Через тьму к свету

Закат медленно опускался за линию горизонта, заливая лагерь густыми багряными и золотистыми оттенками. Оранжевые блики скользили по влажной траве и грязи, оставшейся после недавней грозы, словно природа сама по себе медленно очищалась после бури. Воздух был свежим, с примесью сырости, и лёгкий ветерок покачивал верхушки деревьев, пробираясь в ряды солдат и учёных, тихо нашёптывая в их уши звуки уходящего дня. Листва слегка шумела, вдалеке перекликались птицы, возвращая ощущение мира, но в этой тишине было что-то тревожное, неуловимо давящее. Гейл стоял у края тренировочной площадки, смотрел на свою команду и молчал. Его взгляд, тяжелый, как будто весил тонны, медленно скользил по лицам тех, кто стоял перед ним. Кто-то из них ещё подшучивал о прошедшей тренировке, кто-то потирал усталые мышцы, но у всех было одно общее — ощущение усталости, накопленной за долгий день. И хотя никто не жаловался, Гейл чувствовал это как собственное. Его тело тоже было измотано, ноги казались тяжёлыми, как будто они погружены в грязь после ливня, а голова гудела от накопившегося напряжения. Ему казалось, что его руки дрожат от накопленной усталости, хотя снаружи этого никто не заметил. Он медленно перевёл взгляд на закат. Оранжево-красные краски неба выглядели неправдоподобно яркими, слишком живыми, контрастируя с его внутренним состоянием. Это был первый день лета, но он не чувствовал радости от тёплого воздуха или освежающего ветерка. Казалось, что он застрял в каком-то вечном зимнем холоде, независимо от того, как изменялась погода вокруг. Его мысли медленно перетекали, как вода после дождя, без чёткой цели или направления. За его спиной остались годы войны, наполненные утратами, разочарованием и глухим чувством одиночества, которое, как он осознавал, не исчезло с окончанием революции. Оно только притупилось, оставив на месте яркого огня лишь серый пепел. Гейл уже давно не чувствовал себя живым в полном смысле слова. Его роль офицера, капитана, лидера команды — всё это казалось рутиной, которой он следовал из чувства долга, а не из настоящего желания. Он снова посмотрел на своих людей. Они ждали его слов, а Гейл, борясь с внутренней пустотой, старался собрать мысли в единое целое. Он хотел сказать что-то вдохновляющее, что-то, что бы подбодрило их после долгого дня. Но в горле пересохло, и вместо этого он просто глубоко вдохнул, пытаясь собрать силы, чтобы хотя бы выглядеть уверенно. «Первый день позади», — подумал он с долей безразличия, прекрасно осознавая, что впереди будут и другие, такие же однообразные и тяжёлые. Его тело, налитое усталостью, кричало о необходимости отдохнуть, но он не мог позволить себе расслабиться. Его руки медленно опустились, словно потеряли свою привычную силу, а взгляд вновь устремился к горизонту, туда, где небо становилось всё темнее. — Поздравляю всех с окончанием первого дня учений, — начал Гейл, стараясь удержать ровный и спокойный тон, хотя внутри ощущал глухую усталость. Его голос звучал уверенно, но за этим скрывалась борьба с собственными чувствами, которые он не мог позволить себе показать. — Вы хорошо поработали, и результаты уже видны. Но это только начало. Нам предстоит многое, и силы ещё пригодятся. Он сделал паузу, окинув взглядом собравшихся. На его плечах лежала не только физическая усталость от напряжённого дня, но и тяжесть ответственности, которая постоянно напоминала ему, что командир не может позволить себе расслабиться. Лагерь был тихим, но в этом молчании чувствовалось напряжение. Он видел, как учёные обменивались короткими взглядами, ожидая его дальнейших распоряжений. — Но на этом наш день не заканчивается, — продолжил он, осознавая, что впереди ещё предстояла работа. — Нам нужно установить палатки и развести костры. Сегодня ночуем под открытым небом, так что готовьтесь. Как только эти слова сорвались с его губ, в группе возникло легкое волнение. Учёные явно не ожидали такого поворота. Несколько человек тяжело вздохнули, тихо переглядываясь между собой, словно эта перспектива была для них чем-то непривычным и нежелательным. Гейл заметил, как Эмили слегка потерла уставшие глаза, словно пытаясь прогнать сонливость, нависшую над ней. Её плечи были напряжены, и она едва удерживала себя в вертикальном положении после столь долгого дня. Рядом с ней стоял Хьюго, который, поправив очки, неловко улыбнулся, как будто в его голове прокручивался список всех возможных неудобств, с которыми им придётся столкнуться на холодной, сырой земле. Однако в этом потоке недовольных взглядов один человек выделялся особенно — Александр Блэк. Его лицо светилось от предвкушения, и он не мог скрыть своего энтузиазма. В отличие от остальных, идея ночёвки под открытым небом явно захватила его внимание. Его глаза горели азартом, и он, не дожидаясь одобрения, быстро подошёл к Эмили, словно не мог сдержать радости от предстоящего вызова. — Эмили, представляешь, какой чудесный вечер нас ждёт! — воскликнул Александр, глаза его сверкали, голос полон энтузиазма. — Это как маленькая экспедиция, только без лабораторных стен! Разве не здорово? — он буквально подскочил к ней, схватив её за руки и закружившись, как ребёнок, радующийся неожиданному приключению. — Представь, палатки, костры, звёзды над головой! Как в старые добрые времена, помнишь? Эмили нахмурилась, её лицо исказилось от усталости. Её глаза блестели не от радости, а от раздражения, но Александр, словно не замечая этого, продолжал кружить её, смеясь, как будто они снова стали детьми. Порывистый вечерний ветер развевал её волосы, но вместо освежающего чувства он приносил с собой лишь холод, который проникал до самых костей. — Алекс, прекрати немедленно, — резко прошипела она, пытаясь вырвать свои руки из его хватки. В её голосе слышалась усталость, и, казалось, последнее, чего она хотела, — это участвовать в его безумных играх. — Ты ведёшь себя как полный идиот! Мы целый день на ногах, я больше не чувствую своих ног, и последнее, что мне нужно, — это собирать палатки и разводить костры! — Ой, не будь такой занудой, — засмеялся Александр, продолжая удерживать её руки, словно ничего не случилось. Его улыбка была широкой, беззаботной, будто слова Эмили просто отскакивали от него. — Разве ты забыла, как мы когда-то обожали такие вещи? Лагерь, природа, свежий воздух… Это же всё, что нам нужно! — В детстве, может, и любила, — огрызнулась Эмили, яростно пытаясь высвободиться, её голос стал холодным, а глаза — яркими от раздражения. — Но сейчас я предпочла бы горячий душ и мягкую постель, а не это. Отпусти меня, Алекс! — Ох, ладно-ладно, — Александр, наконец, отпустил её, его весёлый смех всё ещё звучал в воздухе, как эхо. Он не выглядел обиженным её резкостью, скорее наоборот — словно находил её раздражение забавным. — Но ты всё равно увидишь — это будет весело, обещаю! Эмили сердито отряхнула руки, отошла от него на шаг, её глаза сверкали от накопившегося раздражения. Вздохнув, она бросила мрачный взгляд на уходящее солнце, которое окрасило небо в розовые и фиолетовые тона, прежде чем посмотреть на Гейла. Он стоял чуть в стороне, молча наблюдая за происходящим, но его глаза были мрачны и глубоки, как тёмное озеро. — Может, тебе и весело, — пробормотала она, устало поправив прядь волос за ухо, — но я совершенно не в восторге от перспективы ночевать на холодной, сырой земле. — Её голос звучал глухо, почти потерянно, как будто усталость полностью захватила её, не оставив места радости от природы. Александр усмехнулся, не понимая, почему она так противится всему, и покачал головой: — Ну, ты всегда была немного привередливой, Эмили. Но я уверен, тебе это понравится, как только мы разожжём костры. Эмили ничего не ответила, только устало вздохнула и отвернулась, глядя вдаль, где багровый закат растворялся в тени ночи. Гейл мрачно наблюдал за своими людьми, стоя немного в стороне. Тело налилось тяжестью, словно свинцом, и он чувствовал, как усталость медленно поглощает его, уводя в тёмную бездну апатии. Мысли текли туманно, и всё вокруг казалось далеким и неважным. Но он знал: слабость — это роскошь, которую он не может себе позволить. Все смотрели на него, ожидая приказов. Он был их командиром, и отступать перед собственными демонами было не в его правилах. — Томас, — хрипловато произнёс он, стараясь, чтобы голос звучал твёрдо и уверенно, хотя на самом деле внутри всё было скомкано, — возьми на себя финальные указания и проконтролируй установку лагеря. Томас кивнул, коротко и чётко, без лишних слов, будто мгновенно уловив тяжесть ответственности, лежащей на Гейле. Солдат моментально взял командование, его резкий и уверенный голос раздался над лагерем, отдавая приказы. Под его руководством солдаты быстро начали разбирать снаряжение, их движения были точными и слаженными, как у опытных бойцов, отточивших свои навыки годами. Они работали в тишине, лишь иногда обменивались короткими командами. Учёные же, хоть и явно непривыкшие к таким условиям, поначалу стояли в нерешительности, переглядываясь друг с другом, не зная, как действовать. Гейл окинул лагерь взглядом: багряные краски