Через тьму к свету

Когда Гейл с командой сидел за завтраком, столовая, как обычно, кипела жизнью. Пространство наполнялось многоголосым шумом — здесь царила настоящая утренняя суета. Гул сотен голосов сливался с металлическим звоном столовых приборов, сталкивающихся с тарелками, и приглушёнными звуками работающей на кухне техники. Время от времени раздавался скрип двигаемых стульев и сдержанный смех солдат за соседними столами. Гейл, неохотно жующий свой завтрак, машинально кивал на реплики своих товарищей, которые обсуждали предстоящие тренировки и задачи на день. Их разговоры проскальзывали мимо его сознания, словно сквозняк, оставляя в голове лишь разрозненные обрывки фраз. Его мысли снова и снова возвращались к другим вопросам, к тому, что терзало его изнутри последние несколько дней. Даже шум вокруг не мог заглушить этот внутренний диалог. За соседним столом группа новичков оживлённо переговаривалась, хвастаясь друг перед другом своими первыми успехами на стрельбище. Официантки мелькали между рядами, разнося подносы с горячими блюдами, а где-то в углу, за большим окном, виднелась оживлённая база, над которой медленно поднимался серый рассвет. Пахло жареным беконом и свежесваренным кофе, но даже этот аромат не вызывал у Гейла обычного аппетита. Он механически отломил кусок хлеба и бросил его в рот, пытаясь сосредоточиться на разговорах вокруг, но каждый раз его внимание ускользало, как песок сквозь пальцы. Эмили. Как бы Гейл ни старался сосредоточиться на разговоре с товарищами, её образ возвращался вновь и вновь, как тень, которая тихо скользит за ним, едва уловимая, но неизбежная. Она словно заноза, глубоко засевшая в его сознании, от которой он никак не мог избавиться. Её лицо, её голос, мельчайшие детали её присутствия — всё это мешало ему, заслоняя реальность и погружая в водоворот противоречивых эмоций. Он ощущал это почти физически — её вторжение в его мысли было мягким, но настойчивым, будто едва слышимый шёпот, который не даёт покоя. Гейл изо всех сил пытался игнорировать этот внутренний шум. Ему было проще отпустить ситуацию, позволив себе плыть по течению, как он привык делать за последние несколько лет. Но что-то внутри не давало ему этого покоя. Эта женщина, с её скрытой силой и ранимостью, словно холодный ветер с гор, что пробирает до костей, вызвала в нём странное беспокойство. Это была не просто тревога — это было предчувствие, что он стоит на краю чего-то большего, нечто, что могло в любой момент выйти из-под контроля и разрушить всё вокруг. Он чувствовал себя, как человек, вступивший на тонкий лёд, который может треснуть в любой момент, и всё, что остаётся, — это ждать неизбежного падения. Внезапная вспышка смеха и громкие голоса за соседним столом вырвали его из раздумий. Группа солдат закинула очередную шутку, которая разбудила застоявшуюся утреннюю тишину столовой. Этот шум раздражающе резал слух. Гейл почувствовал, как внутри него начала закипать волна гнева, едва сдерживаемая. Всё смешалось — неясные чувства к Эмили, её постоянное присутствие в его голове, усталость и подавленность. Он был здесь, среди своих, но при этом оставался одиноким, словно находился в другой вселенной, отрезанной от всех. Буря, что клокотала в его душе, требовала выхода, но Гейл, как всегда, подавлял её, скрывая за привычной маской внешнего спокойствия. Внешне — холодный и невозмутимый, как всегда. Но внутри — бушующее море, которое могло в любой момент выйти из берегов. Почему её присутствие вызывало в нём такую гнетущую тревогу? Гейл стиснул зубы, словно пытаясь удержать нарастающий поток своих эмоций, но волны беспокойства накатывали одна за другой, размывая его тщательно выстроенную броню спокойствия. Он не хотел, да и не мог позволить себе погружаться в это чувство, которое сбивало его с привычного ритма, выдергивая из рутинных дел. Но стоило ему вспомнить о ней — её голос, взгляд, манеры — как в нём разрасталась глухая тревога, словно невидимая опасность притаилась рядом. Как будто её искренность, которую он увидел накануне, была лишь маской, за которой скрывалось нечто более тёмное, более запутанное. Его раздражение усиливалось с каждой новой мыслью, и он начинал ненавидеть себя за то, что не мог выбросить её из головы. Мелькали воспоминания, фрагменты её биографии. Эмили — дочь двух учёных, служивших лично Президенту Сноу. Казалось бы, всё было гладко, слишком гладко: её досье выглядело безупречным, а её прошлое вызывало сомнения. Как можно было так легко отделиться от своих корней, от семьи, которая играла столь важную роль в создании мира, который он, Гейл, ненавидел всеми фибрами своей души? Он метнул взгляд по столовой, вновь напоминая себе, что Эмили — уроженка Капитолия. Она была частью той системы, которую он всю жизнь презирал. Её семья, её родители — всё это тесно переплеталось с ложью и интригами, которые на долгие годы отравляли его собственную жизнь. Гейл чувствовал, как тревога заполняет его грудь, как будто он погружался всё глубже в тёмные воды, где каждый шаг мог оказаться роковым. Она не могла быть такой идеальной, как казалось. Её приятная внешность, открытая улыбка — всё это, безусловно, скрывало что-то большее, что-то тёмное, то, чего он ещё не успел разглядеть. Заговор? Секретная миссия? Возможно, попытка выпустить новый вирус или разработать оружие, столь же разрушительное, как когда-то были его собственные ловушки для миротворцев. Он не мог доверять ей, как бы ни хотелось верить в её искренность. Слишком многое было поставлено на карту. Её идеальная биография лишь усиливала его подозрения. Гейл вспоминал каждую деталь, пытался разобрать её поведение по частям, словно разгадывал сложный код. Как можно так легко отречься от своего прошлого? Как можно уйти от тени своих родителей, не впитав в себя хотя бы частичку их зла? Эти мысли разрывали его на части, вызывая внутренний конфликт. С одной стороны, он не мог отрицать, что испытывал к ней нечто странное, едва уловимое притяжение. Но с другой стороны, это притяжение было отравлено её опасным наследием, тёмной историей, которая следовала за ней как тень. Каждый раз, когда он пытался убедить себя в её безобидности, его разум вновь возвращался к её происхождению, и тревога накрывала его с новой силой. Гейл замер, едва уловив обрывки разговора за соседним столом. В шумной столовой сплетни тонули в многоголосом гуле, но несколько слов прозвучали слишком отчётливо, чтобы их можно было проигнорировать. — Говорю тебе, она явно с кем-то из старой элиты связана, — усмехнулся один из сотрудников, наклоняясь к своему товарищу и заговорщицки прикрывая рот ладонью. — Такая карьера за короткое время? Это не просто так. Шпионка, как её родители. Без покровителей она бы ни за что не выбилась в люди. — Ага, — кивнула его собеседница, насмешливо прищурившись. Её голос прозвучал как ядовитый шёпот. — Ты посмотри, как быстро её к Гейлу перевели. Сомневаюсь, что просто так. Наверняка и его использует... — она выразительно подняла брови, бросив многозначительный взгляд на своего собеседника, — как ступеньку к успеху. — Может, уже и "всё" — использовала, говорят она уединилась с ним в его кабинете, — с фальшивой улыбкой добавил третий, добавляя ещё больше яда в их разговор. Раздался тихий смех, похожий на змеиную шипящую угрозу, пронзающий воздух. Этот смех, подобно пощёчине, ударил Гейла по нервам. Он почувствовал, как в его груди начала нарастать горячая волна ярости, готовая прорваться наружу. Кровь закипела в жилах, пульс ускорился, а мышцы его