Эффект слона

Представь себе огромный, высотой с Бурдж-Халифа, скибиди туалет. Стоит он где-нибудь в чисто-поле в метрах ста от проселочной дороги. Вот если стоять рядом с ним, то время для тебя будет идти чуть медленнее — буквально на миллионные доли секунды. Измерить такое могут только атомные часы. А если смотреть на людей, идущих или проезжающих по проселочной дороге, то они будут двигаться и в целом жить чуть быстрее. Ты конечно же этого не заметишь. Ты же не атомные часы. Это явление называется “Законом скибиди туалета”. Ладно, шутка. Нет такого названия в физике. Но явление есть. Гравитационное изменение времени. Чем ближе объект к источнику гравитации, тем медленнее для него идет время. Так что, если представить на месте скибиди туалета черную дыру, то разница будет уже ощутимая. В теории можно позависать в гравитационном поле такой дыры пару лет и вернуться обратно на землю уже через двадцать, и ты официально станешь путешественником во времени. Фроловскую ситуацию это никак не объясняет. Даже если он нарезал бы несколько лет круги по орбите черной дыры, попасть бы он мог только в будущее. С прошлым все сложно. Там и этот ебанный дедушка, которого, если убить, то ты сам никогда не родишься. И идущая нахуй петля причинности. И парадокс начальной загрузки, по которой он через пять лет вообще не должен будет родиться. В таком случае Миша — первое в мире непорочно-зачатое дитя перехитрившей саму себя вселенной. Тогда у Мишиного существования нет отправной точки. Нет того чемпиона-смерматозоида, который подарил ему жизнь. Он просто глюк в системе. Кусок мусора, болтающийся в вечном водовороте без начала и конца. Все эти высокоинтеллектуальные вопросы последние полторы недели Мишу интересуют мало. Он, Батон, Грузин и Порш сидят в мастерской у скелета недавно угнанной волги, глушат балтику, курят мальборо и обсуждают Светку. Светка гораздо интереснее временных парадоксов. У нее вот такие сиськи и очень доступные расценки. Батону вообще понадобилось только пара бутылок и его обаяние. Жижа в разговоре не участвует. Его приходится раз в пять минут подтягивать обратно на стул, по которому он неизбежно сползает к полу. Мишу это напрягает. Он все ждет, что однажды Жижа из этого своего коматозного трипа не вернется. Боится. Как-то он даже осторожно поинтересовался у Порша, можно ли ему помочь. — Бог поможет, — был дан ему ответ. Есть в этом что-то трогательное. В качестве людской единицы Жижа абсолютно бесполезен. В теории его можно использовать, как подставку, или подпереть им дверь. Но пацаны бессмысленность Жижи никогда при нем не обсуждают. Грузин несет свою ношу с молчаливым достоинством мученика. Почти не жалуется и не просит ничего взамен. И в этом еще один парадокс. Не физический, а социальный. В своем времени Мише достаточно было проигнорить сообщение, чтобы подорвать доверие. Здесь же можно опуститься на самое дно, но какой-то негласный кодекс (возможно, данная в детстве слюнявая клятва) не позволит тебе оказаться за бортом этой товарищеской лодки. К такой неочевидной человечности приходится присматриваться. На поверхности она не видна. Тщательна скрыта за презрительными взглядами, обидными прозвищами и грубым тоном. Но, если глядеть между строк, то можно распознать ее знаки. Миша определенно начал чувствовать эпоху лучше. Не на столько, чтобы обзавестись черным бумером, купить себе тамагочи и дружно со всеми ждать ухода Ельцина и надеяться на светлое будущее. Но все же существовать стало легче. — Светка, конечно, красотка, но Лена-а-а… — Да че, блядь, Лена?! Возникает спор. С точки зрения Миши, чисто эристический. Спор ради спора. Вновь хочется им об этом сообщить, но Фролов догадывался, что философское словцо, брошенное в эту компашку, будет иметь эффект несработавшей гранаты. Никого не заденет, но ему самому пиздюлей отсыпят с безграничным великодушием. Долго разговор не длится. В мастерскую заходят уже виданные Мишей герои с картины “Три блатных богатыря”. Он в ОПГ-шных иерархиях не разбирается, но готов биться об заклад, что они нечто вроде совета директоров. Слава тогда эйч-ар менеджер, получается. Он чуть не прыскает с этой мысли, но вовремя себя останавливает, подскочив со стула вместе со всеми. — Хасан, какими судьбами? — изображает нервную радость Грузин, пытаясь закрепить