Через тьму к свету

Ранним утром кабинет Гейла утопал в полумраке, как загадочная комната, в которой время потеряло свою силу. Сквозь жалюзи пробивался тусклый свет, рассекающий темноту и создающий на стенах извивающиеся тени, словно танец призраков забытого времени. В тишине, прерываемой лишь монотонным тиканьем часов, медленно приближалось шесть утра, и это единственное напоминание о мире за пределами его запертой реальности. Гейл следил за мелькающими страницами нового тренировочного плана, его руки слегка дрожали от усталости, как будто отражая внутренние метания. Глаза, усеянные следами бессонных ночей, были полны того гнетущего ощущения, которое оставляло отголоски очередного кошмара с участием Прим. Сигаретный дым, обвивая его горло, оставлял кислую тяжесть, словно сам воздух окружал его стенами отчаяния. Внезапный резкий стук в дверь прозвучал, как гром среди безмолвия, заставляя его поневоле встрепенуться, будто реальность шептала ему о том, что у него ещё есть шанс снова вырваться из мглы. — Входи, — хрипло бросил Гейл, не отрывая взгляда от страницы. Его голос был пропитан усталостью, которую он даже не пытался скрыть. Дверь медленно скрипнула, и в кабинет вошел Томас — старый боевой товарищ и, пожалуй, единственный человек, чья компания не тяготила Гейла. Его широченная улыбка контрастировала с полумраком комнаты, словно неуместный солнечный луч, случайно забредший в холодное утро. Закрыв дверь, Томас бесцеремонно направился к столу и уселся на его край, как если бы это было его собственное рабочее место. В руках он держал папку с документами, но больше, казалось, был увлечен разговором, чем содержимым бумаг. — Привет, Гейл, — бодро поздоровался Томас, словно не замечая затяжного молчания друга. — Пробежался по твоим правкам в расписании. Утренняя тренировка? Ты серьёзно думаешь, что эти лабораторные бестолочи готовы к своему первому "боевому крещению"? Не думал, что ты собираешься их укатать до полусмерти на первой же разминке. Гейл лишь сухо усмехнулся, выпуская струю табачного дыма в потолок. Сигарета давно превратилась в привычку, ставшую спасением от бесконечных мыслей. Густой дым, словно тяжёлое одеяло, накрывал его изнутри, но даже эта кратковременная передышка не приносила облегчения. — Укатать? — глухо отозвался он, едва заметно скривив губы. — Это называется подготовка. Если хотят работать с нами, пусть учатся выживать. Не все проблемы решаются за лабораторными столами. Полевые условия — это другая реальность. Томас, ухмыльнувшись, прикурил свою сигарету, явно наслаждаясь ситуацией. Он всегда был тем, кто легко смеялся над любыми трудностями, но сейчас даже его задор не мог растопить ледяное отчуждение Гейла. — Учёных уже отправил переодеваться. Тебе следовало бы увидеть это шоу. — Томас выпустил облако дыма, наслаждаясь моментом. Гейл взглянул на него, приподняв бровь. — Им уже выдали форму? — он на мгновение отвлекся от своих мрачных мыслей, представив учёных, привыкших к лабораторным халатам, втиснутых в военную амуницию. Картина показалась абсурдной, но это ненадолго отвлекло его от внутренней пустоты. — Ага, — фыркнул Томас, не скрывая веселья. — Ты бы видел их лица. Один из них подошёл ко мне и, совершенно серьёзно, спросил, можно ли вернуться к сандалям. Другой так и не смог понять, как правильно завязать шнурки. Это был, честное слово, цирк. Гейл позволил себе слабую усмешку, но в его глазах всё ещё царила тьма. Томас мог шутить сколько угодно, но он не понимал всей глубины ситуации. Для Гейла эта тренировка была не просто обязательной проверкой; это был способ убедиться, что люди вокруг него смогут выжить. Что он снова не потеряет тех, кто рядом, как это случилось с Прим. Каждая ошибка могла стоить жизни — и этот груз снова ложился на его плечи, заставляя забыть о лёгкости юмора и приятных моментах. Сигарета в его пальцах едва заметно задрожала, и Гейл стиснул зубы, пытаясь прогнать воспоминания. — Учёные, — покачал головой Томас с едва заметной усмешкой, его голос был полон иронии. — Один вид формы — и они уже на грани составления завещания. Особенно те, что из Капитолия. А вот Эмили... Держится, хотя по ней видно, что ей нелегко. Зато Александр болтает без остановки, как всегда. Уверен, если не заткнётся, его пристрелит кто-то из своих же. Зуб даю. Имя Эмили, прозвучавшее в воздухе, заставило Гейла незаметно напрячься. Внутри что-то ёкнуло, неприятно задело. В голове сразу возник вчерашний пирог, который на время вырвал его из тьмы. Он сам не до конца понимал, почему её присутствие вызывает в нём столько противоречивых чувств. Она была слишком... другая. Закрытая, слишком умная, слишком капитолийская. Может, дело было в этой странной смеси силы и уязвимости, которая исходила от неё? Или в её молчаливых, острых взглядах? Он не знал. Но одно было точно — она будила в нём что-то, чего он боялся. Ощущение было опасным, и, как всегда, Гейл постарался заглушить его, отбросить в сторону. "Не сейчас", повторил он себе мысленно. — Она справится, — бросил Гейл с нарочитой небрежностью, стараясь скрыть интерес. Ему не хотелось, чтобы Томас заметил хоть малейший след волнения. Томас, однако, уловил это мгновение напряжения в голосе и бросил на Гейла хитрый взгляд, но решил не углубляться. Вместо этого он хмыкнул, как будто мысленно развлекался наблюдением за другом. — Посмотрим, — сдавленно засмеялся он. — Уверен, кто-то из них сдастся уже на первой яме, а кто-то и вовсе утонет в собственном поту. Эти "генералы науки" не привыкли к грязи и пыли. Гейл тяжело вздохнул, словно этот разговор вытягивал из него остатки сил, которых и так почти не осталось. Даже сам воздух в кабинете казался густым, как будто он окружён невидимыми стенами, которые давили, заставляли чувствовать себя ещё более замкнутым и беспомощным. — Они должны справиться, — проговорил он глухо, но его голос звучал как неуверенное признание собственной безнадёжности. Это было скорее мольбой, обращённой к самому себе, чем твёрдым убеждением. — Если только не споткнутся о собственные шнурки, — с усмешкой добавил Томас, поддразнивая Гейла. Его шутка была лёгкой, беззлобной, но за ней скрывалось понимание: эта тренировка была важна не только для учёных. Это был тест для всех, на выносливость — как физическую, так и психологическую. — Через пару часов начнём. Надеюсь, твои парни готовы. Гейл медленно поднялся из-за стола, взяв с подлокотника потёртый ремень. Каждое его движение было выверено, словно каждое действие - внутренняя борьба — это способ справиться с угнетающим его чувством безнадёжности и внутреннего одиночества. Его фигура, подчёркнутая военной выправкой, внушала чувство приближающейся грозы, словно он был человеком, готовым разрушить всё