Зеленый мрак

      — Вы ездили все эти два месяца с парнями из Type O Negative. Как ваши впечатления о них?       Журналистка с яркими волосами и пирсингом в губах задает вопрос к Аннабэт, что распутывает кабель у сцены; лицо техника выглядит озадаченным и ей непривычно отвечать, когда возле нее появляется микрофон и мужчина с камерой.       — Я не хочу расстраивать фанаток, но… — Энн приставляет ладонь к своей шеи и показывает, что лучше бы оказалась на том свете.       — Хэй!       Вдали слышен низкий голос.       — Да, ты в черном платье. Как ты сюда попала? Ты не в нашей технической группе.       Энн, даже не повернувшись к голосу за спиной, глупо улыбается в камеру и шустро сбегает в пустой зал, пока на ее место подходит Питер и в привычной покойной манере извиняется за то, что местный персонал не следит за тем, кого пускают на площадку. Журналистке остается лишь неловко себя чувствовать, когда она замечает, как Энн в конце зала с остальной командой заливается смехом от случайно проделанной хохмы.       — Чертяка, сумел ведь к тебе найти подход, — говорит Ник, когда они святой четверкой выходят из зала.       — Да нашей Энни гляди понравились его фотографии голышом, — выдает Марк исподтишка.       — Если тебя послушать, — говорит Тим, — то про мужиков только ты и затеваешь разговоры. Стоит задуматься.       Марк чуть не накинулся на сокомандника и Энн с Ником пришлось их разнимать.       — Не думаю, что член какого-то музыканта стоит того, чтобы из-за него дрались, — и шепнула Тиму, — Хотя, зная Марка…       — Угомонитесь! — крикнул Ник, придерживая компанию от перепалки с буйным итальяшкой-коллегой, а когда последний отошел в уборную, продолжил добивать тему своими шутками про то, что там Марк конкретно во сне бормочет.       Концерт прошел без осечек: стены зала отражали голоса толпы, которые подпевали закрывающей песне, Энн включила белый свет, что заливал как сцену, так и толпу. Все же есть нечто завораживающее в том, что ты являешься частью большего, чем собственная жизнь или голова. Как бы ни хотелось отдаляться от окружающих, состояние сопричастности будет выигрывать, и доставать из топи. Может как раз это состояние и помогало выводить Энн на тот уровень, на котором она в тот момент находилась? Может эта работа и являлась той, где она ощущала, что может жить иначе, не вспоминая лишние истории?       После концерта местные звуковики распрощались с командой, последние ящики с усилителями были собраны. Все направлялись на ночевку в отель, чтобы поздним утром вылетать обратно в Америку.       — У пани Сизовой отдельный номер, — доложила вежливо парень на регистратуре.       — Что-что? — Энн подумала, что ей показалось; она стояла под боком у Тима, будто прячась.       — У вас отдельный номер, — повторил парень и протянул ей лист на заселение. — Ваш номер оплатили, так же вас там ждет небольшой подарок.       Парни из технической группы подозрительно зыркали то на Энн, то на друг друга. Девушка махнула на них рукой, говоря, что им стоит прекратить:       — Не вам номер оплатили, на то вы и беситесь. Будете втроём укромно похрапывать в своем гнездышке.       Святая четверка обменялась язвительными комментариями в обе стороны и разошлась по своим комнатам. Парни в коридоре перешептывались:       — С хуя ли у нее отдельный номер? — восклицал Марк, — особенная или как?       — Наверное, охомутала кого-то, — отвечает Ник, — На задиристых тоже есть спрос. Ты же к ней тоже клинья подбиваешь.       — Да, но это не значит, что я готов на нее тратить деньги. Мне они и самому нужны.       Тим шел позади них и хотел только одного: чтобы те бакланы скорее шевелились, ему было невмоготу ждать, пока они дойдут до своего номера.       Энн открыла дверь своей комнаты и сразу сняла грязную одежду, плюхнулась на кровать. Секунды растянулись на несколько минут; стояло четкое осознание того, что через сутки она уже будет снова в родном темном подвале в одной футболке у печки готовить еду на ужин. Матрас податливо прогибался под ней, обволакивал каждый ее изгиб и ей казалось, что настолько удобной кровати у нее еще никогда не было. На мгновение ее глаза закрылись. В воздухе протесывались запахи свежих фруктов: на столешнице стояла тарелка с виноградом, клубникой и порезанным ананасом. Энн нехотя встала с постели и зашла в ванну помыть руки, а после уселась на кресло и присмотрелась пристально на подарок. Она взяла аккуратно кусочек ананаса, промяла его меж пальцев, обнюхала, осмотрела со всех сторон, проанализировала другие кусочки. Прищурив глаза, она продолжала смотреть на тарелку и перекрестившись положила кусочек ананаса в рот. Ничего необычного во вкусе не было, и девушка принялась пробовать другие фрукты.       — Куда ты опять собрался?       Спрашивает Джош видя, как Питер одевается после душа. Клавишник лежал в постели с одним приоткрытым глазом.       — По делам.       — Шлюха, — кидает друг и снова опускает веки. — Гандоны не забудь.       Вокалист похлопал по карманам. Все с собой.       — Вылет в одиннадцать утра, — продолжает Джош.       — Хорошо, мам, — с этими словами он закрывает дверь номера и поднимает на этаж к Энн.       Особых надежд на их разговор он не питал. В голову лезли воспоминания из темного коридора. Она вела себя необычайно легко, сидя на скрипящем столе. Может она смирилась с мыслью, что ему хочется большего, не только наглые слова в адрес друг друга. Пускай даже эти отношения не могут продлиться вечно; ему будет чем заняться после них. Его донимало то, как она увиливает от любых эмоциональных переживаний. Ее можно было понять, но при этом его бесила ее неуловимость. Номер в отеле, наверное, самое пошлое на что он мог пойти, в его голове считался как хороший шанс дать ей расслабиться и наконец поговорить без лишних отзвуков, свистов из зала и прочего шума, что мог прервать их и так не редкие уединенные разговоры, но сильно короткие, чтобы поговорить о том, что крутилось в голове. Или возможно, чуть ниже.       Он подходит и стучит в дверь. Долгое молчание. Он стучит громче костяшками пальцев. Опять долгое молчание. Он запрокидывает голову, думая куда она могла пойти в такое время и вдруг, за дверью раздается голос:       — Кто?       — Питер.       Он старается звучать обычно, не выдавая ярких эмоций.       — Одну минуту.       За дверью началась возня: он прислушивается к тихим торопливым шагам, звуку как открывается-закрывается дорожная сумка, захлопывается дверь в ванную.       — Заходи, — Аннабэт стоит у порога в халате и с только что высушеными волосами.       — Прости, наверное, я не вовремя, — мужчина едва ли не стал отходить от двери.       — Заходи-заходи.       Энн по-хозяйски хватает его за локоть, и он исчезает из коридора.       — Ты устал?       — Есть такое.       — Тогда почему ты в не своем номере? — он сел на кресло, она напротив него на угол кровати.       — Как бы это жалко ни звучало: я хотел еще раз тебя увидеть.       — Перестань, мне наоборот приятно. В конце концов ты выбрал меня, а не одну из тех, кто стоял в очереди к первому автобусу.       Он представил ее стоящей в этой очереди среди других девушек.       — Я даже думать о таком не хочу, — ему стало тошно от такой картины; уже наступила ночь, и он ощущал, как ему хочется прилечь.       — Бедненький музыкант, — стала паясничать Энн, — ему так сложно ублажать фанаток, которые будут в восторге от любого его действия. Особенно, если он разденется.       — Блять, — закатывает он глаза, и облокачивает на спинку кресла, — да, я не думал о всех последствиях, которые принесет фотосессия.       — Зато раскрылся для новых фанатов. Так сказать, обнажил душу. Осталось только сделать это еще раз на сцене.       Питер смотрит на потолок и слышит смех Энн.       — Если я когда-нибудь опущусь до такого, попроси звуковика включить Энигму, чтобы это смотрелось еще более убого.       — Что-то мне подсказывает, что ты будешь специально медленно раздеваться, чтобы выводить всех из себя, — она кидает подушку к столику, что возле кресла, садится на нее и начинает есть фрукты.       — Для полной картины нужно, чтобы вырубило пробки.       — Ни за что! Тогда часть людей набросится на меня. Это будет очень глупая смерть.       — Зато я успею смыться со сцены. Если им не хватит, я выкину Кенни. С тем учетом, как он пьет, ему не особо дорога жизнь.       Он предлагает ей присесть на кресло и хочет встать, но Энн останавливает его и продолжает сидеть у его ног, поедая виноград.       — После тура обратно в Квинс?       — Да. На частниках и в клуб. Надеюсь, они до сих пор меня ждут. За это время, пока мы были в поездке я поняла, что все-таки дом у меня свой есть. Даже если меня не особо сильно к нему тянет.       — А в перспективе, — он рассматривает ее сидящую на подушке, — что бы тебя тянуло?       — Без понятия, — жует она виноградину, — я довольно беспристрастный человек. Ко всему отношусь флегматично. Мало что в жизни меня будоражило настолько, чтобы я бросала все и шла только к одному единственному, что способно из меня вытянуть эмоции до конца, — она отдирает еще одну виноградину и протягивает ему, — Будешь?       Молча он нагибается и смотря прямо ей в глаза, приоткрывает рот. Она аккуратно кладет виноградину ему прямо на язык, пристально наблюдая за тем, как его влажные губы смыкаются.       — Спасибо, — говорит он, как ни в чем не бывало.       Энн не выдала эмоции, и лишь на дольше взяла воздуха через нос.       — Это ты оплатил отдельный номер?       — Да.       — Для чего?       — Чтобы сделать тебе приятно, — он встал с кресла и размеренными шагами подходил ко входной двери, — считай, это подарок за то, что ты помогала нам с концертами.       В комнате потемнело; включенным оставался только торшер стоящим у угла за креслом. Питер возвращался к сидению. Энн не отнимала с него взгляда и следила за тем, как он неспешно проходит и садится обратно. Свет за ним, обрамляет его силуэт, падает на впалые щеки, обнимает распущенные волосы, что он время от времени убирает с лица. Он невозмутимо сидит, склонившись над ней, упираясь локтями в колени и смотрит. Вдруг его рука притрагивается до ее лица; Энн поддается ближе к прикосновению.       — Ты схожа с кремовым пирогом, — его голос низким эхом раздается в голове, — у тебя как взбитые сливки белая кожа.       Она встает на колени и упирается ладонями на его бедра, чувствуя его напряженные мышцы. Их взгляды ровняются.       — Хочешь попробовать?       — Очень.       Он подается ближе к ней и касается губами до кончика ее рта. Она еле вдыхает, разглядывая его черные ресницы, как штыки, что протыкают ее. Хотелось, чтобы они протыкали еще глубже и проходили насквозь.       Она кладет руки на его плечи, и сама притрагивается к кантикам, которые ей мерещились в темноте и рисовались на бумаге. В фантазиях этот момент бледно печатался, почти выцветал, как только приходил в голову. В реальности его губы были мягкими, упругими, которые хотелось разминать, ощущая языком каждый сухой участок и впадину.       Он поднял ее выше к себе, усадил между ног и убрал волосы с шеи. Аннабэт ощутила зубы, что аккуратно впивались в кожу и теплый язык, ласкающий оставленные укусы. Надо было чувствовать, но ее глаза были уставши раскрыты, и она старалась заглянуть за завесу, а за ней была лишь бетонная стена. Неужели реальность оказалась намного обыденнее, чем фантазии, создаваемые в горячке? Он проводил губами по ее ключицам, уже стянул с плеч халат и крепко удерживал ее за талию, а все, что она ощущала, это лишь его напряженную грудь под черной рубашкой и свежий запах отельного геля для душа.       Она обвила его шею руками и приглаживала за голову.       — Это неправильно.       — Что неправильно? — он обнимал за бедра, а голос зазвучал прямо возле ее уха, — Мы оба хотим друг друга.       Она отодвинулась от него и попыталась прийти в себя. Его голова была откинута на спинку кресла, а в глазах отсвечивал свет лампы; он облизнул нижнюю губы, переводя дыхание.       — Я иногда думаю, что мания тобой абсолютно глупое занятие, а потом смотрю на то, что ты красив как дьявол и меня снова уносит меж деревьев в самое болото.       — А ты и вправду сходишь с ума по мне… — он хотел сказать, как он польщен, и чувствовал, как ворот рубашки стягивает его спину: она сжимала в кулаки ткань его одежды и приближалась к его лицу.       — Мне приходилось учиться смотреть тебе в глаза. Я не боюсь их, я боюсь мыслей, к которым они меня приводят.       — И что это за мысли? — вопросительно повел он бровями. Ей показалось, что он издевается над ней.       Она впилась ему в губы и уходила ниже к шее, оставляя красные отметины на коже. Заметив его еле слышимый стон, она расстёгивала пуговицы его рубашки, пальцами уходила под ткань, трогая горячее тело, от груди до поясницы.       