Пойдет

      После инцидента в ванной дышать становится легче, но ровно на пять минут, пока Бэлла идет от двери настиной спальни до общей комнаты: девчонки занимаются своими делами, и никто не смотрит в сторону пришедшей одноклассницы. Бэлла хватает оставленный на кровати крем для лица и выходит на небольшой балкон. Прохлада ночи приятно щекочет раскрасневшуюся кожу лица и шеи, пока Кузнецова выдавливает немного тюбика на ладонь и медленно втирает маслянистую жидкость в ноющие запястья. Она не знает, зачем использует крем, ведь тот не может ни следов скрыть, ни унять пульсирующую боль. Выдыхает, шмыгает носом, словно вот-вот заплачет, но, бросив тюбик на кресло-стул у окна, накидывает капюшон худи, стараясь не думать о возможно уже проявившихся следов от настиных рук. — Привет, Бэлл, — за спиной раздается приятный тихий голос Анжелики, и Бэлла устало облокачивается на перила балкона. — Привет, — сейчас бы закурить, думает Бэлла, но отгоняет навязчивую мысль, потому что одной сигаретой здесь явно не обойтись. Хочется надышаться угарным газом до белых кругов на помутневшей роговице глаз... А еще лучше — напиться, чтобы окончательно растворить ощущения в пьяном бреду. — У Насти была? — спрашивает, а Бэлла почти слышит "она тебя выебала, и вы теперь дружите?" — Ну была. И? — Бэлла не хочет разговаривать, потому что нет ни сил, ни желания как такового. — Просто интересно, — Анжелика уже сама не рада, что задала вопрос, и решает замять тему, переходя на обычную заботу, — тебе не холодно в одной кофте торчать здесь? — Похуй, Лик, — Лужанская видит кристаллики прозрачных слез по уголкам бэллиных глаз и ей кажется, что Кузнецова сейчас как минимум хочет примерзнуть к холодным балконным балкам. — А мне нет, веришь? — уже намного серьезней говорит девушка, и Бэлла, наконец, поворачивает голову в сторону подруги, уходя сознанием в ретроспекцию. — Окно? Какое, нахуй, окно? — Настя отрывает бэллино лицо от своего плеча, обхватывая его руками, и надавливает на линию скул пальцами. — Совсем головой ебнулась? — Сама меня ебнула и теперь спрашиваешь? — Бэлла равнодушно тянет задравшуюся худи вниз и осознает, что слишком пристально всматривалась в свет ламп на потолке и теперь глаза жжет, словно включили вспышку. — Мне похуй! Пусти! Рвется убежать, и на лице Насти в секунду меняются две эмоции: желание возразить и отпустить ситуацию. Склоняясь ко второму, Петрова разжимает руки, понимая, насколько сильно надавила на нежную кожу лица и теперь на ней следы от её ладоней. — А мне нет, веришь? — Не верю! — отмечает, что уже не прижата к стене, и, толкнув плечом Настю, уходит, надеясь, что Петрова не видит дорожки слез, которые тут же высыхают. — Верю, Лик, тебе — верю, но уходить не хочу. Мне нужно больше воздуха, — Бэлла серьезна, возможно, впервые, и Анжелика уступает, покорно кивая. — Если заболеешь, у тебя все шансы вылететь нахуй отсюда, — Лика говорит по факту, стараясь вразумить глупую пацанку, но Бэлла только улыбается как-то истерично. — Значит, туда мне и дорога, — нет, конечно, думает Бэлла, но в этот момент хочется ненавидеть себя. — Ну и дура, — почти у балконной двери выплевывает Лужанская, возвращаясь в теплую комнату.       Испытания девятой недели не клеились к Кузнецовой, как она ни старалась, а старалась она, прежде всего, позлить Петрову — это был какой-то особенный уровень садомазохистского пристрастия на расстоянии, но точно и в цель. Алкоголь был повсюду, и плевать Бэлла хотела, что он китайский, ведь вставляло всё равно как положено. Сперва поход в магазин, затем пьяная подготовка к приезду иностранцев в школе, и всё было заебись даже после прихода Лауры Альбертовны, но ровно до того момента, как Бэлла ступила на палубу корабля, ощутив как судно плавно покачивается на воде то в одну сторону, то в другую. Захотелось перекинуться за борт и полоскать организм, но глубина пугала, и Бэлла решила утонуть в прихваченном алкоголе, ловко открывая бутылку за бутылкой. Лика смеялась вместе с ней, тоже весьма подвыпившая, однако еще сохранившая трезвый рассудок: стащила у кого-то резинку и неумело трясущимися руками сделала Бэлле хвостик. Чиполлино, думает Настя, мельком глядя на Кузнецову, у которой лицо с каждым сделанным глотком становится всё краснее и краснее. Ей хочется засмеяться, но ситуация далека от этого. Хочется ударить, но повсюду камеры. Бэлла хмелеет окончательно, хватая Настю за рукав и почти прислоняясь губами к её уху. — Насть, мне пиздец как нравятся тарталетки, — Настя держит её за спину, пока девчонка смущенно жмется к ней, — пробовала?       Настя кивает, бегая глазами по пространству. Нигде не спрячешься, а значит — негде встряхнуть пьяную дуру. Её раздражает Бэлла, но к этому чувству добавляется страх. Страх того, что вот за такое поведение та рискует вылететь. Впрочем, не первый раз... Не вылетит, думает Настя. И появляется новая эмоция — злость.       