Пойдет

После недели с преображением ничего по факту не меняется, думает Настя, собирая чемодан финалистки и всматриваясь в по-прежнему детское лицо Бэллы, потому что мелкую уже миллиарды раз засовывали в юбку и туфли... Единственное, что бросается в глаза, — распущенные волосы, которые Бэлла с непривычки зачесывает то в одну сторону, то в другую. Нет... Не стать ей девочкой в полном смысле этого слова — едва перья свои распустит после проекта, как тут же нырнет в излюбленные спортивки, да только её и видели. Но грех не признать — принцесса Бэлла заставляет сердце нахуй покидать грудную клетку. И Настя после того, как побывала дома, понимает, что дороги у них с Кузнецовой всё же разные, а уживались они вместе в последнее время на какой-то едва уловимой эмоции, и то ли это была элементарная потребность в мозгоебстве, то ли Петрову где-то нечаянно стукнуло... Бэллина кровать напротив настиной, отчего ей всю ночь вплоть до утра едва ли удалось поспать — мелкая дерганая, как тысяча чертей на раскаленном угле. Она ворочается, без конца бегает в туалет, трет глаза, и её дурацкая маска для сна в форме зайчика смешно топорщит иглы волос. В темноте голубые зрачки замирают, встречаясь с убийственным взглядом, и Бэлла тут же утыкается в подушку, имитируя смерть, — ни дать, ни взять, как говорится. Чуть дальше, но тоже достаточно близко, раздается сопение Ксюши — она спит за всех в этой комнате, включая Костью, у которой, кажется, в принципе проблемы в мочевым пузырем. Толпа обожала нокауты, а Настя хотела съехать с этого дурдома побыстрее. — У меня есть двести пятьдесят рублей, и-и-и всё! — картавая, милая, непьющая малышка, но надолго ли? Бэлла, сидящая на корточках, это — искусство, думает Настя, с трудом направляя взгляд подальше от прелестной задницы. — Музыку нормальную на балу включим, — Настя говорит вскользь, конечно, но Бэлла сияет как самый настоящий маяк, ведь она запомнила, и не важно, что они тогда были обе ужранные... Улыбку растягивает, что, кажется, щеки сейчас лопнут. Да, молодец, Петрова! Отрезала, называется, пуповину... Просто заебись... Бэлла просила у Насти прощения, как маленькая, хотя постоянно по факту это делает — пусть не языком, но глазами, жестами, да и вообще вся Кузнецова — одно сплошное недоразумение. В её стиле накосячить, а потом подойти незаметно, словно ничего и не было, уткнуться в плечо, мол, жалейте меня бедную и несчастную. А в глазах — "я не хотела, веришь?" И Насте очень хочется выкрикнуть все свои "нет" ей в лицо, но она ведется, и даже там, в полуразрушенном храме, смотрит в глаза с утонувшим в них аквамарином и не знает, что сказать. Говорит, что нет в ней никаких обид, потому что внутри все уже давно растворилось в неконтролируемой нежности, и плевать, что Бэллу до сих пор хочется... Нет тут продолжения, усмехается где-то глубоко в себе... Просто хочется... И Костья вообще не помогает со своим "люблю"... Застегивает чемодан и снова, блять, смотрит на Бэллу. Ей важно убедится в чужой готовности, не более... Бэлла же, как всегда, самая несобранная: "это я не хочу выкидывать, а эти штаны мне друг подарил, о! вот лифчик точно выброшу, хотя, погоди, а в чем я тогда ходить буду? не в бежевом же..." Нервы у Насти точно не железные — она подрывается, дергает из чужих рук на вид самую настоящую половую тряпку, но дергает вместе с ничего не ожидавшей Бэллой... — Ты сейчас в трусах на задание поедешь, блин! Сколько можно-то, модница? — у Насти лимит терпения на