Через тьму к свету

На следующее утро, глухо ступая по длинному коридору, Гейл чувствовал, как вчерашний разговор с Лорен тянет за ним мрачную, почти осязаемую тень. Невысказанные слова, подавленные эмоции — всё это словно каменная глыба лежало на его плечах, делая каждый шаг тяжёлым и выматывающим, как будто он тащил за собой целую планету. Его сердце, стиснутое тревогой, казалось холодным, застывшим комом внутри, от которого было не избавиться, каким бы усилием он ни старался его выбросить. Мысли об Эмили навязчиво возвращались, словно бесконечная спираль, закручивающаяся всё туже с каждым часом. Её образ не давал ему покоя ни на секунду. Когда ночь поглотила его в поисках сна, её фигура, тонкий голос и случайные взгляды прочно засели в его сознании, как назойливая мелодия, которую невозможно выкинуть из головы. Это не было восхищением или нарастающим влечением — скорее, это был хаотичный коктейль из беспокойства и напряжённой тревоги. Её присутствие, как невидимый враг, проникло в его жизнь, проникло слишком глубоко, оставляя за собой ощущение, что он не контролирует свои мысли. Гейл не понимал, почему эта женщина так прочно поселилась в его разуме, почему каждый раз, когда она мелькала перед ним, его раздражение вспыхивало, как искра на сухой траве. Это было мучительное, едва сдерживаемое чувство, словно что-то незримое медленно подтачивало его изнутри, заполняя сознание несправедливостью. Он не мог вырваться из этого круга, где Эмили появлялась снова и снова, словно её тень навсегда приросла к его жизни. Эмили не должна была занимать в его мыслях столько места. Она — всего лишь коллега, объект его внимания исключительно из-за её происхождения и того, насколько непредсказуема её работа. Для Гейла это был вопрос контроля, надзора, а не личного интереса. Он убедил себя, что её действия требуют внимания, что именно это держит его на стороже. Однако, вопреки всем его логическим доводам, её образ продолжал упрямо вторгаться в его сознание, пробуждая давно похороненные и, как ему казалось, забытые чувства. Эмили была одной из них — из капитолийцев. «Это ведь очевидно», — твердил он себе снова и снова, как заклинание, которое должно было выжечь её из его мыслей. Её родители служили Сноу, работали на человека, которого он ненавидел всем сердцем. «Значит, и она несёт в себе их предательство, их лживость и двуличие». В этом не могло быть никаких сомнений. "Нельзя доверять таким, как она," — снова и снова повторял Гейл, словно пытался укрепить оборонительные стены вокруг своей души. Но мысли упрямо не хотели подчиняться. Каждый раз, когда он пытался отстраниться, избавиться от навязчивого беспокойства, его сердце словно начинало сковывать тёмная, давящая бездна, и тревога захлёстывала его, заполняя каждую клеточку его существа. Ему не давала покоя эта странная смесь раздражения и тяготения к ней. Он привык держать людей на расстоянии, прятать свои эмоции под маской суровой неприступности и непробиваемой холодности. И всё это работало, пока в его жизни не появилась Эмили. Она рушила все его барьеры, заставляя его чувствовать то, что он давно пытался подавить. И теперь даже привычная броня отчуждения не спасала. Вместо этого, каждая её улыбка, каждый взгляд становились эхом, отзывающимся в самых глубоких уголках его души, и он начинал бояться, что однажды это эхо станет настолько громким, что его нельзя будет игнорировать. Каждая мысль о ней разжигала в Гейле огонь ярости, бурлящей где-то в глубинах его сознания. Он злился на неё за то, что она, словно вор, проникала в его голову, нарушая хрупкий порядок его мыслей. Но больше всего он злился на себя — за то, что не мог это контролировать. Он привык управлять своими эмоциями, привык сдерживать гнев, страх, боль. Но Эмили ломала все эти внутренние барьеры, заставляя его чувствовать то, что он давно старался похоронить в себе. Ночью, когда ярость наконец угасла, оставляя за собой лишь пепел измотанности, его накрыла волна пустоты. Она обволакивала его, как старое, затаённое проклятие, которое незримо тянулось за ним все эти годы. Темнота расползалась по его душе, медленно, но неумолимо, уничтожая последние искры надежды, которые когда-то, пусть и слабо, мерцали в его сердце. Он чувствовал, как эта тьма заполняет всё его существо, погружая его в глубокую бездну отчаяния, где не было места ни свету, ни жизни. «Она — враг», — мысленно повторял он, но эти слова больше не приносили прежнего облегчения. Как бы он ни старался убедить себя в этом, внутри оставалось что-то, что не позволяло окончательно поверить в её вину. Всё было куда сложнее, чем он хотел признать. Эмили не вписывалась в привычные рамки, не была просто капитолийкой, чьи поступки могли бы объясняться кровью и воспитанием. Её поведение, её взгляды, её неожиданная уязвимость — всё это сеяло в его сознании тревожное сомнение, будто она знала нечто большее, чем показывала. И это не давало ему покоя. Она была словно загадка, которую он не мог разгадать, и это бесило его ещё больше. И это внутреннее противоречие делало его слабее. Он хотел ненавидеть её, так же, как ненавидел всех тех, кто служил Сноу. Хотел верить, что её прошлое, её семья — это всё, что действительно имеет значение. Но каждый раз, когда он видел её, внутри рождались новые вопросы. Почему она так отличается от остальных? Почему её присутствие вызывает не только злость, но и что-то глубже, что-то, что заставляет его искать ответы там, где их, возможно, нет? Эти мысли заполоняли его разум, не оставляя места для простых решений. И чем дольше он размышлял о ней, тем сильнее становилась эта внутренняя борьба — борьба, от которой, казалось, не было спасения. Сегодня Гейл ожидал прибытия нового секретаря. После опыта с Лорен, он надеялся на человека, который сможет стать тихим островком спокойствия в его жизни, где всё было наполнено хаосом и напряжением. Он хотел ясности и профессионализма, без лишних эмоций и неразберихи, и эта мысль немного успокаивала его в преддверии рабочего дня. По крайней мере, здесь не должно быть неожиданных трудностей, размышлял он, идя по коридору к своему кабинету. Открыв дверь, он был встречен тёплым солнечным светом, который, пробиваясь через высокие окна, мягко осветил комнату. За его столом сидела женщина, погружённая в разбор бумаг. Она выглядела сосредоточенной, но в то же время непринуждённой. В руке она держала кружку кофе, и тонкий аромат свежеобжаренных зёрен заполнил воздух. В эту секунду Гейл ощутил неожиданное облегчение. При его появлении она моментально подняла взгляд, встала и с профессиональной, но искренней улыбкой приветствовала его. — Доброе утро, капитан Хоторн, — произнесла она, её глубокий, уверенный голос сразу привлёк внимание. — Меня зовут Анна Хейл, я ваш новый секретарь. Надеюсь, наше сотрудничество будет плодотворным. Гейл внимательно осмотрел её. Анна выглядела на лет сорок, с аккуратной короткой стрижкой, которая подчёркивала её деловой облик. В ней было что-то неуловимо спокойное, даже надёжное. Она была одета в строгий, но элегантный костюм, который лишь подчёркивал её уверенность. Глаза её, ясные и сосредоточенные, выражали компетентность и профессионализм, который, как Гейл сразу понял, будет столь необходимым в его жизни. Всё в её поведении говорило о том, что она человек, знающий своё дело, и это слегка ослабило его тревогу. — Рад знакомству, мисс Хейл, — ответил он, пожимая ей руку. Её рукопожатие было крепким и уверенным, но без лишнего давления, точно таким, какое ожидалось от профессионала, с которым можно работать, не задумываясь о возможных подводных камнях. Анна кивнула и вернулась к своему месту, плавным движением указывая на кресло напротив стола. — Я уже ознакомилась с вашими делами и расписанием на сегодня, — продолжила она деловым тоном. — Если возникнут вопросы или пожелания, не стесняйтесь обращаться. Я старалась всё организовать максимально чётко и эффективно. Впервые за долгое время Гейл ощутил, что работа может стать для него тихой гаванью, свободной от посторонних забот. Анна Хейл уже с первых минут произвела на него впечатление, словно она не просто человек, а некий якорь стабильности в мире, который, казалось, вот-вот рассыплется. В её голосе, поведении и манере держаться угадывалась не только профессиональная отстранённость, но и нечто большее — искреннее стремление помочь, понять нужды Гейла и поддержать его в непростые моменты. Гейл поймал себя на том, что его напряжение, словно холодный туман, начинает рассеиваться. После всех этих дней, заполненных неприятными разговорами, слухами и эмоциональными потрясениями, спокойствие и собранность Анны стали для него истинным спасением. В её уверенности не было фальши; она не просто знала, что делает, но и, казалось, предвидела любые сложности, которые могли бы возникнуть. Это ощущение незыблемости передалось Гейлу, и он почувствовал, как внутри него начинается долгожданное облегчение. — Хорошо, мисс Хейл. Если всё организовано так, как вы говорите, я уверен, что мы справимся, — сказал он, в его голосе уже угадывались нотки расслабленности, которые он даже не пытался скрыть. — Спасибо за вашу подготовку. Надеюсь, что теперь я смогу, наконец, сосредоточиться на работе без отвлекающих факторов. Анна, кивнув, продолжила выполнять свою работу, не тратя лишних слов. Это лишь усилило его доверие к ней. Она не пыталась заслужить его благосклонность через неуместные разговоры или дружелюбные жесты, а просто делала то, что от неё ожидалось — с чётким пониманием и полной отдачей. Когда Гейл сел за свой стол в кабинете и открыл первый из множества отчетов, что скопились на его рабочем месте, он ощутил, как на него спускается долгожданное чувство порядка. Его мысли, которые ещё недавно метались из стороны в сторону, постепенно выравнивались, становясь чёткими и упорядоченными. С каждым новым документом он вновь погружался в ту зону контроля, которой ему так не хватало в последнее время. Мир за окнами мог оставаться хаотичным и неустойчивым, его внутренние терзания — необузданными и тяжелыми, но хотя бы здесь, за этим столом, он снова был хозяином ситуации. Тишина кабинета, звук переворачиваемых страниц и спокойное присутствие Анны за дверью позволили ему вернуться к состоянию, которое он давно считал утраченным: состоянию спокойной уверенности, что, по крайней мере, часть его мира ещё можно контролировать. Гейл сосредоточенно пробирался сквозь последние страницы отчётов, когда его работа неожиданно прервалась. Дверь кабинета слегка скрипнула, и он машинально поднял голову. В проёме появилась Анна, чьё строгое, но спокойное лицо мягко озарилось светом из коридора. Этот свет, тонким лучом падавший на неё, словно подчёркивал её фигуру, окружая её в ореоле приглушённого сияния. В руках у неё был конверт с официальной печатью, который она держала аккуратно, как нечто ценное и важное. — Капитан Хоторн, — прозвучал её спокойный, выверенный голос, лишённый эмоций, но при этом всё равно звучащий успокаивающе. — Пришло распоряжение от полковника Риверса. Кажется, это что-то срочное. Она протянула ему конверт, и, как обычно, её движения были полны грации, но это не была искусственная вежливость. В её жестах чувствовалась уверенность профессионала, который точно знает, что делает. Гейл медленно взял документ, ощутив под пальцами тяжёлую текстуру бумаги, которая уже сама по себе намекала на серьёзность сообщения. Вскрыв конверт, он быстро развернул лист и пробежал глазами написанное. Его взгляд задержался на ключевых строках, и вдруг привычное спокойствие на лице сменилось лёгким удивлением, которое он едва смог скрыть. "Распоряжение о временной выездной военной подготовке для научного персонала." Он перечитал строку ещё раз, чтобы убедиться, что не ошибся. В распоряжении было ясно указано, что группа учёных, включая Эмили Мур и Александра Блэка, должна быть отправлена на трёхдневные военные учения на объект за пределами города. Такой шаг был неожиданным — никогда ранее научные сотрудники не привлекались к военным тренировкам. Это было новшество даже для постреволюционного Панема, где всё чаще бывшие разграничения между военными и гражданскими начинали стираться. — Военная подготовка для научного персонала? — негромко проговорил Гейл себе под нос, приподнимая брови в недоумении. Он понимал, что времена изменились, но не ожидал такого резкого и странного поворота. В его голосе слышалась скрытая напряжённость. Анна, наблюдавшая за его реакцией, осталась невозмутимой. Она, казалось, читала его мысли, потому ответила ровным тоном, в котором ощущалась доля понимания: — Полковник Риверс считает, что в нынешние времена каждому, включая учёных, следует быть готовыми ко всему. Ситуация нестабильна, и вероятно, руководство решило перестраховаться, — её голос был почти нейтральным, но скрытая интонация намекала на то, что она, возможно, тоже удивлена, но предпочитает не показывать этого. Гейл откинулся на спинку кресла, его мысли начали быстро вращаться вокруг грядущих событий. Он отчётливо представлял, как это решение будет воспринято Эмили и её командой. Для них, привыкших к лабораториям и научным конференциям, такая перемена могла показаться неожиданной и, мягко говоря, нелепой. Военные учения — это не просто выход из зоны комфорта, а нечто гораздо большее, особенно для людей, чьи интересы и навыки сосредоточены в другом направлении. Тем не менее, в нынешних реалиях, когда каждый должен был быть готов ко всему, это распоряжение казалось логичным шагом. — Думаю, они не будут в восторге, — тихо сказал Гейл, по-прежнему погружённый в свои мысли. — Но раз приказ пришёл сверху, нам ничего не остаётся, как следовать ему. Он поднял взгляд на Анну, её лицо оставалось неизменно спокойным, словно она прекрасно знала, что для него это не просто формальное задание. Её стойкость вновь внушала ему доверие. — Собери данные о ближайших военных объектах, куда нас могут отправить, — сказал Гейл, передавая документ обратно Анне. Его голос вновь обрёл привычную твёрдость. — И подготовь уведомление для учёных. Они должны быть в курсе как можно скорее. Анна молча кивнула, приняв документ с тем же непреклонным профессионализмом, который уже стал её отличительной чертой. Она вышла из кабинета с тихим, едва слышным скрипом двери, оставив Гейла одного с его мыслями. Он снова откинулся в кресле и устремил взгляд в окно, где на горизонте медленно сгущались тучи, как предвестие чего-то грядущего и неизбежного. Грядущие три дня могли стать настоящим испытанием для всех, но его личные тревоги концентрировались вокруг одного. Ему предстояло провести это время рядом с Эмили Мур, в условиях, где маски вежливости и профессионализма могли быть сброшены в любой момент. Гейл ощущал, как в нём нарастает беспокойство, смешанное с чем-то более глубоким, что он старался глушить, но безуспешно. Ему приходилось работать бок о бок с ней, видеть её каждый день, и эта близость, которую он не мог избежать, вызывала внутри странный, но отчётливый отклик. Тревога за её безопасность смешивалась с чем-то, что он старательно пытался игнорировать, но эти чувства настойчиво возвращались, словно напоминая, что не всё можно контролировать. Полевая работа всегда была для Гейла естественной средой, его настоящим убежищем. Пройдя через множество тренировок и боевых операций, он привык к суровым условиям, где от выносливости и готовности к неожиданностям зависела его жизнь. В прошлой жизни — после конца революции — выезды на задания были для него не просто обязанностью, а способом убежать от своих собственных демонов. В пылу битвы, под оглушительный грохот приказов и взрывов, ему удавалось на время заглушить чувство вины, которое неотступно следовало за ним. Боль от потери Прим, постоянное самоосуждение и беспомощность — всё это исчезало, когда он погружался в действия. Он чувствовал себя нужным, нужным делу, войне, что бы это ни значило. Иллюзия контроля над чем-то, пусть даже над собственной жизнью, давала ему временное облегчение. Но времена изменились. Теперь то, что когда-то приносило утешение, казалось лишь пустой оболочкой. Иллюзия была разрушена, и он остался один на один с внутренней пустотой, которая заполняла его всё больше. Мысль о предстоящем выезде, который раньше вызвал бы прилив адреналина, теперь не приносила ничего, кроме тяжёлого чувства обречённости. Он по-прежнему был солдатом — натренированным и готовым к любым испытаниям. Его тело оставалось в идеальной физической форме, мускулы помнили каждое движение, каждое боевое задание. Но на что годятся все эти способности, если внутри осталась лишь пустота? Гейл понимал, что это путешествие в полевые условия станет