Через тьму к свету

Гейл опустился на стул, чувствуя, как тишина его кабинета обволакивает, словно плотный туман. В мыслях всё ещё блуждали обрывки того, что он узнал о прошлом Эмили — о жизни, к которой она не стремилась возвращаться, о её непростом выборе и мужестве, с которым она отказалась от защиты влиятельного жениха. Этот отказ не был простым решением, продиктованным мимолётной вспышкой бунта; это был осознанный и твёрдый шаг к свободе. Гейл знал, как сложно решиться на что-то подобное, особенно для неё, девушки, вынужденной растить братьев в мире, где истинные чувства и мечты часто приносились в жертву безопасности. Он закрыл глаза, представляя её прошлое, будто это было давно забытое воспоминание из его собственной жизни. Картины её детства и юности, которые он едва мог представить, сменялись в его воображении: потеря родителей, нищета, тяжесть ответственности за тех, кто был ей дороже всего на свете. И её выбор — отказаться от жениха, который мог обеспечить ей лёгкую жизнь, от благополучия, которым могли бы наслаждаться и её братья. Эта решимость поразила его до глубины души. "Она отказалась от этого ради независимости," — размышлял Гейл, понимая, что в мире, где власть и деньги определяли почти всё, Эмили выбрала путь одиночки. В её глазах Капитолий был лишь хищной машиной, что однажды разрушила её семью, а его элита, какими бы благодетелями они ни пытались казаться, только усложняла жизни таких, как она. Он видел её не просто как коллегу или соседку, но как живое напоминание о том, что жизнь капитолийца может быть достойной и без блеска и лести высоких кругов. Гейл не мог не задуматься о её боли, спрятанной за маской холодной уверенности, и о том, какой огромной силой должно было быть её желание выбраться из теней Капитолия, оторваться от связей, которые так отчаянно пытались удержать её. "Она отказалась от всего этого не из гордости, а из чувства собственного достоинства," — подумал он, понимая, что настоящая смелость состоит не только в том, чтобы вступить в бой, но и в том, чтобы суметь отстраниться от удобства, от тех пут, что могут постепенно поглотить личность. Всё это пронеслось в его голове, словно неотступный водоворот, и он чувствовал странное желание защитить её, даже если она бы и не приняла его помощь. Ему казалось, что в её взгляде, полном холодного спокойствия, таится тихий, мучительный крик. Крик души, которая изо всех сил боролась за свободу, за возможность быть собой, несмотря на цену. Его размышления прервал лёгкий стук в дверь, и Гейл, словно пробудившись от наваждения, поднял взгляд. Волнение и решимость внутри него вспыхнули с новой силой, но он сдержал его, едва заметно выпрямившись и напустив на себя деловой вид. Глубоко вдохнув, он произнёс: — Войдите! Дверь приоткрылась, и Гейл увидел её — как светлый, едва уловимый луч в полумраке его кабинета. Эмили медленно вошла, аккуратно закрывая за собой дверь. Взгляд её был полон решимости, но едва уловимое напряжение таилось в каждом шаге, как в тишине перед бурей. Он внимательно следил за её движениями, ощущая, как в груди медленно нарастает смешанное чувство ожидания и тревоги. Казалось, её появление нарушило привычный порядок его мыслей, словно она принесла с собой нечто неуловимо важное, оставшееся между ними с последней их встречи. — Нам нужно поговорить, — произнесла она, и её голос звучал как тихий шёпот в вихре мыслей Гейла, мягкий, но твёрдый. За этим спокойствием скрывался бурный водоворот эмоций, словно глубокое штормовое море. Гейл кивнул, указывая ей на стул напротив, чувствуя, как молчаливая уверенность прочно поселяется в каждом его движении. Он знал, что эта беседа — нечто большее, чем простой обмен словами, это могло стать поворотным моментом для них обоих. Её история касалась чего-то большего, чем просто прошлого — она была скрытым маяком, указывающим на её страхи и страдания. — Слушаю, — произнёс он, стараясь удержать голос ровным, хотя внутри него нарастало волнение, холодное и напряжённое, словно ледяной ветер в ночи. Эмили медленно присела, её поза выдавала тщательно скрываемое напряжение, но в её взгляде горело то самое пламя решимости, которое всегда восхищало его. Она не сводила глаз с Гейла, будто искала в нём опору или ответ на свои молчаливые вопросы. Тишина повисла между ними — глубокая и наполненная словами, которые пока не могли быть произнесены. — Я не хотела, чтобы ты узнал об этом таким образом, — наконец проговорила она, её голос дрогнул на последних словах. — Но раз уж правда всё равно выплыла наружу, ты заслуживаешь знать её всю, без прикрас. Гейл слегка напрягся, понимая, что он сейчас на пороге откровения, которое может изменить его понимание её личности. Ему вдруг захотелось защитить её, но он понимал, что вмешательство лишь разобьёт ту хрупкую стену, которую она так долго строила вокруг себя. — Я здесь, чтобы слушать, — мягко сказал он, но за этими словами скрывался его невыраженный страх за неё и готовность поддержать, если она позволит. Эмили глубоко вздохнула, как человек, готовящийся сделать решающий шаг. Её глаза, обычно холодные и скрытые, теперь открылись, обнажая всю глубину страха, боли и решимости. — Спонсор наших исследований… он был моим женихом, — начала она, и Гейл ощутил, как её слова оседают на его сердце холодными, колкими осколками. — Его зовут Рейф Стентон. До войны наши семьи заключили соглашение, которое должно было связать нас брачными узами. Мне тогда было всего четырнадцать. Это был выгодный союз, шанс для моей семьи снова стать частью общества Капитолия. Но мне он казался тюрьмой. Он был старше меня на пятнадцать лет, уверенный и властный, человек, для которого мир всегда крутился вокруг его желаний. Эмили опустила глаза, её голос дрогнул. — Он… контролировал меня во всём. Помню, как требовал носить платья, которые он сам выбирал, подчеркивая, что "жена такого человека должна выглядеть идеально". Даже простые вещи — как мне ходить, как держаться, как улыбаться на публике — стали чем-то, что я должна была согласовывать с ним. Он решал, с кем я могу общаться, какие книги читать, какие мысли мне дозволено высказывать. Однажды он услышал, как я обсуждаю с подругой музыку, и с тех пор "поручил" мне лишь классику, уверяя, что только она достойна будущей "леди Стентон". — Иногда он просто смотрел на меня… так, словно я не человек, а… его собственность, — прошептала Эмили, её голос едва уловимо сорвался. — Он требовал, чтобы я отчитывалась ему обо всём, даже о том, что чувствую. Однажды я пыталась обсудить с ним своё недовольство, но он усмехнулся и сказал, что мои желания — всего лишь детская прихоть. В его мире не было места для моей свободы. Гейл застыл, чувствуя, как внутри него поднимается холодная ярость, как только он представил Рейфа, методично сжимавшего жизнь Эмили в узкие рамки своих ожиданий. Его челюсть напряглась, а руки сами собой сжались в кулаки, едва сдерживая импульс защитить её даже сейчас, когда этот человек был лишь тенью из её прошлого. Его взгляд опустился на Эмили — сильную и уязвимую одновременно, пережившую долгие годы под таким давлением. Её тихий голос, едва заметный трепет в глазах и дрожь, пробежавшая по губам, вызывали в нём болезненное желание сделать что-то, чтобы разрушить все следы, что этот человек оставил в её жизни. Гейл глубоко вздохнул, заставляя себя держать лицо бесстрастным, но внутри бушевала буря. Она была той, кто вынес на своих плечах слишком многое, и мысль о том, что её заставили подчиниться, вызвать улыбку только тогда, когда кто-то другой решит — он не мог принять это. — Он не имел права… — прошептал Гейл, его голос прозвучал так тихо, что Эмили едва его услышала, но в этих словах ощущалась напряжённая решимость, обжигающая, словно скрытый пламень. — Никто не имеет права так к тебе относиться. Эмили слегка вздрогнула, услышав его слова, и её взгляд остановился на нём, словно она пыталась понять, что скрывалось за этой сдержанной яростью в его голосе. В её глазах промелькнуло удивление, и, кажется, даже лёгкое облегчение — как будто слова Гейла оказались тем откликом, которого она сама не ожидала, но нуждалась. Она ненадолго задержала на нём взгляд, всматриваясь в выражение его лица, в напряжённые линии сжатых кулаков, и, ощутив в нём искреннюю поддержку, почувствовала, как в сердце разлилось едва уловимое тепло. Гейл понимал её боль, знал, как тяжело это — быть в клетке, даже если она давно осталась позади. Эмили хотела что-то сказать, но слова застряли у неё в горле, и вместо этого она просто кивнула, словно в знак признательности. В комнате повисло молчание, густое и наполненное смыслом, который они оба, кажется, ощутили. Спустя некоторое время Эмили продолжила, понизив голос, словно вновь переживала каждый миг прошлого, не только делясь, но и возвращаясь к тем болезненным воспоминаниям: — Когда мне исполнилось семнадцать, я смогла через суд добиться аннуляции договора. Я выросла среди этих людей, в мире обмана и манипуляций, и поняла, что не хочу быть ещё одной их пешкой. Но для Рейфа это стало оскорблением. Его гордость была уязвлена. Он считал, что я просто обязана принять его предложение как данную мне привилегию. Он часто был рядом, всегда находил способ оказаться в моей жизни, навязывая своё присутствие, контролируя каждый мой шаг. На светских приёмах, на официальных встречах — он не оставлял меня в покое, следил, словно не давая мне дышать, напоминая, что отказ ему невозможен. Понимаешь, Гейл, Рейф не мог смириться с мыслью, что кто-то осмелился ему противостоять. Он всегда возвращался, уверенный, что однажды я поддамся, что пойму, как «неразумно» поступаю, отвергая его щедрость. Эмили замолчала, но потом, словно решившись, с лёгким страхом в голосе добавила: — Знаешь, Гейл... я уверена, если бы у Рейфа была возможность, он бы запер меня в подвале и держал бы там, лишь бы убедиться, что я — его и никуда не денусь. Для него это не было бы жестокостью, просто... обычным способом контролировать всё, что он считает своим. Гейл ощутил её боль так ясно, как будто она перетекла в его собственную душу. Он знал, каково это, когда тобой пытаются манипулировать, когда тебе внушают, что твоя жизнь принадлежит кому-то ещё, как будто ты лишь фрагмент их игры. Но он молчал, понимая, что эта история ещё не завершена, что ей нужно продолжить, чтобы освободиться. — После революции, — её голос стал немного твёрже, словно она пыталась удержаться от волнений, — я пыталась порвать с ним раз и навсегда. Я была уверена, что свобода, за которую боролись повстанцы, наконец избавит меня от его присутствия. Но Рейф оказался упорен. Он не исчез. Даже после нашего разрыва он всё равно находил способы напомнить о себе. Сначала он просто присылал письма — длинные, полные упрёков и угроз. Потом стали появляться цветы и дорогие подарки, которых я не просила. Казалось бы, это жесты заботы, но мне было страшно: ведь он знал, где я живу, даже