тела невольно напряглись. Челюсти сжались так крепко, что в висках запульсировала боль. Под столом кулаки сжались, а побелевшие пальцы упёрлись в деревянную поверхность, словно пытаясь её сломать. Он ненавидел такие разговоры, грязные намёки и лживые сплетни, которые, словно зараза, распространялись по коллективу, оставляя шлейф подлости. И хотя Гейл сам порой сомневался в прошлом Эмили, в её безупречной биографии и корнях, эти слова всё равно ударили по нему. Они встали стеной между тем, что он видел своими глазами, и тем, что ему нашёптывала его собственная неуверенность. Он знал, что такие сплетни могут разрушить всё. Как его репутацию, так и, что более важно, репутацию Эмили. Её уважали за профессионализм и твёрдую руку в вопросах исследований, и Гейл видел это каждый день. Несмотря на своё происхождение, она сама добилась уважения и признания в своей области. Он помнил, как она приходила к нему в кабинет с полным набором аргументов, готовая защитить свою команду и своё видение, отстаивая их до конца. Она отказалась от простых путей проверки своих экспериментов, что могло бы облегчить ей карьеру, и выбрала самый сложный и честный путь. Слухи завладели его мыслями, словно яд, медленно растекающийся по венам, разрушая внутренний баланс. Эмили, которую он знал — и с досье, и на личном опыте, — не имела ничего общего с той версией, которую пытались создать сплетники за соседним столом. Образ, который они приписывали ей, казался Гейлу оскорбительным и абсурдным. Он видел, как она работала — слаженно, целенаправленно, будто у неё не было ни времени, ни сил на что-то иное, кроме своих исследований и заботы о младших братьях. Эмили проявляла невероятную стойкость и ответственность, растив своих братьев с шестнадцати лет, и, несмотря на своё прошлое, она достигла многого только за счёт таланта и неустанного труда. Да, её прошлое могло бы вызвать подозрения. Уроженка Капитолия, дочь учёных, служивших режиму Сноу, но и в тоже время были агентами, поставляющими информацию в тринадцатый — звучит слишком гладко, чтобы не насторожить. Но при всём этом Гейл был уверен: она точно не использовала интриги или "постельные пути" для достижения успеха. Даже если где-то в глубине его подсознания и зарождались тени сомнений, её ежедневная самоотверженность и искренняя забота о коллегах развеивали их как дым. Если бы хоть малейшая тень недоверия к её компетентности закралась в сознание Битти, он бы ни за что не пригласил её работать в своей команде. Гейл чувствовал, как его ярость нарастает, будто волна, готовая обрушиться на берег. Злость теснила его грудь, разрывая внутренние барьеры, и он едва сдерживался, чтобы не вскочить и не сорвать злые языки этих людей, не выставить их невежественными глупцами. Его руки дрожали от напряжения, кулаки всё крепче сжимались под столом. Каждая фраза, долетавшая до его ушей, казалась всё более ядовитой. Они распространялись, словно инфекция, разрушая доверие и коллективный дух, подтачивая её репутацию и подбрасывая тень сомнения в её профессионализм. Слова этих людей могли погубить то, что строилось годами — и её карьеру, и её самооценку. Одна неосторожная фраза, вылетевшая в нужном месте, могла превратить её работу в развалины, как дом, рухнувший под напором шторма. И всё, что они вместе с командой достигли, могло быть уничтожено в одно мгновение. Гейл сделал глубокий вдох, пытаясь подавить гнев, но каждый новый укол их насмешек только усиливал его внутреннее напряжение, словно скручивая пружину ещё туже. Гейл осознавал: эти люди цеплялись за любой повод, чтобы бросить тень на Эмили. Её успехи и независимость вызывали у них не восхищение, а злобу и зависть. Они не могли соревноваться с её умом и трудолюбием, поэтому прибегали к самому низкому — сплетням и злословию. Он видел, как такие слова могли быстро превратиться в нечто большее, в слух, который как лесной пожар разнесётся по всем углам, превращая людей в его недоброжелателей. Но что беспокоило его больше всего — это возможность, что эти слухи могли затронуть и его самого. "Имеет связь с капитолийкой..." — это потенциальная отметка в личном деле звучала как приговор. Даже одна тень сомнения могла разрушить его репутацию офицера и солдата, едва вернувшего себе уважение после событий революции. Беспрецедентный успех Эмили казался многим подозрительным, и Гейл понимал, что в такой среде даже невинная близость к ней может быть воспринята как знак слабости или предательства. Он внутренне сжался. Гнев и тревога слились в единый узел, постепенно затягиваясь всё туже. В голове вертелся единственный выход: нужно было найти источник этих сплетен и ликвидировать его, пока молва не распространилась дальше, пока шёпоты не превратились в открытые обвинения. — Ох, похоже, Лорен зря время не теряет, — с ехидной усмешкой произнёс Томас, многозначительно подмигнув остальным за столом. — Уже давно на тебя глаз положила, Гейл. Вот и слухи распускает, чтобы отпугнуть Эмили и всех остальных. Метит территорию, как настоящая хищница. — Лорен? — медленно переспросил Гейл, будто пытаясь ухватиться за эту новую информацию. Он хотел использовать её как спасательный круг, чтобы отвлечься от гнева, который рвал его на части. Но вместо облегчения внутри разгоралось нечто совсем иное — горячее, давящее чувство, похожее на вулкан, готовый к извержению. Он не мог разобраться в том, что именно сейчас испытывает. Это была смесь ярости, обиды и, возможно, какого-то смутного разочарования. Томас склонился вперёд, словно пытаясь сделать свой голос более заговорщическим: — Ты что, не замечал? Она ведь вечно вокруг тебя крутится. Только эта Эмили появилась, и Лорен тут же почувствовала угрозу. Вот и начала работать над тем, чтобы её устранить — слухи да интриги плетёт, а сама прикидывается невинной. — Да брось, не делай вид, что не в курсе, — с ухмылкой подхватил Алексей, наклоняясь ближе к Гейлу. Его глаза блестели от скрытой насмешки. — Лорен ведь давно так себя ведёт. Как только заметила, что эта «ледяная королева» к тебе стала приближаться, тут же включила режим волчицы, прикидывающейся овечкой. Гейл сжал челюсти, стараясь не реагировать, но слова проникали глубже, чем ему хотелось бы. Он не хотел верить в их правоту, но что-то внутри него откликнулось неприятным осознанием того, что, возможно, Алексей был прав. Лорен действительно всегда находилась рядом, будто ей это было предназначено. Она вела себя так, словно имела некие права на него, но он никогда не придавал этому значения. Её частое присутствие, лёгкие касания, мимолётные взгляды — всё это он списывал на простое товарищество, а не на нечто большее. Теперь же, когда они заговорили об этом так открыто, его мысли начали заполняться картинками, где Лорен стояла чуть ближе, чем требовалось, смотрела чуть дольше, чем позволяли приличия. Её улыбка, ранее казавшаяся дружеской, теперь представлялась ему хитрой и многозначительной. А её внезапная ревность, едва уловимая до инцидента с Эмили, лишь подливала масла в огонь его раздражения. Он вдруг понял, что это не просто игра. Лорен действительно пыталась манипулировать ситуацией, и её интриги затрагивали не только его, но и Эмили. Теперь она, возможно, стала целью, и этот факт задел Гейла ещё сильнее. Гейл тяжело выдохнул, стараясь подавить нарастающий гнев и держаться в пределах самоконтроля. Под столом его кулаки сжались так, что ногти впились в кожу, но это было единственное, что сдерживало его от резкого выпада в сторону собеседников. Он искоса посмотрел на Эмили, которая