для него не столько физическим испытанием, сколько эмоциональным. Ему предстояло бороться не с внешними врагами, а с собственными мыслями и чувствами, которые давно начали брать над ним верх. Оказавшись рядом с Эмили, с которой его связывали не только профессиональные, но и всё более усложняющиеся личные отношения, он будет вынужден ещё больше контролировать свои эмоции. Сдерживать вспышки раздражения, которые она иногда вызывала своим присутствием, и подавлять беспокойство, от которого невозможно было избавиться. Но как бы Гейл ни пытался отвлечься и настроиться на работу, его мысли вновь и вновь возвращались к Эмили. Казалось, её образ заполнил каждый угол его сознания, заставляя его ощущать себя уязвимым. В те моменты, когда он оставался наедине с собой, её образ возникал перед глазами — её голос, её движения, тот скрытый огонь, который он замечал за внешней маской профессионализма. Это беспокоило его и одновременно притягивало. Чем больше он боролся с этим, тем сильнее становилось это странное и непонятное притяжение. Три дня вдали от города могли бы дать ему передышку, шанс на спокойствие и возможность разобраться в тех сложных и запутанных чувствах, которые обволакивали его разум, мешая дышать и думать ясно. Но, вопреки этой надежде, тревога внутри него лишь росла. Она проникала в каждую мысль, наполняя его неуверенностью и страхом потерять контроль — контроль, который он когда-то считал своей сильнейшей чертой. Вся его подготовка, многочисленные боевые операции, опыт выживания и лидерства в бою, которые когда-то давали ему уверенность, казались теперь бесполезными. Ещё недавно он чётко знал, как действовать в любой экстремальной ситуации, как оценивать угрозы и устранять их. На поле боя всё было просто: враг был перед ним, конкретный, осязаемый, и у Гейла всегда было оружие, чтобы справиться с опасностью. Теперь же он оказался лицом к лицу с врагом, которого не мог увидеть, и не было оружия, чтобы его победить. Этот враг жил внутри него самого — его собственные чувства, разрушающие и пугающие. Он ненавидел это бессилие, которое сковывало его руки и мысли. Когда-то, в дни, когда его жизнь была наполнена смыслом борьбы, он смог бы заглушить любые эмоции, отодвинуть их в сторону и продолжить идти вперёд. Но сейчас всё изменилось. Казалось, что ни сила, ни опыт, ни дисциплина больше не помогают. Он больше не мог контролировать свою жизнь так, как ему хотелось, и эта потеря власти над собой вызывала у него приступы ярости и презрения к самому себе. Гейл знал, что на поле ему предстоит вновь окунуться в рутину выживания, тащить на себе не только своё снаряжение, но и груз внутренних противоречий, которые с каждым днём становились всё тяжелее. Только теперь это не спасало его, как раньше. Если раньше физическая нагрузка и интенсивность сражений давали ему хотя бы временное облегчение, то теперь даже они казались бессильными перед этим хаосом внутри. Эти три дня, казалось, могли стать его шансом — или последним шагом на пути к окончательной потере контроля. *** Гейл медленно вошёл в просторный брифинг-зал, и как только его шаги раздались по холодному полу, в помещении воцарилась напряжённая тишина. Едва заметное шуршание одежды и бумаги стихло, участники встречи, готовясь к обсуждению, развернулись в его сторону. Стены зала, выкрашенные в унылый серый цвет, словно поглощали тепло, делая пространство ещё более стерильным и безжизненным. Мягкое, но резкое освещение подчеркивало каждую деталь — от натянутых выражений на лицах до блестящих поверхностей планшетов, лежавших на столе. На большом прямоугольном столе, занимающем центральное место в комнате, аккуратными стопками были разложены документы, распечатки карт и планы операций. Электронные приборы мерцали синим светом, создавая ощущение готовности к важному обсуждению — чему-то более серьёзному, чем просто очередная встреча. Всё выглядело предельно организованно, почти до механической точности, что добавляло пространству атмосферу безжалостной официальности. Окинув зал беглым взглядом, Гейл остановил свой взгляд на своей команде. Томас, Дэниел, Алексей, Майкл и Джек — эти мужчины, с которыми он делил каждый день, казались воплощением спокойствия и уверенности. Они сидели выпрямившись, их лица отражали решимость и готовность к любым вызовам, что бы ни было впереди. И хотя внешне они оставались собранными, в их глазах читалась предвкушаемая опасность. Они знали, что впереди их ждёт нечто большее, чем просто задание, и каждый из них был готов следовать за своим командиром, каким бы сложным ни был путь. Но взгляд Гейла продолжал двигаться дальше, вглубь зала, к столу с учёными. Эмили сидела прямо, почти неподвижно, за исключением тонких пальцев, легко скользящих по экрану планшета. Её лицо было не просто спокойным — оно было непроницаемым, словно высеченным из мрамора. Она не подавала никаких внешних признаков волнения, и это лишь усиливало напряжение, которое Гейл ощущал всякий раз, когда их взгляды случайно встречались. Её осанка, одежда, движения — всё было настолько идеальным, что это вызывало тревогу. Как может человек с её прошлым держать себя в такой абсолютной дисциплине, скрывая, казалось, каждую эмоцию? Рядом с ней сидел Александр, погружённый в собственные мысли. Он лениво водил ручкой по блокноту, едва взглядывая на происходящее, как будто всё это не имело для него никакого значения. Его отстранённое выражение лица, лёгкая небрежность в движениях, даже поза, казалось, были пропитаны скрытым презрением к происходящему. Гейл ощущал в его поведении какое-то высокомерие, которое раздражало его до глубины души. Казалось, что Александру важны только его собственные мысли и расчёты, а происходящее вокруг не стоит его внимания. Гейл глубоко вздохнул, отгоняя накатывающее раздражение. Ему предстояло провести собрание, и он не мог позволить себе отвлекаться на личные чувства или переживания. В зале повисла гнетущая тишина, когда Гейл, собравшись с мыслями, начал говорить. Его взгляд был тяжёлым, пронизывающим, словно он видел каждую скрытую эмоцию присутствующих. В его голосе звучала неумолимая твёрдость, которая не оставляла места для сомнений. — Нам поступило новое распоряжение, — начал он ровным тоном, в котором, однако, читалась напряжённая готовность к грядущим реакциям. Каждое его слово резонировало в гулкой тишине зала, напоминая предвестие надвигающегося шторма. — В течение следующих трёх дней мы отправляемся на объект для прохождения военной подготовки. Это касается не только моей команды, но и всех учёных. Он выдержал долгую паузу, наблюдая, как новость проникает в умы собравшихся. Молчание разрасталось, как густая тень, окутывая всё пространство. В этом давящем молчании казалось, что само время замерло. Даже самые мелкие звуки — лёгкий шорох бумаги, напряжённое движение одежды, глухие вдохи — звучали громче, как если бы весь зал боялся нарушить наступившую тишину. Но долгое молчание было предвещанием бури. И вот она разразилась. — Военная подготовка для учёных?! — голос, полный возмущения, прорезал воздух словно гром среди ясного неба. Это был один из старших исследователей, крепкий мужчина с седыми висками, который явно не ожидал такого поворота событий. В его голосе звучал не только гнев, но и испуг — он не был готов бросить вызов опасности, которая казалась для него чем-то далёким и чуждым. — Это абсурд! — вскрикнул другой сотрудник, вскочив на ноги, словно пытаясь своим телом оспорить приказ. Его лицо побелело от негодования, и голос дрожал от сдерживаемого страха. — Мы здесь для научной работы, а не для того, чтобы учиться стрелять! Мы не солдаты! — его слова были подобны искре, которая подожгла фитиль. Ряды учёных начали шевелиться, перешёптываться, выражая растущее недовольство. — Это безумие! — поддержал другой, срываясь на крик, словно это могло помочь ему справиться с накатывающей паникой. Гул одобрения прошёлся по залу, как волна, накрывая всё больше и больше людей. Они зашумели, переговариваясь, ропот недовольства стал нарастать, превращаясь в нечто почти осязаемое. Учёные явно не были готовы к такой неожиданности — для них это было нарушением привычного уклада и даже вызовом их профессионализму. Среди этого хаоса Гейл сохранял железное спокойствие. Он стоял неподвижно, как скала среди бушующего океана. Его взгляд