когда я несколько раз меняла адрес. Однажды я заметила его среди толпы на рынке, и хотя он стоял на расстоянии, его взгляд словно приковывал меня на месте, напоминая, что он всегда рядом. Потом мне стали приходить намёки через знакомых и коллег — намёки, что он вложил средства в несколько проектов, с которыми я была связана. Он даже предложил работу некоторым из моих друзей, чтобы через них получать информацию обо мне. Даже сейчас, когда, казалось бы, он не имеет надо мной никакой власти, я вижу его тень. Знаю, что его влияние всё ещё витает вокруг. Он вложил средства в наши исследования, и для него это просто очередная игра, новый способ приблизиться. Ему не нужны открытия или прогресс, его интересует контроль. Он не оставил надежды, что однажды я всё же вернусь к нему. Хотя это невозможно. Её глаза потемнели от воспоминаний, и Гейл чувствовал, что эта борьба — не просто эпизод её жизни, а настоящая война, которую она вела в одиночку, пряча боль за холодной маской. История её преследований захлестнула его глухим чувством ярости. Мысль о том, что кто-то, особенно человек вроде Рейфа, годами подстерегал её, разрушая её спокойствие, вызывала у него нечто почти первобытное. Гейл крепче сжал кулаки, стараясь держать себя в руках, но в нём что-то неумолимо кипело. Ему хотелось защитить её, оградить от каждого зловещего взгляда, от каждого холодного письма, которое заставляло её чувствовать себя запертой даже на свободе. Его уважение к ней становилось глубже, перерастая в искреннее восхищение её стойкостью. Несмотря на страх и давление, она смогла остаться независимой, решительной и свободной от навязанных цепей. Он смотрел на неё, и в его взгляде была готовность не только поддержать её, но и дать понять, что теперь она больше не одна. — Почему ты рассказала мне это? — тихо спросил Гейл, не отводя глаз от её лица. Эмили опустила взгляд на свои сжатые кулаки, а затем снова посмотрела на него, её голос стал чуть мягче, но он всё ещё слышал нотки тревоги. — Потому что тебе предстоит работать со мной, — ответила она, сдерживая эмоции. — Ты должен знать, что эта ситуация может стать сложнее, чем кажется на первый взгляд. Но, несмотря на всё это, я не позволю Рейфу управлять моей жизнью. Я справлюсь. Гейл видел, как её руки слегка дрожат, и понимал: одна она не справится. Эта борьба требовала не просто силы, а ещё и поддержки, чего-то или кого-то, кто смог бы защитить её тогда, когда силы начнут покидать её. Но он знал, что нельзя это сказать. Гейл смотрел на неё, чувствуя, как в груди загорается тёплое, едва ощутимое чувство, словно робкий огонёк на фоне долгой, тёмной ночи. Он всегда старался держаться на расстоянии от чужих эмоций, особенно таких запутанных и болезненных. Но что-то в её словах и в том, как её плечи чуть поникли, открывая ту глубину одиночества, которую она носила с собой, вызывало у него потребность защитить её. — Эмили, — Гейл медленно потянулся к ней, чуть наклоняясь вперёд. — Если тебе когда-нибудь понадобится помощь... если он попробует снова приблизиться к тебе или использовать твою работу как способ контролировать... знай, что ты можешь рассчитывать на меня. Я не позволю ему причинить тебе вред. Его голос звучал твёрдо, хотя внутри он сам ощущал некую противоречивую бурю. Сказать это вслух, предложить себя в роли защитника — это было больше, чем просто порыв. Он хотел, чтобы она знала, что он рядом. Но тут же в нём поднялось и нечто иное, странное и едва ощутимое, как крохотный укол ревности. Рейф… человек, который однажды обладал её вниманием и, вероятно, мечтал обладать ею полностью. Этот мужчина, чья тень до сих пор омрачала её жизнь, как призрак, лишающий её покоя. Гейл знал, что не имеет права на ревность. Он и сам был полон призраков прошлого, его душа давно была покрыта трещинами от прежних утрат. Но теперь, осознавая, что в её жизни был кто-то другой, даже если не по её воле, он ощутил внутри себя болезненный импульс. Часть его не хотела признаваться в этом, он пытался подавить этот всплеск эмоций, объяснить его себе, как заботу о друге и коллеге. Но это было нечто большее. Он не мог не вспомнить Китнисс и то, как их отношения, основанные на борьбе, превратились в боль и пустоту. А теперь он начинал чувствовать что-то к Эмили — другой женщине, такой сильной и стойкой, но в то же время по-своему ранимой. И мысль о том, что кто-то другой когда-то претендовал на её жизнь, что он был частью её прошлого, как незваный след на её пути, вызывала у Гейла странное, мучительное ощущение. Он не хотел её терять, даже если ещё до конца не понимал, что значит для него эта связь. Она подняла на него взгляд, полные благодарности и удивления глаза, будто его слова дали ей хотя бы крошечную уверенность, возможность опереться на него. Этот взгляд задел его за живое, растапливая его внутреннюю броню. И Гейл понял: её сила, её уязвимость стали для него чем-то гораздо большим, чем просто качествами сослуживца. Эмили на миг отвела взгляд, словно стараясь скрыть нахлынувшие чувства, но потом её глаза снова встретились с его, и в этом взгляде Гейл прочитал что-то невероятно искреннее, как тихий шёпот души, уставшей прятаться за масками. Её напряжённые плечи чуть опустились, и в этом едва уловимом движении Гейл заметил, как неуверенность, скрытая за броней стойкости, наконец, дала слабину. — Спасибо, Гейл, — её голос прозвучал тихо, почти хрупко, неуловимо дрогнув, словно она сама удивилась, что нашла в нём ту поддержку, на которую, возможно, и не надеялась. — Это много значит для меня. На самом деле... больше, чем ты можешь себе представить. Она сделала глубокий вдох, как будто готовясь отпустить груз, который носила с собой уже слишком долго. Её лицо, всегда собранное, внезапно изменилось. Уверенная, строгая Эмили, с которой он привык общаться на работе, как будто растворилась, обнажив перед ним женщину, усталую и одинокую. В её глазах мелькнула такая глубокая, щемящая грусть, что у Гейла сжалось сердце. Теперь он видел её настоящую, как тогда у догорающего костра, — не ту, что гордо держала голову и прятала ранимость за сдержанными жестами и стальным голосом. Он видел, как долго ей приходилось бороться в одиночку, как каждый день она строила вокруг себя стены, чтобы выдержать тени прошлого, которые тянули её обратно, в ту боль, из которой она так стремилась выбраться. Эти стены, кажется, дали трещину, и он почувствовал, как важно было для неё ослабить защиту хоть на мгновение. Эмили прикрыла глаза, словно смиряясь с тем, что позволила себе показать слабость, а потом снова посмотрела на него. На её лице осталась тень былой усталости, но вместе с тем он заметил и проблеск благодарности. Её улыбка была едва заметной, но настолько настоящей, что Гейл почувствовал, как у него в груди разлилось тепло. — Ты даже не представляешь, как мне это сложно — каждый день держать себя в руках, — проговорила она почти шёпотом, но в каждом её слове была огромная тяжесть. — Но рядом с тобой... мне становится легче дышать. Спасибо. Эмили на мгновение задержалась, сидя напротив него, будто позволяла себе маленькую передышку, редкий момент тишины, который они могли разделить. Она смотрела куда-то мимо него, словно утопая в собственных мыслях, но её лицо постепенно оживлялось — он заметил лёгкую, почти неуловимую улыбку на её губах. Она не говорила, но, казалось, её тишина сказала больше, чем могли бы выразить слова. Это был знак благодарности, тихий, ненавязчивый, почти застенчивый. Гейл чувствовал, как тишина между ними обретает свою особую глубину. В ней не было неловкости, скорее наоборот — в этом молчании скрывалось странное, почти трепетное понимание. Он словно услышал её несказанные слова, её благодарность, и ощутил, что эта тишина окутывает его как что-то тёплое, что-то, что он давно не испытывал. Это было необычно, даже волнующе, и он вдруг осознал, как редко ему выпадали такие моменты, когда рядом с кем-то можно просто быть. Эмили, наконец, вздохнула и встала, плавно расправляя плечи, будто сбрасывала невидимый груз. Она повернулась к нему, бросив ещё один короткий, но тёплый взгляд, и её улыбка стала чуть шире, едва заметный намёк на благодарность, которую она, возможно, не решилась бы выразить словами. — Спасибо, Гейл, — мягко произнесла она, а затем, слегка кивнув, направилась к двери. Когда она закрыла за собой дверь, комната погрузилась в тишину, но эта тишина была совсем иной. Гейл почувствовал, как что-то внутри него слегка опустело, будто её уход оставил след, который трудно заполнить. Тишина показалась ему слишком глубокой, слишком зримой, и он ощутил лёгкую тоску, которую было невозможно объяснить. Он провёл рукой по лицу, пытаясь прогнать странное чувство одиночества, которое внезапно нахлынуло на него. И в этот момент он понял, что её улыбка, её тёплый взгляд, даже это короткое прощание оставили в нём след. Эта история с ее бывшим женихом словно добавляла новые краски к тому образу, который он постепенно складывал о ней. С каждым разговором, с каждым совместным моментом они будто становились чуть ближе, но чем глубже он проникал в её мир, тем больше оставалось тайн, вопросов, на которые она не спешила давать ответы. Гейл задумчиво прокручивал в голове рассказ Эмили. Она была сильной, независимой, однако прошлое, связанное с этим Рейфом, казалось, таило в себе нечто тёмное и тревожное. Ему было ясно: такие люди, как Рейф, оставляют след, который не исчезает просто так. Они могут быть как незримой угрозой, так и тенью, что не даёт покоя даже спустя годы. И хотя Эмили старалась выглядеть уверенной и непоколебимой, Гейл чувствовал: её спокойствие — это всего лишь маска, и глубоко внутри она всё ещё хранит боль и страх. Понимая это, он ощутил неотступное желание защитить её, обезопасить от невидимых угроз прошлого. Он знал, что должен быть начеку, оставаться рядом, чтобы в нужный момент быть опорой, которую она, возможно, никогда не попросит, но в которой отчаянно нуждается. Гейл медленно поднялся из-за стола, его взгляд задержался на углу кабинета, где стоял сейф. Он не любил копаться в чужой жизни, но обстоятельства обязывали. Быть начеку, быть готовым к любой неожиданности — это не просто слова. В его деле требовалась полная осведомленность обо всех, кто находится под его ответственностью. Подойдя к сейфу, он ввёл код, и металлическая дверь открылась с приглушённым щелчком. Плотная папка с документами лежала на полке, и имя, аккуратно выведенное на её обложке, привлекло его внимание: "Эмили Мур." Он уже давно собрал здесь информацию о её прошлом, но после их недавнего разговора понял, что это досье — лишь вершина айсберга. В ней было нечто глубже, что она упрятала под маской, которую так умело носила. Снова сев за стол, Гейл открыл папку и, пролистывая страницы, ощущал, как тяжесть внутри него нарастает. Стандартная информация: дата и место рождения, братья, её деятельность в военное время. Это всё он знал, но