Вторая жизнь Гермионы Грейнджер

Глава пятьдесят седьмая Гермиона Оказавшись в светлом зале, Гермиона сразу узнала это место: французское поместье Ноттов, где ей уже доводилось бывать летом.  Тогда тёплый воздух, напоенный ароматом цветущих роз и морской соли, мягко струился сквозь распахнутые окна, принося с собой свежесть бриза. Поместье, утопавшее в белых тонах, с множеством зеркал, отражавших солнечные лучи, казалось воздушным и светлым, напоминая Гермионе сказочный замок. Сейчас же окружающая обстановка, хотя и сохранила своё величие, воспринималась совершенно иначе. Высокие потолки, украшенные изысканной лепниной, изображавшей мифологических существ и сцены из древнегреческих мифов, не вызывали у Гермионы ни восхищения, ни былого удивления.  Белоснежные колонны, поддерживающие своды, казались холодными и отстранёнными, а огромные окна в тяжелых белых рамах, сквозь которые виднелся тёмный, беззвёздный пейзаж, напоминали скорее о тюремных решётках, чем о связи с внешним миром.  Пол, отполированный до зеркального блеска, отражал свет немногочисленных свечей, расставленных вдоль стен, создавая блики. В воздухе витал слабый запах ладана, смешиваясь со сладким ароматом ванили. В просторном зале, отделанном белым мрамором, царил неестественный покой, отличающийся от недавнего кошмара.  И всё же одна деталь привлекла её внимание. У большого камина, в котором едва теплились угли, на изящных диванах, обитых тонкой кожей, сидели несколько волшебниц, явно ожидая возвращения своих мужей.  Среди них Гермиона узнала Вальбургу Блэк, с её неизменно надменным выражением лица, Кэтрин Нотт, выглядевшую бледной и встревоженной, и Селесту Лестрейндж, чьи глаза спокойно изучали интерьер комнаты. Они о чём-то тихо переговаривались. Увидев вошедших, женщины оживились и сдержанно поприветствовали гостей. – Я так волновалась, – произнесла Кэтрин, подойдя к Морвену Нотту и крепко обняв его. В её голосе звучало искреннее беспокойство, а в глазах стояли слёзы, готовые вот-вот хлынуть. – О, прошу вас, дамы, – с усмешкой, но без намёка на грубость, произнёс Габриэль Лестрейндж, – оставьте излияния чувств для более приватной обстановки.  Он, однако, бросил мягкий, исполненный нежности взгляд на свою жену, Селесту, которая в ответ одарила его скромной улыбкой. – Как ты, Софи? – обеспокоенно спросила Вальбурга, приблизившись к Гермионе и внимательно разглядывая её заплаканное лицо. В её голосе сквозило непривычное для неё тепло. – С ней всё в порядке, – поспешно ответил за Гермиону Абраксас Малфой с натянутой, но всё же дружелюбной улыбкой, бережно отводя Вальбургу к дивану, на котором сидел весьма подавленный и потерянный Орион.  Его обычно живые глаза сейчас были тусклыми и полными боли. – Орион, возьми себя в руки, – достаточно резко, но с оттенком сочувствия в голосе, произнёс Долохов, обращаясь к мужчине.  Вальбурга тут же склонилась к Ориону и начала что-то тихо шептать ему на ухо, пытаясь успокоить и поддержать. Гермиона же замерла на месте. Она наблюдала, как Эван Розье, с невозмутимым видом, уже разливал янтарный виски по хрустальным бокалам. Как Морвен Нотт, сдержанно и без лишних подробностей, рассказывал дамам о произошедшем, стараясь не вдаваться в излишние детали. Лорда Вольдеморта всё ещё нигде не было видно. – Они заплатили за своё предательство, – с холодным безразличием в голосе констатировал Малфой, поправляя складки своего изысканного костюма. – Но что-то мне подсказывает, что это далеко не конец, – задумчиво произнёс Лестрейндж.  Он сел на подлокотник кресла, в котором сидела его жена, и что-то тихо прошептал ей. Селеста в ответ лишь слегка кивнула, её взгляд скользнул по Гермионе. Миссис Лестрейндж с присущей ей грацией поднялась с кресла и направилась к Гермионе. Она была высокой, стройной женщиной, с мягкими, правильными чертами лица. Её светлые волосы, собранные в элегантную причёску, обрамляли лицо с нежным овалом и ясными серыми глазами, в которых читались спокойствие и понимание. Она не присутствовала на балу во Франции, но, будучи в общих чертах в курсе происходящего, сохраняла удивительное самообладание, разительно отличавшее её от взволнованных Вальбурги и Кэтрин. – Пойдём, я помогу тебе, – мягко, с участием в голосе, произнесла Селеста, протягивая волшебнице руку. Гермиона, словно в трансе, не раздумывая, вложила свою ладонь в её тёплую руку и послушно последовала за волшебницей. Они оказались в просторной ванной комнате, отделанной белым мрамором с золотыми вкраплениями. Большое зеркало в резной раме отражало их лица. Селеста тут же протянула Гермионе стопку мягких льняных салфеток. – Мы все через это прошли, дорогая, – с мягким сочувствием в голосе произнесла