сидела за дальним столом, погружённая в документы. Её лицо оставалось непроницаемым, спокойным, словно никакие слухи и разговоры её не касались. Казалось, что в её мире существовали лишь цифры и бумаги, и она могла с лёгкостью отгородиться от всего остального — от сплетен, от людской зависти, от всего того, что должно было её тревожить. Её неизменная собранность и холодная сосредоточенность всегда впечатляли коллег. Она казалась живой статуей — совершенством, неподвластным человеческим слабостям. Даже в столовой, среди обычного шумного обеда, её строгий образ был безукоризненным. Прямая осанка, аккуратно уложенные волосы, безупречный макияж — каждый штрих её внешности кричал о самодисциплине и внутренней силе. И всё же, наблюдая за ней, Гейл знал: за этой бронёй скрывалось нечто иное, нечто, что она тщательно прятала от всех. Гейл, вспомнил ее на пороге дома, смущеную, измазанной глазурью щекой, и осознал, что её внешний образ — это не более чем маска. Эмили, как и все, носила свою броню, только её броня была гораздо толще и крепче, чем у других. Но всё же она оставалась человеком — ранимым, способным испытывать боль и страх. Гейл знал, что эти сплетни могли её задеть, но, как и всегда, она просто не покажет этого никому. Эмили казалась ему чем-то вроде далёкой звезды — прекрасной, но недосягаемой. Каждый её жест, каждое слово были взвешены и продуманы, словно она никогда не позволяла себе быть просто собой. Это её отстранённость пугала и притягивала одновременно. За ней было сложно угнаться, но ещё сложнее её забыть. И всё же Гейл чувствовал, что если бы кто-то из коллег — или даже он сам — решился нанести ей удар, он бы нашёл её слабое место. И это понимание лишь усиливало его решимость защитить её. Ведь он знал, что даже самые сильные могут быть сломлены, если ударить в нужный момент. — Ну что, Гейл, ты всё ещё с нами? — голос Алексея прорвал цепь его мыслей, когда тот дружески хлопнул его по плечу с усмешкой. — Чего такой задумчивый? Лорен своими штучками мозги запудрила? Гейл приоткрыл рот, собираясь ответить, но слова застряли где-то в горле. Всё, что он чувствовал внутри, мешало выразить себя — гнев, разочарование, и особенно стыд. Стыд за то, что позволил этим сплетням разрастаться, что не вмешался, не встал и не поставил коллег на место, когда они начинали перешёптываться за спиной Эмили. Ему было неловко за то, что он так легко поддался этим разговором, вместо того чтобы сразу оборвать их. Он молча откинулся на спинку стула, пропуская мимо ушей комментарии, когда Майкл ухмыльнулся и подкинул своё: — Да уж, Лорен не из тех, кто сдаётся. Готовься, Гейл, скоро осада начнётся. Она явно настроена на долгую игру. — Осада? — эхом отозвался Гейл, сухо хмыкнув. — Хотел бы я знать, с какого это момента я стал крепостью, за которую борются. — Не прикидывайся, — вмешался Алексей, склонившись ближе, словно раскрывал секрет. — Ты разве не заметил? Лорен тебя давно обрабатывает. Сначала эти якобы случайные встречи в коридоре, потом «случайно» оказываешься с ней за одним столом. А теперь, как только Эмили появилась на горизонте, Лорен сразу развела эту возню. — Он кивнул в сторону, где сидела Эмили, хотя сам не смотрел в её сторону. Гейл молчал, и это молчание повисло над столом. Они явно ждали от него какой-то реакции, но он не хотел давать им ничего — ни слова, ни жеста, ни малейшего намёка на то, что его это задело. Но внутри него всё кипело. Как они могут вот так легко говорить о людях, словно те просто фигуры в игре? Его раздражение возрастало с каждой секундой. Прежде чем Гейл успел что-либо сказать, к их столу неспешно подошёл Александр. Его лёгкая, слегка насмешливая улыбка и манеры, безупречные до мелочей, мгновенно привлекли внимание всей команды. Он двигался так, словно всё вокруг — лишь декорации его собственного спектакля, а сам он был режиссёром, безупречно контролирующим каждую сцену. Гейл знал: Александр никогда не делал ничего просто так. — Приветствую, господа, — произнёс Александр с чуть заметным наклоном головы, словно входил в зал суда. — О чём тут так оживлённо беседуем? — Да так, ни о чём особенном, — ухмыльнулся Майкл, бросив короткий взгляд на Гейла. — Обсуждаем стратегию, — добавил он с явно насмешливым тоном. Александр окинул всех быстрым, почти изучающим взглядом, будто оценивал, сколько удовольствия можно извлечь из этой ситуации. Его улыбка чуть расширилась, но в глубине глаз на миг вспыхнуло что-то холодное, почти хищное. — Стратегия, говоришь? — протянул он, плавно опускаясь на стул рядом с Гейлом. — Вижу, обсуждаете вопросы исключительно важные. Вечные, можно сказать. Команда разразилась смехом, подхватив сарказм Александра. Гейл молча сидел, сдерживая нарастающее раздражение. Он чувствовал, как напряжение нарастает в нём, но не хотел давать им повода. В таких разговорах любое слово могло стать оружием. Александр, заметив это, наклонился к Гейлу и с лёгкой усмешкой добавил: — Гейл, мой дорогой друг, до меня тут дошли слухи. Говорят, ты теперь центр внимания всех дамских интриг. Лорен тут вроде как за тобой увивается, а Эмили... Что, так и быть, побеждаешь всех женщин одной лишь своей суровой мужественностью? Или всё-таки что-то большее за этим скрывается? Майкл и Томас захихикали, их подколки становились всё более грубыми. Гейл почувствовал, как его пальцы вцепились в вилку, до боли напрягаясь. Внутри всё кипело, но он пытался сохранять холодное спокойствие. — Если уж речь зашла о нашей "ледяной королеве", Эмили, — продолжил Александр, глядя прямо на Гейла, словно хотел рассмотреть каждую его реакцию, — ты, друг мой, выбрал опасную игру. Она не из простых. Хочешь растопить лёд? — он приподнял бровь, придавая своему тону нарочитую интригу. — Смелый шаг. Но осторожней — лед может быть обжигающими. — Гейл, тебе, оказывается, нравятся такие холодные? — вставил Томас, ухмыляясь, и потянулся за своей чашкой кофе. Александр, видя, что его слова не оставили Гейла равнодушным, с нарочитой невинностью наклонился ближе: — Скажи честно, она всегда такая… холодная? Или ты, может быть, раскрыл что-то, чего не видят другие? Вдруг за этим льдом скрывается что-то... горячее? Гейл стиснул зубы и резко положил вилку на стол, усилием воли сдерживаясь, чтобы не встать и не уйти. Он не хотел показывать, как сильно его задевают эти насмешки. Однако Александр уже заметил вспышку в его глазах и с улыбкой поднял руки в жесте притворного примирения: — Эй, спокойно! Я всего лишь шучу, не стоит воспринимать это всерьёз. С этими словами он лениво поднялся, стряхивая с рукава невидимые крошки, хотя его костюм был безупречен. Александр всегда наслаждался моментами, когда мог дразнить или выводить кого-то из равновесия, и сегодня он явно играл на пределе. — Удачи тебе с королевой, Гейл, — бросил он на прощание с хитрой улыбкой и, оставив после себя атмосферу напряжённой тишины, направился к выходу. Его фигура растворилась в дверях, оставив за собой след неловкости и непроизнесённых слов. Гейл остался сидеть на месте, сдерживая желание посмотреть в сторону Эмили. Она сидела за своим столом, погружённая в работу, как всегда невозмутимая, её лицо не выдавало ни малейшего намёка на то, что она слышала или замечала что-то происходящее вокруг. Но Гейл знал — за этим спокойствием и сосредоточенностью скрывалось куда больше. *** В течение дня Гейл не раз ловил себя на мысли, что Эмили, как бы ненароком, старалась держаться от него на расстоянии. Она уже не проявляла прежнюю уверенность. Во время утреннего совещания