теперь ему требовались детали, которых до этого не хватало. Младший брат рассказывал ему об Эмили, но этого было не достаточно, чтобы узнать о ней глубже. Он взял ручку и, задумавшись, сделал первую запись: "Бывший жених — Рейф Стентон. Влиятельная фигура из высшего общества довоенного Капитолия. После революции пытался восстановить отношения, был отвергнут." Он на мгновение замер, обдумывая каждое слово, словно боялся зачернить её историю своей небрежностью. "Причина расставания: идеологические разногласия. Эмили отказалась от жизни, которую ей навязали." Гейл постучал ручкой по столу, не отрывая глаз от этих строк. Что-то тёмное и опасное витало вокруг имени Стентона. Его влияние могло достигать самых укромных уголков их нового мира. Эмили говорила, что держит ситуацию под контролем, но Гейл знал — такие люди, как Рейф, не смиряются с отказом. И он не мог допустить, чтобы этот человек снова повлиял на её жизнь. "Потенциальная угроза: влияние Стентона на команду и научные разработки. Необходима осторожность." Когда он закончил, то внимательно перечитал написанное. Всё казалось выверенным, логичным, но в глубине души его терзало предчувствие — неосознанное ощущение, что он пропустил что-то важное. Что-то, о чём Эмили, возможно, умолчала или сама не осознала. Или это был её страх, её боль — настолько глубоко спрятанные, что не сразу распознаешь. Гейл закрыл папку и убрал её обратно в сейф, но это не принесло облегчения. Он поднялся и подошёл к окну, чувствуя, как тишина кабинета становится обволакивающей, тревожной. Перед его глазами открывался спокойный вид на горы, спокойствие базы — но его разум был захвачен ею. Эмили... Её голос до сих пор эхом звучал в его мыслях, её твёрдость, за которой скрывался оттенок страха. Он понимал: её уверенность — это лишь маска, которую она надела, чтобы скрыть слабость, страх перед угрозой, что из прошлого протянулась в её настоящее. И в этом было что-то настолько близкое ему, что это причиняло ему боль. Он тоже носил маску, тоже прятал свои раны, надевая на себя броню, отгораживая себя от боли. Он чувствовал странное притяжение, лёгкий, необъяснимый трепет, что он испытывал к Эмили, выходил за рамки профессионального. Это было что-то большее, что-то, с чем он не мог и не хотел бороться. В её истории он увидел собственное отражение, пережил свои старые страхи, свою горечь, свою беспомощность. Но он знал: он не имеет права позволить себе слабость. Не сейчас. Он должен остаться её защитой, не нарушая ту невидимую границу, которая их разделяла. Стук в дверь разорвал гнетущую тишину, обрывая нить его сумрачных мыслей. Гейл вздрогнул, ощутив, как пальцы, сжавшие край стола, предательски выдавали его напряжение. Он заставил себя разжать кулаки и глубоко вдохнуть. — Входи, — бросил он, стараясь придать голосу спокойное равнодушие, хотя внутри всё сжалось, как перед бурей. Дверь мягко приоткрылась, и в тени дверного проёма показался Алексей — неразлучный товарищ и один из его верных бойцов. В его прищуренных глазах блеснула озорная искорка, которая всегда так раздражала Гейла своей легкостью и одновременно привлекала своим искренним дружелюбием. Но сейчас в его взгляде читалось нечто большее, чем просто дружеский интерес — настороженное, изучающее любопытство, словно он почувствовал что-то, что скрыто под поверхностью. — Извини, что вырываю из твоих важных раздумий, командир, — начал он с лёгкой усмешкой, опираясь на дверной косяк. — Мы с ребятами тут посовещались и подумали, что вечер за бокалом не помешает. А то обеденный разговор получился слишком горячим после того, как Эмили ушла. Сам понимаешь, возникло обсуждение. Гейл пристально смотрел на него, чувствуя, как в нём закипает раздражение. Конечно, разговор. Неудивительно, что Блэк умудрился спровоцировать очередные слухи. Он понимал, как Эмили ненавидит, когда её личные дела обсуждают за её спиной, особенно здесь, где каждый взгляд и так полон сомнений. — О чём шла речь? — холодно спросил он, не отрывая внимательного взгляда от лица Алексея, словно пытаясь прощупать каждый оттенок его мыслей. Алексей прищурился ещё сильнее, скрыв свою улыбку за лёгкой тенью серьёзности, но всё же вошёл и притворил за собой дверь, не намереваясь останавливаться. — О её бывшем, — наконец заговорил он, понизив голос до заговорщического шёпота. — Рейф Стентон, не так ли? Богатый, влиятельный, настоящий тяжеловес в бизнесе. Ты представляешь, как все тут удивились, когда узнали, что она отвергла такого? Ну и, конечно, начались обсуждения: кто же ещё смог бы так, как она? Гейл почувствовал, как острые углы гнева стали впиваться ему в плечи. Он стиснул зубы, глядя прямо в лицо Алексею. Это касалось слишком личного, а он был не готов допустить, чтобы её жизнь стала пищей для чужих глаз и сплетен. Странное чувство — почти необъяснимое желание защитить её от этого беспардонного вторжения в её мир — вспыхнуло в нём, захватив врасплох. — Это не твоё дело, — его голос прозвучал резко и непреклонно, будто лезвие, разрубающее нить. — И никто не имеет права судить её за её выбор. Алексей чуть отступил, изумлённый резкостью, но уже в следующую секунду вернул себе привычное насмешливое выражение лица. В его глазах вспыхнула новая искорка, и он наклонился чуть ближе, словно наслаждаясь ситуацией. — Гейл, а ты что, правда так за неё переживаешь? — Алексей прищурился, голос его звучал с оттенком добродушного поддразнивания, но сквозил в нём и явный вызов. — Признавайся, может, тут всё-таки дело не только в командирской заботе? Или я просто слишком вжился в роль свахи? Гейл нахмурился, стараясь скрыть раздражение, и отвернулся к окну, чтобы спрятать реакцию. Алексей всегда умел читать его как открытую книгу, подмечая даже те едва уловимые эмоции, которые он привык скрывать от всех. Каждое слово друга отзывалось эхом в душе, задевая ту самую грань, которую он пока сам не решался переступить. — Смотри, чтобы разговоры не выходили за рамки простых бесед, — холодно произнёс он, сдержанно гасив внутренний огонь. — Последнее, что мне нужно, — это слухи вокруг чужой жизни. Алексей лишь приподнял бровь, и в его глазах вновь заиграл лукавый блеск. — Ой, да ладно тебе, Гейл, кто здесь про слухи говорит? Неужели ты не можешь просто признаться, что она тебе небезразлична? Ты же знаешь, как все мы здесь за неё переживаем... а ты — особенно. Как какой-нибудь мрачный герой тех самых трагических романтических фильмов, где ты обычно начинаешь вздыхать от скуки, — он усмехнулся и продолжил: — Вспомни, как мы ходили с девчонками из академии на тот фильм… Помнишь, как тебя тогда затаскивали на него? Гейл поморщился, вспоминая тот вечер. Алексей и две его подруги уговорили его на фильм — какая-то нелепая мелодрама с предсказуемыми поворотами и нескончаемыми речами о любви. Девушки сидели, поджав ноги на креслах, умилённо вздыхая, когда герой, раненый и измученный, падал в объятия своей возлюбленной. Алексей тоже не упустил случая поддразнить Гейла, якобы указывая, как «даже самые суровые солдаты могут быть ранимыми». Гейл тогда старался не показывать своего раздражения, но Алексей, конечно, всё понял и с тех пор не упускал возможности подколоть его. — А эти девчонки потом шептались, что ты тайно читаешь любовные романы, — продолжил Алексей, с удовольствием наблюдая, как у Гейла напряглись мышцы челюсти. — Сказали, что ты такой, знаешь, «таинственный защитник» и их идеал. Видел бы ты себя со стороны! Гейл почувствовал, как кровь прилила к щекам, и он не мог ничего поделать с этим. Алексей, уловив эту реакцию, на миг серьёзно взглянул на друга, будто размышляя, не зайдёт ли подшучивание слишком далеко. — Ладно, ладно, — мягко проговорил он, слегка улыбнувшись и разведя руки в примирительном жесте. — Не кипятись, командир. Если что, мы рядом. И знаешь, — он кивнул с уважением, давая понять, что понимает больше, чем говорит, — тебе не придётся тащить всё это в одиночку. С этими словами Алексей вышел из кабинета, оставив Гейла одного, погружённого в водоворот противоречивых мыслей. Когда дверь за другом закрылась, Гейл снова повернулся к окну, и его взгляд потерялся в горизонте. Внутри него бушевала странная, неуправляемая буря, оставшаяся после себя ощущение тревожного предчувствия. Гейл впервые позволил себе осознать, что чувства к Эмили уже давно вышли за пределы того, что он привык считать просто заботой о коллеге. Они были сильнее, чем он хотел себе признаться, сильнее, чем позволял даже на мгновение представить. Гейл вглядывался в горы за окном, огоньки периметра мелькали вдали, но их холодный свет не мог разогнать мрак, сгустившийся в его душе. Мысли вернулись к утру, к тренировке, когда он, не ожидая того сам, открылся перед Эмили, позволив ей заглянуть в уголки своей души, куда давно никого не пускал. Он слишком привык прятать свои эмоции под маской равнодушия, особенно перед коллегами. Но Эмили... с ней всё вышло иначе. Он сам не заметил, как слова сорвались с его губ, как он рассказал о том, что на самом деле его тяготит — о вине, которую он тащит за собой с войны, о сожалениях, гложущих душу, и даже о тех, кого потерял. Если утром он пожалел о такой слабости, то теперь чувствовал лишь странное облегчение. Как будто тот миг доверия стал глотком воздуха, очистив его от старого груза, от которого он давно хотел избавиться. Гейл даже улыбнулся едва заметно, но тут же углубился в размышления: он понимал, что этот момент сблизил их. Теперь она знала то, о чём никто и никогда не догадывался. Словно они нашли нечто общее в их жизнях — тени, оставленные прошлым. И всё же, внутри оставался холод. Даже этот маленький шаг к ней, это тёплое чувство, которое он почувствовал, когда она слушала его с пониманием, не могло полностью согреть его сердце, закованное в лёд. Он привык к этому одиночеству, к тому, чтобы быть для всех лишь внешней силой, — так было проще, так было безопаснее. Но что-то в ней пробудило в нём тоску по забытым мечтам, по жизни, свободной от войны и боли, по времени, когда он ещё мог верить, что способен на счастье. Он знал, что не пожалеет об этом разговоре, но мрачные мысли всё равно держались где-то в глубине души, как тени, которые не желают исчезать. *** Гейл отложил документы, облокотившись на спинку стула, и с силой выдохнул, выпуская струю дыма, которая медленно растворилась в сумраке комнаты. За окном базу уже окутала тьма, плотная и тихая, словно обволакивающая его собственные мысли. Он только что вернулся с совместной тренировки учёных и солдат, где они показали впечатляющие результаты на современных тренажёрах, когда-то использовавшихся для подготовки миротворцев. Это поднимало его настроение — видеть, как новые технологии усиливают команду, приближая её к уровню, о котором он раньше мог лишь мечтать. Сигарета горела в его пальцах, её тлеющий кончик мелькал как маяк в темноте, отражая тягучее напряжение, что заполняло его изнутри. Сегодня был очередной