Пойдет

      Испытание восьмой недели словно ждало Настю, чтобы, наконец, дать понять ей — одна она тоже мало что из себя представляет, а поддержка в трудную минуту очень важна, потому что слабость не равна поражению, и надо быть полной дурой, чтобы понадеяться на помощь Бэллы. Она в её сторону и не смотрит, пока держит агитационный плакат и провожает ничего не выражающим почти стеклянным взглядом работников текстильной фабрики. Кузнецова бледная, словно белый лист, и ватман, разрисованный и расписанный чьей-то рукой, кажется сейчас на три тона белее мелкой. Хочется подойти и коснуться плеча, встряхнуть, надавить на изгиб шеи, сжать запястья, повернув ладошки тыльной стороной, — и целовать. Но Настя только смотрит, как медленно со дна бокалов поднимаются легкие пузырьки игристого шампанского, и думает, что провалила это очень важное испытание. Черная метка сейчас не где-то там в руках соперниц, а в её сердце — она сама одна сплошная черная метка.       Костья возвращается, пытается поправить ситуацию, но все мысли Насти сейчас только о том, как неловко стоять перед взрослыми людьми в этом странном деловом костюме и стараться вдохновить их на идиотскую во всех смыслах разминку. Бэлла мелькает вместе со своим отрядом туда-сюда, и Петровой думается, что эта вечно сонная и голодная дурочка могла бы всем им показать, каким действительно должен быть президент школы леди, однако Кузнецовой отчего-то не интересны ни звания, ни новые возможности, а соревнуется она с ней только с одной целью — доказать Насте весомость своих суждений. Бэлле легче разбить кому-нибудь лицо, доказав физическое превосходство, чем какие бы то ни было умственные способности, хотя, если порыться в дебильной натуре девчонки, там вполне можно отыскать здравый рассудок, до которого еще не добрался внутренний алкоголик. Но Насте едва ли это удается, поэтому она злится, и эта агрессия передается Бэлле, которой только слово неподходящее скажи, чтобы понаблюдать, как тело человека катится по наклонной в нездоровую реальность. Нужно сосредоточиться на задании и не показывать страх, который нарастает с каждой минутой, приближающей её к концу недели. Костья милая, но абсолютно бесполезная, когда необходимо убеждать людей. Бэлла же убеждать никого не хочет, не видит смысла, поэтому только ходит утенком за Анжеликой и Катей.       Презентация ролика тоже выходит какой-то слабой, серой, словно и впрямь ушедшей в тень, и Настя с трудом понимает, что в нем не хватает людей, не хватает настроя, и все, сидящие в зале видят на экране её нестабильное эмоциональное состояние. В глазах боли столько, что улыбка получается похожей на волчий оскал в дуло пистолета: вроде бы и конец, но сдаваться не в её правилах. С трибуны наблюдать за лицами преподавателей сложнее в несколько раз, поэтому, произнося речь, она смотрит в пустоту, в пространство между людьми, будто и впрямь увидела солнце, повернувшееся к её тени. Костья смеется, Настя ей подмигивает, и зачем она это делает? А взгляд всё равно ловит мельком Бэллу, которая как всегда грызет заусенцы, смотря одновременно на всех и в никуда. Это не испытание Бэллы, а испытание Ванышевой, и Кузнецова только радуется за неё, как ребенок, обнимая стоящую рядом Анжелику. Это не испытание, а круговорот непонятных жестов и взглядов, и только недовольное и неуверенное лицо Тины Франк — всё, что смогла запомнить Настя, пока собиралась с мыслями об очередном выгоне.       