она намеренно выбрала место подальше от него, практически спрятавшись за своим блокнотом. Он был для неё не просто инструментом для записей, а своеобразным щитом, за которым она пряталась, избегая встречи с его взглядом. Когда на повестке дня обсуждались проекты, над которыми они работали совместно, она предпочла молчать, предоставив Александру говорить за неё. Это было не похоже на ту решительную Эмили, которую Гейл привык видеть — ту, которая всегда настойчиво отстаивала свои идеи, не боясь спорить даже с самыми опытными коллегами. Казалось, что всё происходящее вокруг — все эти сплетни и слухи, которые уже успели проникнуть в каждый уголок лаборатории, — медленно, но уверенно разрушали не только её внутренний мир, но и их профессиональные отношения. Гейл чувствовал это напряжение, как тягучую невидимую тяжесть, которая день ото дня всё сильнее давила на них обоих. Они как будто оказались по разные стороны невидимой стены, через которую даже простое слово казалось невозможным. Но Эмили была не единственной проблемой. Лорен — его секретарь — в последние несколько недель тоже начала вести себя странно. Сначала это были тонкие, почти незаметные намёки, которыми она пыталась дать понять, что её интерес выходит за рамки рабочих отношений. Но теперь её ревность стала слишком явной, чтобы игнорировать её поведение. Она действовала настойчиво, как будто ожидала, что Гейл рано или поздно поддастся её вниманию. Это начинало его раздражать. Она переходила черту — и не единожды. Гейл ощущал, как напряжение копилось внутри него, словно тучи перед грозой. Старая глухая злость, которую он так долго держал взаперти, снова дала о себе знать. Он не мог понять, что было сильнее — его разочарование или раздражение. Всё, что происходило вокруг, казалось ему хаотичным и бессмысленным. Казалось, весь мир заговорил против него, бросив на него тень подозрений и осуждений. Гейл знал, что рано или поздно придётся расставить все точки над «i», разорвать этот болезненный круг. К концу дня, когда сил уже не оставалось ни на что, кроме как идти домой, выпить и залечь на кровать, он принял решение, от которого уже не собирался отступать. Лорен больше не могла оставаться в его жизни с её навязчивыми иллюзиями. Её надежды, которые она питала втайне, разрушали его хрупкое спокойствие. И это нужно было остановить. Не через неделю, не завтра. А прямо сейчас. Он понимал, что не может больше позволить себе игнорировать проблему. Слухи, которые она подогревала своим поведением, начали отравлять рабочую атмосферу, и Гейл видел, что они уже коснулись не только его, но и Эмили. Это был момент, когда откладывать решение было нельзя. Гейл шел по коридору административного крыла, внутренне уже готовясь к разговору, который должен был поставить точку в их отношениях с Лорен. Его шаги были уверенными, но внутри все кипело. Он знал, что разговор предстоит нелегкий, но другого выхода не было. Она слишком долго играла в эту игру, и терпеть её намеки и ревность больше не имело смысла. Когда он вошёл в кабинет, Лорен сидела за своим столом, сосредоточенно печатая что-то на экране. Но, почувствовав его приближение, она мгновенно выпрямилась, её лицо озарилось едва заметной, но всё же тёплой улыбкой. В её глазах вспыхнула надежда — тонкий отблеск того, чего она так долго ждала. — Гейл, — её голос был обволакивающим, почти ласковым, словно она давно ожидала этого момента. — Ты что-то хотел обсудить? Она произнесла это с мягкостью, словно подразумевала, что впереди их ждёт нечто большее. Но Гейл уже знал, что будет говорить. Он глубоко вздохнул, на мгновение отвёл взгляд в сторону, стараясь подавить раздражение, которое поднималось внутри. Он должен был оставаться спокойным и говорить предельно ясно. — Лорен, нам нужно серьёзно поговорить, — начал он, подходя ближе. Его голос был ровным, но в нём явно читалась напряженность. Лорен заметила это, и её улыбка медленно начала сходить на нет, словно она поняла, что этот разговор не принесёт ей того, на что она рассчитывала. — О чем именно? — настороженно спросила она, пытаясь сохранить хрупкое спокойствие, но её глаза уже выдали растущую тревогу. Гейл замедлил шаги, остановился в нескольких метрах от её стола и заговорил снова, глядя ей прямо в глаза. — О нас. Точнее, о том, чего никогда не было и не будет, — его слова прозвучали холодно и отчётливо. Лорен напряглась, её лицо побледнело. Она сделала движение, словно собиралась встать, но вместо этого лишь сжала руки в кулаки. — Я не понимаю, о чём ты, — её голос дрогнул, но она попыталась вернуть себе контроль, её взгляд стал жестким. — Мы же работаем вместе, я всегда поддерживала тебя, была рядом, когда тебе это было нужно. Ты не можешь просто... Гейл не дал ей закончить. — Ты знаешь, что я имею в виду, Лорен, — он шагнул ближе и наклонился к её столу, опираясь на него обеими руками. — Ты распространяешь слухи. О нас с Эмили. Я знаю, что ты пытаешься выставить её в плохом свете. Ты думаешь, что если её не будет рядом, то у тебя появится шанс. Но ты ошибаешься. Между нами ничего нет. Никогда не было. И не будет. Он произнёс это медленно, с подчёркнутой серьёзностью, не сводя с неё глаз. Лорен сначала выглядела ошеломлённой, но затем её лицо исказилось гневом. — Ты серьёзно? — её голос сорвался на шепот, и в нём прозвучала горечь. — Ты действительно предпочитаешь эту холодную суку? — Лорен уже не скрывала своего раздражения. — Она даже не смотрит на тебя! Я всегда была рядом, поддерживала тебя, когда все отвернулись и шептались за твоей спиной. Ты хочешь сказать, что это для тебя ничего не значит? Гейл вздохнул, борясь с желанием сорваться на крик. Всё, что она говорила, не было правдой и не имело для него значения. Он понимал, что она цепляется за свои иллюзии, но это нужно было прекратить. — Лорен, это никогда не было о тебе или о ней, — он снова заговорил, на этот раз тише, но с еще большей решимостью. — Ты сама создала в голове эту картину, но она не имеет ничего общего с реальностью. Я не могу позволить тебе продолжать так дальше. Мы коллеги. И это всё. Ты должна это понять. Лорен сжала губы, её глаза заблестели от злости и обиды. Она резко встала со своего места, но тут же остановилась, чувствуя, что не может уйти без того, чтобы что-то сказать. Её лицо пылало, а руки дрожали от напряжения. — Это значит, что я тебе вообще не нужна, да? — прошипела она, подойдя ближе к нему. — После всего, что я сделала, после всех этих месяцев? А эта твоя Эмили... она для тебя лучше? — Лорен... — голос Гейла звучал устало, почти подавленно, как будто каждое слово давалось ему с трудом, словно он уже сожалел, что всё это зашло так далеко. — Это не игра и не соревнование. Но ты должна понять — между нами ничего не могло быть. И чем раньше ты это осознаешь, тем легче будет нам обоим. Его слова повисли в воздухе, словно тяжёлые, острые камни, и Лорен замерла, как будто эти камни ударили её, оставив болезненные отметины. Её лицо дрогнуло, глаза блеснули слезами, которые она с трудом удерживала. В её взгляде читалась внутренняя борьба — между болью от его слов, разочарованием и тем, что она так отчаянно хотела возразить, но не могла найти нужных слов. Её губы дрожали, как будто она вот-вот разразится обвинениями, но вместо этого молчание захватило её. — Это не из-за Эмили, — продолжил Гейл, заметив её подавленный взгляд. Он стиснул челюсти, чувствуя, как его раздражение нарастает, но старался не поддаться на её молчаливую эмоциональную атаку. — Она здесь ни при чём. Я к ней ничего