Closer|Ближе

Под водой звуки размываются, оставляя какофонию и посторонние шумы над поверхностью. Нет беспокойства, нет назойливого ветерка, который обдувает кожу, делая её колючей, топорща мелкие волоски. Она хотела бы остаться в этом умиротворяющем, тихом и прохладном коконе. Но легкие жжет нехватка воздуха — противная, сдавливающая. Приходится покинуть уютный вакуум. Её голова появляется над поверхностью, разрывая водяную гладь. Вода, пропитанная ароматами трав и масел, с плеском переливается через бортики латунной ванны. Руки, крепко ухватившиеся за края, вытягивают тело на поверхность наполовину. Резко сев в колышущейся воде, девушка делает глубокий, рваный и долгожданный вдох. Она дышит жадно, будто чуть не утонула в этом маленьком бронзовом корытце, и смотрит прямо перед собой. Разнообразные звуки наполняют комнату. Девушка оглядывается: окно настежь, ветер играет со шторами сильнее, чем ему свойственно в хорошую погоду. Она слышит, как скрипит старое дерево стола, и торопливые шаги слуги, которая вот-вот нарушит относительную тишину комнаты. Дверь её покоев скрипит громче, чем обычно. На пороге застывает женщина немолодых лет, тучная, в простой одежде. Её вид суров, но взгляд мягкий, морщинки собираются вокруг глаз, хотя губы едва искривляются в подобие улыбки. — Ты, должно быть, думаешь, что ты рыба, моя дорогая. Столько времени сидишь в этой ванной, — голос женщины басистый и раскатистый, полностью соответствующий её внешности. В руках она держит большой кусок ткани, приготовленный для госпожи, чтобы вытереться после банных процедур. — Может, я хочу утопиться, а ты со своим топотом только мешаешь, — чуть призадумавшись, отвечает девушка, сидящая в ванной, и протягивает руку за тканью. — Ах, моя милая девочка. Я в твоем возрасте была полна энтузиазма, а не этой странной меланхолии, — женщина не подает ткань, а напротив, хватает госпожу за запястье и тянет на себя так, что той приходится встать в полный рост, чтобы наконец получить желанное полотенце. Девушка закатывает глаза на комментарии старой слуги. — Я думала, что могу позволить себе скорбеть по покойному супругу чуть дольше, а не разгуливать по пиру спустя всего полторы недели, — она кутается в ткань, чувствуя, как ветер из окна неприятно щекочет открытые участки кожи, и смотрит на приготовленный наряд, аккуратно разложенный на постели. Всё сложено в тон мероприятию и, к счастью, настроению хозяйки. Шелковая туника красиво переливается на свету, её оттенок насыщенно-зеленый. Муж часто покупал вещи под цвет её глаз. Бледно-кремовая палла бережно уложена рядом. Лукреция нервно перебирает ногами, сжимая их от холода, и морщится, глядя на разнообразие украшений, сложенных на небольшом столе. Ей никогда не нравились серьги, а здесь их даже несколько вариантов. От одного взгляда на них уши начинают саднить, предчувствуя тяжесть изделий. Массивное ожерелье, больше похожее на цепь, уже не смущает её, как раньше. Предстоящий пир — демонстрация богатства, а у неё есть что показать. Хотя, по правде говоря, ей это мало интересно. На столе лежат браслеты — красивые, очевидно дорогие и массивные. В небольшой шкатулке — кольца. Вот их она любит. Будь её воля, она пошла бы только в кольцах. Юна, так зовут престарелую служанку, громко хохочет на её слова и лукаво парирует: — Скорбеть по мужу, моя милая? Ни одна живая душа в доме не скорбит по нему. Старый подлец совсем лишился ума в последние месяцы. Да пусть боги примут его в свою обитель и дадут ясность его голове. — Знал бы он, как ты будешь о нём говорить, непременно писал бы в горшок, который ты ему меняла, в два раза чаще, — усмехается молодая госпожа, потирая тело полотенцем в последний раз перед тем, как сбросить его с себя. Она неспешно натягивает тунику, ничуть не стесняясь наготы, попутно указывая пальцем на украшения, которые решила надеть. — Ты бы поторопилась, детка, — отвечает служанка, всё ещё улыбаясь. Она подаёт украшения и помогает правильно уложить и зафиксировать паллу. — Марк Туллий ждёт тебя уже около получаса. Не стоит пользоваться его благосклонностью с таким неуважением. Лукреция кивает. По правде говоря, она не имела цели задерживаться. Впрочем, как и желания идти куда-либо. И это действительно не от тоски по старому мужу, а просто из-за нелюбви к большим сборищам и к масштабам показухи, которые бывают на пирах. Сегодняшний вечер почему-то не наполнял её энергией, а шумный праздник обещал забрать последние её крохи. Молодые императоры громко заявляли о начале своей власти, отсюда и необходимость посещения мероприятия. Улыбаться — по возможности. Установить полезные контакты — по желанию. Лукреция не была ни глупой, ни слишком самоуверенной, чтобы не понимать сложности и специфику своего положения. Но быть вдовой ей было приятнее, чем быть чьей-то женой, несомненно. Последний супруг был добр по-своему и не обделил её имуществом, но также не обделил обязанностями и статусом, которые вынуждали участвовать в подобных маскарадах. А Марк Туллий, сенатор и добрый друг усопшего, по какой-то неведомой причине испытывал трепетную симпатию к её обществу. Эта симпатия напоминала скорее отношение отца к дочери. Причина, возможно, крылась в утрате его собственной дочери, но Лукреция не хотела этого знать. Ей было приятно его внимание и спокойствие, которым он щедро делился при каждой их встрече. Ей также нравилось, что он не звал её замуж и не предлагал ей других, а напротив, создавал возможность укрепиться в обществе самостоятельно. С чем бы она и сама справилась, но, как говорится, “отказываются от помощи только дураки и гордецы”. Она вышла к нему собранная, с натянутой, но улыбкой, и повертелась вокруг своей оси, демонстрируя наряд. Волосы были не убраны полностью, но часть из них Юна заколола золотой заколкой, которая красиво контрастировала с её тёмными, с серым оттенком, волосами. — Как чудесно выглядишь, милое дитя. Вот только больно бледная, — тепло отметил сенатор, спешно поправляя тогу и предлагая Лукреции свою руку. — Благодарю, — ответила она сдержанно и незамедлительно протянула ладонь. С ним она чувствовала умиротворение, как под толщей воды. “Брак с ним не такой уж и плохой вариант, но пережить ещё одного старика я бы не хотела”, — думала она, когда они направлялись в Палатинский дворец.