Выгон становится последней каплей дегтя в бочке с ядовитым горючим. Настя улыбается, хотя кажется, разомкни она сейчас сжатые от напряжения зубы, и слезы польются, ломая преграды. Настя даже смеется, потом снова возвращает серьезное выражение лица, потом снова смеется. Ебаные эмоциональные качели, ради которых она сегодня накрасилась. И потом Катя... Катя вдруг спасает её на полпути падения в пропасть, хотя, думается, Настя уже поборола истерику и смерилась со своей судьбой, жалея только, что под конец стала для многих врагом. Не в полном смысле этого слова, но однозначно переоцененным соперником. Какая она соперница, если её так легко вывести на эмоции? Никто уже не считает её конкуренткой, никто, кроме Бэллы... Она для неё конкурентка в чувствах, потому что Кузнецова, тупая мелкая идиотка, даже слезы сдержать не может! Прекрати реветь, хочется выкрикнуть Насте прямо в лицо Кузнецовой, не смотря на преграду из двух человек, их разделяющих. Настя игнорирует, ждет чуда, потому что оно ей необходимо, и изменения не должны быть выброшены в ближайшее мусорное ведро... Слова "вы не достойны находиться в школе леди" звучат почти так же, как слова "вы не достойны любви", но камень всё равно падает с плеч, когда уже после Бэлла с обкусанными до крови пальцами обнимает её отчего-то, точно её подменили, потому что девчонка, на самом деле, всегда первая лезет получать внимание и сейчас не может скрыть восторга... Бэлла не верит в любовь, но любовь, кажется, верит в Бэллу, ломая её вдоль и поперек... А Насте все равно мало, чем бы это чувство не называлось. — Зайдешь ко мне в комнату, Б-е-е-лла, — нарочно через "е" тянет её имя Настя, щекоча дыханием висок, прижавшийся к её щеке.       Бэлла аккуратно прикрывает за собой дверь спальни, в которой вот уже неделю с лишним пребывает в гордом одиночестве Петрова, хотя еще днем ранее это одиночество бесцеремонно нарушила сама Кузнецова. Теплое тело Насти отложилось под коркой сознания, и теперь его хоть дихлофосом трави — бесполезно, потому что въелось вечной проблемой... Спрашивается — нахуя? Может, Петруха рада была никого не видеть и не слышать, но отчего-то мольба в голосе и в словах "когда я буду жить не одна?" заставляют Бэллу на свой страх и риск идти туда, куда её позвали.       В комнате никого, окно открыто, и штора на окне облизывает верхнюю полку рядом стоящей кровати — поднимается и опускается от порывов ветра. Бэлла вздыхает, садясь на край постели, и проводит рукой по белой не заправленной простыне, отмечая жуткий вид побитых костяшек пальцев и неравномерные пятна псориаза. Уродство, думает, и по привычке сжимает руку в кулак, чтобы не видеть обкусанные из-за нервов ногти. В изголовье кровати лежит радужным пузом кверху игрушечный единорог, сверкая переливающимися глазами. — Единорог-убийца, нахуй, — вылетает у Бэллы непроизвольно.       Со стороны ванной комнаты раздается стук, скрип, а затем слышно, как кто-то включает воду — сильный напор, сразу в несколько кранов. Настя, кто же еще? Бэлла встает, также непроизвольно оттирая кровь с разорванного на выгоне заусенца. Идет. Казалось бы, вот ты вошла... И что должна увидеть? Свет, ванную, раковину, след бегущей из-под крана воды... Всё что видит Бэлла — глаза Насти в сантиметре от своих глаз... Разумеется, только после того, как открывает эти самые глаза, ощущая резкую боль в правой лопатке, потому как впечатывается в стену со всей дури, и кажется, что у медведя-гризли и то не получилось бы с такой силой толкнуть её к это чертовой стене. Худи спасает от холодной стены, потому что та и впрямь ледяная — руки успели почувствовать вертикальную поверхность. Горячего пара не было — вода из крана лилась холодная. Только дыхание Насти было обжигающим. Бэлла сглотнула, растеряв все заранее заготовленные маты. — Бэллка довыебывалась, — хрипит Настя, потому что шепот пронизан какой-то едва скрываемой яростью. Настя не любит, когда Кузнецова плачет, потому что не понимает, как в таком возрасте можно не уметь скрывать эмоции. Чувства мечутся между желанием зацеловать боль и желанием причинить эту самую боль, чтобы понимала тупая дура порог боли и не лила слезы по причине и без. Ей и так