не чувствую, она просто... — он запнулся, выдохнул и провёл рукой по волосам, пытаясь собрать мысли. — Она просто важный член команды для нового проекта, не более того. Он посмотрел на Лорен в упор, его голос был напряжённым, но уже спокойным, словно он говорил с самим собой, убеждая себя не смягчаться. — Я тебе не должен объяснять, кого предпочитаю и почему. Но с тобой всё должно было быть ясно уже давно. — Его слова стали ещё более твёрдыми, почти режущими. — Я не хочу, чтобы ты дальше цеплялась за то, чего не существует. Я не хочу тебя... и ничего, что могло бы быть между нами. Этого не будет. Эти слова, как холодный клинок, проникли в её сердце. Лорен резко отвернулась, её лицо побледнело, затем вспыхнуло, как если бы она пыталась подавить волны стыда, гнева и боли. Она несколько раз открыла рот, но слова не приходили. Только спустя мгновение она, наконец, произнесла, её голос был тихим и напряжённым, словно она еле сдерживалась, чтобы не разрыдаться. — Ты ведь знаешь, каково это — быть отвергнутым, Гейл? — её глаза метнулись к его лицу, полные ярости и печали. — Почему ты делаешь это со мной? Он не отвёл взгляда, смотрел прямо на неё, будто пытался донести свою правду, болезненную, но необходимую. — Потому что честность лучше, чем ложные надежды, Лорен, — ответил Гейл хриплым, но твёрдым голосом. — Лучше сейчас, чем мучить друг друга дальше. Её глаза снова наполнились слезами, но она не хотела, чтобы он видел, как она плачет. Она быстро отвела взгляд, сжав кулаки, словно сдерживая гнев и отчаяние. Гейл не двинулся с места, его лицо оставалось каменным, но в душе он чувствовал смятение. Он ненавидел эту ситуацию, ненавидел, что вынужден был быть жестоким, но другого выхода не видел. — Ты прав, — едва слышно произнесла Лорен после паузы, голос её звучал приглушённо, как будто она сама не верила в то, что говорила. — Ты всегда был прав... слишком прав. Гейл выпрямился, скрестив руки на груди, пытаясь сохранять спокойствие. Внешне он казался непоколебимым, но внутри напряжение росло, как натянутая до предела струна. Лорен стояла напротив, её лицо казалось бледным, но глаза, несмотря на подавленные слёзы, пылали гневом. Она еле сдерживалась, чтобы не сорваться на крик, её губы были плотно сжаты, будто она из последних сил контролировала себя, чтобы не выплеснуть бушующие внутри эмоции. — Лорен, — начал он тихо, но уверенно, стараясь подбирать каждое слово, как хирург выбирает инструменты, — я не могу работать с тобой в таких условиях. Это не может продолжаться. Я уже обо всём договорился. Ты будешь переведена в другое подразделение. Осталось только подписать документы, и этот вопрос будет закрыт. Эти слова сработали, как спусковой механизм. Лицо её побагровело, в глазах вспыхнула ярость, словно его слова подлили масло в огонь. — Ты уже всё решил за меня?! — её голос дрожал, но это был не страх, а подавленная ярость. — Ты просто избавляешься от меня, как от ненужной детали, так? Гейл с трудом подавил тяжёлый вздох. Он видел, как накаляется ситуация, но знал, что разговор нельзя оставлять на полпути. — Это не так, Лорен, — продолжил он, стараясь держаться спокойно, но в его голосе звучала усталость. — Это для твоего блага. Я не хочу, чтобы ты оставалась здесь и продолжала страдать. Это разрушает тебя, это несправедливо. Ты должна двигаться дальше. Но... без меня. Слова звучали холодно, но он вложил в них всё своё понимание. Он видел, как её сердце разрывается, и хотел, чтобы она поняла: он не хочет продолжать её мучить. Лорен стояла, как будто молнии сверкали в её глазах. Её лицо побледнело, губы плотно сжались. Дыхание стало прерывистым, и в следующем её вопросе прозвучала глухая боль: — Ты не понимаешь? Ты уничтожаешь меня, Гейл. — Её голос дрожал, каждое слово было, как удар ножом. — Я любила тебя... Я верила, что ты чувствуешь то же самое. Я думала, что у нас может быть что-то настоящее. А ты вот так просто избавляешься от меня? Её голос дрожал, и Гейл почувствовал, как что-то внутри него сжалось от боли. Он ненавидел себя за то, что причиняет ей эту боль, но знал, что прав. Не было смысла продолжать ложь, питать её надежды, которые никогда не оправдаются. — Прости, Лорен, — его голос прозвучал хрипло, но он выдержал её взгляд. — Я не могу дать тебе то, чего ты хочешь. Слова, произнесённые с такой холодной решимостью, будто окончательно сломали её. Лорен замерла, словно в оцепенении, её руки дрожали, глаза медленно наливались слезами, которые она отчаянно пыталась сдержать. Её лицо исказилось от ярости, когда она схватила папку с документами со своего стола. В следующую секунду она с размаху бросила её в Гейла. — Убирайся к чёрту! — закричала она, голос её был полон бессильного гнева и отчаяния. — Я сама всё решу! Мне не нужны твои жалкие подачки! Папка упала на пол, и документы рассыпались по комнате. Лорен тяжело дышала, её грудь вздымалась от ярости, но слёзы уже катились по её щекам. Она быстро отвернулась, чтобы не дать ему увидеть себя в таком состоянии, и начала поспешно собирать свои вещи. Гейл остался на месте, наблюдая за тем, как Лорен в отчаянии металась по комнате. В его душе тоже нарастало чувство тяжести, вина медленно, но уверенно наполняла его, но он знал, что сделал всё правильно. Это решение было болезненным, но необходимым — для них обоих. Когда Лорен схватила свою сумку и направилась к двери, Гейл тихо произнёс: — Лорен... я действительно сожалею. Она остановилась на мгновение, но даже не повернулась к нему. Её плечи были напряжены, как будто она боролась с последними остатками контроля над своими эмоциями. — Сожалеешь? — тихо, почти шепотом произнесла она. — Мне не нужно твоё сожаление, Гейл. Ты опоздал с ним. И с этими словами она вышла, хлопнув дверью. Тишина, оставшаяся после её ухода, была оглушающей, давящей на сознание. Гейл ещё долго стоял на месте, чувствуя, как внутри него накатывает холодное, неизбежное чувство опустошения. *** Когда он шагал по пустому коридору, каждый его шаг отдавался глухим эхом в холодных стенах, словно пытался заглушить мысли, роящиеся в его голове. С каждым движением он всё больше отдалялся от неловкой сцены, но гнев, который бурлил в нём весь день, никак не утихал. Лорен не просто пошатнула их рабочие отношения — она умудрилась затеять сплетни и интриги, что словно ядовитый туман окутали атмосферу в команде, отравив и без того напряжённые отношения между ним и Эмили. От одной только мысли об этом внутри него поднималась новая волна раздражения, горячая и удушающая. Он шёл, стиснув зубы, кулаки его сжались, а взгляд был прикован к полу. Ему хотелось сбросить это напряжение, вытряхнуть его из себя, как пыль с одежды. Но оно цеплялось за него, пульсировало в висках, нарастая от каждого воспоминания о недавних событиях. Чувство, что Лорен предала не только его доверие, но и подставила под удар репутацию, разъедало его изнутри. Но, несмотря на это, в глубине души, сквозь ярость и разочарование, Гейл ощущал странное, мимолётное облегчение. Как будто, наконец, один из тяжёлых грузов, что давил на его плечи, был сброшен. Этот эмоционально выматывающий разговор был неизбежен и необходим, как болезненная, но жизненно важная операция. Лорен переведётся в другое подразделение, и он сможет сосредоточиться на том, что действительно важно — на работе, на своём проекте, на команде, на тех, кто заслуживал его внимания и доверия. Гейл остановился перед окном, и его взгляд на мгновение задержался на сером горизонте за стеклом. Он тяжело выдохнул, выпуская скопившееся