Последние лучи заходящего солнца

Глава III

«Обними же меня, прошу Мне так больно, но я держусь И надеюсь, что я дождусь Твоих тёплых пальцев» © Солнце октябрьским утром

Кай лежит на спине в тёмной комнате, свесив с кровати ногу: она проснулась посреди ночи и больше не смогла уснуть. Она ворочается, ёрзает, злится оттого, что не может удобнее улечься; у горизонта уже видна занимающаяся рыжая полоса. В последнее время спит Кай очень плохо, мучается от кошмаров и не может убедить себя, что та жизнь для неё уже закончилась. Почему-то для неё не существует полной уверенности в том, что её отец не начал её искать, — она не хочет его даже видеть, настолько он ей осточертел. Она вспомнила выражение лица Шуры, его светящиеся расплавленной медью кудри, спадающие на глаза и закрывшие пол-лица, и огорчилась оттого, что он к ней не пришёл вчера вечером. «Ни черта ты эгоистка! Только познакомились, а ты уже требуешь от него постоянного присутствия рядом. Засунь чувство собственности себе в задницу!» Нельзя ни к кому привязываться, кому-то давать даже первый шанс, потому что ты свыкнешься с этим человеком, а когда он вдруг решит уйти, тебе будет максимально больно. Можешь продолжать дальше холодно к нему относиться, язвительно шутить и проявлять самые отвратительные черты своего характера, делай всё, что угодно, чтобы он не смог втереться тебе в доверие. Чтобы он не смог занять всё пространство в твоих мыслях, чтобы, если он сделает тебе больно, ты не особенно сильно страдала, возможно, не страдала в принципе. «Ага, говоришь так, как будто сейчас твоё будущее зависит только от тебя самой!» То, что он взял её с собой и предоставил кров, уже заслуживает хоть какого-то уважения. Шура мог не обратить на неё внимания и оставить её на произвол судьбы. Но он не сделал этого. И как он вообще умудряется так спокойно терпеть её несносный характер, если она прямо-таки может открыто ему грубить и даже угрожала сломать ему руку? Кай вышла из комнаты и, тихонько спустившись по лестнице, направилась в кухню; настенные часы показывают пять часов утра, за окном видно, как в золотых лучах восходящего солнца поднимается туман. В маленькой комнате она встречает мать Шуры, стоящую у плиты и помешивающую содержимое кастрюльки. — Доброе утро, — Кай немного опешила и даже сделала шаг назад, когда женщина направилась в её сторону с объятиями. Девушка чувствует себя максимально скованно и неуютно: обычно подобные проявления нежности ассоциировались у неё с дальнейшими истериками матери, и Кай подсознательно ждёт этого. Но Бетт осторожно обнимает плечи девушки своими тонкими руками и гладит её по спине, Кай не отвечает ей тем же: её руки безвольно висят вдоль тела. От Бетт пахнет кориандром, сушеными фруктами и апельсиновой цедрой. Она вдруг вспомнила ароматы на пальто Шуры — зелёный чай, запах выхлопных газов из большого города, свежая выпечка, корица и карамель. Кай поджала губы и ничего не ответила. — Ты хорошо спала, милая? «Сегодня какой-то день гребаных сюрпризов?» — Терпимо, — она не понимает, как ей реагировать на подобное отношение, но знает, что её отстраненность выставляет её дикой в глазах матери Шуры. Бетт пожимает плечами и разворачивается к плите, кидая щедрую щепотку корицы, гвоздики и новую порцию засушенных яблок, которые остались с урожая прошлого года. Она немного уменьшает огонь и накрывает бурлящее вино крышкой. — Хочешь чего-нибудь? Шура говорил, что ты очень мало ешь. Не хочешь кусочек тыквенного пирога? — Давайте, — сухо отвечает Кай, усевшись за стол и подперев рукой подбородок. «Говори что угодно, думай что угодно, мне всё равно», — Шура ещё спит? — Мой сын долго спит, — с улыбкой говорит мать Шуры, — думаю, проснется часа через два. «Какой счастливый…» Её режим уже давно окончательно сбит, она чувствует себя уставшей и злой, просто потому что опять проплакала всю ночь в перерывах между урывками беспокойного сна. Здесь, на табуретке в маленькой кухне, круглогодично заполненной ароматами и солнцем, стоит старый запылившийся патефон с золотистой горловиной и тонкой колючей ножкой; он как будто находится не на