Через тьму к свету

Прошло несколько недель, за которые Гейл лишь краем глаза замечал Эмили в редкие моменты: в столовой, на совещаниях или когда она проходила мимо, не обращая на него внимания. Её лицо оставалось непроницаемым, словно застыло в маске сосредоточенности. Её взгляд всегда был устремлён в документы или отчёты, и казалось, что она живёт в мире, где всё остальное — лишь является фоном для её работы. Эта хладнокровная отстранённость создавалась вокруг неё словно невидимая броня, к которой он даже не мог приблизиться. Каждый раз, когда их взгляды случайно встречались, она либо не замечала его, либо мгновенно переводила глаза в сторону, как будто они вообще не пересекались. Его внутренний мир разрывался от противоречий. С одной стороны, он не хотел сближения — оно требовало бы сил, которых у него не было. С другой — каждый её равнодушный жест заставлял его чувствовать себя пустым, ненужным, незначимым. Это странное, тягучее ощущение отчуждённости напоминало ему все те моменты, когда он чувствовал себя чужим в собственном мире, даже среди тех, кого когда-то называл друзьями. Александр, со своей неизменной вежливостью, постоянно был рядом с Эмили. Он то подталкивал её сделать паузу, напоминая, что пора поесть, то предлагал помощь, словно был её тенью. Казалось, что он интуитивно понимает все её нужды, действует как верный союзник, как брат, на которого всегда можно положиться. В какой-то момент Гейл понял, что его это раздражает. Нет, это была не ревность в привычном понимании — между Эмили и Александром не было намёка на романтику. Но то, как легко они взаимодействовали, с какой естественной заботой и доверием, вызывало в нём непонятное беспокойство. В каждом их мимолётном столкновении Гейл ощущал острый укол. Что-то внутри него напрягалось, напоминая о его собственной изоляции. Он не мог избавиться от мысли, что Александр, своим постоянным присутствием, пробирался туда, куда Гейлу не было дороги. Эта тихая близость, простая и ненавязчивая, была чем-то, чего ему самому всегда не хватало. Он был окружён людьми, которые его уважали, даже любили, но внутри всегда было пусто. Эмили и Александр, в своей динамике, словно отражали то, что он когда-то потерял — настоящую связь, не нуждающуюся в словах или объяснениях. Но он не мог переступить через себя, не мог позволить себе открыться или даже попытаться понять, почему Эмили так сильно его задевает. Каждая её холодная улыбка, каждый случайный взгляд становились ещё одним напоминанием о том, как далеко он от того, чтобы быть по-настоящему счастливым. Гейл, погружённый в работу и привычно отстранившийся от собственных чувств, пытался заглушить внутреннюю бурю очередными задачами. Но в преддверии выходных что-то изменилось, как будто неуловимое напряжение повисло в воздухе, заставляя его быть настороже. Он не сразу осознал это, но где-то на уровне инстинктов чувствовал — приближаются перемены. После очередного совещания он медленно возвращался в свой кабинет, намереваясь наконец заняться неотложными делами. Но, подойдя к двери, замер на мгновение, увидев, как Эмили стояла у его порога с очередной пухлой папкой в руках. Её лицо оставалось замкнутым, взгляд — холодным и сосредоточенным, словно ничего вокруг не существовало, кроме работы, которую она держала перед собой. В её присутствии было что-то напряжённое, почти невыносимо тяжёлое, что заставило Гейла остановиться. Он почувствовал эту тяжесть всем своим существом, будто воздух внезапно стал гуще и пропитался чем-то, что вот-вот вырвется наружу. Неподалёку, за своим столом, сидела Лорен, его молодая секретарь. Её взгляд буквально сверлил Эмили, полные раздражения глаза не скрывали её недовольства. Лорен никогда не скрывала своего неодобрения по отношению к этой загадочной женщине, и сейчас её напряжённая поза выдаёт не просто раздражение — это был вызов. Гейл прекрасно понимал, что Лорен воспринимает Эмили как угрозу: не только потому, что та была в центре внимания благодаря своим профессиональным успехам, но и из-за той непроницаемой уверенности, которая окутывала Эмили, как щит, даже в такие моменты, когда она просто стояла в дверном проёме. Приближаясь, Гейл ощутил, как напряжение между двумя женщинами буквально закипает в воздухе. Это было словно молчаливая дуэль двух противоположных сил. Лорен, вся излучая собственную уязвимость и протест, напряглась ещё сильнее, когда Эмили спокойно стояла, будто не замечая её присутствия — или искусно делала вид, что не замечает. В этот момент Гейлу стало ясно: это столкновение не просто двух людей, а двух абсолютно разных характеров и миров. Его плечи, отяжелённые хроническим грузом вины и усталости, вдруг ощутили новую волну усталости. Ситуация, которую он предпочёл бы не замечать, теперь развернулась прямо перед ним. Не было ни времени, ни сил на выяснение скрытых мотивов и тонких интриг, но это столкновение невозможно было проигнорировать. Он остановился перед ними, чувствуя, как нарастает напряжение, и неожиданно для себя осознал, что в этой молчаливой схватке он тоже был частью уравнения. Гейл с трудом подавил тяжёлый вздох, чувствуя, как напряжённая динамика между двумя женщинами обострилась до предела. Ему было ясно, что противостояние Лорен и Эмили уже не просто формальное, оно стало личным, хотя и оставалось скрытым за масками. — Мистер Хоторн, — раздался холодный и чёткий голос Эмили, которая сохраняла полное спокойствие, несмотря на ледяную атмосферу вокруг. — Нам нужно обсудить проект. Лорен, сидя за своим столом, бросила раздражённый взгляд на Эмили и демонстративно фыркнула. Её негодование читалось в каждом жесте — от того, как она сжала руки в кулаки, до мелких, но выразительных движений бровей. Это негласное презрение выдавало её с головой, но Эмили оставалась невозмутимой. Её равнодушие к явной враждебности Лорен было поразительным — как будто такие мелкие