Down to The Zaun.

      Какое-то время они идут в тишине: Виктор, постукивая костылем, уверенно петляет тесными извилистыми улочками, уводя их все дальше от знакомых Джейсу мест; наконец они останавливаются около грязно-желтого узкого здания, слепо щерящегося пустыми окнами на мостовую.       Джейс, мягко говоря, не впечатлен.       Он озирается: этот квартал гораздо более тихий, бедный и потрепанный, чем центральные улицы. Разбитая мостовая заканчивается тупиком, дома не выглядят жилыми, единственное подобие витрины в переулке покрыто сеткой трещин, — не выдержав, Джейс спрашивает:       — А мы здесь, собственно, для чего?       Виктор, все это время сосредоточенно что-то обдумывающий — Джейс знает это хмурое, неприветливое выражение лица как свои пять пальцев, — бросает на него прохладный взгляд.       А, перемирие закончено. Ясно.       — Здесь есть спуск, — отстраненно отвечает заунит, — для своих. О котором, к слову, не стоит трындеть на каждом углу, — и он выразительно вскидывает бровь.       Джейс оскорбленно морщит нос; ворчит, скрещивая руки на груди:       — Да небось каждая местная собака о нем знает, — на что Виктор вдруг кивает:       — Местная — да. А вот пилти и миротворцам здесь делать нечего, — и он решительно шагает к зданию. Джейс вдруг замечает, что его движения стали бодрее, четче и энергичнее, а взгляд — острее; подавив вспышку любопытства, он нагоняет напарника около кованой решетки, вмонтированной в стену дома.       — «Пилти»? — Джейс не может удержаться от шпильки. — Не припомню, чтоб ты звал кого-то так там. Дома, я имею в виду, — он чуть помолчал. — Наверху.       Провокация, к слову, бездарная, но Виктор, сосредоточенно ощупывающий чугунные завитки решетки, лишь повел плечом:       — Это потому, что я не ищу неприятностей, — пробормотал он себе под нос, — я и так выскочка, сунувшийся в чужое гнездо. Но для здешних вы всегда были пилти, — он, наконец, потянул за какой-то крючок, и решетка со стоном уползла в сторону, — или пошами, если тебе угодно.       Джейсу вот вообще не нравится это «вы». Какие, к чертовой матери, «вы»?       Крошечная кабинка подъемника воняет дряхлостью, плесенью и мочой; вместо светильника к потолку подвешена банка с желто-зеленой люминесцентной дрянью. Джейс кривится от одной мысли, что его светлый пиджак — упаси Жанна — может коснуться изгвазданных маслом, краской и какими-то жирными потеками стен; он недовольно произносит:       — Точно сюда? Она не выглядит… э, надежной, — но Виктор упрямо дергает головой:       — Не ной, она еще сто лет прослужит, — и вдруг он прикусывает губу и как-то настороженно бросает: — Однако, это твой последний шанс остаться наверху. Если, конечно, хочешь.       И поднимает лицо.       Джейс давно замечает за Виктором странность: тот не любит смотреть людям в глаза. Обычно он фокусируется чуть выше переносицы собеседника или над его правой бровью, а при любой удобной возможности старается развернуться боком, — однако сейчас, чуть прищурившись, он бесстрашно заглядывает Джейсу в душу, словно пытается прочесть его до самого дна; Джейс, открывший было рот, запинается.       Глаза у Виктора золотистые, как у дворового кота, с мелкими янтарно-ртутными вкраплениями и чуть вытянутым кристалликом зрачка, — и живет в его умном, ясном, пристальном взгляде что-то… нечеловеческое. Таинственное. Завораживающее.       Джейс вдруг думает, что в роду у заунита наверняка мелькали вастайи, — и это, вообще-то, многое бы объясняло. Надо будет как-нибудь спросить.       