Питер поднял Энн на руки, и донёсся ее испуганный вскрик. Он опустил ее на кровать и потянул за поясок халата. Последовали поцелуи, которые уже ощущались не как бесцветная радуга, а как сонный паралич при высокой температуре. Питеру нравилось, что ее тело разгорячилось, стало податливым и она сама тянулась к его ласкам. Остановившись на секунду, чтобы поднять на нее взгляд и увидеть ее окончательное желание, он заметил, что ее глаза закрыты; ее уставшие руки по инерции поглаживали его плечи.       — Энн.       Он позвал ее, но она не откликнулась, лишь маленькие звуки исходили от нее, и мужчина наблюдал, как она уже постепенно проваливается в сон. Питер лишь опустошенно склонил голову, и укрыл ее одеялом.       — Не уходи…       Услышал он слабый голос Энн. Он стоял у кровати с рубашкой в руках, собиравшись уже уходить, винить себя за низменные желания. Ему не хотелось там оставаться, но и встретить ее утром в коридоре будто ничего не происходило было сродно предательству. Он подошел к изголовью и опустился на колени:       — Я могу прилечь с тобой?       Последовало ее одобрительное мычание. Питер расстегнул ремень и оставил свою одежду на кресле. Когда он прилег на кровать, торшер продолжал гореть, как маяк, что помогал не теряться от намеченного курса. Он обнял ее со спины и тело Аннабэт подалось ближе, упираясь в него бедрами. Питер процедил воздух сквозь губы и сжал ее крепче. Он оставил поцелуй на ее оголенном плече, и удивившись тому, как быстро он успокоился, его веки закрылись.       Сквозь сон она понимает, что он касается губами местечка у ее шеи.       Три поцелуя в одно место.       Раз.       Два.       Три.       Она поудобнее умостила голову на подушке, наслаждаясь губами. Руки прижали ее ближе к себе, насколько это было возможно, чтобы впиваться пальцами в ее мягкое тело. Одна рука аккуратно заходит между ног, и она издает слабый стон. Другая рука накрывает ее грудь. Машинально бедра двигаются ближе к нему, производя круговое вращение, касаясь его паха.       — Ты рада? Ты рада из-за того, что я делаю это? Или от того, что это делаю я?       Аннабэт открыла глаза, и пелена сна окончательно спала. Фантомный голос утих, на его место пришло еле заметное сопение Питера рядом, у ее груди. Она увидела, самые корни его черных волос и вспомнила прошлый вечер; считая, произошедшее сном, все казалось бутафорией. Лежащая одежда на кресле, включенный свет, зашторенные занавески, наполовину надетый на ней халат, которая она собиралась снять перед сном. Через минуту должен был прозвучать будильник, и она его сразу выключила, чтобы не разбудить Питера. Ее ноги касались его ног и ей стыдно было этого признавать, но ее рука находилось на его бицепсе. Реальность более блеклая, чем фантазии? А может она просто слишком настоящая, потому кажется такой странной?       Она притронулась к его угловатым скулами. Она посчитала его кожу довольно приятной и более нежной, чем ожидала. Проводя дальше пальцами по его шее, она увидела оставленное не так давно багровое пятно. Она неловко улыбнулась своей работе и прильнула ближе к нему. К легким волосам, к исходящему от него запаху, ко всему, что она тянулась за столькие годы. От внутренней теплоты она поцеловала его в висок и донёсся голос.       — Осторожнее, а то задохнусь еще.       От прозвучавших слов забежали мурашки по коже.       — Не пугай так.       Энн расслабила руки и ей показалось сонное лицо Питера; расстояние между ними увеличилось.       — Почему ты остался?       — Ты попросила не уходить, — слабо потянулся он.       — Я видимо была дико уставшей.       — Не только, — их взгляды встретились; Питер еле заметно ухмыльнулся.       — Я зря это сделала?       — Что ты имеешь в виду под «этим»?       Она посмотрела на противоположную стенку, собирая волю, чтобы протолкнуть слова.       — Я зря вчера поддалась тебе?       — Не думаю, что у меня нужно искать ответ на такой вопрос. Энн, если ты чего-то хочешь…       — Я не понимаю, чего я хочу, — перебивает она.       — Ты хочешь, чтобы я остался?       — Да. Если ты уйдешь, я сойду с ума от неопределённости, — затараторив, сказала она. — И нам надо одеваться. Ты первый.       — Как пожелаешь.       