Через тьму к свету

Эмили стояла у окна, отрешённо всматриваясь в светлый, словно искрящийся от солнечных бликов летний лес. Лёгкий ветерок заставлял листву трепетать, и в этом неуловимом движении было что-то почти волшебное, как будто сама природа шептала ей о том, что мир всё ещё может быть добрым и светлым, несмотря на тени прошлого. На горизонте замаячили три фигуры, выбежавшие из леса — Гейл, Сэм и Даниэль, смеясь во весь голос, бросились к дому. В их руках, как трофеи, весело подскакивали палки, превращённые детским воображением в мечи и луки, а их смех разносился эхом, будто невидимые звёзды падали с неба. Но, несмотря на безмятежность этой картины, Эмили чувствовала, как её сердце уносит мысли далеко отсюда, в глубину воспоминаний. Она почти физически ощущала тяжесть того дня, когда впервые встретилась с Гейлом — не просто мимолётной тенью с экрана, не бледным отражением идеалов и героизма, но живым, осязаемым воплощением тех бурных времён, когда каждый их взгляд, каждое слово звенело как последний удар в сердце. Она вспоминала, как его глаза, полные усталости и скрытой боли, встречали её взгляд с какой-то необъяснимой отчуждённостью, будто он держал перед собой невидимый щит. Тогда, в тот самый миг, Эмили почувствовала нечто, что невозможно было выразить словами — что-то хрупкое, неуловимое, словно её душа задела его наискось, пробудив в её сердце болезненную тоску и едва ощутимый страх. Сейчас, глядя, как он смеётся с её братьями, Эмили невольно чувствовала в себе горечь воспоминаний, смешанную с тихой надеждой. Он уже не был тем человеком, что стоял перед ней с лицом, запечатлённым в тени войны. В его смехе была жизнь, в его глазах мелькали искры тепла. И её сердце замирало, словно боялось, что это волшебство исчезнет, что один неверный шаг снова отдалит их друг от друга. Тогда, на официальной встрече, полковник Риверс представил его как их нового командира. Эмили заранее знала о Гейле Хоторне — его имя не раз всплывало в разговорах, мелькало в сводках и отчётах, а фотографии и репортажи оставили о нём впечатление человека сильного и непреклонного, человека, чья уверенность граничила с холодной отстранённостью. Она давно уже научилась видеть за строгими военными формами и чёткими регалиями лишь строгих исполнителей приказов, для которых дисциплина всегда стояла выше жизни, и считала, что Гейл не будет исключением. Но в тот первый миг, когда он вошёл в зал, всё её представление о нём пошатнулось. Он вошёл с почти болезненной решимостью, его движения были сдержанны и уверены, словно каждый шаг — проверенное заранее действие. Однако Эмили почувствовала лёгкий электрический импульс, пробежавший по её телу, когда его взгляд, холодный и при этом удивительно живой, ненадолго задержался на ней. В нём она уловила нечто, чего не было на экране, — едва уловимую тень уязвимости, след глубоких душевных ран, которым не суждено затянуться. В ту секунду она ощутила странное волнение, переплетённое с раздражением, — волнение от того, что он оказался совсем не таким, каким она его представляла, и раздражение на саму себя за это непростительное ощущение. Их взгляды пересеклись, и Эмили почувствовала, как внутри неё поднимается неясный вызов. Она не смогла промолчать, и на первой же встрече между ними разгорелась перепалка. Её слова, острые и язвительные, намеренно бросали тень на его компетентность, но он отвечал на её колкости с ледяным спокойствием, бросая в ответ лишь короткие, едкие реплики, которые, казалось, проникали прямо в сердце её недовольства. Этот обмен колкостями был, как танец на тонкой грани, когда слова не просто выражали мысли, а пронзали друг друга, будто оба меча скрестились в битве, где никто не хотел уступать. И всё же, под всем этим напряжением, она видела в нём что-то большее. В его глазах, затенённых печатью пережитого, было что-то, что невозможно было уловить в военных отчётах и наградах, — что-то глубоко личное, словно тяжесть, которую он носил с собой каждый день, став его невидимой ношей. Это был взгляд человека, знающего, что такое боль, но слишком гордого, чтобы показать её. Она пыталась понять это после встречи, оставаясь одна и прокручивая в голове каждую их реплику, каждый взгляд. Её раздражение от его уверенности неожиданно переплеталось со странным, колючим уважением, и с сожалением, столь же неясным, сколь мучительным. Может быть, ей хотелось видеть в нём простую холодность, чтобы легче было отвернуться и игнорировать его, как и других военных. Но его взгляд оставил в её душе рану, напомнившую о собственных страхах и потерях. Она чувствовала, что он был не только солдатом, но и человеком, прошедшим через тени, и это пугало её. Впервые ей стало страшно, что за бронёй дисциплины и власти скрывается что-то глубоко личное — то, к чему она не хотела привязываться, но от чего не могла отвести взгляд. Эмили вздохнула, её лицо невольно омрачилось выражением задумчивости, словно она пыталась распутать тонкие нити тех эмоций, что запутались в её душе с момента их первой встречи. Этот клубок чувств, непрошеный и почти противный, со временем лишь разрастался, превращаясь в нечто большее, чем просто раздражение к военному, которого она когда-то так безжалостно критиковала. Теперь, наблюдая, как Гейл возвращается с её братьями, обыденный и в какой-то мере домашний, она вдруг уловила в нём иную сторону — уязвимого, надломленного человека, а не просто капитана в строгой форме. Стараясь прогнать мысли о том дне, когда они впервые встретились, Эмили, тем не менее, невольно вернулась к другим моментам, день за днём незаметно наблюдая за ним издалека. Она видела его каждый день на работе — всегда сосредоточенного, сдержанного, полностью собранного. Казалось, что его внутренней дисциплине не было изъянов, что она была словно железная броня, не допускающая никаких проблесков слабости. Но со временем её взгляд стал проникать глубже, сквозь маску этого хладнокровия. Она начала замечать то, что, похоже, оставалось незамеченным для всех остальных — ту едва уловимую тяжесть, которая словно окружала его, точно туман, вползающий в каждое его движение и уносящий его всё дальше в темные, неизведанные глубины. Эмили вспоминала, как она однажды случайно увидела его в столовой. Он сидел немного в стороне от своей команды, рассеянно перебирая вилкой еду, словно забыв о её вкусе. Его взгляд был пустым, отчуждённым, будто он на время покинул это место, отправившись куда-то далеко за пределы своей реальности, в мир, куда он никогда не позвал бы никого. В его глазах сквозила немая тоска, словно он уже давно не надеялся найти ответ или утешение. Это не было показной драмой, не было жалобой. Нет, это был тихий, почти невыразимый сигнал тревоги, едва заметный и для неё самой. Но именно этот тонкий момент оставался с ней, делая её невольным свидетелем его внутреннего хаоса. Для других Гейл оставался непреклонным капитаном — образцом стойкости и твёрдости, символом уверенности, который всегда может подать пример. Его подчинённые видели в нём лидера, готового к решительным действиям в любых обстоятельствах. Никто, казалось, не видел, как за этой выправкой и суровой осанкой пряталась тихая, терпеливая боль, о которой, возможно, он уже не смел никому рассказать. Эмили поражалась тому, как её коллеги, да и все окружающие, оставались глухи к этим мелким знакам, — к тому, как его взгляд мог задержаться на пустоте, словно он силой воли подавлял нечто, рвущееся наружу. Иногда он стоял у окна в коридоре и долго смотрел вдаль, погружённый в мысли, которые не приносили ни облегчения, ни ответа. Она замечала, как его плечи порой чуть опускались, как на мгновение в его лице проглядывало усталое разочарование. И каждый раз, когда она видела эту едва уловимую человеческую слабость, её словно что-то притягивало к нему, несмотря на холод, которым он ограждался от всех вокруг. Он был словно каменная стена, за которой скрывались трещины, и теперь Эмили казалось невозможным не думать о том, что скрыто за этой маской. Она чувствовала, как в её сердце пробуждалось желание протянуть руку — не потому, что она верила, что сможет исцелить его раны, но потому что он был первым, кто, кажется, нуждался в этом жесте. Отведя взгляд от его фигуры, Эмили посмотрела на Сэма и Даниэля, которые сияли от счастья, и позволила себе едва заметную улыбку. Но даже среди их радости её не оставляло беспокойство. Эмили вспомнила день, когда она пошла жаловаться на Гейла — тусклый свет в кабинете Битти, горящий на фоне серого весеннего неба, как мерцание далёкой звезды. Битти, как всегда, склонился над чертежами, его профиль резкий и спокойный, словно высеченный из камня. Он всегда был погружён в своё дело, словно никому и ничему не позволял отвлекать себя. Но в тот момент, когда он заговорил с ней, его голос прозвучал мягче, чем обычно, и Эмили не могла не уловить в нём оттенок тревоги — редкий и незнакомый в его речи. — Эмили, — начал он, не отрываясь от работы, но всё же бросив на неё мимолётный взгляд. — Я думаю, тебе стоит дать Гейлу шанс. Эмили удивлённо взглянула на него, не ожидая такого поворота разговора. Она была не из тех, кто легко поддаётся чужим убеждениям, и не понимала, почему её старший коллега, всегда сдержанный и бесстрастный, вдруг так заинтересовался её отношениями с капитаном. Она слегка нахмурилась, чувствуя сопротивление внутри. — Почему? — её голос прозвучал чуть острее, чем она ожидала. — Почему это так важно? Битти наконец оторвался от чертежа и повернулся к ней, его взгляд был тяжёлым, словно проникающим в самую глубину её мыслей. В этом взгляде было что-то, что ей трудно было разгадать — словно он видел то, что оставалось скрытым от неё