Виктор продолжает на него пялиться, с каждой секундой все плотнее поджимая сухие губы, и Талис неожиданно понимает: Виктор ждет, что Джейс уйдет. Глупо посмеется, неловко почешет затылок и уйдет, как уходил бессчетное множество раз — из лаборатории, с совместных ужинов, с лекций и совещаний, с планерок, с ночных брейнштормов — откуда угодно.       Как ушел — сбежал — в прошлую пятницу.       Сердце неприятно кольнуло.       — Я… — он прокашливается, — я с тобой. Хватит, — он сам не замечает, как хмурится, — во мне сомневаться.       «Вот оно», — думает Джейс, когда зрачок Виктора чуть заметно сужается. — «Поймал».       Сомневается. Виктор в нем, в Джейсе Талисе, сомневается.       Потому-то и злится. И огрызается. И отмалчивается. Раньше он, подозрительный и осторожный заунит, стопроцентно доверял только двум вещам — своим гениальным мозгам и Джейсу, мать его, Талису.       Черт.       Виктор не сомневался в самом начале, когда помогал незаконно проникнуть в лабораторию декана Академии; не сомневался, когда Джейс предложил откровенно бредовую и фантастичную идею хекс-врат; не сомневался, когда Талис из года в год пылко обещал Совету обеспечить Пилтоверу благополучие, достаток и процветание за счет их мозгов, упрямства и изобретательности; а теперь, мать твою, сомневался.       Комок в груди приобретает киноварный оттенок.       Виктор несколько раз моргает и чуть заметно расслабляется; он делает шаг назад, быстро облизывает нижнюю губу и говорит:       — Что ж, решение было за тобой, — и пытается втиснуться в кабинку, но Джейс, все еще ошарашенный собственным откровением, хватает его за плечо:       — Погоди, — Джейс шумно выдыхает, — стой.       И, что самое страшное, обо всем этом Виктор молчал. Опять.       И Кейт, к слову, тоже.       Почему все ближайшее окружение Джейса вдруг резко разучилось разговаривать?       Виктор раздраженно дернул уголком рта, стряхивая его руку.       — Да ради всего святого, — проворчал он, — что на этот раз?!       Джейс поджал губы.       — Виктор, — произнес он быстрее, чем успел подумать, — я не изменился.       Виктор одарил его пристальным, оценивающим взглядом — в частности, его щегольскую стрижку, приталенный пиджак и начищенные до скрипа сапоги; у Джейса пекло заднюю часть шеи, когда он громко, решительно произнес:        — Мы все еще друзья. Коллеги. Партнеры. — Он сглотнул. — Ты все еще один из самых важных людей в моей жизни. Я налажал, да, но я пытаюсь, — он сжал кулаки, — все исправить и вернуть, как было. Но тебе будто бы… ну, неприятно? Или это не так?       Виктор едва заметно поморщился, когда Джейс, со всей его бравадой и пылкостью, слишком широко всплеснул руками; прохладно, не скрывая акцента, он буркнул:       — Я не знаю, — и отвел взгляд. — Не могу вспомнить, всегда ли ты меня так сильно раздражал.       Джейс задохнулся от возмущения:       — Ох, просто блеск! Хотя, знаешь, ладно, — он постарался звучать разумно, — ладно, раздражайся дальше, если тебе станет легче, я не против. Но давай, пожалуйста, вслух, окей? Чтобы я хотя бы слышал, где опять, мать его, напортачил.       Виктор вдруг звучно, издевательски фыркнул:       — Да как будто после этого многое поменяется, — он зло мотнул головой, — ты ведь все равно все сделаешь по-своему, советник Талис.       У Джейса дернулось веко.       — Наверное, потому, — сквозь зубы заметил он, — что обычно я в твои планы не особо-то посвящен, Вик. Сложно, представляешь ли, не делать «по-своему», когда не знаешь, — он шумно выдохнул, — как будет «по-твоему».       Виктор оскорбленно — и чуть пристыженно — поджал губы.       — Можно попробовать использовать мозги, — пробормотал он, буравя взглядом булыжники мостовой, — или наконец-то выучить смысл слова «отвали», например.       Джейс сардонически хохотнул, откинув голову:       — А еще можно играть в молчанку или под шумок смыться в Нижний Город, — он деловито кивнул, — потому что сейчас самое время искать приключения на свой зад, согласен. Господи, какая мелочь: всего-то взломали охраняемую лабораторию, спиздили разрушительный источник энергии и порешили попутно шесть человек, — почему бы, в самом деле, не навестить родню, м?       Виктор взбешенно выдохнул; прикрыл глаза, сжимая переносицу:       — Это первое, что пришло мне в голову, — он сморщил лоб, — что я должен был сказать?       — Правду, Вик, — в сердцах выпалил Джейс, — и не миротворцу, а мне. Еще там, у Подъемника. А еще, — он не может остановиться, потому что в груди что-то тянет и искрится, — ты с самого начала мог рассказать мне о–       Глаза партнера угрожающе темнеют, и Джейс понимает — перебор.       — Не смей, — Талиса бросает в дрожь от тона Виктора. Он послушно затыкается. — Ты ничего, блять, не знаешь, Джейс Талис. Ничего.       Заунит резко разворачивается и неуклюже заходит в подъемник; Джейс, утопая в злом отчаянии, шипит:       — Так расскажи!.. — но Виктор его игнорирует, с видимым усилием — напряженные плечи, ссутуленная спина, подрагивающие пальцы, — пытаясь захлопнуть решетку.       Еще мгновение Джейс размышляет — гадкая мысль развернуться и уйти, раз ему не рады, противно грызет извилины, — но потом он ловко протискивается в узкий проем и решительно замирает напротив Виктора; тот, одарив его уничтожающим взглядом, издевательски фыркает и кривит губы, мол, вы посмотрите, кто здесь.       Но Джейс тоже упрямый баран; и они оба это знают.       Их противостояние длится не дольше минуты: после Виктор, обреченно пробормотав себе что-то под нос, буквально сдувается, устало прикрывая глаза и позволяя Джейсу закрыть решетку. В кабинку им пришлось в прямом смысле втискиваться: они встали друг к другу вплотную, так, что волосы Виктора щекотали его подбородок, а его костыль болезненно упирался в ребра Талиса. Он так и не понял, как Виктор запустил механизм, но подъемник вдруг застонал, заскрипел и опасно дернулся — Джейс напугано выдохнул, — а потом с грохотом пополз вниз, почти мгновенно утонув во мраке — банка с кислотной дрянью была просто отвратным светильником.       Что ж, они все же спускались. И все еще не перегрызли друг другу глотки, — а это определенно был прогресс.       Только не совсем в ту сторону, куда хотелось бы.       Вскоре Джейс остыл, а после вновь ощутил колючую печаль — не любил он ссорится. Ни с кем. А с Виктором — особенно.       Некоторое время они молчали; горячее дыхание Виктора щекотало кожу в районе ключиц даже сквозь ткань рубашки. Вообще-то разница в росте была у них небольшая, но субтильный и тонкокостный Виктор с каждым годом сутулился все сильнее, из-за чего Джейс на его фоне казался совсем акселератом; ведомый какой-то неподвластной осмыслению потребностью коснуться, он положил ладонь на спину Виктора и пробормотал:       — Выпрямись.       Тот мгновенно окаменел, даже дышать, кажется, перестал. Джейс вымученно закатил глаза и с силой провел ладонью вдоль позвоночника партнера, зацепившись пальцами за край корсета:       — Тише, — он очертил кончиком ногтя выпирающий болт, — здесь все свои.       Виктор недовольно шикнул, но дергаться не стал; потом — чуть хрипловато — произнес:       — Ты опять, — он облизнул губу, — поступаешь так, как тебе хочется. Я не давал разрешения меня… лапать.       