Удержать пьяную блондинку — это как удержать расползающийся по коже синяк от удара наотмашь. Невозможно. Почти невозможно. И когда Бэлла лезет в драку, всё вокруг превращается в полнейший фарс, и не смешно вовсе, потому как сил на это хватает только двоим, да и то — Анжелика тоже не совсем трезва. Схватить Кузнецову легко, а вот заставить слушаться чревато многоэтажным матом в сторону благодетеля, и Петрова выслушивает, пока её руки сжимают Бэллу в талии. Материт Алину на чем свет стоит и, вырвавшись, уходит в сторону леса переломанным походняком, словно она не по лесу гулять идет, а так — по собственному дому прогуливается. Бэлла — самостоятельная девочка, и даже человек, но только не в данную минуту, думается Насте, но она решает и здесь отпустить ситуацию. Пьяная Бэлла не послушает никого, пока она в таком состоянии. Главное, чтобы в реке не утонула...       Возвращается ночью, словно и не уходила вовсе, да еще и как всегда на готовое: вот тебе, и костер, и палатка, и душевные одноклассницы. Сиди и молча трезвей! Но куда там! Бэлла явно шла с целью поднять всем настроение перед сном. Опозориться самой и опозорить других. Но в этот раз Настя хоть и зла на неё, однако всё же принимает на периферии сознания сторону Бэллы, ведь та мириться пришла, хоть и пьяная в самый ноль, а Алина бы могла сдержаться: закрыть глаза и нос, протянув руку навстречу этой дуре. Но, как оказалось, дуры в этом лагере было две, после чего последовал второй раунд. Вот только теперь Настя, пнув бревно ногой, молча указала Бэлле её место ночлега. Словом, с ней никто не спорил, ведь все на утро хотели быть трезвыми, а к Кузнецовой достаточно было подойти, чтобы сразу же опьянеть до аналогичного состояния.       Петрова спит самые долгие пятнадцать минут, после чего её сознание возвращает её в реальность, потому что там в десяти метрах от их теплой, нагретой общим дыханием палатки спит Бэлла. Пьяным же море по колено? Она не должна замерзнуть... В палатке тесно, но очень тепло, и от всех пахнет усталостью, потому что спать легли голодными. И всё же Настя не может уснуть, как ни пытается, как вдруг замечает рядом Анжелику, тоже страдающую бессонницей. Она поворачивается поудобнее, касаясь плеча Лики, отчего последняя вздрагивает. — Тоже не спиться, — почти шепотом. — Я думала, ты поддержишь Бэллу. Лика отводит взгляд. — В чем? В том, что она снова выпила больше нормы? Да и спать с ней такой бухущей в палатке не улыбается, знаешь ли, — Лужанская вздыхает, закрывая глаза. — Не понимаю, почему она так сорвалась... Обещала же...       Они молчат какое-то время, и Петровой теперь кажется, что всему поведению Бэллы только одна весомая причина — зажатая Кузнецова между ней и стеной в ванной комнате. Она была зла на мелкую, но, кажется, не рассчитала с грубостью, ведь знала же, что нужно было сперва разъяснить ситуацию, а не кидаться на ничего не понимающую Бэллу и пытаться её сломать. Бэлла хочет казаться грозной, но на самом деле она хрупкая, хрустальная... Дерзит только на пьяную голову, и, если бы Настя сказала бы ей тогда хоть пару слов, ситуация приняла бы другой оборот. Бэлла бы приняла Настю любой... А теперь Бэлла принимает алкоголь и никого не хочет слушать.       Настя встает под утро, потому что дольше просто не может вынести весь этот абсурд, а еще хочется убедиться, что съемочная группа не оставила Кузнецову лежать на холодной земле всю ночь. Посмеялись и будет... Но факт зафиксировать не удается, потому что Бэлла уже не спит, сидя на принесенном девочками бревне возле остывшего за ночь костра и держа в руках пустую кружку, словно нищий в церкви. — Клянусь, такое увидишь — захочешь, а все равно мимо не пройдешь, — Настя подходит не спеша, чтобы не напугать сонную помятую Бэллу с торчащим во все стороны хвостиком, словно не она лежала на земле, а земля лежала на ней, — налить тебе кофе, Бе-е-лла? — Не пойти ли тебе нахуй, Петрова? — Бэлла сердится, но выглядит это смешно, словно белку разбудили после зимней спячки, а она еще не все орехи успела спрятать. Плюется, но взгляд говорит красноречивей всего, мол, не обращай внимания и налей мне уже чертов кофе. — А ты не груби, мелочь. Я тебе тут в мамки не нанималась, — Настя, как фокусник, материализует в руках термос, и, дернув бэллину руку вместе с кружкой, наливает спасительное тепло. Бэлла тут же прикладывается к кружке и пьет нечеловеческими глотками, пока та не пустеет. Вновь протягивая, смотрит уже более живо и просит еще. — И то верно, — хрепит Бэлла, пока Настя продолжает поить её горьким напитком, — мамы не зажимают детей по углам с целью изнасиловать.       Настя хмурится, садясь на бревно рядом с Бэллой. — Да че ты такая неженка, Кузнецова? Прям недотрога... Это, можно сказать, я тебя почти и не трогала вовсе. Даже синяков, небось, нет, а разревелась тут, как малолетка... — Дура, — шепчет Бэлла, запрокидывая голову и глотая остатки кофе. Рукава формы задираются, пока Бэлла пьет, а Настя видит на бледных запястьях темные пятна синяков и давится собственными словами.       Помедлив с секунду, Настя придвигается ближе. — У меня мазь есть, — хочет дотронуться до её рук, но сдерживается, — как все проснуться, сходим за ней в палатку.