заката постепенно тускнели, уступая место тёмно-синим и фиолетовым оттенкам сумерек. После недавно прошедшего ливня воздух был пропитан свежестью, а влажная земля ещё хранила прохладу. Природа, казалось, замерла, готовясь к приходу ночи, а вокруг лагеря слышался только шорох листьев на ветру и приглушённые шаги солдат. Где-то вдали затихло последнее пение птиц, уступая место вечерней тишине. Гейл глубоко вздохнул, будто пытаясь вдохнуть в себя силу природы, но усталость не покидала его. Напряжение сжало его грудь, и каждый вдох давался с трудом. Внутри всё ещё бушевали тревоги и неугомонное беспокойство. Он не мог отделаться от чувства, что этот день, как и все остальные, лишь ещё один шаг к бессмысленной рутине. Его глаза скользили по движущимся фигурам, и, глядя, как и все остальные, лишь ещё один шаг к бессмысленной рутине. Его глаза скользили по движущимся фигурам, и, глядя, как Томас спокойно и уверенно отдаёт приказы, Гейл вдруг почувствовал, что с каждой минутой он всё дальше отдаляется от своих людей. Когда-то он был таким же — энергичным, полным сил, вдохновляющим своих товарищей. А теперь он чувствовал себя словно тенью, стоящей в стороне и лишь наблюдающей. Учёные, наконец, начали разбирать своё снаряжение, постепенно привыкая к новому для них ритму. Некоторые неуклюже пытались ставить палатки, едва справляясь с верёвками и стойками, но солдаты терпеливо показывали им, как это делать правильно. Нервные улыбки и неловкие попытки наладить лагерь со стороны учёных вызывали у некоторых из военных лёгкие усмешки, но ни один из них не подавал вида — они понимали, что на этом этапе важно держать дисциплину. Клара, с её практичным и строгим подходом, взяла на себя роль наставницы. Её быстрые и уверенные движения привлекли внимание остальных, и она вскоре стала помогать тем, кто нуждался в поддержке. — Нужно хорошенько закрепить колышки, — объясняла она, показывая, как правильно вбить их в землю. — Иначе ваша палатка улетит с первым порывом ветра. Вот так, видите? Учёные кивали, стараясь точно повторить её действия. Даже те, кто в начале проявлял больше тревоги, теперь постепенно справлялись, в том числе и те, кто вообще никогда не ночевал на природе. Александр же решил превратить всё в весёлую игру, озорно подбадривая остальных своими шутками. — Ну что, кто готов стать мастером по палаткам? — громко воскликнул он, играючи подкидывая верёвки. Но в тот же момент неловко запутался в них и чуть не упал, вызвав смех среди солдат и учёных. — Смотрите, я уже профессионал! — не унимался он, стараясь вылезти из ловушки, которую сам себе устроил. — Эмили, ты должна учиться у лучших! — ухмыльнулся он, расправляя верёвки и бросив на неё игривый взгляд. — Да, конечно, мастер, — отозвалась Эмили с сарказмом, закрепляя свою палатку с точностью, которой могли бы позавидовать даже опытные туристы. — Только тебе бы самому не мешало немного потренироваться, чтобы не запутаться в следующий раз. — Ах, вы посмотрите на неё! — театрально вздохнул Александр, делая вид, что его задел её комментарий. — Эмми, ты же знаешь, что я просто пытаюсь поднять всем настроение. — Можешь начинать с того, чтобы молчать, — усмехнулась она, отводя взгляд. Палатки вскоре были установлены, и солнце окончательно скрылось за горизонтом, оставив мир погружённым в сумерки. Воздух стал ощутимо прохладнее, и лагерь наполнился звуками треска сухих веток и щёлканья зажигалок, когда солдаты начали разводить костры. Пламя оживило место, добавив тепла и света в сгущающуюся тьму. Даниэль, один из солдат, с лёгкостью продемонстрировал, как правильно сложить дрова для костра, будто это была его вторая натура. — Смотрите, главное — сложить ветки пирамидкой, — объяснял он, уверенно двигаясь между новичками. — Это поможет огню равномерно гореть и не гаснуть. К концу недели вы все будете мастерами по разжиганию костров, — добавил он с улыбкой, подмигнув учёным. Вскоре в воздухе разлилось мягкое тепло костров. Учёные и солдаты собрались вокруг огня, стараясь согреться и расслабиться после долгого дня. Чувствовалось, что напряжение потихоньку спадало, люди начинали потягиваться, присаживаться на землю, вытягивать руки к огню, наслаждаясь теплом. Эмили стояла у костра, её лицо слегка осветилось мягкими, мерцающими отблесками пламени. Пламя плясало, разбрасывая оранжевые тени на её усталое, чуть осунувшееся лицо. Она медленно протянула руки к огню, надеясь впитать немного тепла, которое разливалось по её замёрзшим пальцам. Тёплый ветерок, подхватывая пепел, кружил его в воздухе, но это лишь усиливало ощущение прохлады, пропитавшей тело после долгого дня. Она чувствовала, как тяжесть усталости нависала над ней, сжимая плечи, словно не давала выпрямиться. Неожиданно рядом возник Александр. Он подошёл без обычной своей неуклюжей радости, тихо присев рядом, на этот раз обошёлся без своих шуточных выходок. Вместо этого он мягко похлопал её по плечу, но его жест не казался легкомысленным — он словно пытался передать свою поддержку, чувствую её измотанное состояние. — Ну что, — начал он, устремив взгляд на огонь, — не так уж всё и плохо, согласись? Да, вымотались, но костёр-то какой уютный. Почти как дом, только без стен. Эмили подняла глаза на него, встретив его спокойный взгляд, и, не удержавшись, чуть заметно усмехнулась. Это был слабый, едва уловимый жест, но он означал, что её раздражение схлынуло. Её лицо было исчерчено тонкими линиями усталости, и на острые реплики у неё уже не оставалось сил. — Знаешь, — пробормотала она тихо, её голос звучал хрипло и приглушённо, — если бы ты смог хотя бы минуту молчать, может, это действительно было бы не так уж плохо. Александр ненадолго замолчал, словно переваривая её слова, и вдруг неожиданно кивнул. — Ладно, как скажешь, — сказал он с лёгкой улыбкой, но в его голосе не было обычной игривости. Он заметил её утомлённое лицо, и его улыбка стала мягче. — Знаю, ты вымоталась. Если хочешь, я могу подежурить у костра вместо тебя. Ты заслуживаешь отдохнуть. Эмили взглянула на него, чуть приподняв брови. Она не ожидала такой серьёзности от Александра. Он всегда был весельчаком, который умел сгладить острые углы, но сейчас в его глазах она увидела что-то большее — настоящую заботу. — Спасибо, — пробормотала она, опустив взгляд обратно на огонь. — Но я справлюсь. Просто нужно немного тишины... и, может, минут пять без движения. Александр придвинулся к ней, почти молча. Он не стал настаивать, и в этом было больше поддержки, чем в словах. Пламя продолжало тихо потрескивать, и тишина вокруг, нарушаемая лишь этим звуком, казалась странно успокаивающей. Через несколько минут, видя, как Эмили расслабилась, её плечи чуть осели, он всё же тихо заговорил, осторожно выбирая слова: — Знаешь, ты слишком много на себя взваливаешь. Я вижу, как ты всегда стараешься быть сильной для всех — для своих братьев, для команды. Но это нормально — иногда позволить себе отдохнуть, не пытаться всегда держать всё под контролем. Мы все тут ради того, чтобы помочь друг другу, — его голос звучал тепло. Эмили не ответила сразу. Она снова закрыла глаза, наслаждаясь моментом спокойствия. Его слова проникли глубже, чем она ожидала, но сейчас она не была готова это обсуждать. Слишком устала. — Ты прав, — наконец тихо сказала она, не открывая глаз. — Может, однажды я и научусь это делать. Но не сегодня. Александр улыбнулся, хотя она этого не видела. Он знал, что этот момент не был простым для неё, но чувствовал, что его поддержка нашла отклик. Ночь постепенно окутывала лагерь, словно тёмное одеяло, пряча его от остального мира. Только яркие языки пламени, танцующие в ритме ветра, бросали живые тени на уставшие лица людей. С каждым порывом ветра тени изменяли форму, играя на лицах солдат и учёных, создавая иллюзию оживших призраков. Атмосфера у костра была теплая и умиротворяющая, словно сама природа решила дать им передышку после долгого и изнуряющего дня. В воздухе витал аромат горящего дерева, перемешиваясь с запахом земли и ночной прохлады, усиливая ощущение того, что здесь, на мгновение, можно было почувствовать себя в безопасности. Вокруг костра продолжались оживлённые разговоры, весёлый смех то и дело прорывался сквозь потрескивание дров, а искры, взмывающие в небо, словно подхватывали радость и уносили её в ночное небо. Солдаты делились историями, подкалывали друг друга, вспоминая курьёзные моменты дня. Учёные же, забыв на время о своих серьёзных лицах, с удивительной легкостью подхватывали общие шутки, смеялись над тем, как неуклюже ставили палатки. Но Гейл стоял в стороне, едва различимый в темноте, наблюдая за своими товарищами с ощущением, что он здесь чужак. Он чувствовал себя отрезанным от этого мира, словно невидимая стена разделяла его и остальных. Вокруг него витала лёгкость, смех, но сам он был словно изолирован в своей личной тишине, где радость казалась чем-то далёким, почти недосягаемым. Он привык к этому чувству отчуждения, к тому, что не мог разделить ту лёгкость, которая витала в воздухе. Глубоко внутри он знал, что должен радоваться — ведь первый день экспедиции прошёл без сучка