Пойдет

Десятая неделя началась прекрасно, не считая пьяной Костьи и драки Жуковой с Франк, но чем ближе приближался конец этой семидневной адовой отработки денег, тем хуже себя начинала чувствовать Петрова. Бэлла, протемпературив ночь, почти ничего не помнила на следующий день — то были какие-то обрывки, но, судя по красным щекам и беглому взгляду, обрывки были хоть и скудные, но красочные, да и вся Кузнецова сияла ярче своего костюма белки. Пушистый искусственный мех ярко-рыжего цвета идеально сочетался с её еще таким детским лицом, с бледными розовыми щеками и взглядом надутого ребёнка. А Насте хоть сейчас петлю на шею... Насте так поебать, что она пьет уже третий бокал вина... Она устала от непонятной Бэллы, её ничего не понимающего взгляда, который смотрит в упор, точно Настя не пыталась её трахнуть уже дважды... — Насть, Насть, — Бэлла довольная, пиздец какая, дергает её за рукав школьной кофты, — в этом костюме жарко так... У нас еще лимонад есть? Дети всё выпили... Настя взгляд не может отвести от кисточек на плюшевых ушах. Плюшевая Бэлла... — На детей-то чего грешишь? — Настя, блять, чувствует, как её язык заплетается. — Небось, сама всё и выпила, бе-е-лка? Бэлла смотрит в упор и медленно понимает — Анастасия Петрова пьяна почти в ноль: руки у неё трясутся, зрачки расширены и смотрит она на всё с высока, впрочем, как и всегда, только на лице, помимо высокомерия, читается ещё и какая-то только одной ей понятная грусть. Настя расплывается в хищной улыбке. — У Костьи попроси газировку свою! И вообще иди нахуй! Меня на лимонады не ставили, — отворачивается, пытаясь поглубже вдохнуть спасительного кислорода, борясь почти с неимоверным желанием броситься за борт и искупаться в ледяной воде. Борется со злостью, потому что теперь, когда Бэлла так близко к ней за весь день, её дурацкий костюм отчего-то выводит из себя, раздражает. — Раздражаешь, Бэлл... Свали... Бэлла хмурится, как всегда, не понимая, в какой момент вновь прокололась. А шум на корабле только отвлекает. — Костья тут причем? — ей не отвечают, и Бэлла дуется, как ребенок, просто не зная, что ещё добавить. — Да иди ты... Разворачивается, потому что подсознательно боится пьяной Насти... Пьяному море по колено, а Петрова уже давно просветов в толще воды не видит. Бэлла возвращается к детям, которым, на самом-то деле, уже и всё равно, кого им снова предоставят — клоуна или хмурую белку. Выполнять задание не хочется, тело устало находиться в плюшевом объятии, изнаночная сторона которого колит голую кожу, и Бэлле кажется, что псориаз у неё обострится после данного мероприятия. Она смеется, шутит, улыбается, словно её обсыпали орехами, а в горле стоит ком — ни вздохнуть. Ксюша точно специально проходит всякий раз мимо, чтобы убедиться в верности Бэллы своему заданию и дергает её за длинные беличьи уши. Бэлла почти естественно улыбается ей в ответ... Бэлла окончательно превратилась в ребёнка, и практически вытирает собой полы, пока дети пытаются то ли снять с неё костюм, то ли покататься на ней, и приходится быть "белкой", "рысью", "рыжим пони", "мягким котиком", "веселым ковриком"... — Бэлл, время вышло, — слышит спасительный ксюшин голосок, и подрывается, точно клетку открыли, стараясь не заматериться при детях. Выходит хуево, но почти достойно. Она выбегает к остальным на палубу, но дети и тут следуют за ней по пятам — на ней всё еще этот чертов