провокации были для неё привычным делом, не заслуживающим внимания. Гейл ощутил, как тяжесть ситуации давит на него. Он видел, что Лорен явно переходит границы дозволенного, и понимал, что вскоре придётся с ней поговорить о субординации. Но сейчас его основное внимание было приковано к Эмили. Напряжение между ними нарастало, и он чувствовал, как она незримо влияет на его восприятие происходящего. — Проходите, — сказал Гейл, делая шаг в сторону и жестом приглашая Эмили в кабинет. Его голос звучал ровно и уверенно, хотя внутри он был далеко не так спокоен. Мысли путались, в груди закипало нечто тревожное. Он знал, что за этой невозмутимостью Эмили скрывалось что-то большее, и её присутствие снова начало пробуждать в нём те эмоции, которые он старался подавить. Они прошли в кабинет, и Гейл закрыл дверь, оставив Лорен с её явным недовольством по ту сторону. Внутри его охватило чувство облегчения, но это чувство быстро сменилось новым напряжением, когда Эмили без слов бросила пухлую папку на его стол. Это движение было выверенным, точным, но в этот раз в её манере сквозило что-то резкое, почти агрессивное, как будто это была не просто стопка документов, а решение, от которого зависело нечто большее, чем очередной отчёт. — Это результаты последних исследований штамма, — начала Эмили, её голос был настолько холодным и чётким, что Гейлу показалось, что она разрезала воздух остриём ножа. — Нам удалось собрать важные данные, но, — её взгляд метнулся к нему с непроницаемой серьёзностью, — нам нужны дополнительные ресурсы. Ускорение процесса приведёт к непредсказуемым последствиям. Катастрофа неизбежна, если мы не пересмотрим план. Гейл нахмурился, чувствуя, как его внутреннее напряжение стало перерастать в раздражение. Он сжал кулаки под столом, стараясь сохранять спокойствие, но мысли начали стремительно проноситься в голове, сталкиваясь друг с другом. Он был человеком действия, привыкшим к быстрым решениям, ясности и эффективности. Любое промедление казалось ему слабостью, особенно в условиях неявной войны, где каждый день был на вес золота. — Ускорение процесса? — Его голос прозвучал глухо, почти хрипло, как будто каждое слово требовало усилий. — Мы не можем позволить себе замедляться, Эмили. Время не на нашей стороне. Если нужно рискнуть — мы должны это сделать. Он почувствовал, как противоречие вновь поднимается внутри него, словно неуправляемая буря, разрушая спокойствие, которое он старательно пытался поддерживать. Эмили была права в том, что требовалось время и осторожность, но он видел в её словах угрозу своему авторитету. Она словно ставила под сомнение его способность принимать решения, подрывая его уверенность перед лицом собственных подчинённых. И этот тихий, выверенный тон, который она использовала, раздражал его ещё больше — как будто она читала ему лекцию. — Риск приведёт к гибели людей, — её голос стал острее, её глаза холодно блеснули, словно она бросала вызов. — А я не готова пожертвовать ещё чьими-то жизнями. Мы должны действовать осознанно, а не гнаться за призраками. Выбор за вами, Гейл. Но последствия придётся разделить. Эти слова прозвучали как удар. Гейл почувствовал, как ярость и чувство вины одновременно нахлынули на него. Внутри бушевала буря — он был готов рвануть вперёд, как привык это делать в бою, но понимал, что на этот раз не всё так просто. — Эмили, — Гейл постарался говорить ровно, хотя гнев волнами накатывал на него, грозя сорваться с губ. — Я понимаю, насколько важны точность и расчёт. Но у нас нет времени на медлительность. Каждая задержка — это чьи-то жизни. Как ты будешь ложиться спать, зная, что могла спасти, но не успела. Ты хоть понимаешь, что это значит? Её холодный взгляд, словно ледяной ветер, пронзал его насквозь. Он видел в её глазах твёрдую решимость — непоколебимую, как замёрзшее озеро. — Мистер Хоторн, — её голос был ещё более колючим, чем раньше, — вы говорите, как солдат, привыкший полагаться на быстрые решения в горячке сражения. Я понимаю, что ваш опыт бесценен, но здесь, — она сделала явный акцент, словно расставляла чёткие границы, — мы не имеем права рисковать ради скорости. Поспешные решения приведут к трагедии. Это не поле боя. Мы находимся в лаборатории, и цена ошибки здесь может быть гораздо выше, чем вы себе представляете. Если мы допустим ошибку нам уже будет не до сна и внутренних терзаний. Каждое её слово резало, как нож. Гейл сжал кулаки под столом, стараясь не поддаться вспышке ярости. Он привык к вызовам, но эта ситуация ставила его в тупик. Эмили казалась непоколебимой — и это раздражало его сильнее всего. Она не просто бросала вызов его авторитету, она ставила под сомнение его способность принимать правильные решения. В голове мелькнула мысль — а не подрывает ли она его намеренно? Он чувствовал, как кровь приливает к лицу, но осознание её правоты резало ещё больнее. — Здесь не место для быстрых решений, — продолжила она, её голос стал мягче, но сдержаннее, будто ледяной покров начинал трещать. — Мы не можем гнаться за результатами, не думая о последствиях. Одно неверное движение, один неверный шаг, и всё, что мы делаем, может рухнуть. Вам ли не знать цену ошибок? Её слова ударили по самому больному месту. Гейл почувствовал, как напряжение стало почти невыносимым. Она затронула его слабость — память о прошлом, где ошибки действительно стоили слишком многого. Сжав зубы, он постарался подавить волну гнева, которая накатывала с новой силой. Чёрт возьми, она снова оказалась права, и это сводило его с ума. — Ты думаешь, я этого не понимаю? — его голос стал глухим, но твёрдым. — Думаешь, я не знаю, что на кону? Я знаю это лучше, чем ты можешь себе представить. Но что ты предлагаешь? Просто сидеть и ждать, пока всё само собой решится? Нам нужен результат, Эмили. Да, я не прошу бежать сломя голову, но прошу действовать. Здесь и сейчас. Она молча смотрела на него, не