напряжение, но в глубине оставалось неприятное послевкусие. Он знал, что этот разговор ещё долго будет отдавать горечью, как заноза, которую не так просто извлечь. Но решение было принято, и теперь он должен был идти дальше — ради себя, ради тех, кто действительно был для него важен. Гейл ощущал, как ярость медленно, но уверенно поднимается внутри, словно неукротимая волна, готовая обрушиться на всё, что встанет на её пути. Он знал, что если немедленно не выпустит этот гнев, то рискует сорваться и наговорить лишнего кому-то из своих людей. А это было непозволительно. Ему нужен был холодный расчёт и ясный разум, но мысли путались, терзая его изнутри, как шипы, глубоко вонзившиеся в сознание. *** Он стоял в полутёмном тренировочном зале, окружённый тишиной, которая казалась гнетущей, почти удушающей. Свет из единственного тусклого источника разливался неравномерными полосами, делая его силуэт ещё более тёмным и суровым, словно отрезая его от окружающего мира. В воздухе витал тяжёлый запах старой резины, металла и пропитанной потом ткани — типичный для зала, где когда-то бойцы, как и он сейчас, вели свои личные битвы. Кулаки Гейла ритмично, с монотонной настойчивостью врезались в боксерскую грушу. Каждый удар сопровождался глухим, подавленным хлопком, как будто это был не тренировочный снаряд, а сама боль, засевшая в его душе, которую он отчаянно пытался вытеснить. Он бил не просто с силой, а с необузданной яростью, вкладывая в каждый удар всё накопившееся за день напряжение. Груша раскачивалась от его атак, как его собственные эмоции — хаотично и неконтролируемо. С каждым ударом перед глазами всплывали образы: Лорен, её глаза, полные отчаяния и гнева; сплетни и слухи, окружившие его и Эмили, как удушающий туман; работа, которая была для него отдушиной, но сейчас казалась источником нового давления. Всё это, словно острые осколки, рвало его изнутри. Он пытался сосредоточиться на чём-то одном, отбросить этот внутренний хаос. Но боль Лорен преследовала его, её крик, её обвиняющий взгляд... И этот вечный вопрос в её глазах: "Почему?" Почему он не мог дать ей то, чего она так жаждала? Почему он был таким, каким был? Гейл остановился на мгновение, тяжело дыша, впившись взглядом в раскачивающуюся грушу. Пальцы сжались ещё крепче, до побелевших костяшек, а в висках бился пульс, отдаваясь гулким эхом в голове. Он знал, что должен двигаться вперёд, должен справиться с этим, но внутренние демоны продолжали атаковать его изнутри. Гейл снова сосредоточился на своих ударах, вкладывая в каждый из них не только силу, но и весь накопившийся внутри гнев. Удары были точными, выверенными, будто он хотел не просто выплеснуть эмоции, а выстроить идеальную схему высвобождения боли. Однако за этой чёткостью скрывалось подавленное отчаяние, и с каждым новым столкновением кулаков с грушей оно медленно пробивалось наружу. В его голове вспыхивали образы, яркие и болезненные: лица тех, кто распускал сплетни, кто за его спиной шептался и строил интриги, кто насмехался, не понимая глубины его страданий. Ситуация словно разваливалась на куски, ускользая от его контроля, и это разжигало в нём ещё больше злости. Металлические цепи, на которых держалась груша, громко звенели после каждого удара, раскачиваясь, как маятник, обратно навстречу его кулакам. Груша отлетала, затем снова приближалась, а Гейл, не останавливаясь, наносил всё новые и новые удары. Его руки уже ныл от боли, мышцы были напряжены до предела, но он не обращал на это внимания. Каждый новый удар был автоматическим, почти инстинктивным, но всё таким же мощным. Он превратился в машину, бесконечно повторяющую одно и то же движение, пытаясь утопить в этой механике свои чувства. Боль, которая застряла у него в груди, не отпускала, словно бы цепляясь за каждую его мысль. Ярость захлёстывала его с новой силой, и ему казалось, что удары могут быть единственным способом сбросить это напряжение. Но чем сильнее он бил, тем больше понимал, что это не помогает — это лишь маскировка, временное облегчение. Гейл остановился, тяжело дыша, чувствуя, как пот стекает по его лицу и впитывается в ткань рубашки. Его грудь болезненно вздымалась, а мышцы словно горели, как раскалённый металл. Груша продолжала раскачиваться перед ним, но вместо удовлетворения его охватывало чувство бессилия. Казалось, что он мог бить её вечно, но всё равно не избавиться от тяжести, которая давила на его сердце. Гнев не утихал, словно глубоко укоренившийся огонь, который невозможно было потушить. Тихий скрип двери едва уловимо коснулся слуха Гейла, но он не сразу отреагировал. Он уже привык к присутствию других, которые то и дело вмешивались в его жизнь, словно тенями проникая в его мир. Лишь когда бесшумные шаги раздались рядом, Гейл краем глаза уловил знакомый силуэт Александра, который, как всегда, появился неожиданно, словно материализовавшись из воздуха. — О, ты, оказывается, умеешь направлять свою ярость в нечто... конструктивное, — раздался за спиной знакомый бархатный голос, полный сарказма. — Бокс, правда? Я бы не подумал, что ты способен на что-то столь... примитивное. Гейл на мгновение сжал кулаки крепче, продолжая наносить удары по груше. В каждом движении читалась напряжённость, скрытая за внешней молчаливой сдержанностью. Он сделал вид, что не услышал насмешливого тона Александра, продолжая механически бить, словно его единственной целью было разбить эту грушу на куски. Александр, как всегда, не торопясь, прислонился к ближайшему тренажёру, элегантно скрестив руки на груди, будто был не в тренировочном зале, а на театральной постановке. Его лицо выражало лёгкую улыбку, в которой легко читалась ирония, а в глазах сверкал интерес, смешанный с привычной беззаботностью. Для него это было скорее развлечение, очередной спектакль, где Гейл исполнял главную роль. — Ты уверен, что бьёшь по груше, а не по своим демонам? — продолжил он, не сводя с Гейла глаз. — Ты всегда был бойцом, Гейл, но я думал, твой враг — это люди, а не призраки внутри твоей головы. Или я ошибался? Гейл резко остановился, его дыхание стало неровным, как после долгого, изнуряющего забега. Весь его облик был насквозь пропитан усталостью и раздражением. Не глядя на Александра, он вытер лицо рукавом, пытаясь привести мысли в порядок, хотя гнев всё ещё кипел в груди. — Что тебе нужно, Александр? — голос Гейла был грубым, натянутым, как струна, готовая вот-вот порваться. — Пришёл позлорадствовать? Или просто решил понаблюдать за тем, как я разваливаюсь? Александр лишь усмехнулся, его улыбка была не более чем жестом, полным безразличия. Он приподнял руки в знак примирения, но это выглядело скорее как театральный жест, чем реальная попытка снизить напряжение. — Спокойнее, капитан, — сказал он, слегка насмешливо, словно обращался не к человеку, а к раздражённому ребёнку. — Я не пришёл смеяться. Просто интересно наблюдать, как ты пытаешься избить эту безмолвную грушу, надеясь, что таким образом избавишься от своих демонов. Ты правда думаешь, что это поможет? Его слова скользили по воздуху, как яд, медленно просачиваясь в сознание Гейла. Это был тот самый Александр — мастер сарказма, привыкший язвить, поддевать и одновременно говорить правду, которая больно била по нервам. Гейл, задыхаясь от смешанных чувств, наконец повернулся к нему лицом. В его взгляде мелькала злость, но за ней скрывалась глубокая усталость, которая отравляла каждую его мысль. — Тебе не понять, — тихо бросил Гейл, его голос был хриплым и уставшим. — Не всё можно решить словами или