Селеста, – есть вещи, от нас не зависящие. Мы просто пешки в чужой игре. – Это не так! – резко возразила Гермиона, её голос дрожал от негодования. – Эти вещи зависят от каждого из нас! Именно из-за такого безразличия, из-за того, что каждый думает лишь о собственной безопасности, и происходят такие ужасные вещи. Ты умная женщина, Селеста. Ты прекрасно это понимаешь. Нельзя просто закрывать глаза на зло, надеясь, что оно тебя не коснется. – Тебе больно, я понимаю тебя, – с грустью ответила миссис Лестрейндж, её взгляд выражал искреннее сочувствие. – Каждый, кто знает об этих ужасах и ничего не делает, виновен так же, как и Вольдеморт! – с неприкрытым гневом, с горечью и отчаянием в голосе, произнесла Гермиона его имя, словно это было проклятие. Селеста невольно вздрогнула, её лицо стало серьёзным. Она оглянулась на дверь, опасаясь, что их разговор кто-то услышит. – Тише, Софи, – прошептала Селеста, её голос звучал обеспокоенно и предостерегающе. – Сейчас не место и не время для таких разговоров. Тебя могут услышать. – Тогда когда? Когда будет подходящее время? Когда он убьёт всех, кто ему не нравится? – с горечью и отчаянием в голосе спросила Гермиона, её глаза наполнились новыми слезами. – Молчание – это тоже преступление, Селеста. Нельзя просто стоять в стороне и смотреть, как творится зло. – Софи… – Селеста вздохнула, её взгляд был полон тяжелой внутренней борьбы. – Я понимаю, что ты чувствуешь. Я понимаю, что это… неправильно. Но у меня есть семья. У меня есть дети. Я должна думать о них. Я не могу рисковать их жизнями. – Уходи, – с разочарованием в голосе, отвернувшись, сказала Гермиона. – Я хочу тебе помочь, – произнесла Селеста. – Он будет недоволен, если ты будешь вся в слезах. Ты сама знаешь, как он не любит истерик и проявления подобного рода эмоций, – она сделала паузу, пытаясь подобрать нужные слова. – Я же вижу, что тебе уже досталось. Не нужно усугублять ситуацию. Твои страдания ничего не изменят. – Я приведу себя в порядок, Селеста, – с неожиданной для себя твёрдостью в голосе, глядя прямо в глаза волшебнице, произнесла Гермиона. – И вернусь к вам. Мне нужно побыть одной, всего пару минут, чтобы собраться с мыслями. – Конечно, – с облегчением улыбнулась Селеста, – но не задерживайся, – добавила она, протянув Гермионе ещё несколько салфеток.  Затем, помедлив мгновение, она тихо вышла из ванной комнаты, оставив Гермиону одну. Волшебница смотрела на своё отражение в зеркале, и по её щекам струились слёзы. Её лицо казалось измученным, а глаза, покрасневшие от слёз, – полными боли. Слабая. Беспомощная. Бесполезная. Сломанная. Жалкая. Эти слова, словно иглы, пронзали её сознание, оставляя после себя ощущение безысходности.  Такой я стала? Или всегда такой была? Это его вина? Или моя?  Внутри нарастало ощущение, что она распадается на части, теряя себя, свою личность, растворяясь в этом кошмаре. Гермионе потребовалось гораздо больше времени, чем она предполагала, чтобы привести себя в относительный порядок.  Ужасающие картины недавней казни, словно выжженные калёным железом на её памяти, отказывались тускнеть. Она видела искажённые страхом лица, слышала эхо предсмертных криков, словно застрявших в воздухе, и вновь ощущала весь тот ужас, сковавший её тело. Ей казалось, что эти сцены въелись ей под кожу, отравив каждую клетку. Когда она наконец вернулась в гостиную, там уже никого не было. Однако Гермиона знала, где искать волшебников: приглушённый гул голосов доносился из соседней комнаты.  Гермиона вошла в просторную столовую, наполненную рассеянным светом множества люстр. Светлая мебель из выбеленного дерева, украшенная тончайшей, почти невесомой резьбой, создавала ощущение уюта и безмятежной гармонии.  На длинном столе, покрытом белоснежной скатертью, уже стояли изысканные блюда, от которых поднимался лёгкий, дразнящий аромат, смешиваясь с тонким, свежим запахом еловых веток, украшавших широкие подоконники. Всё вокруг дышало праздничной, почти идиллической атмосферой, и ничто, казалось, не напоминало о недавних тревогах. Едва переступив порог, Гермиона скользнула взглядом по длинному столу, за которым уже собрались гости. Приглушённые голоса вели неспешную беседу, время от времени раздавался смех.  Однако её внимание, словно магнитом, притянуло к Лорду Вольдеморту. Он сидел не во главе стола, как можно было ожидать, а чуть в стороне, уступив центральное место Морвену Нотту.  