Вторая жизнь Гермионы Грейнджер

Пятьдесят пятая глава Том Том Рэддл позволил себе сегодня встать позже, чем обычно. Постель под ним ещё хранила тепло, но утренний холод уже пробирался сквозь стены его лондонского дома.  Снаружи всё напоминало о вчерашнем снегопаде: крыши соседних домов укрыты белым, а деревья выглядели словно запорошенные серебром. Однако серое, тяжёлое небо угнетало, не давая солнечному свету пробиться сквозь плотные облака. Город казался застывшим, погружённым в зимнюю сонливость. Сегодня Том мог позволить себе не торопиться: он взял выходные до конца недели, прервав свой рутинный график. Такие дни выпадали редко, но он использовал их с умом.  Всё чаще в последнее время его посещали мысли о том, чтобы раз и навсегда покончить со своей карьерой в «Горбин и Бэркес». Когда-то работа в лавке артефактов была полезной маскировкой, но теперь это стало бременем.  Его влияние давно вышло за пределы того, что требовало такого прикрытия. Даже если кто-то ещё не знал, что Том Марволо Рэддл и Лорд Вольдеморт — это одно лицо, имя Тома уже внушало достаточно страха и уважения. Его считали слишком умным, слишком проницательным и, что важнее, слишком опасным, чтобы осмеливаться вступать с ним в открытые споры. Его харизма делала своё дело: окружающие видели в нём нечто большее, чем просто человека. Влияние, накопленное годами, делало его фигуру почти недосягаемой, и с этим нельзя было не считаться. Работа в лавке давно перестала приносить какую-либо пользу. Она выполнила все свои задачи: дала ему доступ к артефактам, информации, позволила наблюдать за магическим миром, оставаясь в его тени. Но теперь это было бесполезной тратой времени. Он мог бы посвятить его вещам куда более значимым: путешествиям, которые открывали новые горизонты магии, исследованиям, которые увлекали его сильнее любой власти. И всё же, несмотря на манящий зов дальних странствий и новых открытий, Том прекрасно знал: оставить своих последователей без контроля он не мог. Слишком сильных, слишком амбициозных волшебников он собрал под своим знаменем. Стоило только дать слабину, ослабить свою железную хватку — и всё могло превратиться в хаос, который разрушит то, что он так тщательно создавал. А вернуть контроль над ними потом было бы куда сложнее. Том поднялся с постели, позволив себе короткую усмешку. Его планы, его контроль, его игра — всё это было частью большего. Но сегодня он мог позволить себе день тишины, день размышлений. Умывшись и приведя себя в порядок, он направился в гостиную, где камин уже начал разгораться, заливая комнату тёплым светом. Его мысли были ясны, как зимний воздух за окном, и холодные, как лёд на ступенях его крыльца. Мысли вновь вернулись к работе.  Дом, лавка, возможно, девушка или даже невеста — все это создавало картину, в которой Том выглядел обыкновенным человеком. Этого он и добивался. Подобная маска усыпляла бдительность не только врагов, но и тех, кто находился рядом. Люди видели в нем одного из своих, равного. Сравнивали себя с ним, а значит, доверяли. Им было легче поверить человеку, чем демону, в которого Лорд Вольдеморт превращался в их страхах. Том знал, что эта игра на доверии была одним из его сильнейших инструментов. Пока окружающие видели в нем человека — с домом, работой, даже с намеком на личную жизнь, — они не видели чудовища. А чудовище могло спокойно наблюдать из-под маски. На этой мысли он едва заметно усмехнулся. Как просто они все поддавались иллюзии. Девушка? Невеста? Жена? Дети? У Лорда Вольдеморта? Эта идея казалась настолько нелепой, что Том усмехнулся уже шире. Нет, это все не про власть, не про величие. Это звучало так же бессмысленно, как представить великого мага, тратящего годы своей жизни на магловский огород или вязание теплых шарфов. Чувство иронии ненадолго согрело его мысли. И все же… Софи. Ее образ возник в сознании неожиданно, словно вспышка света, проникающая сквозь серый зимний день. Она занимала в его жизни особое место. Том понимал, что хотел видеть ее рядом.  Всегда.  