лбу написан, а Бэлла не сдается, дергая вещь на себя. — Эй! Тебе-то чего? Прошлое в прошлом, но мне-то ходить в чем-то надо! Отдай, в натуре! — у Бэллы щеки краснеют, но она по привычке всё всегда списывает на аллергию и псориаз. Нет, думает Настя, у Бэллы в мозгах псориаз, а не на коже! — Мне — ничего! Но нас уже ждут! Тебя, Бэлл, ждут! А ты как жук навозный, прости господи, — отдает, всё-таки, вещь, и вдруг видит, как Бэлла щеку трет. Это знак, отмечает Настя, — сейчас посыпятся вопросы. Бэлла предсказуема, как пятилетка. Бэлла подходит близко-близко. Боже ж ты мой, какая интрига — ну просто детективные переглядывания! Сейчас хуйню какую-нибудь скажет... Но Настя привыкла поддаваться... — Насть, это... — тянется к уху, сжимая в руках то ли майку, то ли свою уверенность. — У тебя прокладки есть? Настя моргает, обрабатывая информацию, — Оскар, блять, в студию. А потом улыбается, как самый настоящий дьявол... — Есть тампоны, Бэлл, — у мелкой глаза в рубль целый, потому что, похоже, впервые слышит такое слово. — Чё это? Звучит, как оскорбление... — у Бэллы щеки пунцовые, и Настя почти умирает от истерического припадка, но она не ведется, сохраняя всю серьезность ситуации. У Бэллы со вчера живот болел, и она ныла весь день. Её вдруг становится жалко, и дерзить не хочется... У Бэллы же в голове перекати поле и сплошной мусор, словно Настя вышла на какой-то обшарпанной станции, чтобы покурить, и прозевала свой поезд, да так и живет теперь между опасными рельсами и бездонными глазами цвета Марианской впадины. К такому быстро привыкаешь, а уйти практически невозможно — причин по горло. Волосы с карамельным отливом, если уж совсем приблизиться, и хаотичность движений, как у голодного звереныша после долгой спячки... Ну, нахуй, думает Бэлла, почти убиваясь, когда видит насмешку в глазах напротив, а потом как-то смешно выдыхает, ощущая вложенную в её ладони спасительную упаковку. — Только не реви, Кузнецова! Клянусь, это точно того не стоит, — и уходит, уже не сдерживаясь на лестнице и угорая во весь голос. В отеле Бэлла решает отыграться на всех ей знакомых раздражающих и слух и нервы инструментах — ревёт, уходит, затем вновь возвращается, снова ревет, прыгает на чистые постели, и изюминка на торте — "я тоже тут хочу спать". Не отдельный номер, делает вывод Настя, все дела, и Бэлла после многочисленных доёбов игнорирует Петрову, цепляясь за Ксюшу, как за спасательный круг... Ну, конечно, для этого ты вернула Прокофьеву, Бэлла! Чтобы прятаться за её спиной, как маленькая... Вот только Ксюша не спасательный жилет, а якорь, уводящий на самое дно, потому что ей, на самом деле, ровным счетом всё равно и с тараканами она чужими не знакома... И лучше бы было, уж раз на то пошло, чтобы номер Костьи принадлежал еще и ей, Насте, ведь Бэлла, заведя истерику раз, уже не остановится, пока не доведет до приступа окружающих. Перед балом меньше всего хочется расшатывать свои и чужие нервы! Она грешила на Нику, долгое время не замечая истинного профи своего дела... — Какая ты нервная, Бэлла, вообще! Когда ты научишься владеть своими эмоциями, клянусь, тебе легче жить станет, отвечаю! — МНЕ легче жить станет, договаривает у себя в мыслях, пока Бэлла перебивает, вставляя свои пять копеек. И опять пизда по тем же кочкам, а у Насти уже руки трясутся, и осталось только обратный отсчет вести. Уходит! Просто, блять, разворачивается и уходит... Каково? А? Это просто излюбленное движение на голову повернутой идиотки... Как