Гермиона понимала, что это место по праву принадлежало хозяину дома, но интуиция подсказывала, что Том уступил его отнюдь не из уважения. Скорее, это был тщательно продуманный жест – демонстрация ложной скромности, призванная показать, что он сейчас, в данный момент, воспринимает их как равных. Он желал подчеркнуть свою принадлежность к этому кругу, хотя обычно не утруждал себя подобными уловками. Свободных мест оставалось всего два: одно – рядом с Орионом Блэком, чьё присутствие всегда дарило ей ощущение лёгкости и душевного комфорта, и другое – возле Лорда Вольдеморта.  Ей отчаянно хотелось выбрать первое, найти в обществе Ориона хоть немного покоя, мимолётное утешение. Но она знала, что для Лорда Вольдеморта подобный выбор станет не просто отказом. Тому бы это показалось попыткой избежать его общества, искать поддержки у кого-то другого, и он бы наверняка воспринял это как личное оскорбление. Её место – рядом с ним, и в этом не могло быть ни тени сомнения. С тяжёлым вздохом приняв неизбежное, Гермиона, с выражением смирения на лице, направилась к свободному месту рядом с Лордом Вольдемортом. Никто за столом, казалось, не заметил её короткого колебания, но Гермиона ощущала на себе его пристальный взгляд, словно он сканировал каждое её движение, каждое выражение лица, оценивая и анализируя. Он не повернулся к ней, не произнёс ни слова, но его присутствие ощущалось настолько сильно, словно он занимал собой всё пространство вокруг.  Остальные гости, их разговоры и смех, словно отдалились, превратившись в слабо различимый, приглушённый фон. Гермиона уловила едва слышный, монотонный ритм его пальцев, едва касавшихся поверхности стола. Волшебница украдкой бросила взгляд на Ориона. Тот, казалось, полностью погрузился в беседу с Морвеном, не замечая её. Она тут же отвела взгляд, опустив глаза на свои сложенные на коленях руки, пытаясь сохранить внешнее спокойствие. – Я что-то пропустила? – тихо спросила Гермиона, обращаясь к Эвану Розье, сидевшему напротив. Эван, до этого оживлённо беседовавший с Малфоем, тут же повернулся к ней с улыбкой: – Да нет, ничего особенного. Просто вспоминали детали вечера. – То, что ты и так видела, – с усмешкой добавил Малфой, откинувшись на спинку стула. Его взгляд задержался на Гермионе чуть дольше, чем обычно, как будто он хотел что-то подчеркнуть, но промолчал. Волшебница попыталась улыбнуться в ответ, но губы едва шевельнулись. Внутри всё сжалось, когда она осознала, что “детали вечера”, о которых шла речь, – это сцены казни, устроенной Лордом Вольдемортом. Как они могут говорить об этом с таким спокойствием?  На столе всё сияло: серебряные приборы, фарфоровая посуда, хрусталь с вином переливался в свете свечей. Воздух был пропитан ароматами запечённого мяса, специй и цитрусов. И всё это – на фоне недавнего ужаса, который, казалось, витал где-то рядом, едва уловимый, как призрак. Гермиона выбрала немного салата из свежих овощей с цитрусовой заправкой и тонко нарезанный ростбиф. Еда выглядела аппетитно, но она знала, что лишь будет бессмысленно ковырять еду вилкой, не в силах проглотить ни кусочка. – Вина? Виски? Или шампанского? – с вежливым интересом предложил Эван, наклоняясь к ней. – В такие вечера лучше, чтобы бокал не оставался пустым. – Нет, спасибо, – ответила она, стараясь, чтобы голос звучал ровно. – Думаю, на сегодня с алкоголем я уже закончила. Последний бокал шампанского был явно лишним. Она сделала слабую попытку улыбнуться, но сама чувствовала, как плохо это вышло. Малфой, напротив, смотрел на неё со смесью насмешки и одобрения, как будто оценивал её старания. Гермиона заметила, как Лорд Вольдеморт повернулся к Нотту. Его голос был мягким, но интонации не оставляли места для возражений: – Морвен, думаю, после ужина тебе стоит вернуться в Великобританию. Всё-таки бал был в твоём поместье, да и есть дела, которые не терпят отлагательств. Нотт коротко кивнул: – Конечно, мой Лорд. Тёмный Лорд поднял бокал, его взгляд, медленно обводивший присутствующих, казалось, проникал в душу каждого. – Друзья мои, – начал он, и его голос звучал неожиданно тепло, – Я рад, что в преддверии Рождества мы собрались за этим столом. Ваша преданность нашему общему делу – неоценима. Он сделал небольшую паузу, будто подчёркивая важность каждого слова, и чуть наклонился вперёд: – Я могу назвать сидящих за этим столом своими друзьями. И я ценю эту связь. Вы не просто союзники, вы те, кому я могу доверять. Ваше присутствие здесь – залог нашего успеха. Его слова звучали искренне, его тон, жесты, выражение лица – всё говорило о неподдельной благодарности. Эта показная теплота, это подчеркнутое дружелюбие казались Гермионе лицемерием в чистом её виде. Хренов манипулятор. С горечью подумала волшебница и тут же поймала на себе его взгляд – острый, как лезвие, пронизывающий до самой сути.  