своём месте. Ты тоже находишься не на своём месте, не забывай об этом. Ты здесь ненадолго. Вся окружающая действительность так и шипит ей это на ухо. Кай видит движения Бетт у плиты, её руки и рыжие кудри, и невольно вспоминает её сына, который, вероятнее всего, появится здесь только спустя некоторое время. Несмотря на внутреннюю раздражимость, ей хочется его увидеть. И не хочется в одно и то же время. Она даже не сказала «спасибо» за завтрак и поднялась; Кай чувствует себя поистине паршиво. Как будто всё, что она представляла, сидя напротив него в поезде несколько дней назад, совершенно не соответствует реальности. Либо невероятно прекрасно, либо отвратительно; Кай ещё не знает, чему отдать предпочтение. — Я думала, ты спишь? — она видит раскрытые двери кабинета и возвышающуюся фигуру Шуры над большим столом. Он поднял на неё взгляд: как и она, он был в мрачном настроении, на нём не было той лёгкой улыбки, которую она уже привыкла видеть. Он распрямляется, берёт в руки очередную стопку бумаг и бросает в камин. — Отец оставил после себя столько ненужного хлама… — он смотрит на тлеющие бумаги, как чернила на пергаменте из-за воздействия пламени становятся синими, и не понимает, почему Кай не подходит. Она стоит в дверях, оперевшись о косяк плечом. Точно так же на него вчера смотрела мать. Ему это не очень нравится. — Ты готова? — Смотря к чему? — Попрощаться с этим костюмом плохой девчонки. — Шура смотрит на неё и пытается улыбнуться, но получается с натяжкой, да ещё и не очень правдоподобно. «Да черт возьми…» — Непосильная для тебя работа. Можешь купить сколько угодно блуз, брюк, кардиганов и свитеров — мои предпочтения в любом случае выберут это, — она упёрла руку в бедро. — И все-таки это необходимая мера, — говорит он таким тоном, что Кай уже начинает думать, что, скорее всего, так и есть, — пойдём со мной. Они выходят из дома, осторожно закрывая дверь, Шура, одетый в рубашку и свободные брюки прямого кроя, и Кай — в рваных джинсах, чёрном топе и тяжёлой куртке. Когда он говорит ей «Садись» и указывает на переднее сидение автомобиля, она слегка опешивает и смотрит на него совершенно потерянно: она не знала, что Шура умеет водить, и думала, что они вполне могут добраться куда бы то ни было пешком. — Если ты не сядешь, я запихну тебя в багажник, — Кай повинуется и забирается в машину; в ней бушует внутреннее волнение и чувство опасности, хотя до это этого времени она думала, что Шура не может сделать ничего плохого. Как бы то ни было, нужно постараться сохранять уверенность в нём. Жаль, что у неё нет этого умения, а выработать его в одиночку у неё не получится. Седьмое чувство всегда говорит ей никому не доверять. Даже если этот кто-то — тот, кто делает всё, чтобы тебе помочь, чтобы защитить тебя. Никаких дружеских уз, никаких обязательств, ничего. Полагаться придётся только на себя саму — Шура никогда не сможет быть рядом с тобой, куда тебе ни захотелось бы пойти. Он ведёт машину медленно, умиротворённо и спокойно, Кай видит его костлявые кисти рук, одна из которых плотно усыпана тёмно-рыжими веснушками, видит его аккуратно замотанные до локтевого сустава манжеты и опрятно сидящую на нём поношенную рубашку приятного светлого цвета. Напоминает яблочное вино — такое же золотистое, искрящееся и бодрящее. Его кудри с правой стороны лица немного выдают вперёд, падая на глаза и перекрывая лоб, с левой стороны — тщательно расчёсаны и убраны за ушную раковину. Она кладёт ноги в ботинках туда, где лежат какие-то старые потрепанные книжки, и смотрит вперёд себя. Окно рядом с ней закрыто полностью, в салоне немного жарко, с улицы чувствуется едкий и противный запах прелой опавшей листвы, жареного мяса с какого-то участка и дождевой воды. Влага, хруст камней под колёсами. — Я думала, мы просто купим одежду и забудем об этом, — она не надеется, что Шура отвлечётся на неё и ответит. Вообще она не имеет тенденции на что-то надеяться. Бесполезная способность, как по ней. Оставляешь всю ответственность абсолютно посторонним людям и освобождаешь себя полностью. Какой после этого ты сильный человек? — в смысле, я