У лешего две тени, но обе не его

Худой шкет в красном перебирал шкарпетками своими всё быстрее: разглядел-таки наконец. Со зрением у него всё хуже, судя по всему. Стареет. Хотя по моложавому лицу и улыбке так и не скажешь — как был диковатым и несвойственно его команде энергичным, таким и оставался, хоть и по паспорту должен был уже успокоиться. Прыгнул к Даррену на шею. — Здорова, лис, — прострекотал на ухо. Даррен по нему постоянно ужасно скучал. Этот маленький шкодливый балбес жил теперь совсем недалеко, приехал из Екатеринбурга со своей командой играть вновь против своего друга. Кёртис Волк его зовут. Настолько давнее знакомство, что без него своей жизни Даррен уже и не помнил. В детстве они, конечно, представить себе не могли, что вместе окажутся за тридевять земель, да и много чего они ещё в детстве не представляли, что с ними двоими случится. И между ними. А вот обнимал он тепло с самого детства. — Ты чего такой смурной? — спросил он, поглаживая Дица по спине. — Ощутил, почему в Омск едут, пятьсот раз подумав? Получается, что так. Только другие думают, что дело в давлении сверху, а тут дело... вообще не в этом. — Есть такое. — Ну, ты же знаешь, что над поражениями главное долго не думать, — Кёртис отстранился и мягкой улыбкой отогрел Даррена. — А то найдёшь в них смысл. А его нет. — Там всё немного сложнее. Не забивай голову этим сейчас, я расскажу потом, когда всё разложу по полочкам. — Ну, раз не забивать голову, — руки прокатились подушечками пальцев по торсу в чёрной рубашке. — Есть немного времени занять её кое-чем другим. Ну, вот такие их отношения они, конечно, тоже себе не представляли, когда были детьми. Причём Даррен одинок, но Кёртис ведь женат. На жену ему феноменально всё равно, и это бесконечно взаимно, зачем женились — непонятно, но разводиться не торопились. Она жила в своё удовольствие, Кёртис — в своё, удовольствия не совпадали, но раз в год фотографироваться как счастливая молодая пара обоим было удобно. И она знала, что, сфотографировавшись с ней, Кёртис уходит к своей девушке, а иногда даже к своему парню, а если нет никого, то вообще спит со своим лучшим другом. — Тут есть комната отдыха, я знаю, — горячая рука сцепилась с ладонью Даррена, уводя. — Откуда же? — усмехнулся тот. — Ну, в том сезоне мне там очень повезло после хорошего матча, — Кёртис шёл спиной вперёд. — Даже "очень" повезло? — Да, она меня долго к себе не подпускала. До того дня. О своей бывшей девушке говорил, явно не о жене. Дверь за ними закрылась, и Кёртис взял инициативу. У Даррена внутри сорок сомнений, и все весомые, а, если их вместе все взять, то кажется, что он живёт в проблемах и почему Кёртис должен становиться очередной? Проблемы-то нет и не было. У них всё хорошо срослось с сексом без обязательств, никак не мешал дружбе, вообще почти не обсуждался. А спать с ним хорошо — он развязный, всегда с инициативой и многое Даррену позволяет. И руки ловкие, Кёртис умеет ими удовольствие приносить: ладонь под ткань штанов, и дальше было просто хорошо. Кёртис рвано дышал в чужую шею, возбуждаясь, а у Даррена в голове разводился бардак. Он не хотел Кёртиса. Другое лицо перед глазами стояло, другие руки фантомно к телу притрагивались. Это не Кёртис — другой парень в его обличии, он раздевал, брал в ладонь и поцелуями опускался на колени. Но Даррен бы этого парня на колени никогда не поставил. Он словил Кёртиса за локоть, не давая ему сделать это, поднимая обратно и ловя на себе непонимающий взгляд. — Что с тобой, м? — Кёрти, я, наверное, не смогу. — Правда? — Кёртис хитро свернул глазами, поглаживая чужой твёрдый член ладонью. — А выглядит так, словно вполне сможешь. Ну, — он положил свободную руку на лицо Даррена, продолжая ему дрочить. — Что не так? Что-то. Даррен, кажется, влюбился. — А-а, — и лицо Кёртиса расслабилось. — Появился кто-то, с кем больше хочется, да? Понял как-то. Кёртис на самом деле обычно лишь делал вид, что понимает что-то о чужом сложном душевном устройстве. У него самого всё было просто и в максимально линейных понятиях, наверное, поэтому долго ни с кем и не встречался: люди сложнее, а