жаль, что они не в лесу, чтобы оставить Бэллу спать на земле, или, в крайнем случае, закапать в какой-нибудь яме. В голосе слезы, словно её уже сотня человек поимела и выкинула... У неё травля, у неё насилие, у неё все монстры и злодеи, и Настя идет по инерции за ней, потому что ВСЕГДА идет за ней, не отдавая себе в этом отчета, и собирается с мыслями, пока Ксюша пытается морально испортить ситуацию еще больше. Да, Бэлл, Лики больше нет, поэтому целовать нежно в щечку никто уже не намерен, а, впрочем, Настя бы не отказалась от пятиминутной бонусной Анжелики в подарок, потому что мелкая уже икает от своих мыслительных процессов. Настя загибает пальцы — три раза! Уже трижды Бэлла кругами обходит отель, и если это — не провокация, то что, блять, тогда? Конечно, Костья становится последней каплей, ведь Бэлла наивно ждала поддержки хотя бы от неё — но жизнь, как правильно заметила Ксюша, не магазин с пачками утешения. Бэллу хочется домой погнать километровыми пинками, чтобы почувствовала её пятая точка все ухабы жизни. Хорошо... Доигралась... — Ксюш? — Настя придвигается ближе. — Поспишь сегодня с Костьей? Прокофьева удивлено смотрит. — Хей, — возмущается. — Я думала, ты Бэллу прогонишь... — но потом ретируется, видя, как подрагивают у Петровой пальцы на руках и глаза бегают из стороны в сторону. — Да ладно, шучу... Че ты? К тому же, Костья вообще мажорка! Прикинь, у неё там джакузи и двуспальная кровать! Да там конный завод поместится, а не только Ксения Прокофьева! Ксюша подмигивает Костье, на что та только закатывает глаза, шепча "не поубивайте друг друга, через два номера редакторы, вообще-то"... Камеры уходят, а вслед за ними и Настя, только в другую сторону, потому что собирается искать зверя по углам этого долбанного отеля, хотя уже в халате и устала, как никто другой. Находит Бэллу в углу стенки возле лифтов — что ж, могло быть и хуже... До ресепшена, например, или до Новосибирска... Плачет, скрючившись полудохлым эмбрионом, и — ну как тут накричишь? Настя садится на корточки и кладет руку на спутанные влажные волосы, потому что Бэлла, походу, сопли и слезы об них вытирала... — Знаешь, Кузнецова, у меня брат маленький есть, и даже он так часто не ревет, как ты... Вообще нормальная? — Бэлла медленно поднимает лицо с коленей. Горечь ударяется о плечи Бэллы, давит, соленым ядом собирается на кончике языка. От боли — душевной — тошнит, скручивает спазмом живота, разрывает изнутри. Почему к ней так относятся? Что она плохого сделала? С чего начался конфликт? Или он не заканчивался? — Ты хотела, чтобы Я домой уехала, а не Ксюша? — у Бэллы щеки пунцовые от истерики и глаза красные, как у сварщика со стажем. — Ты из-за этого плачешь? — Настя дотрагивается холодными пальцами до горячего виска. — С таким отношением к окружающим тебе реально лучше дома будет, знаешь ли... Бэлла отводит взгляд... А в глаза по-прежнему "да нет у меня дома, понимаешь?"... И Настя вдруг всё понимает — мелкая изнутри бездомная, ровно также, как и она сама. Бэлла ласки требовала элементарной и внимания, и поэтому Лика отчего-то раньше всех них это поняла... Лика, для которой домом стали чужие люди... И Настя — такая глупая... У Бэллы истерика, потому что Петрова расползается у неё на глазах в мельчайшие атомы то врага, то друга, то и вовсе — маньяка какого-то, а ей всё равно, потому что влюблена она в едва уловимую середину между этими формулами. Хочется кричать. Лежать под ледяным одеялом, не просыпаясь. И