не предполагала, что нам ещё нужно будет до этого ехать. В незнакомой старой машине. На сидениях, скрипящих от вонючей обивки и старой кожи. С человеком, которого я по воле судьбы совершенно не знаю. Шура смотрит на неё сквозь рыжие кудри. Кай испытывает двоякие ощущения и хмурится ещё больше: ей то ли хочется придать ему симметрии и осторожно убрать пряди его волос с лица, то ли оторвать ему рыжие патлы. Она путается ещё больше, когда на её дикий взгляд он отвечает улыбкой. «Издеваешься?» — В этом и плюс подобных посёлков: постоянно приходится ездить. У нас там только живут, а учиться и работать — это для городишка побольше масштабом. Сними ноги оттуда, пожалуйста. Кай смотрит на него и специально, как будто провоцируя, убирает сначала одну ногу, затем вторую; она слышит хруст гравия, который резко заканчивается, когда автомобиль выезжает на дорогу, покрытую тёмным, истрескавшимся в мелкие частицы асфальтом. Ветер треплет его рыжие волосы, она чувствует запах скошенной травы за окном и старается укрыться от сильных потоков воздуха. Кай слегка улыбается, когда на открытой местности неподалёку от скопления маленьких одноэтажных домиков видит небольшое стадо кудрявых овец. «На Шуру похожи. Такие же кудрявые и незнакомые». Они ходят по пастбищу одним большим белым пятном, подгоняемые мальчиком с прутиком, щиплют горькую траву и совершенно не обращают внимания на то, что сейчас творится вокруг. Как будто для них вселенная сконцентрирована на одном предмете, составляющем интерес к их скучной овечьей жизни, — найти как можно более сочную траву и умять, пока другие не нашли её раньше тебя. Какие они милые и беспомощные. Вся жизнь только и состоит в том, чтобы неуклюже бегать, есть траву и тихонько блеять. «Даже моя жизнь интереснее, если разобраться»… Однообразная жизнь тоже Кай не по душе. Однотипность очень быстро начинает действовать на молодой мозг. Несменяемость действий и обстановки рано или поздно приведёт к полнейшему умственному отупению. Вряд ли это то, ради чего она сбегала из дома. Она сбегала, потому что больше не может так продолжать. Потому что вдруг загорелась желанием лучшей жизни, гораздо более интересной и наполненной эмоциями, чем у неё была. И эти дни до того, как встретила его… Чёрт, она всерьёз не может отличить один от другого. Шура — её отправная точка. И теперь только от неё зависит, куда она пойдёт. Он ничего ей не должен, ни в коем случае она не может даже думать о том, чтобы просить его помощи. Ты прекрасно можешь сделать это сама. Наступит сентябрь, это неизбежно; она выйдет в новое для себя место, где её либо полюбят, либо возненавидят. Второе гораздо более вероятно: она никогда не отличалась покладистым характером, им даже не нужно надеяться, что Кай будет спокойно потакать им. Не в её смену. Но Шура же в любом случае будет рядом? Он же не кинет её, не посмеет? Возлагать на постороннего все свои мысли и надежды — самое мелочное и жалкое, на что ты способна, Кай, — она хохочет у себя в голове, но на лице ничего не отображается, кроме дернувшегося правого уголка тонких губ. Пора уже прекратить это делать; никто тебе не нужен, кроме тебя самой. Никто не сделает что-то так, как хочется тебе, в точности. Ни о какой точности и идеальном взаимопонимании не может быть и речи. Пока ты трепещешь и раздумываешь, будет ли он рядом, ты от той девчонки, которой была месяц назад, ничем не отличаешься. Ты должна презирать прежнюю Кай. Презирай Майю. Потому что она была молчаливой, бесхарактерной, слабой и податливой. Потому что она была пластичной; новая Кай не имеет права позволять себе подобную роскошь. Оставь её либо для счастливых, либо для богатых: ты же не относишься ни к тем, ни к другим. Девушка на секунду вновь бегло осматривает его: он такой спокойный, умиротворенный и тихий, как будто от него глупо ожидать чего-то плохого. Но Кай не верит в его полную беззащитность: седьмое чувство отчетливо кричит ей, что с ним не всё так просто. Она видит в нём полную противоположность себя самой: значит, не всё с ней так плохо. Кай вспоминает, почему сейчас сидит рядом с ним: его