костюм белки. Кругом крики, болтовня, маты Прокофьевой, швабра Насти тут же под ногами. Круговорот, качка, и Бэлла готова залезть в дупло, но запоздало понимает — она белка только понарошку... Настя думает, что пиздец — это её воспоминания, которые отравили прошлое и теперь нахально лезут в настоящее. Еще и туфли эти дурацкие, как наказание за все её грехи, будто до этого она жила отлично! Алкоголь ударяет в голову, а Петрова ударяет всех, кто к ней лезет... Пьяные гости ахуевают с такого сервиса, но боятся даже слово против сказать, когда Настя оказывается рядом, — ахуевают молча... Детей, наконец, уводят родители, и Бэлла в миг осознает, что её пизда сейчас не только по кочкам пойдет, а в принципе потеряет всякую возможность чувствовать, потому что взгляд Насти хоть и пьяный, но уверенный — падает на неё... — Давай помогу, — Бэлла ловит Костью за запястье и смотрит глазами жертвы. — Да мы уже всё сделали, — Купер как-то странно улыбается, освобождая руку, — ты чего, Бэлл? Тебя аж трясет! Иди умойся... Бэлла шумно выдыхает, спиной чувствуя чужой взгляд, и делает самую глупую в мире вещь — загоняет себя в угол, буквально бежит в туалет. — О-о-о, — тянет Ника, в которую едва не влетает мелкая на повороте, — кому-то харе уже наливать! Не обоссысь там, пока костюм снимать будешь! Ника смеется, а сердце Бэллы замирает, как только спасительно щелкает задвижка. Она в ловушке, но в закрытой ловушке. Смотрит в зеркало над умывальником — всё лицо в цветных линиях, словно её радугой обосрали. Заебись. Скатывается по стене. Жарко... — Тук-тук, дверь открой, — Настя почти умирает от смеха за дверью, — там в лесу охотник злой. Чё там, блять, дальше, а? Шутит, нахуй, однако Бэлла не сразу понимает, что оказалась в полной жопе. Петрова ни на грамм не протрезвела, потому что теперь, теперь блять заебись, песни поёт. Сглатывает. Вот с чего её Бэлле бояться? Ничего она ей она не сделает... Может, ей тоже туалет нужен... Трясет головой, отходит подальше к стене и скрещивает руки на груди... Хоть обоссытся пусть там за дверью! Не откроет! Не страх, а принцип! Да. Определенно. Не страх. — Пусти, а, мелочь! Ты там жить собралась что ли? Дупло себе нашла? — Бэлла улыбается, краснея. Точно. От жары. Но следом раздается мощный стук, и петли на двери дрожат. Бэлла расширяет глаза, неосознанно вжимаясь в стену. Молчит, и косит под дурочку, мол, не она здесь, а кто-то другой, вот только... кто-то другой, Кузнецова, ответил бы, блять! Закрывает глаза, словно это её спасет, а Настя только иллюзия её воспаленного разума. — Бэлл, да сдалась ты мне, нахуй! Нас тут уже очередь целая! Дай умыться хотя бы! — голос как будто бы трезвый. Что ж, Бэлла, дети же наивны до жути? Она такая счастливая подбегает к задвижке, щелкает в обратную сторону, готовая вдохнуть прохладу корабля. Но выйти не получается, потому что её тут же толкают внутрь, к стене... Поверила... — Ложь во благо — не ложь вовсе, Бе-е-лла, — Настя смеется, а зрачки у неё уже и впрямь расширены. Бэлла и не сопротивляется. Урок усвоен. Бежать бесполезно. — Так не интересно, — тянет Настя, — что? Даже не попытаешься убежать? — а затем смеется, облокачиваясь одной рукой о стену, — ты лицо свое видела, матрешка? Ну, блять, тебя и разукрасили... Ахуеть, думает Бэлла, когда Настя облизывает большой палец и хватает её за подбородок, растирая щеку. — Они походу несмываемые... Маркером