Өргөст сэтгэл

      Первым делом в амбулатории разобрались с газовым котлом, чтобы во время отдыха от интенсивной уборки они не околели. Погода стремительно начинает холодать и холодать, предвещая скорое и неизбежное наступление зимы. До этого времени хотелось бы разобраться хотя бы с одной комнатой и коридором, чтобы начать приём всех желающих и назначать лечения. Пока приёмы происходят то у дома у Артемия с вертящимся вокруг Спичкой и вопрошающей Мишкой, то уже по домам жителей, как и бывало до этого.       По заверениям Данковского, занимающегося организационными моментами, со следующим поездом им привезут не только лекарства для их больницы, но и некоторой мебели, которую только удастся найти для обстановки. Что не получится, то будут уже пытаться сколотить из досок сами на крайний случай, если не найдут в городе толкового плотника или желающих поделиться мебелью. Новость приятно грела душу и воодушевляла продолжать работу по расчистке усерднее.       На сегодня у них назначен отдых. Можно не заниматься однообразной и многочасовой уборкой не только всякой пыли, но и скопившегося за более года мусора. И не занятый никакими заботами выходной начинался чувствоваться странно. Инородно. Невольно хотелось вернуться в район Сердечника, продолжить в одиночестве стирать пыль и собирать на метлу паутину. Только обещание рыжего друга прийти в гости вечером держит его на месте. Будет очень некрасиво, если он придёт и не застанет хозяина дома, тем более при стремительно портящейся погоде за окном.       Гриша зашёл вместе с дождём на улице, который явно не собирался униматься в ближайшие часы. Пришлось срочно стянуть с него безразмерную куртку и кинуть её сушиться ближе к батарее. Туда же отправляются ботинки и носки, ведь с них можно было выжать воды и вызвать ещё один дождь. В качестве альтернативы выдаёт ему кофту на плечи и тапочки, большие, что приходится стараться удержать их на ноге при ходьбе. Станислав ведёт его в кухню, где сидеть ему нравится куда больше, чем в зале или спальне. Не успел толком обжиться в квартире, где не бывал годами, где ничего не греет сердце и не держит его. Сразу ставит чайник на двоих, ищет чем перекусить, пока не останавливается возле окна. На улице самое начало ливня, что своими бесчисленными каплями барабанит по стеклу и карнизу, заливая собой дороги и пробегающих под ними людей в свете фонаря.       — Дождь ещё этот проклятый, кончится он когда-нибудь или нет! И льёт и льёт, и льёт и льёт...       — Где гроза, там и вёдро. Успокойся, скоро оно кончится и будет снова тебе чистое небо. Садись, в картишки перекинемся, отдохнём за беседой.       Рыжий шоркающе подходит сзади, тут же похлопывает его по спине, отвлекает его от вида за окном. Патанатом смотрит ещё недолго за стекло и всё же обращает внимание на друга. Улыбчивый и домашний, на вид словно взошедшее утреннее солнце, от чего успокаивается быстро, переставая сердиться на непогоду. Соглашается отойти в сторону к столешнице, вместе разлить кипяток по кружкам и сесть за стол.       Свет отключился, что было не такой уж и сильной неожиданностью при таком ливне. Станислав только стал понемногу выигрывать партию в карты, от чего вздыхает раздосадовано. Мало того, что победить не получится сейчас, так и надо встать из-за стола и начать искать источник освещения.       — Посиди здесь, принесу чем подсветить. И не трогай карты, понял?       — Тут глаз выколи и ни черта видно не будет, но понял, понял, не буду.       Смотрит на его едва видимый силуэт, как он поднимает руки, словно даётся и хихикает в темноте. Этого достаточно, чтобы патанатом ему поверил и ушёл в свою комнату. Хорошо, что основную часть вещей он раскладывал не так давно и найти свечи в тумбочке, спички и лампу не составило особо труда. Керосиновая лампа начала мерно заполнять светом комнату, освещая путь обратно.       Жалко было отпускать в такую погоду Филина обратно на склады, в железные стены без утеплителя, с продувающими листами и ужасной сыростью внутри. Да и вряд ли бы пустил. Ему достаточно легко встать в дверном проёме и раскинуть конечности, готовым чуть что поймать мужчину и не пустить наружу. Но всё можно решить мирным разговором, не затевать конфликта между ними больше.       — Гриш, — зовёт его сразу, как только ставит лампу на стол и усаживается за него обратно.       — Чегось?       — Оставайся. Даже если дойдёшь до склада, то там, знаешь... Холодно, дует, простынешь ещё, а потом тебя придётся лечить.       — Ты беспокоишься обо мне? — даже в полутьме видно его очень довольное выражение лица, чтобы виднелись острые резцы клыков. Но в улыбке этой нет чего-то хищного, чтобы всегда бывает при нём.       — Да.       — Тогда остаюсь. Авось разволнуешься, сам прибежишь ко мне и заболеешь. Будем вместе сопливить и слушать наставления от змия нашего столичного, аль сам великий Менху отчитает нас.       Постель в квартире была всего лишь одна, а спать кому-то из них на полу со сквозняком и вовсе дурная идея. Пришлось приставлять к краю кровати табуретки и стулья по всей длине, чтобы хоть как-то увеличить пространство. Накидать кофт и пледа, чтобы было мягко и удобно провести всего одну ночь. Конечно, спать на стороне стульев будет сам, это не настолько неудобно, как было ночевать на кушетке в прозекторской, так что потерпеть сможет. Хозяин не особо снимает вещи перед сном, как и его гость, всего лишь пару кофт и штаны, прежде чем залезет под одеяло. Ложится рядом, стараясь устроиться удобнее.       Но сколько бы он не лежал с закрытыми глазами, то сон к нему так и не пришёл. Он смотрит в спящее лицо напротив. Как же непривычно видеть его без улыбки, без хитрости в них. Словно спокойствие ему не к идёт. Совсем. Медовые ресницы едва дрожат, но так красиво выделяются даже в полутьме. Патантом приподнимается на постели, чтобы рассмотрет ещё лучше. Гриша далеко не юный складской мальчишка, а уже взрослый мужчина со своими мечтами и желаниями.       А видит ли он будущее рядом со Стахом?       Стряхивает головой и старается отвлечься в бесчисленных веснушках, чтобы не думать о грустном. И сам не знает откуда к Грифу идёт это влечение и желание быть рядом. Почему хочется больше его внимания, прикосновений и любви. Приподнятый на локте, он всё смотрит в лицо и мечтает о том, что мог бы сделать. Как проводит кончиком носа по переносице, поднимается до брови и ведёт дальше к виску, ушной раковине. Как прижимается к нему и чувствует невероятную любовь в ответ во взгляде...       Но ничего этого не было и не будет. Рубин делает усилие и встаёт с кровати так тихо, как может. Он влюбился, но приходится сжать зубы и загасить это желание внутри себя. Забирает лампу с тумбы и уходит прочь босиком по холодному полу, чтобы отвлечь себя от нежно спящего.       В ванной он даёт себе волю. Среди пальцев зажата старая добрая бритва, лезвие которой спокойно рассекает верхние слои кожи на левом бедре. Станислав безмолвно плачет от обжигающей боли и своих чувств, стекаемых на пол вместе с каплями крови. Не будь в гостя, то не стеснялся бы стенать и плакать в голос, как обыкновенно и случается в одиночестве. Рубин ненавидит себя, до отчаяния ненавидит свою нерешительность, молчание и отстранённость. И как могла бы измениться жизнь, стоило тогда давно поддержать его, придумать что-то, чтобы друг не стал воровать с вагонов, не превращать способ выживания в стиль жизни. Хотя бы дать намёк на свои чувства понимающему Григорию, когда они поцеловались тайком в пустующем домике. Не смог, смолчал, отвернулся и довёл всё до такого состояния, когда приходится давить пальцами на свежие раны и насильно вызывать в голове множество болезненных сигналов. Чтобы напомнить себе, какое же он жалкое и слабое ничтожество. Станислав боится лезвия в руках, боится, что стоит хоть на долю секунды потерять над собой контроль, то зарежет себя. Страх заставил перестать и вовсе брить свою голову. Всё кажется, что последнее, что увидит в своей жизни в отражении зеркала, как рука резко дёргается от виска в них к горлу и...       Нет.       Нет.       Нет.       Он так не поступит, не оставит друзей, постарается перетерпеть это страшные мысли, что поселились к нему уже совсем давно. Перетерпит как сможет, может и скажет врачам, чтобы выслушали, выписали чего-нибудь для душевного спокойствия. Если Петра удалось привести в чувство и не давать ему срываться в новые запои, то и для Рубина два светлых ума что-то придумают. Мужчина вздыхает резко, убирая бритву в раковину, а после, чуть выше со шкафчика, достаёт медицинского спирта и бинтов. Шипит сквозь зажатые зубы, обрабатывая свежие порезы, стягивая их бинтами. Смывает и вытирает каждое пятнышко, что может рассмотреть от слабого свечения лампы.       Возвращается в постель, осторожно забираясь под тёплое одеяло и поворачиваясь на другой бок. Даже если случайно разбудит, то Гриша увидит затылок со спиной, не более. Не увидит заплаканные глаза, сожаление в них от несказанных слов. И тут же Рубин чувствует небольшое шевеление позади себя, от чего старается дышать медленнее, успокоиться уже до конца, постараться всё же уснуть. Рука друга касается сначала позвонков, переползает выше и всё же укладывается на бок, обнимает.       — Засыпай скорее... — бормочет рыжий, прижимаясь к нему.       — Хорошо...