первичная цель — выбрать для неё подходящий школьный костюм и учебники, он, вероятно, и не задумывался о том, что будет вынужден провести с ней целый день. Она просит себя не обращать внимания на грозные чёрные вещи — их у неё и без того достаточно; а разбавить образ парой воздушных рубашек тоже неплохая мысль. Возможно, тогда она перестанет ощущать себя иссохшим колючим терновником. В конечном счёте, терновник тоже раз в год покрывается мелкими нежными цветами; почему бы ей тогда не попробовать? Кай уже отвыкла от большого количества прохожих на улицах города, но здесь их можно было пересчитать по пальцам. Город слишком тихий, слышны только шорох автомобильных шин по асфальту, щебетание маленьких птиц и завывание слабого ветра в высоких деревьях. Шура останавливает машину и кивает ей в сторону двери. — Выходи осторожно. — И без тебя знаю. «Это сейчас было обыкновенное занудство или волнение?» Кай видит перед собой чистую улицу, несколько пятиэтажных домов; через балконы рядом стоящих зданий перекинута бельевая верёвка, а перед домами разбито что-то вроде цветочного садика. Космеи и настурции хорошо цветут в этом году. Шура говорит что-то о том, что нужно будет пройтись несколько минут; ей абсолютно все равно. «Как будто бы меня кто-то спрашивает…» — усмехается она про себя. Хочет она или не хочет, ей в любом случае придётся пойти за ним. Хоть её и бесит эта зависимость, она прекрасно понимает, что никто по сути и не предлагал ей выбора. Пока он ходит по магазинному павильону из стороны в сторону, Кай почему-то заинтересовывают аквариумные рыбки неизвестного для неё вида на прилавке. Она махнула в его сторону и пробормотала, что может всё упаковывать; он просто пожимает плечом и предупреждает её, чтобы она не жаловалась. Шуре хочется, всерьёз хочется верить, что она ему доверяет или хотя бы пытается. Он не знает, каким образом она отреагирует; возможно, Кай не станет носить то, что он выбрал. — Симпатичная кофта, — пробормотала она, дёрнув его за рукав; именно сейчас он осознает, насколько выше неё: её нос на уровне его груди, голова запрокинута, пепельные волосы слабой косой собраны за ушами. Она выглядит сейчас очаровательно и мило, хоть со стороны из-за чёрной одежды и массивной обуви похожа на наёмного убийцу. — Можно купить? — Почему ты спрашиваешь? Кай хмурится и смотрит в его глаза с холодным упрямством. — Потому что мне не все равно, что носить в твоём доме. Возможно, Бетт это не понравится. — Она к подобному относится совершенно нейтрально, — он впервые испытывает неловкость в общении с ней, и Кай прекрасно это видит; на её губах постепенно расползается слабая, тёплая улыбка. «Нечасто я её вижу». — Можешь по этому поводу особо не волноваться. — Купишь что-нибудь себе? — спрашивает она, когда Шура уговаривает её остаться на несколько минут в маленьком ресторанчике, чтобы пообедать. Кай ждёт свой суп и хрустящие хлебцы, он же не стал ничего себе заказывать. Девушка не понимает, почему он так стесняется есть при ней. «Что с ним не так?» — тот свитер с рыжим принтом бы тебе подошёл. Ты бы уж точно стал солнышком. Она смеётся, перебирая пальцами салфетку, а Шура пытается найти в её словах скрытый смысл. — Почему ты не ешь при мне? — Потому что я не голоден. — Даже не надейся, что я позволю тебе съесть мои сухарики, которые я, между прочим, заказала для себя. Когда ей принесли её обед, Кай забыла обо всём на свете. Шура сидит напротив неё, у него трясутся руки под столом, ему отчаянно хочется чем-то себя занять. Нужно было взять с собой тот старый томик из собрания отца, почему он не подумал об этом? Интересно, смогла бы Кай стать для него лучшим другом, которого у него никогда не было? Смогли бы они сохранить свои тёплые отношения даже спустя десять, пятнадцать, двадцать лет; смогли бы они вспоминать давно прошедшие времена их бурной юности и хохотать, сидя под пледом в креслах напротив друг друга? Интересно, что бы она ему на это сказала, если бы они провели всю жизнь вместе, путешествуя, бесконечно сменяя поезда и самолёты, наспех завтракая в маленьких забегаловках или же в кафе около заправки? Где