в стоячем положении Жижу. Вместо приветствия Хасан, чуть сморщившись, осматривает нарика. — Когда его уже бог к себе приберет? На ответное молчание неприятно усмехается, на секунду вырастив над цепью пару подбородков. — Может помочь им встретиться? Плохо верится, что это всего лишь шутка. Поднявшееся напряжение ощущается в воздухе. — Ладно, я по поводу ситуации с Ричем. Ох, уж эта ситуация с Ричем… После драки во дворе, Миша, как птица феникс сгорает и возрождается из пепла обновленным — не петухом, не глиномесом и не фуфлыжником — оставив за собой лишь благородное звание — Кудрявый. Случай меняет буквально все. Слава проникается к нему хоть и не абсолютным доверием, но некой скромной благодарностью и своеобразным уважением. Дает ему работу: теперь Миша приходит на рынок за данью, убирается в мастерской и делает мелкие ремонтно-покрасочные работы над угнанными тачками, которые ему под силу. Соц. пакета нет, зарплата нестабильная, периодический отпуск в больнице или тюрьме не оплачивается. Ни там, ни там Миша еще не был, но морально как-будто бы уж готов. Хотя, Слава, при упоминание возможного срока, критически осмотрел его прическу и фигуру в целом, и посоветовал при такой перспективе прострелить себе башку. Все бы было замечательно, но параллельно запускается еще одна цепочка событий. Оказывается, руководство что-то там напутало в бухгалтерии, и у Рича действительно в запасе было еще несколько дней. То есть, уплату долга он не просрочил, а в бубен авансом отхватил. Он и его совершенно необремененный долговыми обязательствами лысый друг. И если лысый пару дней отлежался и вернулся в строй, то Славин визави угодил в больницу со сломанной челюстью, носом, ребрами и сотрясением. — В общем, проеб наш, спорить и ухудшать отношения неправильно. Решено было в качестве извинения привезти презент, — говорит Хасан, не отрывая взгляда от Славы. — На улице стоит нексиа, в багажник заглядывать нельзя, довезти к парнасским собственно на парнас. Ясно? — Вопросов нет, — отвечает Слава. — Кудрявого с собой возьми, — останавливает его Хасан, стрельнув взглядом в Мишу. — Пусть знает местоположения аванпостов конкурентов. Миша профессионально скрывает свое нежелание куда-либо ехать, кивает Хасану и спешит за Славой, который с готовностью солдата, не задавая лишних вопросов, натягивает шапку и, толкнув гулкую дверь, выходит на улицу. Нексиа, припаркованная у сугроба, ничем не выдает своего тайного нутра. Непримечательная, серая машинка. Усевшись внутрь, Миша оглядывает Славу в поисках хоть каких-то признаков беспокойства. Пациент оказывается совершенно здоров. Полнейшая безмятежность и легкий румянец на щеках. Еще правда не до конца зажившие гематомы на лице — в данный момент перетекшие в стадию болотно-зеленых клякс. Зачесывает назад пятерней свою растрепанную солому, делая только хуже, громко зевает, промаргивается, проходится языком по передним зубам, вздыбив губу, и прыскает струйкой слюны в бок. Миша пробовал но так и не научился этому тонкому искусству. — Че ты вылупился на меня? — быкует он, замечая Мишин пристальный взгляд. — Да красивый ты, не могу. Грациозный весь такой. — Ой, завали! Город, встречающий их на выезде из мастерской, наконец зимеет. Снег цветет под солнцем, скрипит со звуком резины. Огромные сосульки, свисающие с крыш, грозятся убить на месте без возможности дальнейшего опознания. Люди оставили на растерзание морозу только глаза и красные кончики носов. По Неве стелится туман. Деревья тянут скованные льдом ветки к небу. Красиво. До Нового Года месяц. У Миши все еще никакого плана. Да, плана у Фролова нет, зато есть неизвестного происхождения груз в багажнике дэу, который они сейчас со своим корешем Поршем везут через Питер главарям противоборствующей ОПГ в качестве извинения за не по конституции выбитый долг. Простой переполизацией сознания этого не объяснить. Ну да, Миша, не нарушая физических законов, адаптировался к новой реальности, словно электрическая цепь, которая сначала искрит от перегрузки, но затем перенастраивается, принимая новое распределение энергии как единственно возможное. Но не за полторы же недели! Когнитивный диссонанс не дает ему разжать булки и чувствовать себя так же беспечно, как его коллега. — Тебе вообще не интересно, что в багажнике? — интересуется он у