дрогнув ни на мгновение. В её взгляде было что-то, что заставляло его замирать — не страх, не ярость, а непреклонная уверенность. Её рука чуть заметно дрогнула, когда она скрестила руки на груди, но её лицо оставалось таким же холодным, как и раньше. — Действие ради действия — это путь к катастрофе, — тихо, но уверенно произнесла она. — Я не предлагаю ждать. Я предлагаю действовать умнее. Если мы упустим детали сейчас, потом будет поздно. Мы стоим на грани, Гейл. И если ты не видишь этого, то мы оба окажется в ловушке. Слова Эмили резанули его глубже, чем он ожидал. Она не просто бросала ему вызов — она ставила под сомнение его лидерство, его стратегию. Гейл скрипнул зубами, сдерживая своё негодование. В глубине души он знал, что она права, но признать это означало уступить. А он ненавидел уступать. — Я понял, — выдохнул он с усилием, его голос был низким и напряжённым. — Но мы не можем позволить себе роскошь полной осторожности. Нам нужно идти вперёд. Я не прошу тебя рисковать, но прошу найти решение. Эмили на мгновение задержала взгляд на нём, её глаза блестели твёрдой решимостью, которая заставляла его чувствовать себя неуютно. Она не собиралась уступать, но в её взгляде появилась едва уловимая тень понимания. Она продолжала прожигать его взглядом, словно давая время для принятия решения. — Хорошо, — Гейл с усилием произнёс это слово, его голос прозвучал хрипло и чуть слабее, чем ему хотелось. Он почувствовал, как остатки напряжения буквально сковали его плечи. — Покажи мне результаты. Эмили кивнула. Лёгкое изменение в её лице выдало, что её напряжённая броня немного ослабла. Теперь её выражение было более человечным, менее отчуждённым. Она плавно открыла папку, которую до этого так решительно бросила на стол, и начала объяснять с холодной чёткостью, как будто перед ним разворачивалась тщательно продуманная шахматная партия. Её голос был ровным, как удар метронома, каждое слово отточено, каждый факт на своём месте. — Мы проанализировали новую мутацию вируса, — начала она, перелистывая страницу с лабораторными результатами. — Она агрессивно адаптируется к антителам, но при этом имеет слабые места. Если мы сможем стабилизировать сыворотку, направленную на подавление этих зон, мы получим значительно более эффективную формулу. Но если ускорить процесс... — Она подняла на него взгляд, и Гейл почувствовал, как её слова, как иглы, пробивают его внутреннее сопротивление. — То этот штамм может стать неуправляемым. Нам нужна точность, Гейл. Иначе мы можем не только потерять контроль над вирусом, но и создать нечто худшее. Гейл сидел напротив неё, чувствуя, как внутри разгорается противоречие. Его инстинкты, закалённые войной, требовали быстрых решений и моментальных действий. Он привык быть человеком, который решает проблемы немедленно, а не ждать, пока обстоятельства поставят его в более выгодное положение. Но чем дольше он слушал её размеренный и уверенный тон, тем яснее понимал, что эта медлительность, которую он так презирал, может в конечном итоге спасти больше жизней, чем его импульсивность. — Ты уверена, что нет другого способа? — спросил он, чувствуя, как его голос дрогнул, несмотря на все усилия. — Мы не можем позволить себе роскошь медлительности, Эмили. Она, не колеблясь, ответила, в её голосе не было ни намёка на сомнение: — Если торопиться, мы можем запустить неконтролируемый процесс. — Она посмотрела ему прямо в глаза, и он заметил в её взгляде уверенность, смешанную с тенью сочувствия. — Ты должен понять — это не вопрос скорости. Это вопрос того, чтобы не допустить ошибку. Я знаю, как сильно ты хочешь двигаться вперёд. Но здесь поспешность — это наш главный враг. Один неверный шаг, и мы погубим всё, что сделали. Эти слова, словно ледяной ветер, охладили его порыв. Гейл знал это. Логика, которой она руководствовалась, была неприступной, как гранитная стена. Но его разум, привыкший к чёткой дисциплине и стремлению к цели любой ценой, всё ещё протестовал против того, что, казалось, было отступлением. — Ты не понимаешь, как это работает на поле боя, — хрипло выдохнул он, чувствуя, как в нём всё ещё кипит внутреннее недовольство. — Иногда у тебя нет времени ждать идеального момента. Иногда ты должен действовать. Эмили нахмурилась, её глаза блеснули на мгновение — вспышка эмоций, но её ответ был всё таким же спокойным и рассудительным. — Это не поле боя, Гейл, — её голос был мягче, но не менее твёрдым. — Здесь важен каждый шаг. И этот шаг нужно сделать правильно. Если мы сделаем ошибку сейчас, исправить её будет невозможно. Его внутренний огонь начал угасать под весом её аргументов, хотя он всё ещё цеплялся за своё убеждение, что скорость — это ключ к победе. Но её слова, её уверенность вытягивали его к более разумному решению. Гейл уже готов был согласиться с доводами Эмили, как внезапно дверь с грохотом распахнулась, будто нарушая хрупкий баланс, едва установленный в комнате. Внутрь проскользнула Лорен, её шаги были плавными, но исполненными какой-то намеренной нарочитости, а на губах расцвела приторная, неестественно сладкая улыбка. — Мистер Хоторн, вам не хочется кофе? Или, может, чего-то другого? — её голос, вкрадчивый и медовый, разливался по комнате, но в глазах читалась скрытая агрессия. Эта неприязнь явно была направлена не на Гейла, а на его собеседницу. Лорен позволила себе остаться в дверях, её взгляд был цепким, как у хищника, и, что бы она ни пыталась замаскировать, Гейл это заметил. Едва скрывая вздох раздражения, он ощутил, как собранность, которую ему удалось восстановить за это время, начала разрушаться под натиском её присутствия. Противоречие, уже угасавшее под влиянием логики Эмили, снова возродилось, словно искра в ветре. — Нет, Лорен, спасибо, — ответил он кратко и, как ему казалось, достаточно сухо. Но даже он услышал в собственном голосе нотку усталости, которую не смог спрятать. — Мы здесь