Кинк-интроверты

27

Художница-наркоманка

(от лица Димы)

      Совершенно непроизвольно моё «зайти на чай» затянулось, и я переночевал у Лины. Она то и дело принималась бурчать, что я к ней нахлебником прописался, но как только я говорил, что могу уйти, она останавливала меня. В такие моменты в её взгляде ощущалась тоска и было видно, что ей не хочется со мной расставаться. Когда я не пришёл домой вторую ночь подряд, мама начала бить тревогу, и безостановочно названивать. Пришлось выдумать отмазку, что якобы я остался ночевать у друга из колледжа, с которым мы трудимся над совместной работой. Мама прекрасно знала, что во втором семестре нас загрузили по учёбе, поэтому нехотя поверила мне.       Лина выделила мне отдельную кушетку в прихожей. Спать было холодно, сыро и по ногам постоянно что-то пробегало, а утром спина была покрыта какими-то укусами, похожими на сыпь. Если бы не расставание с Катей, я бы бежал от Лины, как от прокажённой, но теперь я видел в ней спасение от одиночества, давившего меня своим весом.       Лина каждый день принимала дурь. Для неё выкурить косяк — как утренний кофе и вечерний чай. Но это ещё ничего, в сравнении с тем, что она делает поздно вечером. Затягивая тугой ремень выше локтя, Лина предупредила, что может вести себя странно, и что в такие моменты к ней лучше не прикасаться       — А лучше всего свали в другую комнату, пока я не очухаюсь. И ни при каких обстоятельствах не пытайся меня растормошить, окей?       Я смущённо кивнул.       Игла вонзилась ей в вену, и она изменилась за считанные секунды: сначала её лицо приняло оргазмическое выражение, она вздыхала от неподдельного блаженства, вытягивала вперёд ноги и руки, но спустя минуту кайфа напрягалась и начала вести себя непредсказуемо. Изменившимся голосом она говорила неожиданные, бессвязные вещи, в которых ничего не понимала, смотрела на меня, резко меняя выражение лица, дёргая головой и руками. Находиться рядом с Линой было невыносимо, поэтому я убегал на несколько часов и возвращался, когда она писала мне в Телеге, что «вернулась из космоса». Но даже придя в себя, Лина оставалась в блаженном состоянии до самого утра. — Что ты чувствуешь в такие моменты? — нескромно поинтересовался я, когда посчитал, что она способна сформулировать мало-мальски понятный ответ. Лина долго смотрела куда-то в пустоту, словно обдумывая вопрос. Потом чуть улыбнулась и тихо сказала:       — Ох?.. Ох, бля, чел… Это как... как будто ты отлетел от тела и перестал существовать. Поверь, это лучше, чем самый кайфовый секс! Нет тела, нет мыслей, нет страха. Ты растворяешься в самом себе, становишься частью огромного моря, бросающего тебя на своих волнах. Всё, что раньше тревожило, больше не имеет значения. Остаётся только тепло и лёгкость, как будто весь мир держит тебя на руках и говорит: «Всё будет заебись!». Абсолютный покой. Но потом всё исчезает, и ты снова возвращаешься в это зловонное тело, на этой гадкой земле. И ты готов сделать всё, чтобы вернуться туда хотя бы на минуту.       Она замолчала, закусив губу, а потом добавила с усмешкой:       — Ну, ты сам хотел узнать.       — Если честно… я нихуя не понял.       — Ну блять… Есть вещи, которые невозможно описать и представить. Это намного сильнее, чем все человеческие чувства… Хочь попробовать? — неожиданно спросила Лина.       — Чё?! Нет! Ни в коем случае!       — Да ладно тебе! Пол-кубика.       — Нет-нет-нет! Убери от меня эту дрянь!       — Да не ссы ты! От маленькой пробы торчком не станешь. Это, как этот… как его? Сомелье, дегустирующий вино, понял-нет? Попробуешь и всё. Ведь сомелье не алкаш.       Игнорируя мои отговорки, Лина бросилась к кожаной сумочке, в которой зазвенели колбочки и ампулки. Но произведя беглый подсчёт имеющейся у неё дури, Лина изменилась в лице.       — Не-а, соррян… Обойдёшься.       — Вот и славно!       — Боюсь, мне самой на завтра с трудом хватит… — Лина закусила губу, дрожащими руками пересчитывая ампулы. В её лице читался неподдельный страх.       — Неужели тебе реально так важно каждый день… отлетать от тела?       — Не, чел, ты не понял. Тут всё сложнее. Если я перестану соблюдать дозу, то эффекта не будет никакого. А если дозы не будет вообще… — В этот момент Лина с такой силой сжала кулаки, что я услышал, как её грязные, отросшие ногти вонзились в ладони. — Слышь…       — М?       — Дай в долг, а? Там немного… на одну ампулку… нет! Даже на один кубик и всё. Этого будет достаточно. Займи две тыщи, а?       — Две тыщи?! Я, вообще-то, студент, у меня таких денег не водится.       Лина посмотрела на меня с недоверием. Она думала, что я ей вру. Я не выдержал и сказал, что две тысячи — это всё, что у меня в кошельке. В этот момент её лицо озарилось радостью.       — О! Замечательно!       — Да нет же! Ты слышишь? Я не собираюсь отдавать их тебе.       — Да я ж в долг прошу! Я верну! Честное слово.       — Думаешь я поверю, что наркоманка, сливающая всё до копейки на дурь, вернёт мне долг?       Лина закусила губу, не в силах что-то возразить.       — Но ведь у тебя ещё остались какие-то ампулы, — сказал я.       — Нет! Нет! Нет! Этого катастрофически мало! Нужно хотя бы пол-кубика ещё! Я ж с ума сойду если завтра не докуплю. Ну пожалуйста! Дай денег! Проси, что хочешь. Я вся твоя, только дай!       Безумие и паника смешались во взгляде Лины. До треска оттягивая ворот своей грязной майки, она показала мне грудь и прямым текстом сказала, что трахнется со мной за эти деньги. От её немытого тела невыразимо воняло и я начал отползать, только бы не прикасаться к ней.       — Хорошо! Хорошо! На, забирай!       Достав из сумки кошелёк, я бросил его Лине прямо в лицо. Её восторг невозможно описать словами. Изливая бесконечный поток благодарностей, она дрожащими пальцами пересчитала деньги и выскребла всё до последней копейки. На мои возражения оставить хотя бы мелочь, она ничего не ответила и проигнорировала.       — Ты мой спаситель, Димочка, ты спаситель! Что бы я без тебя… ох… Многие говорят, что я хороша в сексе… так что, могу отплатить, — она снова оттянула майку, показывая грудь.       — Нет! Не нужно! Отстань.       — Зря ты этой твоей Кате верность хранишь. Она-то, небось, там во все дыры жарится.       — Да пошла ты! И вообще, чего о ней вспомнила? Я только забыл.       — А вот и не правда! — возразила Лина, параллельно списываясь с кем-то по телефону. — У тебя на лице написано, что ты каждую минуту о ней думаешь.       Это было правдой. Нет и часа, чтобы я не думал о Кате.       Не попадая по нужным клавишам на экране, Лина лихорадочно списалась с кем-то, и я сразу понял, что она делает заказ у дилера.       И тут сам собой напросился вопрос:       — Лин, ты ведь перепродаёшь дурь. Разве у тебя нет неограниченного к ней доступа? Ты же в этом деле свой человек.       — Сам-то понял чё сказал?       — Да я… в общем-то в этом мало разбираюсь.       — Я всего лишь посредница, маленькое звено в большой цепи. Я получаю от барыг и продаю дурь, чтобы получить с этого процент, но прикасаться к ней я не имею права. Если пропадёт хоть пол-грамма — с меня шкуру сдерут. При чём буквально.       — Ох… Так говоришь, будто мы в Мексике.       — А наркобизнес везде одинаковый, — ответила Лина, продолжая улаживать вопрос по телефону. — Просто в Мексике картели фактически заменяют законную власть, поэтому всё делается открыто. У нас тоже рубят руки и головы, суют паяльники в очко и отрезают яйца, но делают это тайно и под ментовской кепкой.       — Как бы мне самому паяльник туда не засунули, за то, что я это всё слушаю…       — А это возможно, — ответила Лина и рассмеялась, при виде моего побледневшего лица.       Как только вопрос с завтрашней дозой был улажен, Лина полностью успокоилась. Мне трудно представить её жизнь. Она живёт от дозы к дозе. Если на следующую хватает — просто замечательно, а если нет — она из шкуры вылезет, но добудет заветные деньги.              