самой. — Потому что Гейл — не просто ещё один солдат, Эмили. Он человек, который несёт на своих плечах груз, о котором мало кто догадывается, — тихо сказал он, и его слова повисли в воздухе, наполняя комнату особым значением. — Он выучил горький урок: жизнь не всегда дает второй шанс, и поэтому не спешит открываться. Но это не значит, что он черствый или равнодушный. Просто у него свой способ прятать свои раны. — Он чуть улыбнулся, но это была странная, печальная улыбка, которая будто разгадывала её сомнения. Эмили нахмурилась ещё сильнее, её скептицизм прорвался в каждом жесте. — Но ведь это его выбор, не так ли? Он сам выбрал свою маску, свою холодность, — её голос звучал твёрдо, но под этой твёрдостью скрывалось замешательство. Битти не отвел взгляда, его спокойствие словно обволакивало её, но в то же время побуждало её слушать. Он слегка наклонил голову, его взгляд стал ещё более пронзительным, как будто он видел не только её, но и её внутренние страхи и сомнения. — Ты думаешь, что так просто выбрать, каким быть? Иногда нам просто не оставляют выбора, — он говорил тихо, почти шёпотом, как будто не хотел потревожить это спокойное пространство. — Ты видишь его холодным и отстранённым, но попробуй посмотреть глубже. Бывает, что человека не так просто понять, потому что за его бронёй прячется нечто хрупкое, нечто, что однажды было разбито и больше не может быть починено. Его слова задели её, как тихий, но глубокий аккорд, звучащий в сердце. Битти снова повернулся к чертежам, словно разговор был исчерпан, но Эмили не могла уйти так просто. Её сердце колебалось, будто перед ней открылось нечто новое и тревожащее. — Что вы хотите, чтобы я сделала? — спросила она наконец, её голос стал мягче, почти неуверенным. Битти улыбнулся уголком губ, едва заметно, но в этом выражении было больше понимания, чем она могла ожидать. — Просто поговори с ним. Позволь ему понять, что ты готова слушать. Поверь, Эмили, иногда кому-то достаточно всего одного человека рядом, чтобы он мог выдержать тяжесть своего груза, — сказал он, и его голос снова стал тихим, но в этом тоне слышалась забота, которую он редко позволял себе проявлять. Эмили молча кивнула, слова Битти осели в её сознании, как капли дождя, падающие на сухую землю. В тот момент она почувствовала, что Битти видел в ней не только коллегу, но и человека, способного что-то изменить для другого. Шорох на заднем дворе внезапно вернул Эмили к настоящему. Встрепенувшись, она инстинктивно повернула голову к окну. Сначала она увидела лишь яркие солнечные пятна, играющие на траве, но затем её взгляд уловил Гейла, склонившегося к её младшим братьям. Сэм и Даниэль стояли, распахнув глаза от восхищения, пока он, с неожиданной мягкой улыбкой, что-то объяснял, указывая в сторону леса. Этот редкий свет в его взгляде будто растворял его привычную строгость, придавая лицу такую открытость, какую она никогда раньше в нём не видела. Эмили невольно задержала дыхание, наблюдая за этой сценой. Солнечные лучи пробивались сквозь листву, касаясь его кожи, тёплой и смуглой, с едва заметным загаром. Линии его силуэта казались ей прочерченными с точностью скульптора: широкие плечи, крепкая фигура, на которой каждая деталь — от тщательно подобранной униформы до случайного изгиба складок на рубашке — казалась безукоризненной. Его движения были уверенными, но мягкими, спокойными, и от этого в нём ощущалась сила, которая не нуждалась в громких демонстрациях. Она попыталась отвести взгляд, но не смогла. Его черты притягивали, словно какой-то необъяснимый магнетизм — сильный подбородок, резко очерченные скулы, которые добавляли лицу мужественности, но в то же время смягчались едва уловимой тенью грусти в уголках губ. Казалось, что каждый мускул, каждая линия была идеальной, созданной, чтобы внушать уверенность и спокойствие, как если бы сам воздух вокруг него на мгновение становился тише и глубже. Но больше всего её поражали его глаза. Серые, как небо перед грозой, они были такими же глубокими и таинственными, наполненными множеством оттенков, которые сложно было бы уловить с первого взгляда. Эмили вспомнила, как девушки в лаборатории шептались о нём, с искренним восторгом обсуждая его взгляд. «Ты видела его глаза? В них столько непознанного, столько недосказанного... как будто каждый раз, когда он смотрит на тебя, он открывает тебе частицу своей души», — всплыли у неё в памяти слова одной из них. Она не могла не согласиться с этим. В его глазах было что-то обжигающее, что-то тёплое, что-то, что будоражило её сердце, заставляя его биться чуть быстрее. Эмили ощущала странную лёгкость в груди, нечто непривычное и тревожащее. Она пыталась рационализировать свои чувства, уговаривала себя, что это просто случайный интерес к коллеге, к человеку, рядом с которым ей предстояло работать. Но этот момент, застигнутый случайно, не отпускал её. Её собственное сердце нашёптывало ей что-то совсем другое, что-то далёкое от рационального. Она вздохнула, чувствуя, как её лицо слегка порозовело, и отвернулась, стараясь вновь сосредоточиться на своих мыслях. Но видение его улыбки, его сильных, уверенных рук, его глубоко проникающего взгляда уже вплелось в её сознание, словно тонкая нить, которую нельзя оборвать. Теперь, наблюдая за Гейлом через стекло, Эмили лучше понимала, что имели в виду те девушки. Она невольно усмехнулась, вспоминая свои дни в Капитолии, где в окружении коллег Гейл нередко становился темой оживлённых разговоров. Девушки, не скрывая интереса, пересматривали каждое интервью с ним, обсуждая мельчайшие детали: как он отвечал, как двигался, как смотрел. Это было почти ритуалом — стоило появиться новой записи, и они, взволнованно перешёптываясь, собирались в уголке, словно прикасаясь к недосягаемой мечте. В глазах коллег он был воплощением силы и надёжности, почти героем из мифа, которого, казалось, невозможно встретить в реальной жизни, но которым можно бесконечно восхищаться на расстоянии. Однажды, когда Эмили осталась в комнате и девушки заметили её присутствие, они поспешно свернули свои экраны, но всё же не удержались от тихого смеха, переглядываясь с заговорщическими взглядами. Казалось, они боялись даже говорить о нём в её присутствии, словно он был чем-то священным. «Ты только посмотри на него, он — идеал!» — прошептала одна из девушек, покраснев, когда на экране Гейл слегка улыбнулся на провокационный вопрос. Уверенный, чуть резкий взгляд, строгая осанка, лёгкое движение рукой, отбрасывающее тёмные пряди, упавшие на глаза… Всё это словно магически притягивало их, как что-то запретное и манящее. Эмили тогда молчала, слушая их восторженные голоса, стараясь скрыть собственное мнение. Но даже ей, привыкшей сдерживать эмоции, было трудно не признать, что Гейл обладал какой-то особенной силой. В Капитолии было немало красивых мужчин, изысканных и утончённых, но ни у одного из них не было этой жёсткой, суровой мужественности, этого спокойного огня, который Гейл, казалось, обрёл, пережив больше, чем они могли себе представить. Она невольно взглянула на Даниэля, стоящего рядом с Гейлом. Младший брат давно превратил его в кумира, не упуская ни одной возможности провести время рядом. В своей комнате он бережно хранил альбом с вырезками из старых газет, где мелькало имя Гейла, тайно собранный из редких находок. Даже плакаты, которые он аккуратно развесил на стенах, показывали Гейла в его лучших моментах — в полный рост, с гордо приподнятым подбородком, серьёзными, проницательными глазами. Для Даниэля Гейл был чем-то вроде защитника, воплощением всего, что он хотел бы видеть в старшем брате и ,возможно, в отце, которого он никогда не знал. Эмили понимала его привязанность и с теплотой наблюдала, как мальчик тянулся к своему герою, стремясь подражать его спокойствию и стойкости. В эту минуту она снова почувствовала то неуловимое чувство, которое невозможно было выразить словами. Ощущение, будто она тоже становилась частью этого мира, в котором Гейл был не просто офицером, а чем-то большим, чем-то, что давало ей и её братьям опору, силу и уверенность. Эмили нахмурилась, глядя, как Гейл с неожиданной нежностью наклоняется к её младшим братьям, легко касаясь их голов. В этом простом жесте она уловила мягкость, так редкую для него, как будто на мгновение исчезли привычные холодность и отчуждённость, словно солнце вдруг пробилось сквозь тучи. Но в глубине души её мучил вопрос: был ли он когда-нибудь по-настоящему счастлив? Любил ли он кого-то так, как могли бы полюбить его? Или его ухмылка и равнодушие к чужим чувствам — не более чем стены, за которыми он прячет что-то намного более хрупкое? Она вспомнила разговор с Александром, чьё остроумие и манера остро подмечать детали не раз заставляли её рассмеяться, а иногда — задуматься. Александр, как никто другой, знал все тайны и сплетни базы и мог преподнести любую информацию с таким сарказмом, что оставалось только гадать, где кончается шутка и начинается правда. — А, так ты, наконец, заинтересовалась нашим "павлином"? — произнёс он как-то, когда она, казалось, лишь вскользь упомянула Гейла в разговоре. Александр склонился к ней с заговорщическим видом, его глаза блестели любопытством, словно он только и ждал повода. — Павлином? — переспросила она с лёгкой усмешкой, чувствуя, что предвкушает очередной поток сарказма. Александр усмехнулся, его губы изогнулись в дерзкой полуулыбке. — О да, Эмили, павлином. Чудный экземпляр, не так ли? Знаешь, сколько девушек на этой базе мечтают о том, чтобы услышать его загадочный вздох наедине? Или чтобы, скажем, он случайно поправил прядь волос и одарил их взглядом, в котором столько скрытого… льда, — он изящно поднял бровь и бросил на