Ей показалось, что он прочитал её мысли. Она поспешно опустила взгляд в тарелку, ощущая, как её пальцы судорожно сжимают вилку. Том задержал взгляд на ней чуть дольше, чем на других, а затем медленно отвернулся, продолжая поднятый тост. Гермиона чувствовала, что напряжение в воздухе не исчезло, а только усилилось, и теперь оно было направлено исключительно на неё. За столом вёлся неспешный, размеренный разговор, постепенно перетекая от лёгких светских тем к более содержательным. – Магическая Америка… – задумчиво начал Орион Блэк, медленно вращая бокал с рубиновым вином в пальцах. Свет свечей играл на гранях стекла. – Неужели они всерьёз полагают, что смогут и дальше сохранять свои нелепые законы о полной изоляции от магглов? Это же чистейший анахронизм. – У них слишком сильны укоренившиеся страхи и предрассудки, – подхватил Эван Розье, скрещивая руки на груди. – Они всегда отличались несколько провинциальным взглядом на политические вопросы. – Проблема не только в этом, – мягко, но уверенно заметил Абраксас Малфой, отрывая взгляд от своего бокала и обводя присутствующих спокойным взглядом. – У них отсутствует консолидированное руководство. Разрозненные группировки, слабая, практически рудиментарная система управления. Такой подход не выдержит ни малейшего серьёзного давления извне. – Идеальная подготовка для того, чтобы направить их на истинный путь, – медленно, с едва заметной интонацией, произнёс Морвен Нотт, бросив быстрый, почтительный взгляд в сторону Лорда Вольдеморта. Тёмный Лорд никак не прокомментировал слова Нотта, но его тонкий, пронизывающий взгляд, скользнувший по лицам присутствующих, ясно дал понять, что он слушает каждое слово и ничто не ускользает от его острого внимания. – Они слишком гордятся своей демократией, – с насмешкой в голосе вставила Селеста Лестрейндж. – Но, как неумолимо показывает история, без твёрдой руки всякая видимость порядка неизбежно скатывается в хаос. Гермиона молча слушала, чувствуя себя сторонним наблюдателем в этом разговоре. Она понимала, что её мнение здесь не имеет никакого значения, и вряд ли кто-то проявит желание его услышать. После ужина, Малфой и Розье первыми поднялись из-за стола, обменявшись напоследок короткими, ничего не значащими фразами. – Благодарю за прекрасный ужин, Морвен, – произнёс Абраксас с учтивым кивком в сторону хозяина дома. – Ваши эльфы, как всегда, превзошли все ожидания. Остальные тоже постепенно стали подниматься из-за стола. Вальбурга Блэк что-то негромко сказала своему мужу, Орион откликнулся коротким кивком, Селеста Лестрейндж, сдержанно попрощавшись, подала руку Габриэлю, и гости начали покидать столовую, направляясь в свои комнаты. Гермиона тоже сделала шаг в сторону двери, намереваясь последовать их примеру, но в этот момент раздался тихий, спокойный, но отчётливый голос Лорда Вольдеморта: – Останься. Он уже сидел в глубоком кресле возле камина, закинув одну длинную ногу на другую. Его взгляд, устремлённый на мерцающее пламя, не отрывался от огня. В его голосе не звучало просьбы  – лишь твёрдый приказ. Гермиона подошла к уже опустевшему столу, инстинктивно ища, чем занять руки в гнетущей тишине. Домовые эльфы, словно тени, уже убрали следы ужина, оставив лишь безупречно чистую скатерть и отблески свечей на полированной поверхности дерева. Гермиона не заметила, как Том оказался рядом – настолько близко, что она почувствовала его дыхание на своей шее и от неожиданности отшатнулась, упёршись спиной о край стола.  Он медленно, почти нежно, коснулся её щеки тыльной стороной ладони. От этого прикосновения, ещё недавно такого желанного, её передёрнуло. Гермиона невольно отвернула лицо. Осознав свою реакцию, она тут же попыталась скрыть её, придать лицу более спокойное выражение. Но было поздно. Лёгкой тени отвращения хватило, чтобы в глазах Тома вспыхнул холодный, злой огонь. – Неприятно? – прозвучал его голос, низкий и угрожающий. Он сделал ещё шаг вперёд, практически вплотную прижавшись к ней, так что она чувствовала жар его тела, и по её спине пробежала дрожь. – А так? Прежде чем волшебница успела что-либо сообразить, он грубо схватил её за талию и рывком посадил на край стола. Она почувствовала, как деревянная поверхность врезалась в её бёдра, и вздрогнула.  