заняты. Эмили, не проявив ни малейшего внимания к происходящей сцене, не отрываясь от своих документов, лишь мельком усмехнулась уголком губ, её взгляд едва заметно скользнул в сторону Лорен. Эта лёгкая насмешка была словно невидимая игла, умело вонзившаяся в надутую уверенность девушки. — Воды, пожалуйста, — произнесла Эмили без малейшего признака волнения, её голос был ровным и спокойным, как будто этот маленький театральный спектакль не имел к ней никакого отношения. Она всё так же оставалась непреклонной, полностью контролируя себя, как опытный шахматист, не обращающий внимания на мелкие отвлекающие факторы. Гейл, наблюдая за этим молчаливым противостоянием, ощутил, как напрягся. В воздухе явственно висело напряжение, как перед бурей. Лорен на мгновение замерла, и её искусственная улыбка стала чуть более жёсткой, словно под натиском гнева маска треснула. Тем не менее она выдавила натянутую вежливость, повернулась и направилась к кулеру. Её движения казались механическими, словно у марионетки, а не человека. Гейл уже привык к её наигранной дружелюбности, но сейчас за этой маской легко угадывалась явная ревность, которая, как кислота, проедала всю её выдержку. Когда Лорен вернулась, небрежно неся пластиковый стакан воды, её шаги вдруг ускорились, и в самый последний момент она как будто случайно наклонилась слишком резко. Вода с тихим всплеском выплеснулась прямо на колени Эмили, заливая её белую рубашку. Лёд из стакана ударил по ткани, мгновенно пропитывая её холодом, и мокрые пятна стали быстро расползаться по ткани, подчёркивая каждую линию её фигуры. — Ох, какая неловкость! — с преувеличенным ужасом воскликнула Лорен, её голос трещал от фальшивого раскаяния, но глаза на мгновение вспыхнули довольным триумфом. Гейл заметил это мимолётное выражение, как солдат, привыкший читать малейшие изменения в поведении врага. Он видел всё как на ладони: её торжество от удавшейся мелочной мести и притворство, с которым она старалась казаться виноватой. Эмили поднялась с кресла медленно, словно это событие не стоило того, чтобы торопиться. Её лицо оставалось бесстрастным, как будто ничего не произошло. Взгляд, холодный и острый, скользнул по Лорен, но она не выдала ни тени эмоций. Для Гейла это была одна из тех ситуаций, когда ей снова удавалось сохранять своё спокойствие, превращая его в мощное оружие. — Ничего страшного, — произнесла Эмили спокойным тоном, и её сдержанность ещё больше подчёркивала контраст между ней и Лорен. В этом ответе не было раздражения, только абсолютная контроль над ситуацией. — Я справлюсь. Гейл, наблюдая за тем, как мокрая ткань облепила её тело, на мгновение отвёл взгляд. Он внезапно почувствовал, как его сердце сбилось с ритма, но быстро подавил этот порыв, пытаясь вернуться в состояние сосредоточенности. Едва заметное напряжение, вызванное этой неловкостью, всколыхнуло в нём смесь смущения и раздражения. Поднявшись с места, он быстро достал из шкафа чистое полотенце — он всегда старался быть готовым к неожиданностям, даже к таким мелким, как эта сцена. — Лорен, ты можешь быть свободна, — сказал он твёрдо, не оставляя ей возможности продолжать свою игру. В его голосе звучало явное недовольство, хотя он старался сдерживать себя. Он не хотел развивать этот конфликт, но и поощрять такие выходки тоже не собирался. Лорен замерла, её лицо на мгновение исказилось от ярости, которую она едва успела подавить, прежде чем стиснутые губы вернулись к своей прежней, нарочито вежливой форме. Однако в её глазах, прежде чем она покинула комнату, вспыхнула ненависть. Громкий хлопок дверью, с которым она вышла, казался последней попыткой вернуть себе хотя бы немного контроля над ситуацией, которую она с треском проиграла. Гейл, почувствовав, как остатки напряжения повисли в воздухе, протянул Эмили полотенце. Она приняла его с благодарностью, и хотя мокрая ткань всё ещё прилипала к её коже, она не выдала ни тени неловкости. Её стойкость снова поразила его — она была женщиной с железной выдержкой, не позволяющей себе слабостей ни в чём. — Извини за это, — Гейл неловко пробормотал, чувствуя вину за поведение своего секретаря. Он не мог скрыть раздражение, которое медленно разъедало его изнутри. Эту ситуацию он упустил, позволил Лорен чувствовать вседозволенность, и теперь ему приходилось пытаться это исправить. — Это не ваша вина, — ответила Эмили спокойно, её губы тронула лёгкая, почти невидимая улыбка, хотя её глаза оставались холодными и бесстрастными. — Просто отвлекающий фактор. Главное — не терять фокус на действительно важных вещах. Эти слова заставили Гейла немного расслабиться, и он снова почувствовал уважение к этой загадочной женщине, которая, несмотря на все мелкие провокации, сохраняла своё спокойствие и хладнокровие, словно прочно укоренённая скала среди бушующего шторма. Эмили снова села за стол, её тонкие пальцы легко скользнули по краю документов, словно ничего не произошло. Она вернулась к обсуждению проекта с той же невозмутимостью и сосредоточенностью, как будто недавний инцидент не имел для неё никакого значения. Гейл наблюдал за ней, всё сильнее ощущая её силу. Это не было простой маской, которую она надевала для других, — её спокойствие казалось настоящим, выработанным годами практики самоконтроля, и в этом было что-то пугающе притягательное. Гейл стиснул челюсти, стараясь подавить нахлынувшие эмоции. Он знал, что не смог бы так же хладнокровно справиться с ситуацией, как она. Взяв себя в руки, он глубоко вдохнул, прежде чем, наконец, заговорить: — Ладно, Эмили, — его голос был твёрд, словно решение, которое он принял. — Поступим так, как вы предложили. На мгновение она замерла, её лицо оставалось непроницаемым, но Гейл уловил лёгкое напряжение в её позе. Это было еле заметно, но для него, опытного солдата, такой нюанс не ускользнул. Возможно, она ожидала от него большего сопротивления, а