и задоринки: никаких конфликтов, работа шла слаженно, обучение прошло гладко. И всё же вместо облегчения, которое должно было прийти с успешным завершением дня, его душу заполняла гнетущая пустота. Когда один из солдат, светло улыбнувшись, подошёл к нему и похлопал по плечу, Гейл механически ответил тем же жестом, но даже это простое движение давалось с трудом. Ему казалось, что его собственное тело стало тяжёлым и неповоротливым, словно каждая мышца отказывалась подчиняться. Он чувствовал себя не на своём месте — словно наблюдал за происходящим со стороны, как зритель в театре, но не был участником действия. Не выдержав более, Гейл медленно отвернулся от светлого круга у костра, где царили радость и уют, и направился к своей палатке. С каждым шагом, отдаляясь от звуков разговоров и смеха, он чувствовал, как его окутывает густая, вязкая тишина ночи. Воспоминания, которые он так старательно пытался заглушить, начали медленно всплывать, словно тени из его прошлого, тяжёлым грузом ложась на плечи. Ветер приносил запахи влажной земли и травы, напоминающие ему о тех временах, когда его жизнь была проще. Но с этими ароматами приходили и тягостные мысли. Звёздное небо раскинулось над ним, безмолвное и вечное, как бесстрастный свидетель его боли. Мириады звёзд холодно мерцали на чёрном полотне, равнодушные к человеческим страданиям. В этот момент Гейл почувствовал себя ничтожной частичкой вселенной, без цели и направления. Его душу разъедало чувство того, что всё, через что он прошёл, — всего лишь капля в океане времени, ничтожная перед лицом этой бескрайности. Когда он вошёл в палатку, лёгкий ветерок скользнул по его спине, прохладой проникая под одежду. Этот дуновение было таким слабым, что другие, возможно, не обратили бы на него внимания, но для Гейла оно стало ещё одним напоминанием о том, как одиноко и пусто вокруг. Даже воздух, казалось, проникался его внутренней болью, усиливая чувство отстранённости от мира. Он медленно опустился на спальный мешок, чувствуя, как усталость за день сковала мышцы, но внутренняя тяжесть была куда сильнее. Гейл вытянул ноги, стиснул виски пальцами, словно пытаясь разогнать беспорядок мыслей, но это лишь кратковременно отсрочило неизбежное. Когда он закрыл глаза, перед ним тут же всплыли образы прошлого, от которых он так отчаянно пытался убежать. Они неумолимо возвращались, как незваные гости, не оставляя ему шанса на покой. Прим. Её хрупкое лицо с широко распахнутыми глазами, наполненными ужасом. Она вновь и вновь являлась в его мыслях — её последний крик, её безжизненное тело среди обломков. Эта картина врезалась в его сознание, как ожог, который никогда не заживает. Он снова переживал момент её смерти, будто всё происходило вновь. Он мог бы что-то изменить. Он должен был. Но не изменил. А затем всплыло другое лицо — Китнисс. Когда-то её глаза светились пониманием, были тёплыми, как летнее утро, но теперь в них царила пустота, ледяное отчуждение. Она ушла, не оставив шансов на прощание или объяснение. Её выбор был неизбежен, и он понимал это, но понимание не делало легче. Чувство вины за всё произошедшее плотно обвило его разум, заставляя каждый раз снова и снова спрашивать себя, мог ли он сделать что-то иначе. Мог ли он быть тем, кто спас бы её — и Прим, и Китнисс? Эти мысли сменялись вспышками воспоминаний о разрушенных городах, дымящихся руинах, обломках домов и мёртвых телах, которые он видел. Каждый образ — напоминание о тех, кого он не сумел спасти. Раньше он считал, что сможет изменить мир, что его действия имели значение. Но с каждым новым днём мир вокруг, казалось, становился лишь мрачнее, его руины были не только внешними, но и внутренними. Гейл всё больше чувствовал себя сломанным, потерянным среди обломков своей жизни. Он был, как корабль, разбитый штормом и выброшенный на безлюдный берег — некогда полон надежд, теперь бесполезный, обветшалый, дрейфующий среди своих собственных разрушенных иллюзий. Перевернувшись на бок, Гейл попытался найти хотя бы малейший комфорт, но твёрдая, сырая земля под ним казалась невыносимо жёсткой. Даже её холодная неподатливость была для него символом того, что он не заслуживал покоя. Сон был далёк, словно мираж на горизонте, — чем больше он его искал, тем дальше тот ускользал. В его голове роились воспоминания, их было слишком много, они теснились, как мухи, не давая ни минуты покоя. И каждый раз, когда он пытался их заглушить, эти мысли лишь возвращались с новой силой. Чувство вины становилось всё более удушающим, как затягивающаяся петля, не дающая ему дышать. Он не знал, как освободиться от этого груза. Муки совести разрывали его изнутри, терзали его душу, не оставляя ни малейшего шанса на избавление. Он осознавал, что ничего не сможет изменить, что прошлое останется с ним навсегда, но это не приносило облегчения. В его сознании всплыл недавний разговор с Мелиссой. Её приглушённый голос, звучащий в памяти, вновь предложил провести вместе ночь. В тот момент её слова показались ему ненужным отвлечением, но теперь, в холоде ночи, предложение выглядело заманчиво. Он подумал, что её присутствие могло бы хоть на миг утихомирить хаос в его голове, заглушить этот внутренний стон, который неизменно преследовал его. Возможно, её тепло смогло бы вытеснить холодную пустоту, что захватила его душу. Гейл уже почти поднялся, готовый выйти из палатки и пойти к ней, но его взгляд внезапно остановился на куртке, лежащей рядом. Краем глаза он заметил, как из одного из карманов выпала сложенная бумажка. Он механически потянулся к ней, его пальцы нащупали шероховатую поверхность бумаги, а затем осторожно развернули её. Детский почерк тут же привлёк его внимание. Каждая строчка выглядела неаккуратной, буквы плясали, и некоторые слова казались сбивчивыми, как если бы их автор слишком торопился выразить свои мысли. Это было утреннее письмо от Даниэля. Его простой, искренний текст неожиданно тронул Гейла. Даниэль писал о том, как ждёт их следующей встречи, как будет бережно хранить его дом и готовиться к его возвращению. В этих наивных, неровных строчках была простая, но настоящая привязанность, и она пробудила в Гейле что-то глубоко спрятанное. Впервые за долгое время он ощутил слабый отголосок того, что давно казалось потерянным — искру смысла, ту самую, которую он отчаянно пытался найти в этом мире. Он долго держал письмо в руке, сжимая его так, словно боялся, что с потерей этой бумаги вновь потеряет что-то важное. Гейл поднял глаза и всмотрелся в темноту, обволакивающую палатку. По её стенам играли тени, создавая причудливые узоры, похожие на сцены его собственных ночных кошмаров. Однако, стоя в этой холодной тишине, он вдруг понял: может быть, он не настолько одинок, как ему казалось. Эмили, её братья, люди вокруг него — все они были частью этой жизни, столь же запутанной и тяжёлой, как и его собственная. Каждый из них нёс свою боль, свою историю, но они продолжали бороться. И хотя ему всегда казалось, что его одиночество — это его личная, непроницаемая тюрьма, теперь он начал понимать, что сам закрылся от тех, кто мог бы помочь. Он медленно осознал, что годами строил этот барьер, отчаянно пытаясь защитить себя от новых потерь, от разочарований, которые неизменно приходили вместе с близостью. Он не позволял никому по-настоящему войти в его мир, закрываясь в своей скорлупе, как черепаха, прячущаяся от опасности. Он верил, что если отгородиться, то боль перестанет преследовать его. Но реальность оказалась иной. Отчуждение лишь усиливало его муки. Боль не исчезала — она просто накапливалась, превращаясь в непосильный груз, который давил на него всё сильнее. Он опустил письмо и задумчиво посмотрел на куртку, осознавая, что, возможно, он не был так уж беспомощен, как ему казалось. Люди вокруг — не просто тени или случайные прохожие, а такие же раненые души, ищущие смысл в этой разрухе. Может быть, они могли бы помочь ему так же, как он мог бы помочь им, если бы только дал себе шанс. Гейл глубоко вздохнул, чувствуя, как в груди нарастает тяжесть, но теперь к ней примешивалось и что-то новое — слабый, почти незаметный намёк на надежду. Мысль о том, что он мог позволить кому-то проникнуть за свои стены, вызывала у Гейла мгновенную тревогу. Каждый раз, когда он задумывался о возможности открыть свою душу, сердце начинало биться быстрее, а мысли становились беспорядочными, как будто он стоял на краю пропасти. Вся его жизнь была выстроена вокруг принципа защиты — от людей, от боли, от непредсказуемости чужих эмоций. Он был похож на зверя, привыкшего к своей клетке: привычной, мрачной, но надёжной. И выйти из неё значило столкнуться с неизвестным, где нет гарантии безопасности. Но, несмотря на это, Гейл уже не мог закрывать глаза на очевидное: люди вокруг него не были равнодушны. Эмили и её братья, его собственные товарищи — все они, как ни странно, продолжали идти рядом с ним, даже когда он демонстративно держал их на расстоянии. Их настойчивое присутствие ставило его перед непростым выбором: продолжать скрываться за возведённой стеной или хотя бы попытаться сбросить броню, которую он носил