неё многозначительный взгляд. — Это правда? — Эмили, приподняв брови, сделала вид, что удивлена, хотя знала, что на базе действительно много разговоров о Гейле. Александр кивнул, драматично поджав губы. — Ты не поверишь, сколько их было. Я иногда думаю, что Гейл превратил свои… так скажем, "романы" в некое хобби. Что, впрочем, неудивительно для мужчины, который не в силах удерживать ни одну женщину дольше пары месяцев. О, он вежлив — иногда чересчур. Но был ли он когда-либо влюблен? Скажу честно, я сомневаюсь. Гейл умеет увлечь, но, боюсь, не больше, чем капризный ветерок. Эмили почувствовала лёгкий укол раздражения, но старалась не показывать этого. — Может, он просто не нашёл "ту самую"? — Она попробовала бросить эту фразу безразлично, но знала, что Александр улавливает каждую её эмоцию, словно читающая по нотам мелодию, скрытую в её голосе. Александр фыркнул, склонив голову в сторону и окинув её слегка насмешливым взглядом. — Моя дорогая, "ту самую"? Уж не для него эти сказки. Я был бы поражён, если бы такой… человек вдруг загорелся страстью к единственной даме. Гейл — это ходячий урок сдержанности и холода, Эмили. Если он и был когда-то горяч, как угли, то теперь в нём только пепел. А его "увлечения" — жалкая попытка найти тепло, которого в нём уже нет. Александр с лёгким смешком покачал головой, глядя на Эмили, будто разгадывал её мысли, которые она так старательно пыталась скрыть. Его голос стал мягче, а во взгляде мелькнула тёплая, почти братская ирония. — Ох, Эмили, ну признайся, — протянул он, слегка склонив голову, как будто собирался поведать ей какой-то давний секрет. — Ты ведь и вправду всё ещё ждёшь своего принца на белом коне? Высокого, благородного, чтобы спасал тебя из плена опасностей, потом, конечно, взял тебя за руку и ускакал в закат? Она нахмурилась, пытаясь выглядеть безразличной, но её лёгкий румянец выдавал её больше, чем она хотела бы. — Александр, это просто смешно, — бросила она, скрестив руки и повернувшись к нему с серьёзным видом. — Я не нуждаюсь в спасителе. Он притворно вздохнул, поднимая руки в жесте капитуляции. — Конечно, конечно! И я, разумеется, не посмею тебя в этом разубедить. Но знаешь, у тебя это всё равно написано на лбу — идеалы, надежды, ожидание чего-то великого и непорочного. Принц с цветами и вся эта прекрасная, но такая ужасающая… сказка, — добавил он, не сдержав ещё одной улыбки. Эмили нахмурилась ещё больше, чувствуя, как лёгкий смех в его голосе разжигал в ней смесь раздражения и смущения. — Ты и правда думаешь, что я жду какого-то "принца"? — с вызовом произнесла она, вскидывая подбородок. Александр мягко рассмеялся, его взгляд стал теплее. — О, Эмили, не сердись. В этом ведь нет ничего плохого, правда? Все мы иногда надеемся на сказку. Но, поверь, наши принцы бывают совсем не такими, как мы представляем. Вот, например, посмотри на нашего сурового героя за столом, — он кивнул в сторону Гейла, который сидел со своей командой за обедом, его голос стал немного более задумчивым. — Он скорее как рыцарь в потускневшем доспехе, который давно потерял блеск. И я не уверен, что на таком "коне" ты хотела бы умчаться в закат. Эмили чуть замялась, уловив скрытый намек в словах Александра. Его взгляд был слишком пристальным, слишком понимающим — как будто он, и правда, видел в ней больше, чем она сама осмеливалась признать. Вдохнув глубже, она с вызовом вскинула подбородок, надеясь, что сможет убедить его в своей безразличности к Гейлу. — Александр, — с деланным спокойствием начала она, подбирая слова и стараясь звучать как можно убедительнее, — это просто нелепо. Да, Гейл — офицер, подполковник и наш капитан, к которому я отношусь с уважением. Но думать, будто меня может заинтересовать кто-то… такой? — Она нарочито пожала плечами, словно этот разговор был не более чем мелким недоразумением. Александр изогнул бровь, его улыбка осталась такой же тёплой и насмешливой. Он сжал пальцы на руке в театральном жесте, словно не верил её словам. — Такой? — переспросил он, чуть опуская голову и скрестив руки. — Ох, ну конечно, конечно. Такой. Грубый, угрюмый, с глазами, полными тоски, и редкой улыбкой, которая заставляет девчонок по всему Капитолию обмирать? Прости, дорогая, но такие "не такие" часто оказываются совсем не теми, кем мы их хотим видеть, — подмигнул он ей, иронично прищурив свои глаза. Эмили прищурилась, не сдаваясь. — Ты всё равно ошибаешься, — возразила она, чувствуя, как его поддразнивание сбивает её с толку. — Мы просто коллеги, и он… скорее раздражает меня, чем вызывает интерес. Да и вряд ли он хоть в чём-то похож на тот образ, который ты мне рисуешь. Александр хмыкнул, едва сдерживая смех. — Ах, Эмми, как это удобно. Сначала отрицание, потом раздражение — всё по сценарию. Ты уверена, что не ждешь, что однажды он вдруг явится к тебе с букетом полевых цветов и признается в вечной любви? Эмили покраснела, чувствуя, как её обида начала меркнуть под натиском его добродушной насмешки. — Александр, — она наклонилась вперёд, глядя ему прямо в глаза, — я не жду никаких цветов. И, если уж на то пошло, Гейл вообще не в моём вкусе. Он слишком… — Слишком серьёзный, слишком замкнутый и слишком красивый? — закончил за неё Александр, поднимая бровь и сдерживая очередной смешок. — Ну конечно, ты так говоришь, будто он вообще не производит на тебя никакого впечатления. Эмили, чувствуя, как её защита рушится, еле удержала улыбку. — Ты ведь прекрасно знаешь, что он мне не интересен. Я просто ценю профессионализм, и всё. Александр снова ухмыльнулся, глядя на неё с мягкой иронией, но в его взгляде сквозила едва заметная забота. — Хорошо-хорошо, так тому и быть. Но знай, Эмили, мы часто обманываем самих себя, когда дело касается таких вещей. Эмили качнула головой, вырываясь из воспоминаний, глядя в окно, её взгляд снова скользнул к Гейлу. В его тени она неожиданно увидела не пустоту, как описывал Александр, а что-то скрытое, тщательно спрятанное, едва уловимое, будто свет маяка, пробивающийся сквозь густой туман. Эмили не раз пыталась понять, что скрывалось за этими историями — была ли это лишь попытка унять боль? Александру всегда нравилось собирать эти кусочки слухов, как пазлы, но он не знал наверняка, а у неё самой не было храбрости спросить напрямую. Эмили задумчиво перевела взгляд на тёмный лес за окном, но мысли её вернулись к вчерашней тренировке в спортзале, когда они с Гейлом остались вдвоём. Она и не думала тогда, что короткий обмен язвительными репликами обернётся таким неожиданным откровением. Его колкие ответы заставляли её злиться, пробуждали в ней желание отстаивать свои принципы — и в тот момент, не выдержав, она, поддавшись порыву, плеснула на него водой. На мгновение ей показалось, что он рассердится, отстранится и снова уйдёт в свою суровую отчуждённость. Но вместо этого она заметила, как по его лицу проскользнула едва уловимая мягкость, будто на секунду он сбросил непроницаемую броню, скрывавшую его настоящего. Гейл, словно позабыв о своей привычной отстранённости, заговорил — с той болью и усталостью, которые будто всегда прятались под поверхностью его сдержанных черт. Его голос был хрипловатым, как будто каждый звук давался ему с трудом, но он всё же позволил ей заглянуть вглубь своего сломленного сердца. Он говорил о потерях и о решениях, которые оставили на нём невидимые следы, а в его серых, как пасмурное небо, глазах на миг промелькнул тот Гейл, который прошёл сквозь огонь и пепел революции, но, несмотря на победу, оказался пленником собственных воспоминаний. Это был другой человек, не только суровый солдат, а кто-то гораздо более уязвимый, чьи шрамы, невидимые для других, казались куда глубже, чем она могла представить. Её охватило странное чувство — это был не просто отклик на его боль, это было нечто большее. Его история словно коснулась её самой, пробудив в ней желание помочь, разделить груз, который он, казалось, носил один, поддавшись отчаянной уверенности, что его страдания не заслуживают ни сочувствия, ни утешения. Она вдруг поняла, как ей хочется быть рядом, стать тем светом, который он, возможно, когда-то потерял и теперь не мог найти. Эмили знала, что подобная поддержка может не найти отклика, что Гейл — не из тех, кто нуждается в чужом утешении или позволит кому-то проникнуть в его сокровенный мир. Но в её душе словно ожил новый, едва ощутимый порыв — решимость не оставлять его одного, не дать ему полностью погрузиться в этот тягучий мрак, который сжимал его с такой силой. И пусть она не знала, готов ли он впустить её в свою жизнь, она молча пообещала себе — она будет рядом. Снаружи раздался звонкий, весёлый смех, и Эмили вновь увидела Гейла, окружённого её младшими братьями, которые, казалось, обожали его всё сильнее с каждой минутой. Он разговаривал с ними непринуждённо, искренне улыбался, и в этот момент его лицо казалось ей другим — мягче, теплее, почти лучистым. Его суровая маска временно спала, и что-то в этом взгляде, полном невинной радости и неподдельной близости, тронуло её до глубины души, словно она увидела Гейла таким, каким он был, возможно, когда-то в прошлом, до всего, что с ним произошло. Эмили вновь вспомнила сегодняшнее утро, когда ей пришлось промывать ему глаза от едкого перца, после того как Сэм, стремясь защитить её честь, подстроил этот маленький инцидент. Она не ожидала, что ситуация, казавшаяся комичной со стороны, вызовет у неё такую бурю чувств. Гейл стоял перед ней, беспомощно щурясь, слепой от боли, и она, поначалу неумело, а потом всё более уверенно, пыталась смыть с его кожи раздражающий жгучий перец. Её пальцы едва касались его лица, но каждое прикосновение отзывалось в ней странным теплом, пробуждая эмоции, которые