может, и вовсе настраивалась на конфликт. Между ними стояла невидимая стена, и его недоверие к ней, к её прошлому, к тому, что она скрывала за этой бесстрастной маской, делало её лишь ещё более загадочной. — Хорошо, — ответила она чуть тише, чем обычно, подняв на него спокойный взгляд. Серо-голубые глаза Эмили были похожи на тихое озеро, которое скрывало бурю в глубине. И Гейл чувствовал эту бурю, чувствовал что за этим внешним спокойствием кроется куда больше. Как будто её самообладание — это не просто средство защиты, а стена, возведённая против мира, который она сама не пускала внутрь. Её движения были чёткими и отточенными, когда она аккуратно сложила документы в стопку, словно ничто не могло выбить её из равновесия. Гейл смотрел на это, чувствуя, как внутри него нарастает раздражение. Он никогда не доверял людям, которые так тщательно скрывают свои эмоции. Особенно таким, как Эмили. Слухи о её семье, о том, что её родители были замешаны в делах Сноу, не давали ему покоя. Она была воплощением прошлого, которое он стремился забыть, и напоминанием о том, кем он стал — человеком, чья жизнь погрузилась в мрак. — Я дам вам знать, когда команда будет готова приступить к работе, — произнесла Эмили всё тем же спокойным тоном, который не позволял уловить никаких эмоций. Она встала, небрежно потянув за края рубашки, теперь смоченной водой, через которую явственно проступил контур её тела. Гейл попытался не обращать внимания на этот факт, но он уже ощущал, как внутри него снова разгорается странное чувство — смесь раздражения и смущения. Она повела себя так, словно совсем не заметила этого неловкого момента. Её спокойствие и самообладание снова удивляли его. Казалось, что ничто в этом мире не способно поколебать её. Но Гейл видел, что за этим фасадом стояла женщина, прошедшая через ад и сумевшая выжить, не утратив себя. Когда Эмили повернулась к двери, он уже был рад, что разговор подходит к концу. Каждое их взаимодействие оставляло после себя ощущение незаживших ран, как будто каждое слово, каждый жест открывали старые травмы. Но, несмотря на желание завершить встречу, было что-то ещё, что не давало ему покоя — нечто важное, что они оба так и не озвучили. — Эмили... — голос Гейла прозвучал неожиданно даже для него самого, прежде чем она успела покинуть комнату. Она остановилась у порога и медленно обернулась. Её лицо оставалось таким же бесстрастным, но в глазах мелькнуло что-то — может быть, удивление, а может, ожидание. — Спасибо, — с трудом произнёс он. Это простое слово прозвучало словно с огромным усилием, и Гейл сам не понимал, почему ему было так сложно его сказать. Но в этом «спасибо» было гораздо больше, чем он ожидал: благодарность за её профессионализм, за терпение и даже за то, что она не пыталась ему угодить, как многие другие. Эмили коротко кивнула, не произнося ни слова, и вышла, тихо прикрыв за собой дверь. Когда её шаги окончательно стихли в коридоре, Гейл остался один, погружённый в свои беспокойные мысли. Он медленно опустился в кресло, чувствуя тяжесть, накатывающую волной. Странное чувство усталости охватило его, словно весь этот короткий разговор с Эмили отнял у него больше сил, чем он ожидал. Он долго смотрел в одну точку на столе, не в силах заставить себя переключиться на что-то другое. Что-то в этой встрече не давало ему покоя. Слова благодарности, которые сорвались с его губ несколько минут назад, казались ему чужими, словно это говорил не он, а кто-то другой. Ему было странно оттого, что он поблагодарил её. Это не соответствовало его обычному поведению, особенно когда речь шла о ком-то вроде Эмили. Она была частью того мира, который он презирал. В его голове она ассоциировалась с прошлым, которое он всеми силами старался оставить позади. И тем не менее, внутри него поднималась какая-то неясная эмоция, заставлявшая задуматься. «Что она делает со мной?» — мелькнула в его голове мысль. Он хотел её ненавидеть. Он стремился к этому. Её прошлое, её связь с Сноу, это холодное, почти бесчувственное поведение — всё это вызывало у него неприятие. Она была воплощением всего, что вызывало у него отвращение, а её бесстрастная манера поведения лишь усугубляла это ощущение. Но... что-то внутри него заставляло его думать иначе. Она тревожила его. Заставляла задуматься о том, чего он старался избегать. Эмили была для него загадкой. Он не мог понять, почему она так привлекала его внимание. В её спокойствии и профессионализме было что-то такое, что вызывало у него смешанные чувства. Ему казалось, что она, как и он, прятала за маской нечто большее. Он видел эту маску у других — у себя самого. Люди, пережившие трагедии, привыкли скрывать свои раны, показывать миру только ту часть себя, которая была неприступной. Он видел это в ней, и это его беспокоило. И вот теперь, когда он оставался наедине со своими мыслями, Гейл неожиданно понял нечто важное. Эмили не пыталась подорвать его авторитет или поставить под сомнение его лидерство. Наоборот, она поддерживала его решения, направляя его так, чтобы сохранить его позицию в глазах команды. Это открытие было для него потрясением. Он ожидал от неё скрытого сопротивления, попыток вывести его из себя или усомниться в его компетенции. Но вместо этого она помогала ему — не напрямую, не словами, а действиями. Гейл чувствовал, как внутри него растёт смятение. Он никогда не думал, что Эмили будет действовать таким образом. Её поведение было для него неожиданным, и он осознавал, что не знал её так, как считал. Это понимание выбило его из привычного ритма. Он ощутил, что теряет контроль над ситуацией — не потому, что кто-то пытался его подорвать, а потому, что он не мог понять мотивы человека, который, как ему казалось, был врагом. «Она не враг? — мелькнула мысль. — Может, она вообще не то, чем кажется»? Это открытие заставило его задуматься ещё глубже. Всё это время Гейл воспринимал Эмили