что ли тебя ебашили? Ты где была? Спала что ли? Маркером... Ахуеть можно, — дыхание Насти касается Бэллы, и ей кажется, она сама начинает хмелеть. И в костюме уже невозможно дышать. И пространство сужается до грубых прикосновений к лицу. И на щеке ни то чтобы след от маркера не останется, а как бы вообще отсюда выйти с щекой, а не с дыркой... — По-моему, это я набухалась, а не ты, — Настя улыбается, приближая лицо к Бэлле, — чего так дышишь? Жарко? Язык проглотила? Я по-беличьи не разговариваю, если что. Бэлла снова хмурится, собираясь оттолкнуть Петрову, но ход конем не срабатывает — костюм для случая не подходящий. — Я рысь, вообще-то! Чё приебалась ко мне? — и смотрит в глаза, чувствуя, как горит щека. Настя моргает пару раз, окидывая костюм Бэллы повторно, будто и впрямь ошиблась. — Ну да-а, гонишь что ли? — Настя дергает плюшевые запястья на свет. — А когти где потеряла? Бэлла краснеет повторно. Плюшевые лапки горят ярко-рыжим на свету, сливаясь с цветом бэллиных щек. И Настя сдается, и со словами "давай, освобожу" помогает Бэлле снять верх костюма — бледная кожа отливает красными пятнами раздражения, и девчонка неловко переминается. Подходит к умывальнику, пока Настя скидывает рыжий плюш на кафель у мойки, и открывает сразу два напора. Трет лицо, матерясь, потому что мыло попадает на и без того раздраженную кожу. Не отмывается. Только покраснения увеличиваются. И будто Бэлла не умывалась, а плакала... — Ну всё, — Настя облокачивается о стену, — так и будешь теперь ходить с еблом разукрашенным... На свидание можешь не звать — не пойду! — Не смешно, — хнычет Бэлла, втирая мыло с удвоенной силой, — ты не помогаешь нисколько! Как это отмыть? Настя выключает воду и смеется, дергая сухие салфетки для лица. Но не пытается помочь вытереть капли воды... Зажимает запястья, зная наперед, что Бэлла дерганная настолько же, насколько она сейчас пьяная. Прижимает к стене и целует... — Такая ты сладкая, просто не могу, — язык у Насти горячий, и Бэлла чуть слышно охает, то ли от неожиданности, то ли от того, что уже не чувствует пол под ногами. Пьяная Настя — отсутствие границ и переизбыток силы. Всего слишком. И руки цепляются за сильную шею, впиваются ногтями, боясь упасть. Но пьяную Петрову даже не шатает, и Бэлла умирает изнутри. — Когти убери, рысь, — шепчет Настя, разрывая поцелуй, — приятный бонус закончился! Теперь молись! Волосы липнут к лицу, и Бэлла не успевает набрать в легкие воздуха, чувствуя, как руки с её талии перемещаются на бедра, сжимая... Бэлла уверена, что слышала стон, но в жизни не вспомнит, кому он принадлежал. Она запоздало почувствовала, как тонкая струйка крови прочертила дорожку вдоль шеи — запахло металлом, и Бэлла побоялась посмотреть в зеркало напротив. Драматично провыла, ощущая как саднит язык. Блять... — Мне нужно это, я, знаешь, — казалось, для каждого слова Кузнецова глотала воздух, — нахуй так делать? Кровь же... Сквозь вакуум звуков Бэлла услышала посторонний голос. — Эй, девки, у вас там всё норм? Вас уже потеряли, — звуки стихли, и голос Костьи удалился, выделяя слова "обдолбанные" и "ну и хуй с вами". — Какая кровь, Бэлл? — Настя опустила Бэллу, возвращаясь к салфеткам, — сама себе тут порнушку придумала, а на меня грешишь... Это вода, вообще-то... Иди сюда. Вытру. Обкончалась небось, маленькая дурочка... Твоя Костья за тебя уже волнуется!Протрезвеешь, тут, блять, с тобой...