она тщетно пыталась подавить. Вблизи он казался другим. Его кожа, тёплая, почти горячая, будто хранила в себе неукротимую энергию, как дремлющий вулкан, готовый вырваться наружу. Она чувствовала эту внутреннюю силу Гейла, его мощь, сокрытую под суровыми чертами, и ей казалось, что, даже закрыв глаза, он оставался таким же сосредоточенным и сильным. Но в тот момент, когда её руки нежно вытирали его лицо, он внезапно стал выглядеть уязвимым, и это новое, неожиданное ощущение буквально ошеломило её. Она уловила, как его губы, обычно твёрдые, разжались в слабой, почти смущённой улыбке, и заметила, как в его чертах проявилась необычайная мягкость. Её взгляд на мгновение задержался на его лице, словно гравируя в памяти каждую деталь: строгие скулы, линия подбородка, крепкая фигура, создающая в ней необъяснимое чувство защищённости. Когда он наконец открыл глаза, его серый взгляд, тёплый и глубокий, коснулся её, словно лёгкий, осторожный ветерок. Эти глаза смотрели на неё с благодарностью и с чем-то ещё, чем-то, что пронзило её сердце до дрожи. Эмили вдруг осознала, что привыкла видеть в нём лишь сурового солдата, но сейчас перед ней был человек, хранящий куда более сложный мир внутри. Её привлекала эта неприступная сила, но теперь она чувствовала к нему и что-то тёплое, пугающее, почти невыносимое. Его слова, прозвучавшие тогда в ее кухне, застряли у неё в голове: "Это странно, но… ты заставляешь меня забыть обо всём, хоть на мгновение." Они возвращались к ней снова и снова, оставляя в душе странное волнение, почти хрупкое. Она вспомнила, как её охватила легкая паника, как она начала суетиться, старательно избегая его взгляда, пытаясь подавить тёплый румянец, который, тем не менее, тут же покрыл её щёки. Теперь, стоя у окна, она снова уловила этот лёгкий жар, пробудившийся внутри, пока смотрела на его улыбающееся лицо, окружённое весёлой суетой её братьев. Тихая, едва заметная улыбка коснулась её губ, а сердце снова застучало чуть быстрее. Этот человек, когда-то казавшийся ей лишь закрытым и неприступным, теперь становился тем, кто пробуждал в ней чувства, о которых она давно позабыла, заставлял её сердце предательски замирать, каждый раз, когда их взгляды встречались. Эмили поспешно одёрнула себя, осознав, как далеко зашли её мысли. Это было слишком, слишком наивно, даже безрассудно. Она тихо выдохнула, словно пытаясь выбросить все эти мечтания вместе с дыханием, сердито шепча самой себе: "Глупость, наивная глупость." Поддаваться таким мимолётным чувствам было не просто лишним — это было опасно. Её жизнь и так заполнена до краёв: дом, забота о младших, ежедневные хлопоты, непрерывная борьба за нормальность их маленького мира. Позволить себе слабость сейчас — значит рисковать всем, что она так долго строила. Нахмурившись, Эмили заставила себя отвернуться от окна, от тёплого света, в котором Гейл казался почти нереальным, и шагнула к кухне, решив, что куда лучше потратить время на что-то более полезное. Она взялась за готовку, решительно нарезая овощи, разогревая сковороду, слыша лишь шелест ножа по разделочной доске, но мысли о Гейле не отпускали её. Они были словно тени, которые то появлялись, то исчезали, ускользая из сознания, но возвращаясь вновь, оставляя за собой слабый, неуловимый след. Она вспоминала его глаза, те моменты, когда в его взгляде мелькала боль, которую он так тщательно прятал. Эмили вдруг поняла, что, несмотря на все её усилия отвлечься, её сердце продолжало биться с предательской теплотой, рождающейся при мыслях о том, что рядом с ней мог бы быть кто-то, как Гейл — кто-то, с кем она могла бы хотя бы разделить эту жизнь. Пусть не всегда, пусть даже на мгновения, но чтобы чувствовать, что у неё есть кто-то надёжный рядом. Доверенный друг, опора в мире, где так много нужно держать в себе. Она зажмурилась, вдыхая запах готовящейся пищи, чувствуя его, как попытку укрыться от того, что бушевало в её душе. "Это глупо, так глупо," — шептала она себе, как заклинание, пытаясь вновь закрыть сердце. В её жизни слишком много сложностей, забот, и нечего было предлагать Гейлу, кроме простого дружеского тепла. Её обязанности и принципы не позволяли надеяться на большее, и она знала, что должна держать дистанцию, сдерживать свои чувства ради всех, кто от неё зависел. Но несмотря на все убеждения, где-то внутри оставалось едва заметное, но горячее, щемящее чувство, которое она не могла вытравить. Оно пряталось за стенами, которые она выстроила вокруг себя, но всё же продолжало существовать, тихо напоминая о том, что, несмотря на все её запреты и контроль, в ней ещё жила жажда быть любимой и нужной, даже если она сама не позволяла себе это признать. Эмили вздрогнула, когда две тёплые руки неожиданно обвили её сзади, крепко, но осторожно, как может только близкий человек. Она удивлённо обернулась и увидела Мэтта — с мягкой, искренней улыбкой, он прижался к ней, положив подбородок на её плечо. Этот неожиданный жест растопил напряжение, поселив в её душе спокойствие и утешение, словно он без слов чувствовал, что она нуждается именно в этом. — Чем занимаешься, шеф? — с озорством спросил Мэтт, заглядывая в кастрюлю, где кипели овощи для бульона. — Только не говори, что снова каша на ужин! Я на такое не подписывался. Эмили, улыбнувшись, мягко хлопнула его по руке, словно отвечая на его поддразнивание. — Не переживай, сегодня каша останется в стороне. У нас будет жаркое с картошкой — твой любимый вариант, а это бульон для быстрой готовки в течении недели. — С улыбкой ответила она, стараясь скрыть нахлынувшие чувства за привычной заботой. Мэтт помолчал, всё ещё держа её в объятиях, а затем, чуть прищурившись, тихо сказал: — Слушай, Эм… ты ведь так редко отдыхаешь. Я иногда забываю, что у тебя есть право на… ну, что-то своё, кроме нас. Словно ты живёшь только для того, чтобы о нас заботиться и работать. Это ведь не совсем нормально, правда? — его голос звучал мягко, но в нём слышалась неподдельная забота. Эмили замерла, ощутив, как его слова проникают в самые укромные уголки её души, задевая тёплой волной благодарности. Она не ожидала такой чуткости от своего младшего брата и не сразу нашла, что ответить. На миг она просто закрыла глаза, прижавшись к его руке, чувствуя тёплую, обжигающую волну тепла. — Мэтт, ты же знаешь, что для меня нет ничего важнее, чем вы, — она погладила его руку, её голос звучал тихо и нежно. — Всё, что я делаю, я делаю для вас, и мне этого вполне достаточно. Но Мэтт, неожиданно приподняв голову, посмотрел на неё с серьёзностью, которая удивила её. — Я понимаю, что для тебя мы важны, Эм, — он слегка нахмурился, будто подбирая слова. — Но иногда мне хочется, чтобы и ты была счастлива. Не только благодаря нам. — Он прищурился, заметив её растерянность, и с хитрой улыбкой добавил: — Может, подпустишь кого-то ближе? Например, того самого офицера… Гейла, что ли? — Его глаза блестели от весёлого любопытства, но в них была и серьёзность, словно он действительно искал ответ. Эмили почувствовала, как щеки заливает румянец. Она нервно засмеялась и отвернулась к плите, надеясь, что Мэтт не заметит её смущения. — Гейл? Мы просто коллеги, Мэтт. Ты это прекрасно знаешь, — попыталась она отмахнуться, стараясь, чтобы её голос звучал твёрдо и бесстрастно, но нотка смущения всё же проскользнула. Мэтт недовольно хмыкнул, но не сдавался, видя её нерешительность. — Может, и так, — ответил он, пожав плечами, — но мне кажется, что он не просто коллега. Иногда ты смотришь на него так, как будто… как будто он тебе не совсем чужой. Эмили снова вздохнула, её взгляд остановился на дальнем углу кухни. Она раздумывала над словами брата, и сердце будто замерло на миг, перед тем как снова забиться — чуть быстрее, чем обычно. Она чувствовала, как его слова задевают за живое, обнажая то, что она так старательно скрывала даже от самой себя. — Мэтт, — начала она тихо, положив ладонь ему на плечо и заглядывая в его глаза, полные искреннего беспокойства, — ты прав, я хочу, чтобы вы были счастливы, и ради этого готова пожертвовать всем, даже собственными желаниями. А отношения… они требуют слишком много времени, сил, открытости. У меня нет права позволить себе такую роскошь, когда вы нуждаетесь в защите и поддержке. Мэтт внимательно выслушал её слова, не перебивая, но в его глазах читалось непоколебимое сомнение, которое даже лёгкая улыбка не могла скрыть. — Эм, ты всегда говоришь так, словно ты одна должна обо всех заботиться, — с упрёком заметил он. — Но ведь ты тоже человек, и ты тоже заслуживаешь чего-то большего. Может, тебе просто не хочется признать, что тебе трудно одной? Что рядом должен быть кто-то, кто сможет поддержать тебя? Может, хотя бы Гейл… — он замолчал, будто давая ей время обдумать. Эмили почувствовала, как сердце болезненно сжалось, а в душе словно разлилась теплая, но печальная волна. Гейл… Он и правда казался ей не таким уж чужим, но страх привязанности был сильнее. — Мэтт, он не должен быть рядом со мной. Да и мне нечего ему предложить, — её голос дрожал, но она постаралась улыбнуться. — Я не хочу, чтобы кто-то был со мной из жалости или сострадания. Я привыкла быть сильной ради вас, и мне этого достаточно. Мэтт покачал головой, в его глазах было что-то, чего она раньше не видела — настойчивость и решимость, не уступающая её собственным убеждениям. — Может, и так, но иногда люди нуждаются друг в друге не из-за жалости, а потому что видят в другом что-то важное для себя. Думаю, Гейл и сам многое понимает, он тоже живёт с тяжёлым грузом, — тихо сказал он. — Может, вам стоит просто дать шанс друг другу, без лишних ожиданий? Эмили отвернулась, чувствуя, как закипают противоречивые чувства. Она понимала, что её