Еще ближе, настолько близко, насколько это возможно в их странной реальности. Он медленно подошел к столу, где остались ее записи. Узкие листы бумаги лежали в легком беспорядке, покрытые торопливым почерком. Она переводила его фолиант, и он не возражал. Даже наоборот. Это объясняло ту вспышку паники, которую он заметил в ней. Софи пыталась разобраться с обменом энергии, и она была права — это действительно опасная тема. Но Том был знаком с этими рисками куда лучше. Он давно изучал эту область, проверяя теорию на практике, порой превышая допустимые пределы. Он проделывал это сотни раз, возможно, даже тысячи, теряя счет экспериментам. Были моменты, когда он заходил слишком далеко, и последствия становились трагическими для тех, кто становился частью его опытов. Но для него эти жертвы никогда не были напрасными. Они служили науке. Они служили ему. Софи, напротив, видела в этом тексте угрозу. Том улыбнулся, проводя пальцами по краю одной из ее записей. Если ее испугал этот текст настолько, что она предпочла бы никогда не иметь дела с подобным, то у него была совершенно противоположная реакция. Сама мысль о том, чтобы воплотить эти заклинания в жизнь, вызывала в нем восторг. Вызов, скрытая опасность, запретные знания — все это волновало его, как ничто другое. Это был мир, в котором он чувствовал себя как дома. Том вновь бросил взгляд на лежавшие на столе записи. Тонкие листы бумаги покрывал хаотичный почерк, строки были небрежны, как будто Софи боялась потерять важную мысль или не успеть записать что-то значительное. В этом беспорядке была странная красота, свидетельство её напряженной работы. Взгляд волшебника скользил по словам, переводя их автоматически. Она перевела больше, чем он ожидал. Это впечатляло. Он сам работал с этим фолиантом и знал, насколько трудной и изматывающей могла быть эта задача. Терпение. Упорство. Мотивация. У неё было всё, что требовалось для таких сложных задач. Это не могло не вызывать уважения.  Хотя она, возможно, еще не осознавала всей опасности, таившейся в проклятии Беллатрисы Лестрейндж. Том нахмурился, задумчиво проводя рукой по подбородку. Это проклятие было плотно связано с магическим ядром и энергией, и он уже видел возможные пути его снятия. Несколько лет. Гермионе понадобилось несколько лет, чтобы разобраться с этим проклятием и всё равно остаться в тупике. Том усмехнулся. Несколько лет ему бы не понадобилось. Он мог бы решить это за несколько дней, максимум недель, если бы только получил возможность прикоснуться к её шраму, почувствовать поток энергии, исходившей от метки. Этого было бы достаточно. Он знал, что впереди его ждёт встреча с Гермионой Грейнджер. Том был уверен в этом, как и в том, что к моменту этой встречи Софи Блэк уже будет мертва. Петля времени должна была завершиться. Вопрос заключался лишь в том, как именно это произойдет.  Она вернётся в своё время?  Или проклятие Беллатрисы действительно убило её, завершив её жизнь там? Том облокотился на край стола, задумчиво постукивая пальцами по его поверхности.  Он всё больше убеждался в том, что Гермиона была здесь не случайно, но её присутствие носило временный характер. Это был лишь этап, звено в цепи, которое должно было замкнуться. Том сомневался, что ей отмерено много времени. Гермиона находилась здесь с определённой целью, и как только она её выполнит, всё завершится. Её жизнь оборвётся, и позже она родится вновь — магглорождённой девочкой, той, кого мир узнает как Гермиону Грейнджер. Это казалось самым логичным вариантом.  Она родится, чтобы снова пройти свой путь, поступить в Хогвартс, столкнуться с ним, Лордом Вольдемортом, и всё повторится ровно так, как она сама помнит. Как будто её судьба была написана на страницах книги, где каждое слово, каждая деталь уже предопределены.  Но Том понимал, что это не единственная возможность. Варианты всегда есть, всегда был выбор. И этот выбор манил его, заставляя задуматься, можно ли изменить хоть что-то в предначертанном? Он нахмурился, снова и снова возвращаясь к мысли: что же она должна сделать? Её присутствие здесь явно связано с ним — это не вызывало у Тома сомнений.  Но понимает ли это сама Гермиона или, возможно, даже не подозревает о своей роли в этом сложном переплетении времени? Единственное, в чём он был уверен сейчас, так это в том, что всё идёт так, как и должно идти. Будто какая-то неведомая сила направляет их обоих, переплетая их жизни с точностью механизма. Всё двигалось по неизменному плану, шаг за шагом, сцена за сценой, как будто судьба написала этот сценарий задолго до их появления. Том чувствовал это интуитивно, и именно эта предсказуемость — сдержанная и в то же время угрожающая — не давала ему покоя. Том поднялся с кресла и прошёл к окну. На улице царил спокойный, почти сонный зимний день. Снегопад, бушевавший