Ice and Fire

      Купер снова оказался в гробу, один в темноте, не считая червей и собственных мыслей. Воздух был влажным и пропитан запахом медленно разлагающейся плоти. Тишина была тяжёлой, давящей на него вместе с весом почвы над головой. Самым страшным была темнота, абсолютное чёрное небытие. С таким же успехом он мог быть мёртвым, парящим в пустоте. Единственным напоминанием о том, что он жив, было ощущение деревянного гроба под ногтями.       Здесь не было ощущения времени, единственным напоминанием о нём служили ежегодные визиты Дона Педро и его банды. Купер был рад этим визитам, даже если они сопровождались унижением и болью, ведь это были лишь проблески неба и глоток свежего воздуха.       Это был кошмар, он знал это, но это не мешало чувству раздавленности, охватившему его тело. Он бил ногами и царапал ногтями крышку гроба, лёгкие горели, рёбра болели. Он не мог дышать, не мог пошевелиться. Пойманный в ловушку, погребённый заживо, навсегда один во тьме. Он открыл рот и закричал.       Купер рывком поднялся на ноги, его крик замер на губах, когда он моргнул и увидел бескрайнее ночное небо над головой. Костёр представлял собой лишь светящуюся кучку углей и тлеющих поленьев, напротив него сверкнула пара глаз: Догмит подняла голову и уставилась на него.       — Куп? — раздался сонный голос рядом с ним, и чья-то рука коснулась его плеча.       Сердце всё ещё колотилось, а адреналин бурлил в жилах, и Купер с рычанием выхватил пистолет. Развернувшись, он ткнул стволом в грудь Люси. У неё перехватило дыхание, и она обмякла на своём спальном мешке.       — Люси! — Купер зарычал, его рука дрожала, когда он быстро опустил пистолет. — Чёрт, дорогая. Прости меня.       — Всё в порядке, — заикаясь, пробормотала Люси, потирая грудину и морщась. — Что случилось? Ты… закричал.       Смущение захлестнуло Купера, и он стиснул зубы. Он был жалок, после всего, что ему пришлось пережить, то, что он застрял в гробу, преследовало его во снах. Люси всё ещё смотрела на него, её милое лицо было наполнено заботой, но это только ещё больше разозлило его.       — Ничего, просто брось это, — прорычал он, ложась и поворачиваясь к ней спиной. Люси долго не шевелилась, затем он услышал, как она откидывается на спальный мешок. Она не прикоснулась к нему и не прижалась к его телу, как обычно. Он снова причинил ей боль, как делал это всегда.       — Меня тоже мучают кошмары, — прошептала Люси. — Тебе не обязательно всё время изображать из себя крутого, Купер.       Как же она ошибалась, но он чувствовал, что если не сделает этого, то развалится по швам. Купер не мог опустить эти стены, они бы рухнули, и он никогда не смог бы их воздвигнуть. Пустошь пережёвывала и выплевывала всё слабое, а он таким не был.       — Мне снится моя мама, — сказала Люси так тихо, что он почти не услышал её на фоне храпа Догмит, но потом продолжила: — Во сне она идёт ко мне, улыбается и зовёт по имени. Я так хочу подбежать к ней, но мои ноги не двигаются. Но чем ближе она подходит, тем больше она… меняется.       Купер затаил дыхание, его желудок сжался, он знал, что она собирается сказать.       — С каждым шагом её кожа гниёт, волосы выпадают, глаза проваливаются внутрь черепа. Я всё ещё не могу двигаться, не могу бежать. Она дичает, когда добирается до меня…       Люси замолчала, закончив свой рассказ тихим всхлипом. Купер перевернулся и притянул её к себе. Она прижалась к его груди, дрожа и плача, и он крепко обнял её. Не зная, что сказать, он просто погладил девушку по волосам и поцеловал в макушку.       — Мне очень жаль, — прохрипела Люси, взяв себя в руки и вытирая нос тыльной стороной ладони. — Я просто не могу перестать думать, что, возможно, она не совсем пропала…       — Так и есть, солнце, — успокоил её Купер, его сердце болело за девушку из убежища. — Ты сделала ей доброе дело, поверь мне.       Люси обняла его за талию и положила голову ему на плечо.       — Это помогло, спасибо.       — В любое время, дорогая, — сказал ей Купер и наклонился, чтобы нежно поцеловать её. Вкус её рта и мягкость губ вызвали в нём привычное желание, но в этот раз он проигнорировал его.       — Разговоры о таких вещах помогают, понимаешь? — осторожно сказала Люси, теребя пуговицу его рубашки. — Возможно, если ты расскажешь мне свой сон…       — Мне не нужна твоя жалость, — перебил он, сохраняя ровный тон. — Ты не захочешь слушать о том дерьме, через которое я прошёл.       Люси села и посмотрела на него сверху вниз, её бледная кожа почти сияла в лунном свете, а голову обрамляли звёзды. Купер не мог не быть ошеломлён её красотой в этот момент. Мужчина поднял покрытую шрамами руку и провёл пальцами по её тёмным волосам, которые свободно свисали на плечо. За последние несколько недель они так и не отросли, и он ждал, что девушка попросит его отрезать их одним из его ножей. Он надеялся, что она этого не сделает, ему нравилось ощущать шелковистые локоны на своей коже.       — Пожалуйста, — пробормотала Люси, нежно касаясь его лица. Её пальцы провели по увядшей коже его щеки, и Купер закрыл глаза, прильнув к её ладони.       Будь лучше, убеждал его внутренний голос, доверься ей.       Купер моргнул и вздохнул, тоже садясь.       — Хорошо, сначала иди ко мне сюда, — он раскрыл объятия, и она тут же скользнула к нему на колени. Её небольшой вес успокаивал, и он зарылся лицом в её шею, глубоко вдыхая.       — Около тридцати лет назад я разозлил одного главаря банды, парня по имени Дон Педро, и, чтобы наказать меня, он приказал своим людям положить меня в гроб и похоронить на кладбище, — он сделал паузу и тяжело сглотнул, в груди появилось знакомое чувство сдавленности. Оно сжалось, как резинка, и он ещё раз глубоко вдохнул аромат Люси.       — Они подключили меня к капельнице с химикатами, чтобы поддерживать во мне жизнь, и каждый год выкапывали меня, чтобы Педро мог поиздеваться надо мной. Он отрезал от меня кусок и скармливал его своим собакам.       Люси дрожала на коленях, и он заглянул ей в лицо, ожидая увидеть там слёзы, но вместо них — ярость. Он слабо улыбнулся, проведя рукой по её позвоночнику.       — Это продолжалось тридцать лет, целых тридцать ёбанных лет, которые я провёл в этом гробу под землёй. В ловушке я медленно задыхался. И тьма была такой…       — Необъятной, — прошептала Люси, её глаза затуманились при воспоминании. — Я знаю. Так было и в убежище, когда отключили электричество. Тьма словно поглощала всё остальное.       Купер вздрогнул, но почувствовал облегчение от того, что она его поняла. Конечно, она его поняла, но он не задумывался о том, как ей было в её собственной подземной тюрьме, хотя она и не думала об этом в таком ключе. Напряжение в груди немного ослабло и он смог сделать судорожный вдох.       — Есть много причин, по которым я ненавижу убежища, — прорычал он, глядя на ночное небо. — Но одна из самых главных заключается в том, что я не могу представить себя запертым в одном из них на всю оставшуюся жизнь.       — У тебя клаустрофобия, — сказала Люси своим нетерпящим возражений голосом учительницы. Купер посмотрел на неё и не увидел ничего, кроме принятия и понимания. Он никогда никому не признавался в этом вслух, он даже не позволял себе признать, что это не просто обычный страх.       — То, что эта банда сделала с тобой, было ужасно, — сказала Люси, наклоняясь и целуя его. — Но ты выжил, ты такой сильный, Куп, любой другой бы сошёл с ума.       — Я сбежал всего за несколько дней до того, как впервые увидел тебя в Филли, — сказал он ей, откинув назад волосы и проведя кончиками пальцев по раковине её уха.       Глаза Люси расширились, и она разразилась недоверчивым смехом.       — Правда? Как странно, что мы оба вышли из тьмы в одно и то же время.       Он не верил в судьбу, но это осознание было для Купера самым близким. Он притянул Люси к себе для глубокого поцелуя, наслаждаясь тихим стоном, который она издала, когда их языки встретились. Последние нити, стягивающие его грудь, лопнули и с плеч свалилась тяжесть.       Они продолжали целоваться и водить руками по телу друг друга, стремясь напомнить друг другу, что они живы и свободны. Никто из них не замечал ни восходящего на востоке солнца, ни удаляющейся темноты. Сбросив с себя одежду Люси и погрузившись в её тепло, Купер начал верить, что он в конце концов не так уж одинок.