На следующий день.       — Слыш, а ты не сходишь куда-то погулять, а? — неожиданно попросила Лина, заметно смущаясь.       — Ну… Без проблем. А что? Ты широнуться хочешь?       Был ещё полдень, поэтому для этого дела время ещё не пришло.       — Да не… Просто пойди куда-то, окей? И раньше шести не возвращайся.       Было странно, но я пожал плечами и ушёл. Шляться по городу, как беспризорник, было скучно. Больше всего я боялся встретить Катю… даже не знаю почему. Боюсь смотреть ей в глаза после всего, что было.       Чтобы немного успокоить маму, я заскочил домой, пообщался с родителями и пообедал нормальной едой. У них всё по-старому: мама всё такая же нервозная из-за измен отца, а тот прикидывается невозмутимым, но в этой невозмутимости сквозит такая издёвка, что мне искренне жаль маму…       Вечером я подымался в подъезде и столкнулся с какими-то хамоватыми на вид мужиками, от которых воняло куревом и дешёвым пойлом. В квартире Лины эти запахи были ещё резче, из чего я заключил, что те двое находились здесь продолжительное время.       Лина вышла ко мне помятая, растрёпанная и пьяная. Было нетрудно заметить, что кроме майки на ней ничего не было.       — Ты ещё и проституцией занимаешься, да? — спросил я, решив расставить все точки над «і».       — Не сыпь соль на рану, окей? — пробурчала она совершенно раздавленным тоном и поднесла к моему лицу две хрустящие купюры.       — Что это?       — Твои две тыщи. Долг. Буду первым в мире торчком, умеющим вернуть деньги.       Мне стало жутко неловко. Неужели из-за меня она переспала с кем-то за деньги? Разумеется, после такого у меня рука не поднялась их взять.       Лина расхохоталась.       — Да забей! Я официальная шлюха, если можно так сказать. У меня есть сутенёр и «папочка», который меня крышует. Просто сегодня перепало сверх обычного, вот и решила закрыть все долги. Бери, чё-ты!       Но я всё равно не взял деньги. Лина настаивала недолго. Было видно, что мой отказ её порадовал. В тот вечер она заказала дозу на несколько дней вперёд и светилась от счастья. Жизнь наладилась, доза есть, а большего и не нужно.              Проснувшись в одно утро, я не обнаружил Лину ни на кровати, бессмысленно втыкающей в телефон, ни на кухне с бурлящей бутылкой в руках. На секунду мне даже показалось, что я в квартире один, но проходя мимо плотно закрытой двери мастерской, услышал изнутри мягкие шаги. Осторожно приложившись ухом, я услышал шелест бумаги и шуршание карандаша. Лина просидела в мастерской целых четыре часа, затем выбежала совершенно голая.       — Ай! Не смотрю! — запаниковал я, закрывая глаза руками.       — Да угомонись ты! Чё ты там не видел?       А ведь и не поспоришь, но всё же!       — Ты почему голяком?       — Работаю.       — А не холодно?       — Помогает сосредоточиться. К тому же это уже как привычка. Все рисунки я пишу голышом.       Лина была некрасивая, и я говорю об этом прямо, без всяких сглаживающих слов. У неё смугловатая кожа, обильно волосатое тело даже в тех местах, где у девушек волос не бывает, очень тощая, с дряблыми ягодицами и обвислой грудью. Но всё же есть в ней что-то… сексуальное. Даже мерзость имеет своё обаяние.       Как оказалось, она выскочила из мастерской, чтобы справить малую нужду. И сделала это прямо передо мной. Расставив ноги над туалетным ведром, Лина со вздохом пустила мутную, оранжевую струю, шумно ударившуюся в жестяное дно. Зрелище одновременно гадкое и по-своему завораживающее. Брызжущая струя просачивалась сквозь густые заросли длинных лобковых волос. Впервые вижу у кого-то настолько густую растительность…       Её правая кисть была покрыта глянцевым слоем грифеля — работа кипела вовсю.       Взглянув на время, Лина удивилась:       — Чего?? Уже пять часов?! Твою мать… я и не заметила, как время пролетело. Пора закругляться.       Окончив своё мокрое дело, она убежала в мастерскую, хлопнув дверью, а вышла оттуда аж в восемь вечера и, судя по выражению лица, осталась недовольна получившимся результатом.       