"Кисло—Сладко"

— «Человек становится сильнее, когда у него нет другого выбора.»

      Ещё при жизни я всё гадала, какова эта смерть и что следует после неё. Теперь же я даже не знала, что было до. Если жизнь была нескончаемо длинной, невыносимо долгой и совсем короткой в своей убогости, обрывистой дорогой в неизвестность.То для смерти не было окончательной точки, так называемо конца. Даже если смерть казалась облегчением и освобождением от боли, лжи, страданий и увечий.       Там, по ту сторону, не было ничего. Лишь гнусная пустота, кромешная тьма и мрачная тишина. Там не было слышно моего крика, если я кричала, и мольбы о помощи, если я молила. Там не было видно моего укоренённого горем лица, солёных слёз, когда и если я рыдала. Там я не помнил, забывал, кто я и как туда попал. Там я не знала, да и не предполагал, что было до этого, что будет после. Там равнодушие. Там всё равно. Там лишь небытие. Там нет меня, лишь пустошь, останки осколков раненых душ… Там нет надежды. Ты ни на что не полагаешься. Нет жизни, нет начала и нет конца. И я одна. Совсем одна…       Смерть — на вкус горькая и отрезвляющая, гнетущая и славящая. Смерть — это холодный, увековечивающий закат жизни. Смерть — это боль, даже если уже не болит. Смерть — это кровь, даже если раны уже не кровоточат. Смерть — это страх, даже если уже не страшно…       Я чувствую, как кровь снова медленно наполняет мои сосуды. Она не теплая, как раньше и не такая как прежде. Холодная, странно чуждая мне. В глазах темнота, которую я не могу прогнать. Я не могу понять, что происходит, но меня пугает это ощущение — голод, который я не могу контролировать, и жажда, которой нет конца.       Резкий вдох заставляет лёгкие болезненно расправиться. Я остро ощутила яркость пробуждения, даже не распахнув глаза. Больно.Сознание задрожало, сердце заколотилось, как тогда,на смертном одре. Нервно, быстро моя рука двинулась вверх, к груди, к тому месту чуть ниже ложбинки между грудей. Ещё немного — и в кровоточащее сердце. Пальцы почувствовали что-то вязкое и грязное — кровь, но раны уже не было.       Лёгкие жгло, будто огнём. Он пробирался по венам, поражал всё моё тело. Я жадно вдохнула воздух, распахнув губы. Но казалось, что этого недостаточно. Всё тело сводило судорогой. Боль в груди всё ещё отдавалась тяжёлой пульсацией, как напоминание о том, что я… умерла.       С трудом разлепив глаза, я поморщилась от мягкого, но неприятного света, исходящего от камина. Его тусклое жёлтое сияние бросало на стены неровные тени, а их неспешные танцы вызывали странное глухое беспокойство.       Свет, кажется, обжигает меня, но на самом деле я не могу оторваться от него. Он яркий, но не тёплый. Я поглощаю его глазами, не в силах остановиться. Но тьма… Тьма пульсирует во мне и заставляет моё сердце биться всё быстрее, разрывая моё сознание, не давая мне покоя.       Внутри всё содрогнулось от неприятной дрожи. Не поворачивая головы, я медленно осмотрелась.       Комната, в которой я находилась, выглядела чужой, но странным образом знакомой. Каждой клеткой я знала это место, хотя память упрямо хранила молчание.       Моё тело лежало неподвижно на диване. На том самом вычурном диване, на котором я недавно видела Кола с книжкой в руках. Его запах — терпкий, пропитанный древесной опасностью и кисло-сладкой горечью — всё ещё витал в воздухе, вызывая мурашки.       Моё тело ощущалось иначе. Пальцы — ледяные и дрожащие. Кисти, словно чужие. Голова — тяжёлая, будто свинцовая. Но вместо усталости и боли я ощущала странное, почти пугающее совершенство. В этом новом теле не было слабости. Я шевельнула пальцами, и это движение заставило меня невольно улыбнуться.       Рана на животе… её боль исчезла. А ведь ещё недавно она разрывала меня изнутри. Сейчас я чувствовала себя здоровой. Более того — сильной. Полной сил, каких не испытывала никогда.       — Ты жива! — голос вырвал меня из хаоса мыслей.       В ушах что-то резко лопнуло, и гнетущая тишина разом обрушилась звоном. Не успела я понять, что происходит, как чьи-то сильные руки рывком подхватили меня и прижали к себе так крепко, что рёбра протестующе хрустнули.       — Я думала, что потеряла тебя… — Голос дрожал, словно от боли. Кэролайн. Я узнала её мгновенно. Её пальцы вцепились в меня так, будто она боялась, что я исчезну снова. Что больше не вернусь.       Я не смогла ответить. Слова застряли где-то глубоко в горле, там, где вместе с ними поселилось невыносимое осознание. Гложущее и безвозвратное: я умерла. Погибла. Меня больше нет. Всё из-за глупой ошибки. Обременённой случайности.       Обнимая Кэролайн, чувствуя тепло её любящих, мягких, но крепких рук, я не могла отогнать этого жуткого осознания. Оно разливалось внутри, будто тяжёлая холодная вода, заполняя каждый уголок души.       Внезапно я заметила тень. Чьё-то присутствие заставило моё тело напрячься, а пальцы непроизвольно впиться в спину сестры. Она не обратила на это внимания, слишком поглощённая облегчением, что я здесь, снова рядом.       У камина стоял Клаус. Хмурый, с тяжёлым, неприменно хищным взглядом. Его руки сжимались в кулаки, а челюсть напряжённо скрипела. Он выглядел так, будто готов был взорваться и порвать на мелкие кусочки всех находящихся в комнате.       Моё внимание перескочило на ещё одну фигуру в углу комнаты. Кол, небрежно облокотившийся плечом на косяк двери, сложил руки на груди, наблюдал за нами с кривой усмешкой на лице. Его взгляд был насмешливым, но в нём читалась тень чего-то предвкушающего, хитрого, безумного.       Наши взгляды встретились, и я хмуро поморщилась. Его улыбка стала шире, словно он знал, что это вызовет у меня ещё больше раздражение и призрение. В груди что-то вспыхнуло — ярость, ненависть, горечь.       — Агата, ты в порядке? — тихо спросила Кэролайн, отстраняясь, но оставляя руки на моих плечах, её хватка была крепкой, почти болезненной. Её голос дрожал. — Как ты себя чувствуешь?       Её взгляд остановился на моей груди. Я машинально проследила за ним. Моя ладонь инстинктивно скользнула к белой майке, пропитанной кровью, к месту, где ещё недавно в меня вонзилась стрела арбалета. Воспоминание вспыхнуло острым, режущим, как кинжал, ощущением.       — В порядке? — мой голос сорвался на хрип. — Что… что произошло? — я и так уже знала ответ, но всё равно спросила.       — Агата… — Кэролайн зажмурилась, словно сама не могла произнести это вслух. — Мне так жаль… — её голос надломился, а слёзы потекли по её лицу. — Ты начинаешь обращаться в… в вампира. — её слова были едва слышны, но они ударили по мне сильнее любого крика. — Не этого я для тебя хотела… не этого…       Я моргнула, не сразу осознав смысл её слов. Иногда сложнее всего в правде признаться именно самой себе. Даже если ты осознаёшь. Даже если понимаешь. Даже если уже смирился.       Мой разум отказывался воспринимать услышанное.       — Я… что? — мой голос пропал, а руки инстинктивно обхватили ноги. Колени прижались к груди. Моё дыхание сбилось, превратилось в лихорадочные всхлипы. В ушах гул нарастал, будто весь мир рушился. — Кол… его кровь… — слова едва сорвались с моих губ, когда мой взгляд снова метнулся к нему.       Кол ухмыльнулся и небрежно махнул мне рукой, будто в издёвку. Его равнодушие резануло сильнее, чем я могла ожидать.       — Агата… — попыталась успокоить меня Кэролайн, но её голос стал далёким, словно сквозь пелену сна.       Мои мысли смешались в хаотичный клубок из вопросов, страха и гнева. Всё это вихрем пронеслось через меня, лишая дыхания. Сердце бешено заколотилось — но уже не от боли, а от ярости. Эта внезапная обжигающая смена эмоций напугала меня так сильно, что я едва не потеряла сознание снова.       