ночью, оставил за собой толстый слой снега, который поблёскивал в свете редких уличных фонарей. Он молча смотрел на улицу, пока его мысли вновь не вернулись к настоящему. Решив немного отвлечься, Том прошёл в ванную, чтобы привести себя в порядок. Он привычным жестом включил воду и умыл лицо. Холодные капли бодрили, помогая избавиться от сонливости. В зеркало на него смотрел человек с безупречным внешним видом — ни следа усталости, ни намёка на слабость. Вернувшись в кабинет, Том развернул свежий выпуск «Ежедневного пророка». Шершавые страницы приятно ложились в руки. Заголовки, как обычно, пестрели громкими новостями. Нападения оборотней за границей, смуты в Европе, тревожное спокойствие в Великобритании — они казались криком в пустоту. Рэддл пробежал взглядом по строкам, но его мысли были далеко. Всё это — лишь фон, отвлекающий от главного. Гермиона После работы Гермиона зашла в «Дырявый котёл» — где, протиснувшись сквозь вечно толпящихся посетителей, заказала обед на вынос — тушёную баранину с картофелем и пирог с патокой. Запах еды, смешиваясь с ароматами эля и табака, щекотал нос, напоминая о суете и шуме Косого переулка.  Сжимая в руках тёплый бумажный пакет, она уверенно направилась к дому Тома Рэддла. Они не договаривались о встрече, но Гермиона почему-то знала — он её ждёт. Эта уверенность, граничащая с предчувствием, слегка её тревожила. В гостиной, у камина, на диванах за низким кофейным столиком, Гермиона обнаружила Тома Рэддла и Габриэля Лестрейнджа.  На столе, заваленном бумагами, лежали развёрнутая карта местности, несколько папок со знаками Министерства Магии и исписанные пергаменты. Вид официальных документов в столь неофициальной обстановке придавал встрече оттенок напряжённости. — Добрый день, — произнесла Гермиона, стараясь скрыть лёгкое замешательство от неожиданной компании. — Я помешала? - волшебница обратилась скорее к Тому, чем к Габриэлю, хотя и слегка кивнула последнему в знак приветствия.  Том поднял на неё взгляд своих тёмных, проницательных глаз. Его лицо, как обычно, оставалось непроницаемым, словно маска. — Нет, ты как раз вовремя, Софи. — Его голос звучал ровно и спокойно, но волшебница уловила в нём едва заметную сталь. — Проходи. Гермиона сняла мантию, повесив её на вешалку у двери, и поставила пакет с едой на обеденный стол, покрытый тёмной, плотной скатертью.  Она подошла к кофейному столику и села на диван рядом с Лестрейнджем, стараясь не смотреть ему в глаза. Габриэль, с едва заметной усмешкой, наблюдал за ней. Том взял со стола одну из папок, перелистывая страницы, и протянул её Гермионе. Обложка была помечена гербом Министерства. — Что это? — спросила волшебница, принимая папку.  Открыв её, она сразу поняла — перед ней её собственные правки к законам об оборотнях, тщательно переписанные на официальном бланке. Внутри всё похолодело. — То, что мне уже порядком надоело, — резко произнёс Том, его голос стал холоднее, — и то, что начинает меня злить.  — Это не больше чем мусор, — попыталась успокоить его Гермиона, чувствуя, как внутри нарастает тревога. — Никто не рассматривает мои правки всерьёз, и уж точно их не допустят даже до предварительного голосования. — Моими стараниями, — прозвучал тихий голос Лестрейнджа, и на его губах мелькнула едва заметная, зловещая улыбка. — Это создаёт ненужные проблемы, — спокойно, но твёрдо сказал Том, игнорируя реплику Габриэля. — Ты должна это прекратить. — Я хочу им помочь, — твёрдо ответила Гермиона, поднимая взгляд на Тома. — Помочь кому? — переспросил Том, слегка приподняв бровь. — Оборотням, — ответила волшебница, её голос звучал с горечью. — Они тоже волшебники. Нельзя отнимать у них права только из-за того, кем они являются. Они не виноваты в своём проклятии. Лестрейндж издал короткий, резкий смешок, но тут же осекся, встретившись с холодным, предостерегающим взглядом Тома. — Тебя что-то рассмешило, Габриэль? — спросил Том, его голос был полон опасности.  