Гермиона смотрела на него снизу вверх, чувствуя, как собственное тело становится ей чужим. В этот момент она сама себе была противна – за свою слабость, за свою зависимость от этого человека. – Не нравится? – тихо, почти шёпотом, спросил он, наклоняясь к её лицу. Его дыхание опалило её губы. В его глазах, тёмных и бездонных, плясали опасные огни. Его руки лежали на её талии, крепко удерживая её на месте. Гермиона лишь отрицательно покачала головой, не понимая, как исправить ситуацию. – Ну чего ты молчишь, Софи? Что-то расстроило тебя? – Том переместил одну руку с её талии на плечо, больно надавив пальцами, а другой резко схватил её за волосы, слегка потянув, заставляя запрокинуть голову и смотреть ему в глаза. Гермиона ощущала его гнев всем своим телом. – Или, быть может я не оправдал твоих ожиданий? Она продолжала молчать. Слёзы уже текли по её щекам. – Опять ты ревёшь, – с издевательской усмешкой произнёс Том, медленно проводя пальцем по её щеке, стирая слезу. – Ты же знаешь, это лишь разжигает во мне азарт. – Он наклонился ещё ближе, его губы почти касались её губ. – Хочешь поиграть? – прошептал он. В его голосе звучала уловимая змеиная интонация, напоминающая Гермионе о том, кем он на самом деле является.  — Или ты меня уже не хочешь? – прошептал он ей в самое ухо, его дыхание щекотало нежную кожу. Гермиона лишь отрицательно покачала головой, по её щекам уже скатывались новые слёзы. Она чувствовала себя совершенно разбитой, раздавленной его властью. – Отвечай! – рявкнул Том, его лицо исказилось от гнева, в глазах сверкнула ярость. Он сильнее сжал ее плечо, причиняя острую боль. – Я не задавал бы вопросов, если хотел бы слушать тишину! Гермиона вздрогнула от его крика, её тело затряслось. Она еле слышно прошептала одно слово: – Нет… Его руки уже не причиняли ей боль, одна нежно провела по её щеке. В этот раз волшебница не скривилась, на что он удовлетворенно улыбнулся. Но Гермиона даже не заметила момент, в который он приставил кончик своей палочки к ее горлу. – Нет? – прошептал он, не отводя своих глаз от её. – Я хочу, хочу тебя, – срывающимся голосом, полным отчаяния, проговорила Гермиона, стараясь быть убедительной. Она протянула дрожащую руку и робко, почти невесомо, коснулась его груди сквозь тонкую ткань рубашки, пытаясь хоть как-то смягчить его гнев, хоть на миг вернуть ту нежность, что когда-то между ними была. Том резко схватил ее за запястье и сжал его так сильно, что она вскрикнула от боли. Он убрал палочку от ее горла и положил её на стол, всего в пару сантиметров от нее, как будто говоря, что ему совершенно не нужна палочка, чтобы причинить ей боль.  – Тебе нужно стараться лучше, – прошипел он ей прямо в лицо, его взгляд стал еще темнее. – Ну же, попробуй еще раз. – Я хочу тебя, Том, ты мне нужен, – повторила Гермиона, ее голос дрожал, а по щекам продолжали течь слезы.  Её руки уже более уверенно обняли его, она прижалась своим заплаканным лицом к его телу. Он улыбнулся и мягко, ласково, погладил её по волосам, словно успокаивая испуганного зверька. – Уже лучше, – сладко, с придыханием, прошептал он, наклоняясь и целуя её в шею, чуть ниже уха.  Этот поцелуй был одновременно нежным и властным. В сознании Гермионы промелькнула отчаянная мысль. Моё тело … моя душа … они уже не принадлежат мне. – Верно, – тихо, с удовлетворением произнёс Том, прочитав её мысли. Его голос звучал нежно, – Они принадлежат мне. Гермиона Гермиона тонула в ледяной воде. Она чувствовала острую, пронзающую боль в лёгких. Холод сковывал всё тело, проникая в каждую клеточку, отнимая последние силы. В груди клокотало, в горло рвалась солёная, обжигающая слизь. Паника, первобытный ужас захлестывали её, заставляя отчаянно, но бесполезно барахтаться в этой бездне.  Вода давила со всех сторон, сдавливая грудную клетку, не давая вдохнуть. В ушах стоял оглушительный гул, перемешивающийся с тихим, зловещим шепотом. Её глаза были плотно закрыты, и она не могла их открыть, словно невидимые пальцы сжимали её веки.  Гермиона не могла ни о чём думать, её сознание сузилось до одной-единственной, отчаянной мольбы. Пусть это прекратится, пусть наконец закончится. Она резко распахнула глаза, словно вынырнув из пучины. Волшебница больше не тонула. Она лежала на мягкой кровати, утопая в подушках.  Лунный свет проникал в комнату сквозь распахнутые настежь шторы, заливая всё вокруг серебристым сиянием. Камин уже давно погас, оставив лишь горку серых углей, но в комнате всё ещё сохранялось приятное, обволакивающее тепло.  Гермиона медленно, с трудом выравнивала сбившееся дыхание после кошмара, ощущая, как её кожа покрыта липким, холодным потом. Она повернула голову набок и увидела спящего рядом Лорда Вольдеморта. Его лицо в лунном свете казалось бледным и неподвижным. Волшебница осторожно, стараясь не разбудить его, поставила свои босые, похолодевшие ноги на мягкий, пушистый ковер, лежавший у кровати. Она бесшумно подошла к тумбочке, стоявшей рядом, и взяла свою палочку. Затем, стараясь не издать ни звука, стянула с кресла своё вчерашнее вечернее платье и, крепко сжимая его в руках, бесшумно вышла в коридор. Оказавшись в коридоре, она накинула платье. Оно не растеряло своей красоты, несмотря на то, что было слегка помято. Платье было светло-светло-серым, почти белым, сотканным из тончайшего, струящегося по фигуре шёлка. Оно ниспадало мягкими складками, обрисовывая её силуэт, воздушное и невесомое, с длинным шлейфом, волочившимся по полу. Босыми ногами Гермиона спустилась по холодным, каменным ступеням лестницы, ведущей в парадную гостиную, едва касаясь кончиками пальцев гладких, отполированных перил. В гостиной волшебница бесшумно отворила белые, с множеством окон, двери, ведущие на веранду, впустив внутрь поток ледяного, ночного воздуха.  