Славы, жалея, что заранее знает ответ. — Не мое дело, — чеканит он. Миша к нему уже более менее привык. К его этому “все-до-пизды” профилю, когда они едут вдвоем или всей компанией в машине. Или едят в макдаке. Или сидят в мастерской. Или студят жопы на скамейке. К его неуместному позитиву. К быдляцкому поведению. К ухмылке этой, обрезанной сбоку, и взгляду из-под бровей — беспардонному, развязному. Едким комментариям. Болезненным тычкам. Совершенно искалеченному взгляду на мир. Оказывается, Славе двадцать два. То есть он на два года старше. Это совершенно неважно. Независимо от цифр, рядом с ним Миша с монотонной регулярностью чувствует себя то сильно старше, то пиздюком неодупляющим. Старше, когда Слава не понимает элементарных вещей, называя, допустим, Грузина чуркой ебаной. Младше, когда сам Миша не понимает элементарных вещей, вроде того, что взятие чеченского Гудермеса — это «ебать, что за красавчики наши!», а технический дефолт — это «пиндосы вонючие». При этом, «Беверли-Хиллз» и мультики «Никелодеон» по СТС смотрятся с нескрываемым интересом, и их происхождение позорно умалчивается. Правила, впрочем, оказываются бесхитростными. Страну ругать нельзя, политиков можно. Справа от страны одни враги, слева и снизу все сложно. НТВ хороший канал потому, что частный. ОРТ и РТР доверять нельзя. Фильм «Брат» и группа «Сплин» возведены в ранг божеств. Говорить что-то негативное в их сторону — богохульство. Вот еретику Боре Шишке наложили епитимью в виде пропущенного в жбан. Пересматривать «Матрицу» на невозвращенной в видеопрокат кассете с такой же частотой, как и того же «Брата» можно, но восхищаться им нельзя. Распространяться об этом тоже не стоит. И ещё много мелочей, которые были не до конца логичны, но легко объяснялись. Уровнем жизни, настроением и страхами, ходившими по кромке подходящего к концу столетия. — А если труп? — допытывается Миша. — Тогда хорошо, что на улице минус, да, Кудрявый? — и хихикает. Ну оборжаться! — Порш, серьезно! — Задача какая была?! — он вскипает и в порыве раздражения вжимает клаксон в руль, заставляя флегматичного мужика на переходе пересечь его за секунду. — Ладно-ладно, успокойся, — пытается потушить этот жопный пожар Миша. — Взять тачку, довезти содержимое до пункта назначения, не, сука, заглядывая внутрь! Отдать, забыть. Все! Проходит несколько секунд тяжелого молчания. Громкого такого молчания. Из-за него улицы не слышно. — Заглядывать внутрь запретили, но размышлять-то об этом можно. — Все, заткнись. Так всегда. Несмотря на все прогрессы, произошедшие в их отношениях, каждый раз, как Миша пытается прокопаться в каком-либо разговоре чуть глубже обсуждения насущных дел, он натыкается на что-то твердое. Что-то, сквозь чего пробиться дальше не получится. Или у него нет подходящих для этого инструментов. Бура такого огромного для сверления бетона. Их можно назвать разве что приятелями. И Миша не знает, нужно ли для дружбы со Славой больше времени или они настолько разные, что это невозможно. И хочет ли он с ним дружить... — Мысленный эксперимент же безопасен по сути, — почему-то Миша не находит в себе сил угомониться. — Можно предположить, что в багажнике человек. Мертвый или живой. А может, — он обращается к снова начавшему закипать Славе. — И мертвый, и живой одновременно. Пока не откроем багажник груз находится в суперпозиции и… — Ты щас в суперпозиции окажешься! Я тебя в этот же багажник запихну, там свои эксперименты и проводи. Ехать долго. На этом драндулете сквозь целый заснеженный город — вообще вечность. КАДа еще нет. Год назад начали строить, как ему Слава сказал, и Миша уже знает, что займет это не одно десятилетие. Поэтому петляют по улицам напролом. Сначала вдоль Невы, затем на Невский, потом по Литейному, снова через Неву и мимо военного госпиталя. Там сбоку когда-нибудь появится “Аквариумный мир”, и они придут туда с Мишиным институтским другом, живущим на Ваське и повернутом на рыбках. Будут полчаса выбирать коряги и фильтры. Миша снова косится на Славу. Если бы было наоборот, и этот русский Оливер Твист с сигаретой за ухом и разноцветными фонарями попал бы в его время. И они бы с Женьком его в аквариумный затащили. Вот бы у него был культурный шок от палок за три косаря штука! Начал бы наверное верещать, что таких нашармака во дворе