видящих, Терция, являющаяся дочерью сестры императора. Прав на престол она не имела, да и сейчас ее положение гораздо выше, но денег у ее семьи было достаточно, чтобы заказать у лучших портных прекрасное платье из алого шелка — цвета самой Богини. Самая юная из Совета, прекрасная, с темными, как сама ночь волосами, она выглядела как дочь самой Эреи и небесного покровителя Веанура, не иначе. Октавиан с легкой улыбкой наблюдал за ней, наслаждаясь, как картиной. Зрелища никогда не были его страстью. Как и многих жрецов, его с малых лет учили ценить жизнь, учили познавать тайны философии, литературы, астрологии и прочих наук. Впитав мудрость сотен книг и понимая ценность любой жизни, ему было трудно находить удовлетворение в подобных забавах. Но ложа Видящих не должна пустовать, это было бы воспринято как неуважение традиций, что неизменно вызовет реакцию и вопросы у народа. Октавиан и так пропускал Зрелища с завидной регулярностью, поэтому избежать визита, когда все прочие Видящие оказались заняты, было невозможно. — Ты выглядишь усталым, — холодный высокий голос заставил его напрячься от неожиданности, но оглянувшись назад, он тут же расслабится и сдержанно улыбнется женщине: — Кварта, светлого дня. Я тебя не заметил. Всегда спокойная и рассудительная, она не отличалась романтичностью, как Терция, и была знаменита своей волей и решимостью, когда того требовала ситуация. Он чуть склонил голову, приветствуя женщину — немолодую, но сохранившую красоту: каштановые вьющиеся волосы собраны в высокую прическу и перехвачены алой лентой, а подтянутая фигура окутана сложным нарядом из белых и алых тканей. Она ограничилась тем же: к жрецам не принято прикасаться — считывать людей так гораздо проще (именно это, к слову, у них вызывало страх). Контакты же среди самих жрецов сведены к минимуму: банальное уважение личного пространства, их прошлого и будущего. Этика, которую они так же познают с самого детства. — Я не ожидал тебя. Где Септимус? — У него появились неотложные дела, пришлось его заменить, — Кварта сдержанно и холодно повела бровью, быстро глянув на Октавиана, давая понять, что дела действительно важные, и говорить сейчас и здесь она о них не намерена. Он кивнул, выдержав ее взгляд, и поднялся с кресла. О том, что за дела могут вознукнуть у Септимуса, знали лишь Октавиан да Кварта, потому что сами были его сторонниками, но о заговорах в людных местах говорить не принято. Шагнув к вырезанным из камня перилам и оперевшись о них, юный жрец склонился вперед, рассматривая арену. — Я не был здесь… кажется, с прошлого праздника урожая. — То есть, почти год? — она хмыкнула. — Ничего не изменилось. Арткан привозит новых гладиаторов со всего света, находит на невольничьих рынках диковинки. Приглашает других рабовладельцев поучаствовать в игрищах. Пару месяцев назад привез десяток рослых женщин: волосы как золото, сильные, злые, как волчицы, — она остановилась рядом, не скрывая ни улыбки, ни восхищения. — Не знаю, что с ними стало сейчас, многие пали. Звери все опаснее и диковиннее. Видимо, появились ловушки получше да покрепче. А с фантазией у него всегда были проблемы, сюжеты все как из помойной ямы. Их разговор прервал нежный, но громкий смех Терции, смущенной комплиментом от аристократа, привлекающего ее внимание с верхних рядов. Пожалуй, о ее жизни мечтает каждая в этом городе: самая завидная невеста, избранница судьбы, любимица горожан и Видящая. Яркая, эмоциональная и до приторности обаятельная. Возможно, именно это позволяло ей, едва коснувшись человека, видеть его мечты, чувствовать настроения и желания и безошибочно распознавать ложь. У каждого из служителей Верховной был дар помимо предвидения, но все они были так или иначе связаны с тайнами, которые хранит душа — своя ли, чужая ли — неважно. Говорят, самый могущественный Видящий, умерший лет триста назад, мог видеть человека насквозь даже не прикасаясь, узнать нужную информацию всего лишь пожелав, покидать свое тело, посещать чужие сны и даже по желанию путешествовать в своих видениях в прошлое и будущее — мира, человека, или государств — неважно. Для людей это всего лишь сказки, но Посвещенные знали, что все это не вымысел. Сейчас немногим удавалось хотя бы просто контролировать видения, а все описанные практики постигались годами. — Глупая девчонка, — Кварта