как воплощение прошлого, часть тех, кто предал страну и разрушил его жизнь. В его глазах она была связана с самым ненавистным для него именем — Сноу. Эта связь, казалось, автоматически делала её врагом. Но что, если он ошибался? Что, если она была такой же жертвой, как и он? Что, если она тоже боролась с призраками прошлого, пытаясь выжить и оставить все ужасы позади? Мысль об этом была болезненной. Гейл вдруг осознал, что его чёткие убеждения начинают рушиться, как старые стены, а прежние взгляды больше не дают опоры. Ему нужно было узнать, кем на самом деле была Эмили, и понять, какие демоны преследовали её так же, как его собственные. Гейл ощущал, как холодные волны усталости вновь накрывают его, словно тяжелый туман, который с каждым мгновением становится всё гуще и плотнее. Шаги Эмили, уже затихшие в коридоре, продолжали звучать в его голове, как странное эхо, которого он не мог избавиться. Эта встреча оставила после себя горькое послевкусие, но в то же время заставила его задуматься о том, что происходит с ним самим. Он не мог игнорировать тот факт, что её присутствие каким-то образом влияло на него. Что-то менялось в его душе, хотя он ещё не мог точно понять, что именно. Гейл тяжело выдохнул, выпрямился в кресле и заставил себя посмотреть на груду документов, лежащих перед ним. Бумаги, отчёты, цифры — всё это было частью его повседневности, и он должен был сосредоточиться на работе. Но его мысли, как назойливые мухи, возвращались к инциденту с Лорен. Разлитая вода, её растерянность, момент, когда он почувствовал раздражение — всё это казалось ничем, какой-то мелочью. Но почему-то каждый такой случай только усиливал в нём ощущение надвигающегося хаоса, который постепенно поглощал его жизнь. Эта сцена, казавшаяся на первый взгляд незначительной, стала символом его внутреннего разлада. Работа больше не приносила удовлетворения, а взаимоотношения с окружающими начали давать трещины. Эти мелкие неудачи и моменты, которые когда-то он бы просто не заметил, сейчас копились внутри него, как непрекращающийся груз, утяжеляющий его душу. Он чувствовал, что всё вокруг постепенно выходит из-под контроля. Гейл знал, что должен действовать. Надо было бы чётко выстроить границы, поставить Лорен на место, восстановить порядок в своей жизни и, наконец, вернуть контроль. Но вместо этого его душу наполняло странное бессилие, раздражение и апатия. Каждая попытка предпринять что-то только усугубляла проблему, словно он был пойман в ловушку, из которой не было выхода. Его привычные способы справляться с трудностями — строгая военная дисциплина, физические тренировки до изнеможения, алкоголь, который заглушал боль, — больше не работали. Вместо облегчения они приносили только временное затишье, за которым следовала новая волна беспокойства. Он не мог понять, что именно в его жизни пошло не так. Но одно было ясно — он больше не управлял своей жизнью. И, что хуже всего, он не мог найти выход из этого лабиринта разочарований и неудач. Внутри Гейла копилось напряжение. Он чувствовал, как мир вокруг становится всё более неуправляемым, словно важные нити, которые он так старательно удерживал, начинают выскальзывать из его рук. Мысли путались, эмоции нарастали. Страх потерять контроль, утонуть в собственной тьме, которой он давно привык управлять, становился всё ощутимее, его тень сгущалась с каждой минутой. Гейл с силой нажал кнопку интеркома, пытаясь, чтобы голос не выдал его внутреннего состояния: — Лорен, зайдите ко мне. После короткой паузы раздалось тихое "да, сэр", и уже через минуту Лорен стояла у дверей кабинета. Она выглядела слегка растерянной, а на её лице отразилась нервозность, едва заметная за спокойной маской. Плечи были напряжены, движения — скованные, хотя она старательно пыталась выглядеть уверенной. Её взгляд говорил о том, что она уже догадалась, о чём пойдёт разговор. — Вы хотели меня видеть? — голос Лорен прозвучал ровно, но Гейл уловил в нём нотки тревоги, как будто она ожидала грозы. Он поднялся из-за стола, шагнул в сторону и прошёлся по кабинету, стараясь собраться с мыслями. Его взгляд скользил по полкам с бумагами, но внутри бушевала буря. Воспоминания о событиях дня не давали покоя, особенно сцена с разлитой водой. Когда Гейл, наконец, заговорил, его голос был холодным, с металлическим оттенком: — Да, хотел. Нам нужно обсудить ваше поведение. Он сделал паузу, и напряжение в воздухе стало почти осязаемым. Лорен замерла, её взгляд цеплялся за каждое его слово, ожидая продолжения. Гейл остановился возле окна, глядя на неё поверх плеча, и продолжил, едва сдерживая раздражение: — Сегодня вы проявили непрофессионализм. Ситуация с разлитой водой... — его голос стал холоднее. — Я мог бы списать это на случайность, но выглядело это так, будто всё было сделано намеренно. Такие ошибки недопустимы. Вам необходимо быть внимательнее, Лорен. Это предупреждение. Её лицо побледнело, и на мгновение в глазах вспыхнуло удивление. Она не ожидала столь резкого тона от Гейла, который всегда, несмотря на свою суровость, был с ней терпелив. Но теперь в его взгляде не было места снисхождению. Лорен прикусила губу, опустив взгляд, и тихо проговорила: — Это правда был несчастный случай... Я не хотела... — Возможно, — резко перебил её Гейл, его голос прозвучал жестче, чем он сам того ожидал. — Но в нашей работе на ошибки нет места. Особенно когда это касается людей, от которых зависит безопасность всего отдела. Вы должны быть более внимательной в следующий раз. Понимаете? Лорен молчала, крепко сжав руки за спиной. Её лицо не выдавало эмоций, но Гейл почувствовал её внутреннюю борьбу. Она явно сдерживала что-то, возможно, гнев или обиду, но по-прежнему стояла перед ним, стараясь казаться невозмутимой. — Да, сэр, — наконец ответила она, бросив на него короткий взгляд. — Больше этого не повторится. Гейл кивнул, его лицо оставалось