Le poids du monde

Габриэль не мог дышать, прижимаясь к Джордану так, будто тот был его единственным спасением. Джордан чувствовал, как мужчина дрожал в его руках, и мягким движением ноги закрыл дверь. — Габриэль, давай присядем, и ты мне всё объяснишь, хорошо? Габриэль отрицательно покачал головой, не желая отпускать его. Но Джордану нужно было видеть, насколько тот ранен. Просунув руку под бедра Габриэля, он легко приподнял его и подошёл к дивану, осторожно усаживая его и опускаясь перед ним на колени. — Пожалуйста, поговори со мной. Габриэль, со слезами на глазах и прерывистым дыханием, словно пробежал долгий марафон, пытался что-то сказать, но слова застревали у него в горле. — Я… я не могу, прости. Слыша, как Габриэль снова и снова извиняется за что-то, в чём явно не было его вины, сердце Джордана сжималось. Он нежно обхватил лицо Габриэля руками, стараясь не причинить боль. — Сначала тебе нужно успокоиться. Я здесь и слушаю тебя, так что дыши медленно. Габриэль кивнул, его взгляд был прикован к Джордану. Слова, казалось, успокаивали его, и дыхание постепенно выравнивалось. Но страх в его глазах не исчез. — Я не знаю, с чего начать. Он не знал, как рассказать Джордану, что уже почти десять лет подвергается насилию со стороны президента, что тот манипулировал им и до сих пор контролирует его жизнь. Джордан понял это, кивнув. — Тогда я буду задавать тебе вопросы. Он смотрел на Габриэля ещё несколько секунд. Не хотел слышать ответ, но ему нужно было знать. Хотя он уже догадывался, ему требовалось подтверждение. — Это президент сделал с тобой? Габриэль замер, на мгновение задержав дыхание. Он заставил себя не расплакаться и медленно кивнул, зная, что пути назад уже нет. Видя, как дернулась челюсть Джордана, он понял, что тот с трудом сдерживает свой гнев. Теперь, когда он получил подтверждение, ярость переполняла его. Но когда Габриэль начал говорить, Джордан слушал внимательно. — Он был моим наставником, человеком, которым я восхищался больше всего. Он заметил меня, когда я был совсем молод, и я чувствовал, что обязан ему всей своей карьерой, а иногда и жизнью. Габриэль глубоко вздохнул, остановившись на несколько секунд, чтобы собраться с мыслями. — Я даже не могу описать свое восхищение им, восхищение, которое никогда не дрогнуло, несмотря на жестокость, которую он мог время от времени проявлять. Джордан видел, что говорить об этом Габриэлю было нелегко. Однако его взгляд был прикован к ранам, которые, судя по выражению лица старшего, причиняли ему сильную боль. — Габриэль, сначала мы позаботимся о твоих ранах. Он не дал мужчине времени ответить, деликатно схватив его за руку, прежде чем отвести в свою комнату и заставить сесть на кровать. — Я вернусь, не двигайся. Габриэль кивнул, наблюдая, как мужчина выходит из комнаты, и огляделся. Комната Джордана соответствовала его образу: простая, сдержанная, без излишеств, в серых тонах. В ней не было жизни, но это, несомненно, отражало характер хозяина. Джордан вернулся быстрее, чем Габриэль ожидал, с красным чемоданчиком и миской воды в руках. Он снова опустился на колени перед ним, взял вату, слегка намочил её и осторожно схватил Габриэля за челюсть, чтобы начать обрабатывать раны. — Скажи мне, если я причиню тебе боль. Габриэль мог только кивнуть, близость его лица почти заставила его забыть о боли от ран. Джордан не смотрел прямо на него, его взгляд был сосредоточен на том, что он делал, что давало Габриэлю достаточно времени, чтобы рассмотреть его черты. Тишина не была тягостной. Джордан ухаживал за Габриэлем, а Габриэль впервые так расматривал его. Момент был настолько же напряженным, сколь и приятным, действия Джордана были идеально рассчитаны на то, чтобы Габриэль страдал как можно меньше. Джордан аккуратно промывал раны, постепенно спускаясь к шее, но его остановила рука Габриэля, сжимающая его запястье. В глазах министра снова появилась паника. — Не здесь, пожалуйста. Джордан нахмурился, чувствуя, что Габриэль не договорил что-то важное. — Почему? Габриэль несколько раз открыл рот, подыскивая слова. Воспоминание, охватившее его, было слишком болезненным. — Я не все тебе рассказал. Он вздохнул, глядя на свои дрожащие руки, не желая смотреть в глаза мужчине. Прошла целая минута, прежде чем Габриэлю удалось произнести слова, которых он так боялся.  