сморщится и резко развернувшись, расслабленно и в то же время грациозно опустится на свое кресло — одно из трех, что были в их ложе, и оперевшись о подлокотник, устало протрет виски. Ее тоже не радовала перспектива появляться на Зрелищах, но трое из них всегда должны были присутствовать на подобных мероприятиях, — развлекается, развлекается… Не понимает серьезности вверенного ей долга. — Она юна, ей нужно время. У нее доброе сердце и ты тоже это чувствуешь, так ведь? — Октавиан склонит голову, рассматривая женщину и замечая впалые круги под глазами. — Ты тоже выглядишь устало. Что-то случилось? — Тиерий, избалованный сукин сын императора, — она едва сдержала искренний порыв выразить все, что думает по этому поводу, — все нервы потрепал. Ты бы знал, чего он… — Кварта оглянулась на Терцию, и стала говорить тише. К той, кто в их рядах меньше года, доверия было мало. — идиот, желающий славы, которая затмит его же отца. Требует правды о будущем и злится, когда слышит не то, что хочет услышать. Октавиан, — она вымученно посмотрела на него, качая головой. Он вскинул глаза, долгим взглядом давая понять, что разделяет ее тревогу. — ему не суждено править. Я не вижу его на престоле. И никто из нас не видит будущего империи. Тебя это не пугает? Октавиан задумчиво нахмурится, обращая свой взор на императорскую ложу. Правитель и двое его сыновей в синих одеяниях. Их не любил народ, но боялся и уважал силу и мощь крови, которая однажды создала самое могущественное государство. Но силы предков в этой крови не осталось — он это чувствовал, ни в Императоре, ни в его сыновьях. — Ты знаешь, я редко могу заглянуть в будущее так далеко, как это доступно тебе, и не могу видеть то, чего желаю — лишь самое важное и ценное для людей, — он вернется к креслу, садясь по левую руку от Кварты и устремляя взгляд на арену, по кругу которой несся прекрасный черный конь с хрупкой девушкой верхом, выполняющей на полном ходу завораживающие акробатические элементы. Цирк, да и только. Толпа оживилась, волной прокатив по рядам многозначительные восклики. — Но я видел его сны о созданной им империи, которая охватит весь мир. Всего лишь мечты, но этому никогда не бывать. Такие, как он, не должны править, — заметив возвращение Терции, он умолкнет и кивнет ей, приветствуя. Девушка села по правую руку от Кварты и, сияя свежестью, румяная, присоединится к разговору: — Такой солнечный день, правда? — Жаркий, — Октавиан не разделит ее воодушевления, а Кварта и вовсе промолчит. Застучат барабаны, привлекая внимание ритмами. На арену выйдут первые воины: десяток гладиаторов, которые обычно должны были держать удар и проливать кровь. Шоу началось, музыканты подстраивались под происходящее и играли торжественные аккорды. Октавиана больше привлекали люди на трибунах, их реакции и желания: кровь, зрелища и смерти. Эринея жила этим, и этим же была проклята. Распорядитель начал вещать о событиях одной из битв, восславлявших имя их почившего правителя, отца нынешнего Императора Роана и дни его величайших завоеваний. Небольшой отряд в черных одеждах, изображающий предателей, расположился в центре, встав в круг и прикрывшись щитами, и под мажорную, величественную мелодию выехали воины верхом на белоснежных жеребцах в небесно-голубом облачении. Император поднял руку вверх, приветствуя их и улыбаясь. Оба его сына, Тиерий, тридцати двух лет, и Арлеон, семнадцати лет, были по обе руки от него, и оба копировали жесты отца. — Как удивительно, — Кварта не скрыла недовольства заезженной темой, — я видела подобный сюжет раз десять. — Не интересно тут только нам, — он кивнул ей на народ, оживленный и бушующий. — людям нравятся сказки, приправленные человеческими страданиями и кровью. — Им все равно, что смотреть, — с грустью подытожила Терция и так витающую в воздухе мысль, сочувственно взирая на начало кровавой бойни. — жаль, что нельзя без жестокости и смертей. Почему нельзя разыгрывать эти представления без кровопролития? — сокрушалась девушка, но ей никто не ответил. Людям нужны были настоящие страдания и настоящая кровь, Октавиан чувствовал их мерзкую, липкую и витающую в воздухе жажду — поэтому и не любил появляться на Зрелищах. Всякий раз смывать с себя и очищаться от налипшей как грязь эмоциональной мерзости приходилось очень долго. Барабаны замолкли, а следом за