столько лет. Его взгляд снова скользнул по письму, перед тем как он аккуратно свернул его и спрятал в карман куртки. Эти неровные, детские строчки неожиданно вернули его к тем простым вещам, которые он давно забыл. О том, как важно ощущать привязанность, ценить человеческое тепло. Даже в мире, где, казалось, всё рухнуло и погребло под обломками прежнюю жизнь, всё равно оставались те, кто готов был поддержать. И эта поддержка не требовала слов или обещаний, она была неосязаемой, но не менее реальной. Порыв холодного ветра заставил Гейла плотнее закутаться в куртку. Он всё ещё ощущал внутри ту тревожную неуверенность, но шаг к решению уже был сделан. Он медленно поднялся и направился обратно к кострам. Он знал, что не сможет мгновенно изменить себя, что годы самоизоляции и страха не развеются в одночасье. Ему не хотелось сразу вливаться в разговоры или попытаться стать частью общего веселья. Но теперь ему казалось, что достаточно просто быть рядом, ощущать присутствие других, осознавать, что он — не один. Когда Гейл вернулся к лагерю, его товарищи, похоже, даже не заметили, что он отсутствовал. Разговоры, смех и тихие шутки всё так же перекатывались от одного к другому, как волны. Гейл сел на ближайший камень, расположенный у огня, и устремил взгляд на пламя. Огонь плясал, его тёплое сияние играло на лицах людей, сидящих рядом. Гейл чувствовал, как в нём постепенно затихает напряжение. Он не собирался говорить или пытаться вписаться в чужие разговоры, но уже не ощущал той ледяной стены, что обычно отделяла его от остальных. Огонь, словно живое существо, гипнотизировал его своим танцем, а мерное потрескивание поленьев приносило успокоение. Может быть, впереди был долгий путь к тому, чтобы научиться снова быть частью чего-то большего. Но, сидя здесь, Гейл чувствовал, что уже сделал первый шаг. Пусть маленький, незначительный, но он позволил себе вырваться из своей скорлупы хотя бы на мгновение. И этого было достаточно на сегодня. Кто-то из солдат, сидящий по соседству, заметив его присутствие, протянул ему металлическую кружку с чем-то горячим. Гейл молча кивнул в знак благодарности и принял её. От напитка поднимался пар, медленно рассеиваясь в прохладном ночном воздухе, а тепло кружки приятно согревало его замёрзшие руки. — Вернулся, — негромко проговорил Алексей, один из его самых надёжных бойцов, поднимая на него тёплый, дружелюбный взгляд. Гейл лишь слегка кивнул в ответ, не чувствуя необходимости отвечать словами. Он сделал небольшой глоток и ощутил, как тепло начинает разливаться по его телу, начиная с горла и медленно охватывая всё внутри. В этот момент он понял: неважно, насколько глубоки раны прошлого, не имеет значения, как долго он носил в себе чувство вины. Иногда всё, что нужно, — это просто сидеть рядом с людьми, согреваясь у одного огня, разделяя с ними не слова, а простое, едва уловимое ощущение причастности к этому моменту, к этим общим минутам жизни. Огонь продолжал гореть, согревая не только тела, но и сердца тех, кто сидел рядом. Посидев ещё немного у костра, Гейл наконец поднялся на ноги, ощущая, как затекшие мышцы постепенно начинают расслабляться. Он решил пройтись по лагерю, размять ноги и заодно проверить обстановку у палаток учёных. Ночная прохлада мягко обдала его лицо, освежая и принося краткое облегчение, хотя глубоко внутри всё ещё бушевала неразрешимая буря мыслей и сомнений. Лагерь погрузился в полудрёму, лишь редкие тихие разговоры дежурных и потрескивание последних углей в кострах нарушали спокойствие ночи. Воздух был холодным, резким, словно свежий морозный ветер с гор. Каждый вдох наполнял лёгкие ледяной свежестью, обжигая горло и пробуждая тело. Гейл поднял голову, разглядывая ночное небо. Яркие звёзды, словно раскалённые угли, мерцали на безмолвной чернильной глади. Они казались ему такими близкими, что он невольно подумал: а вдруг их можно достать, просто протянув руку? Их свет мягко отражался в тонких лентах дыма, которые ещё вились над умирающими кострами, поднимаясь ввысь, словно духи, рассеянные в ночной тишине. Шаги Гейла были медленными и уверенными, оставляя на влажной земле едва заметные следы. Под ногами скрипели мелкие камешки, а иногда раздавался тихий шелест сухих травинок. Этот неспешный ритм ходьбы на фоне спящего лагеря успокаивал, позволял ему на мгновение оторваться от тяжелых мыслей, окунувшись в эту леденящую прохладу, которая словно снимала дневную усталость с его плеч. Но ум его оставался напряжённым, как натянутая струна. Мысли, кружащиеся в голове, напоминали затянувшийся танец призраков прошлого и настоящего, которые не отпускали его, как бы он ни старался сосредоточиться на чем-то другом. Оставив позади ряды палаток, Гейл замедлил шаг, заметив вдалеке фигуру, сидящую у костра. В тусклом, уже почти угасшем свете, он узнал Эмили. Её лицо, обычно полное энергии и скрытой силы, сейчас казалось призрачно бледным, усталым и отрешённым. На её щеке темнел свежий синяк, багрово-лиловый в полумраке ночи, резко контрастируя с её светлой кожей. Эта деталь разом обожгла его изнутри, пробудив сразу две противоположные эмоции: беспокойство и гнев. Гейл сжал челюсти, стараясь подавить в себе волну ярости, которая непроизвольно вспыхнула при виде её травмы. Почему она не старается беречь себя от травм? И почему она так одинока в эту тёмную, безмолвную ночь? Он подошёл ближе, стараясь контролировать своё дыхание, но его внутренний мир был в смятении. Часть его всё ещё ощущала дистанцию между ними, ту ледяную стену, которую он сам возводил, боясь сблизиться с кем-либо. Но другая, глубоко спрятанная часть его души рвалась к Эмили, к её боли и одиночеству. Он вдруг осознал, что её травма была не только физической — она несла на себе тяготы, которые были куда тяжелее видимых ран. Гейл остановился, наблюдая за ней из полумрака. Каждый её вздох, каждый едва заметный жест казался ему теперь наполненным скрытым смыслом, словно она старалась спрятать свои чувства, так же как он прятал свои. Но, в отличие от него, она не уходила в темноту. Она оставалась здесь, у едва тлеющего костра, оставаясь открытой миру, несмотря на все свои раны и страхи. Это её упорство, её решимость продолжать жить и бороться, несмотря на всё, что она пережила, вызывали у него глубокое уважение и... что-то большее, что он не решался назвать. Она выглядела такой хрупкой в этот момент, такой уязвимой, и это беспокоило его. Он чувствовал, как внутри разгорается желание защитить её, не только от внешних врагов, но и от тех внутренних демонов, с которыми она, казалось, сражалась каждый день. Но рядом с этим росла и тревога: сможет ли он дать ей то, что она заслуживает? Способен ли он вообще на близость, на заботу, которую она, возможно, искала? Он привык скрываться за маской равнодушия, а теперь эта маска начинала трещать. Гейл сделал шаг вперёд, всё ещё не решаясь заговорить, наблюдая за её силуэтом в дрожащем свете угасающего огня. Его взгляд скользил по её фигуре — она казалась такой хрупкой и уязвимой, как будто одно неверное слово могло её сломать. Но Гейл знал, что за этой внешней хрупкостью скрывалась сила, слишком большая для её возраста, и это, возможно, делало её ещё более ранимой. Его сердце сжалось от чувства тревоги и какой-то необъяснимой вины — будто он должен был быть рядом с ней раньше, защитить её от всех тех ран, что оставила на ней жизнь. Он понимал, что не сможет просто пройти мимо. — Что ты здесь делаешь? — его голос прозвучал глубже и грубее, чем он хотел. Внутри всё закипало от беспокойства, которое он старался скрыть за внешней сдержанностью. — Уже поздно. Завтра трудный день, тебе нужно спать. Эмили вздрогнула, её плечи напряжённо приподнялись, как будто она не ожидала услышать голос в полной тишине ночи. Медленно повернув голову, она встретилась с его глазами. Её лицо было бледным, измученным, а на щеке синяк болезненно выделялся на фоне её светлой кожи. Она выглядела так, будто что-то тяжелое давило на неё не только снаружи, но и изнутри. — Ты напугал меня, — прошептала она, и её голос прозвучал едва слышно, почти как слабое эхо. Уголки её губ дернулись в попытке улыбки, но этот жест был скорее грустным, чем радостным. — Мог бы предупредить... А то я подумала, что это патруль. — Извини, — буркнул Гейл, присев рядом с ней на землю. Он не отводил взгляда, замечая, как её руки нервно теребят край куртки. Этот жест говорил о её напряжении сильнее, чем слова. — Почему ты не спишь? Эмили на мгновение замолчала, сжала губы, словно пыталась подавить в себе ответ. Её взгляд был прикован к тлеющим углям, словно в них она могла найти ответы на свои мучительные вопросы. — Не могу, — её голос прозвучал тихо, как будто она разговаривала сама с собой. Она коснулась синяка на щеке, морщась от лёгкой боли или, возможно, от воспоминаний. — Томас... забрал мою косметичку, а в ней было снотворное. Без него… я не могу заснуть. Её слова прозвучали так, словно это был не просто физический недуг, а нечто большее — словно каждый раз, когда она закрывала глаза, её разум погружался в омут воспоминаний, от которых она пыталась сбежать. Гейл