вокруг, если потребуется. — Они всегда готовы, — проговорил он холодно, с той уверенностью, за которую его уважали. Но в его глазах была тьма — та, что не видна снаружи, но разъедает изнутри. — Проверь снаряжение. Я не собираюсь потом слушать жалобы из-за потерянных приборов или сломанной техники. И проследи, чтобы все учёные были на месте, когда мы начнём. Не хочу никого искать по всему лагерю. И ещё... убедись, что у них нет лишнего барахла. Томас кивнул, затем встал, слегка отсалютовав с шутливой серьёзностью. — Так точно, капитан! — ухмыльнулся он, зная, что Гейл всегда был строг, но при этом справедлив к своим людям. Гейл смотрел, как Томас покидает кабинет, но его мысли уже уносились куда-то далеко. В прошлом, где были разбитые мечты и незаживающие раны. В будущем, которое внезапно стало туманным и чужим. В настоящем, которое лишь тяготило его всё сильнее. *** Через пару часов на тренировочной базе за чертой города царила напряжённая суета, предшествующая учениям. Ветер приносил запах свежей пыли, смешанной с потом и металлическим привкусом оружия. Команда Гейла — пять опытных, закалённых боями вояк, которые повидали немало, и рота солдат — уже были наготове, демонстрируя ту безмолвную решимость, что приходит с годами на поле боя. Они проверяли снаряжение и оружие с механической точностью, разминали мышцы, словно готовились к очередному бою. Шутки и подначки летели от одного к другому, но за их расслабленными словами скрывалась жёсткость натренированных бойцов, готовых в любой момент вступить в схватку. Для них это был ритуал, способ привести мысли в порядок, сжать в кулак то, что разъедало их изнутри. Однако среди этой выверенной, чёткой дисциплины учёные выглядели словно чужаки, выброшенные в мир, которому они никогда не принадлежали. Их неловкость выделялась на фоне военных, как пятно на чистом листе. Привыкшие к стерильности лабораторий и тишине теорий, они сейчас метались по базе, будто потерянные дети. Каждый их шаг, каждое неуклюжее движение словно кричало о том, что они не на своём месте. Кто-то пытался казаться увереннее, чем был на самом деле, но взгляд Гейла не мог обмануть — он видел в их глазах страх и отчуждение. — Это же настоящий цирк, — хмыкнул Алексей, наблюдая за тем, как один из учёных — высокий, худощавый мужчина с плечами, которые, казалось, едва могли удержать его форму, — безуспешно пытался завязать шнурки, балансируя на одной ноге. Его движения напоминали танцора на проволоке, только с той разницей, что ему явно не хватало ловкости. — Они даже шнурки завязать не могут, не говоря уже о том, чтобы пробежать полосу препятствий, — усмехнулся Даниэль, облокотившись на ящик с амуницией. В его голосе было больше веселья, чем злобы. Он наблюдал, как другой учёный, совсем молодой и, очевидно, не привыкший к тяжёлой экипировке, чуть не упал, запутавшись в собственных ногах. Попытавшись сохранить лицо, он быстро выпрямился и огляделся по сторонам, надеясь, что никто не заметил его неуклюжести, но глухой смешок, прокатившийся по рядам, ясно дал понять, что все всё видели. — Может, каски им заранее раздать? — подхватил Томас, его голос был полон лёгкой иронии, но в глазах скрывалось что-то более серьёзное, когда он взглянул на Гейла. — Прежде чем они покалечатся окончательно. Гейл наблюдал за этим импровизированным представлением, но в его глазах не было ни следа веселья. Его мысли витали где-то далеко, за пределами этой базы. С каждым днём в нём росло ощущение, что он не принадлежит ни этому месту, ни этим людям. Всё вокруг казалось слишком знакомым, слишком рутинным, и от этого тяготило ещё больше. Вокруг него была команда, которую он знал как свои пять пальцев, но каждый их шаг, каждый жест лишь усиливали его чувство изоляции. Он один, даже когда рядом были его люди. — Это не наша война, — тихо пробормотал Гейл себе под нос, глядя на безумие вокруг. Никто не услышал его слов, но тень лёгкой усталости мелькнула на его лице. Томас, как всегда, почувствовал настроение друга, но не стал лезть с расспросами. Он знал, что Гейл сжимает свои эмоции, как кулак, не позволяя им выплеснуться наружу. Тот же холодный профессионализм, что привёл его к успеху, сейчас был его проклятьем. Гейл отошёл в сторону от своей команды, наблюдая за тем, как группа ученых безуспешно пытается освоиться в новой для них роли. Его руки покоились на поясном ремне, а лицо, как обычно, было каменно-спокойным. Внутри же всё кипело. Каждый раз, когда его взгляд падал на этих людей, которые явно чувствовали себя не в своей тарелке, Гейл не мог избавиться от глухого чувства усталости и отчуждения. "Что я тут вообще делаю?" Этот вопрос уже давно не покидал его мысли, словно заноза, которая не давала покоя. Он украдкой бросил взгляд на Эмили. В отличие от своих коллег, она держалась удивительно собранно. Её осанка была ровной, движения уверенными, хотя Гейл чувствовал — её напряжение было не меньше, чем у остальных. Но она умело скрывала это, подавляя внутренние сомнения, как настоящий солдат, которому некуда отступать. На фоне остальных учёных она выглядела почти естественно, словно по-своему принадлежала этому месту. В ней было что-то, что Гейл невольно уважал. Это её умение скрывать страх и слабость за маской спокойствия, возможно, это было тем, что привлекало его в ней. — Они даже шагу нормально ступить не могут, — проворчал Даниэль, ухмыльнувшись, когда очередной учёный, едва не растянулся на земле. — Смотришь на них, и сразу представляешь, как они один за другим рухнут, словно домино. Гейл перевёл взгляд на своих подчинённых. Они явно наслаждались этой небольшой передышкой от серьёзных задач, посмеиваясь над учёными, но не со злостью, а скорее с добродушной насмешкой. Эти бойцы видели смерть и разруху, и их шутки были своеобразным способом снять напряжение. В мире, где каждый день мог стать последним, им требовалась хоть какая-то разрядка. — Давайте дадим им шанс, — тихо проговорил Гейл. Его голос был спокойным, почти безжизненным, но в нём чувствовалась внутренняя усталость, словно каждое слово вытягивало из него силы. — Они здесь не ради забавы. Может, им не хватает опыта на поле боя, но у них есть что-то своё, чего нет у нас. Кто знает, может, они ещё смогут нас удивить. — Удивят? — фыркнул Майкл, посмотрев, как один из учёных неуклюже попытался поймать каску, которую ему бросили. Та пролетела мимо, и мужчина едва не рухнул на землю, запутавшись в собственных ногах. — Да они скорее сами себя удивят тем, что дожили до этого момента. Томас усмехнулся, но, несмотря на весёлую реплику, в его глазах промелькнула тень понимания. Он знал, что Гейл редко осуждал тех, кто пытался выжить, даже если у них это выходило неловко и смешно. Он был строг только