Её недовольство объяснилось ещё и тем, что с минуты на минуту придут клиенты. Лина извлекла из выдвижного ящика пузырёк дешёвых духов и взбрызнулась, затем надела старое кружевное бельё с разлезшимися кружевами и сказала, что я могу пойти погулять где-то часок-другой.       На этот раз я не стал уходить и просто заперся в соседней комнате. Я слышал всё: как пришли несколько мужчин и как Лина оговаривала с ними цену и время. Потом был слышен секс: с обилием мужских ругательств и искусственных стонов. Сеанс длился не более десяти минут. Когда клиенты ушли, Лина постучала мне в стену, и я вышел.       — Как всё прошло? — поинтересовался я.       Лина не ответила.       Сдвинув в сторону горшки с умершими цветами, она сидела на широком подоконнике в одной майке и дырявых кружевных чулках, и глядела на центральную улицу, залитую ночными огнями. Вид у неё был мрачный и подавленный.       Я подошёл к ней и попытался заговорить, но столкнулся с агрессией:       — Дим, отъебись! А лучше подай сумку.       — Широнуться?       — Дай сумку, я сказала! — крикнула она и я тотчас исполнил просьбу.       Уже держа в руках наполненный шприц, Лина вдруг осеклась. Дрожащая игла замерла, надавив на вену, но не пронзив кожу. После напряжённой паузы Лина одёрнула руку со шприцом и хотела швырнуть его на пол, но быстро подавила вспышку гнева.       Аккуратно надев на иглу колпачок, Лина спрятала шприц в сумку.       — Как меня уже всё достало, — прошептала она на вздохе, и я услышал дрожь в её дыхании. Она с трудом сдерживала слёзы. — Я так устала, Дим. Я устала верить, что это когда-то закончится.       Она быстро заморгала, пытаясь сдерживать слёзы, но её глаза увлажнились и по щекам покатились тонкие струйки, оставляя тёмные дорожки, как после растёкшейся туши.       Я не умею утешать людей, но всё же, подавляя чувство собственной нелепости, подошёл к Лине и обнял её, с надеждой, что это хоть как-то ей поможет. Но она извернулась и оттолкнула меня.       — Не надо мне тут этого! Не терплю всех этих телячьих нежностей! И без этого, чёт… защемило внутри, так ещё и ты тут лезешь.       — Я просто хочу помочь.       — Вот только не начинай, ладно! Не настолько я ещё расклеилась, чтобы просить утешения.       — Но ведь тебе полегчает если…       — Отойди на два шага! Ты слышишь? Отой-… — Я не выдержал и, схватив Лину за руку, притянул её к себе.       Сначала она выгнула плечи и пыталась выкрутиться из рук, как кошка-недотрога. Затем помалу смягчилась и я почувствовал, как её слёзы пропитали мою футболку на плече.       Я не знаю, сколько мы так простояли, но от тесных объятий наши тела вспотели, и одежда промокла.       — Я устала, Дим, — заговорила Лина, продолжая обнимать меня. — Не так я представляла себя в 20 лет. В детстве этот возраст был таким далёким. Мне казалось, что я стану такой классной, и у меня будет всё! Но год за годом я пришла к вот этому. Наверное, смешно говорить такое, когда тебе всего 21, но я уже чувствую себя обречённой старухой. Ты же понимаешь о чём я?       — Кажется, да.       — С каждой дозой я чувствую, как истлеваю изнутри, как всё внутри обугливается и сохнет. Я занимаюсь проституцией и торгую наркотой… Я мерзкий, опустившийся человек, для которого существует только мастерская, в которой я могу забыться на часик-второй. Каждую ночь меня начинает корёжить ломка и мне снова приходится уколоться этой дрянью, чтобы унять боль и приблизить момент смерти. Я обречена и уже не смогу выбраться из этой ямы.       Я не знал, что говорить, поэтому теснее сжал пальцами её майку.       — Обиднее всего то, что я не хотела превращаться в это. Мне мерзко от самой себя. Я ненавижу то, чем вынуждена зарабатывать на жизнь. И на какую жизнь? На вот это!       — Но ведь всё поправимо! Говорят, что выздоровевших наркоманов не бывает, но ведь-…       Я запнулся, когда Лина иронично ухмыльнулась и помотала головой.       — Я уже смирилась с тем, что мне осталось, в лучшем случае, два года, может три, но третий год скорее всего будет полон мучений и я не выдержу — вколю себе такую дозу кислоты, чтобы моё тело не выдержало.       — Не говори такие страшные вещи!       — Поверь, я знаю о чём говорю.       — Но ведь это лечится!       — Нет.       — Я могу помочь. У меня есть деньги, я могу попытаться вытащить тебя из этой ямы. Устроюсь на работу, попрошу у родителей, и как-то мы-…       — Дима, нет! — холодно отрезала Лина. — Хватит внушать мне веру во что-то хорошее. Я давно смирилась. Разве по мне не видно, что я уже покойница?       Лина до боли закусила губу и перевела дыхание, чтобы прийти в себя.       — Я просто хочу извлечь из оставшегося времени хоть немного радости, но день ото дня убеждаюсь, что ничего не меняется. Время неумолимо уходит, и даже этот разговор отнимает у меня оставшиеся мгновения жизни. Иногда от этого так страшно… Но поэтому я так ухватилась за тебя… Просто… — на её глаза снова навернулись слёзы. — Просто ты единственный человек, который хоть малость может скрасить последние месяцы моей жизни.       — Мне кажется, я не лучший человек, с которым можно провести это время.       — Отнюдь. Знаешь, ты как… как белый воздушный шарик. Не знаю откуда я взяла это сравнение, но почему-то мне так кажется. Ты глуповатый, неуклюжий душнила, но с тобой почему-то так хорошо… Мы ведь друзья, да? — спросила Лина, заглядывая мне в глаза.       Почему-то я опешил от этого вопроса, так как сам не знаю, кем считать Лину.       — Ну… Н-наверное, да.       — Почему так неуверенно? Я ведь знаю, что тебе от меня гадко, Дим. И не отнекивайся. Я всё по глазам вижу. Но, несмотря на это, мне кажется, наше общение можно назвать дружбой.       — У тебя нет друзей?       Я задал этот вопрос необдуманно и быстро пожалел. По реакции Лины я сразу понял, что задел её за живое.       — У меня с младшей школы не было настоящего друга.       На этом моменте Лина сильно отряхнулась и похлопала себя по щекам.       — Так, всё. Хорош! Вывел меня тут на эмоции. Не люблю я такое. Никаких телячьих нежностей.       Она оттолкнула меня, и я чуть не упал, споткнувшись о кота, всё это время следившего за нами. Кот взвизгнул, зашипел и убежал из комнаты. Проснувшуюся чувственность, Лина заглушила искусственной агрессией.              Этот случай не мог не повлиять на нас. После этого я действительно почувствовал к Лине приятное чувство, которое можно считать привязанностью.       Следующей ночью Лина выбила ножку из-под мой кушетки, и я покатился по полу. На вопрос, какого хрена она творит, Лина ответила, что ей не нравится, когда я сплю головой к двери.       — Сквозняк гоняет. Затылок протянет, — сказала она.       — Почему тебя это так волнует? — огрызнулся я, выставляя кушетку как было. — Я почти заснул!       После этого Лина дала мне однозначный намёк, что я могу спать с ней в кровати.       — Но никакой пошлости: спина к спине и без нежностей! — строго предупредила она.       Я засмущался, но предложение принял. Спать на кровати, какой бы она не была, всё же приятнее, чем на кушетке в холодном коридоре.       Уже засыпая, Лина вдруг пробурчала мне что-то. Я не разобрал и переспросил.       — Говорю: ты даже не представляешь, как ты счастлив.       — Ого… А с чего ты это решила?       — Просто… глядя на тебя, я немного завидую.       — Почему?       — Не соглашайся, когда я в следующий раз буду лезть к тебе со шприцом и уламывать широнуться за компанию… А лучше заедь мне по лицу. И посильнее. Разрешаю.       — А… вот ты о чём.       — Да. И никогда не принимай это говно. Дай мне засохнуть от этого, но сам не прикасайся.       Я промолчал и почувствовал, как спина Лины прижалась к моей.       — Мы ведь друзья, да? — спросила она, когда я уже почти заснул.       — Да. Конечно! Что за вопросы?       Не знаю поверила ли она мне, но я услышал, как из её груди выскользнул едва уловимый, трепетный вздох.