насобирает. А еще его можно было бы в “долби диджитал” киноху взять. А еще в музей современный с аудиогидом. В "Севкабель Порту" часто проводят ностальгические выставки. Послушал бы про “Сплина” своего любимого, посмотрел бы со встроенных экранчиков в стенах архивные записи, что сейчас наблюдает почти в реальном времени. Миша понимает, что об этом почти что мечтает. Как-будто теперь для счастья недостаточно оказаться дома, хочется привезти туда сувенир в виде яркого представителя блатной эпохи. Миша уже поведал ему, что учился на физика. Правда, не уточнил, что дело было в Питере в 2024-ом. Этот факт вызвал до ужаса скучную реакцию. Пару подколов и серьезный вопрос о том, до сих пор ли он девственник. Все. Хочется рассказать больше. Иногда челюсть сводит, как его тянет хоть кому-то поведать о своей тайне. И пока из всех людей единственный кандидат — это самый для этого неподходящий человек. Даже, если представить, что Слава смог бы осознать всю ситуацию, он бы ему не поверил. И даже, если бы поверил, то что? Знакомая улица цепляет крючком взгляд, и вытаскивает его всего полностью, почти захлебнувшегося в этом водовороте мыслей. Парнас. Он только сейчас это понимает. Первая квартира его родителей находилась тут. Вторую — ту, в которой он жил с ними большую часть детства и отрочества, Миша уже проведал. Ну как проведал… Приехал в Кудрово и поглазел на деревню в сто человек от силы и непаханное поле подле. Никакого намека на того левиафана, что там в последствии вырастет. Но первая — та, которая с тетей Лерой на крохотной кухне, ковром на стене от хозяйки и детскими воспоминаниями должна быть здесь. — Порш! — Господи, че ты орешь?! — Мы можем здесь свернуть во двор, пожалуйста? — Зачем?! — Надо! Здесь это… вроде знакомый семьи живет. Мне надо проверить. — Ага, а труп этот в суперпозиции, пока ты там чаи распивать будешь, в багажнике поразлагается немного, да? — Я тебя умоляю! Видимо, он выглядит достаточно отчаянным, что бы даже Слава с раздраженным вздохом сдался. — Быстро только. Они заезжают во двор. Там несколько пятиэтажных хрущевок. Такие существует вне временного континуума. В Мишиных воспоминаниях это покрытое трупными пятнами здание с плюгавыми балкончиками, на честном слове держащимися, точно такое же. Как только Слава тормозит, он выскакивает и несется к нужному подъезду, основательно зачерпнув в ботинки неубранного снега. Просачивается внутрь мимо матюгнувшейся на него бабки, выволакивающей из дома тележку и, перемахивая сразу через три ступеньки, оказывается на последнем этаже. И перед дверью замирает. Десятая. Звонок сбоку. Он до него лопаткой дотягивался, когда с прогулки возвращался. Для этого приходилось преодолевать сопротивления тяжелого пальто и немного вывихнуть плечо. Но домой надо было попасть во что бы то ни стало. Там был мамин борщ и “Трансформеры”. Сейчас ему приходится преодолеть какое-то иное, невидимое и гораздо более сильное сопротивление. На кнопку он все же нажимает и ждет, пытаясь понять звук ли шагов стучит в голове или его кровь, отливающая от мозга. За открывшейся на пару сантиметров дверью кусок лица встревоженной пожилой женщины. Возможно та самая, что сдавала квартиру его родителям. Вспомнить ее лицо Миша не в состоянии. Как бы он сейчас хотел иметь фотографическую память! — Вы к кому? — Извините пожалуйста, вы квартиру не сдаете? — Нет, — хмурится старушка. — И не собираетесь? Он ее явно настораживает. Неудивительно. Если бы Порш со своей разукрашенной физиономией к ней наведался, то разговор наверное бы уже закончился. — Фроловы. Не знаете таких? Она трясет головой и оставляет еще меньший зазор между косяком и дверью. — Не, погодите! — Миша6 не соображая, пытается втиснуть ботинок, что бы успеть оглядеть внутренности. Увидеть что-то знакомое. Не успевает. Ему чуть не ломают все пальцы на руке, когда он в последний момент догадывается отпустить наличник. Он с глухим стуком роняет лоб на дверь. — Звоню в милицию, — сообщают ему с той стороны. — Уже ухожу. Не переживайте. Он скорым шагом возвращается обратно. Только милиции им не хватало. У них там труп Шредингера в багажнике, и Миша с полностью отсутствующим информационным следом. Просто сотканный из воздуха и несуществующих брендов человек. — Че, нет знакомых? — спрашивает Слава, когда Миша сворачивается