не дрогнул, даже когда зал начал заполняться возмущёнными выкриками. Внутри него кипело раздражение, но снаружи он оставался воплощением уверенности. Гейл не удивился бурной реакции — он был к ней готов. Этот всплеск негодования со стороны учёных, привыкших к размеренной и аналитической работе, был вполне предсказуем. Он знал, что люди, чей мир вращался вокруг логики, цифр и экспериментальных данных, не смогут принять внезапные изменения, вторгающиеся в их тщательно упорядоченную жизнь. Для них это было не просто неожиданностью — это было вторжением в чуждый мир. Мир, который Гейл и его команда знали как свои пять пальцев: мир выживания, угроз, постоянного движения на грани между жизнью и смертью. Он стоял в центре зала, неподвижный, как статуя, его мускулы были напряжены, но не выказывали ни малейшего признака беспокойства. Он чувствовал, как зал наполняется волнами раздражения, недовольства и страха, но это никак не влияло на его хладнокровие. Гейл понимал: чтобы продолжить, нужно позволить этим эмоциям выплеснуться. Дать людям возможность высказаться, дать выход их страхам и сомнениям. Только после этого можно будет говорить о деле. Его команда — Томас, Дэниел, Алексей, Майкл и Джек — сохраняла абсолютное спокойствие. Они сидели, расслабленно откинувшись на спинки своих кресел, наблюдая за происходящим с лёгким, почти незаметным интересом. В их взглядах не было ни тени волнения или сомнений — только выжидание. Они видели в этом протесте нечто мелкое, забавное, словно зрелище, которое разыгрывается перед ними, не касаясь их напрямую. Для них подобные ситуации были привычны, они прошли через десятки, если не сотни таких брифингов, учений и миссий. Эти люди знали цену жизни и смерти, и им не нужно было, чтобы кто-то объяснял, зачем важна тренировка. Они знали, что дисциплина — это не просто слово, это их единственный шанс выжить Гейл знал, что его команда готова ко всему, и это придавало ему сил. Но реакция учёных, несмотря на её предсказуемость, вызывала в нём тяжёлое чувство усталости. Внутри он был истощён — от этих бесконечных столкновений с непониманием, от скрытой борьбы с самим собой, которая продолжалась день за днём. Каждое новое противостояние, каждое слово, произнесённое на повышенных тонах, каждый шаг, сделанный под давлением обстоятельств, становились новым грузом на его плечах. Гейл мог сохранить хладнокровие, поддерживать свою внешнюю непроницаемость, но внутри напряжение накапливалось, подобно натянутой струне, готовой лопнуть в любой момент. В шумном зале, полном глухого ропота и шёпотов, Эмили была словно каменная статуя — неподвижная и бесстрастная. Её осанка излучала уверенность и самообладание: спина идеально прямая, руки аккуратно сложены на коленях, словно это было частью её профессионального образа. Лицо, не выражающее ни малейших эмоций, выглядело как безупречная маска, скрывающая любые внутренние переживания. Казалось, что ничто происходящее вокруг не могло поколебать её невозмутимость. Её глаза, холодные и сосредоточенные, словно вымеряли каждое движение в комнате, скользя по лицам присутствующих, но не задерживаясь ни на одном. В этом взгляде не было ни капли возмущения или раздражения, которые охватили остальных учёных. Только безупречный профессионализм и ледяной контроль над каждым своим движением. Для Эмили это была всего лишь очередная задача, ещё один этап работы, требующий её внимания, но не эмоций. Она всегда жила по строгим правилам, и это позволяло ей не терять самообладание там, где другие начинали паниковать. На фоне общего хаоса её хладнокровие выделялось, как островок спокойствия в бушующем море. Гейл заметил это — её неподвижность, её безмолвное, но уверенное присутствие. Это было странное, почти тревожное напоминание о том, что в их общении всегда сохранялась эта грань: она держала дистанцию, пряталась за маской идеального специалиста, и не позволяла себе показывать ничего, кроме абсолютной сдержанности. Александр выглядел так, словно его перенесли в совершенно другой мир. В то время как в зале царили смятение и паника, его лицо выражало неподдельный восторг. Гейл, наблюдая за ним, с удивлением заметил, как молодой учёный едва сдерживает радостные порывы, словно ребёнок, который только что узнал, что отправится в захватывающее приключение. Его глаза светились неподдельным энтузиазмом, а на губах расцвела широкая улыбка — совершенно неуместная в окружении обеспокоенных и раздражённых коллег. — Военная подготовка?! — Александр воскликнул с таким восторгом, что казалось, он вот-вот вскочит на ноги. Едва ли не хлопнув в ладоши, он продолжил, его голос звенел от радости. — Да это же просто потрясающе! Наконец-то что-то настоящее, что-то практическое! Свежий воздух, бег по лесу, сухие пайки — это будет настоящим приключением! Его оптимизм звучал настолько неуместно в гнетущей атмосфере, что моментально привлёк к нему внимание. В зале раздался приглушённый ропот, и несколько голов повернулись в сторону Александра, а на лицах учёных отражалась смесь недоумения и открытого раздражения. Их понимание ситуации резко контрастировало с его радостью — для них предстоящие события были чем-то угрожающим, нарушающим привычную стабильность. — Ты это серьёзно, Алекс? — резко спросил один из учёных, нахмурив брови и бросив на Александра сердитый взгляд из полумрака задних рядов. В его голосе звучало презрение, как будто сам факт радости по поводу военной подготовки был абсурдом. — Мы вообще-то не для этого здесь. Кто-нибудь из нас хоть раз в руках держал оружие?! — Мы учёные, не солдаты, — поддержал его другой, склоняясь вперёд с видом недовольного. — Нас не для этого готовили! Это абсурд! — Его голос глухо отразился от стен, подхваченный недовольным ропотом. Александр, однако, не потерял своей жизнерадостности. Он лишь пожал плечами, как будто сказанное не имело для него никакого значения. Для него это было не испытание, а вызов, который он с нетерпением ожидал. Его глаза продолжали гореть от предвкушения, в то время как остальные казались поглощёнными мыслями о надвигающейся катастрофе. — Да бросьте вы, — ответил Александр с лёгким смехом, оглядываясь на своих коллег, явно не разделяющих его энтузиазма. — Это ведь возможность выйти из лаборатории и сделать что-то совершенно новое. Мы будем учиться защищать себя, испытывать свои способности на практике. Разве это не то, к чему стремится наука — испытание на прочность, на грани возможностей? На его слова никто не ответил, лишь тяжёлое молчание повисло в воздухе. Казалось, что его энергия и радость лишь сильнее раздражали тех, кто привык к спокойной и предсказуемой работе в кабинете. Гейл смотрел на происходящее с тихой, глубоко укоренившейся усталостью, которая неизбежно приходит к тем, кто слишком часто сталкивается с сопротивлением переменам. Он был привычен к таким ситуациям, к этому неизбежному бунту, который поднимался каждый раз, когда кто-то пытался нарушить привычный порядок вещей. Беспокойство, вскоре перерастающее в негодование, было предсказуемым, почти как по учебнику. Шум в зале нарастал, становясь всё громче и громче, как бурлящая река, готовая выйти из берегов. Наконец, Гейл, оценив обстановку, выдержал короткую паузу, затем поднял руку — твёрдый, уверенный жест, который без слов призывал к тишине. Этот простой, но уверенный сигнал мгновенно заставил голоса стихнуть, сначала до приглушённого ропота, а затем до полной тишины. Все взгляды обратились к нему, и теперь его слушали — хотели они того или нет. — Я понимаю ваше беспокойство, — начал Гейл ровным, уверенным голосом, в котором сквозило терпение, как у опытного командира. — Для многих это неожиданность. Возможно, это кажется вам ненужным или даже пугающим. Но нужно понять одну вещь: этот приказ не обсуждается. Он сделал короткую паузу, позволив своим словам осесть в сознании слушателей. — В мире, в котором мы живём, никто больше не может оставаться только учёным или только солдатом. Мы все должны быть готовы ко всему, к любым неожиданностям. Эти тренировки — это не каприз, не формальность. Это необходимость. — Его голос звучал как сталь, обёрнутая в вежливость. — За пределами этих стен мир давно перестал быть безопасным. И когда критическая ситуация случится — не если, а когда — ваша способность защитить себя и ваших коллег может спасти не одну