Тело начинало дрожать всё сильнее, и я больше не могла этого сдерживать. Эмоции рвались наружу, оглушая, вырываясь подобно буре.       — Нет… — я замотала головой, как будто могла стряхнуть с себя происходящее. Слёзы подступили к горлу, сдавив его, как крик. — Я не могла! Нет…нет…       Кэролайн обняла меня крепче. Её объятия были полны отчаянного желания успокоить. Но я начала вырываться, не в силах выдерживать это чуждое, холодное ощущение внутри себя. Моя душа будто рассыпалась на осколки. Сердце — холодное, мёртвое, перестало биться.       И тогда, словно нож, всё пронзило воспоминание. Джереми. Его лицо. Арбалет в его руках. Его крик, эхом разрывающий мою голову. Боль, впивающаяся в грудь. Моё падающее тело. Грохот ударов о ступени. Кровь на кончике языка. Моя кровь.       Теперь я ощущаю запах крови на расстоянии, как никогда раньше. Тонкие ароматы, которые я при жизни игнорировала, теперь терзают мои нервы, заставляя мой живот сжиматься в голоде.       Это вспыхнуло слишком резко, слишком ярко. Слишком больно.       Я резко подалась вперёд, ноги соскользнули с дивана, и я чуть не рухнула на пол. Кэролайн успела подхватить меня, удержав на месте. Её ладони плотно обхватили мои руки, сжали крепко-крепко.       Что чувствует человек, когда он умирает? Боль? Отчаянье? Желание вернуть всё обратно? Сожаление? Ненависть к тому, кто отобрал у него жизнь? Ненависть к Богу или ненависть к убийце? А может… к самому себе? Ведь иногда даже у палача есть причина на то, чтобы срубить голову невинному.       — Агата, осторожнее! Ты всё ещё слишком слаба! — в её голосе слышались паника и мольба, словно она боялась, что я сломаюсь. Но я уже.       Её слова пролетели мимо. Я захлебнулась яростью, прорывающейся через ужас.       — Где он?! — выкрикнула я, сорвавшись на вопль, который эхом разнёсся по комнате. Моё тело затрясло от ненависти. — Где Джереми? Что ты с ним сделал?! — мой взгляд метнулся к Колу. Он хмыкнул, удивлённо пожав плечами. Его усмешка стала шире, и первородный не спеша вскинул руки вверх, словно в жесте капитуляции. Кол лениво шагнул вперёд, хохотнув.       В чём разница между убийцей и палачом? Если по пословице тот, кто хочет отомстить, должен рыть две могилы, то чувствует ли что-то палач? Ничего. А если всё же ненависть? Чувство удовлетворённости от того, что покарал преступника? Сколько могил должен рыть палач? А что, если уже после казни смертник окажется невиновен?       — Расслабься, милая, — протянул он с нарочной небрежностью. С голосом, пропитанным весельем и ядом, кислый и неприятный. — Я связал и подвесил твоего маленького друга вверх ногами. Дайка подумать… — он задумчиво промычал. — Кажется, в подвале. Да, точно, именно там.       — Ты… что?! — слова вырвались из моего горла вскриком. В тот же миг перед глазами заплясали чёрные тени. Дыхание стало рваным.       Кол только посмеялся. Для него это была лишь шутка, безобидная и пустая. А я больше не могла вынести его голос, его взгляд, его. Я не могла больше терпеть. Всё внутри меня кипело — ужас, гнев, ярость.       Я помню, как зашкаливали эмоции Кэролайн, когда она только превратилась в вампира. Я же теперь ненавидела Кола Майклсона — в сотни раз сильнее.       Говорят, Бог — покарает всех. Накажет каждого: преступника, убийцу, тщеславца и гордеца, прилюбодеятеля и того, кто не может насытиться и сдержать свой голод. Покарает ли Бог меня за сомнения в нём? Если да, то почему Господь не спас своё дитя от кары, показав ему, что он на самом деле вполне реален?       Хочет ли Бог, чтобы мы верили в то, что вовсе недоказанно? В то, чего по правде может и не быть? Не будет ли это верой в заблуждение? На что тогда он дал нам разум?       Нельзя верить в то, в чём ты неуверен, иначе, согласно всем правилам здравого смысла, ты — безумец. А безумцев сторонятся. Безумцы одиноки.       — Кэр… — я повернулась к сестре, и моё лицо исказили боль и мольба. — Найди его. Пожалуйста, проверь Джереми.       Кэролайн покачала головой. Её глаза блестели от напряжения. Она не хотела меня оставлять, и её руки ещё крепче сжали мои предплечья, будто боялась, что я вот-вот и снова упаду бездыханной, как только она отойдёт меня. Её взгляд заметался из стороны в сторону, полный нерешительности.       — Нет, я не могу оставить тебя одну в таком состоянии… — прошептала она, едва глядя мне в глаза. Затем она метнулся к Клаусу, как будто она искала у него поддержку или одобрение. — Пожалуйста! — я выкрикнула, и слёзы отчаяния обожгли мне лицо. Беспомощность обрушилась на меня волной, словно я утопала в собственных эмоциях. — Если с ним что-то случится…       Кэролайн на мгновение замерла. В её глазах мелькнуло столько сомнений, что я почувствовала, как что-то во мне сжалось ещё сильнее. Её взгляд остановился на Коле — гневный, злой, но всё же сдержанный. Она не могла по-настоящему злиться на него. Ведь если бы не он, меня бы больше здесь не было. Хотя, по правде говоря, я и так уже была мертва.       Моё дыхание стало рваным. Я судорожно вздохнула и всхлипнула. И это, наконец, сломило её сопротивление.       — Хорошо. Я посмотрю, что с ним, — тихо сказала Кэр, неохотно отпуская мои руки. — Только прошу, никуда не уходи. Я скоро вернусь. — тут же выпрямившись, она мгновенно исчезла из поля моего зрения.       Как только её фигура скрылась за дверью, Клаус, который всё это время стоял неподвижно, резко сделал шаг вперёд. В его глазах вспыхнуло что-то угрожающее. Ярость начала подниматься на поверхность. Прежде чем я успела осознать, что происходит, он схватил Кола за ворот рубашки и рывком прижал к стене.       — Что. Ты. Сделал?! — зарычал он низким ледяным голосом. Его руки сжимали Кола так крепко, что вены вздулись на запястьях. — Каким образом в её организме оказалась твоя кровь?! — он говорил так, словно меня здесь не было.       Кол фыркнул, и его вечная ухмылка, наконец, исчезла. На её месте появилось раздражение.       — Расслабься, Ник, — протянул первородный с насмешкой. — Просто… маленькая случайность. — его глаза метнулись ко мне, и он быстро подмигнул. Меня передёрнуло и тут же затошнило.       — Маленькая случайность?! — взревел Клаус, и его голос эхом разнёсся по комнате. — Я поручил тебе охранять сестру Кэролайн! А ты позволил ей умереть!       — Джереми Гилберт не по моей вине стрелял в неё! — ответил Кол, с силой оттолкнув Клауса и заставив его на шаг отступить. Майклсон нахмурился. — Ты можешь винить в этом только нашу сестру! Не я заставлял Ребеку убивать двойника!       Его голос стал громче, и внезапно под его глазами появились знакомые чёрные вены. От этого зрелища у меня внутри всё сжалось.       Елена… Елена мертва?!       Клаус снова рванул к Колу, но в последний момент остановился. Их лица были так близко, что казалось, ещё чуть-чуть, и они действительно набросятся друг на друга, разнесут всё вокруг в клочья, а я… снова стану случайной жертвой их ярости. Ногти вонзились в мои ладони, и я почувствовала, как к горлу вновь подступила тошнотворное чувство бессилия.       — Тебе ничего нельзя доверить, Кол! — прошипел Клаус. Его голос звенел от сдерживаемого гнева. Он отступил, но в его глазах полыхала угроза.       Кол только ухмыльнулся, как будто слова брата его ничуть не задели.       — О, прекрати, Ник. Я сделал твоей маленькой игрушке одолжение — теперь её сестра бессмертна, как и она. Разве это так плохо? — Кол одарил его усмешкой, демонстративно потирая воротник рубашки. В моей смерти он не находил ничего ужасного.       Клаус, с рыком, резко развернулся и, не сказав больше ни слова, вышел из комнаты, следуя за Кэролайн.