угрюмой личинкой в кресле. — Не, поехали. А смысл? Даже, если найдет, даже, если докажет, разве можно заставить их полюбить его, как сына?! Через четыре года родится его здешняя версия, и она станет их любимым и единственным ребенком. А он так и останется уродливым парадоксальным шрамом на теле вселенской ткани. Без прошлого и будущего. Хотя... он может воплотить в жизнь этот мысленный эксперимент с убийством дедушки. Только замочить самого себя. Все равно до мокрухи ему недолго осталось такими темпами. Хоть, посмотрит, что получится. Растворится ли он в воздухе, словно никогда и не существовал? Начинает идти снег. Не тот бесячий, что колючей охапкой летит в рожу, а умиротворяющий, мягкий. Он снова выпадает из реальности. Но его возвращают довольно действенный способом. — Эй! — Миша от толчка ударяется об окно. — Ну че приуныл, Кудрявый? — Да, неважно, — потирает он ушибленное плечо. — Лады. Слава допытываться не будет. При всей своей архаичной твердолобости, есть в нем одна очень современная черта. Он четко блюдет свои и других границы. К себе в душу дальше порога не впустит, и в чужую не лезет. Черта может и современная, но порой Миша до жжения в сердце хочет, чтобы кто-то до него доебался. Он бы поломался ещё с минуту, а потом бы снизошел до рассказа. Он глубоко вздыхает. Ждёт. Пейзаж за окном сменяется промзоной, а дорога становится травмоопасной. Он хватается за ручку двери, чтобы не быть вытряхнутым с кресла. — Да что случилось? — все-таки интересуется Слава. — На клапан давит? Че в мастерской не посрал? — Да не хочу я срать! — Ну и харе дышать, будто подыхаешь! Желание чем-то делиться полностью исчезает. Дорога становится все хуже. Помогает только то, что рытвины, продавленные фурами, частично забиты снегом. Так бы их нексиа с ценным и неизвестным грузом в одной из таких окопалась бы до надолго. Периодически им приходится жаться к стенам этой узкой колеи, чтобы дать проехать просевшим к земле грузовикам, забитым лесом. Слышится гул станков, лесопилок. Эхом гуляют по этим ржавым закопченным улицам голоса рабочих. Над резервуарами, трансформаторными будками и очистными сооружениями клубы сероватого дыма, уплывающего в сторону города. Миша возвращается в реальность полостью. Былое уныние как рукой снимает. С ноги в голову врывается мысль, что уезжать отсюда они будут в том же самом багажнике, о котором всю дорогу спорят. Слава останавливается у въезда на склад. Над низкорослым зданием возвышается козловой кран на рельсах, тащащий какую-то балку. По двору в беспорядке несколько иномарок и жигулей различной стадии разложения. Прямо перед ними натянутая цепь. Сразу за ней будка с очень неприветливо выглядящей собакой. Мужик, убравший цепь с дороги, говорит проезжать прямо в открытый гараж. Там их уже ждут. Когда ворота за ними со скрежетом закрываются и в куцый круг бледно-желтого света выходит еще один мужик в кожанке, Миша забывает о своих капризах. Как зовут его он уже тоже не совсем уверен. Комната за дверью, в которую их провожает браток, оказывается плохо освещенным, пыльным и промозглым складом. Тянущейся в даль бесконечно-расширяющейся вселенной. Миша хочет, чтобы оно так и было. Чтобы они никогда не дошли до конца — до той финальной точки, где что-то должно произойти. В основном на полках пусто. Он замечает деревянные поддоны, банки с краской, коробки и какие-то свертки в черной пленке. Вот в них, аккуратно упакованный, обратно и поедет, думает он. Фролов судорожно выдыхает, и Слава притормаживает, оглядываясь на него через плечо. В этом скудном свете, его фингалы кажутся черными. — Молчи и все нормально будет. Не дрейфь. Его уверенность немного успокаивает. В конце небольшая группа людей. Трое — высокие, широкоплечие, в кожанках. Все по госту. Среди них выделяется мужчина постарше в пальто побогаче и с такой блестящей лысиной, что в ней можно увидеть, если их кто с тыла начнет поджимать. Впрочем, им это мало чем поможет. Он курит, смотрит на них, как на крыс, разгуливающих по его территории. Немного позади стоит парень, которого Миша сразу не замечает. Опухшая желто-зеленая кожа почти закрывает глаз, оставляя лишь щелки. Тоже лысый. Миша тут же отводит взгляд. Этот персонаж фильма "Субстанция" — его рук дело. Фролов осторожно косится на него снова, как стесняющаяся девица. Тот