неподвижным, словно он был вырезан из камня. Он знал, что, возможно, перегнул палку. Но внутри него бушевали слишком сильные эмоции — усталость, гнев, разочарование, накопившиеся за долгое время. Он хотел, чтобы Лорен поняла: в этом мире, где каждый день был битвой за выживание, никто не имел права на слабость. Лорен слегка наклонила голову и быстрым шагом вышла из кабинета, стараясь не оглядываться. Дверь за ней тихо закрылась, оставив Гейла в одиночестве. Тишина, настигшая его в тот момент, показалась особенно давящей. Он опустился обратно в кресло, чувствуя, как внутри него растет чувство опустошённости. Только сейчас он понял, насколько его собственные чувства выходят из-под контроля. Всё, что он так старательно пытался удерживать — свои эмоции, работу, окружающих людей, — начинало рушиться прямо у него на глазах. Гейл снова опустился в кресло и закрыл глаза, ощущая, как непосильная тяжесть давит на плечи и грудь, проникая в каждую клетку его тела. Все эмоции, которые он так упорно пытался подавить — изнуряющая усталость, раздражение, гнев, разочарование в себе — будто прорвались наружу, нахлынув волной, которая грозила утопить его. Он всегда старался держать себя в руках, но сегодня что-то сломалось, и он уже не мог сопротивляться. В голове зазвучал знакомый, мучительный голос, который он так долго пытался заглушить: "Ты никчёмен. Ты — пустое место. Все твои усилия ничего не значат. Ты просто выполняешь долг, но этот долг бессмысленен. Всё, что ты делаешь, — пустота." Эти мысли медленно, но неумолимо затягивали его разум, как густой чёрный туман, обволакивающий всё вокруг и лишающий возможности ясно видеть. Гейл почувствовал, как тьма, которую он носил внутри, вновь поднимает голову, обвивая его сознание ледяными пальцами. Сердце сжалось в груди, словно кто-то схватил его холодной, бездушной рукой. Вокруг всё теряло краски, превращаясь в однотонный серый фон — работа, люди, стены кабинета, которые некогда казались столь значимыми. Теперь они выглядели бесполезными, пустыми декорациями в его погружающемся мире. Он был в плену собственных мыслей, а внутри него нарастала пустота. День за днём его внутренний мир рушился, превращаясь в руины, где когда-то были цель и смысл. Всё, что оставалось — это бесконечное чувство вины и неудовлетворённости. Даже разговор с Лорен, который, по идее, должен был быть деловым, превратился в болезненное напоминание о том, как сильно он потерял контроль — не только над ситуацией, но и над своей собственной жизнью. Гейл приоткрыл глаза и повернулся к окну, за которым раскинулось тусклое, безжизненное небо. Серые облака, низко нависшие над горизонтом, казались зеркалом его собственного состояния — беспросветная, холодная пустота, в которой не было ни надежды, ни света. Тишина вокруг его кабинета, обычно казавшаяся ему источником покоя, теперь угнетала, заставляя чувствовать себя ещё более одиноким и отрезанным от мира. Он тяжело выдохнул, чувствуя, как неумолимая тяжесть всё сильнее тянет его вниз, лишая сил и воли к борьбе. Впереди его ждали рабочие задачи, встречи, важные решения. Но всё это казалось таким далеким и бессмысленным, словно часть чужой жизни, к которой он больше не имеет никакого отношения. Внутренняя пустота захватывала всё больше пространства, и Гейл осознавал, что его душа медленно, но верно погружается в темноту, откуда уже не вернуться. В этой безмолвной борьбе он чувствовал себя таким же одиноким, как эти мрачные облака за окном, нависшие над ним словно тяжёлый свод, от которого некуда скрыться. Гейл глубоко вдохнул, стараясь выбросить из головы мрачные мысли. Он не мог позволить себе слабость, не сейчас. Впереди был длинный день, и работа не ждала. Ему нужно было снова взять себя в руки, собрать все свои силы, как бы тяжело это ни казалось в данный момент. Он потёр лицо руками, словно пытаясь стереть с него усталость, и заставил себя выпрямиться в кресле. На столе лежали документы, которые требовали его внимания, и их нужно было разобрать. Гейл сосредоточился на том, что он делает лучше всего — дисциплина, порядок, контроль. Каждый раз, когда тьма внутри поднималась, ему удавалось подавить её через действие, и сегодня он снова решил бороться. *** Гейл вернулся домой поздним вечером, его шаги эхом раздавались в глухой тишине улиц, которые казались вымершими, словно мир замер вместе с его мыслями. В руках он нёс два тяжёлых бумажных пакета — один с парой дешёвых бутылок виски, другой с едой на вынос. Запах пищи ещё сохранял тепло, но Гейл знал, что, как и всё остальное в его жизни, эта еда скоро остынет и станет безвкусной. Всё, что раньше казалось важным, теперь теряло смысл, превращаясь в пустую рутину. Открыв дверь, он почувствовал, как пустота дома накрыла его, как старая знакомая. В воздухе висела застывшая тишина, настолько густая, что он на мгновение подумал, будто даже стены отстранились от него, отказываясь от любого взаимодействия. Гейл привык к шуму и движению военных баз, где каждый звук, каждый шаг был сигналом к действию. Здесь же — только звенящая тишина и гнетущая пустота. Проходя через гостиную, он бросил взгляд на давно потухший камин. Когда-то этот дом был для него убежищем, местом, где можно было найти тепло и немного покоя после бесконечных боевых заданий. Теперь же он стал символом его собственного внутреннего холода, отражая ту же пустоту, что царила внутри него. Он не включил свет — темнота была привычной, почти комфортной. Это было единственное, что не менялось. Гейл аккуратно поставил пакеты на стол, рядом со старым пистолетом, который давно стал его постоянным спутником. Оружие лежало на столе так, будто само по себе имело вес, больше, чем просто металл и порох. Как часть его души, оно символизировало вечную готовность к чему-то худшему, постоянную угрозу, которая теперь была не снаружи, а внутри него. Сев в своё изношенное кресло, которое когда-то