Джейс усмехнулся уголком рта.       — Это называется инициатива, — сказал он, — и я не «лапаю», я тебя успокаиваю. Мирюсь, если угодно.       — Ты нарушаешь мои границы.       — Я шесть лет нарушал твои границы, — возразил Джейс, — почему тебя стало беспокоить это только сейчас?       Виктор промолчал, и Джейс обреченно вздохнул, готовясь вновь оказаться в немилости, однако вдруг услышал тихое:       — Ну, ты теперь знаешь. Обо мне. Мало ли, что могло поменяться.       А. И точно.       Джейс сглотнул, сосредоточенно обдумывая слова партнера; пальцы его продолжали очерчивать грани искусственного позвонка. Потом, прикусив изнутри щеку, он медленно кивнул:       — Поменялось многое, ты прав, — заунит горько усмехнулся куда-то ему в плечо, — и я все еще… растерян. Но ты, — улыбка, — ты все еще Виктор. И мне этого достаточно.       Внизу заворочались, зашебуршались, а потом как-то страдальчески простонали:       — Вот почему, ради Жанны, ты говоришь такие вещи так… буднично?!       Джейс растерянно заморгал.       — А что я такого сказал? — но ответа получить не успел: кабинка вдруг судорожно дернулась и провалилась вниз — у Джейса перехватило дыхание и сжало желудок — на добрых полметра. И еще раз. И еще.       Потом она застыла. Виктор выдал многозначительное «опа».       — Твою мать, — прорычал Джейс, силясь развернуться и унять заходящееся сердце; потолочная банка с силой ударила его по виску. — Где тут аварийный выход?!       — Ну, полагаю, на чертежах он был, — откликнулся Виктор, в противовес Джейсу замерший истуканом, — а вот до реализации вряд ли дошло.       Подъемник застонал и мелко затрясся; Джейс, предвидя перспективу совсем бесславной гибели, вцепился в кованную решетку и с силой ее дернул, не до конца сообразив, что собирается сделать, но та вдруг поддалась и отъехала на пару десятков сантиметров вбок. Кабинка начала опасно крениться, и Джейс, взвыв, потянул решетку еще раз, попутно высматривая хоть какую-то ровную поверхность; к счастью, примерно в этом месте начинался относительно пологий склон, падать до которого было не так далеко.       А дальше происходит хаос: Виктор, надсадно крякнув, вдруг путается в ногах и костыле и наваливается на Джейса всем телом; потолочная банка срывается, становится совсем темно, а по затылку Талиса течет что-то липкое и масляное; Джейс совершает еще один могучий рывок, выдирая решетку почти с мясом, бесцеремонно подхватывает Виктора — тот вцепляется в свой костыль, как муравьишка в соломинку, — и прыгает, отчаянно надеясь, что сломает ноги себе, а не напарнику.       Приземление жесткое: колени взрываются болью, его заваливает на бок и он катится по грязи еще несколько метров, всеми силами пытаясь обернуться живым щитом вокруг партнера и уберечь его от удара; позади слышится скрежет и грохот — с трудом подняв идущую кругом голову, Джейс видит, что из подъемника валит густой дым, и он рывками уезжает по рельсу все ниже: видимо, не выдержал сам механизм.       Джейс со стоном вытирает глину с лица: еще нет даже полудня, а он уже ненавидит этот день.       Рядом неловко возится Виктор; Джейс спрашивает:       — Ты как? — и заметно успокаивается, когда слышит ошарашенное:       — Живой, — правда, подниматься Виктор не спешит, удобно растянувшись на груди Талиса: его мелко потряхивает.       Они где-то в ущелье, и узкая полоска неба страшно высоко над головой; Джейсу вдруг становится смешно:       — Сто лет, говоришь, прослужит, — он устало прыскает, — хреновый из тебя пророк, однако. Но согласен: на мучное все же стоит налегать поменьше.       