одинокий вечер, наполненный ожившими тенями прошлого и глубокой, скрытой от других тоской. Гейл смотрел на сигарету, ощущая горечь на языке и то знакомое жжение в груди, которое всегда тянуло его к бутылке. Мысль о выпивке пришла так внезапно и навязчиво, что он почти ощутил вкус виски на губах — терпкий, обжигающий, такой знакомый. Он знал, что алкоголь дарил ему хоть временное, но столь желанное облегчение, уносил его от тяжёлых мыслей и тёмных углов памяти, обволакивал разум в безразличное тепло. Ему так хотелось снова почувствовать это онемение, туман, в котором не было места ни боли, ни сожаления. "Черт возьми," — подумал он, стиснув зубы. Он знал, что это ловушка. Выпивка не решала проблем, она лишь отодвигала их на потом, затягивала его ещё глубже в болото, из которого он с таким трудом пытался выбраться. Дым поднимался в тишине, скользя вверх по стенам, точно как его горькие воспоминания о войне. Казалось, что каждый вздох возвращал его к тому, что он старался забыть: к тем мгновениям, когда он стоял на поле боя, ощущая вкус крови на губах и гулкий, парализующий страх перед тем, что не сможет защитить тех, кто доверился ему. Он знал, что значит жить с грузом вины, когда образы погибших встают перед глазами каждый раз, как он закрывает их, когда время будто застывает, и от болезненных воспоминаний невозможно убежать. Но теперь, когда в его жизни появилась Эмили, этот привычный фон отчаяния как будто стал преломляться иначе. Она была для него загадкой, словно тёмная река, чьи берега он не мог разглядеть. В ней было что-то невероятно хрупкое, но скрытое за твёрдой броней, и её история с Рейфом только усиливала это впечатление. Гейл мысленно возвращался к тому, что слышал: отказ от безопасного пути, от человека, который, казалось бы, мог обеспечить ей безмятежность и покой, но который не смог разжечь в её сердце то, чего она искала. Она хотела свободу. Он чувствовал к ней странную смесь сопереживания и беспокойства, словно что-то тянуло его к ней, заставляя все больше вглядываться в её скрытые глубины, несмотря на все барьеры, которые она выстроила. Эмили была не просто коллегой или соседом — она стала загадкой, за разгадкой которой он стремился изо всех сил, даже если это означало нарушить ту стену, что воздвигал годами, отгораживаясь от всякой привязанности. С каждой встречей он всё сильнее чувствовал, что его интерес к ней становится чем-то большим, чем просто профессиональная обязанность. В её глазах, в каждом невольном жесте, он видел скрытую боль, похожую на его собственную. Он думал о том, как она старалась быть неприступной, но в моменты уязвимости, когда он видел её в другом свете, обнажённую и слабую, словно застывшую в своём страхе и боли, ему хотелось защитить её от всей жестокости мира. Эта женщина была для него как глоток свежего воздуха, но её присутствие также приносило с собой нечто невыносимо мучительное. Она заставляла его вспомнить о собственной уязвимости, о том, что даже у самых крепких стен есть слабые места. Он понимал, что это чувство затягивает его всё глубже, вызывая ту отчаянную тоску, которая приходит, когда хочешь что-то так сильно, что это начинает болезненно жечь изнутри. Гейл смотрел в тёмное окно, его отражение было размытым и едва различимым в полумраке, но он видел в нём то, что старался отрицать: новый огонь, вспыхнувший где-то глубоко в душе. Когда мысли Гейла погрузились в тягостные раздумья, за дверью послышались тихие шаги. Дверь приоткрылась, и на пороге появился Александр Блэк. Он замер, оценивая напряжённую атмосферу, а затем с показным вздохом закрыл за собой дверь, будто собирался на сцене. — Гейл, — начал он с мягким укором, делая несколько лёгких шагов вперёд и поправляя манжеты своего идеально отглаженного рукава. — Надеюсь, ты не собираешься осыпать меня проклятиями за то, что я рискнул открыть тот самый, запылившийся ящик Пандоры. Поверь мне, дорогой друг, он и без меня уже трещал по швам. Гейл холодно встретил его взгляд, но промолчал, оставляя Александру возможность продолжить — что тот воспринял как приглашение. — Она никогда бы сама не заговорила об этом, — продолжил Александр, чуть понизив голос и приблизившись, чтобы не быть услышанным за дверью. — Я бы даже сказал, что эту новость, как и многое связанное с её прошлой жизнью, она предпочла бы "замести всё под ковёр". Но, Гейл, — он наклонился чуть ближе и насмешливо приподнял бровь, — я посчитал, что тебе будет небесполезно узнать кое-какие детали, которые она бы тянула до последнего вдоха, если бы могла. Это в её стиле. Все тащить на своих хрупких плечиках. Гейл нахмурился, его выражение стало ещё более настороженным, но он промолчал. Александр заметил это и чуть склонил голову, будто примериваясь к настроению собеседника. — Рейф Стентон, — продолжил он, выбирая слова с осторожной аккуратностью, будто развешивал их на тонкую нить, — это не просто бывший жених. Он человек со связями. Далеко не последний в Капитолии. И если его интересы хоть как-то пересекаются с нашими… ну, ты понимаешь, о чём я. У него слишком много влияния и слишком мало… предсказуемости. И это безусловно нам на руку. Гейл кивнул, но мысли его текли в другом направлении. О да, он всё понимал. Человек вроде Рейфа — это всегда лишняя угроза, неожиданный риск. Но сейчас его волновало другое. — А она знает, что за ней наблюдают? Что я, собственно, присматриваю за каждым её шагом, как того требует моя работа? — Гейл наконец нарушил молчание, его голос был хрипловатым от сигарет и усталости, но взгляд оставался проницательным. Александр едва заметно усмехнулся, затем, по-своему изящно, присел на свободный стул, устроившись так, будто был на встрече за чашкой чая. — Она догадывается, конечно, — сказал Александр с лёгким смешком, почти заговорщицки прищурившись. — Да и как бы ей не догадаться? С первого дня ты показался ей подозрительным, если быть честным. — Он развёл руками с преувеличенной серьёзностью. — Для Эмили ты выглядел как воплощение всех возможных тревог: замкнутый, серьёзный, человек, который привык скрывать намерения. Ей показалось, что в тебе больше тени, чем света. Полагаю, это особый талант умных людей — вычислять маленькие секреты других. Александр вздохнул и, словно драматический актёр, махнул рукой. — И всё же, несмотря на всю её осторожность, она тебе доверяет больше, чем можно представить. То ли это та магия доверия, которую Битти, с его легендарной репутацией, возвёл вокруг тебя, то ли её собственный инстинкт, которому, похоже, она иногда сама не до конца верит. Гейл почувствовал, как внутри проскользнуло лёгкое раздражение, но он удержал его, постаравшись не выдать себя. Слова Александра резанули по больному, и ему не хотелось, чтобы тот заметил, как они задели его. Подозрительность? Тень? Эти черты казались ему чем-то привычным, почти родным — он ведь привык, что люди вокруг часто видели в нём именно это. Однако услышать это от Александра, да ещё и в контексте Эмили, было неприятно. Её мнение волновало его больше, чем он хотел бы признать, и мысль о том, что она могла видеть в нём лишь опасность, оставляла неприятный осадок. — Ну, раз она догадывается, мне нечего добавить, — холодно произнёс Гейл, пряча эмоции за маской безразличия. Но глубоко внутри что-то не отпускало — мысль о том, что, несмотря на всё, Эмили ему доверяет. Александр, небрежно развалившись в кресле, протянул руку к пачке сигарет, словно это было безмолвное заявление о его усталости. Он вытянул одну сигарету, прищурив глаза, как будто сквозь дым собирался разглядеть нечто большее, чем просто серую мглу настоящего. Легким, почти ленивым движением он поднёс зажигалку и щелкнул колесиком. Огонёк вспыхнул и осветил его лицо — спокойное, но с проблеском чего-то неуловимо колкого в тени взгляда. Гейл, чувствуя внезапную необходимость отгородиться от присутствия Блэка и его вечного беззаботного обличья, отвернулся к окну. Он всматривался в темнеющие очертания за стеклом, словно искал там ответ на тревогу, которая пульсировала где-то глубоко под сердцем. Имя "Рейф Стентон" медленно всплывало в его памяти, словно забытая рана, что ещё не затянулась окончательно. Эти воспоминания из прошлого, словно осколки, вставали в голове, и каждый обрывок воспоминаний заставлял кровь кипеть. Стентон… человек из тени, тот, кто всегда оставался за кулисами, но чья невидимая рука двигала даже самыми чудовищными механизмами Капитолия. Гейл стиснул зубы, пытаясь собрать воедино фрагменты былого. Он вспомнил пожелтевшие, пахнущие порохом бумаги, что попадались ему в руки во время службы в повстанческих отрядах. Эти строки, замысловато написанные, едва ли произносились вслух: подписи, титулы, имена тех, кто финансировал "Голодные игры" и финансировал жестокие эксперименты над пленниками. Имя Рейфа Стентона не раз мелькало среди спонсоров этих ужасов. Этот человек словно наливал чёрное золото в сердце Капитолия, придавая ему темную силу — деньги, двигавшие машины смерти, что убивали не только на аренах, но и в лабораториях, в тайных казематах, где пытки становились инструментом подавления и боли. Но сейчас… сейчас имя Стентона сияло другим светом. После революции он, словно опытный игрок, внезапно сменил маску, чудом смог спастись от расстрела, выдав огромное количество компромата на своих друзей и знакомых. Теперь этот финансист-невидимка превратился в мецената, благодетеля, добродетеля. Теперь он — тот, кто жертвует на восстановление разрушенных дистриктов, кто вкладывает ценлые состояния в науку, помогает строить больницы и школы. Гейл чувствовал, как холодный узел в его груди затягивался туже. Этот бывший теневой злодей теперь стал героем новой эпохи. Его имя теперь ассоциировалось с развитием технологий, с поддержкой научных исследований — тех самых, что курировала Эмили. Это было словно издевательство, и его разум мучительно пытался уловить правду за этой новой маской. Гейл вглядывался в стекло, но видел перед собой не холодный свет луны, а тёмные архивы и лица тех, кого Капитолий оставил без надежды, в то время как люди вроде Стентона процветали. Он чувствовал, как по венам бежит тяжесть старой ненависти, перемешанная с мучительным сомнением. Мог ли такой человек искренне измениться? Или же за всем этим скрывается хитрый манёвр, новая игра, где Эмили оказалась невольной пешкой? Каждая новая мысль делала его мрачнее и углубляла трещину между прошлым и настоящим. Гейл обернулся к Александру, во взгляде которого сквозила некая мрачная уверенность, словно тот заранее знал, какие вопросы возникнут у Гейла. Они смотрели друг на друга, и в этом немом понимании таилась какая-то скрытая тревога, которую они оба старались не показывать. — Стентон… — Гейл произнёс это имя так, словно пробовал его на вкус, с тихим и глубоким оттенком презрения. — Он не спонсировал защиту Капитолия, не командовал солдатами, не защищал Капитолий во время войны. Но при этом он находил деньги на "Голодные игры", на все те жуткие эксперименты, которыми Сноу пытался держать всех нас в страхе. А теперь, как я понимаю, он стал главным меценатом восстановления? Спонсирует науку и разрушающиеся регионы, как герой? Александр медленно кивнул, не отрывая взгляда от Гейла, его лицо оставалось спокойным, но в уголках рта таилась некая горькая улыбка, словно ему были известны все эти мрачные тайны, но он привык к ним как к неизбежной тени прошлого. — Да, — подтвердил он мягким, почти вкрадчивым голосом. — Стентон всегда был в тени, но именно благодаря его деньгам Капитолий мог позволить себе роскошь, которой тогда не заслуживал. Он не марал рук, но снабжал топливом самые мрачные проекты Сноу. А теперь... он будто искупает свои грехи, вкладываясь в больницы, в науку, в будущее разрушенных дистриктов. Наша Эмили, например, работает на проект, который он финансирует, — с лёгким цинизмом добавил Александр, выдерживая паузу, словно смакуя каждое слово. Гейл почувствовал, как внутри него закипает смесь недоверия и гнева. Он старался сдерживаться, но мысли одна за другой не давали покоя. Человек, чья щедрость поддерживала машины смерти, теперь выступал как спаситель и покровитель мира. Мог ли он измениться? Или это был новый способ сохранить свои сети влияния, новый манёвр, ещё более коварный, чем прежний? — И что Эмили? — спросил он, нахмурившись, глядя в глаза Александру, словно пытаясь прочесть в них ответ, прежде чем тот ответит. — Она знала о том, кем он был? Александр отвёл взгляд и, замявшись на мгновение, прикрыл глаза, словно раздумывал, стоит ли говорить всё или умолчать часть правды. — Думаю, она знала, Эмили не глупая девочка,— наконец, ответил он, слегка приподняв подбородок, как бы показывая, что ничего не собирается утаивать. — Её отец заключил брачный договор со Стентоном, и это было ещё в тех давних, жутких рамках, когда всем правили страх, жадность, похоть и деньги. Но после войны… Она разорвала любые связи с ним. Знаешь, Эмили — упрямая, как никто другой, и если она решила держаться подальше от его тёмного прошлого, то так и сделала. Возможно, ей это далось тяжело, но она отказалась быть привязанной к его тени. Это был её способ защитить себя… и братьев от негативного влияния высших кругов на них, — он посмотрел на Гейла с тихой уверенностью, и в этом взгляде была скрытая серьёзность. Гейл нахмурился ещё сильнее, и гнев смешался с тенью сомнения. Всё это казалось слишком сложным, слишком запутанным, словно каждый из них скрывал нечто важное, о чём предпочитал не говорить. Но Стентон… этот человек не мог быть случайным покровителем. Гейл чувствовал, что за его благотворительностью, как за маской, прятались тёмные мотивы, и он всё больше убеждался, что должен быть настороже. — И ты действительно веришь, что она ничего от меня не скрывает? — Гейл произнёс это тихо, но в его словах было больше остроты, чем в самом вопросе. — Ты думаешь, если что-то случится, если этот Стентон что-то предпримет, она расскажет мне об этом? Александр, слегка наклонив голову, задумчиво посмотрел на Гейла, словно всматриваясь в его душу. Его пальцы коснулись тонкой цепочки на запястье, и он ответил медленно, со всем спокойствием, которое мог собрать: — Я думаю, что она уже начала. Разве ты не заметил? Она уже приходила к тебе, открылась тебе, Гейл. Может быть, не полностью, но это для неё уже много. Она не та, кто быстро привязывается к людям, но, когда она доверяет, то делает это, как ты, наверняка, успел заметить, с полной самоотдачей. Слова Александра заставили Гейла замолчать. Ощущение доверия, о котором говорил Александр, показалось ему одновременно новым и опасным. Он не ожидал, что может стать для неё кем-то, кому она доверит своё прошлое, свои страхи, свои слабости. Александр, с заметным лукавством, прищурился, выдувая лёгкое облачко дыма, которое лениво растворялось в воздухе между ними. Он лениво облокотился на спинку кресла, изучающе разглядывая Гейла с каким-то странным блеском в глазах, как будто сейчас собирался задать вопрос, от которого нельзя было уклониться. — Слушай, Гейл, — начал он, словно между делом, его голос был мягким, но с едва уловимой остротой, — а ты сам не думал о том, что, возможно, это не только её секреты тебя волнуют? Что может быть дело совсем не в работе, и не в Стентоне? Гейл нахмурился, не отвечая сразу. Взгляд его снова устремился к окну, словно там, за стеклом, он мог найти ответы, которых не было в этом душном помещении. Александр, чувствуя, что попал в цель, не унимался. Его тон был насмешливым, но в глубине голоса была скрытая доля понимания: — Ты ведь заботишься о ней, не так ли? И это уже не просто работа или обязанность перед командованием. — Александр усмехнулся, отчего на его лице заиграла лёгкая, почти издевательская улыбка. — Не притворяйся. Я это видел, как вы сидели и разговаривали у костра, даже немного подслушал. А сейчас… ты сам, возможно, этого не замечаешь, но думаешь о ней больше, чем готов признать. Гейл перевёл взгляд на Александра, но ничего не ответил. Внутри него нарастало раздражение, но, как ни странно, он не хотел его выпускать наружу. Возможно, где-то в глубине души он и сам понимал, что его чувства к Эмили давно вышли за рамки обычной профессиональной заботы. — Я… — Гейл начал, но его голос застрял в горле, и он замолчал. Сказать вслух, что она действительно значила для него больше, чем просто коллега или подопечная, казалось чем-то невозможным. Он был слишком давно одинок, слишком глубоко похоронил всякую надежду на близость с кем-то, чтобы сейчас открыться. Александр, видя его замешательство, усмехнулся, словно читая все эти терзания по лицу Гейла. — Знаешь, — сказал он, уже тише, но с тем же лёгким сарказмом, — она, может, и замечает твоё внимание, но пока не видит в тебе того мужчину, с которым могла бы быть. У неё высокие стандарты, друг мой. Очень высокие. Она привыкла окружать себя сильными, независимыми людьми, и её доверие, её уважение — это то, чего нужно добиваться. Гейл стиснул зубы, ощущая, как слова Александра заставляют его сердце биться сильнее, как в нём вспыхивает какой-то неясный, но почти болезненный вызов. Его слова задели его гордость, но при этом заставили задуматься. Александр сделал ещё одну затяжку, задержав дым во рту, словно смакуя его вкус, прежде чем выдохнуть тонкую струйку в сторону, и с лёгкой усмешкой взглянул на Гейла. В его глазах блеснуло нечто игривое и одновременно едва скрытая насмешка. — Эмили... — начал он, затушив сигарету с ленивой грацией, — она, знаешь ли, не ищет кого-то вроде тебя. У неё довольно… как бы это сказать… узко направленные предпочтения. — Его тон был колким, но за насмешкой скрывалось что-то ещё, как будто Александр прекрасно знал, что собирается затронуть одну из самых уязвимых струн Гейла. — Ей нужен мужчина серьёзный, не отвлекающийся на каждую юбку, с которой сталкивается. Гейл неохотно нахмурился, но не перебивал, чувствуя, что Александр что-то замышляет. Тем временем Александр продолжал, придавая своему голосу нарочито мечтательную интонацию: — Представь себе: человек, знающий толк в преданности, не склонный к случайным интрижкам, — он бросил на Гейла откровенно насмешливый взгляд, — уверенный в себе, но не грубый, уважительный, глубоко образованный и с безупречной репутацией. Мужчина, который способен говорить о сложных вещах, не боясь своих чувств и не отталкивая её от себя… — Александр с усмешкой выдержал паузу. — Знаешь, тот, кто был бы её достойным партнёром. А не просто солдатом с… историей. Гейл ощутил, как что-то внутри кольнуло, и в тот же момент его взгляд стал более настороженным. Это «просто солдат с историей» звучало как удар по лицу, но он сдержался, наблюдая за Александром. Александр, видя, что задел его, снова подался вперёд, сменив тон на чуть более серьёзный: — И ведь она видит твою репутацию, Гейл. У неё нет сомнений, что ты привлекаешь женщин — и легко отпускаешь их, не задумываясь. Для неё это, знаешь ли, своего рода… легкомыслие. А Эмили не из тех, кто станет… игрушкой или временным увлечением. Слова прозвучали мягко, но укололи точно в цель. Гейл стиснул зубы, ощущая смесь раздражения и беспомощности. Он хотел было ответить, но Александр приподнял бровь, словно предугадывая его мысли: — И ещё один момент. — В его глазах вспыхнула едва заметная искорка, пока он медленно и многозначительно произнёс: — Она ведь, знаешь, наивна… в этих вопросах. Невинна, если уж говорить прямо. Так что, возможно, ты для неё — не совсем та фигура, с которой она могла бы почувствовать себя… уверенно. Эти слова заставили Гейла на мгновение забыть, как дышать. Невинна? Он почувствовал, как по его спине пробежал холодок. Это было совершенно неожиданно. Александр откинулся на спинку кресла, наблюдая за Гейлом с едва скрытым удовольствием, словно смакуя его удивление. Он знал, что эта новость задела его куда глубже, чем Гейл хотел показать. Гейл снова повернулся к окну, пытаясь вернуть себе спокойствие, но внутри всё клокотало. «Невинна?» — слово звучало в голове эхом, непривычно и странно. Он даже не догадывался, что строгий образ Эмили мог скрывать нечто подобное. Для него Капитолий всегда был столицей разврата и пустоты, местом, где душили всё искреннее и чистое, обменивая на внешний блеск и роскошь. Там, среди лживых улыбок и показного богатства, ему казалось, не осталось ничего настоящего, а тем более — людей, которые берегут что-то столь личное. И тут — Эмили. Девушка из Капитолия, с её сильной внешностью, строгими манерами, профессионализмом, способная устоять в мире, где её принципы казались бы немыслимыми. Гейл задумался, пытаясь переварить это новое знание об Эмили. В Дистриктах никто особенно не обращал внимания на такие вещи, как невинность. Здесь жизнь всегда была суровой, лишённой излишеств, и люди хватались за любые доступные радости. Секс был одной из немногих отдушин, дарившей краткий момент тепла и забвения, и никто не считал, что нужно отказываться от этого удовольствия. В Дистриктах каждый знал: завтра могло и не наступить. Будь то из-за тяжёлой работы, голода, или случайной жестокости Капитолия, жизнь была коротка и беспощадна. Поэтому никто не стремился ждать чего-то, что, возможно, никогда бы не пришло. Связи и отношения тут редко строились на каких-то идеализированных принципах — наоборот, люди искали утешение друг в друге, и никто их за это не осуждал. Но теперь, узнав об Эмили, Гейл чувствовал что-то странное, почти уважение. Она пришла из Капитолия, мира, где казалось, не было ничего святого, где личная жизнь была выставлена напоказ, и всё подчинялось чьим-то интересам. Её выбор беречь себя в таких условиях, её стойкость — они говорили о какой-то скрытой силе, которую он не мог не восхищаться, пусть и не желал признаваться в этом самому себе. — Ты удивлён, — заметил Александр с довольной усмешкой, скрестив руки на груди. — Как же, солдат в шоке. Кто бы мог подумать? Капитолийка и невинна, да?