нахмурился. Он знал, что она принимала снотворное, но не думал, что зависимость от него стала настолько сильной. Он слишком хорошо знал этот цикл: страх перед ночами, наполненными мыслями, от которых невозможно укрыться даже в темноте. — О чём ты думаешь? — тихо спросил он, подходя ближе. Ему было холодно, но это не имело значения. Всё, что сейчас волновало его, было перед ним — Эмили и её усталость, которая отражалась в каждом движении и слове. Она бросила на него быстрый взгляд, но затем снова опустила глаза на угли. Её пальцы снова нервно теребили куртку, как будто в этом движении она находила утешение. — О Мэтте, — наконец проговорила она. Её голос звучал глухо, как будто каждая буква причиняла боль. — Он хочет поступить в военное училище. Говорит, что готов уйти... но я вижу, что он боится оставить меня одну. Я не хочу быть для него обузой... но боюсь, что становлюсь именно ею. Она замолкла, её дыхание стало неровным. Было очевидно, что мысль о брате угнетала её, и этот страх за него переплетался с чувством вины. Гейл, почувствовав знакомую тяжесть слов, отвернулся и бросил в огонь несколько веток, наблюдая, как они медленно сгорают, распространяя лёгкий аромат древесного дыма. — Он тебя защищает, — тихо сказал Гейл, осторожно подбирая слова. Он сам когда-то был в похожей ситуации, чувствовал ту же ответственность за тех, кто был ему дорог. — Но я не хочу, чтобы он это делал, — резко ответила Эмили, её голос вдруг наполнился горечью. — Это моя работа. Я старшая. Так должно быть, верно? Гейл молчал. Он знал это чувство — вечную борьбу за контроль, за ответственность, которую нельзя было отдать другому. Он видел, что эта борьба съедала её изнутри, как когда-то съедала его самого. Глядя на неё, он видел не только усталость от физического труда, но и моральное истощение, которое было куда глубже. — Это не всегда так, — осторожно начал он, стараясь, чтобы его голос звучал мягко, но уверенно. — Иногда нам нужно позволить другим помогать нам, даже если кажется, что мы должны делать всё сами. Эмили долго молчала, её пальцы судорожно сжались на ткани куртки. Её дыхание стало более частым, как будто каждое слово Гейла цеплялось за её мысли, вытягивая из неё силы. — Я не могу так, — прошептала она, её голос дрожал, и в этот момент она выглядела как человек, которого жизнь загнала в угол, но который всё ещё пытался сопротивляться. — Если я позволю себе быть слабой... кто тогда защитит их? Гейл внимательно следил за каждым её движением, наблюдая, как воспоминания захлёстывают Эмили, обрушивая на неё груз давно подавленных эмоций. Её слова словно эхом отдавались в его собственных мыслях, поднимая на поверхность забытые обиды и страхи. В ней он видел человека, сломленного постоянным стремлением к совершенству и борьбе с тем, что она не могла контролировать. — Когда это началось? — спросил Гейл тихо, опасаясь, что его прямой вопрос разрушит хрупкий момент её откровенности. Он знал, как трудно было открываться, как больно снова возвращаться к старым ранам. Каждое его слово было продумано, словно он шагал по тонкому льду. Эмили прикусила губу, её пальцы дрожали, судорожно сжимая края куртки, словно она пыталась зацепиться за хоть что-то реальное в этом водовороте мыслей и эмоций. Её плечи слегка напряглись, но она не отвернулась от его вопроса. Это было как погружение в тёмную бездну прошлого, откуда уже нельзя было просто выйти. Секунды тянулись бесконечно, и тишина между ними казалась невыносимо громкой. Эмили закусила губу, и её взгляд устремился в тлеющие веточки в костре, словно пытался найти в них ответы на все свои мучения. В свете уходящего пламени её лицо выглядело измождённым и уязвимым, а глаза, затуманенные болью, едва удерживали слёзы. Она сжала руки так сильно, что суставы побелели. — Отец, — начала Эмили, её голос едва прорывался сквозь напряжение, сковывающее её грудь. — Он был одержим контролем. Для него жизнь — как его лаборатория: каждый шаг должен быть просчитан, каждая деталь подчинена его воле. Я была его экспериментом, его величайшим проектом. Он заставил меня окончить школу в двенадцать. Экстерн, как будто я была машиной. Университет — в пятнадцать. Докторская. Проекты... Я должна была стать идеальной, воплотить его грандиозные планы. — Её голос предательски дрогнул, и она прикусила губу, пытаясь удержать боль, которая угрожала захлестнуть её. — У меня не было детства, друзей, я не гуляла на улице. Любая попытка бунта каралась. Я чувствовала себя пленницей… даже не своей жизни, а его амбиций. Она на мгновение замолчала, словно собираясь с силами продолжить. Гейл видел, как ей тяжело давались эти воспоминания, но что-то в её глазах, неустанно скрывающее боль, заставило его понять — она не привыкла быть слабой, даже когда на душе было невыносимо. — Мэтт... — Эмили опустила глаза и слегка улыбнулась, но улыбка её была печальной. — Он с детства обожал играть в солдатиков. У него были целые армии, выстроенные в идеальные ряды. Он придумывал целые сражения, разыгрывал битвы, был готов часами строить стратегии. Иногда он просил меня присоединиться к его играм, но мне редко удавалось. У меня просто не было времени. Я до сих пор помню, как он сидел в своей комнате, увлечённый своими сражениями, а я всё смотрела на него из-за двери и завидовала его свободе. Он был таким... счастливым. Когда я была рядом, он всегда делал вид, что всё в порядке, хотя мы оба знали, что это не так. Эмили глубоко вдохнула, и в её глазах мелькнуло что-то тёплое, почти ностальгическое. Казалось, что воспоминание о беззаботных детских годах брата греет её душу, но вместе с тем вызывает и горечь. — Отец был разочарован в Мэтте, — тихо продолжила она. — Он хотел для него политической карьеры. Видел в нём будущего дипломата или чиновника. Но Мэтт никогда не интересовался этим. Отец считал его слабым, недостаточно умным. Они часто ссорились, и чем старше Мэтт становился, тем больше он замыкался в себе. Это разрывало меня на части. Я видела, как он старается угодить отцу, а тот всё равно не был доволен. Отец просто не понимал, что Мэтт... он другой. В его сердце всегда жила мечта быть солдатом, а не политиком. Быть тем, кто защищает, а не тем, кто управляет. Эмили снова прикусила губу, на этот раз не сдерживая слёзы. Её плечи слегка подрагивали, как будто тяжесть этих слов была слишком велика для неё. Гейл не сводил с неё глаз, и каждое её слово, каждое воспоминание отзывалось в нём болью. Он сам слишком хорошо знал, что значит разочаровать ожидания близких. — Мэтт всегда был ближе к тебе, — тихо сказал Гейл, чувствуя, как в нём нарастает сочувствие к её брату. — А ты для него — единственная поддержка, которую он когда-либо знал. Эмили кивнула, не отводя взгляда, её глаза полыхали смесью гордости за брата и боли за то, что он пережил. — Да... и, несмотря на всё, я хочу, чтобы он знал: его путь — это его выбор, а не то, что навязывается сверху. Я хочу, чтобы он жил свободно и своими мечтами. Гейл слушал, молча, тяжело переваривая её слова. Он видел, как каждое воспоминание отбрасывает тень на её лицо, словно это был не просто рассказ, а возвращение в ту тюрьму, где она провела своё детство. Его сердце сжалось от понимания. Он сам знал, что такое жить в ожидании, что мир вот-вот рухнет под весом обязанностей. Но её история, её боль, казались ему иной, чем его собственные раны. — Когда началась война, — продолжила Эмили, её голос был низким, полным гнева и печали, — всё рухнуло. В один миг. Родители погибли, дом сгорел дотла... Остались только я и трое братьев. Мэтту тогда было десять, Сэму четыре, а Дэниэль только родился. И я осталась одна, с детьми на руках. Работала в морге, анализировала ДНК погибших... Пыталась забыться, утонуть в этой рутине. Но это не помогало. — Она замолчала, и её глаза снова уставились на слабый огонь, как будто только он мог выдержать этот груз её воспоминаний. Гейл чувствовал, как её история эхом отдаётся в его душе, проникая в те уголки, которые он старался держать запертыми. Он понимал, что значит потерять дом, потерять всё, что когда-то казалось неизменным. Но её боль, её отчаяние... они были глубже, острее. В её словах он слышал собственные страхи — страх разрушения, страх одиночества. И от этого было невыносимо. — Как ты с этим справляешься? — тихо спросил он, его голос звучал приглушённо, словно он боялся нарушить тишину их уединённого пространства. Это был не просто вопрос — он действительно хотел знать, как она продолжала жить, когда всё вокруг рушилось. Эмили повернула к нему голову, её глаза потемнели от усталости, но в глубине всё же горел проблеск сарказма, как у человека, который слишком долго боролся и теперь мог только смеяться над собой. — Я не справляюсь, Гейл, — сказала она с горькой улыбкой, от которой стало только хуже. — Я просто... живу. Каждый день пытаюсь убедить себя, что ещё не всё потеряно, что, может быть, завтра будет лучше. Но с каждым днём это всё сложнее. Особенно без снотворного... Знаешь, мои мысли — как стая волков. Они приходят ночью и рвут меня изнутри. Я не могу их остановить. И от них никуда не