ждать. Ждать, пока человек, которого ты мысленно возводил к небесам, возненавидит тебя до треснутых костей, до красных отметин, до гнили под кожей. И не может... Глаза не закрываются, и Бэлла не спит уже очень давно... Физически — да, но не морально... Ей до судорог в мышцах обидно. Последние дни осени похожи на горькие вспышки дешевого фотоаппарата, и Кузнецова сама, как стертая пленка... А для Насти это — эстетика, ведь она разбирается в этом больше других... Здесь ей никто не соперник... У Бэллы в голове тонкая нить обрывается на недавней фразе в дождливом забытьи — "маленькая моя", и она готова быть не единожды изнасилованной, только бы вновь услышать эти слова... Уснуть в теплой пастели, бросив любимое "пойдет"... — Что мне ещё сделать, чтобы ты обратила на меня внимание? — глаза, как две питерские лужи, прости господи, и Петрова сдается. Настя скалится, как заебавшаяся волчица с целым выродком, и дергает Бэллу, заставляя подняться с отельных ковров. — Плакать, малышка, — шепчет и специально вытирает с щек мокрые дорожки. Правило только одно — хочешь внимание — просто попроси. Настя аккуратно расстегивает пуговицы бэллиной рубашки, стараясь не касаться кожи. Штаны уже сняты, и только эта дурацкая рубашка прикрывает всё самое важное, а Бэлла только сейчас умудряется поинтересоваться. — Что тебе нужно от меня, Насть? Настя готова ударить, потому что, как дело доходит до истерики, так Кузнецова первая в очереди, но стоит только ручонки ей зажать — мадам "чаво-каво"... Настя поддается вперед, опаляя тонкую линию губ горячим дыханием — последняя пуговица стучит по начищенному полу несколько раз, пока не закатывается под кровать. — Значит, так... — во рту пересохло, горькое чувство стянуло живот, вызывая очередной приступ возбуждения. — Плакса по полю пошла, плакса пиздюлей нашла. Дуру из себя не строй! Толкает Бэллу, и у той дыхание сбивается. Хрипит. Кровати в отеле — провалился, и никто тебя не найдет. И молочная кожа Кузнецовой сливается с одеялом, и долбаный псориаз — как созвездия. На ногах же — черный космос, и в этом виновата Настя. От этого осознания сдавливает грудь — чувство отвратительное, и хочется нарисовать новые синяки, только уже с менее ужасным прошлым... Халат летит в сторону. Бэлла тянется рукой к теплу чужой кожи, но тут же одергивает, получая ощутимый удар. — Руки! Смотри-ка, как заиграла... — голос у Насти нежный, отличающийся от первой недели, где она не говорила, а хрипела, и Бэлла задыхается от ощущения чужого веса. Кислород сужается до непристойных границ. — Дышать-то не забывай, — заправляет светлую прядь за ухо. — Я с трупами не ебусь, если что... Есть такая маленькая вещь, которая называется терпимостью... Так вот. Ты нахуй её мне подпортила за все эти четырнадцать недель! Настя позволяет себе рассматривать Бэллу, пока та восстанавливает дыхание и собирает мысли в кучу. Волосы у мелкой всегда так идеально спадают на лицо, даже несмотря на то, что они слегка растрепаны, и в глазах все оттенки теплого голубого, в темноте уходящие цветом в шторма и питерские дожди... У Бэллы улыбка до ушей не пойми отчего, словно ей сейчас с потолка конфеты упадут прямо в рот, и Настя ударяет кулаком о подушку, отчего тело под ней вздрагивает. Целует резко, вдавливая в мягкую постель. Бэлла открывает рот, позволяя чужому языку доминировать, и чувствует, как давится, а перед глазами — размытый фон и свет ночников... Она упирается ручонками в плечи, чувствуя на периферии сознания — горячие