— Он сделал ещё одну паузу, словно специально давая Гейлу переварить услышанное. Гейл, наконец, отвернулся от окна и вернулся к разговору, пытаясь скрыть лёгкую неловкость, промелькнувшую в его взгляде. — Это… совсем на неё не похоже, — тихо сказал он, нахмурившись. — Я думал, что она… более опытная. Взрослая. Александр усмехнулся, с прищуром глядя на Гейла. — Взрослая? — переспросил он, усмехнувшись ещё шире. — Это потому, что ты видишь её такой, Гейл. Эмили умеет носить уверенность, превращать её в броню. Она знает, как стать роковой женщиной, чтобы на неё смотрели, уважали, да что там — чтобы к её ногам приносили всё, что она посчитает нужным. Но это всего лишь роль, — его голос стал мягче, словно он поделился чем-то, что знает лишь он. — Эта её уверенность — не что иное, как тщательно продуманная маска. Настоящая Эмили... Он на мгновение замолчал, глядя на Гейла, словно решая, стоит ли говорить дальше. Потом всё-таки продолжил, тише: — Настоящая Эмили выросла совсем не так, как ты. Она видела мир, в котором каждая её слабость могла быть использована против неё, где каждое чувство было оружием в руках других. Гейл с сомнением посмотрел на Александра, и тот, заметив его реакцию, лишь усмехнулся шире, явно находя удовольствие в том, что заставлял Гейла видеть другую сторону знакомого ему образа. — Её отец, — начал Александр, — был одержим честью и семейными принципами, словно персонаж из какого-то древнего романа о добродетели и покорности. Для него честь семьи, особенно честь дочери, была всем. Он контролировал её буквально во всём. Она не могла даже взглянуть на мальчишку в школе, не думая о том, как её осудят за это. Родители с ранних лет внушили ей, что истинная близость возможна только с тем, кто будет достоин её доверия и сердца. Или с тем, с кем можно заключить выгодный союз между семьями. Александр посмотрел в сторону, словно уводя взгляд в прошлое, и, собравшись с мыслями, продолжил: — Но, знаешь, она не всегда была покорной. Был случай... Ей тогда было лет четырнадцать. Она решилась пойти на праздник, даже зная, что отец строго запретил ей это. Она хотела хотя бы раз почувствовать себя свободной, насладиться тем, что все считали нормальной юностью. Но когда она вернулась... он ждал её. Я помню её лицо на следующий день синяки под глазами, кровь на губе. Я обрабатывал ей мазью раны на теле от ремня... Он избил её. Жестоко. Его любимая, его собственная дочь ослушалась его. В такие моменты для него не существовало ни жалости, ни понимания. И это был не единичный случай рукоприкладства. Александр замолчал, позволяя этим словам повиснуть в воздухе, словно тяжёлый груз. — Но она не сломалась, — тихо добавил он, с едва заметным уважением. — Эмили всегда вставала и шла дальше, как будто такая борьба лишь закаляла её. Продолжала делать по своему. Парадокс, правда? Чем больше он давил, тем сильнее она становилась. Гейл застыл. Ему казалось, что он не дышит. Картина перед глазами вдруг сменилась он больше не видел в Эмили лишь образ уверенной, властной женщины, которую привык замечать в работе. Теперь он представлял её той молодой, сломленной девчушкой, о которой говорил Александр, но которая всё равно продолжала бороться. Взгляд его помрачнел, а внутри разлилось странное чувство гнева на её отца, восхищение её силой и... желание защитить её от тех теней прошлого, которые до сих пор её преследовали. — Сложно представить её такой, —глухо произнёс он, чувствуя, как слова звучат в горле с трудом, вырываясь с почти не скрываемыми эмоциями. Александр чуть приподнял подбородок, наслаждаясь моментом, словно смакуя каждое своё слово и зная, что каждое из них будет ранить. Его глаза горели странным удовольствием, когда он говорил, и в каждом движении чувствовалась едва скрытая насмешка: — Видишь ли, Гейл, Эмили — это не просто сильная женщина, которую ты видишь каждый день на работе. Для неё любовь — это нечто святое, нечто, что следует беречь и уважать. Это не мимолётное увлечение и не страсть на одну ночь. Это нечто куда более глубокое. Она выросла, веря в идеалы, которые для многих давно потеряли значение. Он слегка наклонился вперёд, голос стал тише, словно рассказывая о тайне, которую долго носил в себе. — Её мать… — Александр сделал паузу, подбирая слова. — Её мать была выдана замуж против своей воли. Она так и не простила своего мужа за это, не могла и не хотела. Но, несмотря на всё это, она окружила Эмили теплом, каким только могла. Даже когда боль и горечь становились невыносимыми, её мать находила силы показывать дочери, что любовь — это нечто великое и чистое, то, что может исцелить душу. Она верила, что настоящая любовь возвышает, а не разрушает. И каждый день внушала Эмили эту веру, как оберег, защищая её от мрака, который отравлял их дом. Глаза Александра блеснули, как будто он говорил не только о прошлом Эмили, но и о боли, которую и сам видел. — Её мать старалась уберечь её от такой же участи, от союза без души, от жизни в клетке. Она надеялась, что Эмили никогда не спутает лёгкое увлечение с тем, что связывает людей на уровне души, с тем, что делает нас сильнее. И она боролась за это даже там, где, казалось, любви не осталось места. Слова Александра повисли в воздухе, и Гейл ощутил, как нечто ёкнуло у него внутри. Он вспомнил строгий взгляд Эмили, её силу, маску уверенности — и теперь понял, что за этой маской скрывалась душа, воспитанная в окружении любви, несмотря на жестокие рамки семьи. Александр на мгновение замолчал, давая Гейлу переварить услышанное. Затем он мягко продолжил, почти шепотом, как будто раскрывал тайну, которая имела огромное значение: — Так что, прости уж, но Эмили считает, что и для мужчины это должно быть важно. Она привыкла видеть в любви нечто большее, чем простое желание. Её мать внушила ей, что человек должен быть достоин любви, заслужить право быть рядом. А твоя репутация, Гейл… — Александр усмехнулся, чуть наклонив голову, словно испытывая скрытую жалость, — мягко говоря, не помогает тебе. Ты для неё — не загадочный герой, а очередной «ловелас», играющий в любовь, который ищет удовольствия, а не искренности. Гейл молчал, чувствуя, как под взглядом Александра всё, что казалось ему правильным, теряло смысл. Ему хотелось возразить, назвать это пережитками прошлого и пустыми словами, но что-то останавливало его. Возможно, впервые он ощутил, что его привычный стиль жизни в глазах Эмили может выглядеть как слабость, как нечто недостойное её взглядов на этот мир. Александр, уловив этот момент, подался вперёд, скрестив руки на столе. Его голос стал ещё тише, почти бархатным, но в нём звучала острая уверенность, точно нацеленный удар. — Если ты действительно веришь, что она видит в тебе нечто большее, чем просто коллегу… — его губы изогнулись в легкой усмешке, и взгляд стал хищным, — увы, боюсь, ты ошибаешься. Тебе придётся изрядно постараться, чтобы заслужить её уважение, чтобы она хотя бы задумалась о тебе как о мужчине. Гейл стиснул зубы, чувствуя, как раздражение вспыхивает внутри, превращаясь в едва сдерживаемый гнев. Этот человек — Александр — знал о Эмили больше, чем Гейл мог бы себе представить, и каждое его слово, острое, точно рассчитанное, проникало в самую глубину, вызывая болезненное ощущение уязвимости. Это была не просто ревность, это было смущение — от осознания того, что кто-то способен видеть сквозь его фасад. Наконец он не выдержал. Выхватив глубокий вдох, он бросил сдавленно: — Почему ты говоришь мне всё это, Блэк? Это какой-то способ показать, как хорошо ты знаешь её? Или, может, ты пытаешься доказать что-то самому себе? — Он едва удержался, чтобы не перейти на крик, и добавил, срываясь на насмешку: — И если ты так хорошо знаешь, что ей нужно, почему ты до сих пор не с ней? Александр спокойно откинулся на спинку кресла, сцепив руки на груди, и его взгляд светился странной смесью насмешки и… сожаления? Гейл уловил на мгновение что-то в его глазах, что заставило его замолчать. Александр, впрочем, даже не пытался смягчить свой тон. — Ох, солдат, — произнёс он с едва заметной усмешкой, — да ты куда более горяч, чем хочешь казаться. Ты думаешь, что я должен быть с ней? Хм, занятная мысль. Но, знаешь, Гейл… — его голос зазвучал с новой ноткой, вкрадчиво и почти мягко, — кажется, тебе даже не приходило в голову, что между мужчиной и женщиной может существовать нечто большее, чем желание. Ты привык завоевывать, но… не понимаешь, что она не крепость, которую можно взять осадой. И, открою тебе маленькую тайну, мне не нужно быть её любовником, чтобы защищать её. Гейл нахмурился, гнев и обида боролись в его душе, но он промолчал, хотя чувствовал, как внутри все клокочет. Александр, уловив напряжение, продолжил, еле заметно усмехнувшись. — Знаешь, почему я тебе это говорю? Потому что вижу, как ты на неё смотришь. Словно собираешься обернуть её своим миром и убедить, что она должна принадлежать тебе. И, возможно, для твоей гордости это был бы триумф, Гейл, но знай, она — не та, что покорится. Она не бросится в твои объятия, сто́ит тебе только захотеть. — Александр насмешливо качнул головой. — Если бы ты понимал её хотя бы на малую долю… — А ты, значит, понимаешь? — вспыхнул Гейл, чувствуя, как его голос едва не дрожит от сдерживаемого гнева. — И кто ты ей, чтобы думать, что только тебе известно, что ей нужно? Брат? Или кто-то ещё? Почему ты считаешь, что можешь решать за неё? Александр едва заметно усмехнулся, и в его глазах промелькнуло что-то нежное, что он быстро спрятал за саркастической улыбкой. — Брат? Возможно, это близко к правде. Хотя я скорее… наставник, если тебе так угодно, — Александр на мгновение отвёл взгляд, словно погружаясь в свои воспоминания, полные тех моментов, о которых Гейлу оставалось лишь догадываться. — Когда рядом с человеком проживаешь его тёмные времена, когда видишь его сломленным, уязвимым, потерянным… — он замолк, и голос его стал тише, почти трепетный, — начинаешь испытывать к нему что-то такое, что ни одно слово не в силах описать. Это не страсть, Гейл. Это нечто гораздо более значимое. Связь, которая не подвластна ни словам, ни взглядам. Александр посмотрел на Гейла, и в его глазах блеснуло что-то, похожее на благоговение. — Ты не представляешь, какой силой она обладает. Эмили… Она будто сама по себе свет, который не гаснет, несмотря на всю тьму, через которую ей пришлось пройти. Она не просто преодолевает жизнь, она её меняет, превращает в нечто выше, чем будни, чем страх или боль. Каждый её шаг — это вызов, каждый взгляд — бесконечная мудрость, скрытая за юной внешностью. Она знает, как надевать маски, и всё же остаётся чистой, не позволяя грязи этого мира осквернить её сердце. Она вдохновляет, заставляет верить в лучшее, даже когда кажется, что вокруг — лишь пепел. Он снова замолчал, а затем тихо добавил: — Вот почему я рядом с ней. Не потому, что мне нужно защищать её, но потому, что её свет спасает