Зеленый мрак

      — Почему ты считаешь, что это так важно?       — Потому что я вижу, как тебе непривычно после этого находится рядом со мной.       Они стояли за сценой, Энн проверяла свет, Питер находился рядом с ней. Концерт должен начаться через несколько часов.       — Все в порядке, — уверяла она, — мне было отчасти приятно такое внимание, я просто к нему не привыкла. И воспринимаю этот эпизод как смешной случай.       В зале начала появляться остальная часть технической команды: они оба отошли за сцену, в освещенный коридор, по которому раздавалось эхо от их шагов. Энн села на ящики, где лежала до этого аппаратура.       — Я не хочу у тебя ассоциироваться с чем-то насильственным и неприятным, — он скрестил руки перед собой и говорил спокойным тоном, чуть ли не шепотом. — Я бы не простил себе, если совершил неправильные действия по отношению к тебе. Даже если бы это было случайно.       Аннабэт слушала, как он извиняется; он не убирает взгляда от нее, говорит довольно серьезно, и она сама не замечает, как начинает обдирать обсохшие губы.       — Если мне будет неприятно, я точно скажу тебе это, — начинает она. — Поверь. Сейчас не о чем беспокоиться. И это моя личная проблема, что я не могу себе позволить многих вольностей, которые мне не даются из-за, — она оглядела потолок, бело-бирюзовый свет от которого падал на голубые стены, — …ряда причин.       Они посмотрели друг на друга и на пару секунд замолчали.       — Я бы хотел, чтобы наша связь не прекращалась после тура.       Энн вскинула брови от услышанного.       — Рада слышать.       Питер по лицу выглядел серьезно, но в поведении оставался встревожен.       — Пожалуйста, — говорит Энн чуть громче прежнего и ее голос раздается эхом в пустом коридоре, — не вини себя за мою неспособность адекватно реагировать на любой контакт. Я бы очень хотела тебя успокоить, если бы знала как. Мне больно видеть, что ты переживаешь из-за меня.       На момент в коридоре опять настала тишина. Питер протянул ладони к девушке, и они скрепили руки. Энн хмыкнула с улыбкой.       — Как всегда работает.       Музыкант кивнул со слабой невеселой ухмылкой на лице.       — Почему у тебя такие холодные руки? — спрашивает он пару секунд спустя.       — Никто их не согревает, — намеренно отвечает девушка.       — Знаешь, — Питер ее ладони крепче в свои, гладит кисти большими пальцами, — приятно осознавать, что приставания работают в обе стороны.       — Жаль только, что они ни к чему не приводят?       Мужчина кивнул, и его ухмылка посветлела.       — Я считаю, не велика потеря. Есть вещи получше.       Они, возможно, могли бы еще дольше находиться в том коридоре и держаться за руки, но далеко по коридору донеслись голоса; Энн спустилась с ящиков и вместе с Питером отправились обратно к сцене.       На самом концерте рядом с Аннабэт стоял Тим и наблюдал за ее работой. Ее пятка отбивала такт всем песням, и иногда она улыбалась то ли от процесса, то ли сама по себе. От повтора песен уже даже у техника болела голова, может из-за этого он и стал принимать таблетки от мигрени. Но отходить он не хотел. За сценой или находясь у автобусов ему было некомфортно, подступало состояние кошмарной опустошенности, как ощутить одиночество будучи в толпе. Боль не самая ужасная плата за то, чтобы находится рядом с человеком, который хоть на немного ассоциируется у него со стабильностью.       