к тем, кто уже был готов к борьбе, кто должен был знать лучше, как ему действовать. Для новичков же у него всегда находилось терпение, несмотря на собственную внутреннюю боль и усталость. Но в последние месяцы эта усталость словно просачивалась сквозь его броню, делая его шаги всё тяжелее, а мысли мрачнее. Гейл снова невольно окинул толпу учёных взглядом. Он не мог удержаться, чтобы не выискивать Эмили среди остальных. Её фигура выделялась на фоне ученых, даже несмотря на военную форму. Внутренний голос, всегда скептичный и холодный, шептал ему, что он не должен так на неё смотреть. Что в этом нет смысла. Но его взгляд снова и снова возвращался к ней, словно это было чем-то неизбежным. Он отогнал от себя это чувство, как отгоняют назойливого комара. "Это просто работа. Ничего больше." Эмили стояла в стороне, немного отдалившись от общей суматохи. Её взгляд был спокойным и сосредоточенным. Рядом с ней был Александр Блэк — как всегда, он выглядел уверенным, с лёгкой улыбкой на губах и бесстрашным взглядом, как будто его совершенно не касалась напряжённость момента. В отличие от остальных учёных, которые неумело двигались среди солдат, Александр выглядел так, словно заранее подготовился ко всему этому. Мысли Гейла вяло текли сквозь мрачное сознание, словно замутнённая вода через осадок на дне фильтра. Усталость и постоянное ощущение ненужности угнетали его всё сильнее с каждым днём. Но, несмотря на собственное отрешённое состояние, он не мог не отметить, что Блэк, в отличие от своих коллег, выглядел хоть немного подготовленным. Это выделяло его на фоне остальных. Тем не менее, эта сцена казалась Гейлу чем-то абсурдным: учёные среди солдат выглядели столь неуместно, что это вызывало лишь горечь и раздражение. Томас, у которого настроение, казалось, улучшилось благодаря весёлым казусам, не упустил возможности подколоть Блэка. Он ухмыльнулся, переглянувшись с товарищами, и громко выкрикнул через тренировочную площадку: — Эй, Блэк! Может, тебе повезёт не вляпаться в грязь, как остальным! Хотя, будь я на твоём месте, не особо рассчитывал бы на удачу. Александр, не теряя самообладания, только приподнял бровь и с невозмутимой усмешкой ответил: — Томас, я уже давно не полагаюсь на удачу. У меня есть более надёжные союзники — ум и навыки. А удача... она слишком капризная дама, чтобы доверять ей в этом деле. Ответ прозвучал неожиданно уверенно для того, кто привык работать за столом с чертежами, а не в поле. Томас замер на мгновение, словно не ожидая такого дерзкого ответа, и даже Алексей усмехнулся, слегка удивлён: — Смелое заявление для учёного, — громко проговорил он с ухмылкой, кивая в сторону Блэка. — Но посмотрим, что ты скажешь, когда придётся работать в настоящих условиях. В бою всё меняется. — Без сомнения, — спокойно согласился Александр, его улыбка лишь расширилась. — Но ведь именно поэтому мы здесь — учиться и адаптироваться. Я не солдат и не претендую на это, но приложу все усилия, чтобы вы не считали нас бесполезным балластом. Гейл невольно перевёл взгляд на Блэка, его глаза на мгновение оживились. Удивительно, но этот парень умел держать себя в руках под давлением. В мире, где большинство сломалось бы от одной мысли о таком испытании, Блэк выглядел спокойно, как будто уже был готов ко всему. Гейл кивнул про себя, признавая эту внутреннюю силу, но тут же вернулся к своей привычной апатии. В конце концов, что для него этот парень? Ещё один человек, который со временем сломается, как все остальные. Томас, хмыкнув, покачал головой, но было видно, что его заинтриговали слова Александра: — Ладно, Блэк, — усмехнулся он, скрестив руки на груди. — Теперь ты меня заинтриговал. Посмотрим, что у тебя на самом деле выйдет, когда начнётся настоящее дело. Александр, ни на мгновение не теряя своей спокойной уверенности, чуть поправил ворот формы и с лёгкой насмешкой ответил: — Не переживай, Томас. Я привык держать своё слово. Если уж сказал, что не подведу — так и будет. Гейл снова бросил взгляд на группу учёных. Его взгляд невольно задержался на Эмили — даже среди своих коллег она выделялась серьёзностью и некоторой скрытой напряжённостью, как будто ей приходилось постоянно держать в узде свои эмоции. Её осанка была безупречной, движения — уверенными, а взгляд — сосредоточенным, как у человека, который привык справляться с вызовами. В её ярких глазах читалась не только твёрдая решимость, но и усталость, скрытая под непроницаемой маской. Гейл заметил, что на Эмили сегодня не было привычного макияжа — её лицо казалось более мягким, почти детским, с прямым, слегка вздёрнутым носом и пухлыми губами, которые могли бы казаться трогательными, если бы не напряжение, угадывающееся в её чертах. На ней была амуниция, явно рассчитанная на человека более крупного телосложения, и она нелепо висела на её хрупком теле, словно на ребёнке, пытающемся носить взрослую форму. Но даже в этой громоздкой экипировке Эмили как-то умудрялась сохранять баланс между серьёзностью и нежной уязвимостью, которая неожиданно цепляла Гейла. Он продолжал смотреть на неё, словно что-то в её образе не отпускало, притягивало его снова и снова. Было в ней что-то магнетическое, что-то, что он не мог объяснить. Он наблюдал, как Эмили терпеливо помогала своим коллегам, которым явно не хватало навыков в обращении с военной экипировкой. Она нахмурила свои тонкие брови, поправляя ремни и регулируя жилеты с такой грацией и заботой, что эти жесты казались чем-то привычным для неё. Её движения были быстрыми, точными, но при этом мягкими, словно она знала, как обращаться с любой сложностью. Гейл почувствовал странное тепло, прокравшееся в его грудь при виде её — это ощущение было почти пугающим в своей неожиданности. Он не мог вспомнить, когда в последний раз чувствовал что-то подобное. Эмили излучала силу, хотя её лицо выглядело уставшим. В этих маленьких заботливых жестах, в её уверенности и спокойствии, была какая-то внутренняя мощь, которую Гейл не мог игнорировать. И это его злило. Внутри него нарастала тревога, и чем дольше он смотрел на неё, тем сильнее становилось это чувство. Его разум отчаянно сопротивлялся, напоминая ему, кто она — капитолийка. Дочь системы, что уничтожила его мир, что разрушила его жизнь и жизни многих других. Как он мог даже позволить себе думать о ней? Она должна была вызывать в нём лишь отвращение, а не этот странный, мягкий огонь, что теперь разгорался в его груди. Гейл ощутил, как внутри вновь всплыло чувство вины — глухое, тягучее, словно старый шрам, который вдруг снова начал ныть. Он не мог позволить себе думать об Эмили, не мог смотреть на неё таким образом. В его прошлом были тени, такие глубокие, что он даже не имел права мечтать о каком-либо тепле или