брат говорит правду, но не могла позволить себе поддаться этим эмоциям. Эмили глубоко вздохнула, собираясь с мыслями, чувствуя, как волнуется сердце. Она медленно положила ладонь на плечо брата, и его внимательный взгляд настойчиво удерживал её. Этот разговор давался ей непросто — слова застревали в горле, но она понимала, что должна быть откровенной, чтобы Мэтт по-настоящему понял её. Чтобы он осознал, почему ей так сложно довериться кому-либо. — Мэтт… ты ведь помнишь наших родителей, да? — Она начала едва слышно, словно проверяя, готова ли сама произнести эти слова вслух. — Помнишь, как им было… трудно быть вместе? Мэтт напрягся, его глаза затуманились от воспоминаний, но он коротко кивнул, не отводя взгляда. — Конечно, помню, — ответил он. — И всегда удивлялся, как они вообще могли так жить. Как будто они не были вместе, просто рядом, словно чужие. Эмили на мгновение закрыла глаза, чтобы скрыть затеплившуюся боль. Эти воспоминания всегда поднимали в ней бурю, но теперь ей было необходимо вернуться к ним, чтобы показать брату, почему её сердце так замкнуто. — Ты прав. Их объединял не выбор, а долг, — произнесла она, заставляя себя говорить дальше, несмотря на ком в горле. — Не было любви, не было доверия… только обязанность, которую они взяли когда-то и не смогли отпустить. И вот теперь я живу с этим страхом, Мэтт, — она с трудом выдавила улыбку. — Я боюсь, что если однажды решусь на отношения, это будет такой же… пустотой. Мэтт прищурился, словно хотел что-то сказать, но замялся. Он взглянул на сестру, его лицо смягчилось, и через секунду он проговорил тихим, но уверенным голосом: — Эм, ты ведь знаешь, что не все отношения такие, правда? Мы — не они, и ты, главное, не она. Ты совсем другая, и, если честно, намного сильнее, чем думаешь. Я уверен, что, если ты захочешь, сможешь построить настоящую близость, что-то… тёплое, живое. Просто не отпугивай сама себя. Эмили грустно улыбнулась, стараясь принять его уверенность, словно тёплый свет, но тревога всё равно темным облаком нависала над её мыслями. — Возможно, ты прав, — медленно произнесла она. — Но… как только я решаюсь подумать об этом серьёзно, перед глазами встают холодные взгляды наших родителей. Они будто жили в разных мирах, не могли говорить друг с другом без напряжения… Это пугает, Мэтт. Пугает, что и у меня когда-нибудь не получится иначе. Он слушал её, и выражение его лица становилось всё мрачнее. Мэтт шагнул вперёд и, не дождавшись ответа, обнял её крепко, как в детстве, когда был готов защитить её от всего мира. — Эм, ты не понимаешь, — сказал он мягко, но серьёзно. — Ты не та, кто может жить только страхом. Ты умная, добросердечная, искренняя. Ты заслуживаешь счастья. И… ты не они. Ты не обязана повторять их ошибки. Эмили с трудом сдерживала улыбку. Его слова тронули её, но страх был силён. Её сердце металось между доверием к брату и ужасом перед своими воспоминаниями. — Думаешь, Гейл… может чувствовать ко мне что-то настоящее? — внезапно вырвалось у неё, и она тут же смутилась, осознав, что открылась больше, чем хотела. Мэтт слегка отстранился, посмотрел на неё внимательно, будто вглядываясь в её душу. — Я это знаю, — сказал он, его голос был тихим, но непреклонным. — Гейл не будет играть с твоими чувствами. Он тот, кто может видеть тебя настоящей, видеть то, что скрыто за внешним блеском и маской. Эмили усмехнулась, пытаясь скрыть смущение. — Я же для него просто… капитолийка. Ещё один символ той системы, которая принесла ему столько боли. Какой смысл ему быть рядом? Он же не видит меня по-настоящему, а лишь то, что я представляю для него — чужой, из другого мира, даже , наверное, враждебной. Мэтт нахмурился, не находя ответа сразу. Он понимал, что её слова пронизаны глубоким сомнением и болью, и искал в её глазах ту уверенность, которую всегда в ней видел. — Эмили, — твёрдо сказал он. — Ты не просто «капитолийка». Ты — Эмилия Мур, человек, который прошёл столько испытаний и при этом остался доброй и справедливой. Ты — больше, чем этот образ. И если он не понимает этого, то это его потеря, а не твоя. Её улыбка стала мягче, но не менее грустной. — Возможно, — она отвела взгляд к окну, вглядываясь в пустоту, пытаясь унять вихрь мыслей. — Но всё равно… что, если мне не удастся быть для него чем-то большим? Мэтт медленно приблизился, его объятия вновь окружили её тёплым покоем. — Эм, ты не обязана страдать из-за чужих решений или из-за прошлого, которое не выбрала, — сказал он, его голос вновь стал мягким. — Ты сильная и добрая, и, если позволишь себе попробовать, может, Гейл увидит тебя такой, какой я вижу. Она почувствовала, как в груди зарождается надежда. Внезапно дверь кухни распахнулась, и в комнату вихрем ворвались Сэм и Даниэль, обоих едва ли можно было узнать от восторга и взволнованности. Их волосы были взъерошены, щеки алели, а глаза сияли светом, который мог бы осветить даже самую темную ночь. Каждый держал в руках по луку, как если бы они только что вернулись с великой охоты, а не из обычного леса. — Эмили! — закричал Сэм, радостно вскидывая над головой связку тонких веток, которые он принёс с собой. — Смотри, какие я нашел палки для луков! Настоящие сокровища, выбросить их просто невозможно. Я их сохраню — они еще пригодятся! Младший брат Даниэль, не отставая, с трудом поспевал за Сэмом, но его восторг был ничуть не меньше. Он, сияя от радости, поднял свой маленький лук, демонстрируя, как ловко он может натянуть тетиву. — Смотри, Эм, смотри! — крикнул Даниэль, едва удерживаясь на месте. — Я теперь умею стрелять, как настоящий воин! Гейл меня научил! Однако, когда братья встретились глазами с Эмили, их энтузиазм мгновенно утих. Что-то в её взгляде, в этой скрытой грусти, заставило их остановиться, и Сэм, нахмурив брови, тихо спросил: — Эм… что-то случилось? Опять Мэтт тебя достал? — В его голосе слышалась тревога, и он пристально смотрел на неё, как будто пытался прочитать её мысли. Даниэль, чуть не потеряв равновесие, быстро опёрся о стену и отложил лук. Его глаза широко распахнулись, и он робко добавил: — Ты выглядишь грустной, Эм… — тихо произнёс он, словно боялся причинить ей боль. С этими словами он протянул свои крохотные руки, будто приглашая её в объятия. Эмили собралась, взяв себя в руки, и постаралась вернуть привычную, ласковую улыбку, хотя на этот раз она едва доходила до её глаз. — Всё хорошо, ребята, правда, — заверила она, стараясь звучать увереннее. — Просто говорила с Мэттом… он беспокоится о некоторых вещах, вот и всё. Но расскажите лучше, как прошла ваша тренировка? Сэм посмотрел на неё недоверчиво, прищурившись, как всегда, когда что-то подозревал. Он шагнул ближе и, наклоняя голову, тихо произнёс, его голос был глубок и проникновенен: — Эмили, если тебе нужна помощь, ты ведь можешь нам сказать. Ты всегда говоришь, что вместе мы справимся. Так и будет, только расскажи. Даниэль, кивнув, приподнял свой маленький лук и взмахнул им, показывая, как он готов защищать сестру. Его взгляд был искренен, в нём светилась бесконечная любовь и забота. На мгновение сердце Эмили оттаяло, согреваясь теплом их поддержки, но тревога о Гейле вновь окутала её. Она знала, что могла бы рассказать о своих переживаниях, но не хотела втягивать братьев в сложности её взрослого мира, где был он — человек, который так непросто вписывался в их уютную жизнь. — Всё действительно в порядке, — прошептала она, её голос дрожал от стараний казаться спокойной. — Просто немного устала… Сэм покачал головой, взглянув на неё с лёгкой досадой, как будто знал, что за этими словами скрывается нечто большее. — Ты всегда говоришь, что просто устала, Эм, — заметил он, надувшись. — Может, тебе просто нужно отдохнуть? Ладно, слушай! Мы хотим рассказать, как Гейл научил нас делать луки! На этих словах мальчики снова зажглись энтузиазмом и почти перебивали друг друга, не в силах сдержать восторг от своих воспоминаний. Сэм начал с блеском в глазах: — Представь, Эм, Гейл сам сделал для нас луки! Он так легко, словно это пустяк, взял ветку и нож… и вырезал лук, как настоящий мастер! Даже не глядя, будто у него это в крови. А потом показал мне, как натягивать тетиву, и сказал, что я должен думать, как охотник. «Смотри на цель, а не на стрелу», — сказал он. И я почти попал! Даниэль нетерпеливо дёрнул её за руку, подхватывая: — А я сначала испугался — лук Гейла был такой тяжёлый! Но Гейл держал его вместе со мной, и мы стреляли вместе. А потом он сделал мне лук меньше! Я почувствовал себя почти, как взрослый. Он сказал, что когда-нибудь научит меня стрелять так же метко, как он, и что настоящий воин должен слушать лес, слышать его… как будто он твой друг. И я слушал, Эм, правда слушал! Эмили не могла сдержать тёплой, чуть застенчивой улыбки, глядя, как её братья оживлённо делились историями о своём герое, переполненные радостью и гордостью. Казалось, их смех и задор могли рассеять любую тьму. Их лица светились такой искренней детской восторженностью, что её сердце наполнилось горечью и радостью одновременно. Она чувствовала, что даже с её внутренними страхами и неясными тревогами, именно такие моменты — простые, но наполненные заботой и поддержкой — стали для неё настоящим источником силы. Она пыталась сосредоточиться на их словах, ловя каждое слово, каждый взгляд, но её мысли, словно тонкие нити, неуклонно возвращались к Гейлу. Его усталые глаза, его непрошибаемое спокойствие и скрытая за бронёй сила постоянно всплывали в её сознании. Она чувствовала, что должна помочь ему, поддержать, но не могла понять, как сделать это, оставаясь лишь молчаливой соседкой. Словно почувствовав её внутреннюю борьбу, Сэм вдруг замолчал, а затем, медленно наклонившись к ней, мягко сказал, как