Лестрейндж тут же принял серьёзное выражение лица, словно надел маску. Том же снова обратился к Гермионе: — Я видел твой перевод моего фолианта, Софи. Очень неплохо, должен признать. — Он сделал небольшую паузу. — Я впечатлён. И мне вдвойне неприятно видеть, как столь одарённая волшебница тратит свой талант на столь… бессмысленные занятия. Голос Тома звучал резко, каждое слово было отчётливо произнесено. Он вырвал из её рук папку и с брезгливым жестом бросил её обратно на стол. Бумаги разлетелись, несколько листов упали на пол. — Всё, что ты здесь пишешь, — продолжал Том, — это чистейший вздор. — Чего на самом деле ты хочешь, Софи? — Он пристально посмотрел на нее. — Равенства? Или чтобы они увеличивали свою численность, размножались, захватывая всё новые и новые территории, подчиняя себе других волшебников и ставя себя выше нас? — Этого не будет, — тихо, с горечью в голосе, ответила Гермиона, опуская взгляд. — Я всего лишь хочу облегчить им жизнь. — Они живут на грани выживания, — продолжила она, — вынуждены скрывать свою сущность, прятаться, жить в постоянном страхе. Это жестоко… В её голосе звучала искренняя боль. Лестрейндж, наблюдавший за этой сценой с любопытством, не мог сдержать презрительной усмешки. — Ты бы хотела, чтобы у Ориона родился сын-оборотень? — внезапно, с издевкой в голосе, спросил Габриэль. — Или, может быть, ты хотела бы, чтобы твой собственный сын стал одним из них? — Если бы так случилось… — начала было Гермиона, но Лестрейндж грубо прервал. — Я спрашиваю, хотела бы ты этого? — Он повысил голос. — Да или нет? — Нет, — сдавшись, прошептала Гермиона , её голос дрогнул. — У оборотней тяжёлая жизнь. Это проклятие мучает их не меньше, чем их жертв. Но… я работаю над этим. Я знаю рецепт зелья — точнее, пока не могу его полностью воссоздать, но я близка… — Софи, — прервал её монолог Том, его голос смягчился, но оставался твёрдым . — Я не сомневаюсь в твоих благих намерениях. — Но, давая больше прав и свобод оборотням, — продолжил он, — ты лишь способствуешь увеличению их числа. Ты делаешь из их проклятия, из их болезни, нечто… приемлемое. Нечто, что не нуждается в лечении. Ты показываешь им, и всему волшебному сообществу, что от этого не нужно избавляться, что это… нормально. Том сделал паузу, его взгляд скользнул по разбросанным бумагам. Он снова взял в руки папку и начал медленно перелистывать страницы, словно изучая каждую строчку. — Софи, ты смотришь на ситуацию здесь и сейчас, — вмешался Лестрейндж, его голос звучал холодно и расчётливо. — А представь, что будет через пятнадцать, тридцать, пятьдесят лет? — Никто не будет искать лекарство от ликантропии, — заключил он, — если все будут уверены, что быть оборотнем — это… в порядке вещей. Лестрейндж говорил серьёзно, без тени насмешки. Чем больше аргументов они приводили, тем сильнее Гермиона понимала — в их словах есть горькая правда. Но от этого ей не становилось легче. Перед глазами стоял образ профессора Люпина, его измученное лицо, и образ его маленького сына, который, возможно, тоже будет обречён на эту участь, когда достигнет половой зрелости.  Внезапно её осенило: а что, если бы никто не заразил Ремуса Люпина? Тогда он не стал бы оборотнем. Это осознание отразилось на её лице, и Том, заметив эту перемену, удовлетворённо кивнул. — Вижу, ты начинаешь понимать, — произнёс Том. У Гермионы на глаза навернулись слёзы. — Это больно — разочаровываться в своих собственных убеждениях, — сказал Рэддл и на его лице появилась едва заметная, холодная усмешка. — Это всё неважно, — твердо произнесла Гермиона. — Я читала твои правки, Габриэль. То, что ты хочешь сделать, — бесчеловечно. Нельзя забирать у волшебников палочки только потому, что им не повезло родиться оборотнем или, ещё хуже, быть им укушенным. — Хватит, Софи, — резко оборвал её Том. — Ты должна закончить с этим. — Как я уже сказала, от моих попыток и так нет никакой пользы, — разочарованно ответила Гермиона, опуская взгляд. — Ну, я бы так не сказал, — протянул Лестрейндж, с лукавой улыбкой. — Сегодня мистер Селвин посетил Хогвартс, и что-то мне подсказывает, что в его чемодане была именно эта папка.  — Он указал на её поправки к законам об оборотнях, лежащие на столе. — Правда? — с какой-то явно неуместной в данной ситуации радостью в голосе спросила Гермиона. Но, увидев, как Том медленно потянулся за палочкой, мгновенно подавила свою радость. — В любом случае, я не жалею. — Это пока, — с едва заметной угрозой в голосе произнёс Том. Лестрейндж снова улыбнулся — на этот раз шире, демонстрируя ряд острых зубов. Том взмахом палочки убрал все разбросанные по столу документы. Они мгновенно исчезли, переместившись, вероятно, в его кабинет. Оставшиеся же бумаги волшебник аккуратно сложил в ровную стопку и, с помощью легкого движения руки, пододвинул её к Лестрейнджу. — Останешься на обед? — обыденно спросил Том у Лестрейнджа, убирая палочку в карман мантии.  