Виктор угрюмо сопит, завозившись, а потом бормочет себе под нос:       — Черт. Наверное, правда перевес: он же выдерживал раньше, я помню, — он задумчиво мычит, — хотя, больше года прошло…       Потом он, спохватившись, резко садится, и Джейс буквально воочию наблюдает, как кровь отливает от головы партнера: Виктор бледнеет, хватает ртом воздух и чуть покачивается, пытаясь сфокусировать мутный взгляд перед собой.       — Вик? — встревоженно вскидывается Джейс. — Ты как?       Тот кривится, небрежено от него отмахиваясь:       — Нормально. Голова закружилась, — он подтягивает колени к себе и медленно, тяжело поднимается на ноги; втыкает костыль в грязь, буквально повиснув на нем, — нам нужно двигаться дальше.       Джейс стонет, неохотно отрываясь от земли; осматривает себя со всех сторон, ощупывает затылок, тянет носом и воет:       — Гадство, я весь в каком-то дерьме! — Он стягивает пиджак и обнаруживает, что тот безвозвратно испорчен желтой дрянью из банки и глиной. — Фу, еще и воняет!       Виктора его страдания, напротив, забавляют: он прячет слабую улыбку, но глаза его озорно сверкают:       — Всяко лучше той вонючки, что ты на себя обычно льешь, — замечает он, и Джейс вскидывается как в пятую точку ужаленный:       — Мой парфюм стоит 15 золотых за флакон, имей совесть!       Виктор притворно-сокрушенно качает головой:       — Вот они, проблемы белых людей, — он делает шаг и вдруг меняется в лице: его будто прошибает током. Пошатнувшись и со свистом выдохнув, он с минуту таращится в пустоту, потом лезет в карман своей накидки и достает хорошо знакомый Джейсу флакон с «комплексом витаминов»; неуклюжими пальцами кладет в рот сразу две таблетки и проглатывает, не запивая; прикрывает глаза, пытаясь пережить вспышку боли.       Вспоминая утреннюю заторможенность партнера и достраивая логическую цепочку, Джейс нехорошо хмурится:       — А это какие по счету?.. — он указывает на флакон, но Виктор ловко прячет его, покачивая головой:       — Просто витамины. Идем.       Джейс скрипит зубами, но молчит: рано. Им только удалось выстроить хрупкую коммуникацию, и нельзя позволять своим внутренним порывам все разрушить. Поскальзываясь и глухо матерясь, они продолжают спуск; Виктор, через какое-то время снова словивший дзен, лениво объясняет, что они в как бы в «пригороде»: до Линий вниз еще пару миль.       — Достаточно, кстати, забавно, мы что считаем Линии снизу вверх, — с ухмылкой замечает он, — а вы — сверху вниз. Потому-то мы и не называем вас «верхними»; пилти далеко, но не высоко.       И снова это пресловутое «вы»; Джейс, оглядываясь по сторонам — скалы, грязь, воздух — до странного плотный, горячий, будто мерцающий, — говорит:       — А почему люди не селятся здесь? Тут вроде не так плохо, — он вдруг обнаруживает, что звучит невнятно; прокашливается, не понимая, когда успел охрипнуть.       Виктор ведет плечом:       — Обвалы, — говорит он с таким видом, будто объясняет самую очевидную вещь на свете, — порода пористая, зыбкая, в толще много полостей и подземных рек. Иногда оползень доходит и до Линий; но, конечно, в основном проблема в…       Он внезапно резко останавливается, заглядывая Джейсу в лицо; настороженно хмурится:       — Ты в… — но Джейс не слышит: его сердце оглушительно колотится, пот заливает глаза, колени трясутся. Твою мать. Твою же мать.       