будто его слова были запретным секретом: — Эм, если вдруг тебе захочется поговорить о том, что тебя тревожит… Мы всегда здесь. — В его юных глазах было столько осознанности и искренности, что Эмили едва не задохнулась от нарастающей вины. Он говорил с ней, словно взрослый, как будто понимал её боль глубже, чем ей бы хотелось. Её сердце сжалось от мысли, что этот ребёнок вынужден заботиться о ней, своей старшей сестре, вместо того, чтобы беспечно радоваться детству. Эмили провела пальцами по его волосам, с трудом удерживая себя от того, чтобы не обнять его крепко-крепко. Она понимала, что была не всегда справедлива к ним, что слишком часто уходила в себя, скрывая свои раны за бесконечными делами, не позволяя им понять её тревоги и печали. — Спасибо, Сэм, — вымолвила она, и её голос слегка дрогнул. Эти слова не могли выразить той благодарности, что она испытывала, не могли передать всю теплоту, которую она чувствовала от его поддержки. Но в этот момент ей показалось, что её сердце согревается, словно прикоснувшись к чему-то искреннему и чистому. Тишина повисла на мгновение, словно оберегая их от новых слов, и братья снова начали наперебой рассказывать о своих приключениях, с воодушевлением описывая каждую деталь их лесных тренировок. Даниэль гордо делился, как он целился в мишень, а Сэм с серьёзностью в голосе рассказывал о каждом слове, что Гейл произнёс, как будто это были наставления старого мудреца. Эмили слушала их, но её мысли снова и снова возвращались к Гейлу. Возможно, она должна осмелиться и поговорить с ним, довериться ему — ведь, порой, даже самые трудные беседы открывают двери к новым решениям. Мэтт, заметив усталость, мелькнувшую в глазах Эмили, сделал решительный шаг вперёд, прервав увлечённые рассказы своих младших братьев. Его взгляд был внимательным и серьёзным, и голос прозвучал мягко, но твёрдо. — Послушайте, малыши, — сказал он, пытаясь добавить строгости, но с заботой, которая сквозила в каждом слове. — Думаю, на сегодня с охотой и играми хватит. Эмили устала, ей нужен отдых. Сэм сразу насупился, его губы вытянулись в недовольную гримасу. — Я не малыш, Мэтт! — возразил он с упрямством, в котором было столько же гордости, сколько обиды. — Да и вообще, мы только начали! Почему это нам нужно останавливаться? Даниэль стиснул маленькие кулаки, решительно кивнув, будто поддерживая брата всем своим маленьким существом. — И я не маленький! Я всё понимаю, — сказал он, упрямо поднимая подбородок. Мэтт, терпеливо выслушав их возражения, перекрестил руки на груди и кивнул, словно признавая их серьёзность. Но его слова звучали окончательно. — Не важно. Сегодня — всё. Эм, тебе точно стоит немного передохнуть, — сказал он, обращаясь к сестре. В его голосе звучала забота и нежность, и это мягкое, но непреклонное напоминание согревало её сердце. Эмили вскинула на него уставший взгляд, но всё же попыталась возразить: — Я не могу просто так уйти. Нужно приготовить ужин, чтобы вы не остались голодными. Но Мэтт уже не собирался отступать. Его решительность была твёрдой, и он ответил, глядя ей прямо в глаза: — Мы и сами прекрасно справимся. Не волнуйся за нас. И обещаю — перед ужином я разбужу тебя. Ты заслужила немного покоя. Эмили знала, что её попытки спорить бессмысленны. Она действительно устала, и внутри, как бы ей ни хотелось быть рядом с братьями, она чувствовала облегчение от их заботы и готовности справляться самостоятельно. — Ладно, — сдалась она, выдохнув с лёгкой улыбкой. — Но только если вы не устроите здесь настоящий хаос. Сегодня вечером у нас гости, а времени навести порядок после вас не будет. Сэм и Даниэль мгновенно закивали с радостными улыбками, искрящимися как светлячки, и их голоса наполнили кухню оживлённым хором: — Обещаем, Эм! Всё будет под контролем! Эмили смотрела на них, её сердце слегка дрогнуло, и на лице появилась нежная, немного грустная улыбка. Поднявшись с места, она мягко поправила волосы, будто стараясь навести порядок и в своих мыслях, а затем медленно направилась к лестнице. Перед тем как подняться, она обернулась, чтобы ещё раз взглянуть на братьев. Мэтт, с решительным видом, уже давал указания Сэму и Даниэлю, а те, в свою очередь, с серьёзностью воспринимали его наставления, подбадривая друг друга и обсуждая планы на остаток дня. Их голоса звучали так тепло и искренне, что это на мгновение перенесло её в беззаботное детство, где она была лишь старшей сестрой, а не наставницей и защитницей. — Удачи вам, мальчики! — сказала она, улыбаясь, и услышала, как Сэм, хихикнув, шепнул Даниэлю что-то весёлое. Её уход сопровождался их радостными голосами, и она, почувствовав неожиданное спокойствие, направилась в свою комнату, зная, что они под её заботливой защитой, даже когда она не рядом. Закрыв за собой дверь, Эмили ощутила, как волна изматывающей усталости прокатилась по телу, заполняя каждую клеточку. Окружающая её тишина комнаты, уютный полумрак и заботливые слова Мэтта согревали её сердце, вселяя слабую надежду на то, что всё как-то утрясётся. Она понимала, что ей предстоит ещё осмыслить разговор с братьями и те непростые чувства, что Гейл пробудил в ней. Но сейчас она нуждалась в моменте покоя, чтобы собрать разбросанные мысли и хоть немного разобраться в себе. Подойдя к туалетному столику, Эмили села и посмотрела в зеркало. Её собственное отражение встретило её тусклым, почти чужим взглядом. Лампа отбрасывала тёплый свет, обрисовывая тени под её глазами, углубляя усталые черты лица, которое она привыкла видеть столь обыденным. Эти тени — следы ночных кошмаров, бесконечных тревог и страхов, от которых ей так и не удалось убежать. Вдруг, как удар молнии, в памяти всплыл забытый разговор с отцом — болезненно резкий и колючий, словно шипы розы, обвившиеся вокруг её сердца. Тогда ей было одиннадцать. Он сидел за кухонным столом, закутавшись в свой потёртый свитер, из-под которого виднелись тонкие запястья. Его глаза, острые и пронизывающие, были такими холодными, что Эмили невольно съёжилась. — Эмили, — произнёс он, не отрывая от неё стального взгляда. — Понимаешь ли ты, что быть девочкой — это не просто шуршать красивыми платьями и носить розовые банты? Её губы дрогнули. Она кивнула, не совсем понимая, что он пытается сказать, но ощущая его ледяное недовольство. — А вот тебе и следить за собой надо, — продолжил он, и в его голосе зазвучали нотки раздражения. — Ты знаешь, насколько важны внешние впечатления? Люди видят тебя такой, какой ты выглядишь. Если ты не будешь стараться, тебя даже не заметят, Эмили. Пройдут мимо, как мимо серой мышки. — Но, папа, — начала она, чувствуя комок в горле, — я просто хочу быть собой. Он фыркнул, его взгляд стал ещё холоднее, а брови сошлись, образуя жесткую линию. — Собой? Да что ты вообще о себе знаешь? Посмотри на себя, — его голос резал, как нож. — Твои волосы — в беспорядке, одежда — будто с чужого плеча. Ты даже не пытаешься выглядеть достойно. А ты между прочим носишь мою фамилию! Если ты так и будешь ходить, как оборванка, никто и пальцем ради тебя не пошевелит. Запомни это. Эмили почувствовала, как её лицо заливает краска, горечь подступает к горлу. Сердце сжалось, а слова запутались где-то в глубине, застряли там, не решаясь выйти наружу. — Я не хочу притворяться, папа, — её голос дрожал, как натянутая струна. — Я не хочу быть, как все. Его смех был ядовитым, словно звук разбивающегося стекла. — Это не притворство, Эмили, это жизнь. Если ты будешь и дальше «просто собой», как ты говоришь, ты пройдёшь по жизни, никем так и не став. Люди уважают тех, кто на них похож, а не странных девчонок, которые мечтают о какой-то там... искренности, — последние слова он произнёс с насмешкой, от которой её сердце сжалось ещё сильнее. Эмили застыла, едва дыша, чувствуя, как слёзы подступают к глазам, но не позволяя себе заплакать. Перед ней, в тусклом свете лампы, отчётливо проступали тени, словно нарисованные прошлым. С того дня она сделала всё, чтобы стать кем-то, кого её отец бы уважал. Она училась подстраиваться, стараться выглядеть, как ему хотелось, скрывая свою истинную сущность под слоями непрерывного совершенствования. Но, несмотря на всё, её внутреннее чувство неуверенности и сомнения оставалось, как незаживающая рана. Теперь, глядя на своё отражение, она ощущала его ядовитую критику, словно шипы, которые впивались в её душу. Все усилия, вся попытка доказать, что она достойна быть кем-то, казались ничтожными. Она была для себя той же серой девчонкой, что сидела напротив своего отца много лет назад. Внутри Эмили разразился бурлящий водоворот болезненных воспоминаний, когда тень матери вновь напомнила о себе. Слова, которые когда-то казались простыми, теперь оставались на её сердце шрамами, с каждым воспоминанием становясь всё глубже. Мать никогда не называла её красивой, а редкие сдержанные комплименты были словно обрывками, лишь едва касавшимися её самооценки. «Ты миловидна, но...» — эти «но» преследовали её всю жизнь, словно язвительные тени, всегда готовые напомнить о каждом несовершенстве. — У тебя слишком широкий нос, — говорила мать, водя расчёской по длинным прядям дочери. — И волосы надо бы подровнять. А как только вырастешь и накопишь достаточно, можно будет сделать операцию — исправить всё, что тебе мешает. Эмили помнила, как эти слова сжигали её изнутри, и каждый раз, стоя перед зеркалом, она старалась видеть то, о чём говорила мать, пыталась разглядеть во взгляде собственное отражение. Ей казалось, что она должна была быть иной — лучше, стройнее, красивее, но эти идеалы красоты всегда оставались вне её досягаемости. Каждое слово, каждое указание матери, произнесённое в таком обыденном, едва ли не заботливом тоне, разрушало