ними и музыканты; несколько долгих секунд ожидания — и снова трибуны накрыло ритмичными ударами, призывающими к действу. Воины сошлись в битве, неравной и жестокой, сопровождаемой музыкой и криками толпы. Не пройдет и нескольких минут, как песок окрасится кровью, а половина гладиаторов падут на землю. То, что воин из сна — не эфемерный образ, а настоящий человек, Октавиан поймет только тогда, когда сюжет разворачивающихся внизу событий начнет подходить к концу, и с одного из гладиаторов в черных одеяниях упадет шлем. Серебро волос — удел пожилых, удел тех, кто повидал жизнь и прошел почти весь свой путь. Воины не доживали до старости, и уж тем более, не каждый старик способен был держать меч. Изредка появлялись люди с дальних земель, с волосами пшеничного цвета или даже огненноволосые, иногда — с проседью, но стариков это поле видело редко. Только вот тело воина не было телом старика. И когда Октавиан нашел образ из своего сна на арене, сразу вспомнились и шрамы на спине, и собственный же крик в ночи. Едва он подумал, что узнал его, все внимание будет приковано только к тому, что происходит внизу. Сердце сжалось в предчувствии, забилось быстрее. Если это действительно он — Октавиан знал его судьбу, знал, что он погибнет не сегодня, и потому исход боя его мало волновал: Сереброволосый в любом случае выживет. И потому взор его был совершенно спокоен и зеркально чист — на контрасте с бушующей публикой, но предельно сосредоточен. Гладиатор сумел на ходу скинуть всадника с коня и занять его место, прогарцевать в почетном круге под крики возбужденной толпы и направить коня к оставшимся гладиаторам в голубых облачениях. Когда он проезжал мимо — жрец почти успел его рассмотреть, запомнить лицо, залитое кровью. Октавиан оценивал и изучал, но вместе с этим нашлось время и для восхищения: талант, сила, движения. Воин сражался за свою жизнь и за призрачную свободу, обещанную каждому гладиатору, который завоюет любовь толпы, но тем не менее, этот танец жизни и смерти был безумно прекрасен. И в то же время ужасен. — Северин Флориан Август Октавиан, со всем уважением желаю хорошего дня, — раздался голос из-за спины, — Император призывает Вас к себе. Сегодня после полудня, — служитель короля склонился в почтении чуть поодаль. Голубые узоры на его одежде означали принадлежность дому правителя, как белые одежды и золото украшений с красными камнями — на то, что Флориан из Видящих. — Благодарю, — ответит он, едва качнув головой, но не отводя глаз от битвы, развернувшейся ниже, не увидев даже взгляда Кварты, заметившей его интерес. Октавиана же битва внизу и воин из сна сейчас привлекали более, чем император, визиты к которому были столь же традиционны, как утренние ритуалы или праздники, или восход и заход солнца. И то, почему, как и когда его собственная жизнь продолжится благодаря гладиатору, невольнику, который принадлежит или одному из аристократов, купивших его на дальних землях, или владельцу арены, или самому императору. Кому угодно из сидящих на трибунах. Как пересекутся их дороги и почему богиня обратила его взор к этому воину прежде, чем они встретятся? — Ты можешь идти. — Рад служить, — слуга, юноша не слишком моложе Флориана, не разворачиваясь, почтительно удалился спиной вперед. Первые ряды всегда занимали влиятельнейшие люди империи: ложи послушников храмов Эреи, Ниалы и Саттис находились левее ложи императора, по правую — располагался его личный совет, и далее по периметру шли ложи аристократии, поэтому жрецу открывался прекрасный обзор на всю арену. Когда в самом центре ее развернулась битва последних выживших, гул толпы все нарастал и нарастал. Их остались пятеро: трое в голубых одеяниях и двое — в черном, по сценарию обреченные на смерть. Серебряный чудом сдерживал напор двух воинов, орудуя сразу двумя мечами, а на другом конце поля шел поединок один на один. Постепенно по кругу внизу арены появились лучники, исполнители воли правителя, готовые по требованию господина повернуть исход сражения в исторически верное русло. Легко смотреть на битву, когда знаешь будущее, но трудно не сдержать улыбку, когда видишь подтверждение своих ожиданий, своего знания, дарованного богиней. Поверженные воины, те, которые изображали армию императора, больше не могли сражаться или стоять на ногах. Толпа начала скандировать: «Смерть! Смерть!», увлеченная совсем не исторической развязкой, а музыканты искусно подстраивались под неожиданный исход событий тревожными мотивами. Император медлил, решая, как поступить, и пока он думал — его сын, Тиерий, встал с места и поддержал толпу, вытянув кулак и оставляя большой палец. Октавин вскинул бровь: как же велико его желание угодить народу. — Он здесь всего месяц, а еще не проиграл ни одного боя, — шептались сверху молодые женщины, судя по одеждам и украшениям, весьма обремененные богатством. Флориан оглянулся на них и тут же утратил интерес, но слова их все еще долетали до его ушей. — Такая необычная внешность, откуда он? — Очень светлая кожа. С севера, наверное. Он… хорош! Не видела его раньше. Такой сильный! Октавиан задумается о видении десятком дней ранее. Решить, что воин из сна — этот гладиатор просто потому, что совпал цвет волос и умение держать в руках меч, было верхом самонадеянности, но внутреннее чутье редко его обманывает. — Надеюсь, он будет на Празднике Урожая, — женщина не скрывала интереса, и, впрочем, выражала всеобщую женскую позицию насчет полюбившихся народу гладиаторов. — Решила возлечь с ним? Вот его хозяин обогатится на одиноких старых девах! — вторая зашлась смехом. А воин в это время стоял посреди, и тяжело дыша, оглядывался на людей. Октавиан почти мог его рассмотреть и увидеть, насколько ему тяжело дался этот бой. Он медлил исполнять волю сына императора, смотрел на трибуны, отступая и оборачиваясь вокруг себя, а жрец — смотрел на него, испытывая странное и необъяснимое дежавю. — А сама-то, ноги расставляешь перед каждым, у кого мешок монет размером с пузо! — Ах ты! Тебя и за бесплатно-то трахнуть никто не захочет, — женщина залилась громким смехом, а другая, разъярившись от унижения, начала кричать на нее. Гладиаторы были высокооплачиваемыми любовниками, и особым, пикантным развлечением для женщин было на какой-нибудь праздник купить час-другой времени с гладиатором. Этот точно будет пользоваться спросом: больше, чем на богатство, женщины велись на силу и мускулы. Толпа закричала пуще прежнего, и гомон женщин смешался с криками людей: они все еще хотели видеть смерть. Флориан понимал, что это неизбежно, но не разделял такого дикого восторга, как окружающие его люди. Он все так же не отводил глаз от гладиатора, смотря вовсе не на него, а вглубь себя, задаваясь многими тревожащими душу вопросами и оставаясь беспристрастен внешне. Воин высоко поднял клинок и трибуны словно взорвались: столь алчно люди жаждали крови. Видеть истинное лицо толпы было омерзительно, даже более мерзко, чем те вещи, о которых говорили женщины, желавшие возлечь с рабом, опятнавшим свою жизнь грехом, за который Эрея его наградила кандалами. Все рождаются на воле, но рабами — становятся, а значит, на плечах этого человека ошибка, стоившая ему свободы. Бывало и так, что человек сначала расплачивался за ошибку, а уже потом ее совершал, но знать о хитросплетениях нитей судьбы и, главное, понимать их суть, было дано лишь жрецам. Время и события пересекаются по своим законам. Когда воин наведет клинок на проигравшего, который, надо отдать ему должное, смотрел через глаза Серебряного в глаза Саттис с непоколебимым достоинством, а толпа возликует, он резко развернется и швырнет меч на песок в сторону императора. Меч не успеет упасть на песок, как тишина обрушится на удивленные трибуны и продлится долгие несколько секунд. Лишь музыканты зависнут на тревожных нотах, подстраиваясь под смятение людей. Октавиан задержит дыхание, пораженный и удивленный смелостью и глупостью воина пойти против, а толпа, оживая, начнет аплодировать. Жрец удивленно прикроет глаза, позволяя себе усмешку. Бросить вызов законам империи таким наглым образом… Людям понравилась его выходка, он им понравился, и здесь чаша весов склоняется отнюдь не в сторону императора. Пусть настроения толпы переменчивы, но тот, кто задает им тему, кому выпадает власть влиять на людей и овладевать их сердцами, становится избранником Судьбы в глазах жрецов богини. Или как минимум, в глазах одного из них. Воин под крики толпы неторопливо уйдет с арены, а люди найдут ему имя и будут кричать под ритмы барабанов: «Се-рый, Се-рый!», а сам Октавиан решит для себя иное: «Серебряный» и резко поднимется с места, не говоря ни слова покидая ложу Провидцев.