руки стягивают с неё намокшую и неприятно липнущую к коже ткань... — Насть, блять, — назад толкается, разрывая поцелуй. — Простыни чистые... это, нахуя... Блять... Настя смотрит сверху вниз. Издевается. — Я могу и подождать, пока твой словарный запас из тебя вместе с дурью не выйдет, — и дергает ткань, которая и так прикрывала задницу на отвали. — Так ты не ерзай, блять, иначе мы потонем в твоей крови! Слезами потом своими отмывать будешь — их-то у тебя немерено! Проклятие, думает Бэлла. Настя — её голос, её дыхание и волосы, щекочущие шею, приводят в блаженство. Кусает, и Бэлла вздрагивает — красное пятно расползается на ключице, а потом на животе, и спортивный лифчик оказывается в стороне — а она только моргать успевает. Задницей чувствует — простынь влажная... Грудь у Бэллы — просто доска для стирки, но Настя лицо любому разобьет, кто выкинет подобную шутку в сторону своего личного идеала. Бэлла успела схватиться за все подряд в эти короткие минуты — плеч Насти, её ребер, волос, шеи, лица, спины... — Ебала я такой интим, — Настя хватает запястья, фиксируя чужие ладони на своих плечах. — Держись уже за что-нибудь, клянусь... Бэлла едва успела отдышаться, как почувствовала — Настя сжимает её грудь в руках, с силой надавливая на бледную кожу, и кусает в районе ребер, словно отрывает невидимые крылья. Следа от укуса точно не избежать. Бэлла стонет, почти не видя разницы между белым потолком и туманным возбуждением. — У тебя... ты... твои... — Бэлла замерла, широко распахнув глаза, когда влажный горячий язык коснулся груди, и шумно выдохнула, зарываясь пальцами рук в темных прядях волос. Настя, казалось, изучала силу давления, требуемую, чтобы свести с ума её тело, не покидая мягкого изгиба. Бедра Бэллы задрожали от особенно резкого и неожиданного трения о тазовую кость Насти. Раздалось мучительное хныканье, и Настя, почти рыча, отстранилась. — Что опять? — давай, Кузнецова, испытывай терпение в последний раз... Бэлла улыбается, кивая на настино бедро. — Кровь, блять, у тебя все бедро в крови, — смущается, закрывая ладонями веки. Настя закатывает глаза — кровь смачным пятном размазана, как по холсту, и ей бы сфотографировать эту картину, но она, блять, слишком возбуждена. Она знает — сейчас все будет в крови... Настя дергает Бэллу под себя, целуя в очередной раз. — Да похуй как-то, — целует в шею, — я обожаю кровь, если ты не в курсе! Шея! Вот оно, отмечает Настя, когда Бэлла выгибается в самой непристойной позе, соприкасаясь своей грудью с чужой, а затем приподнимает бедра, продолжая чересчур влажное трение. Ахринеть... Петрова скользнула руками еще ниже, обхватила ягодицы Бэллы и плотно прижала тело к своим бедрам, Бэлла вскрикнула. Мелкая сжалась от тяжелого давления, не зная, куда себя деть. Настя уткнулась в теплый дрожащий живот Бэллы, надавив, наконец, на влажную чувствительную точку, не давая ногам сомкнуться. — Ты либо не рыпайся, недотрога, либо будет больно! — голос Петровой потонул в нежной коже, но Бэлла послушно развела бедра в стороны. Целует внутреннюю сторону бедра, возле клитора и чуть выше, тазовую косточку, — да не дрожи, малая, шучу же... — и добавляет, усмехаясь, — но это не точно... Запах крови ударяет возбуждающей волной, и Настя будто снова на ринге, только теперь — она, кажется, проиграла. Её язык касается возбужденных стенок, не входя до конца. Бэлла запрокидывает голову, уверяя себя, — её все это дико вымораживает! Ну вот как можно от этого возбуждаться... Какая-то