Гермиона вышла на улицу.  Снегопад, бушевавший накануне, наконец, закончился, небо было чистым и бездонным, чёрным, словно бархат, и усыпано мириадами ярких, мерцающих звёзд. Полная луна, висевшая высоко в небе, заливала всё вокруг своим светом. Открытые плечи и щёки волшебницы мгновенно покрылись мурашками и покраснели от мороза, но она, казалось, совершенно не чувствовала этого. Её разум был занят чем-то другим, более глубоким и болезненным.  Гермиона шагала босыми ногами теперь уже по хрустящему, замерзшему снегу, медленно отдаляясь от поместья в сторону тёмного, безмолвного моря. Длинный шлейф её платья тянулся за ней по снегу, оставляя чёткий, извилистый след. Лёгкий, пронизывающий ветер играл её светлыми, распущенными волосами, развевая их по плечам и спине. Её лицо, в лунном свете, не выражало никаких эмоций – лишь пугающую пустоту. Волшебница обернулась и посмотрела на внушающих размеров, мрачное здание поместья, возвышавшееся на фоне тёмного неба. Ни одно окно не горело, замок казался спящим, погруженным в глубокий сон. Его массивные стены, башни и остроконечные крыши, покрытые снегом, казались в лунном свете ещё более величественными и неприступными. Настоящий замок. Взмах палочки, и Гермиона уже стояла на крыше поместья, на самом краю, над бездной, глядя в тёмное, звёздное небо.  Здесь, на этой головокружительной высоте, ветер уже не играл с её волосами, как внизу, а яростно рвал их, словно пытаясь стащить с обрыва, настойчиво подталкивая к пропасти, разверзнувшейся под ногами. Холод пронизывал до костей, сковывая тело и разум. Здесь, на краю, Гермиона позволила себе поддаться отчаянию, выпустить наружу все те тёмные, разъедающие эмоции, что терзали её изнутри. Он выиграл. Он сломал меня.  Эти слова, словно проклятие, эхом отдавались в её голове.  Пусть этот мир сгорит ко всем чертям. Но я не буду на это смотреть. Рука Гермионы разжалась, и палочка со стуком ударилась о камень крыши, отскочив и затерявшись в темноте. Звук этот прозвучал громко в царящей вокруг тишине. Пусть это прекратится. Пусть наконец закончится.  Эти слова стали последней мыслью, последней надеждой на избавление.  Волшебница сделала ещё шаг вперёд, в пустоту. Ветер подхватил её, и она с огромной, пугающей скоростью полетела вниз, навстречу неминуемой смерти. Гермиона резко распахнула глаза, словно от сильного толчка. Она не разбилась. Она стояла на том же самом месте, на краю крыши, ровно там, откуда только что шагнула в бездну. За её спиной стоял Том, его руки, сильные и холодные, крепко обвивали её талию, не давая упасть. Её сердце колотилось в груди, отбивая бешеный ритм. – Твоя жизнь принадлежит мне, Гермиона, – Том шептал ей слова прямо на ухо, его голос был низким и хриплым, в нём слышалась ярость, едва сдерживаемый гнев, граничащий с безумием. – Попробуй повторить подобное, и я превращу её в настоящий ад. Ты думаешь, что тебе нечего терять? О, как ты ошибаешься. Я терпелив. Я очень терпелив. Я сделаю всё, чтобы Гермиона Грейнджер родилась. Том сделал паузу, давая ей время осознать весь ужас, скрытый в его словах, весь тот холод, который они несли.  Он пальцами, с нарочитой медлительностью, освободил её шею от упавших на лицо волос и медленно, обжигающе горячо, коснулся её кожи губами, оставляя короткий поцелуй. — Поттеры, Уизли, Лонгботтомы, Лавгуды, – Том шептал едва слышно, каждое слово словно капля яда, проникающая в её сознание, со странной, болезненной страстью, – Мне продолжать? Гермиона молчала, лишь судорожно крутила головой из стороны в сторону, пытаясь отстраниться от его слов, от его прикосновений, и тихо, прерывисто всхлипывала, словно задыхаясь. – Попробуй лишить себя жизни ещё раз, если у тебя хватит твоей гриффиндорской отваги, и я сотру в пыль всё, что тебе было или будет когда-либо дорого, и никто меня не остановит. – Том снова коснулся губами её скулы, оставляя ещё один короткий, холодный поцелуй, затем взглянул ей прямо в глаза и уже мягче, почти ласково спросил, – Ты понимаешь, о чём я говорю? Гермиона, не в силах вымолвить ни слова, лишь часто-часто кивала головой, продолжая всхлипывать. – Скажи это! – прозвучал громкий приказ. – Да, я понимаю, – тихо, почти беззвучно, прошептала Гермиона. – Вот и умница, – Том растянул губы в улыбке, но эта улыбка не достигала его глаз, в которых по-прежнему бушевала ярость и гнев. – Вернёмся в дом, а то ты заболеешь. А твоя жизнь слишком ценная, чтобы так просто ей разбрасываться, – прошептал он, притягивая ее ближе. Волшебник крепче прижал её к себе, и Гермиона услышала едва слышное, словно лёгкое дуновение ветра: Сомнус. Том Как только Том опустил Софи на постель, он резко запахнул мантию и с грохотом распахнул дверь.  