её уверенность в себе, оставляя после себя лишь тревогу и ощущение недовольства собой. И даже когда Эмили пыталась показать матери свои достижения — приносила грамоты, показывала рисунки, с гордостью рассказывала о похвале учителей — она ждала хоть искорку одобрения, но ответ всегда оставался тем же: холодный взгляд, который словно говорил, что этого недостаточно. — Зачем ты ешь столько? — упрекала мать, неодобрительно глядя на тарелку с пирожками, к которым Эмили тянулась, мечтая о тепле и уюте домашней еды. — Ты не можешь позволить себе набрать вес, если хочешь сохранить фигуру. Эти слова врезались в неё, как острые осколки, и она, ещё ребёнком, начинала считать каждую ложку, ощущая, как еда становилась не источником радости, а её врагом. Однажды, вернувшись из школы, окрылённая успехом на школьном конкурсе, Эмили с радостью рассказала матери о своих достижениях, надеясь, что та хотя бы раз улыбнётся и похвалит её. Но мать, едва взглянув, покачала головой и сказала, что такие мелочи не имеют значения, если не следить за внешностью. «Твои успехи не сделают тебя красивее», — прозвучали её слова, как приговор. Эти воспоминания, как волны, обрушились на Эмили, заполняя её грудь тяжёлым комком горечи и боли. Ей казалось, что вся её жизнь была постоянной борьбой за одобрение, за право быть собой, за шанс быть увиденной и принятой. Но ей так и не удалось добиться того признания, о котором она мечтала. Для матери её недостатки были словно вечная преграда на пути к совершенству, идеалу, к которому Эмили вынуждена была стремиться, но который всегда оставался неуловимым, как мираж. Теперь, глядя в зеркало, Эмили видела в отражении лишь собранные воедино тени этих воспоминаний. Она видела свою неуверенность, как занозу, вбитую ей с детства. Она смотрела на свои черты, на лицо, которое всегда казалось ей обычным, не привлекающим внимания, и понимала, что её собственное отражение было ей чуждо. Она казалась себе бледной тенью на фоне мира, полного ярких красок, где такие, как Мелисса, сияли, легко привлекая внимание мужчин своей природной красотой. Рядом с Гейлом эта неуверенность становилась ещё острее: его взгляд, его уверенная осанка лишь подчёркивали её собственное несовершенство. Эмили чувствовала себя обременённой недостижимыми стандартами, словно весь её облик был создан лишь для того, чтобы соответствовать чьим-то ожиданиям, но никогда — её собственным. Эмили на миг закрыла глаза, и из глубин её памяти всплыл давно забытый, почти стертый временем образ. Ей было всего шесть лет, когда однажды, играя во дворе, она получила от мальчишки соседа маленький, робко сорванный цветок. Мальчик, слегка покраснев, протянул ей его, и Эмили, смеясь и не понимая значения этого жеста, приняла подарок. Она чувствовала себя счастливой, словно была героиней какой-то детской сказки, где принцы и принцессы дарят друг другу цветы. Но дома всё было иначе. Едва переступив порог с цветком в руках, она столкнулась с ледяным взглядом отца, и её улыбка мгновенно потухла. Его глаза, полные сурового презрения, буравили её, и в этот момент маленькая Эмили поняла, что совершила что-то ужасное, хотя сама не понимала, в чём именно её вина. — Ты что, грязная девчонка? — раздался его холодный голос, пронзая её, как кинжал. — Только шлюха так себя ведёт. Ты хочешь стать такой, как твоя мать? Эти слова эхом отдавались у неё в голове, оставляя в душе глубокие трещины. Она пыталась что-то сказать, оправдаться, но у неё не хватило слов — ком подступил к горлу, и от ужаса ей стало трудно дышать. Она смотрела на отца с расширенными от страха глазами, чувствуя, как её детский мир рушится под давлением его обвинений. Отец не видел перед собой испуганного ребёнка, он видел лишь то, что сам хотел видеть — маленькую девочку, которую надо подавить и сломать, чтобы она не «пошла по неправильному пути». С тех пор Эмили усвоила этот урок, как выученную раз и навсегда истину: проявлять свои чувства было опасно, радоваться чему-то — недопустимо. В её сознании прочно закрепилась мысль, что малейшее проявление нежности или симпатии к посторонним делало её грязной, порочной, недостойной уважения. Она росла с чувством постоянного стыда за саму себя, за каждый случайный взгляд или улыбку, за любое случайное проявление своей женственности, как будто всё это делало её виновной в чём-то, чего она сама не понимала. Этот эпизод оставил в её душе болезненный отпечаток. Став старше, она научилась избегать близости, научилась прятать свои чувства, строить вокруг себя невидимые стены. Ей казалось, что за ними она могла быть в безопасности, что, скрывая себя, она защищает себя от унижений и боли, которую могли принести чужие слова. Она становилась невидимой, бесчувственной, словно сделанной из камня, чтобы никто не смог проникнуть за её оборону, чтобы никто больше не смог причинить ей ту боль, которую однажды нанес её отец. И даже сейчас, взрослая и сильная, Эмили, глядя на своё отражение, ощущала, как глубоко в её сердце сидит это чувство стыда и недостойности, заставляя её с подозрением относиться к любым проявлениям симпатии, будь то добрый взгляд или тихий комплимент. Её инстинктивное отторжение нежности было ответом на слова, которые отец однажды вложил ей в душу, как яд, распространившийся по её крови и ставший частью её самой. Эмили невольно вздохнула, чувствуя, как вокруг неё снова замкнулись мрачные стены прошлого. Но воспоминания вскоре уступили место другому образу — образу Гейла, его сурового, но всё же теплого взгляда, того едва заметного блеска заботы в глазах, который он старался скрывать за грубой внешностью. Она не могла понять, почему рядом с ним её защита трещала по швам, почему холодная броня, выстроенная годами, начинала поддаваться его присутствию. Каждый раз, когда он был рядом, она чувствовала, как её сердце начинает стучать быстрее, как непрошеное тепло пробирается внутрь, согревая её застывшее сердце. С Гейлом ей хотелось быть другой — не той стойкой и неприступной женщиной, которую она привыкла видеть в отражении, а той, кто могла бы позволить себе быть уязвимой, нежной и даже слабой. Ей хотелось, чтобы он увидел её такой — настоящей, без масок и защитных барьеров, и она осознавала, что это желание рождалось из-за искренней симпатии, растущей в ней. Но, едва поймав себя на этой мысли, она стиснула зубы, ощущая, как нарастающая волна нежности сменяется горьким отторжением. "Как можно быть такой наивной?" — мысленно упрекнула она себя. Как можно позволить себе быть слабой рядом с кем-то, особенно рядом с ним? Она знала, что позволить себе проявить слабость означало открыть дверь боли и предательству, оставить щель, через которую её могут уничтожить. Эмили резко отвернулась от зеркала, словно сбрасывая с себя эту иллюзию. Она не имела права на такие мысли. Она не могла позволить себе снова оказаться беззащитной, снова зависеть от чьей-то доброты. Мир не был милосердным — он давно доказал ей это. Если она хочет выжить, ей нужно оставаться сильной, скрывать свои чувства, держать всё под контролем. С Гейлом ей нельзя было быть хрупкой. Это было бы опасно, даже смертельно. И всё же, где-то в глубине души, словно упрямая тень, не оставляла её мысль о том, что рядом с ним она могла бы позволить себе быть такой, какой никогда не была. Эмили закрыла глаза, словно пытаясь укрыться от прошлого, но оно продолжало настигать её, бесцеремонно вторгаясь в каждый уголок её сознания. В памяти всплыл тот день, когда ей исполнилось четырнадцать лет — день, который она так ждала, надеясь на хотя бы крохотную тень одобрения, на простое «я горжусь тобой». Но всё, что она услышала, были холодные, режущие слова, которые оставили шрамы глубже, чем она могла осознать тогда. Она только-только проснулась, когда услышала шаги в коридоре. Её отец стоял в дверях комнаты, высокий, худощавый, с вечным выражением недовольства, будто сам воздух, которым она дышала, раздражал его. Он оглядел её с головы до ног, не скрывая презрения. Взгляд, которым он её окинул, был словно приговор. Даже её натянутая улыбка, с таким трудом удерживаемая на лице, не вызвала ни единого смягчения в его глазах. — Ну что ж, четырнадцать, — проговорил он с ядовитой усмешкой, прищурившись. — Ты думаешь, что взрослеешь? В зеркало смотрела? Страшная, как ночь без звёзд. Ни косметика, ни причёска тебе не помогут, если ты не возьмёшь себя в руки. Ты и близко не дотягиваешь до того, что можно назвать красотой. Понимаешь? Эти слова ударили по ней, как холодный леденящий ветер. Она стояла у зеркала, чувствуя, как внутри неё что-то ломается, как будто её сердце, ещё такое юное и мечтательное, сжалось от боли. Тогда, ещё будучи девочкой, она лишь начинала познавать себя, но отец разрушил всё, что она считала собой. Страшная. Это слово вцепилось в её сознание, обвилось вокруг её мыслей, превращаясь в навязчивую тень, сопровождающую её из года в год. С этого дня её собственное отражение стало чем-то, от чего она пыталась убежать, прятать свои черты, словно они могли выдать её слабость. Она начинала и бросала всякие попытки что-то изменить: то перебирала волосы, то пробовала подкрашивать ресницы, то училась держать осанку — всё с надеждой, что хоть что-то из этого заставит его взглянуть на неё иначе. Но чем больше она старалась, тем больше понимала, что борьба за его одобрение была напрасной, что она всегда будет для него недостаточной, недостойной. Годы прошли, а вместе с ними и горечь этой первой раны осталась, превращая её в девушку, а затем и в женщину, которая стремилась к совершенству, боясь каждый день, что, если она не будет соответствовать его идеалу, она окажется никем. Сейчас, сидя одна, глядя в зеркало, Эмили вновь