жизнь. Его слова висели в воздухе, как остро наточенный клинок, разрезающий напряжение в комнате. Он видел, как выражения лиц постепенно менялись: сначала скептицизм, затем страх, а в конце — тихое принятие. Учёные, привыкшие к стерильным условиям лабораторий, наконец-то начали понимать, что мир за их пределами — это другое поле битвы, и они тоже должны быть готовы к этому вызову. Один из учёных, высокий мужчина с густыми седыми волосами и строгим выражением лица, нарушил тишину: — Но... мы ведь не солдаты, — проговорил он, пытаясь найти веский аргумент. — Мы не обучены этому, капитан Хоторн. Это не наша специализация. Наши исследования — вот что важно. Гейл внимательно посмотрел на него, позволяя словам завести привычный разговор. — Вы правы, — согласился он с холодной решимостью. — Вы не солдаты. Но это не значит, что вам не придётся защищать себя или других. Время, когда можно было спрятаться за отчётами и исследованиями, прошло. Теперь каждый из нас должен быть готов взять на себя ответственность за свою жизнь и жизнь коллег. Снова наступила пауза. Никто не спорил. Никто не возражал. — Я не прошу от вас чудес, — продолжил Гейл, его голос стал мягче, но не утратил уверенности. — Я прошу вас пройти тренировки, которые могут спасти ваши жизни. Поверьте, лучше быть готовым и не использовать это знание, чем оказаться беззащитным, когда придёт беда. В этот момент в тишине послышался робкий голос с задних рядов: — А если мы не справимся? Гейл повернулся в сторону говорившего — это был молодой мужчина, возможно, только что окончивший академию, чьё лицо выражало смесь страха и сомнения. — Мы все справимся, — твёрдо ответил Гейл, его взгляд был полон уверенности. — Мы здесь не для того, чтобы сломать вас, а чтобы подготовить. Ваша задача — учиться. Наша — обучить. Вместе мы справимся с этим. В зале снова повисло молчание, но теперь оно было другим. Учёные молча переглядывались, осознавая, что у них нет выбора. Тренировки не были вопросом обсуждения. Гейл внимательно окинул взглядом свою команду, словно считывая настроение и готовность каждого. Его холодные серые глаза задержались на каждом бойце, оценивая их настрой перед предстоящей задачей. — Для нас это обычное дело, — начал он, его голос был ровным, но твёрдым. — Бег, стрельба, тактические учения — наша ежедневная рутина. Мы привыкли к этому, это часть нашей жизни. Но для учёных всё иначе. Они никогда не держали оружие в руках. Их привычный мир — это лаборатории, приборы, теории. А теперь они будут выброшены в поле, где от их способности защитить себя может зависеть их жизнь. Он сделал паузу, чтобы дать солдатам осознать его слова. Взгляд Гейла скользнул по лицам бойцов. Он заметил лёгкое напряжение в их глазах, не вызванное страхом, а скорее осознанием, что задача усложняется. Им предстояло не просто работать с учёными, а обучать их, и это потребует времени и терпения. — Но учёные — это не слабые звенья, — продолжил Гейл, его голос стал мягче, но не потерял уверенности. — Они умны. Возможно, в первую очередь это будет для них испытанием на выдержку, но если мы поможем им адаптироваться, они смогут удивить нас. Томас заговорил первым: — Мы должны научить их всему с нуля, Гейл? — в его голосе звучало лёгкое сомнение. — У нас на это нет столько времени. — Время у нас есть, — спокойно ответил Гейл. — Не так много, как хотелось бы, но достаточно, чтобы подготовить их к основам. Мы не требуем от них стать профессиональными бойцами, Томас. Нам нужно, чтобы они знали, как действовать в случае опасности, как выжить. Остальное — на нас. Он посмотрел на остальных, и, встретившись с взглядом каждого из бойцов, добавил: — Мы с вами прошли через многое. И наша сила — в слаженности. Это не первое и не последнее испытание, но сейчас нам нужно объединить силы с учёными. Их ум и наше умение должны стать единым механизмом. Это понятно? Солдаты молча кивнули. Никто не возражал, но Гейл знал — каждый из них уже представлял себе, что им предстоит. Они будут терпеливо обучать учёных азам военной подготовки, разбирать каждый элемент — от физической подготовки до того, как правильно держать и использовать оружие. Они будут проводить тактические учения, шаг за шагом вбивая в головы учёных основы выживания. Гейл продолжил: — Завтра получите списки упражнений для каждого из них. Будьте готовы подстраивать программы под их уровень. Это будет нелегко, но нужно. Томас, как всегда, не упустил шанса разрядить атмосферу своей типичной шуткой, которая в этот момент была как нельзя кстати. Его лицо озарила привычная ухмылка, и, повернувшись к остальным, он лениво произнёс с тоном, полным едва скрываемого сарказма: — Честно говоря, капитан, я уже представляю, как гоняю этих учёных по полигону, — он усмехнулся ещё шире и бросил взгляд на Эмили, — особенно её. Представляю, как она будет стоять в сторонке, с важным видом, как маленький начальник, раздавать указания. Люди вокруг едва сдержали смешки, а кто-то из задних рядов тихо фыркнул, но Гейл заметил, что Эмили оставалась полностью невозмутимой. Её лицо не выдало никаких эмоций. Челюсть оставалась сжата, спина прямая, взгляд твёрдый — она не позволяла себе даже намёка на реакцию. В её холодной неподвижности было что-то пугающе уверенное, как у человека, который привык скрывать свои истинные чувства под непроницаемой маской. Гейл знал, что это её защитная броня, за которой скрываются глубокие переживания, но каждый раз, когда она проявляла такую невозмутимость, его это поражало. Прежде чем Гейл успел ответить, раздался голос Александра. Он неожиданно вступил в разговор, решив заступиться за свою коллегу. Его тон был живым, бодрым и полон уверенности, которая явно была не по душе многим присутствующим. — Не переживай, Томас, — сказал Александр с лёгкой улыбкой, его взгляд был цепким, но добродушным. — Мы справимся. И я обещаю, что не стану отставать от вас ни на шаг. А что касается Эмили, — он перевёл взгляд на неё, в глазах мелькнуло неподдельное восхищение, — она вас всех ещё удивит. Она крепче, чем вы думаете. И не раз докажет, на что способна. Эти слова прозвучали как вызов, и Александр взглянул на Эмили с уважением. Его голос был спокоен и полон уверенности, будто он знал о ней что-то, что ускользало от остальных. В отличие от большинства, для Александра Эмили не была хрупкой учёной, замкнутой в своём мире теорий и исследований. Для него она была партнёром, сильным и целеустремлённым, способным преодолеть любые трудности. Томас, прищурившись, слегка склонил голову, словно пытаясь разглядеть в Эмили что-то новое. — Что ж, посмотрим, — наконец произнёс он, не удержавшись от новой усмешки. — Я люблю сюрпризы. Гейл коротко кивнул, успокаивая и закрывая этот разговор. Он знал, что впереди их ждёт не только физическая подготовка, но и психологическое испытание — солдаты и учёные должны были научиться работать вместе. И в этом контексте Эмили представляла собой особый вызов — не для них, а для себя самой. Эмили, как будто предвидя, что кто-то из команды вступится за неё, лишь сдержанно кивнула в ответ на слова Александра. На её лице не дрогнула ни одна мышца — ни смущения, ни благодарности, ни признака какой-либо реакции. Только знакомое, почти отстранённое выражение, холодная усталость, будто она держала окружающий мир на безопасной дистанции. Её взгляд оставался таким же непроницаемым и спокойным, скрывая за собой несгибаемую волю, словно не было в этом мире сил, способных сломить её решимость. Зал постепенно наполнился мягким, приглушённым гулом, состоящим из множества шёпотов и тихих обсуждений. Ученые переговаривались между собой, высказывая опасения и предположения о предстоящих испытаниях. Однако в центре комнаты, словно островок спокойствия посреди этого шумного моря, стоял Гейл. Его осанка была уверенной, плечи расправлены, а взгляд холоден и сосредоточен. Внутренне он уже готовился к трудностям, которые вскоре выпадут на его долю. Ему предстояло вести команду, которая теперь включала не только закалённых в боях и тренировках солдат, но и учёных — людей, далёких от физической подготовки и боевых навыков. Гейл ощутил лёгкую тревогу, но умел сдерживать эмоции. Он знал, что впереди его ждёт не только физическое, но и моральное испытание — нужно будет научить этих людей не просто защищать себя, но и работать как единая