утешении. Как он мог позволить себе чувствовать что-то подобное после всего, что случилось с Прим? Как он мог позволить себе хотя бы на мгновение забыть, чья она дочь — та, чьи родители служили Сноу, символу всех его потерь? Эти мысли роем ос заполонили его сознание, жаля его с каждой новой попыткой оттолкнуть непрошеное тепло, что поселилось в его сердце при виде этой девушки. Но, несмотря на все усилия, он не мог полностью подавить это странное притяжение. Его тянуло к Эмили, словно какая-то невидимая нить всё крепче связывала их, несмотря на его собственные протесты. И это было ещё страшнее. — Ты это видишь? — негромко пробормотал Томас, наклонившись к Алексею, который стоял рядом, наблюдая за происходящим с присущей ему внимательностью. — Наш капитан, похоже, потерял что-то. Или, может, кого-то нашёл. Алексей сузил глаза, проследив за взглядом Гейла, и с лёгкой усмешкой кивнул. — Он уже минут пять не отрывает от неё глаз, — хмыкнул он, толкнув локтем Даниэля, стоявшего рядом. — И это тот самый Гейл, который всегда такой сосредоточенный и непробиваемый. Наш "одинокий волк". Даниэль, услышав это, быстро обернулся на Гейла. Увидев его неподвижный, задумчивый взгляд, тот тихо рассмеялся, будто подглядывал за чем-то запретным. — Ну да, конечно, — прошептал он в ответ Алексею, всё ещё хихикая. — Даже у самых крутых бойцов бывают... слабости. Особенно если эта слабость имеет такие формы, как она. Майкл, стоявший чуть в стороне, но уловивший намёки, ухмыльнулся, сдвинул брови и добавил своим громким, насмешливым тоном: — Гейл, хочешь, бинокль дам? Ты так на неё пялишься, что я уже боюсь, как бы она не начала плавиться от твоего взгляда. Придётся огнетушитель искать. Гейл резко вынырнул из своих мыслей, услышав едкие реплики и приглушённые смешки товарищей. Холодная волна раздражения нахлынула на него. Он отвернулся от Эмили, стиснув зубы, его руки невольно сжались в кулаки. Сердце гулко билось в груди, как будто пыталось напомнить ему, что он не должен поддаваться. Но чем больше он старался отгородиться, тем больше внутреннее напряжение и досада разъедали его изнутри. Команда, заметив его реакцию, лишь переглядывалась с ухмылками, довольная тем, что сумела поймать капитана на его слабости. Это раздражало его ещё сильнее. — Что вы там шепчетесь? — Гейл резко бросил эту фразу, прищурив глаза. Голос его был холодным и резким, звучал грубее, чем он собирался. Он пытался скрыть неловкость за суровой маской, но знал, что они уже уловили его момент слабости. Томас, склонив голову, с притворной невинностью едва сдерживал смех. — Да ничего, капитан, — ответил он с нарочитой серьёзностью, но в его голосе откровенно сквозила издёвка. — Просто обсуждаем, как новички осваиваются на поле. Особенно одна из них — такая трудолюбивая и... особенно милая. Алексей добавил, покачивая головой, уже не скрывая улыбки: — Она и правда удивительная. Даже рюкзаки таскает лучше своих коллег. Я бы сказал даже элегантно. Талант во всём, понимаешь? — А у неё ещё есть особый дар — отвлекать нашего капитана, — ехидно вставил Джек, улыбаясь так, будто только что поймал добычу в капкан. — Нам казалось, что ты так сосредоточен только на выпивке. А тут, смотри, оказывается, интересы расширились. Гейл почувствовал, как внутри нарастает глухой гнев, словно чёрный огонь, вспыхивающий от прикосновения к самому болезненному месту. Он резко обернулся, его глаза сузились, а голос стал хриплым, угрожающим. — Вы действительно считаете, что я отвлекаюсь? — его голос был низким, как рык зверя, настороженного и готового к атаке. Тревога и стыд клубились внутри, давя на его грудь, как тяжёлый камень, напоминая ему о всём том, что он должен был забыть. "Ты не можешь себе позволить смотреть на неё. Ты недостоин. Ты не имеешь права на слабость. Ты — убийца. Помни, чья она дочь. Ты не сможешь искупить свою вину, и нет прощения за то, что произошло с Прим." — Да нет, капитан, — Майкл притворно вытянулся по струнке, изображая шутливую дисциплину, приложив руку к виску, словно отдавал честь. — Мы просто хотим убедиться, что ты по-прежнему сосредоточен на главном. Не хотелось бы, чтобы кто-то... или что-то... отвлекало тебя от выполнения задания. Гейл замолчал, стиснув челюсти. В его голове снова и снова крутились слова, которые он не мог сказать вслух. Он знал, что должен быть сильным, холодным, отстранённым. Но сейчас всё внутри разрывалось на части от злости и отчаяния. Команда могла сколько угодно шутить, но они не знали, что на самом деле происходит у него в душе. Они не знали, как трудно ему удерживать себя в руках, когда его прошлое так ярко напоминает о себе. А Эмили... её присутствие лишь добавляло путаницы в его и так разорванный разум. В этот момент он понял, что боится не их шуток и насмешек. Он боится того тепла, которое вдруг проснулось в его душе, того тепла, которое он не мог себе позволить. Тепла, которое он утратил навсегда и которое теперь не имело права на существование. Томас, едва сдерживая смех, сделал вид, что закашлялся, его лицо побагровело, а плечи дрожали от неумолимого наплыва веселья. Алексей стоял рядом, облокотившись на ствол дерева, и ухмылка на его лице лишь подчеркивала общую атмосферу насмешки в группе. Кажется, все наслаждались моментом, кроме Гейла, который молчал, пытаясь подавить раздражение. — Достаточно, — холодно произнёс Гейл, его голос был резким, будто щелчок плети в затихшей ночи. Взгляд скользнул по лицам бойцов, и его глаза, обычно уставшие, теперь полыхали ледяной решимостью. Тишина, наступившая мгновенно, повисла в воздухе, как туча, грозившая обрушиться на всех. Склонив голову, Гейл выдохнул, словно пытаясь отпустить накопившееся напряжение, но на его лице по-прежнему было написано внутреннее беспокойство. Он ощутил, как гнев разливается внутри, будто кровь закипала в жилах, и ему пришлось собрать всю свою волю, чтобы не сорваться. — Может, вместо того чтобы устраивать цирк, вы сконцентрируетесь на деле? — его голос прозвучал более жёстко, чем он планировал, сдавленным от напряжения, словно любое слово могло ранить. — У нас сегодня задачи, или вы предпочли бы продолжать играть в школьников? Томас, всё ещё криво улыбаясь, невозмутимо пожал плечами: — Мы всегда сосредоточены, капитан, — он слегка наклонился вперёд, его тон звучал вызывающе. — Просто следим, чтобы и ты не терял хватку. Мы же должны быть уверены, что ты не увлекся чем-то более... интересным, чем наш тренировочный полигон. Гейл метнул на него взгляд, полный ледяной ярости. В груди что-то дернулось, словно боль отдавала в каждое его слово, хотя он пытался сохранить спокойствие. Внезапно ему захотелось уйти, спрятаться от этих насмешливых лиц, от их шуток, которые били по нему