Шаги его, тяжёлые и отчётливые, эхом отдавались в коридоре, с каждым ударом каблука о ступеньку спускаясь всё ниже и ниже по лестнице.  Ему было плевать, разбудит ли он кого-нибудь. Сейчас в нём клокотала такая ярость, что он с наслаждением применил бы Круцио к первому встречному, а то и вовсе Аваду Кедавру. Взмахом руки он распахнул массивные двери веранды, отчего те с оглушительным треском ударились о каменные стены, так что, казалось, содрогнулось всё поместье. Его ярость была всепоглощающей, нечеловеческой. Описать её словами было невозможно. Его глаза горели не просто красным – они пылали адским пламенем. Магия, бурлившая внутри него, требовала выхода, рвалась наружу, и Том не сдерживал её.  Взмах палочки – и узорчатые перила веранды, высеченные из цельного куска мрамора, покрылись глубокими трещинами, словно от удара кувалды. Ещё взмах – и одна из каменных статуй, украшавших сад, с глухим треском раскололась пополам, её обломки с грохотом рассыпались.  Со следующим взмахом в стене поместья, прямо над верандой, образовалась зияющая трещина, расползаясь вверх и в стороны, словно паутина. Куски штукатурки и камня с шумом посыпались вниз. От каждого движения его руки воздух вокруг него словно искрился от напряжения, ощутимо вибрируя. В несколько быстрых шагов Том оказался у самого берега моря. Лёгкие, едва заметные волны сонно накатывали на берег, тихо шелестя галькой. Луна, висевшая высоко в небе, бросала на тёмную воду длинную, дрожащую дорожку. Огромная, разрывающая боль терзала грудь Тома Рэддла.  До этого момента он не осознавал, насколько Софи стала для него важной. Осознание этого факта обрушилось на него, как удар молнии, причиняя физическую боль. Любовь? Нет! Это невозможно! Лорд Вольдеморт не знал подобных слабостей. Любовь – это удел глупцов, она делает человека уязвимым, слабым. А он, Лорд Вольдеморт, не мог позволить себе такой слабости.  Никогда.  Том издал оглушительный, первобытный крик, полный боли и ярости, от которого, казалось, содрогнулось само небо.  Взмах палочки – и бездонное, звёздное небо мгновенно затянулось тяжёлыми, чёрными тучами, словно кто-то набросил на него траурную вуаль.  Ещё взмах – и над морем прогремел оглушительный раскат грома, эхо которого прокатилось по окрестностям.  Следующий взмах – и ослепительно яркая молния, словно огненная стрела, пронзила тёмные тучи, осветив на мгновение всё вокруг зловещим, неземным светом. Он едва успел. Едва. Окажись его сон хоть чуть крепче, не почувствуй он едва уловимое движение воздуха и исчезнувший с постели запах. Её запах. Отвлекись он всего на мгновение – и он бы не успел. И она отняла бы у него часть его самого. Отняла бы то, что он никогда не смог бы вернуть. Отняла бы у него её жизнь. Жизнь, которая принадлежала только ему.  Ещё один, ещё более сильный, раздирающий душу крик вырвался из его груди. А затем крик сменился тихим, зловещим шепотом. Он шипел на древнем, змеином языке, который понимали лишь змеи и он сам, то методично, то плавно, то резко взмахивая палочкой.  Ветер, до этого едва ощутимый, усилился многократно, срывая с деревьев ветки, беспощадно трепал его чёрную мантию, превращая его фигуру в подобие мрачного призрака.  Том словно слился со стихией, стал её неотъемлемой частью. Огромные, тёмные волны, вздымавшиеся в море, казалось, ждали лишь его команды, чтобы обрушиться на берег и захлестнуть весь мир. Ещё один оглушительный раскат грома, ещё одна ослепительная молния, прорезавшая небо. Том, казалось, танцевал на мокром песке под раскаты грома, его фигура то появлялась, то исчезала в вспышках молний, а магия, окружавшая его плотным коконом, словно пыталась унять, успокоить вырвавшиеся наружу, неконтролируемые чувства. Ветер стих так же внезапно, как и начался. Тяжёлые, свинцовые тучи, ещё минуту назад грозившие обрушиться на землю ливнем, застыли на месте, словно окаменев, но дождь так и не начался. Волны, до этого бушевавшие и грозившие поглотить берег, постепенно успокоились, превратившись в тихую, мерно плещущуюся гладь, отражавшую бледный свет луны, пробивавшийся сквозь рассеивающиеся тучи. Том стоял неподвижно, вглядываясь в успокаивающуюся морскую даль, словно пытаясь найти в ней ответ на мучивший его вопрос. Его палочка была опущена, безвольно висела в руке. Он медленно, глубоко дышал, пытаясь унять бурю, бушевавшую внутри него. – Повелитель, – раздался негромкий, но отчётливый мужской голос, нарушивший тишину ночи. Том знал, кому принадлежит этот голос. Он почувствовал его приближение ещё издалека – по едва уловимому запаху табака и той особой, почти осязаемой ауре тёмной магии, которая всегда окружала этого человека.  