скрыться. Она замолкла, и только треск костра нарушал молчание. Гейл сидел рядом, чувствуя, как её боль смешивается с его собственной, как два затопленных корабля, столкнувшихся посреди океана. Она казалась такой же потерянной, такой же сломанной, как он. И это его пугало. Потому что он знал, что сам едва держится на плаву, и теперь осознавал, что она — его отражение. Гейл внимательно посмотрел на неё, пытаясь найти слова утешения, но их не было. Он чувствовал, как её откровение тянет его в водоворот эмоций, оставляя только один вопрос: сможет ли он помочь ей, если сам стоит на грани? Молчание между ними густело, но это было не неловкое, а тягучее, насыщенное молчание, в котором слышался общий ритм их переживаний. Гейл чувствовал, что любые слова будут излишни и мелки перед тем грузом, который они оба несли на своих плечах. Вместо попыток разговорить её, он решил просто остаться рядом, позволить ей чувствовать своё присутствие, как тихое, но надёжное напоминание: она не одна. Эмили едва заметно кивнула, будто согласившись с этим негласным предложением. Её пальцы на мгновение скользнули по губам, словно пытаясь остановить слёзы, но она сдержалась. Опустив голову, она прятала лицо за прядями волос, как за щитом, — не потому что боялась, а потому что не знала, как иначе справиться с тем, что её душило изнутри. Её раненое сердце металось, но, ощущая спокойное, не требующее ничего от неё присутствие Гейла, она почувствовала каплю облегчения. Это была не привычная ей холодная отчуждённость, а нечто иное — почти забота. Гейл уловил нечто знакомое в её усталом взгляде — ту же усталость, которую он видел каждый раз, когда смотрел в зеркало по утрам. Одиночество и бессонница были для него привычными спутниками, и теперь он понимал, что Эмили борется с тем же, хотя, возможно, её внутренние демоны были еще свирепее. В его голове возникло неожиданное решение — быстрое, почти инстинктивное желание помочь. — Пойдём, — вдруг произнёс он, резко вставая и протягивая ей руку. Его голос прозвучал твёрдо, с ноткой неотвратимости, словно он не предлагал, а решал за обоих. Эмили, ещё не до конца поняв его намерения, подняла на него удивлённые глаза. Её взгляд на секунду задержался на его руке, словно она не могла поверить, что кто-то действительно решил вмешаться в её личное пространство. Её голос прозвучал приглушённо, почти робко, когда она спросила: — Куда мы идём? — В медпункт, — уверенно ответил Гейл, не сводя с неё глаз. Его тон был не подлежащим обсуждению, словно это был приказ, а не предложение. — У них там наверняка есть что-то, что поможет тебе уснуть. Почему ты не пошла туда сама? Или не попросила кого-то проводить тебя? Эмили неловко пожала плечами, её рука автоматически потянулась к волосам, поправляя выбившийся локон. Её лицо стало чуть мягче, а в глазах мелькнуло некое смущение, которое она пыталась скрыть. — Я… просто не подумала об этом, — пробормотала она, слабо улыбнувшись, как будто извиняясь. — Позже стало слишком поздно, и я не хотела никого беспокоить. Гейл кивнул, не удивившись. Он слишком хорошо знал, как это — быть человеком, привыкшим всё решать самому, не утруждая других своими проблемами. Но он также знал, что иногда помощь — это не слабость, а единственное, что может спасти. — Сейчас тоже поздно, — сказал он, сжимая её руку чуть крепче, чтобы дать понять, что он не собирается отступать. — Но лучше поздно, чем никогда. Я проведу тебя. Ночью небезопасно ходить одной. Эмили коротко вздохнула, осознавая, что спорить с ним бессмысленно. Она слегка отвела руку, но покорно поднялась, обняв себя за плечи, словно пытаясь защититься не только от ночной прохлады, но и от собственных мыслей. Она последовала за ним, хотя в душе всё ещё сомневалась, правильно ли делает, открывая ему такую уязвимость. Но решимость Гейла, его уверенность, будто весь мир ему подчинён, вселяли в неё ощущение безопасности. Они шли по пустым тропинкам лагеря, вокруг всё застыло в ночной тишине. Каждый шаг эхом отдавался в тёмном воздухе, и это лишь подчёркивало гнетущую атмосферу, которая царила вокруг. Редкие огоньки ламп мерцали вдалеке, освещая их путь, но в остальном лагерь казался безмолвным, погружённым в глубокий сон. Гейл шёл впереди, иногда бросая быстрые взгляды через плечо, чтобы убедиться, что она не отстаёт. Он замечал её напряжённые плечи, заметно сгорбленную фигуру, будто Эмили пыталась сжаться, стать невидимой для мира. Но её шаг был твёрдым, несмотря на усталость, и в этом Гейл видел ту внутреннюю силу, которая делала её схожей с ним — способность продолжать идти, даже когда кажется, что это невозможно. — Почему ты всё это держишь в себе? — неожиданно для самого себя спросил он, когда они достигли перекрёстка, где свет фонарей разливался особенно ярко. Его голос был тихим, почти не слышным, но в нём звучала искренняя заинтересованность, неравнодушие. Эмили замерла на месте, её шаг замедлился, словно слова Гейла пронзили её неожиданно и глубоко. Она сжала губы, раздумывая, стоит ли отвечать. Затем её плечи слегка расслабились, и она, всё так же не глядя на него, прошептала: — Я привыкла справляться сама. Так проще. Меньше шансов разочаровать или быть отвергнутой. Её слова обнажили скрытые страхи, с которыми она, казалось, смирилась, но которые до сих пор терзали её сердце. Гейл шагнул к ней, остановившись так, чтобы их взгляды встретились. Его серые глаза были полны понимания, сочувствия, но без жалости — лишь твёрдая решимость и готовность помочь. — Ты никого не обременяешь, — твёрдо ответил он, чуть прищурив глаза, чтобы подчеркнуть свою уверенность. — У каждого здесь свои тени, свои демоны. Но это не значит, что мы обязаны сражаться с ними в одиночку. Эмили подняла на него глаза, и в её взгляде мелькнула слабая, почти невидимая улыбка. Это было нечто большее, чем просто благодарность — это было признание того, что его слова нашли отклик в её душе. Возможно, впервые за долгое время она почувствовала, что её одиночество — это выбор, а не неизбежность. — Спасибо, — тихо произнесла она, и её голос был наполнен странной смесью облегчения и сомнения. Она не знала, готова ли принять помощь, но одно она осознавала точно: рядом с Гейлом она чувствовала себя чуть менее одинокой. Он кивнул, не добавив ни слова, и они продолжили свой путь. Между ними вновь воцарилась тишина, но теперь она не казалась давящей. Это было молчание, в котором они оба чувствовали родство, даже если не говорили об этом вслух. Гейл замедлил шаг, подойдя к палатке медпункта, словно раздумывая, как лучше всего действовать дальше. Он осторожно приподнял полог, пропуская Эмили вперёд. Та кивнула, молча скользнув внутрь, избегая встречаться с его взглядом. В полумраке комнаты, освещённой дрожащим светом старой лампы, Гейл заметил Мелиссу, закутавшуюся в плотное одеяло. Её лицо сразу напряглось, как только она их увидела, и в воздухе повисло невысказанное недовольство. — Гейл? — её голос прорезал тишину резким упрёком, словно остриём кинжала. — Что ты здесь делаешь? И почему не один? Эмили, не обращая внимания на враждебный тон, безмолвно прошла мимо и направилась к полке с медикаментами. Она двигалась легко, словно хорошо знала это место. Хотя её лицо оставалось спокойным, Гейл чувствовал, что она сознательно избегает любых пересечений с Мелиссой. — Она забыла снотворное, — сухо пояснил он, сдерживая раздражение и не желая раздувать конфликт. — Без него она не сможет заснуть. Мелисса, едва заметно усмехнувшись, скрестила руки на груди и бросила колкий взгляд в сторону Эмили, которая уже перебирала коробки с лекарствами. — Снотворное? — её насмешка прозвучала громче, чем следовало. — И ради этого ты привёл её сюда среди ночи? Ты теперь её личный телохранитель? Или, может, решил стать её прислугой, как эти трусы из Капитолия? Слова Мелиссы резанули по живому. Гейл заставил себя сдержаться, не позволяя раздражению захлестнуть разум, но её колкие замечания били по больным местам. — Я просто хотел помочь, — произнёс он, стараясь не поддаваться на её провокации. — И это всё, что тебе нужно знать. — Ты мог бы остаться здесь со мной, — язвительно бросила она, её голос звучал с явным раздражением. — Или ты настолько увлёкся этим шоу, что не можешь найти себе занятие получше, чем гоняться за этой девчонкой? — Её взгляд обжёг Эмили, словно она намеренно старалась задеть её. Эмили, найдя нужную коробку, молча положила её в карман своей куртки, словно не слыша оскорбления. Казалось, её спокойствие непробиваемо, но Гейл уловил, как едва заметно дрожат её руки. Её голос, однако, остался таким же ровным, когда она заговорила: — Это подойдёт, — тихо сказала она, не обращая внимания на сарказм. Казалось, она была выше всего этого. Мелисса, недовольная тем, что её игнорируют, сузила глаза и вцепилась в новый повод для атаки. — Ты всегда такая спокойная, правда? — её голос был полон презрения. — Всё тебе нипочём. Капитолийская леди, привыкшая к тому, чтобы мир вращался вокруг неё? — она перевела взгляд на Гейла, её губы скривились в горькой усмешке. — Ты что, всерьёз решил, что она лучше тех, с кем мы здесь все