Гермиона, почувствовав, что напряжение спало, расслабленно выдохнула. — Я бы с радостью, — ответил Габриэль, поднимаясь с дивана, — но мне нужно ещё вернуться в Министерство. Да и Селеста ждёт к обеду. Том и Гермиона тоже встали. — Приятного аппетита, — с легкой улыбкой произнёс Габриэль, накинул тёмное пальто и, бросив короткий взгляд на волшебников, вышел из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь. Том и Гермиона остались наедине. — Ты не можешь и дня прожить, чтобы не придумать очередной способ меня разозлить, правда? — с едва заметной усмешкой спросил Том, подходя ближе и нежно обнимая Гермиону. — Это не моя вина, что тебя так легко вывести из себя, — ответила волшебница, с улыбкой отстраняясь, чтобы распаковать пакеты с едой.  Запах тушеной баранины приятно щекотал нос. Но Том не позволил ей отойти, крепче прижав к себе. Его взгляд внезапно стал серьёзным, вся теплота и расслабленность мгновенно исчезли с лица. — Прекрати это, Софи, — тихо, но отчётливо произнёс он, в его голосе звучало явное предостережение. — В следующий раз я не буду столь снисходителен. Гермиона неуверенно кивнула, чувствуя, как по спине пробежал холодок. В глубине души волшебница прекрасно знала — она не собирается прекращать бороться за права оборотней. Эта мысль, упрямая и непоколебимая, укрепилась в её сознании, несмотря на страх перед последствиями. Ближе к вечеру, когда багряные лучи заходящего солнца окрасили стены кабинета в тёплые оттенки, они уже вдвоём работали над фолиантом.  Толстые страницы, исписанные замысловатыми рунами, пахли стариной и пылью веков. Работа пошла на удивление быстро и настолько захватила Гермиону, что она совершенно потеряла счёт времени.  Работать с Томом оказалось гораздо приятнее и увлекательнее, чем в компании словарей. Он объяснял ей многие сложные понятия, которые ей были незнакомы, причём не просто сухо излагал теорию, а приводил яркие примеры, иногда даже цитировал целые абзацы из других, ещё более древних книг, словно жонглируя словами и знаниями.  Предмет Древние Руны ещё в Хогвартсе вызывал у Гермионы живой интерес, поэтому она разбиралась в них достаточно хорошо, обладала той самой интуицией, необходимой для понимания скрытых смыслов. Том сразу заметил эту её способность и умело направлял её талант в нужное русло. Гермиона снова поразилась тому, как тонко он чувствует чужие способности и как искусно умеет их использовать. Они сидели на полу, окружённые горами книг. На столах уже просто не оставалось места, куда можно было бы положить очередной раскрытый том. Но была и другая причина, по которой они предпочли пол: толстый персидский ковёр, расстеленный на тёплом деревянном паркете, создавал ощущение уюта и позволял им находиться совсем близко друг к другу, почти касаясь коленями.  Приглушённое сияние нескольких настольных ламп, стоящих на низких столиках вокруг, окутывало их фигуры тёплым светом, выхватывая из полумрака отдельные детали: пожелтевшие страницы фолиантов, тонкие пальцы Тома, указывающие на ту или иную руну, прядь волос Гермионы, упавшую на раскрытую книгу. В этой интимной обстановке, в окружении древних знаний, их лица казались таинственными и загадочными. Гермиона украдкой наблюдала за Томом. Он склонился над пергаментом, задумчиво вглядываясь в строки рун, его тёмные волосы падали на лоб. В этот момент, поглощённый древним текстом, он совершенно не напоминал ей жестокого и безжалостного убийцу. В его лице читалась сосредоточенность учёного, исследователя, жаждущего разгадать тайну.  В свете ламп его профиль казался резким и благородным. Её взгляд задержался на его губах, и она невольно вспомнила их недавний поцелуй. Лёгкое волнение пробежало по её телу. — Нам пора сделать перерыв, — подняв глаза от записей, произнёс Том, словно почувствовав на себе её взгляд. Встав, он протянул ей руку, помогая подняться. Его пальцы на мгновение задержались на её ладони, вызывая лёгкое покалывание. Гермиона почувствовала тепло, разливающееся по её телу от этого простого прикосновения.  