команда. И это вызывало у него больше беспокойства, чем любые боевые операции. — Если вопросов больше нет, можете быть свободны, — раздался его ровный, спокойный голос. В нём звучала непоколебимая твёрдость, которой невозможно было ослушаться. Учёные, один за другим, начали покидать зал. Они продолжали обсуждать между собой предстоящие задачи, порой бросая встревоженные взгляды на Гейла и его солдат. В их глазах читались самые разные эмоции: от сдержанного волнения до откровенной паники. Лишь немногие сохранили хоть какую-то уверенность в своих силах. Гейл, стоя в стороне, наблюдал за каждым из них, стараясь уловить малейшие детали — выражения лиц, походку, жесты. Всё это помогало ему понять, с какими трудностями они столкнутся и что будет сдерживать их на тренировках. Он знал: несмотря на их сомнения и страх, им предстоит стать не просто учёными, а бойцами. И именно на нём лежала ответственность за то, чтобы они научились выживать в этом новом, беспощадном мире. Как только дверь за последним учёным закрылась, Гейл жестом подозвал своих солдат ближе, создавая узкий круг доверия. Теперь, когда в комнате осталась только его команда, он мог говорить откровеннее, без опасений быть неправильно понятым или услышанным лишними ушами. — Мы только что получили общее впечатление о том, как учёные восприняли предстоящие испытания, — начал Гейл, окидывая своих бойцов цепким, оценивающим взглядом. В его голосе прозвучала лёгкая насмешка, смешанная с настороженностью, которая обычно сопутствует новым вызовам. — Но есть одно важное замечание. Не все из них настолько далеки от физической подготовки, как это может показаться с первого взгляда. Он сделал короткую паузу, давая солдатам время осмыслить услышанное. Тишина, повисшая в комнате, словно замедлила их дыхание. Скептические взгляды, которые мигом обежали круг, сменились более сосредоточенными выражениями, когда Гейл продолжил. — Оказывается, некоторые из них, включая Эмили и Александра, прошли базовую военную подготовку в университете или перед переводом к нам. Конечно, результаты у всех разные, но из сорока человек пятеро уже имеют представление о том, что значит физическая нагрузка и дисциплина. Они не новички, хотя и не солдаты. Это важно учитывать, когда мы будем разрабатывать их тренировочную программу. Солдатами овладело явное удивление: их брови приподнялись, а они сами переглянулись с недоумёнными улыбками, словно не веря услышанному. Томас с тихим свистом покачал головой, не скрывая своего впечатления. — Ну что ж, тогда понятно, почему этот Александр так бойко отвечал, — проворчал Майкл, подтягивая ремень своего бронежилета. — Видимо, парень не просто так вышел вперёд. — Именно, — кивнул Гейл. — Его уверенность — это не пустые слова. У них есть база, но это не значит, что мы можем их жалеть. Да, они не бойцы, но это не означает, что их можно перегрузить ненужными испытаниями. Наша задача — сделать программу адаптивной, достаточно жёсткой, чтобы они могли быстро освоиться, но при этом не убить их на первых же тренировках. Он выждал ещё немного, наблюдая за реакцией своих людей. Скептицизм, который первоначально царил среди солдат, теперь уступал место заинтересованности и лёгкому восхищению. Это был не просто вызов для учёных, но и для них самих — нужно было не только показать себя с лучшей стороны, но и эффективно обучить людей, далёких от боевых реалий. — Томас, — добавил Гейл, поворачиваясь к своему бойцу, — я рассчитываю на твоё чувство юмора, но, пожалуйста, без лишних шуток на их счёт. Нам нужно завоевать их доверие, а не пугать их сарказмом. Лучше сосредоточься на том, чтобы подбодрить их. Томас широко улыбнулся, отдал честь, в его глазах блестела искорка озорства. — Как скажете, капитан, — с лёгкой ухмылкой отозвался он. — Обещаю бережно обходиться с "нежными душами" наших учёных. Гейл усмехнулся в ответ, прекрасно зная, что Томас найдёт способ разрядить любую напряжённую ситуацию. Тем не менее, он понимал, что в этот раз потребуется особая сдержанность и тонкий подход. Не все учёные, с их деликатными умами, легко перенесут традиционные для военных шутки. — Поручаю тебе разработать тренировочную программу специально для учёных, — Гейл стал серьёзнее, и его голос приобрёл нотку строгости. — Учитывай, что у некоторых уже есть базовая подготовка, но не забывай о тех, кто совершенно не знаком с военными нагрузками. Программа должна быть сбалансированной: достаточно жёсткой, чтобы они адаптировались, но без лишних перегрузок. Они должны выдержать это испытание, а не сломаться. Подключи физические упражнения, тактические элементы, и не забудь, что на второй день нас ждёт тестирование новой оборонительной системы. Нужно быть готовыми выявить и устранить все возможные ошибки. А на третий день — работа с тренажёрами. Возможно, они вдохновятся и предложат что-то полезное для нашей работы. Томас сосредоточенно кивнул. В его глазах мелькнула решимость. Он уже мысленно прокручивал возможные этапы программы, разрабатывая стратегию. Этот солдат всегда был надежен и пунктуален. Он умел организовать процесс так, чтобы каждый шаг был продуман до мелочей. Гейл был уверен: если поручить дело Томасу, оно будет выполнено на высшем уровне. — Всё будет сделано, капитан, — уверенно ответил Томас. — Утром программа будет у вас на столе. Майкл, который до этого момента молчал, с ухмылкой бросил: — А подстроить программу — это значит научить их не падать с ног от собственного веса? Тихий смех прокатился по залу, разрядив напряжение. Но Гейл быстро вернул их в рабочее русло, слегка встряхнув головой. — Не стоит их недооценивать, Майкл, — твёрдо сказал он, добавив нотку упрёка. — Они могут оказаться выносливее, чем ты думаешь. Алексей, лениво усмехнувшись, добавил с ноткой ехидства: — Ладно, Гейл. Но если кто-то вырубится на первой тренировке, я ставлю ящик пива. Гейл, не изменяя строгого выражения лица, коротко ответил: — Держу пари. Хотя его голос и оставался серьёзным, в нём проскользнула едва уловимая тень иронии. Внутри команды мгновенно возрос боевой дух, все окончательно приняли задачу как данность. Зал погрузился в тишину, солдаты стояли, выпрямив спины, напряжённые, но готовые к предстоящей работе. Гейл уловил знакомое чувство уверенности. Его люди справятся, как они справлялись всегда, но сейчас перед ними стояла новая, необычная задача. Им предстояло не только учить, но и учиться самим — находить баланс между жёсткостью и гибкостью. — Вперёд, — коротко кивнул Гейл, разомкнув круг и давая знак своим бойцам к действию. Теперь оставалось только сделать первый шаг. *** Вечером Гейл сидел в полутёмной, едва обжитой комнате, окружённый тишиной, которая казалась оглушительной. Единственный источник света — тусклая лампа на краю стола — отбрасывала слабое, жёлтое сияние, придавая всему окружающему болезненно-мрачный оттенок. Тени, которые ползли по стенам, казались живыми, словно они были частью его души, израненной и опустошённой. Комната, заполненная старой мебелью, выглядела так же чуждо, как и сам Гейл чувствовал себя в этой жизни, в этом городе. Здесь всё было не на своём месте — не там, где должно быть, и не так, как должно быть. Он затянулся сигаретой, дым медленно поднимался в воздух, превращаясь в плотную, едва заметную завесу, которая окутывала его, словно пытаясь создать иллюзию укрытия. Но ни дым, ни алкоголь не могли защитить от реальности, которая давила на него со всех сторон. На столе лежали отчёты — аккуратно сложенные папки с цифрами и фактами, которые он должен был проанализировать. Но его взгляд блуждал по ним, не задерживаясь ни на одном слове. Все эти буквы и цифры сливались в бессмысленное пятно, как будто это был ещё один барьер между ним и миром. Гейл опустил взгляд на полупустой стакан виски, стоявший рядом с пепельницей. Горькая жидкость казалась единственным способом хоть на мгновение приглушить боль, что грызла его изнутри. Он сделал долгий глоток, чувствуя, как обжигающее тепло распространяется по горлу и груди. Это тепло было одновременно приятным и болезненным — как физический эквивалент его внутренних страданий. Оно приносило мимолётное облегчение, но за ним всегда следовало то же самое — глухая, бездонная пустота. Каждая сигарета, которую он выкуривал, казалась очередным актом саморазрушения. Дым заполнял комнату, напоминая