почувствовала, как прошлое властно настигает её, напоминая, что она и близко не подходила к тем стандартам, что в неё вбивали. Её лицо отражало усталость, словно сама душа просила передышки. Её бледная кожа подчёркивала тёмные круги под глазами, следы бессонных ночей и скрытой печали, а губы были сжаты в упрямую линию, как будто она до сих пор пыталась удержать все свои раны внутри. И сейчас, вспоминая Гейла, она снова почувствовала смятение. Его сила и уверенность, его глубокий, иногда суровый взгляд делали её ещё более уязвимой. В его присутствии ей хотелось, вопреки всему, просто быть собой — не надевать маску сильной женщины, не доказывать свою ценность значимость. Рядом с ним ей хотелось быть той, кем она так давно мечтала стать — нежной и хрупкой, позволить себе довериться кому-то, пускай и ненадолго. Но эта мысль тут же обожгла её, как огонь. Она не имела права на слабость, не могла позволить себе снова опуститься в чужую власть, снова испытать разочарование и боль. "Глупая, наивная девчонка," — мысленно укорила она себя. Ты же знаешь, что рядом с ним нельзя быть слабой. Всё это иллюзия, обман, от которого ты должна держаться подальше. Снова повернувшись к зеркалу, она заметила, как её глаза наполнились горечью — не слезами, а той глубокой, приглушённой болью, которую она не могла позволить себе выразить. И всё же, где-то глубоко внутри, словно упрямая мечта, жила надежда, что однажды ей будет позволено быть собой, позволено быть слабой. Но пока она вновь возвращалась в свою оболочку, в броню, которую сама выковала, чтобы защищаться от этого мира. Её накрыла волна грусти, как будто густая тень опустилась на душу, затмевая последние лучики света. В её воображении на мгновение вспыхнула картина: Гейл рядом с Мелиссой или другой эффектной, уверенной в себе женщиной. Они, сияющие красотой и очарованием, без труда привлекали бы его взгляд, словно созданные для того, чтобы вызывать восхищение. Вокруг них — ореол непринужденности и силы, которые Эмили могла только наблюдать со стороны. Она представляла, как они могли бы заставить его сердце биться быстрее, как она сама не умела. Она же оставалась в тени, прячась за своей неприметностью и защитными стенами, возведёнными вокруг хрупкой души. Эта мысль, горькая и колючая, больно ударила её в сердце, оставив за собой шлейф беспокойства и неуверенности. Эмили закрыла глаза, пытаясь подавить эти неприятные образы, но внутренний голос, порой даже сильнее, чем она сама, продолжал твердить: "Ты не достаточно хороша, чтобы быть рядом с ним. Ты — всего лишь фон". Эта убеждённость, тягостная и неизменная, словно тихая буря, разрывала её изнутри. Она вздохнула, потерла уставшие глаза, стараясь вытолкнуть из головы эти навязчивые сомнения. Но каждое слово продолжало звучать, как шёпот в темноте, отравляя каждый её порыв, словно колючая нить, впиваясь в сердце. Почувствовав неумолимое приближение слёз, Эмили быстро отошла в угол комнаты, словно скрывая своё лицо от чужих глаз. Она не могла позволить себе сломаться перед братьями — их взгляды, их забота всегда подстёгивали её быть сильной, быть тем оплотом, который они знали. Но сейчас ей хотелось, чтобы эти стены поглотили её тихие рыдания, позволили ей быть просто собой — сломленной, уставшей, потерянной. Волна отчаяния накрыла её, и слёзы, которые она сдерживала слишком долго, сами собой потекли по щекам. Она пыталась подавить всхлипы, но с каждым мгновением это становилось всё труднее. Эти слёзы, как застарелая боль, которую она так долго прятала в глубине души, вдруг обрели форму, вырвались наружу, как если бы наконец были выпущены из многолетнего плена. Внутренний голос не смолкал, продолжая разрывать её изнутри: "Ты не принадлежишь этому миру. Ты не впишешься в его жизнь". Эти слова, словно яд, растекались внутри, оставляя после себя ожоги и обостряя раны, которые, казалось, уже успели зажить. Эмили почувствовала, как внутри что-то ломается, а вокруг неё, в этой тесной комнате, всё словно стало чужим. Стены, казавшиеся такими надёжными, стали тесными и холодными, напоминая ей о тех ночах, когда она была ребёнком, когда ей приходилось скрывать своё одиночество и страхи. Теперь же она чувствовала себя пленницей собственной слабости, не имея возможности сбежать от этих тяжёлых мыслей. Боль, которую она давно пыталась игнорировать, снова вспыхнула, словно ожог от прикосновения к огню. Её мышцы болели от постоянного напряжения, и тело, казалось, тяжело поддавалось её желаниям. Она вспомнила долгие часы тренировок и бессонные ночи, когда каждый день приходилось быть кем-то, чужой и холодной для самой себя. И вот теперь, с этим непосильным грузом на плечах, она поняла, что все усилия, все старания были лишь маской, скрывавшей её настоящую, хрупкую натуру. Наконец, спустя несколько долгих минут, когда слёзы иссякли, Эмили глубоко вздохнула, вытерла лицо, пытаясь вернуть себе самообладание. Но в сердце осталась трещина, через которую сочилась грусть. Эмили отключила свет и погрузилась в прохладные простыни, окруженная уютом своей маленькой комнаты. Тишина разливалась вокруг, словно ночной океан, в который она могла позволить себе окунуться с головой. Мысли, беспокойные и беспорядочные, медленно развернулись в её сознании, возвращая её к образу, который всё чаще занимал её сердце и разум. Гейл — его силуэт, глаза цвета дымчатого камня, сияющие ярче любого огня, будто хранили в себе тысячи несказанных слов и глубоких чувств, скрытых за небрежной улыбкой и сдержанной стойкостью. Она закрыла глаза и представила его рядом, почти ощутив, как тёплое прикосновение его взгляда проходит по её лицу, окутывая её нежной неуверенностью и тихой надеждой. Эти мысли, как светлые воспоминания, пронзали её сердце, вызывая трепет и замирание. «Но могу ли я надеяться?» — спрашивала она себя, мучаясь мыслями, что рядом с ним ей, возможно, нет места. Ведь в его жизни были женщины, сияющие, как звёзды, девушки, обладавшие непревзойденной красотой и обаянием, способные вдохновлять и покорять. Чем она, со своей тихой неприметностью, могла заслужить его внимание? Эмили вдруг ощутила острую тоску, словно холодное дыхание ветра, проникающее под кожу. Как бы она ни старалась, как бы ни боролась, её обыденность, её земная простота казались ей непосильным барьером. Она почувствовала, как эти мысли, как невидимые оковы, сковывают её, заставляя верить, что она — лишь тень, не способная соперничать с яркими и уверенными. Её сердце болезненно сжалось, когда она представила Гейла, счастливого с другой, той, что сможет наполнить его жизнь светом. Слёзы подступили к глазам, и она не смогла сдержаться, позволив им, как ручьям, струиться по щекам, отпуская все эти накопившиеся сомнения и боль. Редкие моменты слабости, такие как этот, позволяли ей сбросить тяжёлое бремя, которое она носила день за днём, храня это внутри, как бы ни хотелось закричать или раскрыться. Но в этот момент комната стала слишком тесной, словно её стены сжались, напоминая о том, что ей нельзя расслабляться, нельзя забывать о своих обязанностях. Она была нужна своим братьям, должна была оставаться сильной и бесстрашной — для них и ради себя. Обернувшись на бок, Эмили потянулась к простыням, зарывшись лицом в ткань, чтобы подавить тихие всхлипы, которые вырывались из груди. Она не могла позволить братьям видеть её в таком состоянии. Они считали её своей опорой, и она не могла разрушить их доверие. Утихая, её дыхание постепенно выравнивалось, и слёзы высохли, оставив лишь солёный привкус на губах и тень печали в сердце. Она провела рукой по лицу, стирая следы своих слёз, и в темноте ей показалось, что её душа тоже освободилась от части своей тяжести. Почти невольно мысли снова вернулись к Гейлу — человеку, который стал для неё не просто коллегой, а источником силы и противоречивых чувств. Она вспомнила их разговоры, то, как он улыбался, общаясь с другими, и как за этой улыбкой пряталась грусть, которую никто, кроме неё, не видел. Было больно осознавать, что даже окружённый людьми, он оставался одинок, словно его внутренний мир был окутан тенью, невидимой для всех, кроме неё. Эмили знала, что ей трудно открыться полностью, позволить себе быть уязвимой рядом с ним. И, возможно, именно из-за этого она и боялась того, что кроется за их общением. Она вспомнила слова Битти, который когда-то говорил, что за каждым человеком кроется его история, и порой эта история становится для него непреодолимым барьером. «Могу ли я стать частью его жизни?» — думала она, не решаясь ответить даже самой себе. Возможно, её предназначение рядом с ним заключалось в том, чтобы быть другом, поддержкой и тихим утешением. Эти мысли принесли ей странное облегчение, словно она нашла свое место в его жизни, хоть и не там, где мечтала оказаться. Но в этом было что-то истинное, то, что казалось безопасным и прочным. Дружба была тем, на что можно было положиться, не рискуя оказаться отвергнутой. Она чувствовала, что, будучи его другом, она сможет поддерживать его, не требуя ничего взамен. В этом было её спасение, её тишина, её покой. С мыслями о Гейле, его серых глазах, прячущих в себе целую вселенную, и теплоте, которую он невольно дарил, её сознание постепенно растворялось в уютной тьме. Она слушала, как за окном шептался ветер, как листвой играли ночные звуки. В этих моментах тишины её сердце успокоилось, и она, наконец, почувствовала, что погружается в сон. С каждым вздохом она уходила всё дальше от своих сомнений, в мир, где могла позволить себе быть слабеющей и мечтающей. Она закрыла глаза, и ей показалось, что мир вокруг застывает, оставляя её в одиночестве с мечтами, где она и Гейл могли бы быть чем-то большим друг для друга.