Паника затапливает его с головой: ему кажется, что рядом притаилось что-то жуткое и опасное, и он почти слышит леденящий душу рык; Джейс пытается взять себя в руки — ему катастрофически не хватает воздуха, голова мутная, тело слабое и непослушное, а рядом Виктор, — Виктор, который даже убежать не сможет.       Черт. Виктор. Самое главное — Виктор.       Джейс притягивает растерянного заунита к себе, закрывая его своим телом; бормочет, обхватив руками и не давая вырваться:       — Не шуми, он услышит, — он судорожно сглатывает, — сейчас я что-нибудь придумаю. Сейчас, погоди чуть-чуть, дай мне секунду…       Его начинает потряхивать; лицо Виктора вдруг оказывается совсем близко:       — Джейс, тут никого нет, — партнер хмурит свои точеные брови, — слышишь? Успокойся, ты просто надышался; идем, я знаю, что делать. Идем, ну же!       Виктор тянет его вниз, и Джейс, отчаянно пытаясь не жмуриться, плетется за ним, как новорожденный теленок — слепо и неуклюже; Виктор сосредоточенно высматривает что-то в толще скал, а потом, оживившись, подводит его к стене и грубо тычет лицом в камень; Талис готов выть от страха и безнадеги.       И вдруг паника отступает: воздуха становится больше, сердце замедляется, и он понимает, что стоит около огромной медной трубы, уходящей куда-то вниз; он жадно дышит, чувствуя, как проясняются мысли и пропадает липкий ужас, а щеки его начинают стыдливо гореть: Боже, ну и цирк он тут устроил.       Виктор где-то сбоку хмыкает:       — Испарения, — объясняет он без капли осуждения, роясь, судя по звуку, в глубинах своей сумки, — вызывают галлюцинации, вспышки агрессии и панику. Если бы ты знал, сколько людей здесь сгинуло… А еще, — добавляет он вдруг, — именно из-за них азартные пилти так часто проигрывают в казино. Выключаешь фильтр-насос и все: через пять минут клиент готов.       Джейс, окончательно очухавшись, обводит задумчивым взглядом трубу: она и еще десятки таких же, которые он изначально не заметил, пронзают горную толщу и уходят, изгибаясь, дальше, в ущелье.       — Заун дышит воздухом Пилтовера, — произносит Джейс, и сердце его болезненно колет: он думал, это образное выражение. Метафора.       Виктор, присевший на валун, кивает:       — Линии находятся на дне ущелья, — он достает из сумки кусочек марли, смачивает его водой из бутылки и складывает в несколько раз, оттягивая краешки, — вокруг них что-то типа воздушной подушки: да, дышать тяжеловато, но возможно.       Он протягивает получившуюся повязку Джейсу; сам же выглядит так, будто вышел на увеселительную прогулку, — ну, не считая катастрофической степени изнеможения и изломанной, будто попавшей под телегу, фигуры.       Он дышит почти свободно; Джейс делает выводы.        — Выше Линий люди тоже живут, — продолжает Виктор, — но те, кто побогаче и может позволить себе личные очистные сооружения; а вот ниже…       Он ведет плечом и замолкает; Джейс спрашивает:       — А где жил ты?       Партнер сверкает глазами. Джейс уверен, что там, дома, наверху, он бы не ответил, но тут Виктор вдруг говорит:       — Я родился ниже, — он облизывает губу, — но рос на Линиях. Лет эдак… с восьми. Не помню точно, честно.       Джейс кивает, плотнее прижимая повязку к лицу; чувствует себя так, будто Виктор доверил ему что-то ценное. Вообще-то, их ничего не держит на месте — Джейс уже полностью пришел в себя, — но Виктору, вольготно вытянувшему ноги на камне, не помешает отдохнуть еще немного, так что Джейс спрашивает:       — Заводы тоже находятся ниже?       Заунит качает головой:       — Лишь некоторые, — он задумчиво склоняет голову, — но внизу много шахт. Предприятия же строят выше: во-первых, легче с логистикой к вам, пошам, а во-вторых, там больше воды: на дне ущелья многие реки уходят под землю.       