твоими колкими шутками, Александр. — Неужели? — Александр усмехнулся, подняв одну бровь. — А ты считаешь, что всё можно решить кулаками? Ну да, это твой стиль, не правда ли? Ударить, уничтожить — и проблема исчезнет. Но скажи мне, капитан, почему же тогда твои проблемы всё ещё с тобой? Гейл застыл на месте. В словах Александра сквозила холодная правда, та самая, от которой хотелось бежать, но невозможно было отвернуться. Его руки по-прежнему дрожали от напряжения, а злость, как тлеющий огонь, разрасталась внутри, угрожая вот-вот вырваться наружу. Он пытался сдержать её, но эти слова вонзились прямо в сердце. —Думаю, лучше уж избивать грушу, чем... — Гейл замолчал, чувствуя, как гнев снова захлёстывает его, поднимаясь к самому горлу. — Чем делать то, что действительно хочется, — его голос звучал глухо, словно каждый звук давался с усилием. Александр, едва уловив эту вспышку, кивнул с такой лёгкостью, будто именно этого и ждал. Его взгляд стал чуть более внимательным, ирония в голосе на мгновение испарилась, оставив после себя только холодную рассудительность. — Ну вот, это уже ближе к истине, — протянул он, не скрывая лёгкой усмешки. — Но ты же не ребёнок, Гейл. Бить и крушить всё подряд это не выход, и ты это знаешь. Всё, что ты сейчас делаешь, просто туманишь себе голову, заглушая боль, но проблемы от этого никуда не денутся. Гейл стиснул зубы, с трудом сдерживая себя от того, чтобы не развернуться и не ударить по ближайшей стене или по самому Александру. Но он знал, что тот прав. Слова Александра, хоть и саркастичные, были точными и колкими, как лезвие. Александр плавно оторвался от тренажёра и медленно приблизился, его движения были по-прежнему грациозными, но теперь в них сквозила едва заметная настороженность. Его лицо стало серьёзнее, глаза мерцали холодным огоньком как у хищника, готового нанести решающий удар. — Ладно, оставим это, — сказал он, его голос стал мягче, но в нём слышалась скрытая угроза. — Есть вещи поважнее твоих личных разборок. — Он наклонился ближе к Гейлу, его взгляд впился в глаза собеседника. — Я скажу это один раз, и я надеюсь, что ты меня поймёшь. Держись подальше от Эмили. Гейл стиснул кулаки, его тело напряглось, как натянутая струна, готовая вот-вот лопнуть. Он не понимал, куда клонит Александр, но его слова резали по живому. — Что ты несёшь? — Гейл уставился на него с явным раздражением, его голос был низким и хриплым. — Какого чёрта ты мне указываешь, с кем я могу общаться, а с кем нет? Александр усмехнулся, но в этой усмешке не было ни грамма веселья. Он сделал ещё один шаг вперёд, приблизившись настолько, что Гейл мог почувствовать его холодное дыхание. — Послушай меня внимательно, — его голос был тихим, но каждое слово звучало чётко и отрывисто. —Эмили и так по горло в проблемах. Ей не нужны твои подружки, которые разносят слухи и строят теории, будто она интересуется тобой. Ты ведь знаешь, как быстро разлетаются сплетни? Ты создаёшь ей трудности. Хочешь быть рыцарем? Спасать её от себя же? — Он склонил голову набок, его взгляд теперь был пронзительным и холодным. — Просто объясни этим девицам, что она не интересуется тобой. И вообще, отойди в сторону. Ты только всё усложняешь. Гейл почувствовал, как злость вновь закипает в нём. Он шагнул к Александру, не сводя с него тяжёлого взгляда. —Думаешь, я не вижу, как ты на неё смотришь? — произнёс он ледяным тоном, его голос дрожал от напряжения. — Ты сам не лучше. Только и делаешь, что крутишься рядом, думаешь, это ей помогает? Ты такой же, как и все остальные. Александр не дрогнул. Он продолжал стоять прямо, не отводя взгляда от Гейла, как будто читал каждую его мысль, предугадывая все, что тот собирался сказать. — Можешь думать обо мне всё, что хочешь, — произнёс он медленно, в его голосе по-прежнему ощущалась ледяная уверенность, под которой скрывалась угроза. — Но я знаю, что для неё лучше. И если ты действительно о ней заботишься, как сам себе внушаешь, тогда сделай шаг назад. Не дай своим эмоциям разрушить то, что ещё можно спасти. Гейл резко повернулся к нему, его тело напряглось, как у зверя, которого загнали в угол. Слова Александра проникли глубже, чем он ожидал. Гнев и недоумение смешались в его душе, создавая внутреннюю бурю. Он собирался ответить, но Александр, будто заранее знал, что последует, продолжил, не дав ему вставить ни слова: — Ты думаешь, что видишь всё ясно? — Александр склонил голову набок, его голос теперь был тихим, почти интимным, но в нём чувствовалась угроза, скрытая за вежливой интонацией. — Ты действительно считаешь, что понимаешь, кто такая Эмили? Думаешь, она просто умная девочка, которая ходит по лаборатории с серьёзным лицом? — он усмехнулся, но это была не та усмешка, к которой привык Гейл, она была холодной и странно болезненной. — Нет, всё гораздо сложнее, чем ты можешь себе представить. И я говорю это не как друг, Гейл. Он сделал шаг назад, скрестив руки на груди. В его глазах мелькнуло что-то, что Гейл не мог прочитать, словно Александр видел вещи, которые были недоступны для понимания остальных. — Ты не представляешь, через что ей пришлось пройти, — продолжил он, его голос теперь был тише, но каждое слово словно впивалось в кожу, оставляя невидимые шрамы. — И я не собираюсь тебе приказывать или вмешиваться в твою жизнь. Но я предупреждаю: держись подальше. Эмили — не та, за кого ты её принимаешь. Это не девчонка для развлечений. Ты не сможешь просто поиграть с ней и бросить, как остальных. Гейл почувствовал, как внутри его разгорается пламя ярости, словно огонь стремился вырваться наружу. Его тело напряглось, каждая мышца словно готовилась к бою. Он сделал шаг вперёд, сокращая расстояние между собой и Александром до минимального, их лица оказались так близко, что они могли ощущать дыхание друг друга. — Ты вообще понимаешь, о чём говоришь? — сквозь стиснутые зубы прошипел Гейл, в его голосе звучало сдержанное бешенство. — Ты считаешь, что я такой же, как все? Думаешь, что знаю меньше тебя? — Его взгляд, острый, как лезвие, вонзился в Александра, словно тот был препятствием, которое он готов был разрушить. Александр, не двигаясь, стоял напротив, не сморгнув и не отведя глаз. Его спокойствие было почти оскорбительным, и это лишь усиливало напряжение, уже повисшее в воздухе. — Мне всё равно, что ты обо мне думаешь, Гейл, — ответил Александр мягко, но в его голосе ощущалась скрытая сталь. — Это не игра на превосходство, и тем более не вопрос, кто знает больше. Я говорю это для твоего же блага. Ты сам себя не видишь со стороны, но это видно всем остальным. Гейл сжал кулаки до такой степени, что костяшки побелели, а дыхание его стало тяжёлым, как у зверя, загнанного в угол. Каждый вдох был наполнен напряжением и яростью, которую он едва сдерживал. — Я не собираюсь строить никаких отношений ни с Эмили, ни с кем бы то ни было, — резко произнёс Гейл, его голос был низким, полным ледяной твёрдости. — Мы коллеги. Это всё. Несмотря на его слова, напряжение в голосе и в самом теле Гейла выдавали больше, чем он сам готов был признать. Александр прищурился, будто изучая каждую деталь реакции Гейла, а затем едва заметно кивнул. — Коллеги, да? — повторил Александр, его губы искривились в лёгкой усмешке. — Ладно, буду считать, что мы друг друга поняли. Он развернулся к двери, легко, словно вся эта напряжённая сцена его не касалась, словно он был зрителем, наблюдающим спектакль. — И да, Гейл, — добавил он, останавливаясь на мгновение у выхода и бросив быстрый взгляд через плечо. — Постарайся не порвать