стоит постоянный запах кислого кофе и скисшего молока, мокрой еловой хвои и бензина. Вряд ли бы Кай смогла от этого отказаться: она однажды сама сказала ему, что бежит от своей прежней жизни и ищет что-то новое. Что ж, ей бы вполне могло понравиться то, что мысленно он ей уже предложил… Сидящий за соседним столиком начал раскуривать сигарету, и Шура недовольно морщит нос и отворачивается в сторону. Большое скопление народа всегда раздражает, как и оглушительный шум, гудение машин и матерный русский язык, как компании шумных и дерзких подростков, как сварливые женщины пятидесяти лет, которые всегда жаждут поучить жизни или почитать нотации, когда совершенно никто их об этом не просит. Шура все ещё не знает, чем занять руки, поэтому подзывает официанта и заказывает кофе. Его готовят чертовски долго; «Как можно так долго варить один чёртов кофе?!» Обстановка вокруг начинает реально раздражать, и он чувствует, как нервически дёргается правый глаз. Интересно, она ничего не заметила? Он ещё минут пятнадцать ожидает её у входа, стараясь сохранять терпение, Кай появляется рядом со стаканом кофе и бумажным пакетом, в который завёрнуты тёплые сэндвичи. — Я и для тебя взяла: есть в сыром, помидорами и ветчиной; есть с бужениной, горчицей и салатом. Какой будешь? — счастливая и сытая Кай светится в лучах солнца и витрин маленького ресторана, снова напоминая ему тонкий и изысканный бокал, наполненный игристым шампанским. Если бы он только имел на это право, он бы поцеловал её. «Держи себя в руках, идиот». Шура отпил свой кофе и обжег язык, поэтому ничего не ответил; он только с усилием кивает в ответ. И умоляет больше никогда в жизни даже не допускать подобных мыслей, Шура понимает, что ему станет за них стыдно рано или поздно. «Я всерьёз не знаю, как к тебе относиться: ты просто оторва, дерзкая, своенравная и мнительная; без понятия, что произошло в твоей жизни — помимо существования в одном доме с неадекватными родителями, — но могу сказать точно, это на тебя очень сильно подействовало. Ты можешь меня бесить и заставлять восхищаться в одно и то же время, ты не игрок с двойным прикрытием, ты тройная дрянь, я в жизни не встречал тебе подобных. В тебе вообще есть что-то искреннее, что-то настоящее? Под этой маской дерзости и грубости есть что-то чувствительное, лёгкое и доброе? Видимо, есть, я просто рядом с тобой чувствую себя ослепшим калекой, либо ты специально себя выставляешь с не выгодной для самой себя стороны. Зачем тебе это надо? Неужели так сложно показать себя настоящую? Или ты всё ещё видишь во мне скрытую угрозу? Что ж, в таком случае мне по-настоящему жаль тебя…» — Ты чего встал? — Кай смотрит на него своими бесчувственными глазами, и Шура понимает, что у него земля как будто исчезает из-под ног. Он ни о чём не думал на данный момент, его голова была пустой и чистой, он даже не вспомнил о том, что всерьёз представил, как мог бы по-дружески поцеловать её в щёку. Попробуешь — она выбьет тебе зубы. Решишься? — Шура? — Можно я обниму тебя? — Кай как будто находится в состоянии лёгкого шока и оцепенения, но все-таки позволяет ему сделать один шаг вперёд, ближе к ней. Она нервно убирает за ухо выпавшую из прически прядь волос и выдыхает губами: «Да, пожалуйста». Возможно, когда-нибудь настанет день, когда она сможет спокойно его к себе подпускать, но это случится не сегодня и даже не завтра. Чувствуя запах кислого кофе, перетёртой гвоздики, измельчённого перца и тёплого молока, Кай также чувствует нарастающее беспокойство и страх перед ним; ему бы это уж точно не понравилось. Она обнимает его неумело, он слышит её участившееся дыхание и всё понимает. Не прошло и минуты, прежде чем он её отпустил: на сегодня с неё хватит. И пока они едут по опустевшему шоссе, Кай смотрит на его рыжие кудри, в которых постоянно играется ветер, и кажется, совершенно перестаёт думать. Если бы она умела рисовать, это вполне могло бы стать лучшей картиной за всю её жизнь. Но как рисовать, так и жить Кай не умеет, даже не имеет понятия, какого это —жить и наслаждаться каждым днём? Она всегда считала, что рождена ради