тяжело контролировать эмоции, а Бэлла специально раскладывает их перед Настей, мол, ну и какую выберешь сейчас? Настя выбирает путь наименьшего сопротивления, уничтожая здравый рассудок. — Насть, ты чего? — шепчет Бэлла, хватаясь за плечи одноклассницы, но запястья её тут же перехватывают, сдавливая, словно тисками. Больно, несмотря на то, что болевой порог у Бэллы высокий. Все равно больно, и слезы скапливаются в уголках глаз. Настя это видит и, еще раз встряхнув Бэллу, ударяет её об стену. — Завались реветь! Кузнецова! Тебе, блять, не пять лет! — а потом молчит, собираясь с мыслями, пока Бэлла морщится от режущей тупой боли, и продолжает, — знаешь, почему Жуковой прилетело? Она, блять, такая же плакса, как и ты! Вы что, только из маминой пизды вылезли? Чего вы морщитесь по каждому поводу? — Ты совсем ахуела? — Бэлла приходит в себя, пытаясь вырваться, но выглядит это по меньшей мере смешно, нелепо, даже ногами пнуть не в состоянии, потому что Настя стоит, как скала, прижимая её, и нет ни малейшего шанса вырваться из удушающего пространства. — Насть! Блять! Да отъебись, в натуре! — В натуре, я сейчас тебя только отъебу, мелкая, — Петрова улыбается нездоровой улыбкой, и Бэлла второй раз за долгие три минуты сглатывает подступающую тошноту. Страх, сковывающий намертво, потому что силы не равны.       Бэлла вздрагивает: рука Насти касается низа её живота, практически невесомо, приподнимая вверх худи. Даже пальцы у неё горячие. Руки Бэллы горят после мертвой хватки Петровой, но она этого не показывает, хватаясь в надежде образумить Настю чуть пониже плеч, точно держится за неё. Так и есть. Страх свертывается внутри нарастающим напряжением. — Знаешь, Кузнецова, — Настя смотрит в помутневшие глаза напротив, — я бы сделала из тебя плюшевую игрушку, чтобы никогда больше не видеть твоих слез. Первый раз тебя увидела — подумала, блять, такая крепкая девка, хоть и тощая очень. А теперь вижу, сквозь кожу вижу!       Надавливает на выпирающие косточки, оттягивая резинку то ли домашних, то ли спортивных штанов, и слышит, как дыхание Бэллы срывается и замирает. Она закрыла глаза и сделала глубокий вдох — и в этом была вся её реакция на невинную Бэллу, перемешанная со злостью на неё же. — Только попробуй дернуться и не выйдешь живой! Мне уже плевать, — Бэлла готова заплакать, слыша, как настины слова тонут в звуке льющейся из-под крана воды.       Настя спускается, но продолжает прижимать Бэллу к стене, а руки Кузнецовой находят сильные плечи и опираются на них: сгорел сарай, гори и хата... Настя касается губами слегка покрасневшей кожи, потому как давила на неё пальцами в надежде причинить боль, но кожа внизу живота нежная, словно у младенца, и для Петровой это стоп-сигнал. Дышит, опаляя горячим дыханием, почти снимая с узких бедер штаны. Ощущения, как перед грозой. Бэлла пыталась не скулить, а если и не пыталась, звук воды всё равно заглушал собой все звуки, кроме гулко бьющегося сердца. Настя резко поднялась, хватая подбородок Бэллы, но реакции не последовало — та смотрела на свет лампы, точно её уже изнасиловали десять Насть Петровых. — Я еще ничего не сделала, дура! — Настя бьет слегка по щеке. — Смотри!Смотри! Смотри!       Сквозь вакуум Бэлла опускает красные глаза и без страха тупо смотрит сквозь Настю. Петрова хочет ударить стену за спиной девчонки, но сдерживается, и видно как дергаются острые скулы на её лице. Убила бы, если б не Бэлла. — Да что ж ты, блять, смелая только, когда выпьешь, а? Кузнецова? — Насть, — шепчет Бэлла, всё еще держась за её плечи. — Ну что, блять, Насть? — Петрова притягивает Бэллу к себе, обнимая её крепко и отрывая от холодной стены. Гнев куда-то пропал, и осталась только тепло к маленькой девочке. Бэлла молчит, а потом шепчет в темные волосы одноклассницы. — Там окно открыто... Надо закрыть...