грушу в клочья, повелитель бокса. Она тут не виновата. Александр вышел, оставив за собой лёгкий скрип двери, но его слова, словно отравленные стрелы, ещё долго продолжали биться в голове Гейла. Он стоял один посреди полутёмного зала, ощущая, как окружающий мир будто застыл в замедленном кадре. Пространство вокруг теряло свою форму, звуки затихали, пока тишина не обволокла его плотным, удушающим коконом. Обычно тишина приносила Гейлу облегчение, давала возможность собраться с мыслями, но сейчас она накатила, как тяжёлая волна, давя на разум и отрезая любые пути к спасению. Эта тишина была не пустой, она заполняла его изнутри, смешиваясь с ощущением безысходности, как туман, что медленно стелется над землёй, закрывая всё, что раньше казалось реальным. Время будто замедлилось, растягиваясь до бесконечности. Каждая секунда приносила с собой новую волну беспокойства, выматывающую его душу. Мир перед глазами Гейла медленно утопал в серости — словно краски вытекали из реальности, оставляя лишь тусклые, безжизненные очертания. Он чувствовал, как нечто незримое, но неумолимое, постепенно выдавливало из него энергию, словно кто-то незримо крал у него силу жить. Внутренняя пустота разрасталась, захватывая его разум, как нарастающий прилив, который медленно, но верно отрезает путь к спасению. С каждым вздохом ему казалось, что воздух становится гуще, будто его лёгкие вот-вот откажутся работать, утопая в этом неведомом давлении. Каждый его шаг, каждое движение теперь требовали невероятных усилий — как будто его тело обволакивал невидимый гравитационный пресс, тянущий его всё глубже в непроглядное, вязкое болото. Мысли, раньше такие быстрые и ясные, теперь превратились в глухие отзвуки, плывущие через его сознание медленно и неотчётливо. Он пытался удержаться за них — за образы прошлых сражений, за моменты гордости, за чувство долга и чести, которое когда-то было его путеводной звездой. Но всё это распадалось в его сознании, как песок, который тщетно пытаешься удержать в ладонях. Гейл был заперт в собственной голове, заключённый в этой беззвучной клетке, где не было ни света, ни тени, только бесконечное серое ничто. Пустота заполнила его до краёв, вытесняя любые эмоции, кроме одного — глухого отчаяния. С каждым вдохом он ощущал, как это чувство сжимает его грудь, будто цепи, которые становятся всё тяжелее. Даже привычная злость, обычно согревавшая его изнутри и питавшая его боевой дух, теперь отступила, оставив лишь холодное, удушающее бессилие. Каждая мысль о прошлом, о будущем, о том, что могло бы быть, тонула в этом море бессмысленности. Казалось, что не осталось ничего, за что стоило бы бороться, ни одного светлого луча, который мог бы вырваться из этого вязкого тумана. Скоро усталость начала наползать на него, но это была не та приятная усталость после тяжёлого дня, а изматывающее, безысходное чувство, от которого невозможно было избавиться. Словно он нёс на себе невидимый груз, который с каждой минутой становился всё тяжелее. Гейл стоял под ледяными струями душа, позволяя воде хлестать по его спине, как острые иглы, пробираясь до самых костей. Казалось, что холод проникал в самую глубину его существа, но он оставался неподвижным, словно статуя, вырезанная из мрамора. Глаза были опущены вниз, сквозь мокрые пряди волос он смотрел на серую плитку под ногами, будто пытался найти в этом бессмысленном рисунке ответ на все терзавшие его вопросы. Мысли в его голове не давали покоя, как вихрь, сбивающий с ног. Они кружились, сталкивались, вытесняли друг друга, не позволяя обрести ни малейшего мгновения покоя. Вода стекала по его мускулистым плечам, словно стремилась смыть не только физическую усталость, но и ту грязь, которая осела где-то глубоко внутри. Однако капли, стекая по коже, приносили лишь новую волну пустоты, вместо облегчения, которого он так жаждал. Разговор с Александром застрял в его разуме, как заноза, которая не даёт покоя, даже когда кажется, что уже забыл о ней. Каждое произнесённое слово учёного эхом разносилось в его голове, раз за разом повторяя те же фразы, которые врезались в его душу. «Держись подальше от Эмили». Эти слова были как напоминание о его собственной ничтожности, о той тяжести, которую он носил на своих плечах. Гейл чувствовал, как с каждым повторением этого приказа внутри него разгоралась не только злость, но и глухое отчаяние. Он знал, что Александр прав. Как бы Гейл ни пытался отрицать это, он сам видел всё яснее. Всё, чего он касался, разрушалось. Он был не больше чем инструмент войны, чья роль сводилась к насилию и разрушению. Мысль о Прим пронзила его, как острая боль в груди, сжала сердце так, что казалось, он не мог дышать. Он был виновен в её смерти. Всё, что он пытался построить, все его благие намерения оказались пустыми — они привели к разрушению. Его руки, когда-то крепкие и надёжные, были испачканы кровью, и никакие ледяные струи воды не могли смыть этот след. Он не был достоин чувствовать что-то к Эмили, как и к кому-либо другому. Он был убийцей, безнадежно запутавшимся в собственных поступках, который был создан для войны, для боли и смерти. Слова Александра были правдой, но эта правда только усиливала его внутреннее саморазрушение. Он выполнит свою функцию, останется на своём посту до последнего, и однажды, когда придёт его время, он умрёт на поле боя, как и полагается солдату. «Почему всё всегда так сложно?» — мысль пронеслась в голове Гейла, как больное эхо, не находя ответа. Он чувствовал, как накрывает очередная волна безнадежности, словно кто-то медленно заворачивал его в чёрное покрывало, из которого не было выхода. В этом мраке не оставалось места ни для радости, ни для надежды. Мысли о пистолете, что лежал в ящике его стола, становились всё более настойчивыми, как шепот призраков, преследовавший его. "Зачем тебе больше бороться?", "Секунда — и всё закончится". Эти фразы, словно змеи, скользили по сознанию, подталкивая его к краю. Капли воды, падающие с его лица, были едва отличимы от слёз, которые Гейл отчаянно старался подавить. Он знал, что не имеет права на слабость. Его друзья не ожидали бы такого от него, сильного, выносливого солдата. Но внутри, под этой грубой внешней оболочкой, бушевал ураган чувств — ярость, страх и беспомощность смешивались в один хаотичный вихрь. И с каждым днём он боялся, что однажды просто не выдержит этого натиска. Как справиться с тем, что его собственные эмоции уже давно вышли из-под контроля? Он ощущал, как тонет в бескрайнем море внутреннего хаоса, где каждая новая мысль была словно камень, тянущий его всё глубже в бездну. Сжав кулаки до боли, Гейл размахнулся и с силой ударил стену. Холодная, твёрдая поверхность отозвалась тупой болью в его костяшках, но это лишь усилило его гнев. "Это не боль, это ничто", — думал он, чувствуя, как его собственные удары не дают никакого облегчения. «Всё может измениться», — шептал он себе, но даже эта мысль казалась пустой, хрупкой, как стекло, готовое вот-вот разбиться. Он пытался удержаться за эту призрачную надежду, но одиночество только усиливало его страдания. Люди вокруг были рядом, но их присутствие не приносило ни утешения, ни облегчения. Они не могли понять, что творилось у него внутри, не могли помочь. Каждый удар сердца был напоминанием о том, что от своих чувств не убежать. От своих привязанностей. От страха, который цеплялся за него, как ледяные когти, не отпуская ни на мгновение. И в этот момент, когда казалось, что все двери закрыты, Гейл осознал, насколько глубоко его одиночество.