зрительный контакт не разрывает. В этих узких щелочках сложно что-то разглядеть, но по сжатым кулакам все очевидно. — Привезли? — лениво говорит главарь, выпуская струю дыма, так же лениво волочащуюся по пыльному воздуху. — Всё как договаривались, — спокойно отвечает Слава. — Она там стоит. Можешь... — Да забрали уже, не распинайся, — прерывает его он и медленно перетекает взглядом на Мишу, — а это что за экземпляр? Миша пытается вести себя достойно, удержать взгляд, не трястись. Но он только рот открывает, когда Слава говорит за него. — Мы в расчете. Если никаких сообщений для Хасана нет, мы пошли. — Парень новый? — продолжает, будто не слышит. Оборачивается к лысому. — Грач, это вот он тебя? Грач с явной неохотой кивает, и главарь поворачивается назад сильно повеселевший. — Ну даешь! А по виду ботаник. Ему было велено молчать. Только он не умеет делать это так же стойко, как Слава. В его молчании есть спокойная угроза. В чуть искривленных губах ни капли страха. Выглядит расслабленным, но он всегда готов, и его пальцы в карманах уже собраны в кулаки. Миша знает, на что похож он сам. На плохо прифотошопленного в центр разборки парня, вырезанного с другой картинки. Однажды он уже доказал, что внешность обманчива, но не уверен, что сможет сделать это снова. Не в этой обстановке, не с таким численным недовесом и не когда у него все тело ходуном ходит. — Мы товар привезли, как условились, Ринат, — голос Славы все еще спокоен, но там прослеживаются острые как бритва нотки. Может, это его версия паники. Версия паники Миши закручивается у него в животе и заставляет учащенно дышать. — Не, ну раз он здесь, — сигарета прочерчивает в полумраке святящуюся дугу и указывает кончиком Мише куда-то в лоб. — Пусть решат все по-пацански. А машину отгоните обратно вместе с грузом, а? Лучше бы, его нестабильная топология червоточины в фарш перемолола! Насколько низок был процент того, что он в ней выживет, и все коту под хост. Но там он бы хоть не успел напрудить в штаны и опозориться перед толпой людей. — Ну что, Грач, ты же не против? Парень вроде как тебя обидел, — Грач похож на бойцовскую собаку, которую от того, чтобы она разорвала его в клочья, удерживает только специальная команда. — По честному слабо, а? — и он снова обращается к Мише, скрываясь на какой-то театральный выкрик. — Не со спины, как крыса, а один на один! К тому же, у тебя, малой, все равно фора. У него угол обзора еще очень ограниченный. Раздается одобрительный гул, прерванный выступившим вперед Славой. Свита Рината дергается в его сторону, но главарь останавливает их жестом. — Еще раз, — Миша оказывается за Славиной спиной, и чувствует себя погано и жалко. — Был уговор! Хочешь цирк, я звоню Хасану, и его можно бесконечно продолжать. Если тебе, вдруг, заняться нечем. Ринат усмехается, бликует лысиной и тушит сигарету. — Ну ты что, Порш. я же шучу. Езжайте давайте. Мы в расчете. Последнее, что Миша замечает, полный ненависти взгляд Грача. Вернувшись к нексии, Миша еще плохо чувствует конечности, поэтому заваливается внутрь подстреленным воробьем. Слава непривычно угрюм. Обратно едут, будто умер кто-то. Хотя в багажнике уже и нет этой частицы, неопределившей своего состояния. Наблюдатель уже заглянул под капот и схлопнул волновую функцию. Теперь объект точно либо мертв, либо жив. Но это уже не их забота. Его тошнит. На какое-то время он не то что бы смирился, но поверил в то, что в крайнем случае сможет к этой жизни адаптироваться. Стряхнет все ненужное: современную эту дребедень про терпимость, эмпатию и гибкость. Нарастит панцирь пошире. Выучится автомеханике, бить со лба и красиво так сплевывать сквозь зубы и проживет здесь до конца своей жизни. Ему ненадолго и вправду показалось, что он сможет. Уже в центре, Миша слышит с водительского тихий вопрос. — Испугался? Этот проникновенный сочувствующий тон настолько не отсюда, что Миша дергается, ожидая увидеть вокруг что-то родное. Но это все тот же салон нексии, "сплин" из магнитолы и Слава, достающий из-за уха очередную сигарету. — Мне кажется, всем было заметно, как я обосрался. — Я же говорил сходить, пока не приехали. Миша плотно сжимает губы, но все-таки упускает усмешку. Они тихо смеются. Только сейчас он чувствует облегчение от того, что до сих пор жив. — Я больше на такие стрелки