он всех их впихивает в одни лекала, отламывает всё то, что в них не влазит. Даррен от него душевных разговоров об отношениях точно не ждал — отвратительный из Кёртиса ментор. Но больше-то не с кем. — Вроде, ты целуешь, а мозг считает, что он, — признался Даррен. — Красиво. Ладно, я понял, — кивнул Кёртис. — Рукой можно? Всё равно ж дрочить придётся. Кто о чём, а Кёртис как всегда о тонком. Даррен дёрнул плечами в согласии. — А, может, отсосу всё-таки тогда? Попрощаюсь с твоим классным членом. Мне с ним было так хорошо. Долго, похоже, не увидимся с ним. Хорошо бы, конечно, вообще никогда больше его не увидеть — пусть радует нового мальчика всю жизнь — но я-то скучать буду. — Волк, — воззвал Даррен к высшим силам. — Можешь его именем звать, я не гордый. — Блять, заткнись, пожалуйста, — Даррен тяжело выдохнул от касания рукой. Волк дрочил ему агрессивно. И смотрел ещё прямо в душу, как будто с глазного дна пытался что-то считать, и ещё говорил по-грязному. Образ развеялся. Тот парень так не сделал бы — это чисто кёртисовская тема. — Нет, не затыкайся. Будь сукой. Только так я не вижу в тебе его. — Он из команды? — тут же спросил Волк. — Да, — судорожно ответил Даррен. — Думай о нём. Я только разрядиться помогу. Но про себя Кёртис наверняка отметил, что Даррен влип в чудовищные неприятности. И это он ещё деталей не знал, а детали таковы, что Даррен к этому парню даже не подойдёт, вообще не даст никаких намёков, потому что любой из ответов будет плохим. Встречаться они точно не будут. Ни при каких раскладах. Даже если оба захотят, даже если он полюбит Даррена так же сильно. Поэтому Даррен не даст повода, не поставит перед ним выбора — один это переживёт. Если переживёт. — Что это? — Кёртис заметил пальцем шрам за левым ухом Даррена, вытаскивая его из дымки. Она их окутала, когда они уже вдвоём на диване сидели, расплывшись по нему в объятиях друг друга. — Травма, — ответил Даррен, постепенно возвращаясь к миру. — От чего? Не видел раньше. — От экипировки. Слушай, Кёрти, — попытался Даррен быстро закрыть тему. — У тебя есть связи с Металлургом из тех, кто в прошлом сезоне там был? — И у тебя они есть. Их зовут Никита Михайлис. — Мы не общаемся, — пожал плечами Даррен. — Могу я у тебя попросить узнать у него кое-что? Волк повернул к нему голову, хмурясь. — Что? — К ним парень пришёл. Игорь Гераськин. В том сезоне. Мне бы аккуратненько узнать, как он в команде освоился, как с другими общался, когда пришёл, и какую причину ухода из Омска озвучил. — Зачем тебе это? — не слишком довольно спросил Волк. — Ты же знаешь, что большая часть игроков на такие вопросы о команде не отвечает. — Кёрти, мы проигрываем. Это не совпадения — команда разваливается. У них куча нерешённых проблем, и, как я вижу, тянутся они давно. Мне нужно знать ситуацию с уходом Гераськина, чтобы я понял, с кем и как мне говорить здесь. Потому что это был не просто уход — он убегал. Сделай одолжение, пожалуйста, я не из праздного интереса прошу. Хотел бы Даррен манипулировать хоть вполовину от лидеров Авангарда. Ткачёв управляет мнением очень легко, всегда будто бы не с целью причинить зло, но тем не менее вынуждает видеть всё так, как ему нужно. А Дамир врёт, врёт почти всегда и путает этим так, что его истинное мнение понять практически невозможно. Даррен не тревожился из-за этого, потому что чувствовал их манипуляции лишь тогда, когда они работали на благо команды, не видел, чтобы они делали это ради своей выгоды. Но не мог не завидовать: объясняйся сейчас перед Волком, например, Володя, он бы без усилий заставил недалёкого Кёртиса выдать всю информацию. Но вместо этого Даррен вынужден посвящать человека из другой команды в их сокровенные внутренние дела, выглядел при этом жалко, нервничал, уговаривал. — Я спрошу, хорошо, но я не дам тебе гарантии, что он ответит. Я бы не ответил. — И на том спасибо, — выдохнул Диц. Кёртис успокаивающе погладил его по плечу. — А как зовут-то, мальчика твоего? Даррен только улыбнулся. Мог сказать любое имя, но решил не врать. Кто он такой, человек, засевший в душе, — это самый непринципиальный вопрос.