были? Она же одна из них, из тех, кто всю жизнь сидел в роскоши, пока мы гибли в их играх. И ты теперь на её стороне? Гейл резко повернулся к Мелиссе, его глаза горели холодной яростью, которую он редко показывал. — Хватит, — тихо, но твёрдо произнёс он. Его голос прозвучал настолько резко, что даже Эмили остановилась на мгновение. — Она здесь не из-за Капитолия. Она одна из нас. Пережила столько же, если не больше. И если кто-то из нас заслужил право на покой, то это она. Так что хватит обвинять её в том, что она не выбирала. Мелисса замерла, её глаза расширились от удивления. Она не ожидала, что Гейл будет так защищать Эмили. Обычно он был молчалив и сдержан в своих чувствах, а тут его защита прозвучала как удар по её собственным аргументам. На мгновение между ними повисло молчание. — Ты... — начала было Мелисса, но осеклась. Слова застряли у неё в горле, и она просто отвернулась, не найдя достойного ответа. Её лицо потемнело от гнева и смущения. Эмили, не выказав ни удивления, ни благодарности, лишь кивнула в знак того, что ей пора уходить. Но Гейл почувствовал её молчаливое признание — она приняла его поддержку, даже если не выразила это словами. Гейл задержался на мгновение, его взгляд остановился на Мелиссе, чьё лицо было полным скрытой обиды. Он мог сказать что-то, чтобы разрядить обстановку, но понимал, что любые слова только ухудшат ситуацию. Слегка покачав головой, он молча повернулся и последовал за Эмили, оставив Мелиссу наедине с её недовольством. Ночной воздух был прохладным и чистым, словно дождь недавно смыл весь дневной шум и пыль. Гейл глубоко вдыхал его, чувствуя, как его напряжённое тело постепенно расслабляется. Каждый шаг Эмили был глухим эхом в пустом лагере, где всё, казалось, погрузилось в сон. Она шла быстро, её плечи были напряжены, как будто она хотела убежать не только от медпункта, но и от мыслей, которые гнали её вперёд. Гейл ускорил шаг и, догнав её, обратился тихо, но твёрдо: — Эмили, ты идёшь не в ту сторону. Её шаги замедлились, она замерла, не сразу осознав, что он сказал. Повернувшись к нему, она выглядела растерянной, её глаза скользнули по его лицу, но вскоре опустились к земле. — Прости... — прошептала она, кусая губу. Неловкая, почти виноватая улыбка мелькнула на её лице. — Я, кажется, заблудилась. Всё из-за этих разговоров... Мне кажется, я стала причиной твоих проблем с Мелиссой. Она явно не в восторге от меня. Может, мне стоит поговорить с ней? Вы ведь... хорошая пара. Оба очень красивые и гармонично смотритесь вместе... Я бы могла всё объяснить, сказать, что между нами только рабочие отношения. Его брови сдвинулись от напряжения, а внутри всё бурлило, как вулкан, готовый взорваться. Мелисса давно не давала ему покоя, её постоянные уколы становились невыносимыми, но сейчас его мысли были совсем не о ней. Он смотрел на Эмили — девушку, стоявшую перед ним, словно тонкую хрупкую фигуру в бесконечном потоке холодного ветра. Она была так близко, что Гейл мог разглядеть каждую деталь её лица. Длинные, густые ресницы отбрасывали тени на её бледные скулы, дрожащие от напряжения. В её глазах читалась сдержанная боль, отражение множества непроизнесённых слов и неразделённых чувств. Её губы, слегка обкусанные, говорили о том, что тревога внутри не даёт ей покоя. Казалось, она борется с собой, чтобы не сломаться под тяжестью ситуаций, которые слишком часто ставят её на грань. Эмили скрестила руки на груди, словно пытаясь защититься не только от холодного воздуха, но и от чего-то гораздо глубже — той внутренней боли, которую ей вновь и вновь приносили встречи с ненавистью. Каждый её жест, даже самый незначительный, был пропитан стремлением спрятаться за своей маской храбрости. Но Гейл видел её настоящую — хрупкую, уязвимую и по-своему сильную. Она была не такой, как другие девушки, и в этом было что-то, что заставляло его взгляды снова и снова останавливаться на ней, словно пытаясь понять, что именно его так притягивает. — Эмили, — его голос прозвучал устало, но мягко. — Ты тут ни при чём. Мелисса... Она просто не может отпустить прошлое. Это её выбор, её боль. Но это не твоя проблема. Эмили подняла взгляд, в котором смешались сомнения и неуверенность. Её лицо отражало внутреннюю борьбу, словно она не могла решить, стоит ли продолжать разговор или же отступить. Несколько секунд растянулись в бесконечность, пока она, наконец, не нарушила молчание, её голос прозвучал осторожно, как будто каждое слово давалось ей с трудом. — Я просто не хочу быть причиной твоих проблем, — её голос звучал тихо, почти робко. — Мы оба знаем, что между нами ничего нет. Но она... она явно видит это иначе. И это неправильно. Гейл коротко усмехнулся, но эта усмешка была скорее горькой. Он знал Мелиссу слишком хорошо, чтобы не понимать её реакцию, но это не облегчало ситуацию. — Мелисса всегда была вспыльчивой, — сказал он, отводя взгляд. — Но тут дело не в тебе. Мы с ней давно расстались, и она это знает. Просто, возможно, не хочет принять это. Эмили едва заметно кивнула, но её беспокойство было очевидно. Тонкие, словно фарфоровые пальцы нервно поправили капюшон, пытаясь спрятать лицо от холодного ветра, как будто скрыть себя от внешнего мира. Она выглядела уставшей, истощённой, словно на её хрупкие плечи легла непосильная тяжесть, и Гейлу на мгновение стало больно за неё. — Мне просто неприятно думать, что я могла стать причиной этого конфликта и твоих проблем, — её голос дрогнул, она замялась, словно боялась раскрыться дальше. Эти слова прозвучали так тихо и осторожно, что Гейл ощутил, как внутри что-то перевернулось. Он внимательно посмотрел на неё — усталую, уязвимую, прячущую свою тревогу под маской безразличия. Эмили всегда держалась сдержанно, словно ограждала себя от чужих глаз, но сейчас в её глазах мелькнуло что-то такое хрупкое, что его сердце сжалось. Впервые за долгое время он ощутил эту странную, почти неосознанную теплоту по отношению к ней, желание защитить её от боли, которая нависала над ней, как тень. — Ты не должна беспокоиться из-за этого, — твёрдо сказал он, его голос был неожиданно мягким, хотя в словах звучала уверенность. — Ты не виновата, что между мной и Мелиссой больше ничего нет. Если она не может этого принять, это её проблема, а не твоя. Он говорил спокойно, но чувствовал, как между ними нарастает лёгкая неловкость, нечто неуловимое, от чего его сердце билось чуть быстрее. Эмили, услышав его слова, как будто немного расслабилась, но всё же не до конца. Её глаза всё ещё были полны тревоги, и она осторожно отвернулась, её силуэт затрепетал в лунном свете, освещавшем лишь контуры её профиля. Мягкий свет падал на её лицо, делая её черты почти призрачными, но в этом мерцании Гейл видел больше, чем она готова была показать. — Спасибо, что проводил меня, — тихо сказала она после паузы, в её голосе слышалась искренность, но и усталость. — Иногда мне кажется, что я совсем одна здесь. Раньше рядом всегда был Мэтт или Алекс... Но сейчас я не хотела его беспокоить, он и так сильно устал... Гейл молчал, внимательно наблюдая за ней. Он видел, как её слова отражали что-то глубоко личное, то, что она обычно прятала от всех, как броню. Он понимал, что ей было трудно — тяжесть забот, которые она носила в одиночку, давили на неё, и это ощущалось в каждой её фразе, в каждом жесте.. — Ты можешь рассчитывать на меня, — неожиданно произнёс он, сам не веря, что решился сказать это. Его голос прозвучал твёрдо и уверенно, как будто это было не предложение, а обещание. — Если тебе что-то нужно, просто скажи. Эмили повернула к нему голову, её глаза расширились от неожиданности. Но вскоре её лицо смягчилось, и на губах появилась слабая, благодарная улыбка. — Спасибо, Гейл, — тихо произнесла она, её голос был наполнен теплотой и признательностью. Они стояли в тишине, каждый погружённый в свои мысли. Лагерь жил своей ночной жизнью — слышались редкие голоса у костров, шорохи травы, потрескивание дров. В воздухе витал запах дыма, перемешанный с лёгким ароматом горных трав и прохладой ночи. — Я хотела с тобой поговорить о Мэтте, — начала Эмили, и на этот раз её голос звучал увереннее. Она осторожно перевела взгляд на Гейла, как будто старалась подобрать правильные слова. — Он боится оставлять меня одну. Я вижу, как его это гложет, но он не говорит об этом открыто. Я пытаюсь убедить его, что ему нужно пойти в армию, получить образование и навыки, которые могут ему пригодиться. Но он упрямый, как всегда. И ты... ты для него авторитет. Он уважает тебя. Гейл внимательно слушал, и её слова словно открыли давно знакомую рану. Он понимал этот страх — страх за свою семью, за тех, кто оставался позади, особенно когда тебе приходится выбирать между долгом и привязанностями. Его воспоминания о временах, когда он сам был в таком положении, всплыли на поверхность, как призраки прошлого. — Я поговорю с ним, — сказал Гейл после короткой паузы. Его голос был ровным, но за этой спокойной уверенностью чувствовалась внутренняя твёрдость. — Он хочет быть самостоятельным, и это нормально. Но ему нужно понять, что забота о тебе и о своих братьях не мешает его