Взмах его палочки — и все книги и записи аккуратно вернулись на свои места, взмывая в воздух и исчезая на полках, а в кабинете снова воцарился идеальный порядок. — Вина? — спросил Том, открывая дверь из кабинета в гостиную. — Да, с удовольствием, — с лёгкой улыбкой ответила Гермиона, выходя вслед за ним. Она почувствовала, как он легонько коснулся её локтя, направляя к дивану у камина. В гостиной царила уютная атмосфера. Том подошёл к небольшому столику, на котором стояла бутылка красного вина и два бокала. Он наполнил бокалы и протянул один Гермионе. — За разгаданные тайны, — с лёгкой улыбкой произнёс он, чокаясь с ней. — За тайны, которые ещё предстоит разгадать, — ответила Гермиона, делая глоток. Вино было терпким и согревающим. Они сидели в тишине, лишь потрескивание огня нарушало её.  Том смотрел на Гермиону, и в его глазах читалось что-то, от чего у неё замирало сердце. Он поставил свой бокал на столик и протянул руку, нежно убирая с её щеки непослушную прядь волос. Его пальцы коснулись её кожи, вызывая мурашки. — Ты очень талантлива, Софи, — прошептал он, его голос звучал почти неслышно. — И я рад, что могу разделить с тобой это открытие. Он наклонился ближе, и их губы встретились в нежном, медленном поцелуе. В этом поцелуе не было страсти и напора, лишь тепло и нежность, словно признание в чём-то важном и сокровенном. Его рука, полная уверенности и власти, крепко прижимала Гермиону к себе. Она держала бокал с красным вином, его аромат опьянял, но её внимание было сконцентрировано на нём, на его прикосновениях, на том, что их разделяло и одновременно притягивало. — Я бы хотел увидеть твоё последнее воспоминание в твоём времени и первое в этом, — произнёс Том с тихим, но властным тоном. Он знал, что она попытается отстраниться, почувствует необходимость увеличить расстояние между ними, и потому его рука на её талии крепче сжала её. Гермиона замерла, её взгляд был непроницаем, но она не могла скрыть тревогу. Он знал её слабости слишком хорошо, и это пугало её. — Зачем? — спросила она, её голос был мягким, но в нём звучала растерянность. — Том, я бы не хотела, чтобы ты ходил по коридорам моего сознания. Это… это нечестно. Том Рэддл, не отрывал взгляда от огня. — Ты не хочешь понять, почему ты оказалась именно здесь, почему всё это произошло? Какой смысл и цель скрываются за этим? — его слова звучали не как обвинение, а скорее как приглашение к поиску.  Он действительно хотел узнать, и в этом было что-то опасное, как в любой искренности, исходящей от него. Гермиона почувствовала, как её мысли начали путаться. Всё, что она могла ответить, — это не то, что он хотел услышать. — Нет, — тихо сказала она, избегая его взгляда. Ей хотелось бы разобраться, но мысли о том, что Том, что Лорд Вольдеморт, мог бы понять её истинную цель, быстрее чем она сама, причиняли ей больше страха, чем любое другое опасение. Она не могла позволить себе раскрыться перед ним — даже если её желание понять происходящее было столь же сильным, как и его. — Не сейчас, — добавила она мягко, её рука скользнула по его щеке, но его холодное, сосредоточенное выражение не смягчило её решимости. — Я хочу насладиться этим моментом, сейчас, здесь, с тобой. Том молчал. Его взгляд был поглощён огнём, и, несмотря на его молчание, она чувствовала его напряжение — как будто он всегда оставался в поиске, всегда что-то рассчитывал, всегда находился в движении.  Он был Лордом Вольдемортом, и, даже когда молчал, его присутствие было ощутимым. Гермиона же ловила себя на мысли, что это ощущение затмевало всё остальное, но ей не хотелось об этом думать. — Я бы хотела остаться здесь навсегда, сидя с тобой на этом диване. Но ты ведь знаешь, что тебе этого мало. Тебе всегда будет мало… — её голос звучал с горечью, и она сделала глоток из бокала, отгоняя нежелательные мысли. Том резко повернулся, его взгляд был твёрдым и строгим. Она чувствовала, как его горячая рука властно сжимает её талию, словно предупреждение. — Ты можешь остаться здесь навсегда. Со мной. Но только на моих условиях. И мы оба знаем, что тебе этого тоже будет мало. — он сказал это, как само собой разумеющееся. В его словах не было угрозы, только абсолютная уверенность. Он знал, что её желание оставаться рядом не будет долговечным. Гермиона почувствовала, как её дыхание слегка сбилось, но ничего не сказала. Он был прав, как всегда, и это мучило её. В воздухе снова повисла тишина. Гермиона смотрела на пляшущие языки пламени, и ей казалось, что они пожирают не только дрова, но и отпущенное им время.  Взгляд её невольно скользнул к Тому. Он сидел, откинувшись на спинку дивана, его лицо было задумчивым и серьёзным, в полумраке его глаза казались ещё темнее, чем обычно. В них читалась какая-то грусть, от которой Гермионе стало больно.  