тех, кто рядом. Гейл почувствовал, как странное чувство зависти поднимается в его груди, обжигая и без того воспалённую гордость. Но, не в силах признаться себе в этом, он холодно буркнул: — Значит, ты действительно любишь её? Александр ответил неожиданно громким смехом, в котором не было злобы, а скорее усталость, словно он смеялся над собственной наивностью. — Люблю? Конечно, люблю. Но не так, как тебе бы хотелось думать, Гейл. Она для меня — больше, чем просто женщина. Она — как младшая сестра, единственное, что я обязан защищать, даже ценой своей жизни. — Александр наклонился ближе, его голос зазвучал неожиданно тихо и нежно, почти неузнаваемо. — И знаешь почему? Потому что я вижу в ней то, что ты пока не разглядел. Её страхи, её мечты, её… уязвимость. Всё это для меня свято. Я не собираюсь притворяться мужчиной для неё, как ты. На секунду его взгляд задержался на лице Гейла, изучая каждую черту, словно пытаясь понять, найдёт ли Гейл в себе силу увидеть ту глубину, что скрывалась в Эмили. — Вот почему я тебя предупреждаю. Ты видишь перед собой цель, солдат. Но это не Эмили. Она гораздо глубже, чем тебе кажется, и намного сложнее, чем ты сможешь понять. Гейл молча смотрел на Александра, ощущая, как жар гнева постепенно сменяется холодом осознания. Каждое слово, каждое колкое замечание оставляло едва заметные, но глубокие царапины на его гордости. Он привык быть тем, кто силой воли и решимостью может достичь всего, чего пожелает. Но сейчас он стоял перед мужчиной, который словно заглянул внутрь него и увидел больше, чем Гейл когда-либо готов был признать. Этот разговор выворачивал его изнутри, заставляя задаваться вопросом, действительно ли он понимал, что чувствовал к Эмили, и действительно ли был готов принять всё, что она несла в себе. — Ты говоришь, будто она — это какая-то священная реликвия, — резко бросил он, скрывая за насмешкой своё смятение. — Но она ведь просто человек. Такая же, как все мы. Александр усмехнулся, в его взгляде промелькнула горечь. — Ты действительно ничего не понимаешь, верно? — тихо произнёс Александр, его голос звучал мягко, но в нём сквозила глубина, способная пробить любую броню. Он медленно покачал головой, словно в недоумении. — Она не «просто человек», Гейл. Эмили — это душа, прошедшая через такие муки, что даже тебе, солдату, едва ли удастся это представить. Она потеряла почти всё, к чему была привязана, каждый кусочек её мира был разрушен, и, несмотря на это, она осталась целой. Сохранила себя. И теперь она, как может, защищает то немногое, что осталось, — тех, кто ей дорог. Он сделал короткую паузу, чтобы его слова улеглись в сознании Гейла, а затем продолжил, его голос стал глубже, проникновеннее. — Это не тот человек, которого можно утешить простыми фразами о «светлом будущем» или дежурными попытками её «защитить». Она не из тех, кто позволил бы себе сломаться. Но если ты хочешь быть рядом, будь готов принять её полностью — её боль, её страхи, её тьму. Она, как ночное небо, полное звёзд и теней, и ты либо погружаешься в эту глубину, либо остаёшься в стороне. Он внимательно посмотрел на Гейла, и в его глазах сверкнула некая едва сдерживаемая сила, когда он резко добавил: — Так что, если не готов взять на себя это бремя — просто оставь её в покое. Она переживёт и это. Гейл стиснул зубы, внутреннее раздражение вновь вспыхнуло, но на этот раз ему трудно было отрицать, что слова Александра пробивались сквозь его броню. Он не привык сомневаться в своих мотивах, но сейчас его мысли метались. Что именно он искал в Эмили? Почему её присутствие так его задело? И мог ли он на самом деле дать ей то, чего она заслуживала? Он молчал, пытаясь привести в порядок хаос в своей голове. Александр, заметив его смятение, сделал паузу, прежде чем продолжить, уже мягче, без былой насмешки. — Я вижу, что ты действительно хочешь помочь ей, — начал Александр, и в его голосе звучали утомление и горечь, словно он уже не раз сталкивался с этой борьбой. — Но помощь, Гейл, — это не просто быть рядом, закрывая её от каждой тени и боли. Иногда, если ты действительно хочешь помочь, нужно отступить, дать ей пространство, чтобы она могла найти свою силу и справиться сама. Быть рядом, но без давления. Её нельзя спасать. Она должна это сделать сама, иначе ты рискуешь сломать её окончательно. Александр взглянул на него с глубокой серьёзностью, будто хотел пробиться сквозь каждое сомнение в душе Гейла. — Если ты действительно хочешь стать частью её жизни, тебе придётся понять это, — его голос стал тише, но в нем звучала такая сила, что Гейл непроизвольно напрягся. — Порой забота — это не крепкие объятия, а отпущенные руки, готовые поддержать, но не сдерживать. Это труднее, чем кажется. Ты хочешь её защитить, но будь осторожен, Гейл. Он вздохнул, сделал короткую паузу, словно собирался с духом для последних слов. — Если ты не примешь её такой, если не позволишь ей самой решать, как ей жить с этой болью, ты не поможешь, ты лишь разрушишь её — так, как разрушил бы себя, если бы тебе не дали права выбрать свой путь. Гейл отвёл взгляд, стараясь не показывать эмоций, которые бурлили в его душе. Он понял, что не может проигнорировать слова Александра, как бы ему этого ни хотелось. Он всё ещё стоял, не в силах поверить в то, что кто-то может так дерзко указывать ему, как поступать. Александр только что бросил вызов всему, что он знал о себе. Он привык контролировать свою жизнь, справляться с трудностями и подавлять слабости. И вдруг, стоящий перед ним человек, который, казалось, понимал Эмили лучше, чем кто-либо, заявляет, что он не готов её поддержать. Ещё несколько мгновений Гейл молчал, прежде чем снова поднять взгляд, в котором теперь горело решительное холодное пламя. — Ты говоришь так, словно я не знаю, что такое терять и каково это, когда мир рушится под ногами, — Гейл говорил тихо, но в его голосе звучала холодная, сдержанная боль. — Я был там, на передовой. Видел, как наш Дистрикт выгорал целиком под бомбами, словно пепел, вместе с людьми, с теми, кого я знал и кого должен был защитить. Я помню улицы, заваленные тысячами обугленных тел, где не отличить соседа от брата. Я хоронил друзей, оставлял их под теми самыми руинами, где мы ещё недавно могли смеяться. Гейл поднял взгляд, холодный, как зимняя ночь, встретив пристальный взгляд Александра. — Я не здесь за жалостью, не ищу сочувствия. Я знаю, что такое тьма, когда она захлёстывает, и что значит шагать по углям того, что когда-то было твоим домом. Я знаю, каково это — остаться с одним только желанием выжить, когда от былой жизни остался только пепел. Александр прищурился, внимательно вглядываясь в лицо Гейла, словно пытаясь понять, насколько глубоки его слова. — Но, знаешь, в этом-то и разница между вами. Она видела не только боль — она была вынуждена жить с ней каждый день ещё до войны. В отличие от тебя, у неё не было выбора: нельзя просто уйти на войну и принять боль как неизбежность. Для неё это стало неотъемлемой частью жизни, — Александр вздохнул, убирая саркастичную улыбку и впервые позволяя себе говорить без укоров. — Ты видишь её силу, её маску, но ты не видишь, как эта сила ежедневно разрушает её. Ты, возможно, привык к одиночеству, к безразличию, но она… она ещё не разучилась любить эту жизнь. И это — её сила и её уязвимость. Гейл нахмурился, но в его взгляде мелькнуло понимание. Он знал, что его прежний мир, где всё было просто, давно исчез. Но он так и не научился выражать чувства иначе, чем через сдержанность и силу. И Александр это видел, прекрасно понимая, что у Гейла не было нужных слов, чтобы описать всё, что он ощущал. — Так чему ты хочешь меня научить, Александр? — спросил он, не отводя взгляда. — Оставить её? Признать, что у меня нет права быть частью её жизни? Александр слегка пожал плечами, но в его глазах светилась легкая грусть. — Я лишь пытаюсь дать тебе понять, что её мир не вращается вокруг тех, кто хочет её спасти. Её нельзя спасти, Гейл, — Александр на мгновение замолчал, его голос стал глубже, полнее. — Эмили... она сильная, но не так, как все привыкли считать. Её сила не в броне, которую она носит, не в том холодном взгляде, которым она отталкивает людей. Это лишь фасад, необходимая роль, которую она играет, чтобы выжить. На самом деле, она более уязвима, чем кто-либо может себе представить. Он отвёл взгляд, будто на секунду погружаясь в воспоминания. — Эмили — это человек, который привык ставить всех на первое место, а себя оставлять последней, как будто её собственные чувства и боль ничего не стоят. Она терпеливая и упорная до изнеможения, готовая горы свернуть ради тех, кто ей дорог. Она держится, когда все остальные сдаются, потому что для неё это единственный способ быть нужной. Но внутри… — Александр взглянул на Гейла с едва заметной горечью в глазах, — внутри она ранимая и одинокая, как никто другой. Она не привыкла, чтобы кто-то заботился о ней. Не привыкла, чтобы кто-то принимал её страхи, её тьму, её слабости. Ей кажется, что она всегда должна быть сильной, потому что иначе она может потерять себя. Эмили скрывает эту часть себя так тщательно, что иногда, кажется, даже сама забывает о ней. За её стойкостью, за всем этим фасадом есть ребёнок, потерявший слишком многое и пытающийся заслужить хотя бы крохотную частичку тепла и понимания. Гейл вздохнул, чувствуя, как Александр постепенно открывал перед ним сложные истины, которые казались одновременно простыми и недостижимыми. — Но ты ведь её друг, Александр, — тихо сказал Гейл, слегка сбавив тон. — Ты её понимаешь. Почему бы тебе просто не оставаться тем, кто будет рядом, кто будет помогать ей? Зачем тебе всё это говорить мне? На мгновение Александр замолчал, и его лицо приобрело странное выражение. Словно в нём боролись несколько эмоций, которые он не хотел выпускать наружу. Наконец, он заговорил, и его голос звучал уже не саркастично, а чуть ли не с мягкостью. — Потому что я — это лишь её прошлое, её щит, её память о той жизни, которую она давно оставила, — тихо проговорил Александр, его взгляд смягчился, и голос словно стал глубже, как будто он раздумывал над каждой фразой. — Но ты, Гейл... — Он чуть прищурился, глядя на него с едва заметной улыбкой, — ты можешь стать для неё чем-то иным. Кто знает, возможно, чем-то гораздо более важным. Если, конечно, сможешь выдержать это. Он замолк, оценивающе наблюдая за Гейлом, как будто пытался заглянуть ему в душу, в ту часть, что пряталась за стеной усталости и утрат. — Я вижу, как ты на неё смотришь, — продолжил Александр, будто размышляя вслух. — Вижу, что она вызывает в тебе такие чувства, которые не исчезнут от одного стакана или долгого молчания в одиночестве. Ты можешь пытаться убежать от этого, как ты привык, но... некоторые вещи слишком сильны, чтобы их заглушить. В какой-то момент ты всё равно поймешь, что тянешься к ней, несмотря ни на что. Он выдержал паузу, будто давая Гейлу обдумать услышанное, а затем добавил