Энн не мешало, что за ее работой наблюдают; это даже придавало уверенности в ее действиях. На сцене заиграла новая композиция, девушка включила другую схему света. Выступления всегда сопровождались красными, оранжевыми, а иногда и полностью зелеными оттенками света, не часто в них входил простой белый свет, она его включала чаще всего после выступления, если концерт завершался на приятной ноте. Она знала, что Питеру хочется видеть лица пришедших на концерт людей, потому она старалась бросать и на них свет тоже. Придавало ли самому вокалисту эта маленькая деталь больше уверенности в его выступлении, она не спрашивала, но надеялась, что так его паническое состояние перед концертом со временем успокаивается не только благодаря одной или двум бутылкам вина выпитым в гримерке.       Вино так же стояло и на сцене вместе с бутылкой воды, на стойке с гитарными усилителями. Между песен он сделал лишь шаг ближе и отпил от бутылки неуклюже; капля воды стекла по подбородку и быстро побежала дальше, впадая меж мышц шеи, огибая венки и дошла до ключиц, что и без того были влажными от пота, который проступал по всему его торсу, на гладкой груди, на бицепсах рук. Майка обнажала выпирающие костяшки широких плечей, на которых лежали черные волосы, и было заметно, что они так же были влажны со стороны спины. Он ладонью снимает последние капли с губ и приступает дальше к игре. Энн провела языком по нёбу и облизнула обсохшие губы.       — А плод сладок, — еле слышно сказал Тим под боком, и девушка не сдержала улыбки украдкой.       Только взгляд издалека ее мог устроить, ближе она раскрошится на ломтики и отправится в урну в виде крошек со стола. А так хочется быть той самой свежей выпечкой, что она ела сегодня в норвежском кафе. А лучше воздушной немецкой булкой, которую она снова вкусит, когда они приедут в Германию.       Болезненную, и все-таки дотронувшуюся до ее души, которую она могла отчасти назвать домом только из-за того, что немецкий засел в подкорке от бесконечной практики не только в курилке с одногруппниками, но и сидя до часу ночи в наушниках, среди тонких стен, пока с улицы играет немецкий поп. Удивительно, как она прожила год в громкой части города, где под окнами были бары; это был период ужасного сна, подъема в двенадцать на немецкие курсы, потом на подработку в кафе у мойки посуды. До тех пор, пока Энн не выучила немецкий до нужного для обучения уровня ей приходилось работать там, где опыт не требуется: отель, кафе и все связано либо с кассой, либо с уборкой. На первых порах только с уборкой и лишь дружелюбной улыбкой и полными понимания глазами, за которыми скрывалась полноценная тишина. Переехав в центр, начав учебу и параллельно новую работу, она пришла к тупику: обучение, выбранное ею по волею случая казалось ей интересным и связанным с чем-то творческим, приводило к бессилию. Она понимала, что делает все правильно, О. ей так же говорил, что все в порядке, больше того, все прекрасно: они вместе ездят по Германии, когда у них есть деньги и выходной, они вместе проводят время за приставкой и новыми играми. Он приходит к ней в очередной раз перед сном уложить ее спать — странная традиция, которая зародилась еще на прошлой квартире, где ей сложно было засыпать одной впервые за всю жизнь — и она опять его спрашивает:       — Все ведь в порядке?       — Конечно, — отвечает О. в своей привычной доброй манере.       Его голос успокаивает и напоминает маленькую подушку, на которой готовится прилечь кошка, она долго крутится, подбирает под себя хвост и наконец ложится, и утопает в мягкости.       — Спокойной ночи, — он целует ее в губы.       — Спокойной ночи, — она в последний раз трогает его за руку. И он уходит к себе в комнату.       На следующий день он уехал на языковую учебу в соседнюю Чехию на месяц. В первый же день она убирала всю квартиру, собирала скопившийся мусор, драила полы и выкидывала ненужный хлам. Ее мозг ждал, когда ей наконец-то можно будет остаться одной и побыть в тишине. Сидя вечером у блокнота и плеера, она поставила самый первый диск Carnivore. Там был тот самый голос, который ей нужен был, конкретно в одиночестве. Когда ничего не отвлекает и можно выпасть из своей обычной среды и личностной маски. Буквально остаться наедине с собой. Прочувствовать как по стенкам протечет поток, который смоет гадкую слизь. Она прекрасно отдавала себе отчет в том, что она делала.       — Я хочу выброситься… Господи помоги       Она отодвинула растение от двери лоджии и открыла ее настежь. Из улицы в комнату вошел ночной прохладный воздух. Она оперлась об стены. Ее сердце спокойно отбивало ритм, но внутри все вновь переворачивалось. Изнутри было слышно, как падают коробки с лохмотьями, коими она перегородила выход из той темной внутренней комнаты, где всегда покоился труп давно умершего существа, кое она никак не смела называть или вовсе давать ему имя.       Она поняла, что есть лишь один выход. Она сняла свои домашние потрепанные жизнью в Германии тапочки и опустила на них свои выпирающие костяшки коленей. Ее взор поднялся на темно-претемное синее небо, где была видна всего лишь одна яркая звезда. Она сцепила руки в замок и прижала к губам. Момент, что раньше был виден только стенам комнаты, теперь был виден небосводу. Только с ее комнаты светил оранжевый свет настольной лампы. Все внимание было на нее.       Раздался крик подвыпившего немца, что уже неделю приходил к ним во двор и кричал вроде внятные слова, но из-за эха они терялись в воздухе и лишь содрогали своим агрессивным тоном ее тело. И это уже ее не тревожило. Она соединялась с той самой частью, что таился в ней, и пыталась воскреснуть. Из полного пепла, что думается уже давно был сметен с полы, он все ждал, когда из него сделают что-то новое. Слепят нечто восставшее, более сильное и воинственное.       Сколько Он, лишь Он один привнес в ее душу только своими словами? Музыка отчетливо гудела у нее внутри. Грудь знала лучше, чем разум. Разум посылал теплые образы. Вдалеке прозвучал тихий колокол католической церкви. Уезжая, она стояла у церквушки, слушая проповедь, будучи абсолютным агностиком. В коридорах лазурно-зеленого оцвета она мешкалась со стороны в сторону, пытаясь спастись от того, что ее оберегало и на вряд ли могло нанести вред. Она вспомнила, что не стоит бояться. Надо подойти к этому страху. Он стоит темной фигурой в углу этой болезненно-зеленой комнаты и смотрит спокойными глазами, что вызывают у нее тревогу и любопытство. Он не подвижно, взирает на нее своими холодными глазами, полные теплого оттенка зелени, не зовет, не манит, но она сама хочет к нему подойти, и оттаскивает себя обратно. Подходит на шаг и уходит на два. Глаза сухи, а грудь наливается. Легкие разорвутся от преисполненного воздуха, что вот-вот ее разрежет напополам. Шаг вперед. Два шага назад. Она с опаской забирает от него свои руки, что тянутся захлебнуться в его темени. Ведь этого так не хватает. Простой темноты вокруг. Пока никто не видит. Наконец-то к нему прикоснуться. Пройтись по легким и нежным волосам, что пахнут, как солнце на только что распустившихся листьях деревьев во дворе школы. Коснуться выпирающих скул и ощутить его тепло, что и есть тем самым осенним солнцем, смешанным с прохладой и голыми ветками деревьев. Притронуться к легкой щетине, как к коре дерева у самого притока реки, что прячется за травой по пояс. Почувствовать его ярко высеченные губы и понять, что он не холодная статуя, не краска на магазинной бумаге. А реальный. Живой. Смывается темень и лазурь комнаты ниспадает. Оказывается, это все было чернота его волос, что прикрывали ее лицо. Он придерживает ее за холку, аккуратно, не смея настаивать и она сама идет к нему еще ближе. Шаг раз. Шаг два.       