Эта мысль, холодная и безжалостная, проникла в самое сердце, отравляя собой тепло и уют этого вечера.  Она висела между ними, невысказанная, но ощутимая, как тяжёлый груз.  Гермиона почувствовала, как к горлу подступает комок, и ей захотелось нарушить эту тягостную тишину, сказать что-нибудь, что могло бы развеять эту мрачную атмосферу. Она хотела спросить, чувствует ли он то же самое, что и она, ту же неизбежность, ту же горечь расставания, которое неумолимо приближается. Но слова застряли в горле, словно ком, и она лишь сильнее прижалась к нему, стараясь отогнать навязчивые мысли.  Сколько таких вечеров нам осталось?  И тут же безжалостный ответ, эхом отозвавшийся в тишине комнаты: ничтожно мало. Том Том не спал. Ночь шептала ему свои тайны, и он не мог отказать ей в своём внимании. Он сидел на краю кровати, окружённый густой тьмой ночи, наблюдая за раскиданными на подушке золотистыми волосами Софи. Они мягко переливались в слабом свете луны, пробивающемся через тонкие гардины, и это едва уловимое сияние притягивало его взгляд. Софи лежала, повернувшись к нему лицом, её дыхание было ровным, а черты лица спокойными, будто её сны были полны гармонии. Её утончённый профиль с высокими скулами и прямым носом был аристократичным, почти безупречным, но не холодным. Она казалась столь хрупкой, что одной лишь мысли о том, что он мог бы её разрушить, хватило, чтобы пробудить в нём странное чувство… удовольствия от власти над ней. Но он всё равно видел в ней другую. Ту, кого она старательно скрывала. Гермиона Грейнджер. Её образ возникал снова и снова, как неумолимый призрак, стоило только Тому закрыть глаза. Эта девушка, эта ведьма, которую он увидел в воспоминаниях Софи, будоражила его сознание. Гермиона преследовала его, словно тонкая тень, бросая вызов его одержимости разгадкой. Он осторожно дотронулся до её щеки, едва касаясь её кончиками пальцев, но она даже не шелохнулась. Её кожа была теплее, чем он ожидал, а её дыхание, мягкое и размеренное, казалось, согревало сам воздух. Том слегка улыбнулся, вспоминая первые месяцы их странных отношений. Когда-то Софи не могла уснуть в его присутствии. Она ёрзала, поджимала губы и старалась держаться на расстоянии, а её нервозность была почти ощутимой. Тогда часто ему приходилось накладывать на неё Сомнус, чтобы унять её тревогу и позволить ей расслабиться. Теперь же она засыпала сама, и это значило лишь одно. Она мне доверяет. Но это доверие, такое наивное и уязвимое, забавляло его. Том вспомнил их вечерний разговор и её отказ показать воспоминания. Эта ведьма всё ещё пыталась сопротивляться, пыталась сохранить границы своей личности. Её вера в то, что у неё есть выбор, была одновременно восхитительной и жалкой. Неужели столько моих уроков прошло впустую? Я каждый раз давал тебе наглядные доказательства, каждый раз показывал, как легко я могу тобой манипулировать. И ты по-прежнему думаешь, что что-то решаешь? Ты всё ещё надеешься на свободу? У тебя нет ни малейшего контроля над своей судьбой. Ты – в моей власти. Том почувствовал укол раздражения. Ему нужны были её воспоминания, и он их получит. Он просто не хотел разрушать вечер — слишком тихий, слишком совершенный, чтобы смешивать его с истериками и слезами. Он приподнялся, двигаясь бесшумно, словно тень. Потянувшись к своей палочке, он задержался на мгновение, глядя на её лицо. Казалось, что в этом молчаливом сне Софи была по-настоящему уязвима. Его рука крепче сжала палочку. Ему не нужно было её согласие, он давно перестал спрашивать разрешения, когда дело касалось того, что он хотел. Том откинул прядь её волос с лица, его дыхание мягко коснулось её шеи. — Софи, милая, — прошептал он ей на ухо, голос звучал так мягко, что казался успокаивающим. Софи вздрогнула и открыла глаза. На одно краткое мгновение в них мелькнул страх. Она рефлекторно отстранилась, но, встретившись с его взглядом, успокоилась и слегка приподнялась. — Что-то случилось? — её голос был тихим, чуть хриплым от сна. Она бросила обеспокоенный взгляд на его палочку, которую он всё ещё держал в руке. — Нет, нет, — мягко произнёс Том, проводя пальцами по её щеке, словно хотел стереть этот проблеск страха. — Я просто посмотрю те два воспоминания, как и говорил: последнее из твоего времени и первое в этом. Она сразу напряглась, её тело выдало всё, даже то, что она пыталась скрыть. Софи отодвинулась чуть дальше