Джордан ничего не говорил, ни единого слова, терпеливо ожидая, пока мужчина сам решит открыть ему свое сердце.  — Он поцеловал меня. Слова наконец прозвучали, погрузив комнату в тяжелую тишину.  Габриэль не осмеливался взглянуть на Джордана, прекрасно представляя отвращение, которое, должно быть, царило в его глазах. Слёзы навернулись на глаза, паника сжала желудок, когда он снова и снова прокручивал в голове ту ужасную сцену. Его голос дрожал так сильно, что он сомневался, сможет ли Джордан понять его. — Он поцеловал меня... — слова с трудом сходили с его губ. — Он прикасался ко мне так, как я никогда не хотел, чтобы он прикасался. Слёзы стекали по щекам, одна из рук машинально поднялась к шее, вспоминая настойчивые поцелуи президента, его язык на коже, его удушающие объятия. Он снова видел себя на полу, чувствовал боль от ударов, нанесённых мужчиной, который прижал его к земле. Он был беспомощен, пока тот смотрел на него своим черным взглядом. — Я... я ничего не мог сделать, — его голос прерывался от рыданий. — Я позволил ему прикоснуться ко мне... мне было больно... так больно. Прости, я должен был среагировать раньше. Теперь он плакал навзрыд, его голос прерывался, кожа казалась горящей от воспоминаний. Он уже считал себя счастливчиком, что сумел убежать до того, как произошло нечто непоправимое. Но чувство вины было всепоглощающим. Джордан всё ещё молчал, и Габриэль не мог заставить себя посмотреть на него. — Габриэль. Голос Джордана был спокойным и сдержанным, но ясно выдавал гнев, который он чувствовал. Джордан взял его за подбородок и поднял его голову, чтобы встретиться взглядами. Габриэль увидел боль в его глазах и ярость, направленную не на него, а на того, кто причинил ему страдания. — Никогда больше не извиняйся за это. Никогда. Каждое слово было подчеркнуто, чтобы достучаться до сознания Габриэля. Но премьер-министр не мог избавиться от чувства грязи, отвращения к самому себе. — Я не хочу... чувствовать его присутствие на себе всю свою жизнь. В отчаянии его взгляд умолял Джордана что-то сделать, даже если он сам этого не осознавал. Он готов был содрать с себя кожу, если бы рядом не было Джордана. Несколько долгих секунд они молчали, лишь рыдания Габриэля нарушали тишину. И тут он почувствовал это. — Тогда замени его. Губы Джордана мягко коснулись его кожи, сначала на подбородке. Габриэль замер, дыхание Джордана щекотало его кожу, пока тот с нежностью целовал каждую часть его шеи. — Замени воспоминание о его губах моими, Габриэль. Габриэль закрыл глаза, одна из его рук скользнула к шее Джордана, крепко ухватив его, словно боялся, что он исчезнет. Его губы были мягкими, совсем не похожими на губы человека, который причинил ему столько боли. Джордан касался его с такой нежностью, что не вызывал боли даже в самых чувствительных ранах. Слёзы, которые текли по щекам Габриэля, больше не были слезами печали. Это были слёзы облегчения, слёзы освобождения. Слёзы, которые отражали всю безопасность и покой, которые он чувствовал в присутствии Джордана. — Джордан... Габриэль не мог не прижать его к себе крепче, чувствуя, как рука Джордана обвивала его талию, его губы не отрывались от его шеи. Габриэль больше не мог говорить, но в этом и не было необходимости. Джордан понимал его без слов, как будто их души общались напрямую. — Я рядом, я всегда буду рядом с сегодняшнего дня, — шептал Джордан. Остальные события ночи стали размытыми в сознании Габриэля. Он помнил, как цеплялся за Джордана, не отпуская его, и тот не пытался остановить его. Он помнил, как переодевался в одежду, которую приготовил для него Джордан. Помнил, как тот заботился о нём, заставляя что-нибудь съесть, прежде чем уложить в постель. И особенно... — Я не уйду, ты можешь спать. Он запомнил, как Джордан лёг рядом с ним, крепко обняв и прижав к своей груди. Его запах успокаивал, словно убаюкивал, снимая всю боль и тревогу. Эта ночь навсегда осталась в памяти Габриэля как момент сладости и покоя, которого он так долго был лишён.