Он потирает подбородок, все глубже уходя в свои мысли, и Джейс не выдерживает:       — Не «вам». Виктор, ты тоже, — он хмурится, — один из нас.       Виктор удивленно на него таращится; глаза у него удивительно ясные, несмотря на конскую дозу обезболивающего.       — Спасибо, Джейс, — говорит он, и из-за акцента его слова звучат особенно проникновенно, — но я навсегда останусь зауновской крысой. Не только здесь, — он показал на всего себя, — но и здесь, — и он ткнул себя пальцем в грудь. В сердце.       Джейс недовольно запыхтел, перетаптываясь на месте, и яростно тряхнул головой:       — Не называй себя так, — буркнул он, — ты ничем не хуже, чем—       — Не хуже, — перебил его Виктор, медленно поднимаясь с булыжника, — я другой.       Джейс замер, озадаченно разглядывая его узкую спину и покатые плечи; Виктор тяжело вздохнул:       — Вы, пилти, — он звучал так, будто рассуждал об этом не впервые, — не хотите признавать, что Заун не просто другой город — он другая культура; мы не «отражение Пилтовера в мутном стекле», — Виктор фыркнул, явно кого-то процитировав, — мы самобытны. У нас жуткое смешение рас, религий, языков, устоев и традиций; у нас свои диалекты, своя кухня, своя иерархия и свое понимание добра и зла; и мы люди. Не варвары. Не дикари. Люди.       Он слабо улыбается уголком рта, смотрит тепло и доверчиво, так, что дыхание перехватывает; говорит совсем-совсем тихо:       — Ты мог бы попробовать нас понять, Джейс.       Но Джейс вспоминает Зауновскую грязь, гниль, вонь, процветающую на улицах проституцию, наркоманию, преступность и нищету; смотрит на Виктора, которого детство и юность в Нижнем Городе буквально превратили в калеку; думает, как много честных, хороших и добрых людей никогда не вернулись с проклятых Линий, став жертвой обмана и разбоя; внутри что-то скручивает, и он печально качает головой:       — Зауну нужен контроль, — Талис тупит глаза, — ряд социальных, экономических, экологических реформ, обновленное управление по охране общественного порядка, особая судебная система. Тогда, — Джейс смотрит на глину под ногами, — у Зауна есть будущее.       Он вскидывает глаза: Виктор выглядит так, будто его ударили. На мгновение заунит каменеет, растерянно моргает, а потом, чуть сморщив нос, лениво кивает и скучающе произносит:       — Да. Конечно, ты прав. Судебная система, — и тяжело ковыляет вперед, не удосужившись даже взглянуть на Джейса.       Сердце тревожно заходится: Джейсу кажется, что он упустил что-то важное. Он прокручивает их разговор в голове снова и снова, но мозг буксует, и Джейсу вдруг кажется, что он разучился понимать родной язык: слова-то он услышал, но собрать их в мысль не смог.       Взволнованный, он окликнул Виктора. Тот повернулся через плечо: усталый, бледный, угловатый.       Как в тот вечер. В лаборатории.             — Мне жаль, — выпалил вдруг Джейс. Он чувствовал слишком многое, буквально физически ощущал, как его беспокойное сознание мечется, не зная, за что хвататься — что сказать, что сделать, что оспорить, что подтвердить, — но внезапно он будто растерял все свое обаяние и красноречие.       Но, по крайней мере, он был честен. Ему правда было жаль.       Виктор озадаченно моргнул.       Он приоткрыл рот и чуть заметно нахмурился; на мгновение его лицо стало совсем молодым, растерянным и беззащитным, но потом негромко ответил:       — Мне тоже.       Не спросил, не уточнил, не съехидничал; просто согласился.       В молчании они двинулись дальше; впереди их ждали Линии.