«Самое страшное чудовище — это то, которое мы носим внутри.»

      Как часто я вспоминала Бога при жизни? На моей шее раньше висел крестик — маленький, миниатюрный, крошечный. К четырнадцати годам я сняла его, потому что одиночество ощущалось легче, когда Господь не смотрел на меня. Когда моих тревог и страданий никто не видел и не слышал.       Цепочка душила, врезалась горло каждый раз, когда, сворачиваясь в собственных объятьях, единственное, что я знала — это слёзы. А затем я встретила горькую правду, демоны — вполне реальны. И смерть существует даже для невиновных, добрых и верящих в Бога людей.       Даже если ты соблюдаешь все правила, все законы, даже если ты угоден Богу, это ничего не значит. В любой момент в твою шею может впиться — дьявол, разорвать твою плоть и убить тебя. Внушить, управлять тобой, царствовать над твоим телом словно сам Господь.       Так может, Богу и вправду всё равно на нас?       Тишина накрыла меня. Только тяжёлое дыхание выдавало моё сознание. Я сидела, не в силах пошевелиться, чувствуя, как каждое прозвучавшее слово, каждый взгляд раздирают меня на части.       Собственное тело не согревает меня, а холод растекается по венам. Я не могу избавиться от этого холода — и, возможно, я не хочу.       — Ты… — мой голос дрожал, но я быстро взяла себя в руки, чтобы слова звучали твёрдо, уверено. Чтобы больше не умолкнуть. — Ты превратил меня в монстра!       Кол вздрогнул, словно его задело то, что я решилась заговорить с ним. Он протяжно вздохнул, будто ему всё это наскучило, и лениво повернулся ко мне. На его губах вновь появилась эта насмешливая, раздражающая улыбка. Едкая и уже надоевшая.       — Монстра? — протянул он, качая головой. — Думаешь, ты стала монстром из-за меня? Ох, милая, напомнить тебе, как твой дружок проткнул твою грудь стрелой? Или это уже не имеет значения? — он раздражённо цокнул языком. — Это ты напоил меня своей кровью! — выкрикнула я, ощущая, как ярость пульсирует в висках, как огонь, что сжигает меня изнутри. — Смерть была бы лучшим исходом! А теперь… — мой голос сорвался, оставив лишь шёпот боли. В груди что-то болезненно сжалось, как пустота, холод, который пронизывал меня насквозь. Это было не я. Это было что-то чуждое.       Я сделала шаг к Колу, но он даже не пошевелился. Его лицо было мрачным, но в глазах оставалось только равнодушие — безжалостное, будто я была лишь досадной помехой, не более.       — Ну, допустим, мне жаль, — бросил он, скривив губы. — И что это меняет? А? — он чуть наклонил голову, пристально глядя на меня. — Кто ж знал, что ты такая хрупкая?       Эти слова стали последней каплей. Не раздумывая, я замахнулась и ударила его по лицу. Звук пощёчины, как резкий удар, отозвался эхом, а моя ладонь обожгла, как пламя. Голова Кола резко дёрнулась в сторону. Его улыбка исчезла, уступив место ярости. Майклсон шагнул ко мне, его движение было резким и угрожающим. Гнев, почти осязаемый, окружил его. Его глаза потемнели, вены вздулись под кожей, а клыки удлинились.       — Никогда больше не смей этого делать, — прорычал он мне в лицо. Его голос был низким, пробирающим до костей. Я отшатнулась, словно только пришла в себя. — Иначе я убью тебя. Во второй раз. Поняла?!       Я испуганно попятилась. Тело вновь отдалось агонией. Подступило ощущение, похожее на крик, который я не могу выпустить наружу. Я так долго молчала…       Тишина вдруг обострилась, словно весь мир застыл в ожидании. Воздух в комнате стал вязким, как будто даже дыхание замедлилось. Всё вокруг утратило чёткость: свет камина стал размытым, лицо Кола — словно тени на полотне икон.       