Аннабэт отвернула специально голову. Питер, надевая штаны, смотрел на немного встревоженную девушку. Ее вид подстрекал вновь заговорить.       — А ты видела выпуск того журнала?       — Только пару фотографий, поэтому я не стесняюсь. Просто я не кучка геев, чтобы быть заинтересованной в твоем тощем заде.       — Эй, — он слегка повысил голос, — вообще-то обидно.       — Ой, простите, что задеваю ваше хрупкое эго, — последовал смелый ответ.       Кожа ремня стянулась со шлеек, и пряжка звякнула тонким звуком; Энн резко повернула голову на Питера.       — Блять, — она вскакивает с кровати.       — Дорогуша, тебе некуда бежать, — сладко пропевает мужчина, держа в руках свой черный кожаный ремень и врывается за ней в ванную.       Он обвивает ее ремнем и подтягивает к себе. От страха Энн скукоживается и по ощущениям будто уменьшается вдвое.       — И какое же наказание меня ждет? — продолжает она ерничать, сощурившись в его серьезное лицо.       — Принять решение, — он сделал тише голос и девушка изменилась в лице. — Ты либо отказываешь мне, и мы перестаем приставать друг к другу, либо…       Делает он намеренную паузу.       — Ты же не вступаешь в отношения просто так…       — Никогда не говори никогда, — говорит с абсолютной спокойностью.       — Тебе просто нужна женщина, чтобы было о ком песни писать.       Энн рассмешила его и почувствовала, как его хватка ослабла, но убегать она уже не собиралась. В зеркале ванной было видно, как он ее обнимает, прижав с помощью ремня, к своему голому торсу. На Энн все так же был неуклюже надетый короткий халат.       — Про тебя тоже могу. Для тебя я сделаю все что угодно. В рамках уголовного и административного кодекса.       — М, жаль, — зазвучала она более шутливо, — я уже думала, ты поможешь мне отомстить тем мразям, что домогались меня, пару лет назад. У меня до сих пор остались их адреса.       — Ну… — он сделал задумчивый вид, — в Бруклине есть пару темных мест, которые им могли бы понравиться. Там их крики точно никто не услышит.       Ладонь Энн находилась на его груди, и она ощущала как его баритон вибрацией отзывался в ее костях. Аннабэт решила, что ей почудилось, но она заметила, как в его серовато-зеленой радужке расцветало нечто, к чему до боли в теле хотелось коснуться.       — Я согласна.       — Согласна на что конкретно? — ласково зазвучал его голос.       — На отношения с тобой. Без разницы сколько они продлятся. Я верю, что отлично проведу время.       — Можешь не сомневаться.       Он мягко притронулся губами к ее лбу и убрал ремень. Энн продолжала находиться в его руках: прежде никогда не ощущая, что она может быть меньше кого-либо, при своем высоком росте и не худощавом телосложении, в момент, когда к ней прикасался Питер, она ощупывала шершавую незнакомую грань. Чувство, что ее могут сломать в щелчок пальца. Одно его неловкое движение и на ее теле будет синяк, либо ушиб. Если уж для того, чтобы разорвать струны для бас-гитары, нужно прикладывать силу весом больше ста килограмм, то он мог бы ее запросто поднять, и унести куда угодно, сделать что захочет его не до конца здоровая голова. Контроль, что так плотно въедался в ее сознание с первого дня туров, поездок и переездов стал трещать. Та самая бетонная стена, на которой висела икона, упавшая со ржавого гвоздя, ставшая явью несколько часов назад. Которую она теперь целовала всерьез, и ощущала горячий язык, а не холод тонкого стекла или пластика от рамки. Язык иконы теперь мог зайти в любой укромный уголок ее тела и посмотреть, что она упорно прятала от него. Там найдется, чем полакомится: и сны в пять утра, когда мозг создает яркие пятна, и не контролирует тело; проглоченные стоны в темноте немецкой дрезденской коробки; и влажные поцелуи на ладонях, что были сделаны ею самой себе самой в попытке понять, нравится ли ей подобная ласка или это все клишированный бред. Пальцы иконы наконец могли мять ее плоть и заходить дальше под кожу. Глубже устремляясь как штыки, пропитывая щелочью каждый сантиметр, постепенно, заходя дальше, насквозь.       — Тебе нравится?       Ее полуоткрытые глаза кивают.       — Продолжать?       Рот измученно раскрывается, молчаливо соглашаясь.       — А ты еще говорила, что не понимаешь, чего хочешь.