туман, который густел с каждым часом, погружая его в ещё более мрачное состояние. Воздух был тяжёлым, словно пропитанным ядом его собственных мыслей и воспоминаний. Машины, проезжавшие за окном, создавали монотонный фон, но даже этот звук не мог заглушить его внутреннего крика. Он затянулся глубже, чувствуя, как горечь табака заполнила лёгкие. Воспоминания о прошлом — о Прим, о Китнисс, о войне — всплывали одно за другим. Сколько раз он прокручивал эти моменты в голове, пытаясь понять, где ошибся, когда потерял контроль над своей жизнью. Каждый раз всё сводилось к тому же — к чувству вины, которое словно ржавчина разъедало его сердце. Вина за Прим, вина за Китнисс, вина за все те жизни, которые он не смог спасти. И эта вина была как цепь, которая не давала ему двигаться вперёд, связывала его, удерживала на одном месте. С каждым вдохом он чувствовал, как тяжесть прошлого захватывает его всё сильнее, погружая в темноту, из которой не было выхода. Комната становилась тюрьмой, а тишина — его наказанием. Гейл опустил голову на руки, пытаясь спрятаться от этого давящего чувства, но даже это не помогало. Внутри него бушевала буря, которую нельзя было унять ни алкоголем, ни сигаретами. Он знал, что рано или поздно придётся столкнуться с этим лицом к лицу, но пока он просто не был готов. Мысли, словно хищные птицы, кружили над его разумом, острыми клювами терзая его сознание. Каждая новая мысль вспыхивала болью, будто ещё сильнее углубляя его чувство вины. Всё, что он пытался похоронить в глубинах памяти, всплывало вновь, только теперь с удвоенной силой. Прим, Китнисс... Образы этих людей, которых он не смог защитить, мелькали перед его глазами, как призраки, каждый неся за собой тяжесть непоправимой утраты. Это была его кара, его расплата за те решения, которые он принял в порыве ярости и отчаяния. Он заслужил эту боль. Она тяготила его, словно цепи, которые он сам надел на себя. Каждое воспоминание вспарывало его душу, выжигая последние крупицы спокойствия, что ещё оставались. Гейл погружался в свои мысли, с каждым моментом уходя всё глубже в темноту прошлого, когда в его голове неожиданно всплывал образ Эмили. Она была холодной, как снежная буря на далеких горах второго дистрикта. Её лицо было невозмутимым, черты — слишком правильными, слишком отстранёнными. Он видел её часто — на встречах, в коридорах лаборатории, но никогда не мог по-настоящему прочитать её мысли в этот момент. С каждым днём он всё больше ощущал её влияние на себя, как она тихо, но уверенно проникала в его жизнь, в его мысли. Но вместе с этим нарастало и его недоверие. Гейл не мог отбросить мысль, что она была частью той проклятой системы, которую он презирал всем сердцем. «Она — капитолийка», напоминал он себе снова и снова, как мантру. Люди, подобные ей, поддерживали тот ужасный режим, который погубил невинных детей и разрушил столько жизней. Он знал её историю. Он знал, кем были её родители — учёные, служившие под Сноу. Они были частями этой чудовищной машины, которая крутилась, перемалывая судьбы, отправляя невинных на бойню Игр. И теперь эта женщина, дочь своих родителей, была здесь, рядом с ним, в его команде. Её присутствие казалось неуместным, как острый осколок среди гладких камней. Гейл видел, как она взаимодействует с людьми, с его бойцами, как она говорит ровным, спокойным голосом, тщательно скрывая эмоции. Но её взгляды были холодны. Они не имели того тепла, что должно исходить от человека, которому можно доверять. Она словно смотрела на всё сверху, с высоты, оставаясь чуждой этому месту, этим людям. С каждым днём его внутреннее напряжение росло. Он не мог избавиться от чувства, что за её маской скрывается что-то большее, что-то тёмное, что она не договаривает. Её холодность и сдержанность раздражали его, вызывали подозрения. Он не знал, насколько можно доверять человеку, который вырос среди тех, кто однажды разрушил его мир. Его собственные чувства предательски работали против него. Гейл всё чаще и чаще ловил себя на мысли о ней — о её плавных движениях, тихом голосе, о том, как она проходила мимо, даже не глядя в его сторону, но оставляя за собой ощущение неполного дыхания. Внутри него разгоралось какое-то странное, необъяснимое притяжение, словно холодный магнит в груди начинал оживать всякий раз, когда он замечал её. Это раздражало его, выводило из себя, как горький привкус несправедливости. Он не должен был думать о ней. Не имел права. Каждая новая мысль о ней, каждый украденный взгляд чувствовались как измена памяти Прим, как предательство всего, ради чего он жил. Её образ, чуждый и далёкий, казалось, начал прорастать в его сознании, заполняя всё больше пространства. В голове всплывали моменты, от которых хотелось отгородиться, но которые прочно врезались в память. В тот день, когда Лорен вылила на Эмили воду, её мокрая блузка резко обозначила контуры её стройного тела, и этот образ снова и снова всплывал перед его внутренним взором. Гейл чувствовал, как внутри него нарастало какое-то неясное напряжение, почти физическая боль, а вместе с ней — что-то глубже, нечто более тёмное и мучительное. Он не мог позволить этому чувству захватить его, подавлял его с усилием, стискивая зубы, но каждый раз оно возвращалось с новой силой. Эта нежность, столь неожиданная, болезненная и неправильная, была для него как яд. Она проникала в его мысли, заставляла его сердиться на самого себя, испытывать стыд и злость за слабость, которую он не мог контролировать. Это было как предательство — предательство Прим, Китнисс, всех тех, кого он потерял, всех тех, кого не смог спасти. Как он мог чувствовать что-то подобное к кому-то, кто происходил из того самого мира, что породил столько боли и страданий? Это казалось немыслимым. Чем сильнее он старался оттолкнуть её из своих мыслей, тем настойчивее её образ возвращался. Её присутствие преследовало его, несмотря на все попытки закрыться, остаться безучастным. Гейл мучился от этого внутреннего конфликта, который разрывал его изнутри, как два противоборствующих мира — прошлое и настоящее — сталкивались в его сердце, не оставляя ему покоя. Каждая вспышка желания, каждое мимолётное чувство были для него словно удары ножом по его собственной душе. Он не мог позволить себе эту слабость, но она медленно подтачивала его изнутри, истощая и заставляя сомневаться во всём. Тишину нарушил тихий, но резкий стук в дверь. Этот звук вырвал его из глубоких, вязких раздумий, словно кто-то внезапно схватил его за плечо и резко встряхнул. Гейл дёрнулся, не ожидая, что кто-то мог бы потревожить его в этот момент. Он торопливо сгреб отчёты, скомкал их и бросил на край стола, словно это могло скрыть его бездействие. Пальцы непроизвольно дрожали, смесь никотина и алкоголя делала их тяжёлыми, словно чужими. Встав с кресла, он ощутил, как под его ногами слегка закружилась комната, но заставил себя идти вперёд. Шаги были неуверенными, как будто каждый шаг тянул за собой цепь с якорем, а мысли в голове спутывались, как старые провода. Он шёл к двери, словно по инерции, не зная, что ожидать, но внутреннее беспокойство, как всегда, заставляло его настораживаться. Открыв дверь заднего двора, Гейл застыл в удивлении, увидев перед собой Даниэля — младшего брата Эмили. Мальчишка был слегка взволнован и тяжело дышал, словно только что проделал длинный путь бегом. В его руках была большая плоская коробка, едва умещавшаяся в его худощавых руках. Он выглядел совершенно крошечным по сравнению с громоздкой посылкой. — Капитан Хоторн, — с явным усилием выдохнул Даниэль, его лицо раскраснелось от бега, — это вам. Эмили сказала передать. Она… — мальчик замялся, стараясь вспомнить точные слова, — она сказала, что вы плохо выглядите. И что, наверное, у вас была трудная неделя. Ну… и что вы плохо питаетесь. А! И ещё — она сказала, чтобы вы не забыли про лук. Гейл, который всё это время молча смотрел на мальчика, наконец нахмурился. Пирог? Лук? Он растерянно поднял бровь, приняв коробку. Её тепло резко контрастировало с прохладным ночным воздухом, что лишь добавило странности ситуации. — Лук? — переспросил он, глядя на мальчишку с недоумением. — Ты о чём, Даниэль? Какой ещё лук? Мальчик переминался с ноги на ногу, его лицо слегка покраснело, и он неловко потёр нос рукавом. — Ну… — начал он, явно смущённый, — вы обещали мне лук. Стрелять