***

Автомобилист омичей не пожалел. Хлопнули тем же вечером ноль-три. Волк без бросков, без голов, как будто решил фору дать, но пропустившему три с первых десяти бросков Паше Хомченко, наверное, легче не стало. Виновником четвёртого поражения он был назначен единолично. Сидел, поникнув, даже из формы не вылезал, лицо прятал во вратарский нагрудник. Считал, наверное, что не имеет права смотреть в глаза ребятам из раздевалки. Володя погладил его по плечу. Рядом Миша Бердин, не заявленный на матч, старался не негодовать вслух, а все остальные враждебно были настроены даже к самим себе, не то что друг ко другу. — Если мы продолжим так пропускать, выбираться будет сложнее, чем мы думали, — наконец первым озвучил Ваня Николишин. Это, к сожалению, так. Миша Гуляев снимал наколенники, и взгляду парней открывались многочисленные синяки и трещины, кровь, спёкшаяся под экипировкой за матч — у него сегодня одиннадцать блокированных бросков. Одиннадцать! Дамир протянул ему руку: — Спасибо, Миша. Он был лучшим на льду сегодня, делал многое сверх того, что требовалось, и эта работа отразилась на его теле: было больно, и другие это замечали. И особенно обидно из-за того, что это ничего не дало. Только это душераздирающее зрелище молодого игрока, который отдирает ткань носков, присохших к порванной коже. Проигравший. — Миш, на тебе нет столько экипировки, чтобы ты мог себе такое позволить, — участливо проговорил Семён Чистяков. — Ты заканчивай с этим — так травм не оберёшься. В команде есть отдельный человек, отвечающий за ворота, соответствующе одетый. Снова укол. Паша не смог поднять взгляд снова. — Хорош, — куда-то в пустоту, но чётко выделил Илья Проскуряков. — Легче всего унижать вратаря за сухой проигрыш. Чтобы вы знали, сколько бы он ни пропустил, невозможно выиграть, если ничего не забить. Они все всё знали, просто эмоции не давали отпустить. В таких матчах проигрывать обидно, ведь бились от первой до последней минуты. Тем более сейчас, глядя на Мишу, который жертвовал собой на льду, чтобы оставить команду в игре, завести партнёров, дать шанс. А Паша был действительно не виноват, вернее, не виноват единолично. Пропускает не вратарь, а команда. Самому Мише было кошмарно не до разборок в раздевалке. Он прочитал комментарии о себе в канале под фотогрфиями, где его собственная морда лучилась счастьем рядом с Пашей Коледовым — эти фотографии увидел интернет, а вместе со всем интернетом и один человек, на чьё мнение было не всё равно. И которому тоже было не всё равно. Миша его не видел, с тех пор как приехал, а в сети у них было не принято общаться. В основном, Миша что-то отправлял и получал в ответ сухой, ехидный или возбуждённый комментарий. А иногда и вообще ничего из этого. А он, оказалось, на матче сегодня был. Миша об этом узнал, только когда из раздевалки вышел. Пожал всем руки, похлопал Пашу Хомченко по плечу и поковылял прочь, а тут как схватят, как поволокут. У Миши мурашки по всему телу побежали. Он осторожно перебирал ногами, стараясь успеть за его темпом и не перебиться всему вновь. Ноги болели. Миша не считал, сколько поймал сегодня на себя, только в раздевалке узнал, что одиннадцать раз. Броски у Стефана Да Косты и Толи Голышева жуткие, вывели росписи у Миши на теле: до ворот не дошли, но память о себе оставили, и с ней Миша с трудом ходил. Знал, что в туалет тащат. Сколько раз уже так было... Он поменьше был в прошлые разы, пошкодливее, повеселее, и тогда ярость его мужчины его забавляла. Но сейчас Мише было не забавно — ему было больно. И ещё в три раза больнее, когда на колени бросили в кабинке. Мужская рука взяла за шкирятник, заставляя снизу вверх смотреть. Мише бы отбиться, но он подумал, что с ним играют, поэтому замер, с покорностью глядя с пола. Только скулил и шипел от тяжёлого отклика тела на грубость. Ему слишком больно. — И как общалось с Коледовым? — свирепо прозвучало сверху. — А ну не стони, — тряхнули за голову, вновь наклоняя затылком назад. — Спал с ним? Миша чуть с ума не сошёл в эту секунду. Всё потому что для него все эти отношения серьёзнее не бывает, этот мужчина — реально его любимый человек, и относился Миша к нему соответственно. Заботился, отогревал, когда это было необходимо, даже если у самого сил было мало. Ему эти подозрения ударили по голове так, что закружилось перед глазами. Это не игра. И не жестокость ради контраста с последующей нежностью. Это просто жестокость. — Не спал, — глотая ком в горле, тихо ответил Миша. Оскорблённый. И теперь намного сильнее придающий значение той физической боли, которую ощущал в момент издевательств. — Слушай меня