болезненнее, чем раны от боевых действий. Эти люди считали, что могут поддевать его за любую слабость, и он понимал, почему. Их капитан, тот, кого они привыкли видеть несокрушимой скалой, вдруг проявил мгновение уязвимости. Но это не их дело. И тем более не её вина. Эмили... "Нет, хватит думать о ней," — одёрнул себя Гейл, чувствуя, как на него наваливается груз воспоминаний и сожалений, которые он пытался заглушить уже много лет. Она просто здесь, одна из многих, таких же, как он, просто выполняет свою работу. Никаких эмоций. Никаких слабостей. Гейл стиснул кулаки, напряжение в теле нарастало. "Ты не можешь позволить себе слабости," — мысленно напомнил он себе, заставляя эту мысль застрять в сознании, как заноза. Весь этот фарс перед ним — это мелочи. Они не важны. Что действительно важно, так это его долг. Всё, что было сделано, было ради этого долга — ради спасения, ради искупления. Ради тех, кого уже не вернуть. Он бросил быстрый взгляд на Эмили. Она, к счастью, не замечала происходящего вокруг, сосредоточенно помогая своим коллегам с экипировкой, её движения были точными и уверенными, без лишних эмоций. Казалось, её совсем не беспокоила окружающая атмосфера, и Гейл облегчённо вздохнул. "Хорошо, что она не видит," — промелькнуло у него в голове. Она не должна была видеть его слабости, не должна была стать ещё одним напоминанием о том, что он больше не тот человек, каким когда-то был. Но даже в этот момент что-то в его душе сжалось. Её присутствие, её спокойствие, её осанка — всё это раздражало и притягивало одновременно. Она была живым воплощением того, что он пытался забыть. Капитолийка. Враг. Его должен был гнать её образ прочь, но вместо этого его сердце замедлялось всякий раз, когда она оказывалась поблизости. Собрав остатки самообладания, Гейл повернулся к своим бойцам, внутри него нарастала решимость: — Я не собираюсь повторять это ещё раз, — его голос вновь обрёл твёрдость, наполняясь холодной решимостью, будто сам он снова оказался на поле боя. — Либо вы концентрируетесь на задании, либо катитесь к чёрту. Он чувствовал, как внутри начинает закипать давно забытая ярость, перемешанная с чувством долга. Да, эти парни — его команда, и он должен был поддерживать их, но не в ущерб собственному пути. Он не мог позволить себе слабости. И уж точно не сейчас. Эмили — лишь напоминание о том, что его ждёт за гранью. Тень прошлого, от которой он не может убежать, но которую должен выстоять, чтобы не допустить новых ошибок. "Вечером будет время. Будет время на всё это, на слабость, на отчаяние, на горечь воспоминаний," — мысленно пообещал себе Гейл, крепко сжав кулаки. — "Но не сейчас." Гейл, ощущая груз ответственности, который не отпускал его даже на секунду, глубоко вдохнул. Внутри него снова всплывали отголоски старых битв и утрат, с которыми он никогда не до конца справился. "Ты здесь, чтобы защищать, не дай слабине взять верх", — напомнил он себе, чувствуя, как его сердце тяжелееет от постоянной борьбы. Он жестом позвал ближайшего солдата и хриплым, будто не своим голосом произнёс: — Сержант, проведи инструктаж для учёных перед марш-броском на три километра. Полная экипировка — бронежилеты, автоматы, подсумки, рюкзаки. Если кто-то начнёт отставать — снимать лишнее. Оставляем только оружие и боезапас. Отмечайте, кто сколько продержится. Те, у кого военная подготовка, получают жёлтые маркеры. Им спуска не давать. Его приказ был резким и холодным, как лезвие, прорезающее тишину. Лицо Гейла оставалось бесстрастным, но внутри бушевала буря. Это был не тот день, когда он мог позволить себе расслабиться. Внутренний голос продолжал нашёптывать: "Твоя задача — держать всех в узде. Твоя задача — выжить. И ты не имеешь права подвести их… или себя." Команда мгновенно приняла серьёзный вид, как будто его слова окатили их холодной водой, возвращая к реальности. Раньше они могли позволить себе смеяться и шутить, но теперь всё было иначе. Гейл чувствовал это напряжение, которое повисло в воздухе. Он видел, как каждый из его людей собирался с мыслями, готовясь к предстоящему испытанию. Но не они были его главной заботой. — Так точно, капитан, — ответил сержант, выйдя вперёд с таким видом, будто готов был проглотить этот приказ, как железо. Его глаза блестели хладнокровием, а голос звучал с жёсткостью, от которой каждый из присутствующих невольно напрягся. Он оглядел группу учёных, большинство из которых выглядели потерянными в этой суровой военной реальности. Эти люди были далеки от поля боя, и Гейл это прекрасно знал. — Ладно, народ, — продолжил сержант, пристально глядя на них. — Это вам не лаборатория, где всё можно просчитать до мелочей, и ваши пробирки вас не спасут, если завоет сирена. Вы слышите выстрелы — падаете на землю. Быстро и чётко, как камень. Упали раньше команды — подниматься придётся самим и падать по команде, никто вас подбирать не будет. И запомните, не размахивайте оружием, как будто это садовая лопата. Одно неверное движение — и вы станете "экспонатом" для учебного полигона. Его слова прозвучали, как ледяной ветер, обжигающий всех вокруг. Здесь не было места для шуток и насмешек, только жёсткая реальность, которую Гейл слишком хорошо знал. Он видел, как учёные, явно не привыкшие к такой грубой дисциплине, замерли. Их лица побледнели, некоторые нервно переглядывались, как будто искали спасения в чужих глазах. Гейл пристально следил за их реакцией. "Эти люди не бойцы," — подумал он с горечью. — "Они привыкли к стерильным условиям лабораторий, к вычислениям и исследованиям. Но здесь им придётся столкнуться с тем, что не поддаётся логике." Его собственный опыт подсказывал ему, что большинство из них будут слабым звеном, но выбора не было. Они здесь, потому что нужны. — Проблема в том, что здесь нет места вашим расчётам, — голос Гейла прозвучал низко и сурово, как раскат далёкого грома. Он шагнул вперёд, его взгляд был холоден и не терпел возражений. — Вы не в своих лабораториях, и не сидите за столами. Это поле боя. Здесь ошибка может стоить вам жизни, и не только вашей. Поэтому слушайте внимательно: если хотите вернуться домой — учитесь приспосабливаться. Он остановился, наблюдая, как его слова погружаются в их сознание. Учёные, не привыкшие к такому обращению, замерли, как ученики перед строгим учителем, не зная, что сказать. Гейл сжал кулаки, скрывая свои собственные сомнения и страхи, которые продолжали грызть его изнутри. Его лицо оставалось бесстрастным, но внутри разгоралась боль, которую он старался не показывать. — Вы здесь не для экспериментов, — его голос снова прорезал тишину, но теперь в нём звучала тихая, скрытая усталость. — Вы здесь, чтобы выжить. Ему было не до шуток. Эти учёные, с их испуганными взглядами и дрожащими