Я почувствовала, как внутри меня что-то треснуло. Как будто хрупкий кусок льда разбился от одного неосторожного прикосновения. Боль. Она была другой — не физической, а куда более глубокой, почти невыносимой.       Я медленно выдохнула, не замечая, как ледяные пальцы сжимаются в кулаки. Тело казалось чуждым, но в то же время — пугающе сильным.       Мои глаза встретились с глазами Кола. Тёмными, бездомными, словно мрачные углы в кабинке для исповедей, хранящих сотни, тысячи людских секретов и грехов. Чувств, от которых в груди разливался огонь.       Неужели всё так просто? Время. Жизнь. Смерть. Перерождение. Кто я теперь? Существо, которое когда-то называло себя человеком или лишь тень того, что осталось?       Он не понимал. Он не знал, почему я ненавижу вампиров, почему призираю всё, что они собой представляют. Для него это просто страх или предвзятость. Но для меня это было гораздо глубже, сокровеннее, гнуснее. Для меня они не просто существа — они воплощение всего того, что я не принимаю, не хочу принимать. Безжалостные, холодные, живущие за счёт других, не знающие боли, не понимающие того, что значит быть живым.       Бессмертие — это не дар. Это проклятие. Мы рождаемся, чтобы умереть. А не жить вечно. Это не по законам божьим, не по библии, не по религии и не по законам природы. Вампиры — это ошибка, существующая слишком долго. А если Господь это позволяет, то в его ли они власти вовсе? Сомнения вызывают ревностные отрицания. А отрицание всевышнего — не есть угодны Богу.       — Ты хотел этого, правда? — мой голос был тихим, почти шёпотом, но в этой тишине он прозвучал как удар церковного колокола.       Кол чуть прищурился. Его взгляд стал озадаченным.       — Хотел чего? — хмуро молвил. Его терпение быстро заканчивалось. Он явно устал от собственных игр.       Теперь я была иной. Новой и всё равно сломанной, искалеченной. Больше, чем прежде. Сильнее, чем раньше.       — Чтобы я стала… одной из вас, — прошептала я, и слова обожгли меня сильнее, чем пламя. — Когда ты заставлял меня пить твою кровь, в тайне ты надеялся, что я вскоре умру и стану вампиром? Стану тем, кого так яросто ненавижу и презираю, да?       Он морщится, как будто мои слова не доходят до него, как будто они не касаются его. Его глаза остаются холодными, безжалостными. Он не видел. Он не ощущал. Он не понимал меня.       — Вы живёте, не ощущая тяжести каждого вдоха, каждой слезы, каждого разочарования. Вы — НЕ ЛЮДИ! И поэтому вас не должно существовать. — прошипела я, ощутив, как чаша внутри меня переполнилась. Алая жидкость, заполнившая золотые края, пролилась наружу и потекла кровавыми струйками вниз.       Что может быть хуже, чем жить вечно? Не иметь конца — значит потерять смысл в самом существовании. Я не могу поверить в то, что Кол находят радость в этом проклятии. Быть вечным — значит не чувствовать того, что делает жизнь значимой: её краткость, её боли и её переживания.       — Так вот оно что, — прошептал Кол. Его губы растянулись в тонкую горькую усмешку. — Ты ненавидишь нас не за то, что мы вампиры. Ты ненавидела нас, потому что мы вечны. И ты не можешь вынести этой горькой правды.       Он шагнул ближе. Так близко, что я почувствовала его дыхание на своём лице.       — Это слишком убого даже для тебя, милая. Ты призираешь меня, мою семью, других, таких, как мы. Но ты не призираешь свою сестру, братьев Сальваторе, своих друзей и близких. Ты делишь мир на чёрное и белое, не замечая той золотой середины, в которую не можешь вписаться.       