внимательно. Никогда не думал, что ты настолько фальшивая сука и побежишь к другому, как только я попаду в проблемы. — У меня ничего с ним не было, — повторил Миша. — Молчи, — голову оттолкнули. Миша ударился локтями, избегая столкновения затылка с дверью запертой кабинки. А потом в лицо плюнули, и из-за этого едва не стошнило. Как же Миша это ненавидел. — Я абсолютно не верю тебе. Ни единому твоему слову. Не общаться с Коледовым было моим требованием. Ты его нарушил, и даже не в тайне — с фотографиями в вашем ссаном канале. Ты насмехаешься надо мной, Гуляев. А я в таком случае насмехнусь над тобой. Спустил штаны, хватая Мишу за волосы и от всей души наказывая его за то, чего Миша не делал. — Вьёшься вокруг него, словно шлюха. И ещё морду обиженную корчишь. Ты унизил меня, — он снова плюнул Мише в лицо, заставляя брать в рот. — Твой Авангард отсасывает всем подряд, Мишаня, проси прощения профессиональнее. Так, как сегодня отсосал у Да Косты. Мише было так больно и так паршиво, что сил терпеть больше не было. Сердце резануло обидой: ладно ревнивые подозрения, но он едва не умер сегодня на льду под чужими шайбами, больно было просто невозможно, и он, если честно, по-детски ждал, что пожалеют. А некому. В команде он себе такое позволить не мог — слишком важно не быть маленьким мальчиком. Родители — для них мужчиной он стал сразу, как встал на коньки, и больше никаких поводов жалеть себя. Он хотел, чтобы обняли и сказали, что он молодец. Поцеловали в побитые коленки. За Коледова он готов просить прощения как угодно, но только не так. Со слезами на глазах, унижениями и причинением боли, которую он не заслужил. Хватит. Миша со всей дури оттолкнул его, заваливая назад, на унитаз. Вскочил на ноги, спешно открывая дверь кабины, чтобы уйти. — Не подходи ко мне, понял? Ублюдок, — слёзы полились от обиды сами собой. В голове странные ассоциации. Миша убегал, думая, что отрывать ткань от высохших ссадин было не самым болезненным на сегодня, но похожим на ощущения от понимания, что то, что он считал любовью, на самом деле было лишь теми же ранами и гневом, похотью и враньём, присохшими к ним. Отрывать ужасно больно, непримиримо больно, слёзы сдержать невозможно. Миша в голос рыдал. Его кто-то словил в коридоре, прижал к себе, "Мишенька, Мишенька" ему шептал, а Миша, так нуждавшийся в этих объятиях, вцепился в этого человека, не зная даже, кто он такой. Слишком важно быть нужным, просто по-человечески, чтобы кого-то тревожили его травмы, чтобы кто-то мог вот так обнимать, прижимать к груди, гладить волосы и повторять, что всё будет хорошо. Пусть этот кто-то и не может наверняка этого знать, но ему не всё равно, а это единственное, что имеет значение. — Тише-тише. Наш маленький Миша. Наш мужественный боец. Дыши, сейчас станет легче. Это Даррен Диц. Тот, к которому Миша боялся подходить после напряжённого разговора. Тот, который критиковал на льду, ругал вне него, был строг, а теперь возвращал Мише то, что не дал тот, от кого он этого ждал. Он прижался носом к Мишиному виску, впутал пальцы в его волосы и большим пальцем ласкал ушко. — Всё нормально, всё будет хорошо. Мы так тобой гордимся, знай это, ты для каждого очень важен. Мы поможем, если что. — Прости, — в истерике выдавил Миша. — Ничего. У меня есть время, не волнуйся. Плачь спокойно. Это надо иногда. Разве надо? Он таки рыдает в рубашку партнёру по команде, капризничает и истерит, и это в то время, когда авторитет зарабатывался им таким непосильным трудом. Всё безвозвратно утеряно. Миша хоронил сразу всё: себя, свои ужасные отношения, свою игру в команде. И вообще команду. Ему казалось, что жизнь вся, отсек за отсеком, тонет, а схватиться не за что. И скольких сил стоило прийти в себя, перестать рыдать, восстановить контроль над собой. Посмотреть Даррену в глаза, в конце концов. А Даррену как будто по барабану было, что там Миша думает о своём авторитете. Он никаких плюс и минус очков не выдавал, для него Миша уже полноправный партнёр, и ничего доказывать ему не нужно. И то, что кто-то сделал ему очень больно, повод прийти на помощь, а не сделать выводы о его готовности ко взрослой жизни. Даррен тогда некоторое чудо для него сотворил. Он поступил с Мишей так, словно он обычный человек. Взрослый, со своими проблемами, со своими травмами, нуждающийся в любви, в слезах время от времени. В человеческом участии. Для Даррена в тот момент Миша не был роботом, как для команды, не был средством удовлетворения потребности, как для его, очевидно, уже бывшего мужчины. Он был Мишей Гуляевым. И этот Миша Гуляев ещё немного вырос в те минуты. И больше прежним он уже не был.