чересчур криповая порнография, и на губах у Насти капли крови... Никто не выдерживает — даже стены сужаются. Хотели все возродить в убийце нежность? Подавитесь, пожалуйста! Ну и где твои слезы, Бэлла? Теперь Настя знает, как остановить раздражающую её истерику — мелкая срывается на отчаянный стон, когда Настя собирает влагу с кровью и ведет горячим языком от центра возбуждения к животу, оставляя красивые разводы на бледной коже. Сжимает талию — синяк, конечно, не останется, но Бэлла еще долго будет ныть по этому поводу. — Ну что, маленькая, у вас там все в Затулинке девственники, или только ты?— Настя хрипло смеется, целуя ребра, и оставляет тем самым красные пятна. Бэллу теперь будто резали ножом. Вся в кровавых созвездиях. — Тебя повернутую ждала, а ты, — Бэлла не договаривает, чувствуя в себе холодные пальцы. Внутри что-то взрывается, словно от сердца какой-то сосуд отрывают, и она смотрит в потолок, на тусклый режим лампы. В ушах стучит кровь. Игнорируя боль, Бэлла, как самая настоящая дурочка, боящаяся выглядеть стремно, поддается бедрами вперед, толкается, жмурясь от режущего раздражения... Настя сгибает пальцы, останавливая конвульсивные толчки. — Эй, малая, — целует низ живота, — ты что такое вытворяешь? Успокойся, блять, я тут тебя вообще-то не насилую... Все нормально... Ты после таких качелей не на бал попадешь, а в реанимацию! — Я думала... — не договаривает, чувствуя аккуратное движение, и закрывает глаза. — С каких пор ты думаешь? Бэлла пискнула, когда Настя резко дернула её вверх, поднимая, и усадила на свои бедра. Голубые, поддернутые туманом глаза встретились с теплой карамелью с отливом в темно-зеленый. А затем вновь горячие губы на груди, и Бэлла не остается в долгу, прислоняясь к коже на шее. Она тоже имеет какой-никакой опыт — засосы она ставит отменно. — Полегче! Нам еще в платьях на финале танцевать! После как-нибудь отыграешься, я не заставляю... — Настя пытается говорить уверенно, но получается откровенная хуйня. Стонет, потому что Бэлла... Вас когда-нибудь касались кошки своими шершавыми языками, посылая толпу мурашек по телу? Настя, кажется, кончила элементарно от одного языка. Проиграла, теперь уже во второй раз... Бэлла чувствовала, как её охватывает огонь. Её грудь тяжело вздымалась, и она слышала, как в ушах бьётся сердце, но ей хотелось большего. Она извивалась на настиной руке, ища всевозможные точки соприкосновения, как ребенок впервые попробовавший что-то новое. Настя чуть сильнее потянула девушку за светлые волосы, которые сжимала в кулаке, и приподняла бёдра, увеличивая амплитуду. Ощущая пальцами сжимающиеся стенки, Настя толкнула Бэллу на подушки, следуя за ней же. Опускаясь к низу живота, на котором уже успела высохнуть кровь, — и вновь к пульсирующей влаге. Бэлла выгнулась, как сломанная марионетка, вся в крови и разорванных нитках — через край... Наркотики оказались не единственным средством, которое вызывает приятное кровоизлияние в мозг. — Надеюсь, у работников отеля стальные нервы, — Настя падает рядом с Бэллой, отмечая, что кончила уже раза два, даже не прикасаясь к себе. — Завались, блин, — у Бэллы руки трясутся, и она трет ими глаза. — Мне щас, пиздец, неловко. Настя вскидывает руку на свет, и тот тускло переливается на красноватых пальцах. — Маленькая моя, на мне твоя девственность. Можно, я не буду мыться? — Петрова смеется, вслушиваясь в обиженное сопение. Бэлла накрывается одеялом с головой. — Такая ты довольная, просто пиздец!