руками, казались ему чужими. Они напоминали ему о том, насколько далёк этот мир от того, в котором он когда-то жил, и как его собственная жизнь превратилась в череду бессмысленных приказов и тренировок, будто бесконечная подготовка к чему-то, что уже никогда не случится. Сержант, держа в руках их судьбу, продолжал говорить, оглядывая группу с выражением, в котором читалась смесь презрения и странной терпимости, которую Гейл не мог не заметить. — Бегать будете за мной, — процедил он сквозь зубы, словно разговаривал с упрямыми детьми, которых нужно было учить простым вещам. — Маршрут размечен красными флажками. Следите за ними, не потеряйтесь. Оружие учебное, не стреляет, но весит, как настоящее. Так что относитесь к нему серьёзно. И самое важное: никогда не бросайте оружие. За снаряжение отвечаете головой. Всё ясно? Строиться! Ответа не последовало. Тишина повисла над группой, как плотное, вязкое облако, которое не хотелось разгонять. Гейл почувствовал, как его раздражение нарастает. Эти люди были совсем не готовы. Их лицо выражало непонимание, а в глазах читался немой вопрос: "Почему мы здесь? Что с нами будет?" Ему не хотелось видеть их такими беспомощными. Ведь он сам давно привык не рассчитывать на жалость. Сержант тяжело вздохнул, обводя их взглядом, как будто проверяя, действительно ли все настолько потеряны, как это казалось с первого взгляда. Но в лицах учёных не было ни силы, ни уверенности. Лишь страх и отчаяние. — Простите, а... строиться как? — внезапно раздался слабый, неуверенный голос. Один из учёных, с виду едва державшийся на ногах от страха, поднял руку. Его глаза метались, словно он всё ещё надеялся, что это какой-то странный сон, и вот-вот его разбудят, вернув обратно к привычной работе за компьютером. Гейл почувствовал, как его сердце сжалось от неприязни к этому моменту. "Они не готовы," — пронеслось у него в голове. — "Эти люди умрут, если столкнутся с настоящей опасностью." Сержант закатил глаза, его лицо исказилось в гримасе раздражения, и он театрально вздохнул, будто едва сдерживая свой гнев. Он провёл рукой по лбу, явно борясь с накатывающей усталостью и разочарованием. — У кого есть хотя бы элементарная военная подготовка, — хрипло выдавил он, его голос звучал, как усталый отдалённый раскат грома, — вставайте в начало колонны по парам. Во время бега держите дистанцию — минимум полтора метра. Никаких падений на соседей, понятно? И да, это не прогулка по парку. Если кто-то упадёт — не останавливаемся. Продолжаем двигаться вперёд. Его слова были как нож, разрезающий тусклый воздух вокруг. Учёные не были готовы, Гейл это видел. Он чувствовал, как их страх и неуверенность проникали в воздух, становясь тяжёлым грузом, который они все несли. Гейл отвёл взгляд в сторону. Внутренний голос снова нашёптывал ему: "Они не выживут. Как и все те, кого ты знал раньше. Всё повторяется." Сержант, словно чувствуя эту общую растерянность, чуть смягчил взгляд, но его голос остался таким же твёрдым и непреклонным. Перед ним стояла группа людей, не понимающих, как они оказались в этой ситуации, и не имеющих ни малейшего представления, как из неё выбраться. — Ну что, давайте, — сказал сержант, разводя руками, как дирижёр перед своим оркестром, только вместо музыкантов перед ним были испуганные, растерянные люди. — Выстраиваемся. И, ради всего святого, побыстрее. Гейл смотрел на это безучастно, его разум был погружён в свои собственные тёмные мысли. Он больше не мог позволить себе чувствовать что-либо. Эмоции делали его уязвимым, а уязвимость могла стоить жизни. Как тогда. Как всегда. Гейл стоял в стороне, словно невидимый наблюдатель, и с отчуждением смотрел, как учёные нервно суетились, неуклюже натягивая ремни и поправляя экипировку. Их движения были неловкими и неуверенными, как у людей, никогда не сталкивавшихся с чем-то более опасным, чем сложные уравнения. Их пальцы дрожали, когда они пытались закрепить на себе дополнительную амуницию, а плечи заметно напрягались под тяжестью снаряжения, которое казалось им чуждым, почти абсурдным. Гейл не мог не заметить, как жалкими они выглядели на фоне солдат. Солдаты двигались, как единый, хорошо отлаженный механизм, без суеты, с чётким и уверенным шагом, в каждом их движении читалась привычка к порядку и дисциплине. В этой слаженности чувствовалась странная красота, от которой у Гейла невольно возникло чувство горечи и зависти. Когда-то и он был частью этого механизма, когда-то и его тело знало эти чёткие, уверенные движения. Но теперь это казалось чем-то далеким, как воспоминание о жизни, которой больше нет. — А почему солдаты уже побежали? — прозвучал встревоженный голос одного из учёных, разрывая тишину. В его вопросе чувствовалась паника, словно человек вдруг осознал, что оказался в мире, который ему совершенно чужд. Мире, где от него требовалось нечто большее, чем привычная работа за столом. Гейл услышал вопрос, но не повернул головы. Этот человек не знал, что его ждёт. Не знал, что это только начало. Он ещё не осознал, насколько может быть жесток этот новый мир. — У них другие задачи, — сухо бросил сержант, не обратив на учёного даже малейшего внимания. Его голос был пропитан скукой, как у человека, который повторяет одну и ту же фразу день за днём. — Они проходят более серьёзную программу тренировок. Вам пока даётся упрощённый вариант. Сегодня учитесь бегать, потом будет первая совместная тренировка. Так что сосредоточьтесь на своём задании. Сержант продолжал говорить, но Гейл не слушал. Он знал этот сценарий наизусть — выживание, дисциплина, борьба за каждый шаг вперёд. Но его это больше не трогало. Этот бесконечный цикл приказов и тренировок перестал для него иметь значение. Он стоял среди этих людей, но его мысли были где-то далеко. — Бегать будете одну-две минуты быстрее обычного темпа, затем переход на быстрый шаг на пять минут, — продолжал сержант, не испытывая ни малейшей симпатии к тем, кого обучал. — По пути ждут препятствия: сетка, под которой надо проползти, рвы — перепрыгнуть. А в конце — подъём на холм. Постарайтесь не потерять снаряжение, иначе возвращаться за ним придётся в гору. Это не прогулка по парку, ясно? Гейл почувствовал горечь на языке и сильное желание закурить. Для них это действительно не было прогулкой по парку. Для них это был мир, который рушился прямо на глазах. Мир, который они не знали и в который не хотели верить. Он видел, как учёные переглядывались, на их лицах читалось сомнение и страх. Они явно не представляли, как справиться с предстоящими испытаниями, словно перед ними выросла невидимая стена, непроходимая и пугающая. Но среди этой суеты выделялся Александр. Его движения были спокойными и точными, когда он поправлял ремень с кобурой на