казалось уютным, он замер, глядя на пистолет. Мысли, как ядовитые змеи, медленно заползли в его сознание, шипя те же знакомые слова, которые он уже слышал много раз: "Это всё не имеет смысла. Ты ничего не изменишь. Всё закончится быстро, и ты больше не почувствуешь этой боли." Эти мысли, которые раньше внушали ему ужас, теперь казались почти успокаивающими. Они не были чуждыми — скорее, стали привычными, словно тени, всегда присутствующие на задворках его разума. Ощущение безысходности накатывало, но он уже привык к этому состоянию. Чтобы заглушить их, он машинально схватил бутылку виски, открутил крышку и сделал длинный, обжигающий глоток. Жгучий алкоголь резанул по горлу, но вместе с болью пришло мимолётное ощущение облегчения — не теплого, а ледяного, словно на время притупившего всё, что происходило внутри. Это было то, что он искал — не утешение, а онемение, возможность хотя бы на несколько часов забыть о том, что происходило в его голове. Но Гейл знал, что это чувство временно, что оно улетучится, как только виски перестанет жечь его кровь. Тяжесть внутри него медленно растворялась, уступая место безжизненной пустоте, которая поглощала всё на своём пути. Гейл сидел, опустив плечи, не в силах отвести взгляд от пистолета, лежащего на старом, потрескавшемся столе. Оружие казалось ему таким простым, безмолвным и холодным — всего лишь кусок металла, который мог положить конец всему. "Один выстрел — и всё прекратится", — пронеслась в его голове знакомая мысль. Эта идея всегда казалась настолько простой, логичной, но когда дело доходило до той черты, за которой следовало окончательное решение, что-то останавливало его. Что это было — остатки его внутренней чести, страх перед неизведанным или призраки прошлого? Прим. Имя, словно удар грома, прорвало тонкую завесу забвения, за которой он пытался спрятать свои самые болезненные воспоминания. Он сжал веки, словно мог так убежать от нахлынувших образов, но они преследовали его с безжалостной настойчивостью. Сердце болезненно сжалось, будто старые раны, которые никогда не заживали, вновь раскрылись, напоминая о нестерпимой боли. Прим. Маленькая Прим, её лицо, её добрые глаза. Гейл всегда знал: её смерть на его совести. Это не просто утрата, это не просто боль — это вина, которую он заслужил, вина, от которой нет спасения. Он был виновен в её смерти, и это бремя висело над ним как густое тёмное облако, постоянно напоминая о себе. Каждый новый день был похож на испытание, каждое утро — как наказание. Он дышал, но с каждым вдохом ощущал тяжесть этой вины, которая медленно, но верно разрушала его изнутри. Прим. Её лицо, её невинные глаза — он видел их всякий раз, когда закрывал свои. Он не имел права забыть. Жить для него теперь означало страдать. Это был его крест, его пожизненное наказание, от которого нельзя было скрыться ни в бутылке виски, ни в работе, ни в глухой тишине ночей. Гейл снова потянулся к бутылке, но пальцы предательски дрожали, выдавая внутреннюю борьбу, которая не утихала ни на миг. Он прекрасно знал, что алкоголь не станет избавлением от его боли, но отчаянно хватался за эту иллюзию, как утопающий за соломинку. Сделав глубокий, рваный глоток, он почувствовал, как горячий виски обжигает его глотку и разливается по телу, вызывая кратковременное онемение. На миг всё стало чуть менее болезненным, но даже под покровом алкогольного тумана раны внутри продолжали кровоточить. Боль никуда не исчезла. Она лишь затаилась, словно хищник в засаде, готовая обрушиться на него с новой силой. Проведя ладонью по лицу, Гейл словно пытался стереть не только следы усталости, но и весь груз собственного отчаяния. Но этот жест оказался таким же тщетным, как и всё остальное. Вместо облегчения его снова захлестнула волна бессилия, холодная и тяжелая, обволакивающая его разум плотным облаком. В его голове снова зазвучал тот внутренний голос, настойчивый и ядовитый: "Ты никому не нужен. Ты — ничто. Всё, что ты делал и делаешь, не имеет значения. Просто покончи с этим." Эти слова проникали в него, как капли яда, отравляя каждый уголок его сознания. Они звучали так убедительно, так логично, что на миг Гейл почти поддался. Его рука медленно потянулась к пистолету, лежащему на столе. Он почувствовал холодную сталь под своими пальцами, и это прикосновение было пугающе реальным. Всего один миг — и всё могло закончиться. Всё это бесконечное страдание, бессмысленные дни и бессонные ночи. Он застыл с пистолетом в руках, словно время замедлилось, а вокруг него ничего не существовало, кроме этого холодного, безжизненного оружия. На мгновение Гейл почувствовал иллюзорное освобождение, будто выход был так близко. Но затем внутри него что-то сломалось — какая-то часть его сущности, глубоко спрятанная под слоями боли и усталости, восстала против этой мысли. Даже сейчас, в моменты крайнего отчаяния, когда его разум был затуманен алкоголем, что-то внутри него кричало, что это не выход. В порыве ярости, почти инстинктивно, Гейл резко бросил пистолет на стол. Он вскочил, тяжело пошатнувшись, и с силой ударил кулаком по деревянной поверхности, словно пытаясь выгнать эту боль из себя. Глухой звук удара прокатился по комнате, но не принёс ни облегчения, ни ответа. Гнев быстро ушёл, как песок сквозь пальцы, оставив лишь ту же пустоту, ту же безысходность, от которой он пытался убежать. Опустившись обратно в кресло, Гейл тяжело дышал, грудь вздымалась в неровном, лихорадочном ритме. Он снова потянулся к бутылке, как к последнему якорю, за который ещё можно было зацепиться, отчаянно пытаясь утопить всё, что его разрывало изнутри. С каждым глотком он погружался всё глубже в беспамятство, прячась за пеленой алкоголя. Но даже в этом затуманенном состоянии оставалась одна непреложная истина — бесконечное одиночество и пустота, разъедавшие его изнутри, как медленно действующий яд, от которого невозможно спастись.