личным планам. Есть множество путей, как можно служить своей стране, не становясь пушечным мясом. Мэтт может поступить в учебные заведения, которые не только дадут ему военные навыки, но и сделают его лидером. Эмили встретила его взгляд с благодарностью. Её глаза, обычно полные напряжения, смягчились, и на её лице появилась лёгкая улыбка — как нежное прикосновение луча солнца сквозь тучи. — Ты правда сделаешь это? — она задала вопрос, в её голосе слышалась тень недоверия, как будто ей всё ещё сложно было поверить, что кто-то готов помочь без лишних слов и условий. Тихая надежда пробивалась сквозь сомнения. — Конечно, — кивнул Гейл, его голос стал более мягким. — Мы должны помогать друг другу. Эмили улыбнулась чуть шире, и в этот момент казалось, что даже свет от костров вокруг стал немного ярче, а мрачные тени на её лице отступили. — Может быть, ты сможешь поговорить с ним в субботу за ужином? — предложила она неуверенно, как будто боялась навязаться. — Думаю, в домашних условиях он будет чувствовать себя спокойнее, и, возможно, тебе удастся достучаться до него. Гейл на мгновение задумался, а затем кивнул. Он знал, что такой вариант действительно лучший. В привычной обстановке Мэтт может быть более открытым и менее настороженным. — В субботу подойдёт, — подтвердил он. — Это даст нам время поговорить наедине и спокойно обсудить всё. — Спасибо, — Эмили выглядела искренне довольной, её лицо вновь озарилось улыбкой. — Даниэль будет рад тебя видеть. Главное — чтобы Сэм не устроил что-нибудь, очередной взрыв или пакость. Гейл усмехнулся, представив себе, как младший брат Эмили с радостью бежит встречать его у двери. Это неожиданно вызвало в нём тёплое чувство, какую-то странную смесь ностальгии и уюта, как будто он на мгновение снова оказался в своём собственном доме, который давным-давно потерял. Несколько секунд они молчали, и ветер нежно трепал их одежду, создавая ощущение покоя, будто время остановилось. Их общение было лишено фальши, оно было простым и честным. — Ладно, — Гейл нарушил тишину, почувствовав, что пора заканчивать разговор. — Тебе стоит отдохнуть. Завтра будет трудный день. Эмили кивнула, и в её глазах на мгновение отразились благодарность и лёгкое сожаление, как будто ей не хотелось прощаться. — Спокойной ночи, Гейл, — тихо сказала она, поворачиваясь к своей палатке. Он смотрел ей вслед, пока её фигура не растворилась в темноте. Внутри него неожиданно выросло новое чувство ответственности за неё и её семью. Это ощущение, что он должен их защитить, как-то укоренилось в нём, будто это был его долг — не только как солдата, но и как человека, который знает, что значит потерять близких. — Спокойной ночи, Эмили, — шепнул он, когда её фигура окончательно скрылась за пологом палатки. Гейл повернулся и медленно направился к своей палатке. Ночной лагерь был погружён в тишину, лишь изредка раздавались слабые звуки, нарушающие спокойствие — шорох листвы, далёкий стук веток о шатры. Каждый его шаг, казалось, отзывался эхом в голове, превращаясь в мерный ритм его неспокойных мыслей. Этот ритм усиливал тяжесть, подступающую к его сердцу, будто тёмная волна, которую он давно пытался заглушить. Рядом с Эмили он чувствовал покой, который стал для него редкостью. Она не требовала от него ничего, не давила и не ожидала. Её молчаливое присутствие стало неожиданным источником утешения — настолько естественным, что Гейл едва успел осознать, как оно начало занимать в его жизни больше места, чем он готов был признать. Но теперь, когда он остался один в ночной тишине, привычные страхи стали медленно всплывать из тёмных уголков сознания, как тени, оживающие после заката. Он уже испытывал подобное — привязанность, ставшую его слабостью. Однажды он открыл своё сердце, и это привело к трагедии, последствия которой он несёт до сих пор. Воспоминания об ошибках прошлого всегда были рядом, как цепи, сковывающие его волю. И эти цепи вновь натягивались, когда он думал об Эмили. Его шаги замедлились, словно ноги перестали слушаться. Гейл остановился на полпути, подняв взгляд на чёрное небо, где тусклые звёзды робко пробивались сквозь тёмные облака. Они казались такими далёкими, как и его надежды на что-то светлое в этой жизни. Мысли, от которых он пытался убежать, одна за другой возвращались, и знакомое чувство беспомощности вновь окутывало его, опускаясь на плечи тяжёлым грузом. Он не мог позволить себе привязаться к Эмили, даже если их отношения оставались лишь дружескими, основанными на взаимном уважении. Слишком многое было на кону. Слишком много уже было потеряно. Что, если он снова ошибётся? Что, если снова окажется не способен защитить тех, кто ему дорог? Внутри него что-то болезненно сжалось, как будто невидимая рука стискивала его сердце, не давая ему дышать полной грудью. Он понимал, что эти страхи, это безысходное ощущение утраты и вины никогда не оставят его полностью. Его шаги стали ещё медленнее, и он вдруг почувствовал, как холод проникает в его тело. Но это был не просто холод ночи — это была пустота внутри, та самая, которую он привык подавлять, но которая сейчас снова поднималась на поверхность. Он должен был держать дистанцию, держаться подальше от Эмили. Любые отношения, даже просто дружеские, могли стать причиной новой боли, новой утраты. Этот страх казался таким реальным, таким всепоглощающим, что его дыхание участилось. Гейл продолжал идти, но в голове раз за разом прокручивал мысли, пытаясь убедить себя, что его желание помочь Эмили вызвано исключительно чувством справедливости. Он был солдатом. Это его долг — защищать тех, кто нуждается в помощи, кто оказался в трудной ситуации. Эмили была лишь одной из таких людей. Это не касалось лично его, это не должно касаться. Но с каждым шагом эта уверенность таяла, как снег под солнцем. Почему её тихие, почти невидимые взгляды заставляли его сердце биться быстрее? Почему её присутствие рядом с ним вызывало то забытое чувство тепла, которого он так долго избегал? Ответы на эти вопросы пугали его больше, чем он готов был признаться. Гейл продолжал свой путь, но мысли его были далеко от лагеря. Он шёл механически, словно тело двигалось само по себе, а разум был захвачен воспоминаниями и страхами, которые он давно пытался вытеснить. Он думал о том, как часто привязывался к людям, и как каждый раз это приносило лишь боль и потери. Его сердце словно окаменело от всех ударов судьбы, но каждый раз, встречая Эмили, он чувствовал, что его защита начинает трещать. Её доброта, её уязвимость — всё это пробивалось сквозь его тщательно возведённые стены, и ему это не нравилось. Он привык быть на стороже, быть сильным, не позволяя себе привязанностей. Но с каждым её взглядом, с каждым неловким движением, он всё больше осознавал, что эта девушка вызывает в нём нечто большее, чем просто желание помочь. Она была не похожа на других — и это пугало его. Она не требовала от него подвигов, не пыталась заставить его меняться. Эмили просто была рядом, принимая его таким, каким он есть, и эта простота была для него одновременно пугающей и успокаивающей. Но вместе с теплом, которое он ощущал рядом с ней, в нём поднималась и старая тревога. Он знал, как это начинается — тишина, доверие, а затем неизбежная боль, когда что-то идёт не так. Он слишком хорошо знал, что значит потерять тех, кто тебе дорог. Он потерял Китнисс, потерял Прим, потерял веру в себя. И теперь перед ним снова стоял выбор — рискнуть ли своим сердцем ради кого-то, кто, возможно, не будет рядом навсегда? Его палатка показалась впереди, но его мысли всё ещё были спутаны. Он знал, что не может позволить себе снова довериться кому-то, не может позволить себе почувствовать привязанность. Он слишком много раз видел, как легко всё рушится. Страх новой ошибки, новой потери, был слишком силён, чтобы просто его игнорировать. Гейл дошёл до палатки, медленно расстегнул её и вошёл внутрь, ощущая, как холод ночи сменяется глухим тёплым воздухом. Он опустился на свою походный мешок, стянул с себя ботинки, но сон не спешил прийти. Он лежал, уставившись в потолок, прислушиваясь к редким звукам лагеря снаружи. Мысли о Мелиссе мелькнули где-то на задворках сознания, но его ум был поглощён другим. Гейл знал, что должен держаться от Эмили подальше. Но как? Он не хотел думать о ней, не хотел чувствовать это странное, почти забытое тепло. И всё же оно преследовало его, словно неотступная тень. Поворочавшись немного, он наконец закрыл глаза. Мысли всё ещё бегали, как непокорные ветра, но его тело начало сдавать. Он устал. Устал от внутренней борьбы, от бесконечных сомнений и страха. Сон постепенно начал окутывать его, несмотря на сумбур в голове. В этот момент, когда разум уже начинал угасать, последнее, что всплыло в его сознании, был образ Эмили, стоящей под лунным светом, с тревогой в глазах. Тепло, которое она вызывала в нём, всё ещё шевелилось внутри, но под этим теплом пряталась угроза новой боли, новой утраты. И с этой мыслью Гейл наконец погрузился в беспокойный, но глубокий сон, как будто его сознание, истощённое и измученное, не могло больше бороться против самого себя.