боку. Он не выглядел испуганным или растерянным, напротив, его лицо выражало холодную решимость, словно для него это было привычное дело. Он шагнул вперёд, выпрямился и занял своё место в начале колонны. Гейл удивился этой самообладанию, хотя и не показал этого. Александр всегда был таким — скрытным, умным и собранным, и это вызывало у Гейла смешанные чувства. Рядом с ним стояла Эмили. Её лицо было сосредоточенным, взгляд — напряжённым, но она держалась достойно. Она не подавала виду, что её что-то тревожит, но Гейл, с его опытом, знал, что внутри неё наверняка творился ураган эмоций. Она тихо подсказывала коллегам, как лучше выстроиться, иногда касаясь их плеч или ремней, поправляя амуницию с видимой заботой. Её движения были быстрыми, но уверенными, словно она пыталась передать им хоть каплю своей силы. — Держись рядом с ними, — тихо произнесла она, обращаясь к одному из молодых учёных, чьи руки дрожали сильнее всех. — Всё будет в порядке, если ты не паникуешь. Гейл невольно уловил её слова и на мгновение задумался. Когда-то он тоже мог так говорить — ободряюще, поддерживающе. Когда-то он знал, как удерживать людей от страха. Но сейчас всё это казалось ему бессмысленным. Слова больше не имели значения. Они были лишь звуком в пустоте. Гейл, погружённый в свои мысли, отвлёкся, когда рядом раздался тихий голос Джейка, стоявшего чуть позади и наблюдавшего за тем, как учёные, словно дети перед уроком физкультуры, неуклюже выстраивались в шеренгу. — Ты уверен, что они это выдержат? — шёпотом спросил Джейк, его голос звучал с лёгкой насмешкой, но в глубине чувствовалась тревога. — Может, их бы лучше заставить поотжиматься и попрыгать? Думаю, для них и этого было бы достаточно. Гейл мельком взглянул на Эмили, которая с деловитой серьёзностью помогала одному из своих коллег, и медленно перевёл взгляд на остальных учёных. Те выглядели так, будто уже одно только стояние в полной экипировке было для них пыткой. Каждый из них явно ощущал себя не в своей тарелке, в их движениях читались неуверенность и страх перед предстоящим испытанием. — Посмотрим, — коротко ответил Гейл, наблюдая за тем, как они пытаются справиться с ситуацией. Его голос звучал безразлично, как будто судьба этих людей его не волновала. И в какой-то мере так и было. Эти люди были для него лишь временными попутчиками, чужими элементами в мире, где он всё чаще ощущал себя посторонним. — Вставай в конце колонны. Убедись, что никто не отстал, — добавил он с небольшой паузой, после чего, понизив голос, сказал почти шёпотом: — Через десять минут отправьте медиков следом за ними. Пусть будут на расстоянии, чтобы учёные не заметили. Не хочу, чтобы они расслаблялись. Это всего три километра — они выдержат. Наши сегодня пробегут пятнадцать. А будь сегодня на поле только солдаты — и все пятьдесят. Джейк на мгновение посмотрел на Гейла, пытаясь уловить в его лице хоть малейшую тень эмоций, но, не найдя ничего, лишь кивнул, снова становясь серьёзным. — Понял, капитан, — его голос стал жёстким, как у солдата, готового к выполнению приказа. Он развернулся и занял своё место в конце колонны, проверяя, чтобы никто не остался позади. Гейл посмотрел на группу с чем-то, напоминающим презрение, но больше всего его переполняло равнодушие. Это была всего лишь ещё одна тренировка, ещё один день, незначительная деталь в его привычной рутине, которая, несмотря на все изменения вокруг, оставалась неизменной. Время шло, но ничто не менялось внутри него. Он был словно пустой сосуд, и с каждым днём это чувство становилось всё сильнее. Сержант, стоявший впереди, резко поднял руку, подавая сигнал к началу тренировки. Его голос прозвучал громко и властно, разрезая тишину. — Шагом марш! — скомандовал он, его голос эхом разнёсся над полигоном. — Держим дистанцию! Не сбиваемся с темпа! Колонна начала движение, сперва медленно, словно учёные не могли понять, что от них требуется, но вскоре они, спотыкаясь и толкаясь, чуть ускорились, стараясь не выпадать из строя. Их сапоги тяжело врезались в землю, поднимая облака пыли, а их дыхание становилось всё более тяжёлым. Они выглядели так, словно каждый шаг давался им с невероятным трудом, и Гейл, наблюдая за этим, испытывал что-то среднее между жалостью и безразличием. Гейл проводил их взглядом, но мыслями был уже далеко. Всё происходящее казалось ему бессмысленным, будто этот мир был лишь тенью того, что он знал когда-то. Эмили шла рядом с Александром, его уверенные шаги и твёрдая осанка выделялись даже на фоне общей суеты. Блэк искусно подстраивался под рваный темп учёных, не давая никому отстать и удерживая группу на плаву. Эмили, несмотря на гнетущую атмосферу вокруг, сохраняла внешнее спокойствие. Это служило тихой, но мощной опорой для коллег, которые с каждым шагом всё больше теряли уверенность. Их страх и беспокойство были видны невооружённым глазом — на бледных, напряжённых лицах, в сбивчивом дыхании и в неловких, скованных движениях. Гейл, наблюдая за процессом со стороны, не мог не отметить, насколько Эмили отличалась от остальной группы. Она шла с внутренним достоинством, её шаги казались твёрдыми и уверенными, даже когда вокруг царил хаос. В её взгляде не было места панике — лишь сосредоточенность и решимость. Это выделяло её на фоне остального человеческого моря, состоящего из людей, оказавшихся в условиях, для которых они были совершенно не приспособлены. Тренировка шла по плану, но Гейл не испытывал от этого никакого удовлетворения. Всё вокруг казалось механическим, предсказуемым до боли. Солдаты, его люди, двигались как единое целое — отточенные движения, выверенная координация, полное подчинение приказам. Сколько таких тренировок было у него на глазах? Сотни? Тысячи? Все они сливались в одно бесконечное полотно, где уже не было ни смысла, ни цели. Только бесконечная рутина, которая пожирала всё живое в нём. На фоне слаженных действий военных учёные выглядели, как стадо дезориентированных новобранцев, впервые попавших на поле учений. Их движения были неловкими, несогласованными. В ушах звенело от сбившегося дыхания, глухих стуков обмундирования и раздражающего звона оружия, которое они носили с явной неуверенностью. Каждый шаг давался им с трудом, их спины гнулись под тяжестью снаряжения, которое они, казалось, впервые держали в руках. Гейл медленно перевёл взгляд на одного из учёных, который уже на первых ста метрах споткнулся, несмотря на ровную дорогу, и уронил винтовку. Металлический звук падения разнёсся по полигону, заставив остальных замереть на мгновение. Другой, пытаясь выровняться, случайно задел соседа, выбив его из строя и чуть не сбив с ног. Вся эта сцена выглядела жалко и одновременно предсказуемо. Гейл молча наблюдал за этой пантомимой, его