не поеду, — заявляет он, вновь становясь серьезным. — Поедешь, куда ты денешься? — Не поеду! Слава резко выходит из потока и, обрызгав грязным снегом прохожих, тормозит у обочины. Мужик начинает возмущаться, и Слава, выкрутив окно, объясняет, куда он может со своими претензиями идти. — Выметайся из машины, — говорит он, опустившись обратно в кресло. — Что? — Что слышал. Ситуация становится невыносимой. Он-то думал, что в кой-то веки этот пень его решил поддержать. — Да пошел ты нахуй! — выплевывает он, но покидать тачку не спешит. — Я, если ты еще помнишь, тебя из замеса вытаскивал с неделю назад! Это из-за тебя мы вообще это все делаем! Из-за тебя я это все выслушивал! — Какой же несчастный! Расскажи-ка еще о своей незавидной судьбе. Ужасно, наверное, было в институте учится, знания получать, курточки заморские эти мерить, — он дергает его за ткань пальто на плече, и Миша хлопает его по руке. В ответ Слава только корпусом на него дергается, но Мише достаточно. Нервная система на последнем гвозде держится. Он вздрагивает, бьется затылком об окно и замолкает. Смотрит исподлобья на своего злейшего врага и одновременно единственного друга. Ненавидит и не может уйти. Не понимает его совершенно, но лучше, чем всех и все остальное в окружающей его чужой вселенной. Вот такая суперпозиция чувств. Слава хмурится, чешет непроизвольно один из своих фингалов и айкает от боли. — Бля, забыл! Затем валится, будто обессиленный, в кресло, щелкает челюстью. — Ты спросил меня, почему я не задаюсь вопросами. Почему меня не ебет, что в багажнике. Почему бы не поразмышлять. Миша от потрясения даже дышать перестает. — А я вот думаю, нахуй вообще напрягаться, когда будущее так размыто? —Слава немного поворачивает голову к окну, и тень от его профиля растягивается по салону, загибаясь на углах. А глаза его серые смешиваются по цвету с бирюзой стекла в отражении. — Может, Боря на третий срок останется, мы войну в Чечне продуем. Развалится все. Страна эта развалится. Сторчится, сопьется, не знаю. Его позитив не необъяснимый. Он обреченный. Миша только сейчас это замечает. Даже стыдно. Так долго обвинять кого-то в низком эмоциональном интеллекте, что бы понять, что он сам не лучше. Фролов попал в тяжелое время. Не в самое худшее из всех возможных. Но в нестабильное, непонятное и непредсказуемое. На сдвиге двух тектонических плит. Через месяц закончится тысячелетие. Никто не будет вытирать ему сопли. Глупо было этого ожидать. Здесь все сами ждут хоть какой-нибудь поддержки. — Этого ничего не произойдет, — Миша говорит быстрее чем думает. — Че, Ванга, что ли? — в отражении видно, как он морщится в скептической улыбке. — Нет… просто. Хорошо все будет. Типа. Лучше, чем сейчас. Слава только дергает вверх плечами. В конце улицы Пестеля, на углу которой они встали, торчат над когтистыми деревьями три луковицы Спаса-Преображенского монастыря, посыпанные снегом. Три девушки в каракуле пытаются переползти через сугроб и, поскальзываясь, звонко хохочут. — Красивый город, — говорит Миша. — Ага. — Я раньше не особо замечал. — С чего вдруг начал? Может ответ кроется в том, что он уже полторы недели как не занимается бездумным скролингом в айфоне и стал более внимательным. Или в том, что ему потребовалось увидеть город в разные времена, чтобы понять вечность его красоты. Может, в иной перспективе. Может, после того, как переживаешь животный страх и остаешься живым, все кажется прекраснее. — Не знаю. Надо подумать. — Много думаешь, Кудрявый. И правда. Но думать — это его профессия. И он о ней начинает забывать. — Слушай, Порш, можешь крюк сделать и проехать мимо СПБГЭУ? — СПБГЭУ, это че? — удивляется он, выпрямляясь в кресле. — Ну, универ на Грибоедова, напротив Банковского моста с грифонами. — ФИНЭК же, нет? Миша чуть не хлопает себя по лбу. Он совсем забыл о смене названия. — Зачем тебе? Туда без документов и с двумястами рублями в кармане не берут. Там приличные люди учатся. — Я в курсе. Можно? — Можно, хули. На все расспросы Миша отвечает, что просто хочет посмотреть на здание. Что живя в Омске, мечтал поступить, но видимо не судьба. Он сам не знает, чем ему это поможет. Стоит у главных ворот, через которые тысячу раз спокойно проходил, и мнется. Туда-сюда снуют студенты, курят под фонарями и с той стороны брусчатки у золотокрылых