мягче, почти шёпотом: — Так что выбор за тобой, Гейл. Либо ты принимаешь это и двигаешься к ней, либо пытаешься оставаться в стороне, зная, что всё равно будешь чувствовать её рядом — как незримый магнит, от которого не так-то просто избавиться. Слова Александра повисли в воздухе, словно не оставляя Гейлу ни малейшего шанса ответить или оправдаться. Это был вызов, тщательно продуманный и точно брошенный в лицо. На мгновение Гейл почувствовал, как весь его привычный мир смещается. Раньше ему казалось, что всё можно исправить, если приложить силу и терпение, но теперь всё выглядело иначе. Эмили, оказывается, была не просто женщиной с тяжёлой судьбой. Она была чем-то гораздо более сложным, тем, что требовало от него не только мужества, но и внутренней зрелости, умения видеть глубже. Гейл провёл рукой по волосам, затем чуть насмешливо улыбнулся, пытаясь вернуть себе привычное самообладание. — Значит, ты думаешь, что знаешь, что для неё лучше? Думаешь, что мне нужно стать каким-то святым или отказаться от того, кем я являюсь, только чтобы соответствовать её ожиданиям? Александр, казалось, едва заметно улыбнулся. В его взгляде мелькнуло что-то тёплое, даже заботливое, но он быстро подавил это чувство, снова надев свою привычную маску сарказма. — Ты всё ещё не понял, Гейл, — он чуть приподнял руку, словно указывая на что-то невидимое. — Речь не о том, чтобы быть святым. Ей не нужен святой, и она не ищет в тебе совершенства. Ей нужен человек, который способен увидеть её истинное лицо, который не испугается её уязвимости и не отвернётся при виде её слабостей. Она не попросит тебя меняться, Гейл. Она просто хочет, чтобы рядом был тот, кто увидит её не сквозь призму ожиданий и требований, а такой, какая она есть — со всеми её страхами и болью. Гейл выдохнул, на секунду опустив взгляд, чувствуя, как эти слова проникают глубоко внутрь. Его тянуло к Эмили, но сейчас он начал понимать, что её мир — это не просто иллюзия силы и уверенности, за которой прячется уязвимая, одинокая душа. Она была женщиной, которой пришлось пройти через многое, и теперь она не желала больше закрываться от боли. А значит, рядом с ней должен был быть тот, кто готов разделить с ней всё это. — Ты говоришь так, словно сам никогда не хотел быть этим человеком для неё, — произнёс Гейл, глядя Александру прямо в глаза. Александр чуть прищурился, и в его взгляде мелькнула лёгкая печаль. — Иногда, Гейл, любить — значит отпустить. Она для меня дорога, как младшая сестра, и я всегда буду рядом. Но я её прошлое, как я уже сказал. А ты — это шанс на будущее, которое, возможно, она даже не знает, что может позволить себе. Просто не разрушь её, — голос Александра был уже почти тихим, но в нём звучала искренняя просьба. Гейл молчал, пытаясь осознать вес этих слов, и впервые почувствовал, что между ним и Александром исчезло то напряжение, которое было до этого. Гейл сжал кулаки, ощущая, как внутри него поднимается острая необходимость разобраться в том, что так долго оставалось неясным. Эта беседа с Александром, пропитанная язвительными намёками и скрытой искренностью, неожиданно привела его к мысли, что в жизни Эмили куда больше тайн, чем он мог представить. Она была не только блестящим учёным и сосредоточенным профессионалом, но и женщиной с глубоко спрятанными ранами, которые могли бы объяснить её закрытость и силу. — Ты много говоришь о её уязвимости, — наконец заговорил Гейл, тщательно подбирая слова, словно боялся спугнуть ответы. — Но какие испытания она прошла? Что именно сделало её такой, какая она есть сейчас? Александр нахмурился, и его взгляд стал жёстче, будто он закрылся от этого вопроса. Гейл ощутил, что подошёл к границе, за которую Александр не хотел впускать никого — даже его. На мгновение в комнате повисла напряжённая тишина, лишь приглушённые звуки смены караула доносились снаружи, словно подчеркивая невысказанное между ними. — Эмили… — начал Александр, голос его прозвучал мягче, чем обычно, но затем он замолчал, будто на минуту задумался, взвешивая, что можно сказать. — Придёт время, когда она сама расскажет тебе об этом, если решит, что ты достоин её доверия. Это её история, Гейл. И не моя, чтобы делиться. Гейл, ощутив, что снова остался без ответов, почувствовал, как нарастает раздражение. Он пытался понять, почему у него возникло такое острое желание раскрыть её секреты, будто в них скрывался ключ к ней самой. Но, видя холодный и отстранённый взгляд Александра, он решил не давить на него. — Я просто хочу понять, — тихо произнёс он, и в его голосе прозвучала едва скрытая мольба. — Не хочу причинить ей боль, если она и так многое пережила. Хочу… быть рядом, когда она захочет довериться. Александр посмотрел на него с едва заметной улыбкой, кивнул, словно признавая в этих словах то, что давно искал. — Это правильно, — ответил он, чуть смягчившись. — Но, Гейл, запомни: иногда, чтобы быть рядом, нужно уметь слушать и не торопиться. Не спеши заглядывать в её прошлое — она может доверить его тебе, но только тогда, когда будет к этому готова. Ты не завоюешь её тайны силой, как ни пытайся. С этими словами Александр встал, собираясь уходить. На мгновение его фигура застыла у дверного проёма, словно он собирался сказать что-то ещё. Но затем он просто посмотрел на Гейла, в его взгляде была странная смесь сострадания и предостережения. — И ещё, Гейл… — добавил он, уже у дверей. — Если тебе правда небезразлична её судьба, подумай над тем, что она нуждается не в герое, а в человеке, способном просто быть рядом. Она достаточно сильна, чтобы пройти свой путь самостоятельно — ей лишь нужно знать, что ты не уйдёшь. С этими словами он тихо закрыл за собой дверь, оставив Гейла наедине с его мыслями. Как только за Александром закрылась дверь, Гейл остался один. Тишина в комнате вдруг стала тяжелой, почти давящей, и он понял, что слова, произнесенные Александром, словно открыли в нём нечто, от чего он старательно закрывался. Гейл провел рукой по лицу, будто пытаясь сбросить с себя напряжение, но это не помогло. Все слова Александра продолжали звучать в его голове, отражаясь в его мыслях и заставляя задуматься о том, что он старался игнорировать. Эмили… Он едва знал её, и всё же её образ не покидал его сознания. Гейл хмуро выдохнул, чувствуя, как в груди поднимается что-то странное, похожее на беспокойство и… желание. Она была сильной, умной, независимой — настолько, что ему трудно было представить, какие испытания заставили её стать такой. И, несмотря на всё это, в ней была нежность, скрытая за хладнокровием и сосредоточенностью, которую она так умело демонстрировала на публике. Он ненавидел эту мысль, но она проскользнула в его сознание слишком быстро, чтобы её можно было остановить: ему хотелось узнать её лучше. Хотелось понять, что скрывается за этими защитными стенами, которые она возвела вокруг себя. И больше того — он осознал, что её присутствие тянуло его к себе не только как солдата или соседа, но как мужчину. Гейл не знал, почему эта мысль заставила его почувствовать себя уязвимым и даже немного потерянным. В его жизни давно не было никого, к кому он бы привязался так сильно, и, возможно, поэтому признание этого тянуло за собой болезненное осознание, что ему действительно не всё равно. Он знал, что не может просто отмахнуться от этого ощущения, как бы он ни пытался. Эмили была женщиной, которая задела в нём что-то неизведанное и тревожное. Он вспомнил, как она смотрела на него в тот момент, когда он пришёл ей на помощь с Фишером. Её глаза были наполнены страхом и благодарностью, но за этим стояло нечто большее. Быть может, лишь ему одному посчастливилось увидеть её в этом моменте слабости, когда она перестала притворяться. И именно это разожгло в нём желание защитить её не только как соседку или коллегу, но как женщину, чью хрупкость он больше не хотел видеть наедине с её страданиями. Гейл опустил голову, чувствуя, как его сердце забилось быстрее, чем обычно. Он пытался подавить это чувство, уговаривая себя, что всё ещё рано судить. Но часть его — та, что всегда стремилась бороться, достигать, защищать, — уже сделала свой выбор. Гейл резко выдохнул, чувствуя, как по телу разливается напряжение, становясь почти физически невыносимым. Его плечи напряглись, ладони непроизвольно сжались в кулаки, и он с трудом мог сосредоточиться. Он не был наивным подростком знал, как справляться с такими желаниями, и обычно мог сдерживать себя. Но сейчас всё казалось иначе. Образ Эмили, неожиданно яркий и отчётливый, вспыхнул у него перед глазами. Он видел её, стоящую рядом с ним в спортзале, как их разделяло друг от друга пара дюймов, чувствовал её запах, ощущал, как его собственное тело реагирует на каждую мелочь, связанную с ней. "Может, стоит сходить к Маре или Мелиссе..." - мелькнула мысль, простая и логичная. Ему бы следовало найти способ избавиться от этого напряжения, вычеркнуть из головы образ Эмили. В конце концов, с кем-то из них он мог бы провести ночь, получив столь необходимую разрядку, и успокоиться. Мысленно Гейл остановился, словно столкнулся с чем-то невыносимо тяжёлым. Идея о том, чтобы найти утешение в объятиях другой женщины — Мары или Мелиссы — вдруг показалась ему отвратительной, жалкой попыткой убежать от того, что уже вгрызлось в его душу. Желание спрятаться от мыслей об Эмили, заглушить тёплое, неотступное чувство к ней чем-то поверхностным, вызывало в нём острое, неприятное ощущение стыда. Он едва смог заставить себя снова думать об этом. Эмили заслуживала другого. Её образ в его сознании был чистым и ярким, а сама мысль о том, чтобы избавиться от этих чувств через мимолётную связь, казалась предательством — даже если Эмили никогда об этом не узнала бы. Сжав пальцами виски, он едва удержался от раздраженного стона. Закрыв лицо руками, он попытался подавить это чувство, но образ Эмили был слишком ярким, слишком живым. Понять её, почувствовать её рядом этого хотелось ему сейчас больше всего. Он сидел так несколько минут, пытаясь прийти в себя, но сознание словно упрямо возвращалось к одному и тому же. Эмили была рядом с ним почти каждый день — и чем больше он узнавал её, тем сильнее ощущал ту странную, мучительную тягу, которая не поддавалась разумному объяснению. В её присутствии его стены рушились, и скрытые под многими слоями воспоминания о Китнисс, о потерях и одиночестве начинали терять свою силу. Гейл поймал себя на мысли, что ему не хватает её голоса, её искренности, с которой она умела говорить о простых вещах, её спокойствия, которое, как ни странно, вселяло в него уверенность, что он тоже способен на что-то большее, чем просто быть солдатом. Он понимал: его влечёт к ней не только как к женщине, но и как к человеку, который может дать ему то, чего он давно был лишён — настоящую близость. Опустив руки, он открыл глаза и, с тихим вздохом, позволил себе принять очевидное: что бы он ни пытался делать, его сердце уже начало тянуться к ней.