страданий, рождена для уныния, депрессии, боли и слёз, но почему бы просто не наслаждаться тем, что ты просыпаешься каждый день? А Шура тоже ловит кайф от этой жизни, просыпаясь по утрам? «Какой кайф от жизни, если, например, сегодня он был вынужден спать на неудобном диване отца, устроив голову на жёстком подлокотнике?» Будь она Шурой, каждое утро, просыпаясь, она бы вставала без всякого желания и материлась вовсю на этот жёсткий, покрытый истёртой кожей диван, и, вполне возможно, ей даже стало бы легче от этого. Выпустила дух на невинную мебель, умница! Кай опять усмехается и прячет улыбку ладонью, чтобы не отвлекать Шуру от дороги, а внутри неё, в её сознании, маленькие черти вовсю хохочут и плачут от смеха. Она вспоминает их — теперь уже общий — дом и медленно выдыхает, вспоминая ароматы маленькой кухни, золотистое вино в кастрюльке, накрытое крышкой, кусок тыквенного пирога, сладкий кофе со сливками и тёплую улыбку его матери. Потрясающая женщина. Интересно, она вообще догадывается, насколько очарователен и поразителен её сын? Кай уверена, что и без её слов Бетт это знает: она видит её тёплый любящий взгляд, устремлённый на него, и чувствует, как в сердце скребётся чувство обиды на своих родителей. Что такое любовь родителей — Кай не знает. Не знает основополагающего и такого банального для каждого ребёнка. Ей хочется плакать, кричать от боли, но машина Шуры — явно не самое лучшее для этого место. В конечном счёте он ведь ни в чём не виноват, а значит не сможет до конца понять. Она ни к чему его не обязывает, ей просто нужен хороший друг, Шура подходил под эту роль идеально. Впрочем, что бы он ни делал, он всё делает идеально. Сам он — молодой, рыжий, чертовски очаровательный идеал, и она рядом с ним как минимум выглядит нелепо со своей замкнутостью и ненавистью к людям и окружающей действительности. Ей хочется пригладить его растрёпанные ветром волосы, даже на визуальном уровне они кажутся ей мягкими. Кай непроизвольно сжимает ладони, после того как представила их в его кудрях, и чувствует интенсивный прилив крови к щекам. Она всерьёз считает его красотой неземного масштаба, божеством, олицетворением идеала, а сама понимает, что он никогда так же не подумает о ней. Кай чувствует к нему не больше, чем слабую симпатию, и отчаянно жаждет дружбы с ним. Проблема лишь в том, что она сама не может себе этого позволить. Что с ней будет, когда через два дня ей придётся выйти в новое учебное место? Вряд ли её спокойно примут: она хорошо знает школы — предыдущая не отличалась хорошей репутацией, а её одноклассники вообще были отбитыми на голову идиотами. Стоит отдать Шуре должное; если он готов возвращаться туда на подработку, значит там не так уж и плохо. «Из-за твоего дрянного характера всё может сложиться в точности до наоборот!» Когда Бетт зовёт их обедать, Кай всё время наблюдает за Шурой, за его движениями и за тем, как ветер путается в его волосах. Его мать зачем-то решила оставить их одних, быстро исчезнув из беседки со странной улыбкой на тонких губах. О чём она думает? Полагаю, тебе лучше не знать. Он спокойно ест свой суп, сосредоточенно уставившись в книгу и не обращая внимания ни на что, происходящее вокруг, лишь изредка запуская руку в блюдечко с сухарями из белого хлеба. Кай понимает, что её восприятие мира здесь совершенно иное: здесь солнце ярче и небо чище, пение птиц — громче, шуршание машин по дороге — не такое раздражающее. Всё постепенно становится простым и понятным. «Что бы я ни отдала, лишь бы навсегда остаться здесь» Рядом с ним и Бетт. Чтобы каждый день видеть его растрёпанные кудри, растянутую футболку от пижамы и веснушки, становящиеся более отчётливыми с каждым днём. Или просто кожа становится белее? В любом случае, она каждый день будет рядом с ним, и Кай понимает, что это самое правильное, что можно придумать. Насколько очаровывает её эстетика и спокойствие новой русской жизни, когда нет никакой грубости и токсичности, когда она не ощущает ни за что своей вины. Она вспоминает панораму ночного неба, и ей тотчас же хочется отрастить крылья и взлететь, чтобы оказаться ближе