лицо оставалось каменным, лишённым каких-либо эмоций. Он не вздохнул, не покачал головой, но не выразил недовольства. Внутри него было лишь пустое, тягучее ощущение безразличия. Всё это казалось таким бессмысленным — эти люди, их попытки соответствовать стандартам, которые им никогда не достичь. Ещё один длинный день. Ещё одно пустое усилие. Джейк метался между ними, пытаясь восстановить порядок, вернуть их в строй, но Гейлу казалось, что вся эта суета лишь подчеркивала абсурдность происходящего. Он стоял, как наблюдатель на руинах своего прошлого, не чувствуя ни боли, ни гнева — только какую-то отстранённую усталость. Пятеро учёных, чьи досье пестрели военным опытом, с легкостью выделялись на фоне остальных. Их уверенность и слаженность действий говорили о том, что дисциплина глубоко врезалась в их сознание. Даже несмотря на физическую усталость, они бежали за сержантом, не снижая темпа. Остальные участники, не привыкшие к таким нагрузкам, задыхались почти сразу же, их лица приобрели болезненный оттенок, но ноги продолжали двигаться вперёд, словно подчиняясь инстинкту выживания. Жалобы вперемешку с хриплыми вздохами сопровождали эту тяжёлую борьбу каждого с самим собой. — Ловите ритм! — сержант бросил команду через плечо, не оборачиваясь. В его голосе не было ни капли сочувствия, лишь твёрдость и холодная уверенность. — Если не можете бежать, переходите на быстрый шаг, но не стойте на месте! Три километра — это не расстояние! Испытание началось с привычных препятствий — сеть, через которую предстояло ползти, оказалась не таким уж сложным барьером для тех, кто понимал, как двигаться под ней. Но даже здесь некоторые, не обладая ловкостью и выносливостью, застряли. Каски цеплялись за сетку, рюкзаки застревали, как будто сама сеть пыталась удержать их. Джейк, как всегда наготове, помог нескольким несчастным выбраться, а колонна продолжала двигаться дальше. Прыжки через рвы стали очередным вызовом: двое подвернули лодыжки, но, хромая, продолжали идти вперед, пока медики не забрали их на носилках. Когда группа наконец добралась до последнего этапа — бега по пересечённой местности, стало очевидно, что это испытание окажется серьёзной проверкой на выносливость. Корни, острые камни, крутые склоны — каждый шаг требовал внимания и сосредоточенности. Один неверный шаг, и участник мог оказаться лицом вниз, ощущая на себе тяжесть всей амуниции и беспощадность земли. Гейл наблюдал за всем происходящим отстранённо, почти механически. Его глаза, воспалённые и припухшие от недосыпа и усталости, блуждали по участникам тренировки, но мысли были где-то далеко. Он видел, как кто-то спотыкался о корни, как чья-то тяжёлая ноша сбивала с ног, как медики выносили пострадавших. Но всё это казалось лишь блеклыми, почти незначительными событиями на фоне его собственного внутреннего опустошения. — Может, стоило сделать последнее задание полегче? — пробурчал Томас, указывая на очередного учёного, которого несли на носилках с разбитой головой. Гейл, едва оторвавшись от своих размышлений, слегка потер переносицу. Каждое его движение было отягощено странной смесью усталости и безразличия. Желание залить в себя алкоголь всё возрастало — оно стало постоянным спутником его мыслей. Но он обещал себе не пить на учениях. — Думаешь, это что-то изменило бы? — тихо ответил Гейл, его голос прозвучал пусто, словно сквозь густую пелену усталости. Он наблюдал за тем, как оставшиеся участники пытались преодолеть последние преграды, но не испытывал к ним ни сочувствия, ни гордости. — Как бы мы ни упрощали задание, всегда найдутся те, кто себя покалечит... Сейчас придётся отправить их на обед. Пусть хотя бы два часа отдохнут перед стрельбой и ближним боем. А потом... — Он ненадолго замолчал, устремив взгляд на небо, чистое, холодное и, как ему казалось, чуждое. — Вечером займём их установкой палаток. Пусть попробуют обеспечить себя едой и теплом, как настоящие солдаты. — Я думал, мы отправим их в казарму, — вставил Даниэль, подходя с группой солдат, которые завершили своё, куда более сложное, задание. — Пусть сначала почувствуют, каково это на самом деле, — Гейл усмехнулся безрадостно, но в его улыбке не было тепла. — Нечего сидеть в тепле, пока не переживёшь настоящую полевую жизнь. — Он снова бросил взгляд на учёных. Эмилия шла чуть позади основной группы, её лицо было покрыто пылью, а мелкие порезы на руках и следы пота лишь добавляли ей жестокую нотку суровости. Однако она не выказывала ни малейшего недовольства. Гейл видел её усталость, но ещё больше его поражала её решимость. Это было нечто, чего он уже давно не ощущал в себе самом — это тихое, упорное стремление не сдаваться, даже когда всё тело кричит о боли и усталости. Александр, как и большинство учёных, тяжело дышал, пытаясь справиться с последствиями физической нагрузки. Их лица были усталыми, глаза тусклыми, но в их выражениях сквозила решимость, которую они, вероятно, и не подозревали в себе до этого дня. Усталость казалась накрывшей их с головой, и каждый следующий шаг давался с огромным трудом. Гейл следил за ними, понимая, что их тела на грани, и что если кто-то упадёт, возможно, уже не сможет подняться. Среди них его внимание привлёк один из старших — мистер Фишер, которому уже перевалило за сорок. Его лицо было бледным, в глазах стояли усталость и боль, но он упорно продолжал двигаться вперёд, стараясь скрыть своё изнеможение. Гейл усмехнулся про себя — кто-то всегда пытается выглядеть сильнее, чем он есть на самом деле. Фишер, вытирая пот со лба, с трудом приблизился к Гейлу. Его шаги были неуверенными, он еле держался на ногах. Рука, которую он протянул капитану, слегка дрожала, но он старался это скрыть. — Мистер Хоторн... нет, капитан Хоторн, — начал Фишер, запинаясь. Его голос был полон нервозности, но в то же время в нём звучало сожаление. — Я был неправ. Мы все были неправы насчёт вас и ваших людей. Гейл стоял неподвижно, наблюдая за тем, как Фишер пытается собрать свои мысли, его взгляд был отстранённым. Усталость постепенно превращала всё происходящее вокруг в нечто абстрактное, и лишь с трудом он удерживал себя в реальности. — Мы недооценили сложность вашей работы, — продолжал Фишер, пытаясь выразить свои мысли яснее. — Я... я извиняюсь. Надеюсь, это не повлияет на нашу совместную работу. Гейл молча выслушал его. Он понимал, что Фишер говорит искренне, но в то же время осознавал, что слова мало что изменят. Как бы ни старались эти люди понять его, они никогда не ощутят на себе ту боль, которая гложет его изнутри каждый день. — Всё в порядке, мистер Фишер, — наконец проговорил он, сжав протянутую руку. — Ошибки случаются, главное — делать выводы. Гейл смотрел на учёных, но внутри него было пусто.