и замотала головой. Она не произнесла ни слова, но её взгляд говорил больше, чем она могла сказать. Том нахмурился, его тёмные глаза впились в её лицо, наполняя комнату невидимым давлением. Он протянул руку и мягко, но настойчиво удержал её за запястье, не давая ей полностью отдалиться. — Не усложняй. Не стоит, — его голос прозвучал жёстче, почти режущим. Он наклонился ближе, так что их лица разделяли лишь считаные сантиметры. — Ты знаешь, что я возьму то, что хочу. И тебе будет лучше, если ты не будешь сопротивляться. Тогда я не причиню тебе боль. Софи застыла, её губы чуть разомкнулись, как будто она собиралась что-то сказать, но слова так и не сорвались с них. Том заметил, как её взгляд наполнился смесью страха и горького понимания. Он изменил тон, позволяя в голос проникнуть нотам сладкой мягкости. Его пальцы, которые всё ещё лежали на её запястье, скользнули вверх, задержавшись на её щеке. — Я не хочу сделать тебе больно, — продолжил он почти нежно, его голос звучал обволакивающе. — Если ты впустишь меня в своё сознание без малейшего препятствия, я буду очень аккуратен. Настолько, что ты даже не почувствуешь моего присутствия. Он скользнул большим пальцем по её подбородку, глядя ей прямо в глаза, как будто уже пытался проникнуть в её мысли только одним взглядом. Софи молчала. Её сердце билось чаще, чем обычно, а дыхание стало неровным. Она лишь медленно кивнула, явно подавляя внутренний протест. Том улыбнулся, но в этой улыбке было что-то одновременно чарующее и пугающее. Он провёл кончиком палочки вдоль её виска, наблюдая, как она закрыла глаза, напряжённо ожидая неизбежного. — Легилименс, — произнёс он с едва заметной ноткой удовольствия. Том Рэддл чётко чувствовал её сопротивление, и хотя оно не было значительным, он ясно ощущал, как она упорно пыталась направить его только к завершению последнего воспоминания.  Её попытки скрыть что-то выглядели наивными, но всё же заслуживали уважения — она оказалась куда искуснее, чем он предполагал. Когда она попыталась закрыть перед ним момент обсуждения пятой годовщины Дня Победы, его раздражение вспыхнуло ярче пламени. Пятая годовщина… Он видел сцены, которые она стремилась спрятать. Её мир отмечал его падение как величайшую победу. Но ещё важнее было то, что он узнал: даже спустя годы его последователи оставались активны, продолжая борьбу. Мир, казалось, всё ещё боялся его, всё ещё ощущал его присутствие, несмотря на попытки уничтожить саму память о нём. Этого оказалось достаточно. Он вырвался из её сознания, забрав всё, что хотел узнать — и немного больше. Когда Том разорвал связь, Софи откинулась назад, опираясь головой о стену за кроватью. Её лицо побледнело, по щекам текли слёзы. Она прижала ладони к вискам, склонив голову, словно пытаясь унять боль, которая пронзала её. — Тише, — его голос прозвучал мягко, почти утешающе, когда он протянул руку, притянув её к себе. Его пальцы нежно скользнули вдоль её плеч. — Я предупреждал тебя, Софи. Сопротивляться мне бесполезно. Ты знала, что это только усилит боль. Софи резко отстранилась, с трудом высвободившись из его объятий. Она встала с кровати и направилась к двери балкона, её шаги звучали глухо в темноте. Она смотрела на ночное небо, молчаливая, но её плечи слегка дрожали. Том медленно выпрямился, его взгляд стал ледяным, голос звучал властно: — Вернись в кровать. Сейчас же. Она не ответила. Несколько мгновений её фигура оставалась неподвижной, освещённая холодным лунным светом. Наконец, Софи вытерла слёзы и медленно вернулась к кровати. Она не смотрела на него, избегая встречи взглядов, и молча легла, отвернувшись. Том наблюдал за ней, его глаза прищурились. Её дыхание было неровным, и он знал, что она не уснёт сама. Его рука потянулась к палочке на прикроватном столике. Он беззвучно прошептал заклинание: — Сомнус. Её тело мгновенно расслабилось, дыхание стало ровным и спокойным. Том убрал палочку и осторожно притянул её к себе. Теперь она была рядом — безмолвная, тихая, его. Он провёл пальцами по её волосам и в этот момент позволил себе редкую слабость — лёгкое, почти незаметное прикосновение губами к её виску. Ты принадлежишь мне.  Твоё дыхание… моё. Каждое твоё движение во сне… мне подвластно.  Твоё сердце… бьётся только потому, что я позволяю ему это делать… Он вдохнул её аромат, ощущая тепло её тела, и, удовлетворённый, позволил себе закрыть глаза. Ночь принадлежала ему — как и она.