к звёздам. «В тебе просыпается романтичная соплячка, Кай» И она даже не пытается утереть под ресницами маленькую слезу. — Кай, суп стынет, — Шура напоминает ей об обеде, даже не оторвавшись от книги, которую держал пальцами свободной руки почти на середине. Ей вдруг стало чрезвычайно интересно, о чём он читает, но внутренние принципы не позволили ей взглянуть на верхнюю часть страницы, где было курсивом выделено название. Она бормочет что-то похожее на «Я помню, спасибо» и неуклюже берет ложку в руку. Кай смотрит прямо в стол, у неё трясутся поджилки и кончики пальцев, перед глазами лишь его веснушчатые щеки, тёплые глубокие глаза и облако вьющихся волос. Девушка чувствует острый прилив тепла к сердцу и поджимает колено к груди, чтобы положить на него подбородок. Слышны только звуки пения птиц, постукивание столовых приборов и шелест листьев от фруктовых деревьев в саду. Она решается попросить его о прогулке лишь к вечеру, когда дневная жара последних летних дней идёт на спад. — Ты когда-нибудь наблюдала за закатом? — спросил он её, когда они выходят на дорогу, покрытую светлым гравием, через калитку в конце сада; Кай спустя минуту отвечает «Нет», кутаясь в свою куртку. «Так и не посмотрела новые вещи» — думает он, снимая свой пиджак и накидывая ей сверху на плечи. Они видят ярко-оранжевое солнце, около которого плывут два тонких облака, от губ Кай идёт пар, Шура упрямо заставляет себя не обращать внимания. Показать ей? То место, с которого я наблюдал за закатом вместе с сестрой, когда мне было лет шесть. Вряд ли на это ещё когда-нибудь будет возможность. Он подает ей руку и ждёт, когда она примет её. — Пойдём со мной. — Что ты задумал? — он чувствует её волнение, из-за него дрожит женский голос; ей всё ещё сложно доверять кому-то, и Шура прекрасно это видит. — Всё хорошо. Я не сделаю ничего плохого. Пойдём со мной. — Ещё много времени пройдёт, прежде чем она научится доверять людям, но он ни в коем случае не будет её торопить: у них для этого есть бесконечно много времени. Кай не видит ничего, что происходит вокруг, и смотрит на него как будто в прострации, двигаясь за ним как будто по наитию и чувствуя засохшие стебли оставшейся пшеницы, которые касаются её щиколоток. Солнце медленно приближается к горизонту, и Шура начинает идти быстрее, буквально таща за собой Кай через поле, он очень боится не успеть. Для него это такое же откровение, как признаться в любви, но воспринимается совершенно по-другому. Ему очень хочется подарить ей эту частичку себя, он уверен, что это на сто процентов её восхитит. Они смотрят на закат, на вечернее небо, окрашенное во все оттенки рыжего и нежного розового, а Кай всё ещё чувствует предательский жар на своих щеках от его ладоней, которыми он закрывал ей глаза. Несмотря на чувство смущения, в её душе бушует дикий восторг, сердце бьётся и скачет, как обезумевшее. Не спрашивая его разрешения, Кай ложится головой на его коленки, разбросав по влажной траве пепельные длинные волосы; она чувствует запах ещё тёплой земли, сжатой пшеницы и пыльцы от последних цветов. Травы вокруг них шумят и покачиваются, иногда хлёстко ударяя её по лицу. Неподалёку от двухэтажного дома, у которого на чердаке включена настольная лампа, который впитал за несколько лет аромат тыквенного пирога, молотых специй и яблочного шампуня, на возвышенности в поле сидит пара молодых людей, девушка лежит молча на его коленях, про себя считая первые ночные звёзды. «Я бы могла подарить их тебе, если бы это только было возможно». Мимо них пролетела одинокая пчела, которая направилась в сторону скопления домов — его даже сложно назвать деревней. Богом забытое тихое место — звучит неплохо. Кай чувствует его ладони в своих волосах и вновь начинает нервничать, хоть в животе и появляется то ощущение, называемое эффектом бабочек. Доплетя её косичку, Шура просто потрепал её по голове, и она впервые в жизни понимает, что открылённа и счастлива. Что в нём видеть потенциальную угрозу — как минимум глупо и неразумно. Он сам это ей говорил не один раз, и только сейчас она ему поверила. Ей уже всё равно на закат, на