Публика уже разошлась. Со сцены Ник убирал последнюю аппаратуру обратно в ящики. Энн собиралась так же выходить из здания, и она забежала в уборную. Чистых рубашек больше не было, а другие не успели попасть в стирку и пришлось идти на крайние меры. Черное платье в развивающимся подолом, плотные черные колготы и куртка, одолженная у Тима. На собственное удивление, девушке понравилось, как ее не сдерживали никакие ткани в ногах, ей на момент стало все равно на подол выше колен, колготы практически заменяли легинсы. Она взглянула последний раз на себя в зеркало и была довольна. Внутри ничего не гудело, в ногах присутствовал лишь легкий холодок.       Выходя из уборной, она увидела, как по коридору в сторону выхода так же направляется Питер.       — С облегчением?       — Типа того.       Они поравнялись. В коридоре все так же горел бело-бирюзовый свет, в сопровождении эха.       — Не будет ли ужасным оскорблением, сказать, — начал вокалист, — что тебе очень идет это платье?       — Абсолютно, не будет, — с радостью отвечает девушка.       — Ты в нем выглядишь более свободной, — он по-товарищески приобнял ее за плечо.       На нем уже была накинута кожаная куртка, а волосы собраны.       — Возможно, у меня просто хорошее настроение.       Они постепенно подходят к развилке, где одна дорога ведет в комнаты для персонала, а другая на черный выход и автопарк. Начиная с конца коридора, стал выключаться свет.       — Побежали? — оглянулся Питер на затухание позади них.       — Я темноты уже давно не боюсь.       Они подходили к развилке, когда свет везде погас. Из узких окон падал свет от новолуния. Энн остановилась, устремляя взгляд в конец коридора, где как раз было окно, что озаряло светом развилку.       — Согласен, красиво, — сказал за ее спиной Питер. Голос прозвучал очень близко.       — У меня есть идея.       Энн повернулась к нему.       — Обещаешь сразу сказать, — он берет ее за руку и ведет по направлению к комнатам персонала, — если тебе станет неприятно?       Прозвучал ее удовлетворительный ответ. Они шли по коридору, и музыкант проверял каждую дверь, но ни одна не открылась. В самом конце их встретил укромный карман по левую стену, где располагался малярный стол, тяжелые инструменты и прочее, к чему глаз особо не мог зацепиться. Энн пошла за Питером.       Сев на стол, лицо девушки оказалось у его ключиц. Он коснулся костяшками пальцев ее щеки и нежно провел до ее подбородка. На них едва ли попадала луна из узкого проема окна, но этого хватало, чтобы различить полутона. Он медленно касанием изучал ее лицо. От спокойствия она закрыла на момент глаза, как он поднял ее за подбородок, она снова увидела его на расстоянии дюйма и от неожиданности взяла воздуха полную грудь.       — Все в порядке? — спросил он.       — Да.       — Могу распустить твои волосы? — последовал ее кивок.       Он снял с ее головы заколку и прошелся пальцами по ее волосам, что упали на плечи. Опуская голову ниже, он вдохнул ее запах, в котором не было ничего примечательного. От нее не пахло шампунем, мылом или духами. Это был ее собственный запах, смешавшийся с курткой техника, давно лежавшей в сумке платьем, волос, что надо было уже помыть. Он наклонился к шее, проводя губами по ее коже и оставил один мягкий поцелуй у самой мочки уха. Волоски встали дыбом от прикосновения и последовавшего горячего дыхания.       Наконец его руки обняли ее за талию и притянули ее ближе к себе.       — Ты доволен?       — Главное, понравилось ли тебе.       — Понравилось, — сказала она и ее слова утонули в его груди.       — Тогда и я доволен.       Он поднял ее со стола и опустил на ноги.       — Нам стоит поспешить, — зазвучал ее командный голос по коридору.       — Пускай едут без нас.       — Питер.       Эхо отбросило его имя строго. Девушка стояла уже у самой входной двери и видела, как мужчина неспеша подходил к ней. Он пытался сохранить серьезное лицо, но по поведению было видно, что он счастлив.