львов. — Мы в натуре просто поглядеть приехали? — возмущается Слава, выбивая дурь из снежного нароста рядом, и пугая интеллигентных ребят своим видом. — Зайди во двор, хоть. Миша не уверен, что это хорошая идея. Он осматривается. Впервые он попадает в этом времени в место, где выглядит привычнее для остальных, чем Порш. Он со своей импрессионистской мазней на лице, опять успевшей поменять цвет до могильно-серого, прикидом и позой злобного гремлина, немного выделяется. Пара ребят в очках, стоящих у ограждения канала, не отрывают от Славы взглядов. Вылупились, как на макаку в зоопарке. Тот тоже замечает, но его излишнее внимание не смущает нисколько. — Просмотр между прочим не бесплатный. Подойди поближе, скажу сколько стоит. — Бля, Слав, угомонись! — от греха подальше Миша тянет его за рукав и проскакивает во двор. За парадной дверью знакомый до боли вестибюль. Почти такой же. Охранник только незнакомый. Впрочем, точно так же требующий пропуск. Было бы прикольно, если бы Миша его захватил с собой в кармане из 2024-го и предъявил сейчас, но в тот день он забыл его дома. Ирония сказочная. — Извините, забыл, можно как-нибудь? Авось, что выйдет. — Фамилию и имя назовите, — или нет. — Че за вертухайская система у вас тут? — раздается сзади, и Миша понимает, что точно нет. — Простите, что? — недоумевает охранник. — Я говорю, че напрягаете, как при входе в хату? Фамилия, имя! Не видно, что будущий Эпштейн перед вами? — он пихает Мишу в плечо, тот нервно улыбается охраннику, и под его полный замешательства взгляд, выталкивает Славу наружу. — Да че ты? Я помочь хотел! — Не Эпштейн, а Эйнштейн, гений. — Одна хуйня. — Спасибо за помощь! Пошли давай, — он спешит к выходу и с ужасом слышит позади свист. — Эй! Да ты, четырехглазый! Прикурить не найдется? Ха! А, если найду? Таща силком Славу прочь с территории образовательного учреждения, Миша думает, что будь он в своем десятилетии, он бы наблюдал за этой сценой с не меньшим изумлением. Они стоят у канала на безопасном расстоянии от универа — таком, чтобы между благородной аристократичностью этого здания и варварским невежеством Славы не происходило непроизвольных химических реакций. Слава курит, и Миша уже готов проститься с этим местом навсегда, когда видит знакомое лицо. Верит не сразу, но это определенно он. Его профессор по физике, только сильно младше. Он даже может сказать точно — на двадцать пять лет младше. Он подходит к припаркованной машине, и прежде чем Миша успевает что-то сделать, ныряет внутрь. — Артем Николаич! — орет Фролов, срываясь с места. Он слишком далеко. Машина отъезжает сразу, выбираясь с узкой улицы на Невский проспект. Теряется в потоке. Он стоит посреди улицы, снова, как липкая чашка, собирая на себе взгляды учащихся. Возвращается к нешелохнувшемуся Славе. — Откуда ты его знаешь? — спрашивает он, когда Миша встает подле, опершись о гранитную ограду. Чувствует на себе тяжелый взгляд. Через пару молчаливых секунд, слышит выдыхаемый воздух. Рукав Славин так близко, что когда он опускает руку с сигаретой, их куртки шуршат друг об друга. Сигарета оказывается на земле, и Миша следит, как Славин кроссовок вдавливает окурок в мостовую. — Ладно, пошли. Снова он не спрашивает. Но Миша молчать больше не в состоянии. Слава не успевает соскочить с поребрика, когда он хватает его за предплечье, стискивая грубую кожу. — Погоди! Слава, зависнув над проспектом на секунду в суперпозиции — одна нога здесь, другая там — оборачивается, хмурится и возвращается назад. — Мне тебе надо кое-что сказать. А ты должен мне поверить. — Епта, что там? В квантовой механике, в отличии от классической, результаты вероятностны по своей природе. Есть только процентная возможность какого-либо исхода, и никогда это не сто. Вероятность, что его затянет в стабильную червоточину, целого и невредимого, перенесшую его на двадцать пять лет назад в тот же самый город, в котором он жил, составляет такое длинное число нулей после запятой, что писать их бессмысленно. Но в конце все равно есть единица. Примерно такая же вероятность того, что он сможет вернуться назад. А может, и еще меньше. Но еще совсем недавно он бы сказал, что шансы его работы в бандитской группировке, составляют тот же ничтожный процент. Так что, если вероятность не нулевая, он обязан попробовать.