пару тонких облаков, освещённых лучами уходящего солнца, на мокрую холодеющую землю. Её сознание чисто и свободно от мыслей. И засыпая в своей комнате, Кай выводит в своей тетради последнее слово новой записи, чувствуя, как слипаются глаза. «Хотела бы я говорить с тобой постоянно, как будто для этого у нас есть вся жизнь, как будто темы для бесед у нас никогда не закончатся. Я бы научилась готовить по рецептам твоей матери, я бы пропахла корицей, кофе и сливками, если бы это помогло мне стать на шаг ближе к тебе. Я бы хотела лежать в твоих объятиях, чувствовать тепло твоего тела и биение сердца под рёбрами. Я бы носила твои свитеры, закатывая длинные рукава и наслаждаясь одеколоном, смешавшимся с запахом твоего тела. Я бы научилась печь печенье и варить глинтвейн, чтобы под Новый год когда-нибудь остаться один на один в маленькой гостиной и беседовать вплоть до ударов курантов. Ты бы смеялся, воодушевлённо что-то рассказывая, а я бы внимательно слушала и буквально впитывала в себя каждое слово. Чтобы потом воссоздать в голове нашу беседу и заново прочувствовать волшебство нашей дружбы. Я бы хотела запутаться руками в твоих волосах, настолько они прекрасны, они восхищают меня, от них исходит необъяснимое тепло, и я хочу забрать от него мельчайшую частицу. Я хочу каждый день смотреть на закат, хотя мне на него совершенно всё равно. Пусть это эгоистично, но я готова на всё, что делает тебя счастливым, что приносит краски в твою жизнь. Смогу ли я в ней оставить хоть какой-то след? Сомневаюсь… Но рядом с тобой я ощущаю себя самой счастливой на свете, мне кажется, что я вернулась домой — в свой настоящий дом, где я должна была оказаться с самого начала. Невозможно отрицать твоё сильное влияние на меня: ради тебя, пройдёт ещё немного времени, я буду готова сделать всё. И наша с тобой зарождающаяся дружба — это настоящий дар судьбы, который я, скорее всего, не заслуживаю. Ты слишком прекрасен для этого мира. Слишком прекрасен и очарователен, чтобы связываться с такой, как я.» — Не против, если я побуду с тобой, пока ты не заснёшь? Кай резко поднимает голову и видит его в дверях: Шура, одетый в пижаму и свитер поверх неё, ждёт, когда она разрешит ему зайти. — Валяй, — она неопределённо махнула рукой и спрятала тетрадь под одеяло. — С чего вдруг такое желание? — Может, это тебя удивит, но мне было немного одиноко, и я подумал, что раз уж мы что-то вроде друзей, то почему бы нет?.. — А, ну понимаю… Если честно, я думала, что ты уже спишь. — У меня бессонница последнее время, очень плохо сплю, хотя до этого на учёбе спал как младенец. Не пойму, почему это происходит именно здесь, со мной. — Можешь сесть, если хочешь, — Кай садится на кровати, прижав коленки к груди и утягивая за собой одеяло, тем самым освобождая ему место. Шура садится не сразу, сначала подкладывает свою подушку, которую принёс с собой, к стене. — И что теперь? Будешь сидеть здесь, пока я не усну? — Если тебе не хочется о чем-нибудь поговорить, то да. Кай прячет тетрадь между складками одеяла и надеется, что он этого не видит. — Я тебе кое-что принёс. Просто почему-то подумал, что это могло бы тебе понадобиться, — Кай смотрит на него совершенно шокировано, не понимая, откуда он узнал о том, что ей нужна маленькая записная книжка, и когда он успел её купить. Шура вкладывает ей записную книжку в ладонь и чувствует, насколько она холодная. — Может, что-нибудь скажешь. Ты выглядишь жутковато, как будто тебе никогда ничего не дарили. — Откуда ты узнал, что мне нужна записная книжка? — Заметил, что ты что-то пишешь в тетрадке, когда мы ещё вместе ехали в поезде. Думаешь, я не отмечаю подобных вещей? Наивная, — он снова улыбается, и Кай ещё сильнее хочется его обнять. — Спасибо, — тихо отвечает она, засыпая у него на коленях, завернувшаяся в одеяло, и сжимая маленький подарок в руках. Она чувствует запах его тела и домашнего мыла, он успокаивает и создаёт ощущение, что она находится в нужном месте и в нужное время. Шура сегодня вынужден спать в её комнате, и единственное, о чём он жалеет, — в комнате отца протоплен камин, и тепло уйдёт впустую.