Был только один, кто осмелился бы приблизиться к нему в таком состоянии, нарушить его уединение, осмелился бы увидеть его таким – разгневанным, уязвимым, почти потерявшим контроль. – Сигареты медленно убивают твоё тело, Антонин, – произнёс Том спокойно, даже равнодушно, не оборачиваясь и продолжая вглядываться в черноту моря. Его голос звучал ровно и холодно. – О, я уверен, моё тело убьёт точно не курение, – ответил Антонин с явной иронией, в его голосе прозвучали знакомые, дерзкие нотки. Он подошёл ближе, его шаги по песку были бесшумными. Том медленно обернулся и встретился с ним взглядом. В тусклом свете луны лицо Долохова казалось уставшим, но в его тёмных глазах, как всегда, горел озорной, бесстрашный огонь. Он протягивал Тому открытый серебряный портсигар, украшенный тонкой гравировкой, предлагая взять сигарету. Том, не говоря ни слова, вытянул одну, зажимая её между длинными, тонкими пальцами. Долохов едва заметно шевельнул пальцами, и сигарета в руке Тома мгновенно вспыхнула, окутав его лицо лёгким облачком дыма. Рэддл снова отвернулся к морю, выпуская тонкую струйку дыма в ночной воздух. Его взгляд был устремлён вдаль, за горизонт, словно он пытался разглядеть там что-то, недоступное другим.  – Мой Лорд, – начал Долохов, но взмахом руки Рэддл остановил его. – Оставь это, – холодно, отрывисто бросил Том, не сводя взгляда с тёмной морской глади. Долохов мгновенно замолчал. Выдержав короткую паузу, волшебник добавил: – Продолжай. – Что вызвало твой гнев? – спросил Антонин, делая затяжку и выпуская дым, словно пытаясь развеять им нависшее напряжение. – Девчонка. Спрыгнула с крыши, – коротко, с едва скрываемым раздражением, ответил Том.  Ему не нужно было оборачиваться, чтобы понять, как изменилось выражение лица Долохова, как в его глазах вспыхнули тревога и беспокойство. Он чувствовал, как напряглось тело волшебника, как замедлилось его дыхание. Том уже давно заметил, что Антонин испытывает к Софи нечто большее, чем просто дружескую симпатию. Она заняла своё место в его сердце, так же, как она занимала место и в сердце самого Тома. Но Тому потребовалось гораздо больше времени, чтобы осознать это. Он долго боролся с этим чувством, отрицал его, считая слабостью, недостойной Лорда Вольдеморта. Том Рэддл медленно обернулся к Антонину Долохову и увидел в его глазах именно то, что ожидал увидеть – неприкрытое беспокойство. Уголки губ Тома дрогнули в усмешке. – Она жива. Спит, – произнёс Том с холодным равнодушием, не желая больше томить волшебника неизвестностью, но и не собираясь демонстрировать свои истинные чувства.  Долохов попытался скрыть своё облегчение, придав лицу обычное, невозмутимое выражение, но Том почувствовал, как напряжение, сковывавшее его, мгновенно спало, как он облегчённо выдохнул, едва заметно расслабив плечи. – Но я был близок к тому, чтобы не успеть, – подчёркивая каждое слово, произнёс Рэддл. – Женщины эмоциональны и чувствительны, – словно размышляя вслух, произнёс Антонин. – Поэтому их и нет в наших рядах. Вчерашняя сцена не могла не впечатлить Софи. Но ты об этом и так знал. – Боюсь, я переусердствовал, – тихо произнёс Том. Долохов молчал. – Она – слабость, – с холодной, отстранённой интонацией произнёс Том, констатируя неоспоримый факт. – У меня нет слабостей. Я уничтожаю их, – добавил он с нажимом, словно произнося приговор.  – Иногда наша слабость может стать нашей силой, – осторожно, как будто ступая по тонкому льду, возразил Долохов, стараясь подобрать слова. Том медленно повернулся, его взгляд был полон снисхождения, как будто он прощал Долохову какую-то мелкую провинность. – Ты стал слишком мягким, Антонин, – с лёгкой усмешкой произнёс он. – Возможно ты прав, – тихо пробормотал Антонин, выпуская в ночной воздух очередную порцию дыма, который тут же растворился в темноте.   – Ты тоже, Антонин… Ты тоже… – прошептал Том, его голос едва достигал ушей Долохова, словно ветер доносил обрывки чужих слов.  Он медленно развернулся спиной к морю и, не глядя на Долохова, тщательно расправил складки своей мантии, словно приводя себя в порядок после бури. В этом жесте чувствовалась холодная, отстранённая собранность, он вновь надевал маску непроницаемого Лорда Вольдеморта. Тишина повисла между ними, нарушаемая лишь тихим шелестом волн.