В его словах была доля правды. Правды, которую я боялась признать и продолжу отрицать. Важно лишь то, что вампиры — это зло.       — Признайся, — он сузил глаза, и они блеснули, как сталь. Первородный склонился ко мне. Его лицо оказалось совсем рядом. Он тихо прошептал с хриплым, едва уловимым восхищением в голосе: — В тайне ты всегда жаждала быть такой, как мы.       Я стояла, сдавленная его словами, ощущая, как земля под ногтями уходит, как весь мир вращается и всё размазывается, словно я вдруг оказалась в центре урагана, что грезил разорвать меня и унять. Мои чувства были как натянутые струны, готовые сорваться в любой момент. Я не могла понять, почему не могу просто уйти, почему не могу просто оставить его здесь и больше никогда не смотреть ему в глаза.       — Быстрой. — дыхание Кола коснулось моей кожи.       Он сдвинулся с невероятной скоростью и оказался за моей спиной. Его тело стало вплотную к моему.       — Сильной. — его руки крепко сжали мои кисти и подняли их.       Он прижался ближе.       — Обладать лучшим слухом. Лучшим обаянием… — его голос стал ниже, игривее.       Он чувствовал моё сопротивление и с наслаждением улавливал новую эмоцию на моём лице.       — С неограниченной регенерацией и жизнью. — кончики его клыков едва поцарапали моё плечо, и я инстинктивно выгнулась в пояснице, но он с лёгкостью удержал меня, дёрнув обратно к себе. — Уметь управлять другими, приказывать им, повелевать ими… — Кол стал более жадным и диким.       Он двигался более нескладно, более произвольно. Так что вызывал тревогу в ожидании его порыва, его следующего шага.       А я стояла в его объятиях, словно пленница, лишённая сил, но в то же время яро ощущающая, что в любой момент могу сказать — стоп. Что он совсем не держит меня. Мой разум кричал, что мне нужно вырваться, что я не должна позволять этому происходить, но тело словно поддавалось его натиску. И от этого у меня дрожали колени.       — Ты не понимаешь, — я сцепила раздражённо зубы. Ему я желала лишь самой жестокой смерти. Желала мести за то, что он сделал меня такой. Мои ногти впились яркими полумесяцами в ладони, пока в груди теплилась ненависть. — Я не хочу быть как они. Я не могу быть такой, как ты.       Его лицо было совсем рядом. Тёмные, чёрные глаза изучали каждую мою реакцию. Он знал, что я боюсь, знал, что я теряюсь в этом столкновении, в этом внутреннем противоречии. Он смеялся в ответ. Тихо и зловеще, понимающе.       — Ты не можешь убежать от этого, — прошептал Кол предсказуемо. — Ты уже не та, что была раньше, милая. Твои страхи — это то, что тебя держит в ненависти, но это не спасение. Страх делает нас уязвимыми.       Я почувствовала, как его руки обвили мою талию. Его сила, его безжалостная уверенность казалась абсолютно невыносимой. Я пыталась сопротивляться, но каждый его жест был уверен и властен.       Чего я добивалась, сторонясь существа, прожившего более тысячи лет? Он всё так же был сильнее, быстрее. И теперь, когда я снова смотрела в его глаза, мне было ясно, что это не просто игра. Он изучает меня. Его разум как сеть, а я — как неразумный светлячок, который запутался в её узорах.       Вжавшись губами к моему уху, Кол Майклсон быстро тот час грубо и почти зло прошипел:       — Милая, теперь тебе от этого не избавится. Мы разные… — первородный быстро, не медля, развернул меня к себе и, заглянув глаза, вполне серьёзно, но с ухмылкой добавил: — Но мы — связаны.

«Вечность — это бремя, от которого невозможно укрыться. А боль — это напоминание о том, что мы ещё живы.»