из него, понимаете? — Он посмотрел на Гейла снизу вверх, как будто сомневаясь, что тот действительно вспомнит. — Эмили говорит, что вы, наверное, забыли. Но… — он снова замялся, смотря на свои ботинки, словно они могли подсказать ему правильные слова, — я подумал, что напомню. А ещё… мне сказали, что нельзя тут задерживаться. Мэт с Эмили ругаются, потому что она уезжает на три дня. Он злится, что она оставляет его одного с нами. Гейл коротко усмехнулся, глядя на это взволнованное лицо. — Лук, значит, — протянул он, слегка улыбнувшись. — Я разве когда-нибудь забываю такие вещи? Даниэль посмотрел на него с серьёзностью, словно размышлял, стоит ли сомневаться в словах капитана. — Иногда, наверное, — честно ответил он, пожав плечами. — Эмили сказала, что вы плохо спите и... Она видела поздно ночью у вас свет в окне... — он снова посмотрел на коробку, словно надеясь, что пирог как-то сможет исправить ситуацию, — может, пирог поможет. — Куриный, да? — Гейл приподнял крышку и уловил аппетитный запах, который тут же заставил его желудок протестующе заурчать. — Пожалуй, это лучший подарок за сегодняшний вечер. Даниэль облегчённо вздохнул, увидев, что Гейл не злится, и снова переменил ногу. — Ну... мне правда пора, — произнёс он, явно не желая попасть под горячую руку Мэтта, — капитан, не забудьте про лук, ладно? Я могу нарисовать для вас эскиз, если это поможет! Гейл рассмеялся — тихо, но искренне. — Эскиз? Ты же знаешь, я могу сделать лук с завязанными глазами. Но эскиз можешь принести — посмотрим, каким ты его представляешь. — Он прищурился, глядя на мальчишку, который явно был горд своей идеей. Даниэль кивнул так энергично, что его кудри взметнулись. — Хорошо! Тогда до выходных, капитан Гейл! Даниэль неуклюже махнул рукой и, не дожидаясь ответа, резко развернулся. Мальчишка, несмотря на свою хрупкость, с удивительной ловкостью пересёк двор, будто за время их короткого разговора внутри него накопилась энергия, требующая немедленного выхода. Он мигом перелез через невысокий забор, отделяющий их дома, и скрылся в сгущающихся сумерках, оставив за собой лишь лёгкий звук хлопнувшей двери. Гейл остался стоять на пороге, продолжая держать коробку с пирогом в руках. Визит Даниэля был настолько неожиданным и простым, что Гейл никак не мог сразу осмыслить, что же его так сильно задело. Что-то внутри него сдвинулось, словно невидимая рука осторожно коснулась его сердца, медленно разрушая броню, которую он так долго возводил. Казалось, простой жест внимания этого мальчишки — юного, наивного, но при этом искреннего до глубины души — вызвал в Гейле давно забытые эмоции. Его жизнь, наполненная серыми буднями и одиночеством, внезапно получила глоток свежего воздуха, как будто дверь в его душную и давно запертую комнату приоткрыли. Он не торопился закрыть дверь. Охватившее его чувство было настолько забыто, что Гейл, казалось, боялся его спугнуть, будто оно могло исчезнуть так же внезапно, как и появилось. В руках теплилась коробка, и тепло пирога словно излучалось не только изнутри, но и от самой заботы, вложенной в этот жест. Он закрыл дверь, словно отрезая себя от холодного внешнего мира, и медленно прошёл вглубь кухни. Поставив коробку на стол, Гейл опустился на стул, чувствуя странное и непривычное тепло, разливавшееся внутри. Пирог. Казалось бы, что может быть проще? Но этот жест был для него намного большим, чем просто еда. В нём был смысл, которого Гейл так долго лишался — забота, которую никто от него не требовал и ничего не ждал взамен. Его мысли возвращались к Эмили — девушке, которая всегда казалась ему таинственной и далёкой. Но в этом пироге, в его запахе, в тепле, что передал ему через простое блюдо её младший брат, Гейл почувствовал нечто иное. Это была простая человеческая забота, которую он давно забыл, которую давно отогнал от себя, окружив себя пустотой и одиночеством. Казалось, что каждая трещинка на его эмоциональной броне стала шире, и он не мог уже просто игнорировать то, что происходило. Медленно приоткрыв коробку, он уловил сильный, пряный запах свежеприготовленного куриного пирога. Ещё один глоток воздуха, будто возвращающий его в прошлое, в те моменты, когда мир не был так тягостен и одинок. Гейл вздохнул, ощущая, как голод, о котором он даже не думал, вдруг напомнил о себе. — Что ж, Эмили, — пробормотал он себе под нос, усаживаясь за стол. — Если этот пирог так же хорош, как твоя забота, я действительно что-то упустил. Первый укус оказался неожиданно вкусным. Хрустящая корочка и сочная начинка смешивались в идеальной гармонии, принося ему мимолётное, но такое редкое для него удовольствие. С каждым кусочком Гейл ощущал, как его внутренняя усталость понемногу ослабевала, как будто пирог имел не только физический, но и какой-то эмоциональный целительный эффект. Он ел молча, чувствуя, как на мгновение его тяжелые мысли и привычная грусть отступили на задний план. Даниэль, с его непосредственной детской искренностью, и Эмили, со своим неожиданным жестом заботы, смогли пробить брешь в его броне. Гейл не мог понять, почему это так сильно затронуло его, но внутри возникало странное чувство, будто именно эти простые действия напоминали ему, что он всё ещё жив, что его жизнь ещё имеет смысл. Последний кусочек пирога исчез с тарелки, и вместе с ним ушло то тепло, что на миг согрело его сердце. Гейл опустил вилку, наблюдая, как тьма снова медленно, но уверенно подкрадывается к нему, окутывая своим холодом и вытесняя любой проблеск света. Ощущение мимолётного уюта, которое ненадолго обволокло его разум, быстро испарилось, словно пар над чашкой остывшего чая. Теперь его окружала только гнетущая тишина — та, которая была привычной, но от этого не менее тяжёлой. Он оглядел комнату, лишённую какой-либо живости или тепла. Сырой полумрак заполнил каждую щель, а одинокий стул и пустой стол стали отражением того, что творилось внутри него. Воспоминания о былом вновь нахлынули, словно давно забытые раны, которые теперь кровоточили с новой силой. Китнисс. Прим. Их лица, их голоса, всё, что они для него значили, вновь врезались в его сознание, больно и неумолимо. Прим — её невинный смех, её доверчивые глаза, которые он так и не смог защитить, — стала тем вечным напоминанием о том, как легко он может потерять всё. А Китнисс… с ней было иначе. Он любил её, но эта любовь была разрушительной, как огонь, который сжигает изнутри. Он выстроил вокруг неё свою жизнь, свою миссию, но теперь она была только призраком, который преследовал его, даже когда он старался забыть. Гейл сжал кулаки, чувствуя, как его пальцы упираются в холодную деревянную поверхность стола. Эмили, её заботливый жест, казалось, на мгновение пробудили в нём желание жить, но всё это оказалось слишком коротким, как вспышка свечи на ветру. Он вдруг осознал, что даже самые простые проявления заботы и участия больше не способны держать его на плаву. Это было как притворный мирок, временное облегчение, но как только реальность вернулась, всё стало ещё более невыносимым. Он снова остался один — один на один с воспоминаниями, которые как цепи обвивали его разум. Эти цепи были холодными, но одновременно утешительными в своей знакомой безысходности. Они стали частью его существа, его повседневной жизни. От них нельзя было избавиться, как нельзя было вырваться из собственной тени. Гейл посмотрел на пустую тарелку перед собой, но она теперь казалась ему бесконечно далёкой, как символ чего-то, чего он уже не может достичь. Это был не просто пирог — это было напоминание о жизни, которая когда-то была у него, но теперь казалась недосягаемой. Всё тепло, которое он ощутил, растаяло, словно снежинка на ладони, оставив после себя лишь неприятный осадок. Горечь вновь заполнила его душу, как тёмная волна, накрывшая его с головой. Он закрыл глаза, пытаясь спрятаться от собственных мыслей, но чем больше он сопротивлялся, тем глубже погружался в бездну своего внутреннего мира. Чувство изоляции, которое он так старался подавить, разрасталось внутри, становясь всё сильнее. Эта безысходность, этот мрак были его спутниками уже давно, но с каждым днём они поглощали его всё больше и больше, и теперь, после краткого мигновения радости, они вернулись с удвоенной силой. Пирог стал лишь напоминанием о том, что даже самые простые радости жизни больше не могут его удержать.